Музыкальные Истории Любви...

               
                Провинциальные хроники прошлых лет по памяти детства ...
               
                I
         
...Дорогой,  незабываемый, милый,  уважаемый – наш  учитель музыки --Яков Вениаминович,  а  между  нами – девочками – просто – Витаминович ...   Яков   Вениаминович   Шт-рг ...
Невысокий,  худощавый,  но  с  большими  и сильными руками пианиста, с  вдохновенным   взглядом  и  с  профилем  Шопена   --  его  любимого   или,   наиболее   близкого  по  духу,  композитора...Порывистый и энергичный, с миром, не  вмещавшемся  в  его  мирскую  оболочку...  Сейчас я его  понимаю, достигнув  и обогнав его возраст, того   времени,но  тогда он редко мог расчитывать на чье-либо понимание, произошедшего с ним тогда внезапного   казуса... 

Он был  Музыкант с возвышенной  душой...  Сколько культуры  и   музыкального   вкуса   прививал  он   нам,   своим   ученикам,   часто   таким   нерадивым  и  ленившимся !  И  не только  нам, но и  всем окружающим  в  масштабе провинциального   городка,  залечивавшего раны и  руины  последствий   оккупации  врагами...Организовывая концерты  учеников,  где  мы  все   чувствовали  себя  артистами,  начиная  с  самых   маленьких  первоклашек,  и  где он  сам всегда  исполнял  блестяще  произведения  вели-
ких –- Моцарта,  Бетховена,  Чайковского и, особенно -- Шопена, неся  свет  культуры  и  просветительства  в  массы ...

Когда  я  училась  в  8-9-х  классах  общеобразовательной школы,  наш  Витаминович,  в  качестве  подработки,  преподавал у  нас  пение  и  музпредмет. И  какой-же  репертуар  он  рисковал  нам  давать! – хоры из классических опер – Чайковского, Вебера, Гуно...
И  мы   пели  с  удовольствием  под  его   блестящий  аккомпонимент,  даже  мальчишки-лоботрясы...
А  я с одной  девочкой,  пели  на  два  голоса  романс  Глинки – «Не  искушай  меня  без  нужды...».Получалось очень красиво, конечно, мелодия, слова такие  романтические. На  концерте,  мы  начали  очень  хорошо,  но на втором  куплете  после  слов –«Я  сплю,  мне  сладко  усыпленье, -- забыты  прежние  мечты ...» мы  вдруг  хором  начисто  забыли  слова,  и  прекрасно  воспроизводя  мелодию  на два голоса,  вместо  слов – мяукали нечто невразумительное до  многострадального  спасительного   финала !  О,  это  был, как  нам  казалось,  провал...  но... как  нам   аплодировали ! ...

Так   вот  это  все  происходило  под  руководством  Якова Вениаминовича  Шт - га,  с  которым  произошло  вот что,  нечто  из  ряда  вон  выходящее  в  русле  спокойного  и  сонного  течения  провинциальной  жизни ...
У  него  была  семья – жена,  обычная  провинциальная  женщина,  скромная  и  верная,  земная,  может  совсем  приземленная  и  какая-то  бессловесная.  Дочь – Лия,  милая  и  добрая,  культурная  и безмерно скромная,  некрасивая  учительница  музыки,  не  столь  сильная  пианистка,  как  Отец.  Дочь  уже  довольно  в  годах,  все-же  вышла  замуж  за  еще  более  некрасивого  мужчину,  родила  двоих  детей – мальчика  и  девочку,как ни странно, очень хорошеньких, что стало невероятной  радостью  для  всей  их  семьи.  Моя  мама  неизменно  лечила   детей  и   руководила  их   правильным  развитием.  Дедушка – Шт - рг  души  не  чаял  во  внуках,  всегда  интересовался
 их   развитием,  часто  общаясь  с  моей  мамой,  уже   после  моего  окончания   музшколы. 

