1984, не по Оруэллу

      1984, не по Оруэллу

Осень 1983 года, спустя всего несколько месяцев после триумфального возвращения с покоренного Орулгана, принесла в нашу семью несчастья и болезни. Досталось всем, кроме маленькой Насти. Меня же в результате защемления нервного окончания позвонком просто парализовало. Месяц лечился самыми сильными средствами, которые, как сказал врач, используют при лечении эпилепсии. Потом продлили больничный лист и временно запретили даже ездить на машине, а ведь мне только до места моей работы нужно было ежедневно проезжать больше ста километров. На мой вопрос о возможности заниматься в дальнейшем туризмом, врач пожал плечами и скучно сказал, что меня в любой момент может парализовать снова, а последствия, если это произойдет в горах, далеко от населенных мест, можете себе представить сами. На том и расстались.

               Часть первая
Мартовский тест

На какое-то время я стал привыкать к мысли, что все мои путешествия уже состоялись и больше их не будет. Но подошел конец февраля – время традиционных походов по Горной Шории, и меня так потянуло снова в горы, что я решил рискнуть и попробовать: а вдруг я еще смогу потихоньку, без особых нагрузок, ходить в несложные походы.
В Шорию, в район наших любимых Поднебесных Зубьев собиралась группа молодых туристов – выпускников школы лыжного туризма нашего городского клуба «Югория», в которой я преподавал. Руководить группой должна была Тамара Наливкина. Все участники сдали экзамены, прошли маршруты по Сургутскому району, где гор, конечно, не было, но суровые зимние условия северной лесотундры и полная автономность в походе, были достаточно суровыми испытаниями, и теперь могли идти в зимние горы. Я решил присоединиться к  этой группе в качестве внештатного инспектора. Кроме того, мое участие исправляло перекос в составе, так как в группе было на одну женщину больше, чем мужчин, а по нашей договоренности в клубе мы в таком составе не выпускали группу на маршрут, считая, что в критической ситуации или при несчастном случаи, она окажется слабой.
Кроме этой «учебной», в Шорию шла еще одна группа под руководством Ивана Патрушева – участника прошлогодней Орулганской экспедиции, ставшего теперь одним из «корифеев» клуба. Их маршрут был сложнее, но на первом участке мы могли идти вместе и даже собирались совместной штурмовой командой совершить восхождение на пик Большой Зуб, на котором Иван уже побывал прошлой зимой. Тогда он поднялся на вершину во время тренировочных сборов орулганской команды, а руководил восхождением Сергей Савин.
Так, большой компанией в четырнадцать человек, мы вылетели в Новокузнецк, доехали до Междуреченска и, переночевав в холодном здании вокзала, рано утром следующего дня на электричке добрались до станции Лужба, откуда и начинался традиционный кольцевой маршрут по Зубьям.
Погода была замечательная, и мы без особых проблем поднялись в верховья ручья Алгуй, затем перевалили в долину Казыра, спустились, траверсируя склоны хребта, в долину ручья Высокогорного и вышли к границе леса под склон, ведущий на перевал Малого Зуба. Здесь мы установили базовый лагерь, отсюда четверо смелых во главе с Ваней Патрушевым ушли на восхождение на пик Большой Зуб.

Контрольное время

Всегда, когда группа разделяется: кто-то уходит в разведку, на восхождение или в радиальный выход, а кто-то остается в лагере, устанавливается контрольное время возвращения. Надо учесть, что во времена наших путешествий раций и прочих современных средств связи практически не было, хотя в последних наших сложных экспедициях мы использовали примитивные радиостанции «Кактус». Чтобы определить контрольный – предельный – срок возвращения штурмовой группы, мы пытаемся оценить необходимое время на прохождение маршрута, плюс закладываем какой-то резерв на некоторые непредвиденные обстоятельства. Если же к назначенному сроку группа не возвращается, то объявляется тревога, и тогда оставшиеся в базовом лагере участники делают все, чтобы помочь попавшим в беду. Но часто бывает, что тревога напрасная – группа опоздала по каким-то причинам, а страшного с ней ничего не произошло. В этих случаях опаздывающие всегда стараются предупредить базовый лагерь, посылая вперед наиболее сильного и быстрого участника или двух. Не стоит, наверное, говорить, как тяжело и мучительно ждать, всматриваясь вдаль и прислушиваясь к любому звуку, надеясь, что вот-вот появятся долгожданные друзья.
Вот и в этот день Ваня Патрушев увел восходителей на вершину Большого Зуба, получив контрольный срок, который заканчивался с наступлением темноты. Днем мы, оставшиеся в лагере, катались по крутым обветренным склонам, пробили лыжню почти до перевала, а вечером, приготовив праздничный по случаю восхождения ужин, стали ждать восходителей. Стемнело, срок вышел, а из цирка никто не возвращался. Только ветер подвывал, да огромный темный силуэт Горы глотал яркие звезды. Нужно было что-то предпринимать.
Охваченный самыми черными предчувствиями, я собрался, взял с собой аптечку, фонари, горячее питье в термосе и с несколькими ребятами двинулся вверх по уже заметенной лыжне штурмовой группы. Было темно и страшно, прежде всего, за ребят. Мы успели только повернуть за склон, как сверху послышались голоса, и на светлом фоне заснеженных склонов стали угадываться темные фигурки лыжников. Я с огромным облегчением пересчитывал их, убеждаясь, что спускаются все четверо. Иван виновато стал оправдываться, что вид с вершины был такой восхитительный, что они не заметили, как провели там больше двух часов, вот на спуске их и застала темнота.
В кромешной темноте пришлось снизить скорость, собраться всем в компактную группу и спускаться очень осторожно. Контрольное время было перекрыто на час. Я же был настолько рад, что все обошлось, что тревоги оказались напрасными, что ограничился выговором, видя, что Иван и без того сильно расстроился. Через полчаса в наших двух больших шатрах стало шумно и весело. Восходители пили чай и, перебивая друг друга, с восхищением рассказывали о восхождении.


Праздничный выход

На следующее утро мы расстались с группой Ивана. Тот повел своих «орлов» к перевалу Карнизный в верховьях Малого Казыра, а мы через знакомый и мною уже любимый перевал Малого Зуба стали переваливать на Нижнюю Тайже-су.
Погода стояла прекрасная, лыжи катились под горку весело, маршрут мне был знаком настолько, что я мог пройти его с закрытыми глазами, и вскоре мы, успешно обогнув Зубья вокруг, вышли на финишную прямую. Группа оказалась дружной и веселой, все складывалось так удачно, что никто не сомневался в успешном окончании маршрута. Маршрут, в основном, был уже пройден, от нашей стоянки на склоне Среднего Зуба в долине Амзаса мы за день могли спокойно спуститься до железнодорожной станции Лужба.
Наступило 8 марта – праздничный день, который в нашей группе ожидали с особым настроением. В честь праздника девчонки выпросили разрешение подняться на пик Средний Зуб. На руках у нас были обратные билеты на самолет на раннее утро 11 марта, времени было предостаточно, и я разрешил всем идти на восхождение. Сам же остался в лагере дежурить.
День намечался солнечным и безоблачным. Договорились, что к четырем часам дня группа вернется, а я к их возвращению приготовлю праздничный обед. Палатка стояла на небольшой солнечной полянке, мы заготовили достаточное количество дров, днем было очень тепло, и я только чуть-чуть подтапливал печурку после того, как приготовил прямо на печке жаркое и компот. Настроение было прекрасное – я справился с маршрутом и теперь вновь мог размышлять о будущих путешествиях, спина меня не подвела. Да и ребята мне очень понравились, из них в будущем можно было пополнить команду для сложных походов.
Кроме меня в группе было трое ребят – Михаил Аликин, Володя Дергунов и Сергей Белоусов. Аликин – уралец, пермяк, родился и вырос в леспромхозе. С детства в тайге, охотник, наверняка, белке в глаз мог попасть. Читает звериные следы и по ним рассказывает нам лесные истории, как сказки. В Сургуте он работает сварщиком. Мишка на лыжах с малолетства, в руках у него все спорится, при этом он по таежному немногословен и, как мне кажется, симпатизирует маленькой Любе Уляшиной.
Володя Дергунов – явно оправдывает свою фамилию. Веселый, очень подвижный, безотказный, живо всем интересующийся паренек. На маршруте с ним никаких проблем, в общем, классный участник. Сережа Белоусов – высокий симпатичный парень, электронщик, чувствуется серьезное отношение ко всему, в глазах и словах – ум и образование, очень спокойный и совсем неразговорчивый.
Теперь о девушках. Тамара Наливкина – руководитель группы. Она – сургутянка, окончила в Тюмени институт и вернулась домой. Веселая, спортивная девушка. Занималась горным туризмом, сильная и надежная участница. Валентина Суворова тоже очень соответствует своей фамилии. Она инженер-проектировщик, училась в Ленинграде. Там же занималась альпинизмом, прошла хорошую школу кавказских альплагерей. Очень выносливая, хорошо подготовленная, умная и спокойная женщина. Она старше всех остальных участников, даже меня, и я чувствую, что на нее всегда можно положиться в трудную минуту. Маша Егорова – геолог, а значит, романтик. Это особенно скажется в следующем походе, а пока она без проблем прошла маршрут, хотя  и ничем особенным не выделилась. Люба Уляшина – очень маленькая, а поэтому очень живая и веселая женщина. Она в Сургуте по распределению после института, связист, уже почти начальник городского телеграфа. Типичный для Сургута расклад – женщины с высшим образованием все, а ребята, в основном, работяги.

Чрезвычайное происшествие

Ну вот, и время подходит к четырем часам – на палатку легли длинные тени от елей. Слышу скрип снега, пока подходит кто-то один. Выглядываю из палатки – Мишка Аликин. Вместо ожидаемого восторга с печатью некоторой усталости вижу бледное застывшее несуразной маской лицо Аликина и сразу же понимаю, что что-то случилось. Спрашиваю. Мишка мнется, явно не зная, как сказать о случившемся. Наконец, выдавливает что-то о том, что Белоусов сорвался на склоне и улетел в камни. Я молча собираюсь, судорожно пытаясь представить последствия и проверяя, все ли необходимое взял с собой. Беру аптечку, скатываю спальник, собираю все оставшиеся веревки и репшнуры, наливаю в термос горячего чаю, который только что приготовил к ожидаемому возвращению группы. Всего все равно не предусмотришь, так оно и окажется через несколько часов.
Выходим вместе с Мишкой и начинаем подниматься по раскисшей на солнце лыжне. Минут через сорок мокрые от пота, задыхающиеся от темпа, мы выходим на границу леса. Теперь уже видна вся группа, которая издали удивляет своей застывшей композицией. Подходим ближе. Лиц я не запомнил, помню только белые пятна. Все очень напуганы. Сергей лежит на куртках, под ним его лыжи, глаза открыты и в них почти такая же ясная голубизна, как в огромном небосклоне, накрывшем нас и весь остальной мир. Белый, искрящийся по-праздничному снег, тонкие и острые грани снежных пиков, безмятежная и глубокая голубизна неба, яркость и тепло расплавленного солнечного диска, на который невозможно взглянуть даже из-под ресниц, нелепо контрастируют с застывшими испуганными людьми и с перекошенным от страха и боли лицом Сергея. Все это я отмечаю в какую-то долю секунды, а дальше, понимая, что теперь все зависит от меня, проигрывая моментально ситуацию, нарочито спокойным и командным голосом расспрашиваю и распоряжаюсь.
Валентина Суворова коротко мне рассказывает, что на самом гребне, на жестком фирновом склоне поскользнулась и полетела вниз Тамарка Наливкина. Белоусов пытался ее задержать, кинулся наперерез, но не удержался и полетел сам. Тамара, как опытный турист, сумела задержаться на склоне, используя для этого связанные вместе лыжные палки, которыми страховалась на подъеме, а вот Белоусов – новичок – полетел, крутясь и набирая скорость, пока его не остановили большие камни в самом низу. Когда Валентина спустилась к нему, он был в шоке. Благо сознание вернулось, крови и открытых переломов при первом осмотре не нашли, скорее всего, множественные ушибы, но мысли о том, чтобы попытаться ему подняться, ни у кого даже не возникло. Ребята тоже спустились к Сергею, но это было не просто: все находились в шоковом состоянии и теперь передвигались по склону очень напряженно и с большой опаской.
Что ж, ясно, что надо, как можно скорее, спустить Сергея в лагерь, в тепло палатки, а там уже можно думать, что делать дальше. Быстро собрали волокушу из пары лыж и запасной лыжины – «машки» (так почему-то всегда называли запасную лыжу, которую брали с собой), уложили Сергея в спальный мешок, привязали поводки, и мы с Володькой Дергуновым впряглись в них, чтобы тащить волокушу вниз. С нами осталась Валентина Суворова, как наиболее спокойная, да и самая опытная и рассудительная из девчонок, а остальных Мишка Аликин повел в палатку.

