Продолжение прибыло окончательно

...Вода была тёплой и жирной, как бульон. Вместо овощей в ней плавали люди, обрывки газет, целлофановые пакеты и всякая дрянь. Лилия Николаевна, одуревшая от жары, зашла в воду и поплыла подальше от берега. Там, в относительном одиночестве, она перевернулась на спину, раскинула ноги и руки и уставилась в небо. Она глубоко вдохнула и выдохнула несколько раз, и рассыпанные веером облака стали несколько ближе. "Улететь бы,- подумала невольно, желая не помнить, избавиться, пропустить мысли об отце соседа Юрия, который просил её составить для него заявление-отказ хоронить собственного сына. Юрий умер после того, как кореш уговорил его, сделавшего укол "торпедо" от алкоголизма, выпить за помин души другого кореша. Всегда и везде находятся добрые люди, чем ближе ты к краю. Вне зависимости от образования, национальности, государства, религии, политических взглядов и группы крови. Всегда и везде. Почему? Для чего? - Лилия Николаевна не могла этого понять. как и составить требуемое заявление. Как и заплакать."Моё сердце похоже на чернильницу-непроливайку. Теперь таких и нет. Гелиевые ручки текут, на шариковые нужно дышать и держать строго вертикально, маркеры быстро высыхают. А моё - крути-верти - внутри булькает, а наружу ни капли. А облака похожи на письма, которые кто-то выронил из рук" - подумала Лилия Николаевна об облаках, неподвижно застывших над её головой в стремительном и хаотичном полёте. Есть ли ты?- тот живописец, который создал эту картину? Есть ли ты? Лилии Николаевне очень хотелось верить, что есть. И лететь вот так, единым вздохом, вместе с другими письмами-облаками по своим адресатам...Долетят ли? Долетят, убеждённо подумала Лилия Николаевна, и забыла о чернильнице. И вот она уже среди них, а чернильница отдала свои слёзы, как только подарила пёрышко пролетающая чайка, крича то же, что написано выдохом на морозном стекле, за которым можно отдать боль и она засияет перламутровой ракушкой, шёпотом храня жаркое дыхание лета.

Лилия Николаевна почувствовала, как что-то легко ударило и запуталось между ног. Барахтаясь с испугу, она ещё долго не могла поймать огрызок яблока, упорно всплывающий рядом с ней. "Уважаемые одесситы и гости города!" - донеслось с берега...Уважаемые одесситы и гости города, научитесь не срать, там, где жрёте, и не жрать, там где срёте, а потом не ругать это всё одновременно. - зло подумала Лилия Николаевна.
эх, старик, как ты вовремя. Скрюченные пальцы на сбережённой гармони, и можно не скрывать, что мы с тобой молоды. Играй, старик. Только ничего не говори. Молчи и играй. На сегодня у тебя всего три правды. Твои катакомбы, где рос. Раскрытая сума, где не заблудится ветер. И молодые глаза вечной музыки в ветках акации. Играй, старик. Музыка никогда не лжёт - не может. И лица у людей перестают быть маской, а твоя жизнь длинна и с маслом. Играй...
Сердце Лилии Николаевны всё ещё пело о душистых гроздьях белой акации, когда она ехала в маршрутке домой. Чтобы скрыть ожившие, ликующие глаза, она уставилась в книжку. В первом абзаце романа-кино, которую никак не удавалось прочитать, по-прежнему было пятнадцать слов. Лилия Николаевна вздохнула и посмотрела в окно. Они как раз проезжали дом тёти Софы, старой хромоногой билетёрши, жившей одиноко в тридцатиметровой комнате. С тех пор, как Лилия Николаевна пришла служить в театр, тётя Софа после каждого спектакля поднималась на сцену, и вручала ей, стоящей третьей с краю, скромный букет со словами:" Это было великолепно ... " и хоть Лилия Николаевна знала, что это не больше, чем церемония, - ей всё равно было приятно, и со временем они подружились, насколько могут подружиться две одинокие женщины разных эпох.
Сейчас, глядя в её окна на третьем этаже, окружённые архитектурными излишествами старинного дома, она ясно представила себе, как тётя Софа пьёт чай из изящной фарфоровой чашки, и толстая палка, без которой ни шагу, отдыхает, опершись на круглый стол, а тётя Софа разглядывает альбом с фотографиями античных амфор..."Ах, Лилечка...жила б я в древней Греции - непременно стала бы гетерой. Как я опоздала родиться..."И смех, тихий и сухой, как звуки запавших клавиш...

- Вот живут же в такой красоте столетние старухи, сами не в состоянии отремонтировать и съезжать никуда не соглашаются. А людям жить негде. А они живут и живут, - послышался сзади огорчённый мужской голос. Лилия Николаевна оглянулась и увидела молодого мужчину с лёгкой бородкой и греческим профилем, глядящим на дом тёти Софы. "Ехал грека через реку...- подумала Лилия Николаевна, крепко схватила мужчину за нос и свернула этот самый нос на сторону. Она не помнила дальше, говорила ли она что-нибудь вслух и что именно; что говорили другие, пока вытаскивали их из маршрутки, но нос отпустила только оказавшись на тротуаре.
- Жидовка!- с красным носом и в слезах сказал мужчина. Зря. Лилия Николаевна была русской балериной, и с удовольствием сделала гран-батман.
"Вот она - сила искусства, - думала Лилия Николаевна, наблюдая, запрокидывающуюся, как в замедленной съёмке,  голову с бородкой, вскинутые в изумлении брови и дико неуместный влюблённый взгляд. Параллельно проплыла мысль о том, что хочется в Грецию, а не в тюрьму.

Две недели Лиля Белых танцевала сиртаки, купалась в море, питалась оливками и заливисто смеялась шуткам сильно пришепётывающего мужчины, которому больно было целоваться, но он терпел и украшал её найденными перламутровыми ракушками.
 - Я всё время боюсь, что тебя украдут, - еле выговаривал он плохо открывающейся челюстью. - Где найти такую большую ракушку, куда тебя спрятать?
-  Говори, говори, говори...Тебе нужно как можно больше разговаривать, - Лиле нельзя было дать и ...Лиля забыла возраст и числа. и смеялась высоко, заливисто, нежно....Облака в небе завивались кудрями толстощёких карапузов, о которых параллельно мечталось!
 - Ехал грека через реку... - старательно выговаривал мужчина с греческим профилем, а Лиля хлюпала носом над романом-кино известного автора.

Идиллия. Можно поставить точку. Но не тут-то было.
Через полгода после смерти тёти Софы Лилия Николаевна Белых получила в наследство тридцатиметровую комнату в старом доме, альбом
с фотографиями греческих амфор, толстую деревянную палку и пачку зачитанных писем, которые рассыпала, как только взяла в руки. У неё начались схватки.
Письма, как облака по небу, разметались на голубом ковре.
"Любимая, почему я позволил украсть тебя у меня?..." "...мне кажется, что я пишу, обмакнув перо не в чернила, а прямо в своё сердце..."
Родившуюся девочку они назвали Софьей.

 - Как ты думаешь, тётя Софа меня простила? - спросил как-то молодой папа.
 - Уверена. У нас ведь - такая идиллия!

Вот теперь всё.
Стоп, подождите! Старый музыкант.
Старый музыкант так и играет на одесском пляже Ланжерон. "Белой акации гроздья душистые ночь напролёт нас сводили с ума"