   Все,  казалось-бы,  текло   нормально  до  банальности,  пока   в  этом  тра диционном   местечковом   семействе  не  разразился  скандал    и  семейная   драма,  когда  Яков  Вениаминович  вдруг  влюбился  в  совершенно  постороннюю  женщину,  забыв  свою  верную некрасивую  жену, пренебрегши  общественным  мнением  и   мнением  своей  семьи ! ...  Это  было  так  неординарно,  что  всколыхнуло на какое-то время  спокойную гладь  провинциальной  жизни,  и,  особенно, еврейской его части, так-как  исторически  считалась  абсолютно  невозможным  явлением --  измена  еврейского   мужа.  Об  этом  говорили  все и везде !  --  шопотом   и   вслух ...
 
Кто-же  была   счастливая  избранница  нашего  Витаминовича? –-
Жила-была  учительница с мамой-старушкой. Нельзя сказать, что она блистала красотой,  затмевая  законную  некрасивую  жену,  может-быть, даже была 
более  страшненькой, по нашим детским представлениям , но  она  была более современной , раскрепощенной,  работающей  на  ниве  просвещения  дамой,  и,  к  тому-же --  с  волосами    окрашенными  в  ярко-рыжий, даже  скорей -- в  оранжевый  цвет. И, к тому-же,-- с перманентом.  И, наверное,  она  была сексуально более образованной, в отличие  от  жены,  скорей  всего,  не  имевшей  понятия  об  этой    стороне   отношений.  И,  конечно, -- энергичный, современный, занимавшийся гимнастикой, плаваньем  и  разными   современными  теориями,  вплоть  до  йоги, уже тогда, наш  Яков Вениаминович  готов  был  любить  и быть  любимым,  чего  он  не  добрал  в  молодости – с  ранней    женитьбой  по-сватовству,  напряженной  учебой  в  Консерватории в  голодное время  и  с  годами  войны ...  Но  он  не  был  понят обществом провинции  и стал  изгоем  в  светских кругах,  как  и  его  возлюбленная.

     Я  уже  в  то  время  жила в Москве и всю эту драму знала из  рассказов мамы,  которая  возмущалась,  удивлялась,  но,   когда  приходил  к  нам  Яков  Вениаминович  излить  страдания  души,она его принимала, терпеливо выслушивала его рыдания в  жилетку,  вежливо  сочувствовала...  Но  после  неизменно  изумлялась -- 
-- Что  он  нашел  в  этой  «рыжей  канарейке», ахх ?! –
«Рыжая  канарейка» --это  данное  мамой  прозвище  как  нельзя  удачно  прилипло  к  возлюбленной  бедного  пианиста!

    Но,  постепенно  острота  ситуации  притуплялась  привычкой  общества, или  возникновением  какой-либо  новой  скандальной  истории,  затмившей  прежние.  И  так  наш  дорогой  учитель  музыки  и  окончил  свои  дни  в  состоянии  раздвоения  личности  и  дома,  что  вероятно  все-же  сократило  его  земной  путь... 

Сейчас,  вспоминая  моего  учителя  музыки  и  всю  его семейную драму той поры я могу оценить  его смелость бросить вызов консервативному застою провинциальной  традиции,  что  не  могло  быть  понятым  и  обрекало,  неизбежно, на  всеобщее  осуждение.  Как-бы  я  его  сейчас  поддержала  и не  спешила-бы  осудить ... Чувство   терпимости, столь  не       известное  в  прежние  советские времена и  в период моего  юношеского  максимализма,  приходит  не  сразу  и  через  тернии  множеств   людских  трагедий,  подобно   той,  что  случилась  с  провинциальным  учителем  музыки,  из  которого  жизнь  провинции  не сделала  чеховского  «Ионыча», не  лишив желания взлететь и вырваться из  болота провинциальной обывательщины...
Светлая  Ему  Память,  и  да  простится  ему  его  грех ... –

... Прошли  года,  и  понимание  приходит,
Сочувствием  возможно  многое  простить,
Что  молодости   пыл   низводит –
Проступком   непростительности  быть ...

Ведь  наша  молодость – без  полутонов,
Когда  все  четко  безапеляцьонно, --
Понятен  мир  и  ты  судить  его  готов  ,
И  нет   еще  в  душе  прощенья  слова ...

