Подарок от чистого сердца

- Горшок разбился! – воскликнула я и вынырнула из золотистого моря, но сон продолжался наяву: сквозь невесомый тюль просеивались солнечные лучи, отчего в комнате колыхалось червонное марево. Из-за него я не сразу заметила визитера, потому едва не свалилась с кровати, когда он деликатно кашлянул.
- Здравствуйте, я Свен.
Да-а, долг платежом красен, подумала я, разглядывая гостя. Невысокий, широкоплечий и полноватый, средних лет мужчина, которого легче принять за клерка в банке, чем за человека нашего круга. Интересно, сколько он пробудет?
- Завтра улетаю.
Ого, я не ошиблась: пташка не из простых. А скромника строит, куда там народному артисту. Пришлось приглашать к столу, где уже дымился – спасибо домовому! – самовар, вокруг коего, на почтительном расстоянии, располагались чашечки, вазочки, блюдечки, ложечки, - словом, все то, что обычно компенсирует горечь от прерванного удовольствия. Свен одернул клетчатый пиджак и аккуратно сел на табурет. Ни дать ни взять примерный ученик! Если бы я не знала, что он от Татьяны…Кстати, уточнить не помешает.
- От нее, от нее. – кивнул Свен. – Послала лично удостовериться, что снадобье помогло. А я все равно мимо, ну и…
Татьяна несколько лет назад уехала в другой город, замуж вышла, дуреха, и было забросила свое ремесло, да оно о Татьяне не забыло. И на новом месте пошли сначала случайности, потом клиенты, так что муж ворчал, сетуя на загрузку Татьяны на работе. надо же, ночные смены….То, что она вспомнила обо мне, достойно не просто внимания, а самой настоящей, искренней благодарности, как говорится, от чистого сердца. Ничего ценнее этого для нас, по большому счету, и нет.
- Милая Таня, помнит обо мне! – я пила вторую чашку чая. Волна тепла заливала и желудок, и мозг. От медного округлого самоварного бока отражалось нещадное утреннее солнце. Хотелось растаять в золотистом мареве, слиться с ним. В тот миг я очень понимала остроту наслаждения  сказочных красавиц, кои таяли либо становились пеной. Когда исчезает тело, появляется легкость. Мало кто догадывался, что за нею неотступно следует страх увлечься первым же порывом сквозняка. Странные мысли.
Быть может, виной тому – моя лихорадка. Скосила меня сия болезнь две недели назад, посреди аномальной жары, на излете роскошного лета. Люди оголялись, елико возможно, а у меня зуб на зуб не попадал от холода, кости ломило, я часто проваливалась в липкое небытие, истекая струями пота. Никакие лекарства не помогали.
Вчера, совсем измучившись, я обнаружила на подоконнике глиняный горшок, расписанный алыми цветами и, не задумываясь, выпила его черное, тягучее содержимое. Проснулась, вдоволь понежившись во сне в золотистом море, - здоровой. Все-таки Таня еще не все забыла. Хорошо. Просто замечательно!
- Еще бы! – ввернул Свен, запив очередную конфету чаем. Сладкоежка, оказывается. Кто бы мог подумать?
- У вас дела есть, Свен?
- Нет. – он отодвинул чашку. Отблеск самоварного золота отразился в его круглых и желтых, как у совы, глазах. – Вольный ветер.
- Домовой, - позвала я и поставила на угол стола крошечную чашку с чаем и блюдце со сладостями, - приходи к нам, гостю уважение окажи.
Из-за плиты послышалось сердитое сопенье:
- Некогда мне сиживать. Дела.
- Ну, как хочешь. Он, видите ли, - это я Свену, -  у меня работяга. Устроился менеджером в аптеку. У нас же в доме. Сами понимаете, пока облик примет, пока спустится…..

- Самой собой. – гость с любопытством посмотрел на домового.
Да уж, редкость. Домовых вообще мало осталось: стараются не прислуживать, а собственным жильем обзавестись, хоть халупа, да своя. А уж трудоголиков, да на чужих «квадратах»! Мой поначалу, как заселился, был обычным, а на труды его «пробило», когда я заболела. Ровно две недели, как я слегла с лихорадкой, он батрачит в аптеке. И, похоже, ему там нравится.
- Хорошего дня! – крикнула я в коридор, вслед хлопнувшей входной двери. 
