Глава 7

       Жизнь в Барнауле становилась для Ани невыносимой.  Платили гроши, а деньги требовались везде.   
       –– В Барнауле каждый шаг по рублю, –– печально иронизировали ее соседки по общежитию.

       В комнате  их было двенадцать человек;  четверо прибыли вместе с Аней из Бийска, остальные –– из разных деревень.  Деревенские рассказывали, что матери прятали их от ФЗУ, рвали свидетельства о рождении,   и все равно  их  забирали в училище, на глазок прикидывая  возраст.  Увозили в Рубцовск, а  оттуда  распределяли   кого куда.  В комнате только Ульяна Стрельцова  была  не по распределению –– приехала выходить замуж. Парень стажировался  у них в селе, полюбили друг друга, но его мать так встретила будущую невестку,  что Ульяна  до сих пор не могла опомниться.

       –– Я поехала, а он сказал, недели на две еще задержусь.  Мать, говорит, встретит тебя, я ей все написал.  Нашла я их дом,  такой громадный, никогда таких не видела, забор в полтора человеческих роста,  овчарка во дворе.  «Здравствуйте, говорю, я Ульяна Стрельцова».  А сама улыбаюсь,  думаю, мать обрадуется.  А она мне:  «У меня не общежитие!» И ушла в дом.  Я стою в ограде, овчарка ходит, будка у ней огромная,  хоть человеку живи.  Отнесла  я чемодан в сарай,  пошла на базар, он там рядом. Вечером вернулась к Мишиной матери, а она не впустила.  Пришлось с овчаркой спать, в  будке. Приласкала ее хлебом и переночевала рядом с собакой.  Так две ночи. А на третий день я продавала на базаре свое суконное пальто, чтобы домой вернуться.  Не могу продать, села  в уголочке и плачу. Опять идти к собаке?  И деньги все вышли, хлеба не на что купить.  Вдруг подходит ко мне молодая красивая женщина ––  Господь мне ее послал! Я ей как на духу все рассказала.  Она взяла меня за руку и повела за собой.  Пришли в какой-то барак  в маленькую комнату, повернуться негде.  Немного погодя пришел красивый мужчина, ее муж, они недавно поженились, оба детдомовцы.  Уложили меня спать на сундуке, а утром  привели в контору,  сказали, что берут меня к себе,  там  мне  бумагу выписали.  Потом  привели на завод,  устроили уборщицей, дали денег, сказали, что когда появятся свои, вернешь.  Я написала Мише, но он мне не ответил. 

      В общежитии  жили  и взрослые женщины.  Почему-то семейная жизнь не сложилась ни у одной из них.  Заглядывая в Анину  комнату послушать гитару, на которой очень хорошо играла  Тоня Погудина, просили:
      –– Сыграй «По Чуйскому тракту»?         
       
                Есть по Чуйскому тракту дорога,
                Много ездит по ней шоферов.
                Был отчаянный шофер-мальчонка,
                Звали Колька его Снегирев.

                Он машину, трехтонную АМО,
                Как родную сестренку любил,
                Чуйский тракт до монгольской границы
                Он на АМО своей изучил.

                А на «форде» работала Рая,
                И нередко над Чуей рекой
                «Форд» зеленый и Колькина АМО
                Друг за другом неслися стрелой.

                Он в любви своей  Рае признался,
                Ну а Рая суровой была:
                Посмотрела на Кольку с улыбкой
                И по «форду» рукой провела.

                А потом она Кольке сказала:
                «Знаешь, Коля, что думаю я?
                Если АМО мой «форд» перегонит,
                Значит, Раечка будет твоя».
               
                Из далекой поездки, из Бийска,
                Ехал Колька усталый домой.
                «Форд» зеленый –– с усмешкою Рая
                Мимо Кольки промчалась стрелой.
               
                Тут забилося сердце шофера,
                Вспомнил Колька тут свой уговор.
                И рванулась машина с упора,
                И запел свою песню мотор.

                Есть по Чуйскому тракту дорога,
                Много ездит по ней шаферов.
                И разбился отчаянный шофер,
                Звали Колька его Снегирев.
               
      Слушая о трагической любви Кольки Снегирева, женщины вздыхали:
       –– Не спешите  замуж, девчонки, ой, не спешите!  Дождитесь хороших парней, которые жизни за вас не пожалеют.  Нам-то, бедным, не приходилось выбирать.