Час испытаний или момент истины

Казалось бы, вниз тащить не трудно, но в том-то и дело, что вниз волокуша стремилась быстрее нас, причем по своему, самому прямому и не всегда проходимому пути. Мы должны были и спускаться, и удерживать волокушу, направляя ее в нужном нам направлении, стараясь удержать от переворота и резких рывков, которые приносили боль Белоусову.
Как только мы сбросили высоту и вошли в лес, твердый наст сменился глубоким и мокрым снегом. Теперь мы уже прокладывали не лыжню, а глубокую траншею в снегу. Валентина пыталась с боку, хватаясь за постромки, удержать волокушу от самопроизвольного движения. В общем, все оказалось совсем не так, как я себе представлял. Не помню, почему мы сошли с лыжни, по которой группа поднималась на склон и теперь ушла в лагерь. Скорее всего, там были серпантины, которые нам было очень трудно выписывать, ведь траверсировать с волокушей почти невозможно, если нет достаточного количества поддерживающих со всех сторон людей.
Солнце стало заходить, а с ним уходило и его тепло, но мы, разгоряченные тяжелой работой, не сразу это заметили. Внизу, в глубоком распадке мы увидели охотничью лыжню и решили спуститься к ней, в наивной надежде, что она облегчит передвижение. Охотник шел налегке и на очень широких лыжах. Его лыжня была для нас просто путеводной нитью, хотя мы не знали, куда и по какой надобности шел неведомый охотник. А вот мы проваливали эту лыжню и тянули глубокую траншею, по дну которой тащили недвижимого и уже давно молчащего Серегу. Спальный мешок промок, и вся эта влага стала замерзать, так как температура воздуха стремительно падала от еще недавних плюсовых градусов на солнышке до хорошего хрустящего минуса в наступивших сумерках. Я это особенно ощущал по замерзшей на спине мокрой одежде и коченеющим пальцам.
Темнота упала совершенно неожиданно, и когда мы очнулись в ней, то я понял, что распадок совсем не наш и до палатки нам никак не дойти – она осталась где-то за высоким лесистым увалом совершенно недоступной для нас. Я пытался заговорить с Белоусовым, заставлял его разговаривать с нами, но он с трудом проговаривал слова замерзшими напрочь губами, и я с ужасом понимал, что он просто замерзает в этом гробовом обледеневшем мешке.
Володька Дергунов, который всегда был очень разговорчив, теперь тоже молчал и только упорно тянул лямку волокуши. Мы спускались вдоль русла заваленного снегом ручья, перебираясь с берега на берег по снежным мостам, на которых особенно боялись провалиться или, не дай бог, упустить волокушу в воду. Я понимал, что мы уже на подходе к Амзасу, знал, что рядом есть охотничья избушка, в которой сейчас, наверняка, куча туристов по случаю сегодняшнего, будь он неладен, 8 марта, но от этого не было легче, так как мы по-прежнему двигались с черепашьей скоростью. Теперь не было крутизны, и волокуша совершенно покорно двигалась за нами, но зато необходимо было преодолевать снежную целину.
Мы тащили волокушу, как бурлаки на Волге баржу против течения, но при этом не могли остановиться, чтобы перевести дух. Я не представлял, сколько сейчас времени, мне казалось, что оно просто остановилось, сгустившись вокруг нас в вязкую темноту, наверное, еще и поэтому было так тяжело тащить Сергея. Русло ручья расширилось, напротив поднялся высокий береговой отвес, значит, мы у самого Амзаса. Белоусов теперь отзывался только после настойчивых и неоднократных окриков. Наступил тот самый момент, когда становится ясно, что больше нет ни мгновения – еще минута и Серегу уже не спасти. Я остановился посреди небольшой поляны и стал вместе с Дергуновым обламывать нижние, самые сухие и от этого звучно ломкие ветки, понимая, что этого крайне мало.
– Где же наш таежник, Мишка?! – только успел я с горечью и отчаянием подумать, как увидел нечто движущееся с правого склона, а через мгновение узнал по отчаянному крику и самого Аликина. Как вовремя он, паразит, появился! Это потом я узнал, что Мишке потребовалось несколько часов, а главное, хороший импульс от маленькой Любаши Уляшиной, чтобы догадаться пойти к нам на помощь.
У меня был коробок с тремя спичками, я понимал, что не могу ошибиться, что огонь нужен прямо сейчас и отсрочка на минуты невозможна, поэтому первая же спичка, прошуршав дольше обычного, все-таки загорелась ровным пламенем. Я, не дыша, поднес ее к клочку «туалетной» газеты, которая также нашлась в кармане. Бумага нехотя загорелась, а над ней стали загораться сначала самые тонкие веточки, потом потолще, еще толще, и, наконец, я почувствовал всем лицом жар разгорающегося костерка. Минуту я еще инстинктивно задерживал дыхание, боясь вспугнуть просыпающийся огонь, но вот он окреп, затрещал, жаркие ясные языки взметнулись выше, и я, уже ничего не боясь, стал наваливать сверху ветки, которые тут же пожирало пламя.
Я подтащил Белоусова к костру, разорвал завязки на спальнике и стал мять его всего, подставляя жаркому, обжигающему огню. Серега замычал, зашевелился и в этот момент, как когда-то на завале, вытаскивая Устюгова из-под воды, я с полным ощущением счастья понял, что Белоусов уже не погибнет. Он спасен!
Мишка притащил пилу, и мы с каким-то непонятным со стороны азартом начали пилить сухостоину, которая, морозно и жалобно заскрипев, рухнула на поляну, обламываясь невероятным количеством сухих сучьев, навсегда отодвигая от нас проблему дров. Это «навсегда» было до завтрашнего утра, но в тот момент означало именно бесконечное безмятежное спасительное время, в течении которого мы все были под защитой огня.
Я никогда не забуду это ощущение сжимающейся тугой пружины – именно так я ощущал приближение смертельной опасности, нависшей над Сергеем с темнотой и морозом. Не забуду и осознание неотвратимости момента, за которым уже нет выбора, напряжение и ясность решения – сейчас и только сейчас, и это необъяснимое, острое и холодное, как клинок в теле, чувство недопустимости ошибки, с которым я, перестав дышать, чиркнул одной из трех имеющихся спичек. И не забуду, нарастающее и все заполняющее чувство облегчения, которое я испытал, когда в ярком и жарком пламени костра увидел искривленное улыбкой, оживающее лицо Белоусова.
В это мгновение я понял, что пережил самое страшное, что беда отошла, не дождавшись своего, но я запомнил ее ледяное дыхание, пронизывающее до сердечной мышцы.

Ночь полнолуния

Тем временем Мишка и Володька смотались в лагерь, подняли девчонок, свернули прогретую надежным теплом палатку, оставив на произвол судьбы аккуратную поленицу запасенных дров и обжитую утоптанную полянку, и под ярким светом полной луны переносили лагерь к нашему гудящему костру. Я послал Мишку найти избушку, так как сам уже не мог, казалось, сделать ни шага. Мишка пробегал с полчасика, но ничего не нашел, хотя избушка была совсем рядом.
Пришлось палатку ставить на свежеутоптанный снег, подложив вниз лишь лыжи – не было ни времени, ни сил, чтобы вновь искать и рубить лапник. Зато Аликин сумел привезти, почти не расплескав, котел варева, предназначенного, как мы предполагали, для праздничного стола, а теперь съеденного впопыхах смертельно уставшими и переволновавшимися людьми, не заметившими ни вкуса, ни самой еды. Палатка стояла вкривь и вкось. Под ней через капроновое дно ощущался замерзший какими-то буграми снег, но зато в ней была печка, и мы могли, наконец, снять с себя замершую колом одежду и хоть как-то согреться.
Я просидел у печки почти всю ночь, благо никто не претендовал на это место, так как скоро все забылись тревожным сном. Стонал Белоусов, стонала Тамара Наливкина. Только потом, уже в теплом зале аэропорта, я увидел ее распухшие разбитые колени, а в тот день и последующий терпеливая девушка ничем не выдала боль. В эти два дня никто и не подумал, что она тоже пострадала при падении по склону.
В четыре часа утра меня как будто что-то толкнуло. Я посмотрел на часы в отблесках печки и вылез из палатки, проклиная узкий тубус. Вокруг все было освещено огромной луной – была ночь полнолуния. И вдруг я увидел бегущего лыжника.
– Лыжник, стой! – гаркнул я изо всех сил так громко, явно не рассчитав расстояния и тишины под луной, что это оказалось неожиданным даже для меня самого. Представляю, что пережил этот паренек, замерший от неожиданности на месте.
– Подойди сюда, – скорректировал и одновременно вернул его к жизни я уже более спокойно, – ты кто?
Заикаясь от испуга, парень ответил мне, что он инструктор Новокузнецкого Дома пионеров, приехал в Лужбу на ночной электричке и догоняет свою группу. Я рассказал ему, что у нас несчастный случай, расспросил его, кого он видел по пути, спросил и об избушке.
– Я пробовал в нее толкнуться, но там, как сельдей в бочке, дверь не открыть. Я насчитал возле избы шестнадцать пар лыж. А рядом кто-то спит в палатке. Ниже по Амзасу в шести километрах отсюда стоят ребята из Белова. Вам что-нибудь нужно? Продукты, аптечка или снаряжение?
Я ответил, что у нас все есть, поблагодарил парня, и он с явным облегчением, а от этого и с удвоенной скоростью, побежал по лыжне дальше и тут же скрылся за мыском.

Спасательные работы

Я вернулся в палатку, досидел у печки до шести часов утра, а потом стал потихоньку будить ребят. Пока они поднимались, я встал на лыжи и пошел к избушке, мимо которой, оказывается, таежник Аликин пробежал не меньше двух раз. Забрезжило, и видно было хорошо. Действительно, у избушки стоял частокол лыж, а рядом  маленькая брезентовая палатка, возле которой аккуратно выставленные на ночь две пары горных ботинок, причем одна пара очень маленького размера, из чего я заключил, что там парень с девушкой. Я помялся у палатки, покашлял для приличия, а потом стал будить постояльцев. Из палатки выглянул и тут же вылез на утренний мороз парень. Так я впервые увидел Колю Жукова. Вторая голова принадлежала тоже парню, но про ботинки и размер я уже забыл, а теперь рассказывал нашу историю. Вернее, хватило всего пары фраз, чтобы парни стали быстро сворачивать палатку и поднимать ребят в избушке. Меня отправили назад – готовить пострадавшего к транспортировке.
До станции Лужба было восемнадцать километров. Электричка до Междуреченска проходит только один раз в день, времени до нее у нас было не более девяти часов. Если мы не успеваем на электричку, то опаздываем и на самолет в Сургут, и далее все неприятности в комплекте. Мы еще не успели собраться, как по нашей вчера проторенной траншее-лыжне к нам вышла большая группа лыжников, явно спускающихся со склона хребта. Они остановились, так как лыжня упиралась прямо в нашу палатку. Я строго спросил, кто они такие. Ребята замешкались, но тут один из них узнал меня, и через секунду мы уже все облегченно вздохнули и, перебивая друг друга, выясняли подробности. Оказалось, что это ребята из «Пинелопы» – одной из туристских корпорашек моего родного Томского политеха. Они хорошо знают меня по рассказам, а кто-то видел и живьем, вот и узнал меня. Томичи в нарушение запрета ходили на траверс хребта и боялись  наткнуться на контрольно-спасательную службу, которая чинила всяческие препятствия и грозила всем отважным карами. Нас они вначале приняли за эту самую, пресловутую КСС. Я же теперь знал, что у нас есть надежные помощники, и с их помощью мы можем успеть к электричке.
Томичи тут же стали прилаживать свои запасные лыжи к нашей волокуше, которая теперь превращалась в вполне комфортабельные сани. Подошедший Коля Жуков, который тоже только что прошел полный траверс Поднебесных Зубьев, но, в отличие от ребят, имеющий жетон спасателя, взял всю спасательную операцию в свои руки, мягко отстранив меня, сказав, что я свое дело сделал вчера, не дав парню погибнуть.
И вот сани-волокуша изготовлены, Серега упакован в мою пуховку, засунут в теплый и сухой спальник и в довершение ко всему обернут полиэтиленовым тентом, как в кокон. К волокуше подвязаны постромки для десятерых. Вперед ушли наши девчата и молодые ребята из ПТУ, им предстоит тропить сразу две лыжни. К группе из Белово, которая стоит в шести километрах ниже нас по долине Амзаса, давно уже убежал гонец. Вскоре во всей операции было задействовано пятьдесят четыре (!!!) человека из девяти городов, среди которых я встретил еще нескольких своих знакомых,  и все с каким-то особым настроением помогали нам.
Впереди пробивали широкую двойную лыжню, по ней челноками сновали ребята, перетаскивая рюкзаки тех, кто впрягался в волокушу. А саму волокушу, а в ней Сергея Белоусова, тащили практически на руках. Конечно, путь был значительно легче, чем вчера, но все равно надо было двигаться то вдоль крутого склона по полянам, то спускаться на реку и там выбирать путь по снежным мостам, переправляясь с берега на берег.
В одном месте река сильно сужается, ее стискивают крутые берега, заросшие лесом. Вот эту гриву предстояло теперь переваливать с такой неудобной и тяжелой ношей. На крутом склоне натянули веревку – перила. Жуков пристегнулся к ней вместе с коконом, в котором лежал Белоусов, и так их вместе медленно спускали с верхней страховкой. Пришлось в нарушение всех русских традиций спускать Белоусова ногами вперед, не головой же вниз. Люди, тащившие волокушу, уставали, передавали постромки другим, тут же подходившим на замену. Темп передвижения был очень высоким. Только Коля Жуков на всем протяжении этого нелегкого восемнадцатикилометрового пути так ни разу и не сменился, так и не выпустил из своих рук ни веревки, ни всей операции в целом.
В лагере беловчан был устроен пункт питания. Кормили всех прямо на ходу, главное было горячее питье, очень уж пить хотелось. Благо еще день выдался пасмурным, и солнце не досаждало при этой тяжелой работе, да и подлип был не так изнурителен.
Наконец, вышли на бывшую дорогу из Алгуя, а значит, осталось всего несколько километров до станции, но и времени уже явно не хватало. Оставалось одно – послать вперед авангард, чтобы остановить электричку еще до станции и задержать ее до прихода или, вернее, притаскивания пострадавшего. И вот, когда показалась высокая насыпь с зеленой спасительной электричкой, поджидавшей нас, путь преградили красочно и фарцово одетые лыжники – оказалось, что это спасатели во главе с моим давним знакомым Михаилом Шевалье.
– А, так это Стариковский нам очередной труп тащит, – приветствовал меня Шевалье.
– Во-первых, не труп, а вполне живой, чуть побитый, как яблочко, турист, а во-вторых, я тут вообще не при чем, просто покататься приехал на выходные, – ответил я, как можно правдивее. Ведь меня не было в заявочных документах и в маршрутной книжке Наливкиной, шел я, как говорится, вне зачета. Дальнейшую беседу пришлось оборвать, так как электричка нетерпеливо присвистнула, подгоняя нас, и вся многочисленная и пестрая команда выкатила на широкий простор замерзшей Томи.
Грузились быстро, сразу во все вагоны, не разбирая, где, чьи рюкзаки. Электричка пошла к Междуреченску, а мы счастливые и довольные тем, что спасли человека, успели доставить его к поезду, и теперь он вне опасности, еще долго мотались по вагонам в поисках рюкзаков и своих товарищей.
Мы с Колей Жуковым уселись друг против друга у окна и только теперь он смог расслабиться. Я видел его уставшее, осунувшееся от тяжелой многочасовой работы лицо и, пытаясь понять его одержимость, спросил, почему он не хотел уступать волокушу с Белоусовым весь день.
Коля долго молчал с закрытыми глазами, и я уже начал думать, что он заснул и просто не слышит меня, как вдруг срывающимся голосом он стал мне рассказывать.

