Уроки шведского или хлебные статьи пилигрима

Уроки шведского или хлебные статьи пилигрима
Hej! Дорогой читатель. На шведском языке это официальное приветствие как на русском – здравствуй или привет. Пальцы рук плохо набирают текст, потому что вообще нет никакого опыта печатания, а тем более книгопечатания. Но думаю, что этот пробел я восполню к концу своего повествования дорогой читатель. Позволю вам заметить что эта книга прежде всего о России и для России, она затрагивает период не только моего поколения, но и размышления о прошедших и будущих временах. Конечно же эта книга о человеке волею судеб и жизненных обстоятельств        постоянно находящемуся в не том времени и не в том месте а проще о неудачнике но это решать вам досточтимый читатель.

Красивый, нет ослепительно красивый паром под названием Европа медленно, но уверенно швартовался к финскому берегу. Вся мощь, величие этого триннадцатипалубного плашкоута -  красавца готовилась впустить в своё чрево огромные автобусы нео планы а также кишащих возле них людей с сумками котомками и прочей ультрамодной кладью. Вид красивого морского лайнера, а проще парохода всегда во мне вызывал восхищение потому, что сам в прошлом экс моряк. Нам раздали билеты в каюты, предварительно объяснив, как встретится на седьмой палубе, на ужин к шведскому столу. Фирма, что организовала мне тур, в стоимость путёвки даже не включила ни ужин, ни завтрак, поэтому пришлось выкладывать из своего кармана тридцать два евро за шведский стол  и одиннадцать евро за завтрак. А пока мы все –туристы стояли в огромном стеклянном колпаке-зале ожидания. Вокруг  нас тоже стояли в ожидании иностранцы в основном финны, молодые семьи с детьми. Слышалась довольно таки мудрёная речь, замечалась мода молодых -длинные волосы, бородка, пирсинг. При переходе на эскалатор я нечаянно, колесом своей сумки переехал ножку одной даме где-то моего возраста. Та взвизгнув на финском получила моё экскьюзми на английском в до гонку с русским слэнгом и на этом наши пути разошлись в бесконечности многолюдья. Прямо возле зала ожидания был пришвартован наш паром. Мы только ожидали своего заветного часа. Всю прелесть и огромадность вида величия парома портила наша усталость. Ну, на самом деле, ночь тряски в автобусе, потом гуляние, -шарахание по Хельсинки с фотографированием немного привносила конфузность положения в действительность. Но общее впечатление для меня конечно -же было обескураживающее, для человека впервые попавшего за границу. Но об этом потом. И вот наши ожидания закончились! Через призму больших окон мы увидели, как одна из девушек, облаченная в костюм народов суоми, танцует свой незатейливый танец, явно этим приглашая нас на борт огромной эспаньолы. Открылись двери и я без оглядки шагнул в свой новый старый мир , мир кают, надежд, морских узлов судьбы и неизвестности. Наскоро помывшись, и почистив пёрышки, вскоре я уже сидел в зале огромной кают-компании столовой шведского стола, уплетая за обе щёки разные диковинные блюда запивая их великолепным красным столовым вином, ну явно не советского разлива. Каждый раз, поднимая бокал с характерной для данной обстановки шведским словом-сколь, не забывая при этом, рассыпать комплименты в адрес симпатичных барышень, я конечно же понимал, что вполне возможно это мой последний званный роскошный ужин перед новой жизнью. Поэтому не обнадёживая себя мыслью о предстоящей дискотеке и прочей дребеденью, что с ней связано, я направился  прямиком в каюту спать. Как старый волк, я понимал, что при встрече с новым нужно выспаться и иметь опрятный вид. По палубам парохода, в его различных шопах- магазинах гуляли слегка навеселе пассажиры, покупали ящиками пиво, разные вещи, сувениры-безделушки. Но меня это уже не забавляло, вся моя сущность требовала горизонтали и только, тем более в условиях едва различимой качки. В общем, меня хватило только до подушки. В моей каюте проживало ещё три души – мужичок бодрячок, и две феи едва уловимого к моему естеству возраста. Я даже не слышал, как они пришли. Проснулся я от своих будильников и причём, вовремя, слышно было по спикеру, что пароход скоро причалит и что хватит вам друзья, хорошего вам помаленьку. Наскоро умывшись, я побежал на верхнюю палубу завтракать. Всюду бродили помятые пассажиры, о чём -  то громко говорили, может быть, они хотели продолжения банкета? Но море долгой расслабухи не даёт, даже на круизных судах расслабление чередуется с напрягом хотя бы из-за необычности обстановки. Придя в каюту и на скоро запихав свои мыльные принадлежности обратно в багаж, одевшись, я вышел на верхнюю палубу, оттуда на воздушный переход, которому мне казалось, не будет конца и края. Никто меня не толкал, не обгонял, не было слышно традиционной русской брани все чинно и спокойно шли на выход. Но от этого было не легче;- по спине пробежал холодный пот, я как загнанный зверь озирался по сторонам, потому, что меня должны были встретить. Чтобы меня узнали, по ранней договорённости я напялил на себя модную бейсболку с дырками и с черепом впереди. Поэтому терзали сомнения, а вдруг не встретят, вся моя затея пойдёт зря, все вложенные деньги канут в лету. Где- то при входе на