Утро разом перевалило в полдень, зной сгустился даже в гостиной, где пыхтел вентилятор. Свен немилосердно парился в своем костюме-тройке из шотландской шерсти, но снимать его, похоже, не собирался. На месте ему, однако, не сиделось: то к полкам подойдет, книги посмотрит, то на безделушки мои пялится своими совиными глазами. Скромник-то он скромник по виду, а по сути, видимо, непростая птица. Мой клетчатый визитер повздыхал, покашлял и сознался:
- В дрему клонит.
- Кто же нам мешает соснуть часок-другой? Выбирайте, где удобнее и…
Свен умостился в громадном кресле, так и не расставшись с костюмом. Как он не потел? Белое от жара солнце золотило его рыжие волосы. Я растянулась на диване и, нимало не беспокоясь, соскользнула в золотистое море. Ныряя в него, краем сознания подумала, что впервые чувствую себя так спокойно. Уж не из-за Свена ли?
…….………………………………………………………………………………………………
Вечер выдался удивительно ароматным. Пахло свежескошенной травой и почему-то свежей рыбой. Зажглась восточная звезда. Вялый, помятый со сна Свен и я, наверное, также не в лучшем виде, - мы вновь пили чай, только на сей раз самовар не полыхал медным пламенем, а тихо струил золотистые отсветы, да на уголке стола доедал свою кашу домовой.
- Расскажите, как там Татьяна. – спросила я о главном.
- Непросто. – Свен одернул пиджак. Блеснула золотая цепочка от часов в жилетном кармане. – Муж ее подозревать что-то начал, особенно о ночных сменах. Дети несут околесицу. Разоблачат…
- Ну и что?! – перебила я его, что не слишком вежливо, конечно, но не могла я сдержать фонтан ярости, вздыбившийся во мне при одном намеке на разоблачение. Домовой перепугался, рассыпал кашу из ложки, ребристые гречневые крупки запрыгали по мореному пластику стола. – Мы же просто общаемся с…
- Существами из параллельных миров. – подчеркнуто спокойно завершил фразу Свен.
- Да. Что преступного? Мы вас слышим-видим, ощущаем и даже осязаем. Ну, не всем дано, наверное, в этом есть какой-то смысл.
Я с силой хлопнула ладонью по столу. Расплескался чай. Мне стало стыдно.
- Не вижу вреда от наших контактов. – пробормотала я, хотя внутренне была убеждена в обратном.
- Не видите? - переспросил Свен. – Потому и не видите, что он – вред - на виду.
- Как так?
- Татьяна целую тетрадь исписала формулами. – гость откинулся на спинку кухонного диванчика. – Вред есть, вы сами чувствуете неладное. Правда же?
- Не знаю. Что-то меня и впрямь тревожит.
-Лихорадка, например, ваша. – Свен налил еще чашку чая, придвинул ко мне. – Пейте, пейте, ваш домовой чудный сбор составил. А мне пора.
- Врете!
-Вру. Татьяна не велела вам рассказывать. Заявила, что это ее крест.
- Я вас никуда не выпущу, если не расскажете. – прошипела я, ощущая каким-то надцатым чувством, что Свен как раз и подослан поделиться открытием со мной, а упирается для приличия: формальности должны быть соблюдены. Я попыталась установить контакт с Татьяной, но она все же жила слишком далеко для эфирного обмена мыслями, а по мобилке звонить бесполезно: никогда она не доверяла средствам связи, даже электронному «мылу». Оконное стекло завибрировало все же, но слов никак не разобрать. Мысленно я увидела ее: стоит у окна, сминая в руках полу домашнего халатика, смотрит на полную луну и едва-едва не плачет, потому что муж выпил на работе и наорал на нее, разве полетишь в таком состоянии, грубость приковывает к земле надежнее любых кандалов. Я попыталась немного успокоить ее, иначе тонкая внутренняя организация Татьяны могла сломаться. Бросив тоскливый взгляд на Луну, Татьяна ушла вглубь квартиры, и тьма поглотила ее.
- Больше не могу! – выдохнула я, выходя из транса, и откинулась на спинку стула. Озноб прошелся по коже шершавой лапой.
- Чаем запей. – пискнул домовой.
Подостывший чай колыхался в белизне чашки, оставляя кое-где на стенках бурые пятна. Все равно вкусно: утратив тепло, напиток приобрел терпкий, чуть горьковатый, аромат, круживший голову. 
- Рассказывайте, Свен. – проговорила я. – Я ее видела.
Гость выпрямился, покачал головой.