      У Тани  Енютиной  бывший муж  дрался,  у Лены Дроздовой и дрался и пил,  у  Натальи  Петруниной издевался над ней и сыном.
       –– Я его с фронта ждала, –– рассказывала Наталья, –– а он пришел,  поженились, и давай меня разными словами поносить!  Мол, знаю, как ты меня ждала,  люди-то всё рассказали!  Да, говорю, что они тебе рассказали, если я девкой тебе досталась?  А он как запил –– и все. Горе свое, мол, заливаю!  Мне в роддом идти, а муж не знаю где.  Мишеньку родила, соседка приходит в роддом, приносит  одеяльце –– мой благоверный ей выкинул свернутое.  Я гляжу, а  это только низ:  ватин  на ситце.  Уже дома узнала, что он  разорвал одеяльце, верхнюю часть себе взял.  А там вот что было: ему на заводе вырешили три метра ситца для новорожденного, соседка нам состежила одеяльце. Так вот он свой клочок ситца забрал! Ушел с этим клочком к другой женщине.   Потом вернулся. Мише годик исполнился, муж говорит,  заберу его от тебя и уйду к своим родителям!  Думаю, дурак совсем стал.  Пришла с работы, ничего не пойму: комната настежь! Побежала к его родителям, а там тоже дверь настежь: сидит мой Мишенька на полу под грязной фуфайкой, и больше никого нет.   Я прямо в милицию с ним.  Вот так только избавилась от любимого мужа. А Мишенька теперь у мамы в деревне.

       Аня, слушая  эти печальные  исповеди, жалела женщин и думала, что у нее-то никогда не случится плохого мужа.  Замуж она собиралась за Сашу Лесникова.   Его бабушка говорила Ане, что как только они поженятся, она умрет спокойно.  «Фыр, фыр друг на друга, да смотрю, разбежались как будто уж насовсем,  а потом –– смотрю, опять вместе.  Счастливо жить будете», –– улыбалась она.

       Любовь к Саше зародилась  у Ани внезапно. Сердечко обжигало то жаром, то холодом, каждое слово Саши вдруг зазвучало для нее по иному, каждый  взгляд    истолковывался особо;  Аня  чуть не умерла, когда Саша в первый раз  поцеловал ее! Вместе  ходили за смородиной,  и там, на берегу речки,  он привлек ее к себе и поцеловал.

       Она рвалась в Бийск! В декабре приехала в сильный буран, снегом завалило железнодорожное полотно, поезда встали, и Аня лишь через трое  суток вернулась  в Барнаул.  Худо было, что на заводе не предупредила, не написала заявления. Ее судили:  шесть месяцев  выплачивать государству по двадцать процентов.

       Она совсем  дошла,  не знала уже,  чем и жива.  Пойти к отцовой сестре  Варваре, попросить денег не хватало решимости.   Да еще  тоска по Саше! 

    Через  пять месяцев ее вызвали в милицию:  Валентина призвали в армию, и ей разрешили, не дорабатывая положенного срока,  вернуться домой.
    Как коза прыгала она по комнате, собирая  свои пожитки!  Домой, домой!  Не на день! Навсегда!  Подкараулит Сашу,  закроет ему  глаза, он вскрикнет, оттолкнув ее руки, а когда обернется –– вскрикнет еще сильнее!    «Полтора года осталось! –– мечтала,  уже сидя в поезде. –– Поженимся! Я буду хорошей женой. Я  и  с огородом умею, и дома, и шить научусь, как мама, запишусь вот на курсы кройки и шитья. Пусть будет  у нас  двое детей,  пусть  они прыгают,  кувыркаются, как  мы с Валентином, а Сашина бабушка, как мой дед, будет ругать их и баловать». Семья, дети, муж  было самым страстным ее желанием: они   избавляли  от сиротства.   

   Однако,  приехав в Бийск,  Аня узнала, что Лесников тоже уходит в армию.   
     «Да как же обоих-то сразу?! –– отказывалась она понимать. ––  Да почему же вот так-то вот?..» ––  От горя  даже забыла, что Сашу   вообще  не должны были призывать:  у него язва желудка.   Сбегала к нему, но бабушка сказала,  что он у родных в лесхозе.  Мир померк.  На улице  кипела сирень, заливались кузеньки, а Аня каждую секунду была на слезах. 

      На проводы приехали Субботины.  Николаша стал худым парнем с большими жилистыми руками,  Маня –– рослой девушкой. Стреляла глазками на приятелей Валентина,  и Аксинья  только успевала одергивать ее.
      –– Да, чё ты, мам, чё! –– фыркала она. –– Мне уж тринадцать.  Ты в шестнадцать уж замуж вышла!
      Были соседи –– «Андаи». К ночи увели  Василия с  Аксиньей к себе, а молодежь гуляла и пила  до утра. На другой день все пешком пошли провожать Валентина на станцию. И только там Аня увидела Сашу.  Протиснулась к нему сквозь людскую толпу, обнялись! Играли  трофейные аккордеоны,  фронтовики наказывали новобранцам  служить честно и не жалеть жизни за Родину. Матери плакали,  прощаясь с сыновьями на целых четыре года.  Четыре года!  Даже война не длилась так долго.
      –– По вагонам! ––  скомандовал лейтенант.
      –– Дождись!  Дождись меня! –– кричал Саша. 
      –– Дождусь!!!  Пиши!!!
     Аня еще  успела подбежать к Валентину,  поцеловать, –– и поезд тронулся.