Но  четкость  линий  размывает  время,
И  многое  сегодня  видится  иным,
И  понимание  приходит   непременно
–- прощением   сочувствия  глубин —
Поступков  и   деяний   прошлых,
Кого  уж  с  нами  ныне  нет...
С  поспешностью  суждений  пошлых,
И  запоздалого  раскаяния  свет –
Вконец   рссудит  наши  дОлги ...
...теченьем  времени,  как  вОды  Волги,
неторопливой   вечности  своей ...

   К   сожалению  на бумаге  трудно передать ту неповторимость речи  и  интонационных  окрасок  выражения  чувств  той  неповторимой  местечковой  эмоциональности –- с  еврейскими  интонациями  с  одной  стороны,  и  с  украинскими  искрометными  и   яркими  определениями.  Это  надо  было  слышать!  Непередаваемо  звучало  из  уст   мамы  ее --  А-а-хх! –- с  придыханием,  выражавшее  разнообразие  оттенков  эмоций  – и  возмущение,  и  осуждение,  и   волнение,  и  восторг ... И,  конечно-же  её  неповторимое и незабываемое: -

--  А-хх,    эта  рыжая   канарейка ! -
 
*********************************
...Нередко  я  обманывала  Вас, --
И  на  занятья  не  являлась,
Причин  надумывая  всякий  раз,
Чему  сама  потом   я  удивлялась ...

А  Он   не  верил,  но  терпел –
К  моим  родителям  из  уваженья,
Хоть  распирал  его  священный  гнев,
И  не  всегда сдержать давалось --
                --   раздраженье ...
Но  Он  учил  меня  и снова,  и  опять,
Способностями  восхищаясь,  --
Давал  мне  музыку  красивую  играть,
Мелодикой  меня  увлечь, стараясь...

И  все-ж –- любили  мы  друг  друга,
Как  нерадивый,  но  способный  ученик,
Страдая   ленности  недугом,
Но  к  гению  Учителя душой  приник ...

И  многим – многим  насыщаясь,
Впитав  огромный  музыкальный  Мир,
В  глуши  провинциальной  развиваясь,
Я  понялА  значенье –- Музыка – Кумир ...

И  средь   Софиевки  классических  красот,
В    провинции    произрастая,
Среди    Античности    высот,
Где  Музы  мне  венки  сплетали,
Гурьбой    витая   надо   мной, -
Я   музыку   выучивала   всрок,
Прекрасным  душу   наполняя,
И  Музыка  с  тех  самых  пор –
Меня    всегда    сопровождает 
Трагедией   рыдающей,  порой,
Иль – грусти  легкой   неземной, -
Иль  звонкой   радостью   играя ... -

...и  все  это   благодаря  моему  Учителю  Музыки, сумевшему  своим  вдохновенным  трудом  пробудить  интерес  и любовь  к  прекрасному  и  вечному  у  многих  юных  душ, введя  их  в  храм  божественных  звуков,  научив  Слышать их ...  грустить  с  Шопеном, сопереживая  трагедии  глухого гения  Бетховена, плакать  над  его  неразделенной  безответной  Любовью,  вылившейся  в  Лунной  Сонате,радоваться  земными  радостями  Баха  и  Россини...

Вот  сколько  богатств  знаний  и  чувств  он  подарил  своим ученикам ,  пусть  даже  не  ставшим  музыкантами,  талантом  Учителя ...  И  этим  Он  --  НЕЗАБЫВАЕМ ...
                II

    Кстати,  эта  история  грехопадения  скромного  учителя  музыки  с  «рыжей  канарейкой»  в  истории  культурной жизни   Умани ,  была  не  единична  и,  даже – не  первична, имея  ввиду  цвет  волос  искусительниц.  Да !  Это  то,  что я  наблюдала  своим  детским  непредвзятым  и  пытливым  взглядом. И  впервые  нечто  подобное  случилось  задолго  до всего  вышеизложенного,  а  именно – летом  1944  года...
Война ещё  не  закончилась, но  в   освобождённую Умань  возвращались  прежние  жители. Мы,  дети  радовались  теплому  щедрому  лету  и  проводили  все  время  на  улице,  в  играх.

