Глава 1

                КНИГА ВТОРАЯ

                АННА

                1

С вечера среди облаков, завесивших небо, появились размывы,  и закат разлился  не  желто,  а бледно-розово, обещая  погожий день. Как манны небесной здесь  ждали  солнышка и тепла: каждый год в мае начинались дожди, гнилая погода держалась  почти все лето,  по небу ползали  тучи, –– Урал, край белых ночей,  тонул в  темени.
Утром воробей  расчирикался на перекладине форточки. Солнечный луч  пролез между шторами, разделив комнату  надвое, оставив  слева настенный шкафчик,  вешалку за ситцевой занавеской, кровать родителей, а справа  кровать детей. 
–– Солнышко! –– девочка приоткрыла один глаз.   
Малыш рядом с ней повозился, и через минуту дети уже скакали на панцирной сетке кровати. 
Петр  прокряхтел,  дотягиваясь рукой до папирос на тумбочке:
 –– Вставай, Нюся, к маме сегодня поедем. –– Положил пепельницу на живот,  закурил, дым сизыми клубами  пополз  по комнате.   
 –– Тьфу!  –– задохнулась Анна.   
 
Воскресный день был ее единственным выходным после целонедельной кабалы за швейной машинкой. В Божий праздник она не шила,  убежденная, что Он накажет. «Размечталась вчера  сходить с ребятишками на лужок, вот «сходила»…  «К маме поедем», –– передразнила мужа. –– Дома выпей свою проклятую водку!»

 Накинув халат,  вышла в кухню, и с треском поставила на электроплитку чайник. «Дура! Надо было сразу бежать отсюда, а я чего-то ждала!» Она запамятовала, что бежать ей было некуда и что губахинская земля, черная от копоти, цепко держала ее в своих объятьях. 

       В коридоре послышалась ругань –– Петр с соседкой столкнулся возле уборной.  С самого заселения  Фроловы и Чураковы враждовали между собой.          Федор первым получил ключи, выбрав из трех комнат две. Приволок  чемодан с бельем, ящик с плотницким инструментом ––  место забил.  Петр пришел позже. «Хрен вам!» –– высказался в адрес Фроловых. Инструмент выкинул в прихожую, но над чемоданом  все-таки призадумался: вдруг  скажут, что в нем пять тысяч лежало? Однако  вселяться надо было немедленно. Петр побежал на улицу, перехватил грузовик.  В тот же вечер и переехали.  На другой день привезли вещи соседи. 
      Ксения  выходила из себя:
      —  Почему ты, Федя, одну-то взял комнату? Парень же у нас взрослый!
      Муж растерянно мигал, а  Петр, стоя между своими апартаментами, в майке, с  татуированными ручищами,   оглушал  Фроловых:
      —  Кто  захотел большую комнату?   Я?  Вы   захотели!   Получите! У меня двадцать четыре квадрата  и у вас двадцать четыре!  Я закон не нарушал!
      Возразить было нечем,  Фролов заюлил:
      —  Петро, у нас сын взрослый, сам понимаешь... 
      —  Вот тебе! –– Петр выставил кукиш. –– Не облапошишь, я тебе не военкомат!  Отсиделся в тылу?
      — Федя-а! —  закатилась Ксения. — Уйди от него, он весь истыканный!   Мы в суд  будем писать!
      На левой руке Петра действительно не было живого места. Тут и карты веером, и  бутылка со  стопкой, и красотка, и   гроб  на  могильном холмике. А через все шла поучительная надпись: «ВОТ    ЧТО   НАС   ГУБИТ».
      Федор с двусмысленной улыбочкой отступил, бормоча:
       —  Разберемся, сосед,  погоди,  разберемся.
      Фроловы убрались в свою комнату,  и Петр злорадно подытожил:
       —  Вот и сидите там.
      Со временем  Фроловы перестали надеяться на закон и выживали Чураковых своими силами.
      — У! —  долбанул Петр по двери уборной.  –– На карачках выползешь!  –– напомнил соседке достопамятный вечер, когда она вздумала мыться в корыте посреди кухни.
      В тот вечер Анна дошивала заказчице платье. Петр лежал на кровати, разглядывая потолок. «Накорми детей, я еще не скоро освобожусь», –– попросила Анна.  Он вышел в коридор  и возле кухни замер, как баран у новых ворот.  На  двери был приделан листок с надписью:  «Не входить!»
      ––   Что это? —  торкнулся он в кухню и увидел Ксению  на полу в корыте.
      —  Уйдите, я голая! –– заметалась  она.
      Петр стоял,  вытаращив глаза.
      –– Уйди,  сволочь! –– взвизгнула Ксения.
      Нелепо втянув в   себя воздух, Петр трагически   стал обходить  вокруг нее:
      —  Да не дура ли ты? –– ораторствовал. ––  Что тебе не живется,  как всем  людям? Ванная есть, титан есть... 
      Разволновавшись,  Ксения  выпала из корыта, ослепив Петра и сбежавшихся  ребятишек, нагретым задом.               
    
