Еще есть время!

          Слушай, ма! Ну, не буду я толкать Ленку на переменках, ну, честное слово…  Ну, обещаю! Знаю, как стыдно тебе будет смотреть училке в глаза, как она прорабатывать тебя возьмется: и про моральный облик, и про безотцовщину,  и про разгильдяйщину. Но ты же помнишь, как все закончится - она потребует пять рублей на очередной школьный журнал, а когда ты денежку вытащишь, воровато так потупит глазки в пол, заберет деньги и усе… С твоего же детства ничего тут не изменилось! Ну, не переживай ты так, ладно?

          А ты все переживаешь: и за коляску ту,  в долг можно только…, но у нее все спицы в колесах вывалились, кривобокая с того;переживаешь за то, что велик купить нет возможности; за то, что кроссовки кожаные детские стОят, как крыло от реактивного самолета, а в «клеенке» ребенку бегать не возможно; за то, что дети – всегда шум, а за стенкой бабулька шизофреническая и в исполком кляузы пишет; переживаешь за то, что тебе доучиваться надо, а тут я и не успеть на «вечерку» из-за меня никак…

          Знаешь, а я ведь тебя люблю. Честно – люблю! И не потому, что ты меня кормишь, что капризы мои, вон сколько времени уж, терпишь. Я люблю тебя потому… потому… потому, что я живу уже, я твой и не любить тебя не могу. Воть.

          Тока, ма, я тебя умоляю, выкинь ты эту макулатуру по воспитанию младенцев!ЕЕ ж мужик писал, который младенца живого только по телеку и видел. Это ж надо додуматься написать такое – «кричит младенец, не вздумайте брать его на руки, не приучайте к рукам и зашейте рукава распашонки или вот это еще – просто гениально – наказывать детей надо лишением карманных денег, сладостей и удовольствий». Ну, и нафига мне, спрашивается, тогда детство, без всего этого, а?

          И еще…Ма, а ты че не хочешь сказать папе про меня? Я ж у тебя не урод. Я нормальный по всем показателям, бумажка про то есть. Да и папа не монстр и не дурак. Любит он тебя. Ты его любишь. Не виноват он, что ты у меня красавица, что двадцать лет он жил на свете без тебя, а значит, и учиться и жениться, ему раньше пришлось. Он же у нас не подлец, понимаешь?  Разве может он мальчишку маленького одной мамы поменять на еще одного, только мамы другой, а? Да и какая мама, уже имеющегося папу своего сына, отдаст нам? Ты скажи ему, может он и обрадуется мне… вот просто так... раз я уже с тобой.

          На твоем стареньком будильнике шесть часов сорок семь минут. Через тринадцать минут будильник прозвенит, ты проснешься, умоешься, оденешься и без завтрака пойдешь… Ты пойдешь в абортарий. Страшное слово такое - «абортарий», такое же страшное, как и «колумбарий», но про то я еще не в курсе.

          «Абортарий» - так давно никто не пишет, родная, это теперь называется «Женская консультация», но ты вчера Люське по электронке написала именно так. Ты все приготовила: клеёночку, перчатки, шприцы, салфетки, таблетки. Это ты врачам отдашь? Это что? Чтобы меня выбросить, да? В салфетку завернуть и выбросить, как ту жвачку, что я никогда не приклею на стул Ленке?

          Знаешь, ма, а ведь ты действительно решила туда идти. Ты даже новенькое все надеть приготовила, что бы красивой туда идти, только вот не понятно – праздник у тебя или траур? Ведь вы – женщины - и там и там хотите хорошо выглядеть.
И что мне теперь делать?

          Осталось десять минут. За десять минут ты должна увидеть меня во сне, но какого...какого показать тебе - в коляске, у доски или с внучкой?... За десять минут я должен докричаться до тебя. А ты сможешь ли меня услышать?…. Десять минут – это не мало. Еще есть время!
          Мамааааааа!!!

                Лето 2010