Рассказ Коли Жукова

Нас было пятеро друзей. Многие годы мы ходили в горы, причем интересовали нас сами вершины, но пробиться в официальные альпинисты нам не удалось, поэтому мы выпускались в горные походы, а сами совершали восхождения. На Алтае бывали неоднократно и каждый раз, заглядываясь на сказочные вершины массива Белухи, мечтали пройти траверс всех его вершин, причем обязательно в самых суровых условиях – зимой, когда и на четырех тысячах метров над морем условия близки к тем, в которых совершаются восхождения на Эверест.
И вот подошло время, когда мы решились претворить нашу мечту в жизнь. Мы хорошо подготовились, были в прекрасной физической форме, собрали приличное снаряжение, достали такие дефицитные в то время продукты, в общем, отнеслись к траверсу очень серьезно. В конце января мы поставили базовый лагерь на Аккемском леднике, из которого могли просматривать весь предстоящий нам маршрут. Времени у нас было много, и мы решили не торопиться, тем более что долгосрочный прогноз обещал нам устойчивый антициклон, пусть с морозной, но солнечной и безоблачной погодой. Для проверки снаряжения, да и самих себя, мы решили совершить тренировочное, или, как мы его назвали, акклиматизационное восхождение на пик Двадцатилетия Октября.
Все шло хорошо. Мы поднялись на вершину, оставили там заброску для траверса, сняли фотопанораму и стали спускаться по самому сложному, ледовому склону. Шеф, как всегда,  шел впереди, когда из-под веревки соскользнул кусок отколотого льда и, разогнавшись, с такой силой врезал Шефа по каске, что тот на мгновение отключился и повис на самостраховке. Но уже через минуту очнулся, мы толком не успели ничего понять, как он уже махнул снизу, что все в порядке. Спустились к пещере в лагере, и только тогда он рассказал нам об ударе. Каска, как нам тогда казалось, спасла его от более серьезной травмы. Понятно, что голова у него сильно болела, но мы не придавали этому особого значения. Ну, поболит и перестанет, такой удар даже через каску хорошо достает.
Немного отдохнули и через день вышли, наконец, на маршрут. Погода стояла прекрасная, горы лежали, как на ладони, а мы потянули тоненькую ниточку траверса к Белухе Западной. Наверное, мы были слишком уверены в себе, так как на саму вершину поднялись уже к концу светового дня. А тут совершенно неожиданно испортилась погода, и дело даже не в том, что все заволокло облаками, а в том, что поднялся штормовой, я бы даже сказал, ураганный ветер. Сила такого ветра особенно ощущается, когда ты на пятом километре высоты, а вокруг только зализанные ледовые и фирновые склоны, по которым ни шагу без кошек и страховки. Но мы не испугались, мы были готовы к любой погоде. Тут же прямо на вершине вырубили в фирне пещеру, укрепились и залегли на «пересидку». Примуса уютно гудят, продуктов куча, чай цейлонский с лимоном попиваем и слушаем, как ветер беснуется. Проходят так сутки, вторые. Лежать надоело, по нужде на самостраховке выползаем, а вокруг ни зги – пурга, ветер, мороз лютый, скорее в пещеру, в которой тишь и благодать.
И тут Шефу стало худо. Да так худо, что мы перепугались. Оказывается, он все эти два дня терпел сильнейшие головные боли, а тут просто стал сознание терять. Рвота у него, есть ничего не может, бредит. Страшно за него нам стало. Ясно, что надо срочно сбрасывать высоту, невозможно больному человеку находиться на четырех с половиной километрах высоты даже в уютной пещере. На высоте все болезни протекают с большой скоростью, и обычная ангина за сутки может привести к пневмонии и летальному исходу от отека легких. Короче, обсуждать нечего – человек на глазах умирает.
Мы собрались, утеплились, как могли, связались в две связки и выползли на склон, как в открытый космос вышли. Ветер норовит смахнуть со склона, как муху, вгрызаемся в фирн, но двигаться все равно надо. Я, как только из пещеры вылез, сразу замерз окончательно. Потом, правда, мысль о холоде ушла куда-то в сторону, и я надолго забыл о морозе, хотя ни пальцев, ни щек уже не чувствовал с первой минуты. Мороз под тридцать и ветер тоже под тридцать, вот и считай по шкале жесткости, сколько там было. Путь выбирать не приходилось, видимости никакой, значит, прямо вниз, по линии падения воды. Шеф пытается сам двигаться, но у него плохо получается, то ли силы оставили, то ли даже сознание теряет. Спускаемся на веревку, вторую, все делаем машинально. Не помню сколько времени прошло, как вдруг Василий, что шел первым, кричит, что под ним сброс. Траверсировать в сторону нет уже ни сил, ни возможности, так как Шефа спускаем уже, как куль. Да и не видно, будет ли там легче. А от холода и отчаяния какое-то оцепенение и равнодушие нашло на всех: хочется только одного – скорее бы этот спуск кончился.
Знаем, под нами Большое фирновое плато, что на седле Белухи. Прикинули, что оно где-то уже рядом. Связали наши три веревки вместе и решили спускаться, насколько получится, а там прыгать вдоль склона, просто наудачу. Не помню, кто первым шел, кто вторым, я замыкал группу. Когда ребята стали прыгать, я какие-то крики слышал, но толком так и не понял, сколько там метров пролететь предстоит, понял только, что ребята уже внизу и, кажется, живы.
Я по веревкам спустился до самого низа, дальше свободный конец и в сумерках и в пурге ничего не видно. Я еще конец репшнура довязал, который у меня для самостраховки был, прошел его и руки отпустил, стараясь, как можно ближе к склону полететь. Страшно не было, только сердце на какой-то момент будто остановилось, а потом уже почувствовал удар, другой, и кубарем полетел уже по склону. Остановился в снегу. Рюкзак я сбросил раньше, чтобы лететь было легче. Отлеживаться не было никакой возможности, все болит, но вроде бы все цело, поднялся и стал искать ребят. Сначала увидел Василия, он уже тащил по снегу Шефа. Боб и Гога (честно говоря, имен ребят, кроме Николая Жукова и Василия Левченко, я не знаю, поэтому придумываю им клички сам, пусть уж меня простят) сами передвигаться не могли, мы с Василием подтащили их к Шефу и начали неистово копать пещеру.
Было темно, и толком место выбрать мы не смогли, времени на раздумья и разведку не было ни минуты. Затащили ребят в пещеру, они стонут от боли, но в сознании. В тесноте стали разбираться, что у кого повреждено, но в таком холоде толком ничего определить невозможно. Натопили воды на примусе, напоили их и кое-как забылись в полудреме. Вдруг шелест, сначала глухой звук, а потом и грохот – лавина! Прямо на нашу пещеру! Откопался сам, даже не чувствую холода, хотя остался в одних носках, без ботинок. Начал судорожно откапывать ребят, хорошо, что лавина заделом только краем, быстро пробился к воздуху. Сухой, как песок, снег засыпал плотно, держит будто бетон. В общем, всех вытащили с Василием. А вот снаряжения уже достали сколько смогли. Вновь роем, теперь уже котелком, каской и просто руками. До утра пересидели в тесной яме, а как рассвело, стали определяться со своим не простым положением.
На какой-то момент вроде Шефу стало полегче, он пришел в сознание, и вроде мог бы идти. Решили, что они с Василием пойдут на метеостанцию на Аккемском озере и вызовут спасателей. А я с двумя ранеными ребятами останусь на седле в пещере, и буду ждать помощи. Шеф и Вася ушли, я долго смотрел им вслед, видел, что Шеф еле ноги передвигает, а тут еще ветер с ног сбивает, но одному с седла идти, казалось, невозможным. Я попытался еще что-нибудь откопать на месте нашей ночной пещеры, потом стал обустраивать новую, которая превратилась в госпиталь.
Через несколько часов слышу, что кто-то идет. Я выскочил из пещеры и вижу, возвращается один Василий. Оказывается, Шеф потерял сознание, и Вася оставил его в пещере, которую ему пришлось тут же вырыть, так как притащить назад его он уже не мог. Стало ясно, что пока погода не улучшится, идти никуда нельзя. Мы так и не смогли притащить Шефа в общую пещеру, пришлось мне курсировать между двумя, как «скорой помощи».
Ветер не стихал еще несколько дней. Все это время выживали в пещерах, пытаясь согреться, сжигая в банке все, что еще могло гореть. Есть, практически, ничего раненые не могли, только очень хотелось пить, вот я и пытался хоть как-то натопить побольше теплой воды. Ходили под себя, на это уже никто внимания не обращал. У Гоги, как потом выяснилось, был открытый перелом бедра, а мы его даже не увидели, кровотечение остановилось из-за холода. Так в одежде они и лежали, почти примерзнув к подстилкам.
Наконец, однажды утром солнце просочилось сквозь нетолстую крышу пещеры и стало ясно, что непогода отступила. С трудом сообразили, что уже 12 февраля, а сорвались мы с Западной Белухи еще 3 февраля. Представить себе не могу, как мы прожили столько дней, у меня в памяти они слились в один долгий и темный день пурги. Василий вновь собрался в путь. Благо, мы сумели во всех этих перипетиях сохранить один ледоруб и пару кошек.
Я остался один на две пещеры с ранеными ребятами, находящимися в полузабытьи на грани жизни и смерти, на седле Белухи на высоте четыре тысячи метров над уровнем моря. В эти ясные дни, особенно ночью, я подходил к краю Аккемской стены и видел внизу спасительную метеостанцию, ее огни. У меня была сигнальная ракета, но ракетницу мы потеряли еще в первую ночь, и я так и не смог придумать, как мне дать сигнал людям, что мы погибаем здесь на седле. Меня охватывало такое отчаяние, что хотелось просто прыгнуть вниз с этого ледового балкона и покончить с муками, но на мне были совершенно беспомощные ребята, и я не мог их оставить одних. Только из-за них я тогда и выжил.
А Василий шел один, сначала через перевал ТКТ (Томского клуба туристов), потом через перевал Берельское седло на ледник Мен-су, а по нему, преодолевая ледопад, стал подниматься к перевалу Делоне. Потом, уже в больнице, выяснилось, что у него был компрессионный перелом позвоночника и перелом ребра, но Василий об этом не знал и продолжал идти, зная, что другого варианта нет. На подъемах рубил ступени, шел на кошках, а спускался когда как, бывало, что просто на удачу скатывался на «пятой точке». Чудом вновь уцелел от очередной лавины, успев спрятаться в «тень» скального выступа, а вот на спуске с Берельского седла сорвался и потерял ледоруб. На леднике Мен-су пришлось ночевать, для чего опять вырыл небольшую яму и залег в нее, как зверь. К утру появился волк, который потом шел за ним в некотором отдалении. Волк был голоден, сильно изможден и надеялся, что человек станет его добычей. Напасть на Василия он так и не решился, видимо, сил у него было совсем мало, а когда Васька стал на перевал Делоне подниматься, волку пришлось повернуть – не для него «троешные» перевалы.
С Делоне Василий спустился на Аккемский ледник. Было уже шесть часов вечера, стемнело, но Василий понял, что дойдет, вернее уже почти дошел. Еще шесть часов он шел, не останавливаясь, а когда вышел на черный лед Аккемского озера, его почуяли собаки с метеостанции. Они подняли такой лай, что метеорологи выскочили из дома и стали шарить по льду лучом прожектора. В момент, когда луч осветил его и ослепил, Василий осел на лед, силы его кончились, но люди уже бежали к нему, не понимая, откуда в ночи появился этот обросший черной цыганской бородой человек.
Когда Василий, очнувшись, рассказал всю нашу эпопею, тут же по рации был вызван спасательный вертолет. Вылететь он смог из Горно-Алтайска только утром. За два часа до того, как вертолет завис в метре от седла Белухи, не приходя в сознание, скончался на моих руках Шеф. Не выжили и двое остальных раненых, они умерли уже в больнице от потери крови, переохлаждения и отека легких. Выжили только я и Василий, хотя и нам ампутировали пальцы на ногах, да и в больнице Васька пролежал почти полгода.

Неожиданная развязка

Мимо за окном электрички мелькали уже пригородные дачки Междуреченска, а я, как во сне, слушал эту леденящую душу историю. Николай не скрывал слез, его всего трясло, рассказывая, он вновь возвращался на шесть лет назад, в черный февраль 1978 года, на Седло Белухи и казнил себя за то, что не уберег ребят. Вины его, конечно, не было. Мне стало страшно, когда я попытался представить себе эту ситуацию и встать на место Николая.
Электричка неожиданно остановилась на переезде. Здесь уже стояла машина «скорой помощи», которую по рации вызвал машинист. Белоусова в сопровождении Мишки Аликина погрузили в «рафик», а мы продолжили путь к вокзалу Междуреченска. Когда все участники спасательной операции заполнили маленький зал ожидания, немногочисленные местные жители постарались освободить нам место и быстро разбежались по углам. Было очень шумно и весело. Люди были на подъеме, еще бы, ведь они только что все вместе, сообща, сделали доброе дело – спасли человеку жизнь. Так все считали.
Вдруг огромная дверь в вокзал открылась и, чуть прихрамывая, поддерживаемый под руку Мишкой, вошел, неловко улыбаясь,… сам Белоусов. Врачи, осмотрев Сергея и не найдя никаких повреждений, кроме нескольких синяков, бесцеремонно выпроводили его на своих ногах, так как у них всегда было много работы. Не могу передать, какая тишина установилась в только что гомонящем зале. Я сам оторопело молчал, но уже через секунду мне стало стыдно, что все эти пятьдесят человек надрывались сегодня зря, перетаскивая в упакованном коконе вполне здорового парня, который мог спокойно дойти до станции и сам. А ведь барнаульцы даже с маршрута сошли, чтобы нам помочь! Хорошо, что этого не видел Коля Жуков, который успел уйти к друзьям, с сознанием того, что в этот раз он сумел спасти жизнь человеку.

Я вернулся домой и долго еще находился в состоянии шока от рассказа Жукова, да и наша история не давала мне покоя. Какие-то сомнения и суеверия овладели мной. Мне показалось, что этот первый, хоть и не совсем серьезный, несчастный случай был для меня неким предупреждением, которое я должен был принять как знак к прекращению своих путешествий. Я много об этом думал, но чтобы отогнать сомнения и страхи решил пойти с Тараскиным на сплав по Лепсы – одной из сложнейших рек в Джунгарском Алатау.  И вот, что из этого тогда получилось.


Часть вторая
Реки, которые мы выбираем

Глава дается в той редакции, в которой была опубликована в газете «Нефть Приобья» в 1984 году с некоторыми современными комментариями.