                20
 
      …–– На тебе, Анька,  гвоздик, положи его хоть куда,  хоть в волосы,  я все равно найду. –– Валентин отвернулся.
     Волосы у  Аньки кудрявые  и густые. Она  долго раздумывает, куда спрятать гвоздик, но  прячет под мышку. 
     –– Всё, Валька, спрятала.
     Брат хлопает ее  по плечу, по голове.
     –– Ты в рот спрятала. Открывай!
     Анька широко открывает рот  и тут же получает на язык  какую-то гадость.
     –– Тффу! –– выплюнула куриный помет.  Заревела...
    
      Сколько таких подвохов вытерпела  Аня от брата!  Обижалась на него!  А  сейчас вспоминала с тоской.   Скучала по Валентину. Смотрела фотографии, присланные им из армии, и очень хотелось, чтобы брат поскорей возвращался.  Валентин тоже скучал, писал, что был глупым,  самому теперь стыдно,  о многом успел передумать и вернется совсем другим человеком.  «В техникум пойду учиться.  Потом в институт.   Знаешь,  Аня, в Новосибирске  видел Савку  Абаева.   Наш железнодорожный состав стоял на первом пути,  смотрю, Савка гуляет по перрону!  В шляпе, в дорогом пальто, очки роговые.  А помнишь, в чем он уезжал в институт, в каком переперденчике?   Надо учиться, сестренка, только тогда в люди выйдем.  Вот кончится моя служба,  устроюсь  на завод,  поступлю заочно в техникум, а ты поедешь в Новосибирск. Очень красивый город,  народ культурный.  Жди меня!» 

      Вечера были длинными и тягучими.  И мысли Ани тоже были тягучими. Вновь и вновь перечитывала она письма от брата и Саши,  который  писал скупо, и планов на будущее не строил.   «Может, я уже не нужна ему? –– пугалась Аня. –– Он  шофер, а  у шоферов на каждом повороте  подружка».
     Делилась своими сомнениями с Зоей, и та кивала согласно: шофера –– народ непостоянный.
      –– Ты бы на танцы ходила, чем сидеть взаперти. 
      ––  Не хочу.
      –– Ну, тогда  жди своего Сашеньку,  он, глядишь, с невестой вернется.
     Сашина бабушка тоже  высказывалась порой:
     –– Горька разлука, да вот забывчива. –– И Аня не знала, о ком она: о ней или внуке?

     Записалась на курсы кройки и шитья. 
      –– Молодец! –– похвалила  Зоя. –– Научишься шить –– и  деньги будут, а то одна дохленькая зарплата.  И себе всяких обновок нашьешь, и мне.  Материи-то, смотри, сколько в магазины понавезли!

     Днем   Аня  работала на  заводе, вечером ходила  на курсы,   время побежало быстрей, но все равно не так быстро, как ей хотелось.  «Ну, что это декабрь-то все никак не кончится? –– сердилась она. –– Да что же весна-то такая нудная!»
      Только лето промчалось единым солнечным перекатом по небу. «Пушкин» погонял свою  Белянку,   крича на всю улицу: «Цыля! Цыля!» Обзывал  ее за что-то  колобихиной коровой,  но было видно, что настроение у него превосходное.  У Сашиной бабушки кот ушел в лес, очевидно, надумав  там жить, однако скоро вернулся, зато рассказов  было не переслушать! Ходил по пятам за бабушкой или Аней и рассказывал, рассказывал…  И почему-то мух возненавидел.  К шмелям, бабочкам, комарам относился душевно, а вот мухи… Прыгал за ними, как дикий зверь, и  бил одну за другой.    