эскалатор, стояли двое парнишек и о чём-то говорили на русском. Я прошёл уже было их, но опять же интуиция и чутьё меня вернуло, я им представился по -  английски, на что получил ответ на русском: « Ладно, парень не напрягайся и говори на русском», и уже втроём по эскалатору спустились на землю. Ну что, здравствуй земля викингов, здравствуй земля шведская. А ведь в стародавние времена, воины земли этой в страхе держали весь север Руси, её центральной части и, наверное, добирались и  до средней Азии. Берег Стокгольма встретил меня пасмурным, но спокойным утром. Ко мне подбежал мужичок-бодрячок, торопя меня на автобус, получив моё: «Да, да я сейчас подойду вот только с друзьями переговорю». По глазам сквозь призму очков его, я увидел, что он что-то подумал или не успел подумать, мне- то теперь какая разница. И всё- таки сесть мне пришлось, далеко не в автобус, а в рядом припаркованное чёрное volvo такси, в символическую марку автомобилестроения этой страны. И вот несёт меня уже нелёгкая по шведским дорогам. Мои попутчики о чём- то спрашивают меня, дают наставления, я тоже интересуюсь и вот минут через двадцать мы останавливаемся. Я за свой счёт, конечно, расплачиваюсь с таксистом, с попутчиками и получаю информацию, что в этом здании находится миграционный центр, вон там вон ворота и что за ними, возможно, находится твоё будущее, ну конечно, побольше чувств, эмоций и тебе поверят. Так  одиннадцатого октября, две тысячи восьмого года, в двери одного из миграционных центров Швеции вошёл новый гражданин мира, Максим Прозов. Меня встретил лысоватый с бородкой миграционный офицер обвешанный рацией телефонами наручниками бэйджиками. Первый раз в жизни так близко человек говорил со мной по английски. Дал мне листок, чтобы я записал свои имя, фамилию, отчество, потом в волнении путаясь, я ему объяснял; где имя, где фамилия. Потом он аккуратно записал мои каракули в журнал и спокойно и терпеливо предложил мне прогуляться с ним. В одной из комнат он дал мне постельное бельё и повёл по коридорам  заведения, по пути показывая достопримечательности. Вот это столовая, говоря на словах и показывая знаками. Перед входом висел листок, на котором был записан распорядок работы столовой, на шведском, арабском, английском и русском языках, что меня немного обрадовало. Само заведение напоминало какой – то доселе не виданный профилакторий с его чистотой удобством и респектабельностью. По пути, он нажимал какие – то кнопки на стене и двери сами открывались как в сказке. Я попытался было одну закрыть, да он мне махнул рукой, ладно сами закроются. Далее шли комнаты душевых и удобств, что поразили не только западной белизной и чистотой, но и своеобразной сантехникой до сих пор мной не виданной. Далее идём по коридорам с комнатами с кнопочными кодовыми замками, открывается моя и я шагнул в полумрак. Сердце лихорадочно забилось от сознания, что  ожидал конечно лучшего, в комнате было два спящих человека. Я выбрал свободную кровать, и сознание больно хлестнуло по темечку. Ну вот, так тебе и надо, ни машины ни своего жилья, только эта кровать. присев  на неё, пока люди спят, я стал быстро запихивать во второе дно своей сумки справки, документы всякую бумажную мелочь, и трудовую книжку советско – российского образца. Если судьбе угодно моё нахождение здесь, то так оно и будет, если нет – то я знаю что надо делать. Далее мне предстоял довольно необычный завтрак в окружении арабов негров, семейных пар с детьми, ну явно не советских национальностей. Придя в  каюту, я прямо в одежде прилёг на кровать, так как в карманах бряцала валюта четырёх стран, я решил не раздеваться. В голове упорно сверлила мысль – что я здесь, и зачем я здесь? Во всяком случае, трудовая книжка моя здесь точно не понадобится. Это значит, что жизнь моя трудовая и не только трудовая, просто слита в унитаз. Поэтому ужасно хочется с кем – то поделится, пообщаться, может в чём – то оправдаться, поэтому затеян этот нелёгкий писательский труд. С годами накопилась усталость не от трудов праведных, а от бестолковой праведности ну и конечно – же ярость, осознанная, хорошо выстроенная ярость. Говорят,  во всех бедах своих человек должен винить самого себя. Так вот – не дождётесь, и так на Руси полно самоедов, спившихся бичей, алкоголиков, висельников от безысходности. Так что получай страна родная сием писанием,  да по мордам. Знаю, что кое кто из крючкотворов общественного сознания за это зацепится, знаете как то надоело жить в атмосфере коллапса, осуждения прекрасных палачей и восхваления рабов победителей. Тем более, что и те и другие со временем перемешались, создав понос нашей современности. Может, кому не интересен мой фолиант, так пусть отложит его в сторону, мол, дескать, валит парень всё с больной головы, да на здоровую. Здесь не будет лихо закрученных сюжетов детективного плана, с погонями разоблачениями, современных постельных сцен в духе декамерона. Будет просто монолог, зачастую от первого лица, с констатацией фактов, событий, начиная от рождения и по сегодняшний день. И, конечно же, мысли – мои скакуны. Говорят мысль, сказанная вслух, произведёт действие или противодействие. Не знаю, поживём, увидим.