     Родители  с  утра и  до  позднего  вечера  отдавали  все  силы       восстановлению  народного  хозяйства,  каждый --  в своей профессиональной   области.  Мои  родители – врачи,  естественно,  восстанавливали  здравоохранение  в городе.  А я,  как,  впрочем  и  все  остальные  дети,  была  фактически,предоставлена  сама  себе,  целыми  днями  гоняла  по  улицам   со  сверстниками,  но  при  этом,  вела  очень  напряженную  общественную  жизнь,  в  области  наших  детских проблем.  Мы   собирались  группами,   обсуждали  все  события  окружающей  жизни,  организовывая  самостоятельно  свой  досуг.  В  городе  почти  все  сколько-нибудь  этажные  дома,   были   разбомблены  и  высились  зловещими руинами,  которые  ежедневно  разбирали  пленные  немцы,которые  при  ближайшем  рассмотрении  в  их  положении, выглядели  довольно  плачевно. 

Их  приводили  строем  утром  и  уводили  так-же  под  конвоем вечером. Когда  их вели  строем  по  улицам  города,  то  было слышно издали по  стуку  деревянных  подошв  их  матерчатой  обуви.  Во дворе, где мы  жили  в квартире,  высилась тоже  руина  бывшего  3-хэтажного дома.
 
  Мы,  дети двора  решили  построить себе домик из кирпичей от развалин,  используя стену  нашего  дома  и  примыкавший  к  ней  кирпичный  высокий  забор,  достроив  еще  две  стены  с  окнами  и  проемом  для  двери.  И  работа  закипела.  Мы  замесили  глину и  начали  лепить  кирпич  к  кирпичу,  за  рядом  ряд.
За  нашей  деятельностью  с  улыбкой  наблюдали  несколько  пленных,  невольно  помогая  нам,  подавая  кирпичи  наиболее  целые  и  ровные.  Очень  скоро  стены  дома  были  готовы  и,  когда  мы  приступили  к  сооружвнию  крыши,  наши  помощники—пленные  практически  сделали  это  за нас.  Дом  был  готов  и  мы  начали  его  обживать.

     На  окна  повесили  занавески  из  марли, дверной проем завесили каким-то  старым  одеялом,  которое  кто-то  притащил из  дома.  Затем,  решив  устроить   новоселье  с  обедом,  мы занялись  кухней.  Между  кирпичиками  развели  огонь и в консервной  банке  об'ёмом по-больше  начали  варить  что-то  вроде  супа.  Из  дома  тащили  все,  что  «плохо  лежало» -- картошку,  крупу,  лапшу  и  т. п.,  учитывая  то, что время  было  довольно  не  сытое. 

Пленные  за  нами  наблюдали, улыбались,  говорили – «Гут,  гут...»  Может  им   вспоминались  их  дети  и  мирная  жизнь...  И  однажды,  после  долгих
споров  о  том,  хорошие  они,  или – плохие,  мы  все-же  пригласили  их  на  обед,  отведать  наших  деликатесов.  Наверное со  стороны  это  был  очень  трогательный  сюжет --  дети победителей  протянувшие  руку  милости  побежденным  -- врагам ...
 
  И  они  согласились  и  ели  даже  с  большим  аппетитом  и  даже  жадностью,  чем   нас  привели  в  состояние гордого  восторга  и  самоуважения.
И так мы их подкармливали  каждый  день,  пока  они  работали.
  Tак  мы и проживали долгие  летние  дни,  насыщенные  бурной  созидательной  деятельности. Бегали  мы  все  раздетыми,  босыми,  в  основном –- в  трусиках –- чистеньких  с  утра,  а  к вечеру  изрядно  изменявших  цвет  от  пыли – теплой  и  мягкой,  такой  приятной  для  наших  босых  ног.  К  вечеру  мы  изрядно  уставали  и   искали  более  спокойных  занятий.