      Летом была река,  остров с горячим золотым песком, где  взрослые и дети купались и загорали, а в  камышах прятались   чирки, и летали стрижи, хватая на бреющем полете мошек.   Аня готова была все выходные пропадать там, если бы не огород.  Но и дома она находила радость: подружка-трясогузка, колыхаясь, бегает между гряд, успевая высмотреть червяка, почистить  о  щепку нос и спеть что-то счастливое. Пыльная ворона, как участковый, строго вышагивает с заложенными за спину крыльями. Мышка крадется на цыпочках по мокрой доске…   
      
      «Как хорошо! –– блаженствовала  Аня. –– И  теплый дождик, и  букет лютиков, воткнутый между штакетин забора, –– наверное, от соседа Митьки за то, что не наябедничала, когда высадил мне мячом стекло…  И тиньканье кузенек,  и нежные  песенки свиристелей…»

      Они съездили с Зоей в село Енисейское, нарвали по ведру клубники. И там, в лесу, Аня тоже  радостно впитывала в себя лето: спелые травы с тяжелыми семенами, клонящиеся долу; божью коровку, что-то выбирающую из  крохотных пазух былинки; косички кипрея у подножия тонких берез,  аромат ветерка…

      Но  лето кончилось. Поблекли небеса, цветы и бабочки. Желторотые воробушки устраивали драки.  То холодно было весь день, то знойно.  Сашин кот сидел на подоконнике  скучный.
     –– Не горюй, –– утешала его Аня, –– еще не осень…   
     Но кот знал больше ее.
 
                21

      Валентин  стал высылать Ане деньги, вкладывая в конверт десятку или тридцатку.  Писал, что  научился фотографировать, приятель получает  фотопринадлежности  из Чехословакии,  продает ему, заказов много.  Не писал только, куда тратит деньги, но Аня и сама догадывалась: на фотоснимках брат  обнимал то одну, то другую барышню. Занимая должность батальонного санинструктора, Валентин имел   неподконтрольное личное время, и, как видела Аня, уходит оно у него на  женщин.

      –– Вот вернется со службы, я за него замуж выйду! –– божилась Зоя, которой Валентин  очень нравился на снимках:  небрежный,  кудрявый.
      –– А вдруг  привезет с собой какую-нибудь кралю?
      –– А я отобью!

      Экономя на желудке, Аня покупала ситец, шила платья. Не все удавалось, часть  ткани перевела зазря. Долго боялась взяться за германский шелк, подаренный двоюродным братом.  Этот вишневый шелк казался ей чем-то нереальным.  Она  гладила его ладонями, смотрела на чудные переливы складок,   и обмирало сердце оттого, что  такую  роскошь надо будет разрезать.  Накидывала ткань на себя, как тогу,  смотрелась  в зеркало:  «Так бы оставить!» 

      Навещала Маня. После семилетки она устроилась буфетчицей в ремесленное училище.  Не умолкая, рассказывала о парнях: и тот нравится, и другой, и третий…
      ––  А ты почему дома сидишь? –– упрекала сестру. ––  Твоему Сашке вон еще сколько служить, еще и половины не отслужил.

      И Аня  решилась.  Вишневое платье, сшитое наконец,  висело не надеванным. Не было туфель.  Купила туфли. Нарядилась.  Зоя, увидев ее, ахнула:
      –– Я с тобой не пойду в клуб, ты у меня всех ребят отобьешь!

      На танцах Аня бывала только в городском саду, и всегда с Сашей.  Духовой оркестр играл вальсы,  пары упоительно кружились, а на ограде гроздьями висела ребятня. Когда вошла  в клуб, где  играло  всего два аккордеона,  разочаровалась. 

     Яркое платье,  сшитое по последней моде,  копна пушистых  волос,  вызвали к  Ане всеобщие взгляды, и в сторонке ей не пришлось стоять. Смазливый  паренек пригласил на танец:  шутил,   цыкая, словно  держал в зубах спичку, кружил Аню без нужды, приподнимая над полом,  –– смахивал повадками на дружков Валентина, с которыми брат когда-то картежничал.  Но не курил.  Другие беззастенчиво пускали дым чуть не в лица своих подруг.

      Бывая на танцах с Сашей, Аня  не замечала, как много девушек стоят, прислонясь к ограде, или танцуют друг с дружкой. А сейчас –– словно очнулась.  «Батюшки! –– пожалела их. –– Как же замуж-то им выходить? Вот война-то, гадина, что наделала!»  И  было неловко оттого, что Саша топает где-то в солдатских сапогах, а она –– с этим франтиком, который  поднимает ее над полом.

     Танец оказался с «хлопушкой», перед Аней похлопал ладонями  плюгавенький  мужичок, ––  на безрыбье и он сходил тут за кавалера. Мужичок некрасиво извивался спиной, и Аня досадовала, понимая, как смешно они выглядят со стороны.
      –– Зойка, давай домой уйдем? –– сказала, когда танец, наконец, кончился. –– Не нравится мне тут.
      Какая-то девушка подала Ане записку. Она развернула, прочла: «Козочка!  Убирайся отсюда, а то лезвием всю морду тебе испашем!»
       –– Ну вот, –– показала записку Зое.  –– Нет, Зойка, ты уж как хочешь,  а я ушла!