Старт

Выпрыгнули в ночь, хотя прыжком трудно назвать торопливую бестолковую выгрузку из вагонов. Огромные рюкзаки застревали в дверных проемах, не успели оглядеться - не забыли ли чего - поезд стоял всего минуту, а потом прогрохотал мимо, замелькал притушенными окнами и, будто усмехнувшись, показал два красных фонаря в хвосте. Дескать, счастливо оставаться! Мы и остались...
Непривычно темная для нас, северян, весенняя ночь, настоящая тьма, хоть глаз выколи.  И в этой темноте почему-то множество суетящихся людей. Станция была маленькая, на краю пустыни, что же за люди здесь, откуда они взялись? Привыкнув к темноте, увидели, что люди с такими же, даже еще большими рюкзаками, протискивались вовнутрь маленького станционного домика, а человек двадцать, скинув чехлы, стали собирать велосипеды. Уже через несколько минут мы все поняли и домовито оглядывали отведенный нам для ночлега участок станционного пола прямо у входных дверей. Кто-то попытался пожаловаться на сквозняк и ночную прохладу, но раздумывать было некогда, напирали куйбышевские, омские, кировские...
Так небольшая мало кому известная станция превратилась на одну ночь в оживленный туристский перекресток. Здесь начинался маршрут к верховьям нашей Реки, здесь же неподалеку от станции эта Река, истощенная бегом по пустыне, раздираемая на куски ненасытными водозаборами для поливов полей и пастбищ, текла грязно-желтой полосой в низких берегах, поросших колючкой и травой. И трудно было поверить, что где-то она может быть грозной и мощной.
Ранним утром мы встали в хвост туристской очереди к небольшому оконцу в автобусной кассе. Вот уже уехали новокузнечане, подгоняемые своим энергичным и мощным предводителем, а мимо нас потекли сначала редкие прохожие, а потом уже и целые потоки празднично одетых людей. Где-то гремела музыка, дети несли шары и цветы – мы вспомнили: сегодня Первое Мая!
Однако, настал и наш черед, и мы, погрузившись в пыльный ПАЗик, весело покатили по белой ленте дороги среди весенней, еще зеленой пустыни. Через несколько минут станция скрылась из виду, и мы потерялись в однообразии пейзажа. Только голубое небо и зеленая равнина. Редкие попутчики выходили где-то в чистом поле, вернее, в чистой пустыне, и куда-то исчезали. Жара подсказывала нам, что мы далеко на юге. Два дня назад дома мы шагали по замерзшим лужам, хрустя тонким ледком, здесь же за тридцать градусов тепла, а мы даже не успели удивиться.
Наконец, на горизонте, вернее, высоко над ним, там, где обычно плавают облака, показались белые-белые горы. Это огромная горная страна, покрытая панцирем ледников, засыпанная снегом, называется она Джунгария. Где-то там рождается наша Река и в молодом своем отчаянии грызет скалы, пробивает ущелья, прыгает на порогах и водопадах. Вот туда, к истокам, в детство Реки, лежит наш путь.
Пограничный поселок встретил нас буднично, точнее, вообще не встречал. Водитель автобуса, поглядев на наши рюкзаки, участливо предложил подбросить за село, но через несколько сотен метров остановился перед ручейком, вытекавшим из фермы № 3. Для автобуса это была непреодолимая преграда...

Ущелье Ой

Я с удовольствием прохлюпал по небольшому притоку, отметив про себя, что в этом году необычно рано прошел первый брод. Уходили от села, от горького дыма, от дальнего рокота тракторов и вскоре по крутому косогору втянулись в сырое мрачное ущелье. Успел вначале разглядеть пышные джунгарские ели, разнотравье, подумал, что весна и здесь запоздала, вон листочки только-только проклюнулись и все. Все мысли ушли в сторону, красоты временно отодвинулись, остались тяжелый рюкзак, врезавшийся в плечи, крутой мокрый склон, в три этажа, заваленный стволами деревьев, пот, заливающий глаза, и... дождь клещей.
Эти кровососы, наверное, приняли нас за первомайский подарок. Похоже, что весть о пришельцах уже взбудоражила всю окрестность, и клещи стремились сигануть на нас с ветвей деревьев, даже если от них до нас было далеко. Оказывается, у этих клещей огромная жажда наживы и высокая жизнестойкость. Числом их здесь не менее чем у нас комаров, а вот почувствовать трудно, еще труднее раздавить. Круглый и плоский горный клоп подбирает ножки под себя и терпеливо ждет, когда вам надоест его теребить. На протяжении всего сплава мы имели возможность подробно изучить повадки и жизнь этого интересного насекомого. Как выяснилось, из группы людей они отдают предпочтение одному - двоим, и преследуют их с завидной настойчивостью. Благоприятным для нас оказался тот факт, что любимец, избранный клещами, был единственным из нас, кто имел прививку, ограждающую его от неприятностей.
Карабкаясь по склону, мы иногда спускались к реке, прыгали по прибрежным камням, облазили прижимы и успевали заметить, то острый «зуб» на середине потока, то гряду камней, перечеркнувшую русло, то поваленный ствол, судорожно дергающийся в быстрине. Серая вода неслась серьезно, и от нее веяло холодом и тревогой. Горы сдвинулись, казалось, вершины смыкаются, оставляя лишь узкий коридор для сильной реки.
Уже впотьмах ставили палатку, что-то варили, кажется, ели. Потом, забравшись в спальный мешок, слушали грозный рев Реки - вода поднялась, и теперь она, шутя, катила по дну пудовые камешки, по-джентельменски предлагая подумать, прежде чем вступить с ней в борьбу.
Все, на чем нам предстояло плыть, легко умещалось в двух рюкзаках. Для опытного туриста-водника здесь все ясно, а вот для непосвященной публики это загадка. Соединив тонкие, с детскую ручонку, жерди проволочной или веревочной петлей, подвязали надувные элементы – большие мешки из детской клеенки, помещенные в капроновые чехлы чуть меньшего диаметра. В одном случае такие элементы разместили как лыжи, продольно, разнеся, их друг от друга на полтора метра – получили катамаран (в моем представлении какое-то японо-итальянское слово – “като” и “марано”, в туристской же практике сокращенное до вульгарного “кат”).
В другом случае баллоны в два раза большие привязали поперек, подвесили между ними сплетенные из веревки площадки, на миниатюрных подгребицах установили такие же миниатюрные греби, и получился плот для сложных рек. Обе конструкции легко переносились двумя-тремя членами экипажей и казались совершенно инородными телами в этом суровом ущелье с поэтическим названием «Ой». Может быть, это производное от «ой-ей-ей»? Для солидности надо сказать: чтобы потопить наши суда в спокойной воде, пришлось бы погрузить на катамаран три тонны, а на плот около пяти тонн груза! Это придавало нам некоторую уверенность и вселяло надежду.

Лирическое отступление

Я уже много лет занимаюсь туризмом. Из всего его разнообразия раньше предпочитал самый спокойный – пешеходный. События в нем, в основном, развиваются медленно, декорации меняются плавно и даже не каждый день. Долгим и трудным путем идем мы к цели, но в то же время у нас всегда есть возможность взвесить обстоятельства, принять решение и выполнить его. Однако в последние годы, когда некоторый опыт и жажда приключений позволили прокладывать более сложные маршруты, мы часто стали упираться в реку.
Так появилась мысль – идея: “А почему бы ни поплыть?” И однажды в таком пешеходном путешествии мы поплыли. Тогда мы поняли, что это совсем другой мир, другая стихия. На нескольких десятках метров пути река могла выставить несколько десятков задач разной сложности, но, как в блицтурнире, отводила на их решение лишь мгновения. Только шахматист, проиграв партию, охватывает горестно голову руками, а здесь, проиграв, можно уже не найти головы. Реакция, смелость, оправданный риск, трезвый точный расчет, опыт и понимание характера реки, да и еще, наверное, десяток положительных качеств требует сплав по горной реке. И вот, пройдя первый этап “зуботычин”, потаскав на перекатах двухтонные деревянные плоты, поснимав их с камней, чудом выбравшись из завала, мы решили серьезно заняться водным туризмом, чтобы в будущем ходить в пешие походы на новом уровне.
На учебу мы напросились к опытному Шефу. При его молодом еще возрасте он имел почти двадцатипятилетний стаж походов, полсотни пройденных рек, среди которых такие, как Ягноб, Фан-Дарья, Искандер-Дарья, Зеравшан и другие памирские и тянь-шаньские реки, вызывали у нас почтение и ужас. Шеф был суров. Его кредо: жизнь научит. И с его помощью жизнь нас учила. Прошедшие во время строительства судов дожди ускорили таяние снегов, вода поднялась, камни скрылись под водой. Но скорость воды при этом прибавилась, и остро вставала проблема сознательной остановки во время сплава, что на языке водников коротко называется «чалкой». Если для катамарана эту проблему можно было как-то разрешить, то для плота она была чрезвычайно сложной. В первый же день обе чалки закончились авариями. Но, залатав и заклеив плот, на следующий день мы подготовили его к дальнейшим испытаниям.
Для многих новичков, особенно девушек, решивших заняться туризмом, всегда более заманчив – водный туризм. В их памяти возникают цветные фотографии из журнала “Турист”, на которых по величавой реке плывут разноцветные суда, а на них гроздьями, в таких же цветных купальных костюмах загорелые девушки и мужественные ребята. Вьются над ними цветные флаги, а то и парус, а на цветущих берегах их приветствуют тучные коровы. Порывшись в памяти еще, можно вспомнить, как сплавлялись по Волге приятели из кинофильма “Верные друзья”. Но... “ой, не ходите, девочки, в водный вы поход”. Так поется в старинной туристской песне, и поверьте, юные, не зря.
С утра, еще до завтрака, вы давите на “лягушку”, она скрипит, но куда деваться – дует. За один качок вы даете пол-литра воздуха, а в баллоне его около полутора тысяч. Таких баллонов на плоту три. И если в экипаже есть девушки, то эта работа для них. Накачали, уложили рюкзаки, спустили судно на воду. От холодной воды воздух сжался, значит, качай еще. Привязываем рюкзаки на катамаран и плот. Судно бережем – ходим вокруг него по колено в ледяной воде, ведь всего в нескольких километрах вверх по реке эта вода еще лед и снег.
Одеваемся: спасжилет, каска, ремешок под подбородок. Весла в руки – садись. Чальщик, он же камикадзе, с ловкостью обезьяны успевает собрать веревку и в последний момент попасть на судно, как тут же начинается свистопляска. Из-за головы переднего едва успеваю увидеть камни, повороты, прижимы. А вот и “расческа” – ветви зло хлещут по лицу, пытаются сбить, если не самого, то хотя бы каску. Хорошо, что пристегнул. Секунды и часы, все вперемешку. Прошли разведанный участок, вон там, за большим камнем чалимся. Бежим назад по узкой тропке, чтобы отснять прохождение участка плотом. Затем все идем вперед, смотрим на воду, пытаемся запомнить это месиво камней, замечаем путь, запоминаем ориентиры. Назад к судну, сорок шесть секунд сплава, назад на съемку, вперед на разведку… Перед наступлением ночи приползаем к палатке. Гудят руки, ноги, то ли плыл, то ли бежал?

Суровая школа

Наконец, вырвались из Верхнего ущелья. Река растеклась по долине, по берегам гул тракторов, на горизонте домики поселка. Прошло всего каких-то четыре дня, а кажется, что он так далек, этот обыденный цивилизованный мир.
Ночуем на высоком берегу реки за селом. Вместо дров – сухая колючка, огонь жаркий, но неуютный, трещит и мечется на ветру, не посидишь. Ночью слышны петухи да лай собак. Река разливается широко. Солнышко пригревает, в ущелье оно нас не баловало. Лениво машем веслами, в общем, расслабились. Вдруг за очередным поворотом, река как бы остановилась. Спокойная почти озерная гладь реки и желто-коричневая стена хребта. Куда же дальше? Неужели в эту щель?
Узкая, почти вертикальная щель прорезала склон хребта, туда и устремилась река. Уклон такой, что кажется, будто вода просто уходит под землю. Причаливаем у небольшой будки гидропоста, и все идем вперед. Увидев, стиснутую скалами, крутую водяную горку с белыми барашками валов, гребней, услышав рев реки, я с тоской подумал, что возвращаться уже поздно. Шеф был спокоен, для него это лишь тысячный, а может быть и двухтысячный эпизод. Видал он их! Ну, раз шеф спокоен, значит, все в порядке.
Рядом такие же встревоженные, как и мы, члены кировской команды. Они решают остановиться и потренироваться на первом пороге. У нас же тренировкой было Верхнее ущелье. Шеф командует, и мы медленно отходим от берега. Тянем головы, ищем приметный камень – надо войти в порог рядом с ним. Еще мгновение, и катамаран скользнул по гладкому языку и провалился в кашу валов. Гребем, кричим, проскакиваем, вновь падаем в ступень порога, опять вонзаем весла в тугую воду и… проходим разом первые четыре порога. Радостные и возбужденные причаливаем к скалистому берегу. Обмениваясь мнениями, на берегу лезем на скалы, чтобы увидеть, как пройдет плот. А он, бело-розовый, как зефир, мягко и важно, совсем не торопясь, приседая в бочках, как дама в старинном менуэте, очень просто движется по реке. На корме, прямо на баллоне, сидит невозмутимый шеф и, кажется, не очень рад тому, что мы остановились, а не летим дальше. Так бы и шло все своим чередом, если бы…
В лоции все препятствия обозначены, пронумерованы и описаны. В зависимости от сложности ставится рядом буква: Л – легкие, С – средние, Т – трудные. Бывают еще и ТТ – значит, очень трудные. Восьмой порог в лоции шел под литерой “Т”. Увидев его с правого берега, я внутренне попросился домой, но мне никто там, внутри, не ответил. Тогда я попытался наметить путь, по которому можно было бы берегом обойти этот порог. Увы, на нашем берегу скалы стеной обрывались прямо в воду, а на левом берегу хоть и виднелась тропинка, но туда сейчас уже не попасть. Пришлось смотреть на воду. Глаза бы ее не видели.
Гряда камней перегораживала реку как раз в месте перегиба, узкий, чуть уже катамарана просвет был у самого правого берега. Посредине реки стоял огромный “монумент” – обломок скалы метра три в высоту, а на него чуть ли не на полтора-два метра наваливалась вода. Правая часть расчлененной надвое реки била в скальный прижим, поворачивала влево, несколько камней омрачали стремительный бег воды. Левая струя падала мощным сливом на какие-то полузалитые камни, и на выходе виднелась жердина, почти перегородившая струю низко над водой. В общем, куда ни кинь - везде клин.
Шеф залез на высокий береговой камень-останец и с него «на пальцах» объяснил нам, как лучше пройти. Все, вроде, было очень просто. Нужно зайти в эти узкие ворота, потом уходить влево, но по правой струе. Воодушевившись этой простотой, мы оттолкнулись от берега. В ворота мы протиснулись, но дальше было совсем не так, как хотелось. Нас кинуло вправо, и мы ткнулись в огромный камень носом. Ткнулись и остановились. Сразу же вода взревела вокруг нас. Катамаран дрожал, рвался на волю, но камень держал крепко. Наконец, нам удалось вырваться, но теперь мы уже были во власти правой струи. Удар о следующий камень был настолько сильным и неожиданным, что мы вместе с моим напарником по корме, махнув пятками в воздухе, оказались в воде. Правда, так же стремительно мы вынырнули и ухватились за катамаран. Катамаран попал в небольшое каменное улово и остановились. Как я хотел, чтобы эта остановка продолжалась подольше! Но путь был только один...
Восстановив статус-кво, мы попытались, наконец, вырваться из этого порога, но следующий удар выбил из “седла” носового. Он скрылся в сливе, затем вынырнул и через минуту уже остервенело карабкался по вертикальной стене метрах в пяти от воды. Только здесь он услышал крики наших товарищей, сообразил, что стена вертикальная и кое-как спустился. Еще бы чуть-чуть и он прошел бы ее на одном дыхании. Вот только, как сняли бы его оттуда? “Тоже мне отец Федор”, — подумал я, все еще пытаясь управлять идущим кормой вперед судном. Но тут порог кончился, и мы причалили к спокойному берегу в тени деревьев.
Катамаран выглядел жалко, впрочем, как и те, кто еще был на нем. Так я впервые выпал на пороге. Мы стояли вокруг жаркого костра, жадно пожиравшего сухие тополиные ветки, и, перебивая друг друга, помогая себе жестами, как летчики на разборе полетов, пытались восстановить картину происшедшего несколько минут назад. Мы уже перестали трястись от холода, от наших рубах повалил пар. Экипаж плота, доставивший нашего горемыку носового, и буднично справившийся с этим «Т» порогом, снисходительно поглядывал на нас. Товарищи понимали наше возбуждение. И хотя им было скучно, но из уважения к нашим переживаниям, они не прерывали наш поток слов.
Внутренне я уже радовался, что пришлось испытать чувство выпавшего в порог, что все это происходило именно с нами и так хорошо кончилось. Правда, когда мы подошли к катамарану, чтобы выяснить его состояние, я увидел переломанную кормовую поперечину в руку толщиной и очень удивился силе, которая так легко смогла это сделать. Если бы я знал, что все это лишь намек, легкое предупреждение перед настоящими испытаниями.