      Анна подошла к окну, из которого был виден цветистый лужок.  Голубое озерко колокольчиков, ромашки вразброс, желтые лютики…  Удивительно преображалась на Урале природа: стоило  выглянуть солнышку, как сразу  все расцветало, сияло и пахло.
«Уйти с ребятишками и отдохнуть на  воле! Скажу Петру, чтобы дома остался. Пельменей  бы сделала».

Разогрела блины, и в коридоре  лоб в лоб столкнулась с мужем.  Петр взвыл, Анна тоже не промолчала. Заикаться о цветах и лужайках  было теперь бессмысленно.
Петр  от еды отказался,  дети испуганно склонились над тарелками. В комнате наступила  тишина, готовая взорваться через минуту, две…  –– полетит со стола посуда,  завизжит Анна,  ребятишки  будут умолять, чтобы папочка  не бил мамочку… 
Но этого не случилось.  Петр  надел шелковую рубашку,  Анна –– новое  платье,  нарядили детей  и  молча  двинулись  к  остановке. 

                2

      Из всех городских поселков Нижняя Губаха был самым теплым. Его обегали поверху ветра, ему отдавала тепло река.  Ранней весной, когда на Северном, где жили Анна с Петром, была еще зимняя стылость, здесь висели сосульки и сверкал мокрый лед, похожий на виноградные гроздья. 

 Свекровь Анны жила  в длинном,  закопченном бараке на склоне  горы.   Внизу  дымили коксохимический завод и ГРЭС, –– картину   ада встретила здесь Анна  шесть  лет назад, когда   сошла ночью с поезда.   Клокотали  за длинным забором емкости,   полыхало  пламя, обволакивая  небо едким дымом,  что-то грохотало,  свистело… Казалось,  вот-вот ухмыльнется Сатана и начнется  пытка!   Но пытка случилась позже.  Не Сатана –– люди  пытали Анну, не щадя ее молодости и  не жалея  сиротства. И эти люди считали, что они правы.               

   
Свекровь стояла  у барака, старая и, словно бы просевшая вместе с ним,  щурилась на дорогу:  не появится ли сын. Она привыкла ждать его.  Когда-то  ждала  из детдома, потом из армии, потом с войны,  потом из тюрьмы.   
Прошел  маленький бело-голубой автобус.  Мать напряглась.
–– Смотрите! Бабушка стоит! ––  вырвавшись вперед, внучка кинулась  в гору.
–– Тоня! –– едва успела  выкрикнуть Анна, как девочка с налета обхватила старушке  ноги.
–– Ужо, баловница, сшибешь с ног-от, ––  не сердито проворчала та.

Поднялись остальные.  Прошли в барак.  Давным-давно его  обещали  снести, но как стоял, так и продолжал стоять, все сильней  превращаясь в муравейник.

Чураковы жили в нем с незапамятных времен.  Сюда привез Евдокию муж,  здесь хлебнула она полной чашей горькую бабью долю;  до сих пор на полатях валялась сума, с которой ходила по дворам просить милостыню.  Если бы  муж не вернулся в деревню, может, не так жестоко  бы все сложилась, но он заскучал, затомился, и Евдокия осталась одна с ребятишками. Работала в шахте, где в конце концов ее зашибло вагонеткой. Отлежалась. Пошла чистить уборные во дворах.   Изредка появляясь, муж говорил, что  точит по селам ножи, обитает по чужим углам, и семью забрать не может. После его отъезда Евдокия оставалась с очередным приплодом.   Наконец он вернулся, вроде бы, насовсем, но заболел и умер.  Петя в тот день бегал  на улице,  примчался  за куском хлеба,  а мать,  обезумев от горя,  привязала его к спинке  кровати, и била так, что  он  обвис  плетью:  «Отець умер, ты  шляешься, ирод!  Отець умер, отець!.. –– хлестала  ременной вожжой, вымещая на  шестилетнем  ребенке ужас перед грядущим днем.