Родился и выжил я в Магнитогорске в начале шестидесятых. Есть такой городок на южном Урале, в челябинской области. Место я вам скажу пренеприятное. С точки зрения железнодорожников место тупиковое, это значит, что поезда приходят и уходят восвояси, откуда пришли, в  одном направлении. Воздушные сообщения с незапамятных времён тоже ограничены. Помню, был пацаном, летал в деревню к бабушке на кукурузнике, за полчаса, сейчас два часа прыгаешь и пылишься в автобусе или в машине, ну и на том спасибо. Так вот , тупиковость города не только в каких то направлениях, но и в судьбах людей построивших и умерших за него. Всё это заставляет меня немного обратиться к истории а также к стихотворению магнитогорского поэта  тех времён, Бориса Ручьёва. На правом берегу реки Урал на выходе из парка на площади Свердлова, стоит символический памятник -  палатка первых первостроителей  Магнитки  с огромной ладонью держащей кусок железной руды. А по периметру этого памятника слова этого поэта: « Мы жили в палатке, с зелёным оконцем, промытой дождями, просушенной солнцем. Да жгли у дверей золотые костры, на рыжих каменьях магнитной горы.» Далее идут такие строки: « Я знаю город будет, я знаю саду цвесть, когда такие люди в стране советской есть. Да и прибывали такие люди, тысячами, целыми эшелонами, семьями, целыми деревнями. Было так , имеет например семья корову или лошадь – всё, значит ты кулак, чуждый стране элемент, а то что у этого кулака детей на подворье семеро по лавкам, это не считалось. Вот и ставили людей перед выбором, или стройка Магнитки или расстрел, да и тюрьмы были переполнены врагами народа – тем, кто как – то прямо или косвенно работал,  жил и правил во времена правления династии батюшки царя нашего. В жару, в студёный уральский холод зимы, выгоняли этот разночинный народ, поднимать могущество Магнитки и всей страны. Люди  вымирали как при эпидемиях от болезней голода, холода и скотских условиях жизни. Допустим, если были у человека родственники, то его как – то и где – то хоронили, если нет то в общую братскую яму, во всяком случае я нигде и никогда не видел захоронений первостроителей Магнитки. И этот памятник жалкая насмешка и надменное лицемерие над памятью этих людей. Думаю я прав. Потому как  ни одной улицы не названо в честь имён первых строителей, в основном имена поэтов, писателей, милиционеров.  А поезда всё приходили, привозя всё новые когорты рабов – специалистов и просто разнорабочих. В холодной уральской степи, в морозы, у подножия горы магнитной, рылись котлованы и поднимались стены аглофабрик, мартеновских и доменных цехов, отстраивалась левобережная часть Магнитки. В войну комбинат  освоил выпуск брони прокатки на блюминге, явно не предназначенного для этого стана. Всё население работало для фронта, для победы, к мартеновским печам, станкам становились подростки, далеко до совершеннолетия возраста, потом из них получались квалифицированные специалисты – наши учителя и наставники, мастера, командиры производств. Но тогда, в те далёкие шестидесятые, появившись на свет, и много потом ещё лет спустя я и не догадывался, что комбинат и город наш построен на костях и крови безвинно осуждённых душ. И души эти никуда не ушли не улетели, скажем, в космос, а живут над нами среди нас, может где – то в четвёртом, пятом, шестом измерениях, требуя суда справедливости. И потом к нам приезжали астрологи разного ранга и пошиба и все в один голос заявляли, что город построен неправильно, что люди средневековья и более древних времён, никогда не построили бы на этом месте город. Место под знаком скорпиона можно сказать место самоубийц. Попробуйте, посадите скорпиона в стеклянный стакан, через некоторое время, отчаявшись выбраться из него, он поднимает хвост и убивает себя жалом своего хвоста. Так и мой город, на фоне строящихся многоэтажек идёт разрушение и разрушение это идёт
изнутри человека. Потом я ещё не раз обращусь к описанию психотипов  субьектов и обьективных обстоятельств, с которыми приходилось встречаться, а пока продолжу.
Говорят, память человека обостряется, когда у него горе, а так, когда у него всё хорошо, когда жизнь как фруктовый кефир, то её как-то и не ощущаешь. На всю жизнь запомнил, плачь матери, когда она уходила от моего отца, тёмный коридор добротной двухкомнатной квартиры. Я стою возле деревянного сундука с округленной крышкой, на нём стоит  почему – то наш будильник, и говорит мне тик – так, тик – так, запомни малыш. Из открытой двери одной из комнат двухкомнатной  квартиры льётся свет лампы, и этот плачь и причитания моей матери. Потом помню по жизни она, много плакала от боли, горя и потерь. Но этот плачь, особенно вонзился в мою память. Потом мне говорили:»Тебе было всего год с небольшим, не мог ты этого запомнить». А ведь запомнил же.
s
нас, мигрантов, этапом привезли сначала в шведский город G;vle. Потом ещё дальше, как  ссыльных декабристов, на север в город  Буден на шикарном автобусе, едва на половину заполненном автобусе с водой с туалетом. Ехали часов двенадцать, делали короткие стоянки на заправку и перекуры. Весь путь в организованных кафе и туалетах, даже посреди трассы. Просто стоит сам по себе сортир, типа МЖ с унитазами из нержавеющей стали и всё что к нему причитается посреди трассы и тишина. После перекуров нас шофёр полюбовно пересчитывал как цыплят и мы ехали опять. Не поездка, а приятная дорожная экскурсия, а ведь многие из нас вообще не имели не родины, не флага, не документов просто люди. Приехав в Буден, нас разместили по квартирам, кого в самом городе, кого за городом, семейным парам с детьми, отдельные квартиры, даже небольшие дома, нам одиночкам в квартиры с подселением. Мне в напарники, достался, приехавший со мной товарищ из Армении, плохо говорящий по русски, но я был и этому рад. И вообще, чем дальше в памяти людей из стран СНГ Советский союз, тем хуже мы понимаем друг друга, и дело совсем не в языке, а в его оборотах, интонациях.  