- Попробую… Значит, есть ваш мир – мир людей, и есть параллельные, то есть, не совсем параллельные, - миры пересекаются, сдвигаются, разрушаются и вновь возникают. И такие, как вы, можете видеть существ из других миров, даже общаться с ними.
- Это я знаю. – кивнула я.
- Вы контактируете с обитателями, но, - Свен выдержал паузу, - вы же не знаете ничегошеньки об их мирах. Ни одного пейзажа оттуда, ни одного артефакта.
- Вы хотите сказать, что параллельные миры – сказка на ночь, не более. – подытожила я. Не впервые со мной ведут такие беседы.
- Нет, - оживился Свен, - я-то как раз уверен в обратном. Эти миры существуют, равно как и их обитатели. Когда мы обмениваемся словами, фразами, даже ничего не значащими, тем самым устанавливаем постоянный канал обмена. Ну, это как…- он оглянулся, - как Колумб открыл Америку и на континент хлынули явления Старого света, о которых бедные аборигены cлыхом не слыхивали. Понимаете, о чем я?
- Не совсем. – лгала я, разумеется. Простая и гениальная гипотеза, опровергнуть которую невозможно, потому что она и есть истина.
- Чем чаще мы контактируем, тем больше явлений иных миров появляется у нас. – продолжал Свен. – Ведьмы, колдуны, шаманы….Это полбеды. А что, - он наклонился ко мне, его совиные глаза лихорадочно заблестели, - что, если к нам перетекают оттуда такие штуки, о которых мы и не догадываемся, а? Аномалия становится нормой, а норма как таковая исчезает. И вместе с ней, - он заговорил совсем тихо, сипло, - рушится и сам мир.
- Чей?
- Кто знает?
Я рассеянно смотрела на обрывок вчерашней газеты у ножки стола, на коем домовой разложил хлебные корочки – свое любимое лакомство – сушиться. Заголовок «Россия сгорает» бросался в глаза. Жара. Огненные смерчи. Ураганы.
- А в Аргентине морозищи… Остановить нельзя. – пробормотала я.
- Никак. – поддакнул Свен. 
- Без контактов тоже нельзя. – пожала я плечами. – Если мы не знаем свойств параллельных миров, то - как отгородимся? Да и возможно ли это в принципе?
- Надо ли? – пискнул из своего угла домовой, прекратив на миг озабоченно шуршать старой газетой. 
Что он делает с прочитанной прессой, я никогда не задумывалась, тихо радуясь, что проблема захламленности жилища бумагами, бумажечками и бумажоночками решена легко, навсегда и ко обоюдному удовольствию. Свен дипломатично обернулся к домовому:
- Вы бы хотели все вернуть, как было?
- А как было? - неожиданно пробасил домовой.
Н-да, вопросец.
В золотистом боку самовара, чем-то напомнившем мне сегодняшнее море из сна, отразились сразу две луны: матовый шар под потолком и – настоящая, полная, покрывавшая все вокруг белесыми бликами. Вспомнилось, как мы спорили с Татьяной, бывают ли две луны где-то, кроме сна, и вот так же сидели у самовара, и смотрели на два бело-сияющих пятна на потной округлости самовара.
Качнулся тюль, вздыбился, как морская волна. Кашлянул домовой и снова зашелестел газетой. Свен в своем костюме-тройке отрешенно глядел на живописно изогнутую трещинку в потолке, тоненькую, почти невидимую синеватую жилку на границе обоев и побелки. В тот миг я остро осознала, что скучаю по Татьяне больше, чем хотела признаться самой себе, что ни с кем в эти десять лет мне не случалось поговорить о столь серьезных вещах и – что Татьяна интуитивно догадывается о чем-то намного большем и серьезном, чем рассказывал (или знал) этот мягкий, как диван вечером, Свен.
- Я хочу передать ей подарок. – вырвалось у меня. Свен вздрогнул, его взгляд наполнялся осознанностью. – Хочу. От чистого сердца.
- Закрыто все. – озвучил мои сомнения домовой.
- Ничего, найду что-то.
Мне ужасно не хотелось покупать безделушку на ходу, довольствоваться случайным и, как правило, скудным ассортиментом, но необходимость передать подарок жгла меня огненной спиралью. Я засобиралась на улицу. Свен стал вдруг очень серьезен:
- Давайте пройдемся, ночь красивая…
- Да и вам будет интересно. – подхватила я.
Закрывая дверь, я услышала последний «звяк» разбившейся, надо полагать, моей любимой, чашки.
