Леший Глава 20. Похмельное утро

Глава 20.
Похмельное утро.

Фёдор вышел на крыльцо, закинул руки за чугунно тяжелую голову, потянулся до хруста в суставах. После вчерашней окрошки на браге пучило,  и чтобы хоть немного ослабить живот, Федор громко пёрнул. Ничего не подозревавший петух, с испугу подскочил, взлетел на покосившийся огород, который держался на честном слове да вымахавших чуть не с руку толщиной репейниках и неистово жгучей крапиве, вытянул шею и, снимая стресс, заорал во всю глотку. Его испуганный крик услышали петухи соседних домов, всполошились, что проспали зарю, и тоже во всю мочь загорланили, в который уже раз призывая утро.
Куры, деловито кудахтая, вереницей поспешили на лужайку перед крыльцом в ожидании завтрака.
-Да кыш вы, пернатые, - пнул Фёдор ближайшую квочку, и вся разнопёстрая стая россыпью разлетелась по сторонам, а испуганный петух снова загорланил во всю глотку, подавая пример остальным пеунам деревни.
-Ети мать! – беззлобно выругался Фёдор,   присел на ступеньку, упёрся локтями в колени и ухватил обеими ладонями голову. Она просто разламывалась от боли. Но не смотря на  дикое состояние и жуткий привкус во рту, будто закусывал помётом из курятника,  Фёдор погрузился в воспоминания о вчерашнем. Сначала скосил Ваньке густую отаву на луговине, выпили, потом отсоединил косилку, подцепил волокуши и привез  Степану два стога сена. Или один?
-Блин, ни хрена не помню…. не… вроде два. Дарья выставила самогон. Епттать! А трактор-то где? – Фёдор через силу поднялся и с превеликим трудом дошёл до ворот. Трактор, приткнувшись радиатором в изгородь из полусгнивших жердей, был на месте. – Ну, слава богу! – И тут Фёдор вспомнил, как вся семья Богдановых провожала до трактора своего благодетеля, который привёз сено, как он не мог дотянуться ногой  до высоко расположенной подножки своего «Беларуся», норовя опрокинуться навзничь, как его подталкивала в задницу жена Степана, чтобы втиснуть в узкую дверку кабины…
-Блии-ин! А вот в следующий раз я её где-нибудь так буду подталкивать за её пышную жопу, - устало соображал на эротическую тему Фёдор, потирая виски.  Голова болела, хотелось выпить, но ещё сильнее хотелось отлить. Фёдор расстегнул ширинку, с превеликими трудностями отыскал скрюченный от ежедневных пьянок крантик, и мощная струя  оросила брючину, потом рука хозяина направила струю в сторону, и она стала хлестать на буйно растущую у ворот крапиву.
Пока опорожнялся мочевой пузырь, к Федору постепенно возвращалось сознание. Вот блин! Может и правда говорят, что моча в голову ударяет? Ведь пока не поссал, не вспомнил, что в дальнем углу двора стоит за лопухами бидон с брагой. Поставил её тайком от Олены еще недели две назад, когда ездил с мужиками на моторке в район и по случаю прикупил там на рынке свежих дрожжей. На такой жаре, что стояла в последний месяц, брага не только могла добродить, но и скиснуть. И Фёдор отправился дегустировать, внимательно осмотревшись, чтобы не увидела тайник жена и не доглядела вездесущая соседка - бабка Нюриха. Эта старая ****ь, кажется, никогда не смыкала глаз и потому  всегда и про всех знала всё.
Фёдор пригнулся, чтобы из-за густых зарослей крапивы его не было видно из окон Нюрихи, и крадучись начал пробираться за двор.
-Вот ёптать! У себя дома, как партизан должен по-пластунски ползать, - снова беззлобно подумал Фёдор, но сознание уже было занято предвкушением опохмелки. – Только бы Олёна не прознала, что у меня там тайник. Но ей, занятой тремя ребятишками да заботами по хозяйству, похоже, поисками фёдоровых кладов заниматься было некогда.
Бидон стоял на месте. Фёдор откинул крышку, наклонился, и в нос так сильно ударило запахом настоявшейся браги, что мужик отшатнулся.
Вернулся к крыльцу, где на приступке лежал ковшик, которым Олена на днях дозировала навозную  жижу, чтобы подкормить лук, сполоснул его в бочке с водой и стремительно помчался к бидону за опохмелкой.
Ковшик уже почти прозрачной браги боль с головы не снял, но зато тут же привнес хмельное расслабление. Фёдор сел прямо на крапиву, прислонился спиной к прохладному от ночной сырости бидону и блаженно вытянул ноги.
-Эх, вот она благодать…
Эта благодать у него почти не проходила все четыре года после женитьбы на районной красавице. Познакомился он с ней на совещании передовиков, где ему вручали грамоту за успехи на уборке урожая, а она, этакая жидконогая финтифлюшка, фоткала всех подряд. И его тоже ослепила вспышкой, а потом и своей красотой. А когда во время  обильного застолья подошла к нему взять интервью, он совсем  потерял голову - и от выпитого, и от журналистки. Ой, каким красавцем он тогда был! И потому не удивительно, что и Олена на него повелась. Чтобы не глушила разговор  громкая музыка, они по безлюдному коридору  отошли в какую-то дальнюю комнату Дома культуры, где она включила свой диктофон и стала задавать дурацкие вопросы про то, как ему удалось добиться таких высоких результатов, да не мечтает ли он стать лучшим комбайнером области, да кто у него родители, да есть ли девушка, и не хочется ли попробовать себя в роли хозяина земли  - стать фермером.