Когда окончилась Война ,
Мы, дети , так всего желали !
Всего, что нам не до –дано сполна
В дни всенародной скорби и печали ...

Вновь обретя свои дома ,
У многих -- и на пепелище ,
Просили , чтоб Судьба сама –
Нам помогала-бы в жилище !

И создавали сами для себя -
Хоть грустные , мы самоделки ,
Из тряпок куколок вертя ,
Другие разные поделки ...

Чернильные слюня карандаши ,
Им нарисовывали бровки , глазки,
Быть – может, не совсем уж хороши,
Но нам казались, как из сказки ! --

Костюмы шили, -- в танцах выступать ,
На самодеятельной сцене ,
За неимением на чем играть ,
Танцуя , мы мотивчик пели -
- аккомпанируя себе гурьбой ,
в ладоши хлопали ритмично ,
все то, казалось – бы , комично ,
когда – бы не звалось нуждой ...

Как непосредственно смешны мы были
Своим желаньем что – то созидать ,
Хоть не совсем умело , -- мы творили --
Все то, что взрослые в разрухе не могли нам дать ...

И в наших маленьких сердцах --
Желание рождало силу --
В нас , вопреки разрухе , создавать ,
Навстречу отвоеванному Миру ! --

  Недалеко  от  нашего  дома  находился  единственный  в  городе  кинотеатр,  где  по  вечерам  показывали  кино,  хоть  были   трудности   с  электричеством,  т. к.  Электростанция   взорванная  в  начале Войны  бездействовала  и  ток  поступал  от  движка  и  только  в  учреждения. 

   В  домах  мы  пользовались  керосиновыми  лампами,  свечами  и   очень  интересными  карбидными  лампами,  которые  изготовляли  местные   умельцы  из гильз  от артиллерийских  снарядов,  приваривая к  верху тонкую трубочку  с  маленьким  отверстием.  В  обьем гильзы  помещали  кусочки  карбида --  химического  вещества,  капали на  него  немного  воды, плотно завинтив,  карбид с водой  давал   бурную  реакцию  с выделением газа,  очевидно – метана, горючего, который   начинал   выходить  через  дырочку  в  трубочке.  Его  поджигали  и  он  горел  ярким   мертвенно –белым   неестественым   светом,  и для продолжения горения надо  было лишь   перио -дически   подливать   воду,  отвинчивая   крышечку  специального  отверстия. 

И  вот   однажды,  после    долгого   жаркого   дня,  полного   нашей   бурной   деятельности  и   приключений,  мы , небольшой   стайкой  пошли к кинотеатру на  вечерний  сеанс. Показывали  тогда  --  «Маскарад»  по Лермонтову  с  известными  артистами
--Тамарой  Макаровой  и   Н. Мордвиновым  в  главных  ролях.   Денег   на  билеты  у  нас   хронически   не   было,  но нам   очень  часто  удавалось проскользнуть в зал  через  выход, когда выходили   зрители  с предыдущего  сеанса.
       
   Были   мы   маленькими   пронырливыми,   бОсыми   и  голыми,   не  считая   трусиков.  И   так   мы  проникали в зал, прячась  в  складках  штор  на  дверях. Выждав,когда  погаснет  свет и начинался   сеанс,  мы  по-мышиному  прошмыгнули  и  уселись на  полу перед  первым   рядом.  Усталые но довольные своей ловкостью, мы сидели  задрав лохматые  гОловы  и  судорожно пытались  уловить  суть сюжета, борясь с  овладевающей   дремотой.
   