Эту тему я раскрою потом. Нас вдвоём отвезли за двеннадцать километров от Будена в местечко Сэваст всё в горах, в дремучих лесах. В квартире из трёх комнат кроме нас уже проживало два молодых парня из Ирака и один из Афганистана. Квартира уже оказалась оборудованной большой кухней, со встроенными шкафами с антресолями, двумя огромными холодильниками, кухонной электроплитой, мойкой и даже микроволновой печью, а также имеется большая ванная комната с ванной, душем, унитазом и всё это в безукоризненном состоянии и ещё, два телевизора. Ещё предоставляется тебе право на отдельный холодильник, деньги на пропитание в размере двести пятьдесят евро и отдельные деньги на зимнюю одежду и проездной билет. И ещё много социальных услуг для тебя, для детей твоих человек. Даже не хочется проводить каких – то сравнений, аналогов с Россией, странами СНГ, с их общежитиями, гостиницами и так далее, просто противно. Пишу эти строки, а за окном давно уже зима, и не торопливо льётся песня леса в зимнем убранстве, стоят морозы. Прогулки по лесу освежают, добавляют  впечатлений, пока не было снега, видно, что леса богаты грибами – груздями и всеми типами грибов, что растут в настоящем чистом лесу, а также ягодами, похожими на нашу клюкву по вкусу. Сейчас, когда земля покрылась белой пеленой снега, видны узоры следов оленей, лосей, зайцев, может и волков, или собак кто их разберёт. Но то, что на днях видел следочки мишки, это точно, летящей походкой снесло меня со скал, потом  почему – то быстро шёл и оглядывался. Ещё приятно погулять по вечернему Сэвасту, городом он не называется, просто БУ по шведски, проживание, деревней, селом тоже не называется, так как не не мычат во дворах коровы, не блеют овцы, не поют петухи, да и дворов самих как таковых просто нет. Дома, улицы просто как бы выходят из леса, будто бы говоря, а вот и мы посмотрите на нас, мы тоже нарядные и красивые. И действительно, все дома и постройки, лужайки и дорожки просто благоухают чистотой порядком и красотой, нарядными стеклянными верандами и потом, здесь на западе так, что под крышей человека, то всё жилое. Утепляются  крыши, прорезают в них окна различной конфигурации, делаются в них спальни, детские
комнаты. По вечерам видно, что окна совсем не зашторены и не зажалюзены, хотя у всех стоят окна с двойным стеклопакетом с уже встроенными во внутрь жалюзями так что ничего придумывать не надо. Швеция – полярная страна, здесь рано темнеет зимой и почти нет ночи летом. Помню, когда был молодой и морячил в морях немного севернее отсюда, да летом на палубе ночью можно было читать газеты. Так  и здесь, зимой сейчас в три часа дня, уже ночь. Рано зажигают свет и в стёклах домов, больших и маленьких видно, что свет этот льётся совсем не с потолка, а откуда – то со стен, снизу, с подоконников ажурными, замысловатыми светильниками, бра, просто до неприличия сокровенной интимности мягко освещая обстановку и убранство комнат, спален. Идёшь и думаешь: «Почему так, они наверное и детей делают не зашториваясь. Во всяком случае, нам их не понять». А перед входом домов, квартир, подъездов, перед входами магазинов, банков, разных заведений прямо на земле, на снегу горят какие – то непонятные долго горящие свечи, огни. Вообще огонь это символ очищения, обновления, души, мыслей, не пускает злых духов, людей, стережёт счастье, уют и покой в доме. Сейчас перед западным рождеством город Буден, одевает праздничные одежды. Лёгкая, давно забытая детская дымка красоты и счастья витает во всём и везде, на стенах домов, в витринах магазинов, в лицах людей. Вон ватага малышей и подростков возится в огромном чистом сугробе, а вон бабушка – божий одуванчик, идёт и толкает впереди себя салазочки с полозьями по бокам от неё, а впереди на салазочках, устроена корзиночка с нехитрой снедью. Вообще здесь в Швеции для людей в возрасте, если им трудно ходить прямо, выпускаются специальные тележечки на колёсиках, на которых можно и посидеть отдохнуть и разместить небольшой пакет, а зимой вот такие салазочки. Господи ! Мне никогда не забыть мучений моей мамы, когда у неё в преклонном возрасте случилось перелом шейки бедра, с усугублённым состоянием сахарного диабета, когда до самой смерти у неё не срасталась кость, но она продолжала жить, готовить, убирать, стираться передвигаясь посредством табуретки или на костылях, такая тележка бы ей не помешала, но и об этом потом.
Дальше о своём, любимом. От  голода и нищеты шли, бежали в то после военное время, люди, особенно молодёжь, из своих сёл, деревень, в города. Четырнадцатилетней  девчонкой приехала в Магнитку и моя мать. Хотя город и принял её, а это был её город – город астроводяных знаков, на свет я появился лишь спустя тринадцать лет. Почему так поздно, не знаю, но знаю лишь одно, это было её осознанное стремление к лучшему, лучшей судьбы, лучшего гнезда. А получилось всё, наоборот, до моих трёх лет, скиталась она по квартирам и я не подводил её, говорят, рос здоровым крепышом, без проблем. Потом нас приютила семья Иванниковых, из пяти человек, двое взрослых, двое детей, бабушка, жили в трёхкомнатной квартире и в одну из комнат  приютили нас. Соседи наши – семья Иванниковых, добрейшей души люди, любили выпить, поругаться, попеть, посмеяться. Дядя Ваня – здоровый русский мужик, из Сибири, семья его перебралась во Фрунзе, короткое время жил там, потом приехал в Магнитку женился. Что такое вообще здоровый русский мужик? Это бесспорно, косая сажень в плечах, рост, и не дюженное здоровье тела. И, что бы он не делал, за что бы он не брался он всегда был впереди, и когда играл в футбол, пил водку, на весь посёлок славился как лихой гармонист, певец, горлопан. Но из всех крепких ругательств в семье, или в дружной компании у него было только два, это – екуня Ваня и в пим дырявый и что -  бы он не делал, всё сопровождалось сильным носовым дыханием. И если его можно было бы начинить углём или дровами, то обязательно пошёл бы дым, его так и прозвали в шутку – дядя Ваня - паровоз. И работал дядя Ваня там, где работала моя мать – на неподалёку находившемся цементном заводе, грузчиком. А посёлок в котором мы проживали, в то время назывался «Аварийный», потому, что при строительстве завода часто случались аварии и люди поселялись недалеко, чтобы быстро это устранить. В то время никто и понятия не имел об экологии, о чистой среде. Поэтому где работаем, там живём, а где живём там и работаем и что тогда, что сейчас, комбинат наш, да близлежащие заводики щедро посыпают на головы блаженных горожан тонны разноцветной пыли, цемента, доломита, кислотных дождей, газов и прочей мерзости.  