Леший Глава 17. Средство от запора

Глава 17.
Средство от запора.

-Здорово, мужики! – Анемподист остановился у калитки, облокотился о неширокие тесины обеими руками. – Куда наладились?
-Известно, куда! – Сидящий с краю широкой, метра в три длиной, лавки из старой тёсаной половицы, притараненной с разобранной церкви и по причине чуть не окаменелого ее состояния ни на что другое в хозяйстве не пригодной, Иван махнул недокуренной, чуть не с палец толщиной, самокруткой в сторону фермы. – Стайки телятам к зиме готовить.  Вчера тёсу напилили немного, пока у Федьки вал отбора мощности не накрылся, дак может и хватит наместо  пропрелых. Пол, поди знаешь, ишо посядни перебрали.
-А ты, дядя Аник, присаживайся с нами, если не торопишься, - подал голос  Венька. Он после школы уже второй год ждал призыва в армию и работал с мужиками по наряду, куда пошлют.  Парень он был скромный, тихий, исполнительный, но уж чересчур зачуханный. А по-другому-то и быть не могло, потому что мать его, Егоровна, баба больно крутая. Она и на ферме, где уж лет двадцать была заведующей, три раза свой приказ никому не повторяла. Особенно побаивался ее скотник Михеич. Один раз пьяному скажет прибраться, другой, а потом как ****ызнет, чем попало, у того сразу и хмель из головы выскочит. Тут же за вилы или лопату хватается и  скребёт половицы, как в доме на троицу. Она и сына в строгости вырастила. Венька тоже никогда сызмальства не ждал, чтобы матка три раза повторяла. Рос-то он без батька да бабки с дедкой, защиты ждать неоткуда.
Когда с кем куда на работу отрядят, народ не нахвалится. Ещё совсем пацаном был, а работал не хуже мужика какого, хоть и не в мать статью вышел, вырос какой-то болезненный, но жилистый и до дела злой.
Только Анемподист присел, как председатель подъехал.
-А чо это вы тут прохлаждаетесь-то, мужики? Уж когда про телятник было сказано? Да за это время можно бы  полдела сделать, а вы тут всё баклуши бьёте. Это, поди, ты, Анемподист Кенсоринович, их байками своими от дел отрываешь?
-Да мы это, - заступился за Лешего Иван, - Степана ждём.
-А то вы без Степана дорогу к телятнику не знаете!
-Да ты это не кипятись, Иван Степанович, щщас мы это, быстрёхонько…
-Быстрёхонько-то вон кошки скребутся, от того и котята слепые на свет появляются. В чём загвоздка-то, спрашиваю?
-Да у Степана то ли запор, то ли ишо што. Никак  облегчиться не может. Уж полчаса ждём, - Иван привстал и снова полез в карман за кисетом. Магазинное курево он не признавал ни в каком виде. Махорку для самокруток  Марья выращивала ему на своём огороде, сушила на повети, потом переносила на полати, с полатей – на негорячую печку и так доводила листы до рассыпчатого состояния.
Председатель посмотрел ему под ноги.
-Да ты уж вон сколько тут насмолил! Окурков-то куча целая.
-А их потом Степанов козёл сожрёт. Ох и падок, скотина, до окурков.
Про Степанова козла и так все знали. Обычно стоит только мужикам сесть на перекур, особенно возле магазина, где любил пастись до отвратительности вонючий из-за своей потенции Борька, как он тут же и объявлялся. Ходил от одного к другому, легонько подталкивал  рогами за колени и тихонько блеял. Мужики давали ему почти докуренную папироску, он делал что-то вроде попытки затянуться, выплёвывал, смешно оттопыривал нижнюю губу и издавал протяжное фырканье, оскалив жёлтые то ли от табака, то ли от травы зубы. Потом козёл копытом гасил огонёк папиросы, аккуратно подбирал окурок, медленно и  старательно жевал, снова оттопыривал губу  и как будто насмехался над угостившими его мужиками.