Луна не сияла – она источала волны невидимого дурмана, отчего все вокруг казалось притрушенным серебристой пудрой и оттого – безумно красивым. Стоило немного пройти под отравленным лунным светом, как внутри возникал хрупкий, тонкостенный восторг от гармонии, обнаруженной в привычных формах, материалах и очертаниях. Каждый листик дворовой растительности – от кленов и вишен до ничтожной травки – был отлично виден в белесо-серебристом мареве, каждая былинка гордо выпячивала блестевший металлом лунный блик. Луна скрадывала уродливые трещины по фасаду скромной «панельки», выстилала по асфальту манящие дорожки и придавала тропкам таинственный желтый блеск, - Луна заинтересованно поворачивала за нами свое белесое безглазое лицо, словно ожидая, что мы отважимся потягаться с нею в волшебстве.
В ночи крепко пахли лесные травы, особенно буйствовала мята, обдавая мягким холодком. На улицах, несмотря на полночь в разгаре, было полно народу. Под одиноким, еще не снесенным охотниками до архитектурных преобразований, фонарем нервно шагала проститутка, дожидаясь клиента: кожаная юбка, черный, в блестках, топик и узорчатые колготы отражали лунный свет, обдавая их носительницу липким серебристым лаком. Рядом, в метре от нее, прошел зигзагами алкаш, на ходу вытряхивая последние капли из граненой бутыли себе в рот, споткнулся, драгоценная влага окропила серебристую траву, гуляка остановился, отшвырнул бутыль, - она тонко, мелодично звякнула, - и потер подбородок. Ему хотелось – чувствовала я – выругаться. То есть, даже не хотелось, а положение обязывало, однако – нечто странное! – бранные слова, всегда вылетаемые из-за редкозубого рта алкаша в изобилии и без особых усилий, на сей раз упорно не желали рождаться ни в его размягченном мозгу, ни на языке. Поведя рукой, пьяница качнулся к проститутке, упал к ней на руки и что-то хмельно забормотал, всхлипывая.
Мы со Свеном свернули в проход между домами. Я оглянулась через плечо, - оранжевое пятно света под фонарем опустело. Впереди блестели трамвайные рельсы, за ними зубчатой громадой темнел лес. В проходе теснилось немало моих знакомых: кто-то сидел прямо на траве, вдыхая запахи ночи и нервно подергиваясь, кто-то гулял в поисках приключений, многие подлетали к окнам, заглядывая в чужие жизни, - при нашем приближении все выстроились вдоль дорожки и почтительно приветствовали Свена, словно он чрезвычайно важная птица.
А Свен и впрямь преобразился. Его рыжие волосы засияли червонным золотом, желтые совиные глаза источали гипнотический блеск. Меня провожали долгими взглядами, полными зависти, тем более, что я взяла своего визитера под руку. Вверху что-то зашумело, как порыв ветра, несущий дождь, и перед нами вдруг распахнулась черная стена.
- Ой, привет, наконец-то погулять вышла…. – затараторила Инесса, но, заметив Свена, осеклась и начала нервно складывать перепончатые крылья.
- Наша Валькирия, - представила я ее своему гостю.
Инесса сделала нечто вроде книксена и осталась стоять, дрожа и ловя взгляд Свена. Сверху, с крыши донеслись пронзительные звуки клубного хип-хопа.
-  Там что?  - поинтересовался он.
Инесса, несмело посмотрев на меня, почтительно проговорила:
- Танцы у нас, веселимся, а я вот…крылья пробую. Может, посетите? У нас весело.  – и шальная дерзость мелькнула в ее темных, как подъезд ночью, глазах.
Мы моментально очутились на крыше. Инесса разразилась долго сдерживаемым хохотом и закружилась в танце. Прыгающие пятна разноцветья выхватывали чью-то голову, часть ноги, бедро, спину, так что, казалось, это не люди пляшут, а дергается месиво из частей человеческих тел. Хлещущий через край шал погасил эту мысль, захотелось самой сбросить собственное «я» и слиться с теми, безымянными, в диком, всепоглощающем танце.
…………………………………………………………………………………………………..
Когда я вынырнула из танцевального вихря, Свен по-прежнему стоял у хлипкого ограждения  крыши и со странной теплотой глядел на меня. Луна висела на прежнем месте. А мне казалось, прошла вечность, которую я и прокружила в диких сполохах света и оглушительном ритмичном грохоте. Прохладный ветерок коснулся моих пылающих щек, пригладил  вздыбившиеся волосы. Я вспомнила о подарке. Мне стало стыдно.