Семнадцатый порог

Как ни хотелось на сегодняшний день прекратить испытание водой, пришлось подчиниться неумолимому шефу. Впереди был «непроход» - водопад, который можно пройти лишь теоретически. В этом месте все группы разбирают суда и обносят их через перевал, а затем ниже водопада продолжают сплав. Этот непроход в лоции помечен препятствием под номером двадцать, а мы еще пережевывали ощущения после «восьмого».
И вновь нескончаемая череда порогов, валы и камни. И без того узкое ущелье, казалось, вот-вот сомкнется, уклон возрос так, что создавалось впечатление, что вода уходит под землю. Солнце скрылось из ущелья, и его лучи касались лишь макушек сопок где-то высоко над нами. Прошли 16-й порог. И вот уже более получаса вся группа пытается пробраться по скалам вперед, чтобы просмотреть, что там за крутым, более девяносто градусов, поворотом.
Шеф и на скалах обогнал всех. У него огромный опыт походов в Средней Азии, поэтому он так привычно прыгает на самых крутых откосах. Но здесь даже он, наверняка, ничего не разглядел. Время дорого, и он, спустившись, невозмутимо бросает: «Ничего страшного, держитесь середины, уходите влево от прижима». Какие-то мгновенья, и вот его “Зефир” уже скрылся за поворотом. А мы остались один на один с рекой!
В душе у меня все было против того, чтобы вот так, наобум, двигаться сейчас вслед плоту. Я даже предложил провести катамаран вдоль скал. Кто-то поддержал меня, но слишком уж нерешительно. Да и времени это займет много, а главное, как потом смотреть на шефа, он такой слабости может и не простить. И мы обречено оттолкнулись от берега.
Сколько потом мы ни пытались восстановить происшедшее, ничего не вышло, как будто этот кусок сплава был вырезан у нас из памяти. Помню, что очень боялись прижима, куда била с неистовой злостью серая вода Реки. Его мы прошли метрах в шести, а потом то ли нос вздыбился, то ли корма взлетела - не помню. Слышал только сочный треск дерева рамы, и тут же оказался в воде. Правда, успел ухватиться за катамаран и даже поймать за древко весло. Воды все-таки хлебнул, и кашель теперь душил меня. Знаю, что вода была четыре-шесть градусов, но не помню ее холода. Помню только, что чувствовал, как из меня уходят силы, а борт катамарана становился все выше и выше. Нас развернуло еще в «бочке», в которой я выпал. Теперь мы пытались зачалиться на левый берег. Мимо пронеслись удивленные лица экипажа плота, я даже успел заметить, как засмеялась девчонка из команды шефа. Даже в воде я успел обидеться и подумать: «Ну, подожди, вот выберусь, сочтемся!»
Брошенная чалка скользнула по береговым камням и упала в воду. Нет, не успели мы зачалиться рядом с плотом. Нас по-прежнему несло кормой вперед. Впереди, на плавном повороте показалось улово и скальный «карман». Туда нас теперь и несло. Нам уже показалось, что все сейчас закончится благополучной остановкой, но через несколько секунд меня придавило катамараном к скале, и я почувствовал, что довольно-таки прочно прижат вроде бы мягким баллоном судна.
Ребята что-то кричали мне, но я и без них понял, что нужно нырять и уступить место катамарану. Я отпустил ронжину и нырнул в теперь уже черную от глубины воду. Я не открыл глаз под водой, а только оттолкнулся от скалы и стал всплывать с поднятыми вверх руками, ожидая, что вот-вот они уткнутся в катамаран. Они действительно уткнулись во что-то мягкое. Я резко схватил это что-то и вынырнул. И тут же я увидел, что вцепился в перепуганную Наталью из нашего горемычного экипажа. По ее виду, а может быть, по губам (звука я не помню), я понял, что она объясняет мне, что она не катамаран и просит за нее не хвататься. Странно, что даже в этой, далеко не веселой ситуации, я молниеносно вспомнил эпизод из «Ну, погоди!», где волк ухватился за лапы утки, а она, отчаянно крякая, покрутила крылом у виска...
Шапочка, что была у меня под каской, сбилась и закрыла мне глаза, краем вбок я все-таки увидел белые гребни восемнадцатого порога, и уже совсем было решил утонуть. Отчаянным движением я попытался сорвать каску, но не смог. Тогда выдернул из-под нее шапочку с козырьком, бросил в сторону и только тут заметил, что в нескольких метрах от меня проносится берег, к которому энергичными саженками приближается вплавь Наталья. И только теперь, глядя на Наталью, я вспомнил, наконец, что умею плавать! Я тут же отчаянно заработал руками и ногами, и лишь когда ноги уткнулись в дно, а рядом заплескалась невозмутимая Наталья, я увидел наш перевернутый катамаран, а за ним мокрых и жалких, как мышей, остальных членов экипажа. Оказывается, в тот момент, когда я нырнул под катамаран, он уткнулся в скалу. И тут же с него выбросило Наташку. Напрочь переломанная рама сложилась, и судно перевернулось через корму. Сидящий впереди Слава упал на голову Валере, но они и в такой ситуации успели ухватиться за катамаран и вместе с ним прибиться к берегу.
Мы выползли на спасительный левый берег. Рама катамарана торчала обломками, как сломанными ребрами. Валера затянулся сырой сигаретой, и я впервые в жизни пожалел, что не курю. Мокрые, обессиленные скоростным заплывом в ледяной воде (это было всего лишь шестого мая, никогда я не купался так рано), мы сидели, сгорбившись над бесформенной грудой катамарана на левом берегу, а напротив нас, направо, уходила вверх к перевалу тропинка, по которой мы должны были обносить суда.
Наверное, мы ждали каких-то сочувственных слов, какого-то утешения, но когда шеф, абсолютно сухой, независимый и строгий, ловко причалил к нашему обломку, то первыми его словами были обидные слова упрека:
- ... Не могли выплыть на правый берег, там же обнос!!!
После этих слов я пожалел, что не утонул назло ему пятью минутами раньше. Потом был костер, палатка, бесконечный вечер, много рассказов и воспоминаний, а я все чувствовал в душе тонкий стеклянный стержень, который, кажется, вот-вот сломается, и чтобы он не сломался, я старался не двигаться - так и простоял весь вечер до глубокой ночи.
А потом был ремонт и переправа, и трижды за день перевал, через который таскали все наше имущество и суда, слепая ночь и чувство беспомощности на крутом и скользком склоне, и спасительный огонь, возле которого нас ждали, и томительное ожидание, и волнение за шефа с его плотом, который остался один на один с каньоном ниже водопада, и «райская поляна» с диковинными камнями и цветущими яблонями, и скалы тесных Каргалинских ворот, и воробьиное чувство страха, когда все-таки пришлось вновь спустить катамаран на воду, и бело-розовую кипень цветущих деревьев Змеиного Ущелья, и грохот, рев падающей в шандор плотины воды, и встречи, и расставания с омичами, куйбышевцами, томичами...
Был еще длинный, большой маршрут, все становилось на свои места, мы уходили от этого злополучного «семнадцатого» порога все дальше и дальше, а я все не мог забыть этого чувства готового вот-вот лопнуть стеклянного стерженька. Вспомнилось, как давно, в студенческие годы, наш профессор математики любил говорить, объясняя что-либо: «Ну, возьмем, шутки ради, число семнадцать». Вот тебе и шутки ради!

Я вернулся домой с разбитыми и распухшими коленями, ведь мне пришлось пересчитать ими камни на всем трехкилометровом заплыве. Я пошел по врачам и вновь задумался о знаках и их толковании. Можно было понимать так, что после мартовского ЧП с участником, Судьба теперь взялась за меня самого и, позволив мне выплыть чудом перед водопадом, сделала тем самым последнее предупреждение. Тогда я вслух себе и всем своим товарищам сказал, что летом делаю перерыв и в поход не пойду. А ребятам предложил сходить на Шапшал, группу возглавила Галина Тарасова.
Мне было стыдно, что я поддаюсь страхам и суевериям, я боролся с ними и с самим собой и вновь победил. За несколько дней до отъезда группы на маршрут я присоединился к ней. В том походе я вел дневник. Вот он.



Шапшальский дневник.

Под ногами что-то плоское лежит
                И печально называется Земля...
Ю. Визбор

Под ногами, действительно, плоское, ярко-зеленое, будто раскрашенное новым фломастером ненатурально яркое простиралось тувинского плоскогорье. На нем, той же неловкой рукой первоклассницы, отчетливо прочерчена волнистая серо-черная линия Улуг-Хема -  Великого Енисея. Видно, весь год такой - запоздавший. Столкнувшись с запоздалой весной в Джунгарии, я теперь попал в неначавшееся лето Тувы. Почти два месяца, не переставая, идут дожди, Енисей поднялся на девять метров, непривычно холодное и дождливое лето. Впрочем, лето только по календарю — конец июля. Старики качают головами - двадцать лет не было такого. Пугают - в горах сплошные снега, не до походов теперь в них. Но мы все-таки летим на запад, вернее, на юго-запад, к высоким горам Шапшала.
Я был в Туве восемь лет назад. Сколько воды утекло в Улуг-Хеме, и город как заново родился. В 1974-м, когда я впервые прилетел в Кызыл, казалось, что пыль из-под шасси “Аннушки” закрыла солнце не только над столицей, но и над всей Тувой. Столица представляла собой большую деревню или небольшой городок, с деревянными, в основном, домами. В центре города, помню, стояло двухэтажное здание с колоннами, на котором издалека была видна вывеска - “Министерство внутренних дел”, напротив, в другом деревянном доме, похожем скорее на избу, располагались на одном крыльце Министерство торговли, на другом - Министерство культуры... Смешно было и неловко.
Теперь же город застроился, похорошел, а центр действительно выглядит по столичному: украсившись пышной зеленью, отражаясь в утренних лужах, как гигантский корабль, плывет в бескрайнем небе Тувы белое здание музыкального театра, как на старинных миниатюрах изогнулись крылья крыши, фронтоны украшены причудливой резьбой и чеканкой. А напротив, тоже белое, только в строгих тонах мрамора, здание правительства Тувы и Верховного Совета республики. Уютные чистые улицы и кажущийся непривычным здесь, в далекой Туве, мягкий говор шофера-украинца, прожившего в Кызыле более пятнадцати лет и нашедшего здесь второй дом. Трудно узнать современный Кызыл, путаюсь в новых улицах, пытаясь найти хоть какую-нибудь старую примету. И нахожу... По-прежнему напротив аэропорта - разноцветье туристских палаток, а каждый новый рейс, объявленный по радио, приносит все новые и новые группы туристов - москвичи, новосибирцы, свердловчане, ленинградцы, опять москвичи... В верховья Бий-Хема, на Каа-Хем и Белин, в Тоджу, на Азас, Хамсару, и Улуг-О, в Танну-Ола, Цаган-Шибэту, к Монгун-Тайге и, конечно, в Шапшал.
Тува - огромная страна, вместившая зной полупустынь, ледники и горную тайгу, острые заснеженные пики и бурные реки, каждая из которых в разряде сложнейших. Все изменилось в ней, преображается, строится республика, но остается, по-прежнему, туристской Меккой, жемчужиной Азии, ее центром...
А в это время альтиметр, лежащий у меня на коленях, показал 2800, и наш самолет нырнул в черную тучу. Исчез блин Земли, и мы будто остановились, только мимо нас пролетали клочья туч. Откинулся на низкую спинку, попытался пристроиться, закрыл глаза, вспомнил последние дни - суматоха сборов, спешка и чувство новой дороги, новых тревог. Пока все вроде гладко, вот только в Новосибирске на досмотре дотошный сержант вылил спирт из аптечной фляжки, записав в акте «неопознанная жидкость, по словам пассажиров, спирт”. А вот “Дэту” вылить не рискнул, то ли запах узнал, то ли вошел в положение - самого комары заели? А так все нормально. В Кызыле, правда, чтобы переночевать на автовокзале, пришлось купить билеты на автобус, а, переночевав, утром их сдать. Потеряли на этом, но в расходах отметили как плату за ночлег.
Зато теперь летим, это лучше, чем четырнадцать часов на автобусе, да еще по этим дорогам. Часть ребят уже улетела, а мы теперь в роли догоняющих. В этом году вместо очередной экспедиции решили вывести «в свет» новое поколение сургутских туристов, они впервые выходят на маршруты третьей и четвертой категории сложности, у нас же, ветеранов, «четверка» тоже впервые, после целой серии “пятерок” – маршрутов высшей категории сложности.
Садимся в чашу долины, по краям пестрые склоны отрогов, в их плавных линиях резко выделяется четкая геометрия Ак-Довуракского комбината “Туваасбест”, рядом светлые пятиэтажные дома – это город горняков. Разглядеть все не удается, опять натянула пелена серо-черного холодного дождя, и мы, сгорбившись под рюкзаками, двинулись на тракт, догонять своих товарищей. Поздно, вечером, соединив цепочку удачных совпадений, мы увидели сине-оранжевый шатер нашей группы за околицей последнего населенного пункта в долине Хемчика.
Вот и кончилась дорога, для всех к неизвестному, для меня - к местам, в которых я бывал восемь лет назад, к воспоминаниям и сопоставлениям... Начинается новый отсчет, завтра первый день. Вечерний дождь не затянулся, и перед самым заходом солнце мазнуло блеклыми лучами по холодным снегам Менгулека и Орун-Подара. Туда, в темень и хитросплетение хребтов, в нетающие снега Шапшала, лежит наш путь.
День первый