И  было  все, как нельзя, хорошо,   но  во время  сеанса  пару  раз  погас   свет,  и, когда это   случалось  из-за   неисправности   движка, зрители выходили  в  фойэ и при зажженных свечах  прогуливались по  кругу. Зрелище было удивительное своей какой-то  средневековой  нереальностью, что еще больше усиливалось  наличием  в  фойэ  двух   старинных зеркал в ажурных  стиля  «Ампир»  металлических   рамах.  В   зеркалах      многократно   отражались  загадочноромантическое пламя  свечей  и  неясные   силуэты   нарядной публики,  медленно  скользящей парами  будто в каком-то танце ... !  Моя  память  навсегда  сохранила  всю  фантасмагорическую нереальность  той  давней картины ...   А   мы,   затерянные  и  затертые  в людской  толпе во мраке,  --  маленькие  Маугли, подражая  взрослым, под-ручку так-же чинно и  важно стараясь прогуливаться,  всякий  раз  не   выдерживали, прыская и давясь от  хохота ! – пока  не  давали  ток,  и  все  занимали  места. По  этой  причине   сеанс  длился  вдвое   дольше   положенного  времени  и  окончился  где-то   далеко  зА-полночь.  Выйдя  из  кино  в  лунную  ночь, мы  осознали всю  преступную  тяжесть  содеянного  легкомыслия нашего  и   всего, что  за  этим  может  последовать ...  и, не простившись  разбежались.

  Быстро   пробежав  по  пустынным,  залитым   голубым  лунным   сиянием,  улицам,  мимо  зловеще чернеющих  пустыми глазницами окон, высящихся  темных развалин, я  поднималась  по  лестнице к   себе  домой и мою  душу  терзали нехорошие предчувствия. 
Пришло    осознание   содеянного  и   предстоящей  неминуемой  кары...
В  комнате залитой  неестественно  белым светом  карбидной  лампы,  меня   встретили   горестно-осуждающие,  мягко  выражаясь,  взгляды  родителей  и незнакомый  мужчина,  чье  присутствие, несомненно, сдерживало гнев  родителей, и возможно уменьшало  кару.   –
-  Где  ты   была,   Аллочка? – горестно  прошелестел  шопот   мамы.

-  В  кино --  не  менее  горестно   прошептала  я.—

-  Так   поздно??? -  взревел  папа, грозно  сверкая  молниями  взглядов .

Об'яснения  были  неуместны  в  данной  ситуации, и меня  представили  незнакомцу...  Хороша-же я была! --  босая,  чумазая,  голая   девочка,  с  расплевшимися  косичками  по  плечам   волосами,  переминающаяся  на  пороге  во  втором  часу    ночи...   А  незнакомец  был  папин  друг  детства  Наум Лап - ий --  Нюма,  который  тоже  вернулся  на  Родину  с войны  с сыном  и женой.  Был  он  --  скрипач  и  композитор.
 
 В    дальнейшем,  он  преподавал  в  Музыкальной  Школе – скрипку  и  теорию  музыки,  где  мы  постоянно  встречались.   Вот  с   ним-то   и  произошла  любовная  драма  задолго до той,  что была   потом  с  пианистом...  Лап - кий  выглядел очень странным,  не  от  мира  сего ...  Он  был  погружен  в  мир мелодий и звуков, слышимых только  им.

Он  ходил  по  жизни,  никого  не  замечая,  устремив  взгляд поверх  окружающего,  губы  его  были   сложены  дудочкой  и  что-то постоянн неслышно  насвистывали.  Иногда  он  взмахивал  руками,  будто  дирижируя  невидимым  оркестром, и лихорадочно  бросался  записывать  на  клочках бумаги,  пойманную  им  мелодию.  Сочинял  он  серьезную  музыку --  симфонии  и  концерты.  Нам,  детям,  да  и  взрослым  смешно  было   со  стороны  наблюдать  эти  --«муки  творчества»,   мы   прыскали  от  смеха,  хотя  он     этого  не   замечал  все   равно,  когда  на  уроке  теории музыки  он  вдруг   замирал,останавливая  свой  рассказ, и   начинал  лихорадочно  записывать  очередную   находку !

   Сын  его  уехал  в  Киев  на учебу в  консерватории  по  композиции. Жена  была очень   замкнутой  женщиной, со  странностями,  очень редко выходящей  из  дому.
Жили они в квартире при Музшколе, и мы, ученики видели иногда издали силуэт жены в неизменном халате и с тюрбаном из полотенца на голове, как и слышали иногда громкие скандалы под аккомпонимент крышек от кастрюль...
В ином виде эту женщину никто не видел, даже друзья скрипача, кого он никогда не принимал.    