Подарки от чистого сердца – наивысшая ценность в нашей среде. Поговаривают, что они отводят многие беды, правда,  редко кто мог похвалиться настоящим подарком от чистого сердца: слишком дорого они обходились дарителям. Но я также знала, что никогда такой подарок не бывает случайным, даже если поначалу кажется, что это так.
Мне нужно было искать магазин, а не трястись в нелепом танце. Глупая Инесса, ей бы только в клубе подрыгаться, потому и не может полететь. В нашем деле, кто весомее – тот и летает. Пустышка!
 Собственно, я сама такая, раз променяла важное дело на ненужное удовольствие, забыв и о госте.
- Простите, Свен, мне очень стыдно. – выдавила я из себя тяжелые, оказалось, слова. – Глупо это все. Магазины закрыты, вряд ли мы что-то найдем. Надо домой.
- Вы так думаете? – он улыбнулся, и вновь меня поразила странная теплота, на сей раз в его тоне.
- Стоп! Как мы спустимся? – похолодела я, пытаясь открыть люк на лестницу, ведущую с крыши в дом. Заело. Видимо, дворник проявил бдительность.
- По воздуху. – невозмутимо заявил Свен.
- Не получится. – я никогда не летала. Знала, напрасный труд, мне слишком трудно оторваться от земли.
- Глупо это все. – иронически повторил он мою фразу и, подав мне руку, вновь улыбнулся.
Отбросив все сомнения, страхи, обретая уверенность под взглядом этих желтых круглых глаз, совсем не страшных в тот миг, я схватилась за его ладонь и мы шагнули за ограду. За спиной многоголосо охнула толпа. Свен выдернул свою руку из моей и я не упала, как можно было ожидать, а поплыла по косой, пологой траектории, будто на скейтборде, плавно, мягко и упоительно. Он ждал меня, окруженный всеми теми, кто почтительно приветствовал его еще недавно, и завистливый шепот шелестел за его спиной, пытаясь попасть в меня, сбить, - и не достиг цели.
Чувство власти над воздухом было так прекрасно, что я не хотела касаться земли, у меня было такое ощущение, что, случись это – и я врасту в грунт, превращусь в дерево, - пленника тверди. Свен перехватил меня под руку и мы поплыли в сторону леса, но я резко свернула влево.
- Я думал, нам туда. – удивился мой гость, поведя головой в сторону черных зубцов леса.
- Там сейчас веселье, на которое лучше нам не смотреть. – брезгливо поморщившись, сказала я. – Нам там не место. Мы сейчас попадем на широкую улицу, тут у нас несколько магазинов.
Свен внимательно посмотрел на казавшийся далеким и чужим лес и ничего не сказал.
Я осеклась: вряд ли какое-то из торговых заведений работает. Даже круглосуточные «наливайки» закрыты.
Улица встретила нас грохочущим трамваем. Высекая искры, он летел по блестевшим лунным светом рельсам, освещенный салон был пуст, странно, что никто не догадался прокатиться в нем в такую упоительную ночь.
Луна сеяла над улицей свой свет, отчего небо казалось выгоревшим от жары. Звезды блестели тускло. Магазины, как я и предполагала, были закрыты. Темень в витринах и висячие замки красноречиво свидетельствовали об этом. Пролетая мимо них, почти в сантиметре от разогретого за день асфальта, я приуныла: ржавчина, пятна и грубые замки на дверях навевали мысль о смерти. Кольнуло в сердце. Что-то часто в последнее время….Нечего и искать, все закрыто.
Я пала духом, как вдруг увидела светлое пятнышко и, подрулив к нему по упругому ночному воздуху, невольно отшатнулась: то была лавка Дика. Крошечное заведение помещалось между ободранным овощным киоском - обломком советского застоя, и новой круглосуточной, но погруженной во мрак, аптекой. Оно сияло столь ярко, что казалось чуждым среди безжизненных магазинов и лавок, однако притягивало к себе водянистой зеркальной чистотою витрин. Мини-поэму из стекла, зеркал и электричества все наши считали достопримечательностью околотка и боялись туда даже заглядывать, хотя ходили слухи, что редко кто уходит от Дика без покупки.