Солнце, яркое солнце сопровождало нас с самого утра. До солнечной поляны с серебристыми головками эдельвейсов нас подвезла попутная машина, что спешила к чабанам на верхние пастбища. С нами вместе в машине группа ребят из Вильнюса. Жаль, что наши пути разошлись, встретимся ли на маршруте, кто знает? Обменялись адресами, пожелали друг другу удачи, им теперь к пику Менгулек, а нам — к снежному конусу горы Ак-Оюк – высшей точке всего Шапшальского хребта.
Светло-зеленая долина, пышная хвоя лиственниц с тянущимися вверх свечками шишек, сахарные головы валунов, разбросанных тут и там, как будто рукой великана, зной, горький дым пастушьих станов, незлобный лай волкодавов, удивленно провожающих нас, и чудо - прозрачная река, прыгающая на порогах, растекающаяся на перекатах, до боли холодная вода на бродах - все это смешалось в единый пестрый калейдоскоп первого дня, радостный и незабываемый. И только вечером после купания в ледяной воде, бивачных хлопот и суеты, растянувшись в палатке, почувствуешь ноющую боль в плечах и в уставших ногах. Первый день дает себя знать.

День второй

Туманное, чистое утро обещает солнечный день. Рядом звуки стада - все как в деревне. А чуть позже, уже в пути, встречаем солнце, оно прорвалось через узкое боковое ущелье и растопило туман, как будто его и не было. А впереди уже искрятся на солнце вечные снега вершин Шапшальского хребта. На привалах стараюсь пристроиться в тень, смотрю, как радуется “молодежь” - многие впервые в таких горах, все для них ново и интересно. За переход не успевают устать, вот и носятся на привале по высокой траве, дают выход неуемной энергии. Но я думаю, это ненадолго. Мое положение выгоднее тем, что я не только знаю, что там, за перевалом, но и предвижу, как быстро кончится этот детский запал, как много трудностей и препятствий впереди у нас, и пока стараюсь просто оценить каждого из новичков. Какими они закончат этот маршрут?
Осталась позади граница леса, вот он темной зеленой шкурой лежит внизу, а здесь, на высоте, буйное цветение альпийских лугов. Все притихли перед этой красотой, кажется, любоваться этой картиной можно бесконечно - оранжевые пятна жарков, синие волны аквилегий и незабудок, дальше - мшистые серо-зеленые валы морен, стальной отсвет скал и белизна снегов. Как вобрать в себя эту красоту, как сохранить, запомнить, чтобы потом, суровой и темной зимой, дома, вспомнить все это и вдохнуть, как свежую струю воздуха, напоенного запахом цветов и трав, и хватит тогда сил дожить до нового лета, до нового свидания с горами...
Вновь шатер туго натянут над нами, закончился еще один ходовой, как мы говорим, день, а все мысли уже торопятся в завтра, ведь предстоит штурм Ак-Оюка, а это высшая точка Шапшальского хребта, его высота 3613 метров. Уже засыпая, я услышал, как застучал дождь по тенту, усиливаясь, переходя из шелеста в сильную дождевую дробь.

День третий

Вот и кончился краткий каприз погоды  солнца будто и не бывало. Низкая облачность повисла над горами. В двадцати шагах ничего не видно. Звуки вязнут, пропадают невдалеке. Цветы сжались, сморщились: кто смог сложил лепестки, кто не успел, просто поник. В чашечках жарков - иней, льдинки. На месте вчерашнего звонкого ручья два мутных широких рукава вздувшейся реки. Слышно, как громыхают камни по дну ручья, перейти его теперь нелегко. Надежд на успешный выход к вершине почти не осталось. Но вслух об этом никто не говорит. Руководит группой Галина Тарасова, она участник всех последних походов и экспедиций нашего клуба, дважды побывала в Якутии. Восходители, а собралась идти на вершину почти вся группа, собираются молча, лишь изредка перекидываясь короткими фразами.
От базового лагеря подъем крут, вначале по пожухлой желтой травке, затем по россыпям курумников, а скоро ноги вязнут в мокром снегу. Остаюсь внизу, в лагере: вчера за день набрали почти две тысячи метров высоты, да еще погода резко ухудшилась, вот и сказался перепад давления. Мне необходимо какое-то время на акклиматизацию.
Вновь пошел дождь. Вожусь с тентом, прокапываю отводные канавки, камнями укрепляю оттяжки. Чувствую, что непогода надолго. Через несколько часов слышу, как спускается штурмовая группа – по лицам и без слов понятно, что ничего не вышло. Наверху они попали в снежную бурю, видимости никакой, к тому же путь восхождения был выбран неудачно, а на исправление ошибки ушло бы несколько часов. В общем, гора не сдалась, нам не довелось ее даже увидеть.

День пятый

О вчерашнем дне вспоминаем неохотно. Только успели после неудачного восхождения спуститься в лагерь, как начал хлестать дождь вперемешку со снегом. Пришлось отлеживаться весь день. Тент местами прорвался, палатка стала протекать, влажность почти сто процентов. Холодно и неуютно. Вечером я читал вслух Евтушенко. Слушали с большим интересом, а за палаткой хлестал дождь. Настроение упало, особенно у новичков. Все молчат. Думают, что же будет дальше. Вот и первая задачка для наших “молодых”, хотя это пока только цветочки.
Пришлось срочно вмешаться: утром поднял всех, и под ледяным ветром и дождем стали сворачивать лагерь. Собрались на удивление быстро и в промозглой мгле двинулись вниз, к лесу. Через полтора часа, спустившись под защиту кедров и лиственниц, мы разбили новый лагерь, разожгли большой костер, у которого сушили промокшие наверху вещи и грелись сами. Ребята сразу оживились, лица повеселели, тут и там стал слышен смех, громкий разговор. Прямо перед нами, на противоположном берегу Чинге-Хема, падает ручей-водопад. В его истоках находится перевал, что был запланирован как запасной. Что ж, пришло время воспользоваться этим запасным вариантом.
Поздно вечером, сидя у костра, один из участников признался мне, что вариант с отходом в лесную зону и отдыхом в эти непогожие дни,  стал для него полной неожиданностью. «Молодежь» была готова преодолевать трудности любым путем. Им и в голову не пришло, что отступление было единственно правильным тактическим решением. Оставаться на верху, мокнуть и мерзнуть, потерять вхолостую боеспособность группы, ее настрой или идти на сложный перевал в таких погодных условиях - было бы решением не только ошибочным, но и опасным.
А вот сегодня совсем с другим настроением мы стали подниматься к перевалу Шивытыг. По склонам вдоль водопада поднялись на плато, по нему вышли к развилке ручьев, а отсюда уже виден и сам перевал. В просветы между облаками пробивается солнце, после трехдневных дождей все отмылось дочиста, на каждой веточке и травинке сверкают хрустальные гирлянды капелек.
Подъем на Шивытыг затяжной, этот перевал для меня непростой - сотый перевал в моей туристской жизни. Поднимаюсь медленно, не торопясь, вспоминаю перевалы, пройденные мною за пятнадцать лет занятий туризмом: первый и на многие годы запомнившийся, как самый трудный, перевал Кедровый из бухты Песчаной через Приморский хребет на Байкале, отмороженные ноги на перевале Иолдо-Айры на Алтае, срыв на перевале Муравленко в Якутии, ночное прохождение бесконечного перевального плато на Приполярном Урале и перевал Анастасии в Орулгане. Впрочем, я помню их все девяносто девять, а через час прибавлю к этому списку еще один – юбилейный. Пытаюсь прикинуть, будет ли у меня двухсотый перевал? Трудно сказать, но до сто пятидесятого надеюсь дожить.
Шивытыг - перевал несложный, 1-А категории сложности, но от этого не намного легче. Намечаю ориентиры на ближайшие сорок-пятьдесят метров, прохожу их, намечаю следующий отрезок. Вот первые ребята уже выходят на перевальный снежник и начинают скрываться за перегибом. Ну вот, последний взлет и передо мной. Ветер бьет в лицо, свежий ветер с Диких озер. Впереди насколько хватает глаз простирается необъятная горная страна, украшенная сверху, как праздничный торт, кудрявыми белыми облаками. Громоздятся остроконечные пики, с них стекают застывшими мантиями ледники, голубые и бирюзовые пятна бесчисленных ледниковых озер кажутся бездонными, а вдали, за хребтом, угадывается простор – это плоское блюдо Чулышманского нагорья.
Возле тура наши уже читают записку карельских туристов, которые прошли перевал месяц назад. Оживление - мне, как юбиляру, вручают коробку конфет. Сотый перевал взят! Делю радость победы, хоть и весьма скромной, вместе с конфетами со своими друзьями. По мелкой осыпи быстро, в темпе «лифта», спускаемся вниз. Здесь гораздо теплее, вот что значит южный склон. Но на этом спуск с перевала не кончается. Еще несколько часов спускаемся мы по крутым каменным сбросам, заросшим кустарником и колючками. От резкого спуска закладывает уши, ноги в коленях побаливают, но уже видна близкая река, пахучий луг в желтых цветах, там и долгожданный привал.
Но на этом день не закончился: предстояло наверстывать время, которое мы просидели в палатке, пережидая непогоду. Уже в пятом часу вечера, отдохнув, мы снова вышли в путь и к ночи вышли к крайним кедрам в верховьях Чоон-Хема вблизи прекрасных Диких озер. Один из таких кедров в три обхвата и послужил нам убежищем. Под его кроной мы установили свой шатер, здесь же оказалась аккуратная горка приготовленных, видимо еще зимой, дров - они были напилены для маленькой туристской печки.
В ясном вечернем небе вспыхивали яркие звезды, в массиве гор легко угадывался провал седловины Мешту-Хемского перевала, какая-то птица суетно кричала в темноте, над огромной верхней долиной. Чоон-Хема раскинулась ночь. Казалось, мы одни в целом мире. Костер прогорел, и лишь слабые всполохи метались по черным углям, когда мы, наконец, улеглись спать.