Эта церемония из раза в раз повторялась вплоть до мельчайших деталей, вызывая  громогласный хохот всей компании. Но стоило мужикам отказать Борьке, особенно, если только-только уселись, и было жалко едва прикуренной папиросы или сигареты, он спокойно отворачивался, пару раз обходил компанию стороной, изредка наклоняясь, чтобы щипнуть несколько не притоптанных травинок, и всем своим видом давал знать, что ему нет никакого дела до этих жадных курильщиков. Когда за разговорами мужики забывали про ошивающегося рядом козла, он разбегался и бил рогами сидящего к нему спиной, вкладывая в удар всю свою силу и немалую массу. Мужик от удара, как правило, летел на землю кубарем под хохот всей компании, а Борька спокойно отходил в сторону и косил глазом в ожидании угощения, на которое пришлось ему намекать столь агрессивным способом.
Уж и драли козла за такие проделки, но он обиды всё равно никому не прощал, просто, запомнив лупившего его мужика, именно его выбирал в следующий раз своей жертвой.
Иван носком кирзового сапога подправил кучку окурков, придвинул их к столбу лавки, чтобы ненароком не наступить, и начал сворачивать из куска газеты новую папиросу.
-Вы, мужики, со мной не шутите, - начал сердиться Иван Степанович. – Куда Степан делся? Проспаться со вчерашнего не может? Так я его счас в чувство-то приведу!
-Да у него и правда запор случился, - подал голос Венька. – Он обычно-то пока всю газету не прочитает, не подотрётся, а сёдни мог бы уже и две прочитать, а всё нету. Кряхтит вон! Сюда слышно.
В это время  и вправду из туалета послышалось натужное кряхтение Степана. Туалеты в деревнях делали сразу за крыльцом, с наружной стены двора, чтобы там не было вонько, да при такой архитектуре и содержимое выгребать по весне намного удобнее. Оторвал три-четыре доски, и вот тебе, пожалуйте, доставай на грядки всё, что за зиму навалили. А у Степана, как у хорошего хозяина, и доски отрывать было не надо. Он их сколотил щитом и на две вертушки приладил. Отвернул вертушки, снял щит целиком, и весь туалет открыт для доступа.
 Вот Леший и говорит:
-А ты, Венька, вон крапивину сорви, да снизу Степана-то поторопи маненько.
Венька парень старательный, без выкрутасов. Стоило просьбу старших услышать, как тут же без раздумий исполнять пошёл. Надел на правую руку  брезентовую верхонку, сорвал у стены  несколько чуть не в метр длиной старых до невозможности колючих стеблей крапивы, вертушки отвернул, щит наклонил и давай вверх, в сторону очка этим своим букетом совать.
В тот же миг из туалета раздался громкий вой, какой-то нечеловеческий рык, в котором без труда можно было разобрать самые отборные матюги, адресованные  кому-то неведомому, его матери и самому господу богу. Еще через несколько секунд Степан, держа одной рукой не застегнутые штаны, выскочил на улицу,  сразу понял, в чём дело, и, путаясь в спадающих портошницах, помчался за убегающим от греха подальше Венькой.
-Я тебя, вы****ок, убью сейчас на хрен! Попадись только на глаза! Руки поотрубаю, падла этакая, - вслед махом перелетевшему через изгородь Веньке кричал Степан, остановившись у забора, потому что перелезать через жерди мешали незастёгнутые штаны.
Мужики на лавке со смеху держались за животы. И даже обычно сдержанный на эмоции председатель колотил себя по ляжкам и приговаривал:
-Ой, молодец, Венька! Вот средство-то от запора  придумал, лучше некуда! И, главно дело, покупать у фершалицы не надо, бесплатно растёт.
-Сверчок поганый! – ругался Степан. – Вся жопа огнём горит, а муди прямо полыхают. Сучёнок! Ну, я ему устрою! Век помнить будет…
-А ты, Степан, муди-то в ведро с холодной водой окуни, может, полегчает, - участливо присоветовал Анемподист.
-Да пошёл ты со своими рецептами, знаешь куда?! – зло огрызнулся пострадавший, но волна дружного хохота заглушила остаток его длинного монолога.
Минут через пятнадцать мужики отправились в сторону телятника. Степан шёл враскорячку, то и дело потирая промежность. Венька держался на расстоянии, опасливо озираясь: не догоняет ли его обиженный сосед.