Я задумалась, встала обеими ногами на щербинку в асфальте. Рядом, вороша носком ботинка траву, стоял Свен. Мимо проходили немногочисленные наши, здоровались, обдавали моего гостя приветливыми, заискивающими улыбками. Рельсы блестели, зажигаясь от Луны. На той стороне высилась громада многоэтажки. Что-то зацепило мой взгляд. Прищурив глаза, я увидела, что прямо под многоэтажкой, под редкими золотыми квадратами освещенных окон, бельмами проступили две сельские хаты, крытые соломой, огороженные редкими покосившимися тынами. У одной из хат стоял полуразвалившийся воз. Тишина, ни огонька, ни человека. Вдруг из одной хаты вышла жилистая старуха и, ворча, понесла охапку то ли сена, то ли соломы к проявившейся, как на старом фото, желтоватой скирде. Вбросив на скирду свою ношу, старуха сплюнула на землю, обтерла руки фартуком и исчезла в хате, но вот снова вышла, держа в руках пук сухой травы. Скирда показалась мне, да такой, верно, и была, - высокой, много выше хат. И было что-то настолько жуткое во всем этом: в монотонном хождении старухи с травой, в ее рваных жестах и особенно - в злом, исполненном ненависти бормотании, - что я отшатнулась и едва не упала на руки Свену. Мимо на мотороллере пролетела Дарья, узнала меня, описала немыслимый пируэт и приветственно помахала рукой. Вместо ответа я указала на хаты, которые упорно не желали исчезать, на старуху и на растущую скирду.
- А-а, не парься. – беспечно хмыкнула Дарья. -  Она редко проявляется, эта старуха.
- Но почему она здесь?
Дарья пожала плечами:
- Кто его знает. Носила сено, носила, и все ей мало кажется. Ладно, я погнала.
Хлопок, визг тормозов, волна воздуха с примесью бензина, - Дарья умчалась в ночь. Меня манили, притягивали эти одинокие бельма-хаты, безжизненные тыны и вгоняющая в мрак старуха, но справа от меня стоял Свен, его тень иногда качалась вперед-назад, гостю надоели мои колебания, а, может, он и не видит никаких хат и старухи. Значит, остался один путь – в лавку к Дику.
Двери тонкого, сияющего чистотой стекла сами распахнулись, блестящие трубочки-ручки послали вовне сноп тоненьких, изящных искр. Я впервые в лавке Дика и, если бы не Свен, убежала бы. Но он стоял сзади, перекрывая путь к отступлению, и мне пришлось сделать два шага по чистому полу, вымощенному черно-белыми плитами, как шахматная доска, к длинному и широкому, обитому зеленым бархатом, прилавку. Лавка внутри вся была унизана полками, крючками, на них стояли и висели различные безделушки, гора оных была навалена и на прилавок слева, будто у хозяина столько их, что и девать некуда. В задних комнатах музыкально громыхало, но Дик услышал нас, наверное, учуял, и сразу вышел.
- О, какие люди! – он был свеж, улыбчив, в фиолетовой рубашке, черных кожаных брюках, черные волнистые волосы рассыпались по плечам, - сама любезность и приветливость. – Смотрите, тут много всякого.
Дик давал понять, что знает, за чем мы пришли сюда. Кучка предметов слева преобразилась, в ней обозначились две настольные лампы, книги и шкатулка, бронзовые подсвечники. Все сделано под старину, вычурно. Я взяла книги. Алый с золотом шелковый переплет, кожаные застежки, ветхость, видны коричневые дырочки от червячков. Книги старые, сразу видно, и скучные: китайские пейзажи, стихи, кухонные рецепты. Лампа и шкатулка поинтереснее, но я почему-то не хотела дарить Татьяне, после десятилетнего молчания, такую банальщину.
Свен с интересом разглядывал книги, потускневшие рисунки и буквы золотого тиснения оставляли на прилавке крошечные горки поблескивавшей пыли. Дик подскочил к нему, попытался угодливо заглянуть в глаза и, широко взмахнув руками, расплылся в улыбке:
- У нас широчайший ассортимент.
Мой спутник хмыкнул. Дик обернулся ко мне, выхватил из стеклянного шкафа, с зеркальной стеной, отсвечивающей водянистым светом, бумажный веер, весь в бабочках и золотистых крапинках, и взмахнул им прямо перед моим носом.
- Исключительная вещь! Легко, элегантно и по сезону.
Но я обратила внимание на другой веер, в том же зеркальном шкафу, чем-то напоминавшем тихий омут и хрустальный гроб одновременно, непонятную мне вещицу. Темно-синяя, грубая, она выбивалась из ряда вещиц тонкой работы. Я хотела было указать на нее, а Дик перехватил мою мысль и уже клал на зеленый бархат бесформенный ком.