Конечно это не могло не отразится на моём цветущем здоровье, до самой школы врачи, больницы, уколы, финишной чертой на моём теле были уколы в голову иначе бы не выжил. Потом, помню, пришёл с армии мой отчим, и зажили мы втроём дружно и весело, на двенадцатом квартале дали нам комнату, в квартире с ещё двумя соседями, в семь лет как все дети пошёл в школу и началась полноценная семейная и школьная жизнь. Школа тоже находилась недалеко, на одиннадцатом квартале прямо через огромный грязный пустырь в дожди в слякоть вся грязь была в школе, не помогала и вторая обувь. А посреди пустыря, пересекая два проспекта, прямо вдоль кварталов, ходил паровоз, благодаря длине его вагонов и дыму, застилавшему окна школы, создавалась неуправляемая эйфория невозможности ведения урока, иной раз учителя просто выходили из класса, отдав класс на растерзание бушующих страстей, и при стуке удаляющихся вагонов возвращались и продолжали урок. В то время все жили как – то в ровень, и те кто имел своё жильё и не имел, во всяком случае вставали на очередь на квартиру в профсоюзном комитете, можно было выпросить комнату на соседей, в коммуналке. Строились, кварталы для заводов, например, половина квартала построена для цементного, а вторая, для стекольного завода. Комбинат наш, его цеха, производства вели огромное строительство спальных районов. Во дворах обустраивались детские сады, школы, хоккейные коробки с деревянными постаментами для сидения с обоих сторон по длинне, я даже помню запах опилок и то время когда их делали. Здесь же рядом на нашем квартале в полуподвальном помещении была обустроена библиотека, ну просто до дыр зачитывались романы Дюма, Вальтера Скотта, Жюль Верна, Фенимора Купера, рядом в большой комнате были кружки по интересам, стояло пианино, показывали фильмы, мультфильмы. По городу в кинотеатрах не сходили афиши фильмов про мушкетёров, индейцев, Гойко Митич был кумиром всех мальчишек, мы были просто уверены в том, что он настоящий индеец, а не югославский актёр. Душки всех старых кроватей были попилены на мушкеты и их деловито засовывали  в голенища резиновых сапог, как у пиратов, бахрома скатертей, накидок, с полок магазинов пришивалась к боковым швам штанов, брюк, курток, пиджаков, даже молодые модницы отделывали свою одежду бахромой. Приходил со школы, на скорую руку делал домашнее задание и пулей вылетал на улицу, а вечером, разборки с родителями, проверка дневника, заданий, слёзы, сопли. Ещё помню соседей своих алкоголиков, с их пьяными скандалами, дебошами, за то каждую осень, они все вместе, как все почтенные граждане, чинно солили капусту вместе с огурчиками и помидорчиками в больших бочках. А бочки эти стояли в нашем большом тёмном коридоре, их сначала куда – то отвозили потом привозили обратно, и я имел обыкновение зимой тихонечко подходить и лакомиться этим чудом. Много лет спустя я и сам оценил прелесть рюмочки хорошей водочки из запотевшего графинчика под квашенную капустку с огурчиками. С вечера на хоккейной коробке зажигались огни и происходили хоккейные баталии между верхней частью квартала и нижней, между кварталами, просто катались, а если кто замерзал, рядом клуб – наша библиотека, посидел полистал подшивки журналов, газет. Мы жили в одиннадцатой квартире, а в квартире двенадцать жили двое старых евреев, тётя Клава и её муж, имя которого я не запомнил, они были портные и весь квартал у них делал заказы. Помню первую свою курточку из коричневого вельвета, которую они мне сшили, качество было не ахти какое, но я был очень рад потому, что это была моя первая не магазинная вещь. Балкон тёти Клавы выходил во двор, на хоккейную коробку и я вам скажу, это был пост технического наблюдения всего квартала. Она знала все новости и старости на тему, кто куда, во сколько и с кем пошёл, чей муж или жена поздно вернулись с работы, как мы себя ведём, эти и другие подробности были на слуху квартальчан. Ну просто живая стенгазета и когда померла тётя Клава, а хоронили её всем кварталом, то горечь утраты была во рту у всех, кто плевался, кто слёзы лил, все просто в один миг осиротели. Пишу эти строки, а на столе полно учебно – познавательной литературы по шведскому языку, потому, что изучение языка для меня сейчас, есть первейшая прерогатива начала моей жизни в Швеции. Вообще всем нам – русскоговорящим людям  кто волею судеб или осознанно оказался здесь в северной Швеции, жутко повезло, потому, что у нас есть преподавание с русского на шведский. Нам мило напоминают о членах предложения обоих языков и что мы являемся членами продолжения чьей – то судьбы. Br; v;dret, faller sn; стало всем светло, поздравляем всех с гуд Юль и не нужен нам июль, или приходи скорей июль. И действительно, погода, снег такой белизны и чистоты, что захотев попить, надо просто поесть снега и надо просто в этот момент быть здоровым и чтобы не заболеть тепло одетым,  в том числе голова и ноги. Ещё нужен чистый воздух, на Урале, где я жил, даже падающий снег уже грязный. Пишу эти строки, а за окном, дней пять постояла оттепель и сейчас опять зима набирает обороты, опять снег, морозы. Скоро Рождество, первый раз в жизни буду свидетелем западного рождества, а пока о прошлом. Где – то после пятого, шестого класса мы получили отдельную однокомнатную квартиру на пятом этаже в этом же квартале, недалеко прямо через дом. Мы могли позволить себе содержать котёнка, с которым я не расставался не днём, не ночью, в ванной в тумбочке у меня была своя мастерская. Там из проволоки, из дерева делались рогатки, оружейные шедевры. Я познакомился с мальчиками из интелегентных семей, мы читали книги, интересовались энциклопедией, меня очень интересовало оружие особенно револьверы, мы увеличивали изображение, переносили на кальку, потом на бумагу, на дерево. Сделал точную копию ружья как у «кожаного чулка» из кинофильма «Прерия» только из дерева, из пружин и проволоки смастерил замок затвора. В то время продавались так называемые пистоны, одиночные и на ленте, вставляешь эту ленту в свой винчестер и идёшь на тропу войны между индейцами и ковбоями. Потом мастерил пистолеты – пугачи, поджиги, с пяти метров сантиметровая доска пробивалась куском гвоздя или