День седьмой

Утро седьмого дня пришлось начать очень рано. Дежурные поднялись еще затемно, завтрак готовили на примусах, воду пришлось доставать из-под камней чуть ли не ложкой, хотя внизу, под мореной, лежит целое озеро голубой воды. Но спуск к воде по крутому склону из шатких крупных валунов опасен, вот и приходится почти выжимать воду из камней. Вчера нас изрядно потрепал ураганный ветер с дождем и снегом. Застал он нас на безжизненных камнях нижней морены, которую когда-то нагреб сползающий сверху ледник. Едва успели спрятаться под пленку, как налетел шквал, захлопав полиэтиленовыми краями тента, стал рвать его из рук.
В такие минуты, когда все вокруг пропадает в секущем воздух потоке снега и дождя, когда вой ветра заглушает собственный голос, с гребней срываются бурные потоки камнепада, а ты лишь маленькая песчинка в огромном кипящем котле непогоды. Кажется, он занимает все пространство, властен над целым миром, а время вокруг нас остановилось, и конца этой круговерти не будет. Но вдруг все так же внезапно, как и началось, кончается. И даже солнышко проблескивает сквозь черные грозовые тучи. Наверное, в этом году только в таком ракурсе и придется довольствоваться солнечным светом.
А сегодня с утра пока тихо, солнце еще не взошло, но уже достаточно светло, нет теней, и по тому все кажется плоским, необъемным. Впереди уже успевшая надоесть картина — серый снег ледника, кое-где на нем красные пятна - колонии микроорганизмов, выбравших для своего местожительства почему-то именно снег ледника - и рваный, скальный гребень, к которому вплотную поднимается лед. Все выглядит очень просто, но нам-то известно, что это сложный перевал Арсенал, 2А категории сложности, значит, с другой стороны нас ожидает малоприятный спуск, а, учитывая, что спуск на южную сторону, то, скорее всего, это будут сложные разрушенные скалы. Большинство наших ребят не представляют этого, поэтому спокойны и торопятся скорее выйти в путь. Я же весь маршрут ни на секунду не могу избавиться от предчувствия и какого-то неосознанного страха перед неминуемым несчастьем, поджидающим меня. Победить суеверие можно, а вот избавиться от страха – гораздо труднее. Он не дает мне ни спать, ни есть, и сегодня, перед прохождением самого сложного в этом маршруте перевала, мое волнение особенное. Но я не должен его проявить, никто не должен об этом узнать.
Прямо от площадки, где ночью стояла наша палатка, выходим на снег. Идти не трудно, хотя местами проваливаемся по колено. Ботинки промокли, но сырость пока не ощущается, все мысли о предстоящем перевале. Короткий привал на небольшой боковой морене, которая выглядит здесь случайной кучей камней. Кто-то оставил несколько поленьев дров, очевидно, группа, побывавшая перед нами. Ребята прихватывают их с собой - к лесу мы можем выйти только через несколько дней и горючим приходится очень дорожить. Выходим на последний снежный взлет, в стороне стрекочет кинокамера - это Дима Квасов, только в этом походе взявший кинокамеру в руки, пытается запечатлеть подъем группы по крутому склону. Страхуемся ледорубами, ступени в снегу получаются глубокие, и это облегчает подъем. Самый нетерпеливый - Володя Дергунов - уже вышел на гребень, и, пожалуй, не осознавая увиденного, радостно закричал:
- Здесь пропасть!
Я чертыхнулся. Еще в 1976 году в своей первой экспедиции по Шапшальскому хребту мы планировали пройти этот перевал, как думали тогда, впервые. Назвать его собирались Южный, так как он находится южнее вершины Тошкалы-Кая. Но перед самым выездом на маршрут узнали, что этот перевал пройден ленинградцами и назван Арсенал. И вот теперь, спустя восемь лет, я стою на крохотной скальной площадке на этом перевале, где стоять можно только в одиночку, да и то, держась за скальный «палец». Вниз уходит крутой скально-осыпной склон, он проглядывается не более чем на пятьдесят-шестьдесят метров, дальше склон становится более крутым, что там, за перегибом, пока неизвестно. Погода старается не упустить своего шанса снова испытать нас на прочность и начинает громоздить одну неприятность за другой. Сначала задернула пеленой склоны, а потом начала сыпать снежной крупой.
Но наш спуск должен происходить при любой погоде: на самом гребне теперь долго не просидишь. Нашли узкую щель и по ней спустились с гребня метров на пять шесть под каменный бастион, на котором находится перевальный тур. Рюкзаки спускали на веревке и принимали тут же, под скалой. Дальше видим пока единственный путь - кулуар шириной четыре-пять метров, бросаем веревку, закрепляем один конец за скальный выступ и по одному начинаем скользить вниз. Пока не очень круто, и можно все делать быстро, но даже так уходит много времени. Дальше кулуар сужается до двух-трех метров и резко перегибается вниз, просмотреть его больше, чем на десять метров не удается. Связываем две веревки вместе, получается около девяносто метров.
Первым спускается Слава Крылов, вернее Вячеслав Яковлевич. Но по отчеству его у нас не зовут, так как никто не знает, что Славе почти сорок лет. Он серьезный, вдумчивый человек, у себя на работе пользуется большим авторитетом. Вот и сейчас он спокойно собрал веревку кольцами, пропустил её под станком рюкзака, звякнул канистрой (он у нас «бензовоз», вернее, «бензонос») и нырнул в щель кулуара. Мы все стоим по краям кулуара и видим только, как движется веревка. Вот она остановилась на какое-то мгновение, вот пошла снова, наконец, натянулась, и снизу слышен голос Славы: “Веревка свободна”. Сверху спрашиваем, как там дальше, но толком ничего не слышно. Чтобы определиться в обстановке, вниз уходит Галя Тарасова. Пока двигались, на погоду никто не обращал внимания, а тут застряли надолго и сразу стали мерзнуть. Руками, ногами не помашешь - место не позволяет, стоишь, как курица, на одной ноге. На спуск каждого уходит от восьми до двенадцати минут, а группа у нас большая – тринадцать человек. Чертова дюжина! Каждому хочется быстрее пройти этот кулуар, увидеть дальнейший путь, по крайней мере, этого очень хочется мне.
Вот, наконец, и моя очередь. Скольжу по веревке, скалы мокрые, скользкие, хорошо, что веревка амортизирует - местами приходится прыгать с небольших выступов. На дне кулуара мокрая мелкая осыпь, она сползает пластами, иногда из-под ног выскакивает камень, разогнавшись, он, щелкая по краям кулуара, летит вниз. Наконец, вижу в пелене снега фигуру Крылова, он показывает мне куда деться. Освободив веревку, кричу наверх:
- Веревка свободна!
Те, кто спустился раньше, сидят справа от кулуара под защитой скальной стены, мимо пролетают камни из-под ног следующего. Прячусь под пленку и только теперь чувствую, как промок под снегом. Ветер пронизывает насквозь. Под тентом теплее, а главное не видно этих разрушенных сыпучих скал, которым, кажется, не будет конца. По лицам товарищей вижу, что путь и дальше не легче. Прямо под нами отвесная стена, ее высота метров десять, а внизу крутая осыпь, просмотреть которую толком не удается. Зато далеко внизу в редких просветах можно видеть зелень высокогорной тундры и блюдце озера. Все это еще очень далеко - мы сейчас на высоте птичьего полета.
Идет уже четвертый час спуска. Саша Кузьмин - наш кормилец, завхоз по официальному штату, поддерживает нас конфетами, халвой и глюкозой. Народ, так называет себя большинство участников похода, требует более существенных подкреплений, и руководитель дает «добро». Мы тянем время в надежде, что очередной просвет позволит просмотреть варианты спуска. Пока длится перекус, Слава и Галя обсудили вариант траверса влево в обход стены и выход на нижнюю осыпь. Все станет ясно только когда кто-нибудь пройдет по этому пути.
На этот раз связываем все три имеющиеся у нас веревки. Надеюсь, их хватит, чтобы достичь, наконец, подножья этого скального пояса. Опять Слава идет первым. Как ни хорошо под тентом, где уже успели надышать до терпимой температуры, а жить на скале не останешься. Снег теперь пошел большими мокрыми хлопьями, про такую погоду обычно говорят «новогодняя», вот только на календаре начало августа. К нам под полиэтилен доходит известие, что Крылов успешно спустился, и можно продолжить массовую «эвакуацию» желающих. По одному выскальзываем из прозрачного убежища под снег, который тут же облепляет панцирем. Веревка сырая, руки коченеют даже в рукавицах, но глаза боятся, а ноги, как всегда, идут. Повозившись изрядно с узлом, застрявшим под рюкзаком, я все-таки спускаюсь до осыпи, которая уже покрылась свежевыпавшим снегом. Как легко спускаться по ней, видя, наконец, весь оставшийся путь! Все-таки неизвестность – самое трудное в нашем деле! И пусть крупные камни курумника покрылись снегом, «вибрам» скользит на них, и камни норовят перевернуться или хотя бы сдвинуться с места, - все это уже проходимо.
Еще несколько часов двигались маленькие человеческие фигурки по склонам поседевших от снега скал, но к исходу семи часов спуска, мы вышли к зеленым лужайкам. И среди огненных жарков, найдя с трудом относительно сухой пятачок, разбили свой лагерь невдалеке от огромного скального валуна, непонятным образом докатившегося до этой полянки. Снизу от лагеря можно было с трудом разглядеть путь спуска с перевала, который мы только что преодолели, да и сам перевал с этой стороны выглядит, мягко говоря, условно – отвесные скальные стены и маленькая щербинка на гребне.
День кончается, перед сном, как всегда, Тамара Наливкина выполняет свой долг перед обществом - производит запись замеров пульса. Но сегодня это особенно трудно, так как, у кого-то пульс “не прослушивается”, а кое-кто умудрился уснуть, пока засекали контрольные пятнадцать секунд.

День десятый

Привожу в порядок свои записи: после «Арсенала» не было ни настроения, ни времени, чтобы продолжить дневник. Послеарсенальское утро было тяжелым. Всю ночь я не мог заснуть от пронизывающей боли в левой части головы, а утром ребята с удивлением заметили, что мой левый глаз, в котором лопнул сосуд, покраснел от кровоподтека. Я понимаю, что это плата за вчерашний спуск, но самое трудное уже позади. Собирались необычно долго, но когда вышли, быстро вошли в ритм. Уже к полудню были у тура перевала Муштук-Западный. Спуск с него занял десять-пятнадцать минут, скатились, аж пыль поднялась. Сверху успели заметить, что Чулышманское нагорье очень напоминает наши сургутские тундровые пейзажи: до горизонта, в основном, вода и лишь немного суши - кольцами и пунктиром.
Между хребтом и берегом озера Джулукуль тянется цепь увалов. Это ледниковые гривы. Когда-то всю поверхность нагорья занимал один гигантский ледник. Он растаял и оставил после себя эти десятки и сотни озерков, среди которых два очень крупных озера — Джулукуль и Хиндыктыгхоль (что в переводе с тувинского означает «озеро с островом посередине»). Из озера Джулукуль вытекает Чулышман — крупная река, впадающая в Телецкое озеро, сплав по Чулымшану относится к сложнейшей категории «шестерка-супер».
Мы вначале попытались найти дорогу получше, помотались по склону вверх-вниз, но везде одинаково - карликовая березка хватает за ноги, мох, камень, да «оконца» болотистой тундры. Тогда решили идти напрямик. Знали, что где-то здесь, на плато, идет сейчас группа свердловчан, но увидеть ее не надеялись. И вдруг далеко внизу видим цепочку людей. Они нас тоже заметили. Вскоре с удовольствием приветствуем ребят из Свердловска. Они прошли перевал Жигули, и пережидали непогоду, в которую мы попали на Арсенале. У них нет горючего и примусов, дрова на исходе, поэтому торопятся перевалить опять в верховья Чоом-Хема. Нам же дальше, к дальнему краю озера Джулукуль, а от него на перевал Шапшал. Время идет, расстаемся, и, не оглядываясь, расходимся.
Вечер в этот день был тихим, место для лагеря выбрали на берегу уютного озерца диаметром контрольных метров пять. Палатку поставили на высоком холме, чтобы обдувало ветром - боялись комаров. Следующий день с утра принес дежурный дождь, горы все в снегу, видимость минимальная, да и усталость накопилась, ведь отдыхали, так давно, что уже забыл когда. Остаемся на дневку.
Все вроде бы хорошо, но чтобы мы не расслаблялись, к вечеру начало трепать основательно. Ветер усилился до сорока метров в секунду и начал рвать все, что попадалось ему под руку. Центральная стойка палатки не выдержала, чтобы ее удержать, пришлось подняться всей группой и подставить свои спины, как атлантам. Подобное мы уже проходили в прошлом году во время Большой Орулганской грозы в Заполярной Якутии. Снаружи укрепляли остатки тента, заваливали края камнями, но долго такого напора палатка не выдержала бы. Пришлось прямо под дождем и ветром снимать ее, перетаскивать и устанавливать заново внизу в чаше небольшого озерка, где берега надежно укрывали от шквального ветра. Удалось сохранить сухими только самые необходимые вещи. В палатке разожгли примусы, и скоро из-за пара и тумана трудно било различить даже сидящего рядом. Чтобы быстрей скоротать время, сразу же улеглись спать. Перед этим палатку обвязали основной веревкой, обложили камнями и теперь были спокойны, что она выстоит при этом ураганном ветре.
Все это я написал уже задним числом, на привале на дальнем конце озера. С утра, проснувшись в стопроцентной влажности, как в тропическом лесу, мы поторопились собраться и выйти в путь, благо от вчерашней бури остались только порванный в лохмотья тент и промокшие вещи в палатке. Пока на жарких прутиках сухой березки и вереска готовился обед, на ветру сушился купол палатки. Он надувался, как парашют, и казалось, вот-вот вырвется из рук. Тем временем, разглядывая покрытый свежим снегом хребет, мы обсуждали, где же находится перевал Шапшал. Я увидел четкую линию, пересекающую наискосок крутой, кажущийся совершенно отвесным, склон. Возможно, это тропа, ведущая на перевал, но я придерживаю свою версию в надежде, что найдется другой, более доступный вариант подъема на перевал. Время обеда прошло, пора в путь. За спиной осталась серая вода Джулукуля, а впереди надвигалась белая стена Шапшала.
Эту запись я заканчивал уже в лагере на Шуе. Кругом лес, надежный теплый лес, рядом шумит река, на другом берегу стоит юрта чабанов, а в пятидесяти метрах от нас лагерь ленинградских туристов. Костер щедро отдает тепло, вокруг свои и чужие вещи, все сохнет, освобождается от накопившейся влаги. Серп луны повис над перевалом Шапшал, отражаясь в серебре снежных склонов. Всего пять-шесть часов назад мы были там: били ступени в мокром снегу, прятали лица от ветра и долго-долго спускались вниз, к теплу, к костру.
Вот если бы можно было бы записывать все одновременно с происходящим. Идти и записывать на пленку все ощущения, мысли, чувства. А так, кажется, что записывает память, а она - очень коротка. Вот ты достиг цели, преодолел еще одну ступень, и в мыслях и желаниях весь уже впереди. А все, что было, трудно восстановить, а восстановленное сухо и кратко и лишь по схеме напоминает пережитое. Но что-то все-таки остается, оно прячется где-то в самых укромных уголках твоей памяти, делает тебя совсем другим, и это пережитое позволяет увидеть твое настоящее совсем другими глазами. Разве радовались бы так мы этому нехитрому огню костра, если бы не хватили сполна бури и снега на «Арсенале» и «Шапшале»?
Смотрю на своих товарищей: прошло всего десять дней, а как они изменились! Не только внешне - обгорели да обветрились, лица и руки огрубели, глаза искрятся каким-то внутренним светом, они и повзрослели, стали мудрее, чище, лучше. Этих дней уже не забыть, не вычеркнуть ни из жизни, ни из памяти. Нет той суматохи у костра, что в начале путешествия, глупой щенячьей суеты. Люди поняли цену многим простым вещам - теплу, огню, руке друга, молчанию, а главное, самим себе. Впереди еще новый круг маршрута, те же снегопады под перевалом Магистральный и неожиданный обелиск погибшим ребятам под склонами пика Первомайский. Там в списке первым стоит имя Яши Крома. Они погибли под лавиной 1 мая 1980 года, и мы, пройдя новый перевал в горах Сунтар-Хаята в 1981 году, назвали его именем Якова Крома - поэта, журналиста, туриста, жизнь которого оборвалась в самом расцвете.
Был и последний перевал. Склоны, напитавшись снегом, затаили опасность - лавины. Но лавина не дождалась ребят и сорвалась с перевала, а по ее спине, по безопасному теперь пути, они спустились к своему последнему костру в этом походе. И уже на следующий день машины, а потом и самолеты понесли домой, через лето и август, унося от вечных снегов Шапшала, подаривших радость победы, незабываемую красу величественных пиков, горных озер, бурлящих рек.

Последнее кольцо ребята проходили уже без меня. Есюнин, Крылов и Маша Егорова уходили с маршрута раньше. Они были участниками «тройки», маршрут которой оканчивался в Шуе. Я решил уйти с ними. Впервые в своей туристской жизни, устав от ожидания несчастья, сломавшись от этого тяжелого, несчастливого года, я сошел с маршрута. Решил поехать в Питер и провести оставшиеся дни отпуска вместе со своей старшей дочерью Иришкой. Я шел по тропе вдоль уютной долины Шуя и казнил себя за слабоволие. Когда на третий день показались крыши домов поселка Шуй, я твердо решил, что не сдамся и не брошу свое экстремальное увлечение, а совсем наоборот, на следующий, 1985 год, я назначаю исполнение своей «голубой» мечты – покорение Корякского нагорья.
С таким твердым решением, подводящим, как я считал, окончательную черту под сомнениями и страхами всего этого столь драматического года, я поехал в Лугу, где меня ждала Ирина. Мы вместе с ней бродили по прекрасным старым улицам Ленинграда, а я думал только о предстоящей экспедиции.
1 ноября был дан старт подготовке, и в список кандидатов на восемь мест в команде были включены восемнадцать человек. Все мечтали попасть на Край Света, на Корякское нагорье. Никто не ожидал, что этот трудный и драматичный год сумеет все-таки забрать свою жертву в последний момент, поэтому все, что произошло 2 декабря 1984 года, было для  всех неожиданным и жутким ударом.