 Даже за продуктами  на  базар ходил  сам Лап - ский и  все знакомые его  и друзья  следили,  чтоб   он  нигде не   забыл   свои  покупки.  Я  слышала  это  от  мамы,  которая  вздыхая  сокрушалась: 
-  А-а-х-х!  Цыдрейте  копф! --  что на «идиш»  означало -- ненормальный, дурная голова  или   сумасшедший...

 И   вдруг   всех  поразила   новость -- Лап - ский   влюбился !!!  и   встречается  с  женщиной,  гуляет  с  ней  в  Софиевке,  ходит  с  ней  в  кино,  бывает  у  нее  в  доме,  где допоздна задерживается... 

    Это  была  довольно  красивая  одинокая  фельдшерица  из маминой  поликлиники,  рыжеволосая   от   природы, с  тяжелым  узлом  волос, с бровями дугой и с пикантной родинкой над верхней губой, - украинская красавица. Конечно, скандал был грандиозный в масштабе города, скрыть ничего нельзя было, т.к. жена бедного Лап - кого закатывала ему грандиозные истерики с битьем посуды о его голову. Но, зная его жену, Лап - скому, в основном, сочувствовали, призывая его к соблюдению некоторых приличий.

   Все было тщетно, и роман продолжался, набирая обороты. Приезжал сын из Киева, вразумить отца по требованию матери. Но это ни к чему не привело. Позднее, вспоминая эту историю, потрясшую тихую жизнь провинции послевоенной поры,
можно  было  понять  Лап - кого,  довольно  красивого  статного  мужчину  с  римским   профилем,  и  его  влюбленность  в  рыжеволосую   украинскую  красавицу,  в  обстановке  романтической  украинской   природы,  после  пережитЫх    ужасов и  смертей   войны ...

  Возможно,  это  была  Любовь  к  красивой  женщине,  в  которой  виделась  Муза  композитора, кого он   встретил   наконец  в  своей  жизни...  Чем  окончилась эта   история  Любви – неизвестно,  т.к.  Лап - ский  с  женой вскоре  уехал  в  Киев,  а  его  пассия   так и жила всё  время  в   Умани,  напоминая  собой  о   любовном  романе, который  вскоре   был  забыт.  В  последствии   в   титрах  кинофильмов   Киевской  студии  мелькала   фамилия   Лап - ского – сына,  ставшего   композитором.  Об  отце  история  умалчивает,  как  и  история  бурного  романа,  вскоре  забытого.
А  через  сколько-то  лет  нечто  подобное   произошло  с  моим   учителем  музыки.  Романтические    Натуры  ! –
  Все  повторяется,  все  проходит   и  забывается,  но  иногда,
вспоминается,  как  явление  из  ряда  вон  выходящее  на  фоне   провинциальной   обыденности...

P.S.   Память,   память,  как   цепко   она   сохраняет   какие – то   моменты   далекого   прошлого !   
На  склоне   лет   помнится   так   ярко   вся   фантастичность    той    далекой   картинки   далекого   Детства,   когда  я ,   как   маленькое    шкодливое    мышенятко   опрометью   неслась  по   залитым   голубым   светом   полной   луны   улочкам   домой   из   кино   во  2-ом    часу   ночи,   босиком,   в  одних    трусиках,   с  распущенными   по   плечам   волосами,   мимо   пустырей   с   руинами    былых   домов,   молчаливо  и   укоризненно  взирающих    на   меня  пустыми  и   темными    глазницами    окон      Достойно изображения на холсте!!!   --   
Умань  --  Нью Йорк,  1944 – 2006гг.

Яков Лапинский - биография - советские композиторы - Кино-Театр.РУ
Лапинский Яков Наумович. Родился 7 января 1928 в Умани. Композитор. В 1955 окончил Киевскую конс. по кл. композиции Л. Н. Ревуцкого.
www.kino-teatr.ru/kino/composer/27531/bio/
******************************************************
Картина Яцека Йерки. ·