      Как хоронили отца, Петя не видел, –– сам лежал замертво.  Отлежавшись,  сбежал из дома,  месяца два бродяжничал, просил милостыню. Никто его не искал.   

      Вскоре после смерти мужа у Евдокии родилась дочь.  Пришлось брать котомку,  просить Христа ради.  Но голодала в тот год не только семья Чураковых, до сих пор многих веснами тянуло в поле за  пестиками хвоща, –– так сильна была память.  Худых до прозрачности  ребятишек приезжие  женщины забирали в детдом, и   Маша с Петей оказались на чужой стороне. Летом убегали  к матери,  добираясь, где поездом, где пешком, а к зиме  возвращались  «сдаваться».  В девять лет Петя имел за портянкой нож и, не дрогнув, мог полоснуть  им  любого обидчика.   После детдома  торговали папиросами у проходной ГРЭС, а с тринадцати лет Петр уже работал подручным слесаря.

      Старшая дочь Евдокии  вышла замуж,  мужа привела в барак к матери.  Родила двух девочек и осталась вдовой.  Сын  Иван тоже женился,  получил комнату  в этом  бараке,  но жена Вера, бросив его и сына, сбежала с заезжим командированным.

      Каждая беда ложилась на сердце Евдокии тяжелым камнем.  Петр ушел в армию, из армии на фронт –– и пропал.  Если бы знала, на какие муки отправляет сына,  не нашла бы сил, махнув на прощанье последнему вагону, возвратиться домой.   В сорок шестом вернулся из госпиталя Гера.  Прожил дома  шесть часов и умер.  Но даже по нему Евдокия не так  убивалась, как по Петру. Сын Гера  скончался дома,  она сама схоронила его,  сама тащила на кладбище сани с гробом: лошадь не могла пройти.  А где Петька?..
      Но дождалась! Да только  не один явился –– с девкой черной.

      Первой встречать гостей выбежала Маша. Повисла на шее брата.           Выбежали и другие родственники. Приезд Петра всегда был праздником, он это знал и потому так рвался сюда.   Анна оставалась в тени, ее «не замечали», но она уже привыкла к этому.   Дети  разбежались кто куда, Анна  прошла в конец коридора и через «сортирную» дверь вышла  на второе крыльцо, откуда были видны черные дома в логу и на склонах   безлесых  гор. 

Напротив  барака соседка  возилась в огороде.  Анна подошла к ней.
–– В гости, Анечка? –– спросила та.
–– Да вот…
–– Мать-то всегда рада вам.
–– Суетятся возле Пети.
–– Все шьешь?               
–– А  куда деваться?  Устаю, денег тех трояки да пятерки, но и без них нельзя,  сразу обузой  станешь.
 –– Ты не сильно рвись, береги себя. А им, –– соседка намекнула на родственников Петра, –– все одно не угодишь.  Нет у них жалости к тебе.

В отношении Анны семья Петра была действительно безжалостной. Им казалось, что она бездельница,  стерегли каждую минуту ее отдыха, а потом тыкали   в глаза.
Анна усмехнулась:
 –– Еще до Илюшкиного рождения было:  пришла со смены, с завода, и не знаю, за что хвататься. Тоня больная, кричит,  шитья не перешить, да всем к спеху надо. Взяла сумку и под кровать полезла, пригрезилось, что в магазин посылают. Как они хохотали!  Спасибо, Петя рявкнул: «Цыть!»  Так мать кричала:  «На божницьку  ее посади! Богу на нее молися!» 

