Мануэла

                « Мануэла».
   Это произошло в девяностых годах, во время нашей командировки в Италию, где мы стажировались по наладке хроматографов. Занятия у нас вел Эннио, итальянец – инженер фирмы, выпускающий приборы.
   У Эннио есть дочка, зовут ее Мануэла.
   В то время, когда мы были в Италии, ей было лет двадцать. Я тогда чуть не влюбился в нее. Она училась в институте иностранных языков. Одним из обязательных у нее был – русский. Эннио, пользуясь случаем, частенько брал ее с собой, дабы она могла потренироваться в русском языке в беседах с нами.
   Она сразу приглянулась мне, да и я ей тоже, как мне казалось, потому, что быстро нашли с ней общие темы для бесед, тонули друг у друга в глазах, когда темы для разговоров уже не имеют значения.
   На каком языке мы разговаривали, так же не имело значения.
   Русский язык она только начинала учить и знала его, откровенно говоря, – слабо. Зато хорошо говорила на немецком. Я наоборот – слабо знал немецкий. Итальянского не знал ни капли. Когда мы с ней болтали, а это делали всегда, как только виделись, то использовали два языка сразу: русский и немецкий. О чем мы говорили – убей, не помню. Но весело и интересно было это точно.
   Санька Шевченко – мой напарник, как-то даже высказал свое восхищение:
   - Ну, Сивухин, ты и даешь!
   Я, действительно, человек неразговорчивый, но тогда, видимо, находясь под очарованием красивой девушки, которая, к тому же  капельку внимания обратила на русского болвана, во мне раскрылись скрытые возможности. Я все больше и больше поддавался ее влиянию и притяжению, пока Эннио не заметил это. 
   Он не сказал ни слова, мы продолжали занятия как обычно, но Мануэлу он больше с собой не брал.
   Только в последний день нашего пребывания, он привез ее попрощаться. В этот день мы и попали к нему домой.
   По дороге в Родано, где жил Эннио я сидел в машине на заднем сиденье рядом с Мануэлой. Слов не было. Мы оба чувствовали разлуку. Лишь изредка, как бы невзначай, касались друг друга.  Горечь о потерянном чувстве, еще не вошла в наше сознание. Но было очевидно, что мы оба очень много потеряли и так мало были вместе.
   Когда мы вошли в дом Эннио, я заметил, как он что-то резкое сказал Мануэле по- итальянски. Та побледнела, хотела вспылить, но не осмелилась. Потом почти в слезах, убежала в свою комнату.
   Больше я ее  не видел. Даже фотографии нет, по которой смог бы воспроизвести ее образ. А ведь Эннио много раз нас фотографировал. И не прислал ничего.
   Как-то раз, Мануэла, в ресторане, сидя рядом со мной, достала учебник русского языка, так мы с ней весь вечер делали домашние задания. Потом, в ее тетрадь по русскому языку я написал кусочек песни Юрия Кукина:
   
   Опять тобой дорога, желанья сожжены.
   Нет у меня ни бога, ни черта, ни жены.
   Чужим остался запад, восток – не мой восток,
   А за спиною запах пылающих мостов…
   
   Как предчувствовал.