Это оказался тоже веер. Довольно странный: толстая грубая ткань вроде брезента, две толстые спицы по краям, желтовато-костяные, тяжелые, к спицам внизу приделаны черные кубики. Никакого рисунка. Я взяла веер в руки. Кубики-магнитики щелкнули, сомкнулись, веер вздыбился неопрятными складками, от которых повеяло свежестью и тонким ароматом, какой бывает от срезанных ландышей в вечернем росистом лесу. Грубоватая штука! Дик мог и духами брызнуть, торговец все-таки. Я отложила веер. Спицы сухо стукнулись друг о дружку и вот на прилавке опять бесформенное нечто.
Продавец, уловив смену настроения, обернулся, передо мной вновь запорхал изящный веер. Я потянулась взять его, уже решила, даже кивнула Дику, но….
За спиной послышался странный шум. Присмотревшись в зеркальную стену шкафа, я увидела за спиной несколько человек, торопливо пробирающихся к прилавку.  Они шумели, кричали, требовали продавца, издавали и вовсе нечленораздельные звуки, - короче, создали немыслимый для лавки ажиотаж. Свен отошел в сторонку, утратив, похоже, интерес к вампирским безделушкам.
Шумливые посетители сбивали меня с толку, из-за них стеклянный сияющий «кубик» лавки вдруг стал хрупким и загрязненным. Вздохнув, я протянула руку к изящному вееру – сердце сжалось -  и, неожиданно для себя, схватила брезентовое чудо на костях и магнитах. Дик улыбнулся и откинул перегородку прилавка.
- Прекрасный выбор. Пойдемте.
Конечно, хотя я и думала о том, хватит ли у меня денег, на самом деле, все знали, чем надо расплачиваться с Диком. Кровью, конечно. У Дика есть кровь почти всех окрестных жителей, поговаривали, он хранит образчики с ярлычками на случай, если «гряхнет», то есть, случится глобальный катаклизм. Дик надеялся восстановить людей из крови, ибо там, по его словам, хранится абсолютно вся информация о человеке. Ради этого и во врачи пошел. В миру Кирилл Антонович, превосходный кардиолог.
Мы прошли сквозь бренчащую штору-дождь в короткий желтоватый коридор по задней стене торгового зальчика. Справа, из проема открытой двери, громыхала разухабистая  музыка.
- Диего, посмотри в магазине! – рявкнул Дик.
На крик вышел молодой красавец-мачо с пухлыми чувственными губами, обдал меня веселым огненным взором, картинно тряхнул роскошными смолистыми волосами и, ослепительно улыбнувшись, прошел сквозь «дождь». Мексиканский гость, видимо.
Вампиры тяготели к гомосексуализму. Я не знала ни одного из их породы, кто бы влюбился в женщину, по крайней мере, в нашем околотке. И ни один не рассказал, почему. Зато от фильмов про любовь вампиров и томных принцесс они получали особое удовольствие. 
Диего, видимо, пришелся по вкусу посетителям, - в лавке загоготали.
А меня Дик втолкнул в другую комнату, очень маленькую и очень светлую. Свет заливал ее, казалось, он струится отовсюду. Мне стало страшно, тем более, когда я увидела громадное зеркало. И оно сияло бриллиантовой чистотой. Дика трясло, он едва сдерживался, - свежая кровь возбуждает лучше любой наркоты.
Бросив взгляд на мое отражение в зеркале, он нахмурился, прошелся туда-обратно за моей спиной, схватил меня за плечи, развернул к себе:
- Не бойся, а то кровь загустеет. Вытяни руку.
Он провел ладонью над венами, встряхнул пробирку с толикой моей крови, посмотрел на свет, потом тихо-тихо и спокойно-спокойно сказал мне:
-  У тебя там (ткнул прямо в грудь) небольшое сужение, потому и побаливает. Лихорадка была?
- Была.
- Странная хвороба, только наших косит…   Приди ко мне, я тебе лекарства выпишу. Днем. Все! В расчете.
Так вот оно как. Водянистое зеркало притягивало, хотелось раствориться в сияющей чистоте. Никакой боли. Никакого ощущения потери. А ведь он взял часть меня, и я не знаю – как ему это удалось. Вел себя совсем не так, как в торговом зале: не лебезил, а командовал. Дик, стоя у зеркала, косо взглянул на меня. Я вынырнула в зал, сладкоулыбчивый Диего подал мне покупку, упакованную в треугольник тонкого, прозрачного пластика с зеркальным отливом.