железа. Да, оттуда из далёкого детства зрело во мне чувство романтики и справедливости, а как мы горячо обсуждали главы из прочитанных книг, до драк, до хрипоты в голосе. Вот это всё взять бы и подхватить, направить в нужное русло моему отчему, но он оказался нейтральным. Уже при жизни с ним, моя мать видимо, несколько раз встречалась с моим отцом, и он пригрозил ему, что если хоть пальцем тронешь сына – убью. Помню, когда за ручку, моя мать меня вела к нему, по видимому он получил новую квартиру, я вырвался от неё, прокричав, что у меня есть отец и другого не надо и через весь город пешком пришёл домой. И всё равно отчим меня возненавидел, ну на самом деле, зачем вкладываться в чужого ребёнка, в его душу, если завтра кто – то придёт и заявит на меня права. Отчим неплохой был человек, умный, начитанный, выдержанный, сильный. В доме всегда было несколько подписок журналов, газет, обилие книг из библиотек, купленных, просто подаренных, всё это прочитывалось за столом, в туалете, на улице. Всё это немного приросло и ко мне и я бы сказал, что такая ну просто безобидная и не видимая часть характера в те времена, как свобода и независимость. Любил отчим и выпить, но это всё проходило без затяжных ссор, скандалов и разборок, просто, если пришёл пьяный, молча, разделся и лёг спать. Работал  отчим шофёром на том же заводе, где и моя мать, возил глину с карьера, а росточком  то он  был совсем  не великого, но лихо управлял грузовиком  МАЗ – 500.   В те времена машины и люди понятия не имели о гидравлике рулевого управления, я иногда заходил к нему на работу порулить и если встречался на пути поворот, я говорил: «Аа…», и мощные сильные руки плавно меня вписывали в поворот. Потом были разборки полётов, но это не так важно. На работе его уважали потому, что любую машину тех времён знал и мог починить.
Дальше о Магнитке. После войны город строился и обустраивался пленными немцами, а среди них, несомненно, были  хорошие инженеры, строители, архитекторы. Ими были построены ряд кварталов по улице уральской, районы кинотеатра имени Горького, разбиты и обустроены парки с фонтанами с насаждениями прямо посреди кварталов. А дома в основном двухэтажные по два три подъезда, прототипы таких домов я вижу здесь, на западе, в них уютно и спокойно, как и в домах построенных немцами. Выходы и выезды из кварталов отделаны колоннами, арками с лепниной по бокам и сводам. Строили нам такую красоту и наверное каждый из них надеялся на помилование, на хорошую судьбу, а кто может и просто от души за порушенное и загубленное на войне. Население в основном, женщины да ребятишки подкармливали их, кто краюху хлеба сунет, кто молока, продукты, русская душа и сердце отходчивые. Ребятишки продукты выменивали на часы, ремни, ложки, на их походные термоса на всякие безделушки с орлами, свастиками. Они  хорошо сохранились во многих семьях. Потом  начали отходить от пьянок и неустроенности покорёженные войной освободители, стали подрастать свои кадры строителей – очумельцев, и всех пленных расстреляли. Что вы думаете господа? Своих  - то советских военнопленных пускали в расход, история рассказывает, что даже и тех, кто был в плену один, два дня уничтожали как врагов родины, немногие уцелели, об этом я тоже расскажу потом. Ну а мы ребетня тоже не отставали от поколений тех послевоенных пацанов, был тогда на комбинате скрабной цех, и хотя срок после войны прошёл вроде бы немалый, двадцать с лишним лет, продолжали поступать разбитые танки, САУ, орудия и другая техника войны сначала под пресс, потом на переплавку. Сколько патронов, гильз, стволов винтовок зачастую с затворами тащилось домой, ох как нам попадало от родителей, от милиции. Пишу эти строки в местечке Сэваст, а в тридцати километрах от сюда расположен город Люлео. Там, говорят, во время войны был большой лагерь советских военнопленных и очень многие из них завели семьи, по окончании войны, приехали в Советский Союз и говорят, все до одного были расстреляны. И ещё говорят, что в соседней Норвегии, что к северу отсюда, нацисты производили опыты над людьми, по созданию арийской расы – с высоким лбом и карими глазами. Вот такие скажем не весёлые странички нашей истории, а спрашивается когда и кому на Руси жилось хорошо и весело? Просто если даже хорошо потужиться историкам, вряд ли наберётся страничка рукописного текста, так себе, одно лицемерие и заигрывание с народом. А конкретно с людьми, десятками их поколений живших и принимавших рабовладельческий уклад жизни на протяжении всей истории существования государства российского. Вот так если написать? А то всё народ, да народ и продолжу, что в Петровские времена, что во времена Екатерины, в то время, всю центральную часть Руси до Урала и Сибири занимали огромные реликтовые леса, с очень высокими деревьями. В лесах зверья разного было больше  чем  людей, озорничали разбойники, типа Стеньки Разина, Емельки Пугачёва и других. Но главное нужны были дороги к сокровищам, кладовым Урала и Сибири. И повелела Екатерина Великая: «Жечь леса!»Я не знаю, но леса наверное горели годами, сразу же выгоняли рабов, расчищали пепелища, строились города, дороги, посёлки, веси. Совсем малая часть таких лесов сохранилась в Белоруссии и называется это место – Беловежская пуща. Это я к тому, что любой островок, любое место цивилизации, имеющее историческую или не совсем историческую ценность на Руси, построено только силами крепостных рабов, а не свободными гражданами, строителями, зодчими, ремесленниками, будь то церковь, дворец, жилой дом. Правда, в истории Руси триста лет существовало такое Новгородское княжество, которое в крови потопил Борис Годунов. Говорят реки и озёра были полны трупов изувеченных женщин и детей. Дикие звери, отведав человечины, смело поджидали и набрасывались на людей. Об остальном ничего неизвестно, кто были эти люди, как у них всё было устроено, ни кто не знает? Все рукописи все манускрипты были уничтожены, сожжены и преданы забвению. Ни одному европейскому монарху, королю или правителю и в голову не могла прийти такая мысль, как держать в рабстве свой собственный народ. Инквизиции  устрашения, да были, поборы, налоги, но только не рабство. Такое под силу только нам, нашим хитромудрым царям и правителям.