2 декабря – черный день

Подготовка к экспедиции на Корякское нагорье была организована не менее тщательно, чем экспедиция в Орулган. Правда, теперь не требовалось готовить команду два года, ведь в Сургуте уже был настоящий туристский клуб «Югория». Ребята, включенные в список кандидатов, имели опыт и зимних походов, сплавлялись по рекам, прошли Орулган и Шапшальский хребет, а ведь еще в состав команды безоговорочно входили Сергей Савин – бесспорный лидер команды, Галина Тарасова и ребята из томского клуба «Пилигрим».
Среди кандидатов в команду были два молодых парня, только что окончивших институт, два Андрея. Оба парня во время учебы в институте занимались туризмом и имели солидную подготовку, правда, оба предпочитали водный туризм, но все равно, это были не новички. Андрей Семенов окончил Уральский политехнический институт, а второй Андрей (к сожалению, я не помню его фамилии) был выпускником Томского политеха.
Был конец ноября, и мы в клубе шумно обсуждали предстоящие «выпускные экзамены» школы лыжного туризма – походы первой категории сложности. Обычно такие походы проходили по Сургутскому району - не очень разнообразному в плане рельефа и красот, но своими суровыми погодными условиями, автономностью и сложностями полевых условий достаточно серьезному для первого испытания.
Помню, в тот вечер Андрей Семенов стал высмеивать маршруты по ровной, как стол, тундре сургутских замерших болот, за их несерьезность, настаивая на том, что в походы ребят надо отправлять на его любимый Урал. Я возражал Андрею, что походы по Уралу потребуют гораздо больших денег и затрат времени, ведь до Свердловска два часа самолетом или сутки поездом, что совершенно нецелесообразно при испытании человека в его первом в жизни походе. Вот тех, кто продолжит заниматься после нескольких дней лыжного перехода по тундре, можно готовить к нормальным лыжным походам по Уральским горам, обычно такие походы планировались на март месяц. Андрей был сильным, высоким, хорошо сложенным парнем, спортивным и очень уверенным в себе. Последними его словами в тот вечер были:
- Походы вокруг Сургута – это детский лепет, они ничему не научат и неинтересны настолько, что отобьют желание у любого. Это просто скука!
Убедить я его не мог, вообще в спорах очень редко рождается истина, обычно каждый остается при своем мнении, а рассудить может только сама жизнь. Мы расстались тогда на высокой ноте, чуть ли не рассорившись, что вызвало у меня неприятный осадок, заставивший думать о том, что в команду такого самоуверенного участника я брать не хочу. Я не мог даже предположить, что жизнь рассудит нас уже через двое суток.
Я, наверное, потому и не запомнил фамилии второго Андрея, что он был спокойным, тихим, хотя тоже очень здоровым и сильным парнем. Наш разговор с Семеновым произошел в пятницу вечером, 30 ноября. В клубе уже планировали мероприятия по встрече Нового года, была идея выбраться большой компанией в избушку на Каменном мысу, который находится на безлюдном левом берегу Оби напротив Сургута. Андрей Семенов вызвался со вторым Андреем, с которым они вместе работали и подружились уже в Сургуте, сбегать в воскресение на разведку, чтобы оценить состояние и размеры этой избушки. Это была наша последняя встреча, таким я и запомнил Андрея Семенова – яростным спорщиком, человеком, не сомневающимся в своих силах и считающим, что все остальные должны быть такими же.
Разведку Семенов назначил на воскресение, 2 декабря. Второй Андрей работал инженером на ГРЭС и в ночь с субботы на воскресение дежурил в диспетчерской. Договорились встретиться утром, часов в десять у моста неподалеку от Дома пионеров. Семенов пригласил на воскресную лыжную прогулку знакомых еще по Свердловску ребят – супружескую пару. Они тоже в институте занимались туризмом, а в Сургуте жили, как и Семенов, всего несколько месяцев. У молодоженов оказалась всего одна пара лыж на двоих, и муж, как настоящий мужчина, уступил их жене, а сам остался дома.
Погода с утра была прекрасная – легкий морозец, всего двенадцать градусов, ясное небо, солнышко. Обь в окрестностях Сургута разливается на несколько проток, а всего ее пойма достигает в ширину трех-пяти километров. Каменный мыс был напротив городского района, который в Сургуте называется «речной порт». Ребята были на беговых лыжах. Девушка, я тогда не запомнил ее имени и только сейчас, спустя восемнадцать лет, узнал, что ее звали Ольга Кузовлева, оделась потеплее, ее иначе не отпустил бы заботливый муж. А вот оба Андрея оделись по-спортивному, причем у Семенова были капроновые лыжные штаны прямо на голое тело и всего одна пара носков.
Встретились вовремя и побежали по реке, беря несколько наискосок, сразу на мыс, до него было, наверное, километров семь-восемь. Избушку, кажется, нашли, посмотрели, потом никто этой информацией так и не воспользовался, поэтому подробностей я не знаю.
Стали возвращаться в город. Декабрь, как известно, месяц с самыми короткими днями, а на Севере это особенно ощутимо - в третьем часу дня уже наступают сумерки. По дороге назад Семенов умудрился сломать лыжу на какой-то кочке или ямке. На реке местами был твердый наст, и Андрей снял лыжу и покатил потихоньку на одной. Но вскоре провалился и даже намочил ногу. На реке в это время сидело множество рыбаков - любителей подледного лова. Скорее всего, Андрей и провалился в такую вот незамершую еще лунку.
Совершенно неожиданно, как это часто бывает на Севере, стала портиться погода. Поднялся сильный ветер, и температура воздуха стала падать. Нет, она не упала до пятидесяти градусов мороза, и даже не спустилась ниже тридцати градусов. Говорят, что было градусов двадцать два-двадцать пять мороза, но и поднявшийся ветер был сильнее двадцати метров в секунду. Обычная лыжная прогулка превратилась в серьезное испытание.
Вот вся ситуация на 15 часов: двое ребят и молодая женщина посреди заснеженной Оби, у одного из парней сломана лыжа, нога промокла и теперь замерзает. Погода при двадцати пяти градусах мороза и ветре двадцать метров в секунду приобретает «жесткость» примерно 40-45 градусов мороза. Темнеет, и уже видны огни микрорайонов Сургута. До крайних домов города напрямик не более трех километров. Рыбаки быстро разбегаются и разъезжаются со льда.
Андрей Семенов, как лидер группы, так уж сложилось с самого начала, решил отправить второго Андрея в город за лыжами и теплой одеждой для него, а сам с Ольгой возвращается на левый берег. Здесь, как он знает, есть кордон лесничества. Там большой дом, ребята видели его по дороге на Каменный мыс, в нем они и подождут запасные лыжи и одежду. Возможно, Семенов попросил, чтобы Андрей позвал кого-нибудь из ребят на помощь. Так группа разделилась: Семенов и Ольга пошли назад к левому берегу на кордон в избу лесника, а Андрюша-второй, уставший после бессонной ночи, тоже сильно замерзший, пошел на лыжах в сторону города.
Проваливаясь одной ногой в снег, Семенов не мог быстро идти, но в пятом часу вечера они с Олей дошли до кордона. Большой дом был крепко заперт. Из трубы еще шел дымок, но лесник ушел в город, и мог вернуться только поздно вечером. Ребята, как выяснилось позже, разминулись с лесником всего на пятнадцать минут. Андрей пробовал залезть в дом через окна, но на них были крепкие решетки, через крышу, но и так дом был неприступен. Его надежно защитили от несанкционированного вторжения, ведь в окрестностях много «бичей», которые не упустили бы возможность его разграбить. Рядом с домом стояла крепкая баня, срубленная из шпал. В ней предбанник, парилка с печкой, дрова, рядом сено. Семенов и Оля зашли в баню. В ней можно было спрятаться от ветра, а у Андрея в кармане оказался коробок с тремя спичками, помните, как и у меня весной этого же года на Амзасе! Он сильно торопился. Сломал спички и не смог разжечь огонь. Оля растерла ему ноги своими шерстяными варежками, и Андрей скомандовал:
- Ладно, пойдем в город сами.
Отсюда до домов Сургута было не более двух километров. Одна протока шириной метров восемьсот, потом остров, а за ним вторая протока - еще около километра шириной. Спустились с высокого берега, на котором стоит кордон, на лед, прошли несколько сот метров, и Андрей упал. Дальше идти он не мог, ноги совсем его не слушались.
- Оля, беги, позови кого-нибудь на помощь, я не могу идти!
Ольга пыталась его тащить, но сил у нее на это было недостаточно. Она была обычной женщиной, маленького роста, а Андрей, все-таки, выше ста восьмидесяти сантиметров. Тогда Оля побежала к городским огням, которые казались так близко, да они и были близко, если бы не такие условия. Пробежала протоку, обогнула остров и тут, оглянувшись, увидела на острове фонари, дом и какие-то строения. Это была топливная база вертолетного отряда, и в ней всегда круглосуточно дежурили рабочие.
Девушка добежала до домика, подняла находившихся там людей, и они вместе с ней вернулись к Андрею Семенову, который все это время пытался ползти по льду Оби. Он был в сознании и даже что-то говорил, может быть, даже шутил. Его подняли на руки и принесли в дом, в тепло. И в тепле он стал терять сознание и опухать, вернее, отекать. Вертолетчики стали делать ему искусственное дыхание, а сами тем временем пытались вызвать срочную помощь. Дозвонились в «скорую помощь», машина подошла к берегу, но врач отказался идти по тропинке через протоку к базе, а требовал доставить пострадавшего на берег, к машине. Пытались даже вызвать вертолет, но при таком ветре вертолеты уже не летают.
Пока Андрея растирали, делали искусственное дыхание, он приходил в себя, как только переставали стимулировать, терял сознание. Время шло, по рации связались с дежурным по городу, кричали, что человек умирает, сделайте хоть что-нибудь. Оля была все время рядом, но ничего не могла сделать - вокруг было столько взрослых людей, не верилось, что они не смогут помочь Андрею.
Уже за полночь дежурный по городу прислал милиционера и несколько человек из «пятнадцатисуточников». Они прошли по тропинке до базы вертолетчиков, положили Андрея на одеяла, взялись за четыре угла и принесли его к машине «скорой помощи»… уже мертвым. С берега его отвезли сразу в морг. Олю довезли до дома, где ее муж уже сходил с ума, так как не имел никакой информации, а с момента ухода жены на лыжную прогулку прошло почти пятнадцать часов.
Утром в понедельник я пришел на работу, и мне сразу же кто-то позвонил и сказал, что Андрей Семенов вчера замерз, а вот второго Андрея до сих пор нигде нет. Мы подняли по тревоге всех ребят из турклуба и тут же поехали на пойму. Был серый день, вчерашний мороз спал, и в воздухе кружились мелкие снежинки - просто вымерзшая влага. Мы приехали на городском рейсовом автобусе к крайним домам города. Прямо перед нами на расстоянии всего восьмисот метров лежал остров с базой вертолетчиков, с их огромными резервуарами для авиационного керосина. По тропинкам туда-сюда ходили редкие прохожие, на льду сидели рыбаки в своих огромных тулупах и валенках, а вдоль берега на зимнюю «спячку» притулились десятки больших и маленьких судов. Детвора бегала на лыжах по реке, скатывались на санках с крутого берега, невозможно было поверить, что вчера здесь произошла такая трагедия!
Я очень надеялся, что второй Андрей спрятался где-нибудь в хибарах-избушках «нахаловки» на берегу реки, ну, в крайнем случае, может быть, он укрылся в каком-нибудь суденышке и сейчас не в состоянии двигаться сам. Мы так надеялись, что он остался живым! С большим трудом удалось расспросить оставшуюся не только живой, но даже и не простудившейся, Ольгу – муж не хотел никого к ней подпускать, понятно, в каком стрессе находилась женщина, на глазах которой скончался от переохлаждения ее товарищ. Тем не менее, только она могла нам помочь. Оля собралась и пошла с нами, показывая, как и где они расстались, куда дальше пошли с Семеновым, и в каком направлении ушел Андрей за помощью. Мы разделились – одна группа пошла напрямик к домам, а я с другой вернулся к кордону лесника, полагая, что Андрей мог не дойти до города, а повернуть назад в спасительное, как ему могло показаться, тепло избы лесника.
Вот тут я и увидел следы Семенова и Оли, и, главное, три сломанные спички, брошенные тут же в бане, и коробок. Я осторожно взял их, потом нашел тут же в бане кусок газеты, охапку соломы, растопку из мелких щепок, взял несколько тонких поленьев, и, замирая, не дыша, как в марте этого года на Амзасе, зажег сломанную спичку, а потом разжег огонь. Если бы Андрей знал, что на конце этой спички его жизнь, он не стал бы так бросаться ею. Я зажег все три спички! И в этот момент я вспомнил наш последний разговор и беспечное чувство собственной силы и неуязвимости, которое исходило от молодого, полного жизни Андрея Семенова, уже через день погибшего при самых нелепых обстоятельствах.
Второго Андрея нашли быстро. Он сидел, скрючившись под небольшим кустом. Видимо, усталость свалила его. Он присел отдохнуть, заснул и больше уже не проснулся. Молодой, двадцатидвухлетний парень замерз в нескольких сотнях метров от пятиэтажных домов, в каждом из которых в это время сотни людей садились ужинать, смотрели телевизор, распивали бутылочку. Никто, кроме самих ребят, не был виноват в их смерти. Конечно, врач мог придти на базу, но смог бы он оказать на месте достаточную помощь, я не знаю, в общем, не хочется мне проводить расследование. Слишком все страшно и очевидно было тогда и не забывается ни на миг сейчас. Сегодня 2 декабря 2002 года, и я, как каждый год в этот день, вспоминаю этих двух Андреев. И никогда не смогу их забыть.
Недавно, читая книгу Николая Рундквиста «Самая прекрасная дорога», я узнал, что Андрей Семенов был другом Анатолия Янцена – товарища Рундквиста по его экспедициям, и в 1990 году в Олюторских горах на Корякском нагорье именем Андрея Семенова был назван перевал. Хорошая память!
А у пережившей эти события и обоих Андреев Ольги вскоре родилась дочь, которой сейчас уже почти восемнадцать лет.