- Приходите, пожалуйста, еще!
И вновь ароматная ночь, огни и бельмоватая луна, трасса, искряще-грохочущий трамвай вспорол зыбкую тишь. Серебристая пудра истаяла без остатка, ночное светило покраснело, быстро тускнели звезды, да и синева неба стала как будто подсвеченная  снаружи.
- Мне пора!
Свен был при своем саквояже, при зонтике, - как успел взять все из моей квартиры.
- Уже?
- У меня самолет в 5:00. Здесь рядом, и все же боюсь опоздать. Меня очень ждут. Спасибо за прием. Я провел прекрасный вечер и столь же прекрасную ночь.
- Я вас провожу.
- Не стоит.
- И все же я провожу. Мы туда как – полетим?
Мне летать уже не хотелось. Так всегда: докопаешься до сути, взломаешь тайну – и теряешь к ней интерес. Свен покосился на луну:
- Поедем. Такси сейчас будет.
В тот же миг к нам подкатила серебристая машина с откидным верхом. Водитель молча распахнул дверцы и, прервав сияние трамвайных рельс, медленно покатил по пустой предутренней трассе на восток, туда, где базировался наш аэропорт. Струилась свежесть. Было жаль этой ночи.
- Грустно мне, Свен. Вы уезжаете.
Он всматривался в дорогу. Когда я сказала это, дернулся и промолчал.
- Мы оба теряем что-то важное…  Может, и чепуха, выдумываю я.
- Теряем. – не отрываясь от дороги, откликнулся Свен. – Но и обретаем.
- Этого Татьяна не учла в своей формуле? – попыталась пошутить я.
Он резко повернулся ко мне:
-  Почему вы так сказали? Почему?!
-   Вы видели когда-нибудь стоячий пруд?
 - К чему это?
- Он – наш приговор. А параллельные миры – шанс на выживание. Крошечный, полупризрачный, но все же шанс. Так что, - я хлопнула Свена по тугому шерстяному колену, - нет никаких искажений. Все идет как надо.
Мы подрулили к громаде аэровокзала. Вышли. Я отпустила такси. Вручила Свену пластиковый треугольник с брезентовым веером. Он криво ухмыльнулся, протянул мне руку. Я пожала ее. Крепко-крепко.
- Будьте человеком, Свен. Счастья вам!
Его поглотила ненасытная пасть аэропорта, а я побрела к покосившейся остановке. Я не оглядывалась, чтобы посмотреть на него, и так знала: исчезает костюм в клеточку, исчезают огненные вихры и лоснящийся саквояж. Разве что пластиковый треугольник-пирамидка не изменился, если не считать появившегося на острой вершине розового бантика.
Свен растворился в толпе, никто бы не отличил его от обычного человека. В том, что мимикрировал он мастерски, я убедилась в лавке у Дика.
Как и в задней комнате вампира, у меня не было ощущения потери. Захоти я – и полечу с ним. Мысленно, пока маршрутка, кряхтя и чихая вонючим дымком, не подрулит к щербатой бровке. Но я не хотела.
Прикорнув на кривой скамейке, я задремала. Не видела, как тяжело поднимался в небо самолет. Как солнце прожигало белые слепящие блики даже на мелкой придорожной пыли, что уж говорить об асфальте, - и маршрутка плыла словно в зеркальном мареве. Как около меня, соткавшись из знойного, несмотря на утренний час, смога выросла Татьяна. Как она долго смотрела на меня, переминалась с ноги на ногу, а затем, наклонившись, поцеловала в щеку. Как легким движением стерла свой поцелуй и растворилась в мареве.
Я спала. Мне снился самолет, ставший птицей, и Свен, превратившийся в филина. Филин сел на ветку, сбросил перья в саквояж и закружился в танце.
……………………………………………………………………………………………………

Домовой ворчал: жарища-пылища, а я и за веник не возьмусь.
Мне – лень. Раствориться бы в жаре, растечься янтарно-медовыми каплями и набрать побольше летнего тепла вовнутрь.
- Хочешь – прибирай. – заметила я, допив свой чай.
Звонок в дверь. Хм, кто бы это….?
- Письмо, распишитесь.
Сегодня вместо востроглазой Ксеньки-почтальона - флегматичный мужчина. Оставил пакет, взял с меня закорючку-росчерк, ушел.
«Дорогая!
Как я….»
Я скомкала шелестящую бумагу и бросила прямо на пол, не на шутку разозлив домового. Догадывалась, что в письме.
В первый раз, что ли?