 Он, конечно, хотел! Но не фермером стать, а ее…  Вот прямо тут, на диванчике в этой комнатушке, разложить да впиндюрить по самые не могу.  И так ему этого захотелось, что не успела еще она выключить свой диктофон, как он сграбастал её в охапку и потащил к дивану. Она сопротивлялась, говорила что-то типа «Не  надо…», но ему было надо, и он уже ничего не видел и не слышал. Завалил девушку на диван, задрал на ней коротенькую юбчонку, сдернул колготки вместе с узенькими трусиками, в один миг выпростал своего бойца и навалился всем телом на не ожидавшую такого окончания интервью корреспондентку. Она еще и опомниться-то не успела, как он опростался в неё, не задумываясь ни об ужасающем СПИДе, ни других болезнях, ни о возможных последствиях.
А они-то как раз и наступили. Когда через два месяца Фёдор, все это время фантазировавший о том, как он с корреспонденткой долго-долго (блин, придумается же - ведь он никогда дольше двух минут держаться не мог) занимается сексом на большой кровати с шелковыми простынями (видел как-то в кино), собрался-таки в район, а там нашел и редакцию, и саму Олену, она будто ушатом холодной воды его окатила: забеременела, говорит, после того изнасилования.  Ёпттать! Час от часу не краше!  Он и ляпнул: «Дык, это, выходи за меня замуж…»
Она и согласилась. И потому, что была беременна, и потому, что журналистика оказалась ей не по зубам, на что редактор уже не просто намекал, а открыто советовал искать другую работу. Например, в библиотеке.
А потом была деревенская  свадьба, на которой невеста не переставала щебетать, какая в их деревне красота, какая необычайно удивительная природа, какие милые и сердечные люди. В давно пустовавшем доме, который достался им почти даром да и то в долг, она сразу же после свадьбы начала распоряжаться. А чё там распоряжаться? Ети мать, распорядительница! Сама ни дня в деревне не живала, а туда же – командовать. И заело Фёдора: мужик он или не мужик?! Один раз дома воспитательное с мордобитием  мероприятие устроил, второй… Угомонил...  Да толку-то? Она же ни хрена делать по дому не умела, ни хозяйством заняться, ни поесть вкусно приготовить, ни с русской печкой управиться, ни со скотом обрядиться. Да, главно, (!) и учиться-то этому не хотела. Призвание женщины, мол, в другом. Ну, Федор еще пару раз кулаком призвание женщины и её место в современном обществе  указал…  Но как была неумехой восторженной, так и осталась прихехе этакой. А тут еще дети один за другим, скандалы по любой мелочи,  и Фёдор запил.
С долгами кое-как рассчитался, а вот покосившийся дом в порядок привести ни денег, ни желания не было, что только провоцировало новые и новые упреки совсем обабившейся красотки. Так и жили. Он с утра до вечера на работе, домой чуть живой заявляется, она с детьми занимается. Ладно, хоть корову доить научилась…
-Эх, житуха! Фёдор потёр начинающий отходить затылок, помассировал пальцами виски с тугими набухшими венами. Взял ковшик, не таясь и глухо гремя по кромкам бидона, зачерпнул и одним махом влил в себя вонючую влагу.  Стало совсем хорошо! Грустные мысли ушли на задний план, захотелось жить. Мужик почему-то вспомнил пухлую задницу Степановой жёнки, мысли тут же  материлизовались в штанах, где почувствовалось шевеление.
Федор представил, как он хватает Дарью за её пышные ляжки, и его крантик начал превращаться в подобие того, с чем можно пойти по бабам. Но баб в такую рань можно было найти только в своей постели, и Фёдор, подцепив еще полковшика и закусив сорванными с грядки начинающими вянуть перьями семейного лука,  понуро поплёлся в дом.
Олёна  в широкой ночнушке спала, повернувшись к стене. Ребятишки с вечера, видно, боясь его пьяных разборок, ушли к бабушке, потому скрываться было не от кого.  Федор приспустил  провонявшие соляркой штаны, в которых не раздеваясь спал уже, поди, неделю, раздвинул жене ноги, помог себе рукой и стал быстро-быстро, по кроличьи, получать удовольствие.
Олёна, давно уже забывшая свои грезы о принце на белом коне, об алых парусах и большой чистой любви, просто безропотно раскинувшись, ждала, пока благоверный насладится.  Но Фёдор, возбужденный воспоминаниями о пышном теле Степановой жены, на своей костлявой супруге, в отличие от обычного, никак не мог кончить. Минут через пять его азарт окончательно пропал так и не принеся ожидаемого наслаждения. Федор еще немного полежал, потом встал, натянул штаны, завернул на кухню, съел холодную котлету из солёной щуки, запасенной еще с нереста,  намял с солью и постным маслом пару сваренных вчера картофелин прошлогоднего урожая и вышел на крыльцо.
Петух опасливо покосился в сторону недавно напугавшего его хозяина, готовый снова взлететь на изгородь. Фёдор хотел было исключительно для него повторить  свою громоподобную  утреннюю побудку, но  вместо гаубичного  залпа получился пшик подсыревшего пороха, а по ногам потекло от расстроенного недобродившей брагой желудка.
-Ети-и-и мать! – пробурчал Фёдор и направился в баню. Скинул и брезгливо отбросил в угол предбанника испачканные поносом штаны, налил в таз воды, подмылся, натянул висевшие с субботней бани еще не стиранные промасленные, по дороге почерпнул еще полковшика браги и пошел заводить трактор. Сегодня сначала надо было поработать на своем лугу, а после обеда обещал помочь Ивану. Тот накануне намекал, что  есть пара пузырей от Зинаиды, да еще припрятана собственная заначка.
День обещал быть трудным, но плодотворным и с привычной к вечеру выпивкой. Вот только бы не обделаться. Но на безлюдном лугу есть куда сбегать.
Жизнь налаживалась.