Дальше о себе. Моя мама любительница была попутешествовать. Поэтому, когда наступал очередной отпуск, она с лёгкостью отправлялась то на Кавказ, то в Крым, в Прибалтику. Когда мне исполнилось двенадцать лет, мы поехали в гости к родственникам Иванниковых в Киргизию во Фрунзе. Эта семья через много лет также хорошо встретит и меня, и сложатся добрые хорошие отношения. Помню палящий зной, азиатские базары, горы арбузов, дынь. Помню мне дают большое иссык – кульское яблоко и я двумя руками его держу и ем и пока ходим по базару пробуем манты, самсы, плов, разные восточные блюда, фрукты. Приходим с базара, нас сажают за стол, а мы уже сытые. Помню вдоль линии домов проходили арыки, как купался в них с местной ребятнёй, ляжешь по течению и тебя далеко далеко оно несёт. Помню поехали в гости к одной женщине, так там посреди квартала вместо хоккейной коробки был огромный бассейн, но там почему то не было воды. Или его чистили, или, была  какая другая причина, но мне ужасно хотелось в нём искупаться и так и уехали ни с чем. Потом через много лет я колесил по Бишкеку, по его пригородам на машине и так и не нашёл это место.
Дальше идёт период, я бы его назвал периодом пробного взросления. И начался он ну конечно же, на крыльях музыки – музыки виниловых пластинок, ленточных магнитофонов, разной величины и мощности, а также период оконной музыки. Всё это выставлялось вместе с колонками на балконы, в проёмы окон всё это орало, булькало, свистело, веселя и сводя с ума соседей, жителей близ лежащих домов, прохожих улиц и других слушателей. С тех времён и по сей день в меня прочно вонзился рок, хорошее танцевальное диско и прочие, вещи и атрибуты тех времён. Ещё висел на ковре деревянный винчестер, ждали своего часа x ковбойские кольты в кобурах, пылилась шляпа «стетсон», сделанная из плотной бумаги и ждала ветра перемен бахрома курток, но почему - то моими атрибутами стали – джинсы и пачка сигарет в кармане. Под до боли не забываемые вещи рока, и диско распивалось вино, целовались с девчонками. У моего друга была хорошая аппаратура, слушались диски, переводились названия песен, альбомов, любуясь их завораживающим красивым оформлением. Да для нас это было начало благоговейного восприятия далёкого для нас западного мира с его свободами, джинсами и большими деньгами. Для нас, для советской молодёжи той эпохи становление и я бы сказал прописка западного рока и не только рока, но и всей западной музыки тех времён как то прошла незаметно и келейно. Просто собирались компаниями, слушали диски, переписывали их на магнитофоны, весело проводили вечера с девчонками на дискотеках и всё. А на западе и в Америке рок группы собирали футбольные поля и стадионы молодёжи, оживали площади городов, проводились концерты и демонстрации против войн. Правительства многих стран изменяли и писали законы по социальной политике молодёжи, да и всего населения в целом. Сейчас исполнители рэпа, хип хопа, поп музыки просто купаются в океанах удовольствия и роскоши. Ведь вот на самом деле, сделал клип, например или исполнил в живую свою композицию, ну скажем три, пять раз, а дальше на концертах идёт исполнение под фонограмму. Иной раз смотришь или слушаешь песню или исполнителя, слова вроде нормальные, даже хорошо слагаются в рифму, но почему ты её шепчешь? Добавь голоса, мелодии, инструментов и у тебя получится хороший шлягер. Совсем другое было в те года: - такие группы как Deep Purple, Rainbow, Uriah Heep, Whitesnake, Black Sabbat  и многие другие. Они выходили на сцену патлатые, обвешанные цепями и гитарами и в живую выдавая такие музыкальные и голосовые композиции, что у нас, находившихся за тысячи километров и слушающих музыку с дисков, по транзисторам, просто кровь застывала и вскипала в жилах.  Те времена действительно я бы назвал временем романтиков, потому, что в парках, садах, скверах, да и в подъездах домов, когда холодно и ненастье можно было видеть гитаристов в окружении друзей, подруг. Чтобы произвести впечатление на девчонок, тогда все на гитарах бренчали понемногу. Особенно если замахнёшь стакан портвейна, то и аккорды вроде ложаться как надо и всем уютно и весело. Любил девушек своих приглашать в театр, зачастую многим нужна была может быть более скромная обстановка, но я любил, чтобы всё было с шиком, с размахом, с цветами, с мороженым, с томатным соком. Да что говорить? Были, конечно, были времена после индустриализации всей страны, когда даже сельские магазины ломились от обилия товаров.   