 С горы шел,  размахивая руками, племянник Жорка, парень не совсем в своем уме.  Отсидев в каждом классе по два года, он наконец  из школы был исключен и направлен комиссией по трудоустройству подростков махать ломом на железной дороге. Потрудившись неполный месяц,  Жорка сбежал к пастухам в лес,  оттуда делал вылазки в поселок: отлавливал у бабушки кур, крал яйца, а также  деньги из ее заветного сундука. Участковый не раз предупреждал утирающую влажный нос старушку, что за отказ от работы существует статья и по ней отправляют на принудиловку в места не столь радостные. Но что она могла сделать, если  Жорка не нужен  родному отцу?  Она обижалась на  Ивана, выговаривала ему:
 –– Жорку-от мне одной надо?
 После внушений участкового  собирала в котомку продукты, смену белья и тайком, с хворостиной в руках, будто бы козу ищет, поднималась за гору к покосам. Там уж обрушивалась на внука:
 –– Тунеядец ты, крохобор,  засудят тебя, окаянного! Ворюга, пензию мою украл, старуху не пожалел, я вот палкой расшибу башку тебе, попомнишь, ирод!
 Внук с лошадиным ржанием отбегал в кусты, и оттуда ныл:
 –– Чё-о? С голоду пухну-уть?
 –– Почто не работаёшь? Почто кровь мою сосешь? –– старушка падала на траву, уливаясь слезами.  –– Нетути  на тебя, прокляненного, отця да матери!
 –– Отдохни, баушка, –– уговаривал ее кто-нибудь из пастухов, расстилая  пиджак.
Она не сопротивлялась. Укладывалась под липой. Охапка сена в головах, запахи, жужжание мух успокаивали, веки смеживались сами. «Как ужо смерть почую, уйду на покос и  стану помирать тут», –– думала.

Сейчас Жорка не прятался от милиции. У него признали болезнь суставов, и он на полных правах жил бабушкиным иждивенцем.
Анна обрадовалась ему.  Жорка был добрым,  хотя и своих выгод не упускал.
      –– В лес ходил? –– увидела   у него на шее баночку с земляникой.
–– Угу. Будешь? 
–– Сам ешь.
–– Да я в лесу  наелся. На, бери!
Анна понесла землянику  свекрови, где в комнате уже выдвинули на середину   стол,  обычно занимавший простенок. Женщины  готовили окрошку, Петр  сидел у окна, пуская   дым в огород, и бесцельно разглядывал  грядки с морковью и луком.
 –– Мам? –– Анна  подала землянику. –– Жорка  нарвал.
 –– Отнеси  робятам, –– отмахнулась  свекровь.
 –– Помочь чем?
 –– Не надо.
 Анна, неловко простучав каблуками, вышла и услыхала вслед:
 –– Наряжаёт цыганку, а я помру –– и схоронить не в цём.

Свекровь так часто жаловалась, что ее не в чем будет похоронить, что Анна однажды  привезла ей десять метров белого штапеля.  Но что было!
— Смерти моей алчете?  Гроб ужо мне купите, пушшай на крыльце стоит!
Детей Анна нашла у Людки, второй жены Ивана, ––  сидели за столом вместе с Жоркой, уминая  толченую картошку.
 —  О-оо! — Людка выкатила глаза, увидев  на ней новое платье. –– Пошей мне такое?  Мне Уточкин опять свидание назначил.
 — И пойдешь?
 —  А то на них смотреть буду.
       –– Мати, мати… ––  говорил ей муж, прекрасно зная о Людкиных  похождениях.  У него все были «мати».  Безропотный и безответный, Иван копил помаленьку деньжата, «чтобы мати  жила как служащая».

      Жорка наелся. Затянул любимую песню:

                Сидел ворон на дубу-у,
                И клевал свою ногу-у,
                А верблюду жалко стало-о,
                Сам съел свою голову-у.

      –– Жорка!  Как наша страна называется? –– спросила Людка.
      –– Белый Советский Союз.
      –– Пастухи научили! –– прыснула она. ––  Ты, Ань, про него газету читала? 
      –– Нет.
      –– Герой! И бабка тоже.  Покажи-ка, –– велела пасынку.
      Жорка вытащил из-под кровати  школьный портфель,  порылся в нем и подал   Анне газету. 
      –– Ты бы видела, что тут было!  –– хохотала Людка. –– Свекровь на весь барак орала: «И-ии, сволоци! Написали, што я Жорке ботинки чишшу! Ндравные!  Эдак-ту и кажный бы!»
       –– Ничего не знаю, ––  удивилась Анна.
        –– Идитё, –– вошла свекровь, приглашая  к столу.