Все жили и работали в сегодняшнем дне, и не думали, что предстоит жить и работать в дне завтрашнем. Страной управляли и строили её и те кто прошёл и пережил войну и те на чьих руках кровь расстрелянных и репрессированных, одинаково боялись и уважали тех и других. А в затылок им уже дышали и потирали руки в ожидании их смертного часа вторые, третьи, пятые секретари парткомов, обкомов и прочих …комов, их дети и дети их детей. В связи с вдруг из ни откуда взявшимися проблемами и запросами детей наши родители и мои в частности, настойчиво предложили мне после восьмого класса продолжить обучение в профессионально – техническом училище, сейчас это называется лицей. Моя мама работала крановщицей грейферного мостового крана, по этому поводу она часто говорила: «Когда прихожу к электрикам, по поводу неисправности то они или спят, или пьют чай, или что – то разбирают, поэтому лучшей специальности для сына не найти. Пусть поучится, поработает, а там видно будет, потому, что мы его не вытянем». Боже мой, как она ошибалась, во первых, рабочая среда затягивает, во вторых, после окончания школы и ВУЗа более прямая дорога из подмастерья в мастера. Был и другой путь – вечерний ВУЗ, но я судьбой распорядился по -  своему. А пока об училище, сами между собой мы называли его фазанкой, соответственно и нас тоже называли фазанами. Учебные группы были переполнены, шли учиться в училище ребята даже из обеспеченных семей. Меня посадили с мальчиком наголову выше меня, он оказался родным братом моей будущей жены. У нас с ним оказались одинаковые вкусы и устремления, такие как музыка, вино и девочки, только он немного был одарённее меня, чинил и  собирал магнитофоны, всю нехитрую аппаратуру тех времён и народов. Я всегда проникался  уважением к неординарному человеку, понимаете с ним не просто можно выпить и закусить, но ещё и в его голове, что- то есть, он не пустой человек, а если это так, то он не подведёт. На втором курсе обучения нас направили на практику в листопрокатный цех № 3, на деле постигать устройство и работу электрооборудования. Также нас задействовали в ремонтах агрегатов, такие как лужения, пассивации, оцинкования. Под парами цинка, олова, щёлочи и меди меняли, продёргивали меднографитовые щётки, чистили коллектора роликов. В то время, это был самый престижный и чистый цех и мне хотелось было бы после практики остаться в нём работать, но судьба распорядилась по -иному. Где то в середине третьего курса нас всех переправляют в Горнообогатительное производство Магнитогорского металлургического комбината, откуда и пойдёт описание моего трудового пути и  осознанного самоутверждения.
В те времена, времена холодной войны Советский Союз представлял собой жёсткую миллитаристскую державу патриотов. Поэтому очень многим коммунистам, партийным функционерам, осуществлявшим надзор за поведением и умонастроением населения, очень не нравился наш развязный вид и поведение в обществе. Где – то в начале ещё второго курса к нам в училище пришёл мастер парашютного спорта, невзрачный с виду мужичок и начал обучать нас своему искусству. Как правильно уложить парашют? Правилам техники управления парашютом  и другим. За зиму два прыжка я сделал, а третий как то растянулся во времени, поэтому пришлось прыгать не в заснеженное поле, а на жёсткое весеннее поле. Порыв ветра у земли резко увеличил скорость приземления и  меня, здорово ударило о землю. Запутавшись в стропах, ветер продолжал со мной игру, надул купол и тащил на запаске – мешке с запасным парашютом на пузе, через всё поле. И вволю накормив меня землёй, камнями и червями, ветер также внезапно стих. Бледный, грязный, прихрамывая, но гордый и счастливый я притащился в место сбора. Но с той поры, на моей груди заалел значок парашютиста третьего класса. И до конца обучения, он так и красовался на лацкане пиджака моей училищной формы. Что говорить? Готовили к войне, к армии, к обязательному военному призыву, в советскую армию который начинался с восемнадцати лет, очень основательно. Ещё до армии я имел специальности: - оператор радиолокационной станции, прыгал с парашютом, стрелял из карабина, из автомата Калашникова, собирал, разбирал его и как уже получивший путёвку в небо, обучался на курсах пилота учебно – тренировочного самолёта ЯК – 12. В то время активно работали школы ДОСААФ и другие военно-патриотические организации и если бы нас не кинули на практику в ГОП, откуда я приходил грязный, надышавшийся всякой дряни,  голодный и уставший, то возможно жизнь моя сложилась бы иначе, а так, пришлось оставить обучение. Практика моя проходила на участке усреднения концентратов, а работа впоследствии на агломерационной фабрике №1, у мастера Козлова Василия Георгиевича . Прикреплён я был к наставнику – Савечкину Анатолию Геннадьевичу, всю войну проработавшим в плену у немцев электриком, земля ему пухом, а ведь успел мне что то вложить по работе и рассказать. Здоровый русский мужик, бывший коммунист, до конца дней своих прожившим изгоем в глазах администрации, да и не только её, пусть в глаза неодобрение не высказывали, но в спину шептались. Ещё раз я напомню, что я вкладываю в понятие – здоровый русский мужик, это ум, выдержка и сила воли в сочетании с физическим здоровьем и ростом. Сегодняшние корпоративные, откормленные красавцы – охранники, просто капризные шакалы в сравнении с теми людьми. О чём говорить? Тот же Василий Георгиевич, когда после получки приходил с ребятами в кафе – пельменную, мог съесть двести двадцать пельмений и выпить две бутылки водки и спокойно прийти домой.  Вскоре меня направили в одну из бригад непрерывного технологического процесса производства агломерата работать в сменах- с утра, с четырёх часов, и в ночь. После приёма смены, по наставлению бригадира, я должен был пулей лететь на возврат, есть такой цикл производства на агломерационной фабрике, и проверять наличие освещения. Оно представляло собой цепь подвесных временных гирлянд освещения на 36