Земеля

      Однажды глубокой зимой, в стародавние времена «предраспада» обессиленного и загнивающего Великого Союза, когда в  летел я самолетом по делам службы из Ленинграда во Владивосток. Там, в далёкой военно-морской крепости, из-за каких-то бюрократических проволочек застрял сменный экипаж одного из наших балтийских научно-исследовательских судов и  никак не мог вылететь оттуда в родную свою «Северную Пальмиру», чтобы после полугодового отсутствия соединится на отдыхе со своими семьями. Как хорошо зарекомендовавший себя прямодушным и требовательным правдоискателем-журналистом я был командирован во Владивосток не для публикации, а для, того что называется «разборка».  И тут я замечу, кстати, что общеизвестно «продажная» пресса, несмотря на постоянную потрбность в «манях» для поддержания своего ущербного существования,  с древнейших времён выступала  арбитром между власть предержащими и простым народом.
    Век мне Сибири не видать, если совру. Например, в период активного строительства  первого в мире пролетарского государства, когда погибли два моих молодых деда Данила и Дмитрий, у Влад. Ильича Ленина при Совнаркоме содержался штат опытных журналистов, в чьей порядочности и интеллегентности вождь не сомневался. Адвокат и пламенный газетчик-публицист, сам он владел двенадцатью языками, компанию любил подходящую, а не тех буквально, коих воспел впоследствии революционный поэт В.В.Маяковский «с Лениным в башке и с наганом в руке». Так вот, не только «ходоки шли к Ленину», но в конфликтных ситуация ВИЛ отправлял на разбор своих доверенных журналистов. Аж до Камчатки и до Чукотки. Было их не более двадцати. Надо полагать, что одним из таких осведомителей по культурной части был Максим Горький. 
    В Москве, во время пересадки, я  сделал лихорадочный «стоп» своему командировочному билету с тем,  чтобы,  «сбегать» посмотреть «Волки и Овцы» в постановке МХАТа. И, ясное дело, мне предстояло выхватить «горящий» театральный билет из «брони».
    К театральной кассе я подгрёб загодя,  ещё к шести, полагая что буду первым, но оказалось, что меня опередил некий черноволосый субьект, по годам приблизительно мой сверстник, а по внешности сущий гопник,  поразивший меня своим внешним видом. Я уже и тогда  был вызывающе бородат, а  мой неожиданный знакомец, был просто давно  небрит. Ничем неограничиваемая иссиня-чёрная щетина безобразными клочьями свободолюбиво прорастала на характерном лице удивительного театрала со «шнобилем» и  лихорадочно горящими карими глазами.
     Мой сверстник был вдет в рыжий «треух», то и дело сьезжающий с его головы,  в черный «при****ончик» из поролона и в черные сапоги из литой резины. Одна штанина его измятых черно-габардиновых  брюк (или, что более характерно по украински, «гача»), безобразно заляпаных чем-то белым,  была заправлена в сапог, а вторая безвольно свисала поверх голенища. Сверстничек выглядел явно асоциальной личностью и занимал  позицию  под окошечком администратора, торжественно восседая на потертом, засаленном и как бы прокопчёном красном кирпиче дермантинового чемодана с медными уголками.
    Я сказал:
     -Здравствуйте! Как видно, вы – первый,  я буду за вами... И, как видно, вы также как и я приезжий. Вернее, мимоходом-мимоездом  в Москве?
     -Да, - вразумил меня собеседник. –Я из Калуги. Несколько дней живу на вокзале, но сегодня ночью, наконец, отлетаю в Израиль.
     Тема Израиля была в те времена фигурой умолчания и мы душевно  поговорили о Ленинграде и о Калуге, где я никогда ни до «того», ни после «того» так и не смог побывать. Пока развлекались, кургузое помещение билетной кассы всё стремительней заполнялось театралами, жаждающими  приобрести оставшиеся от заказов и невыкупленные билетики немедленно, то есть, «присейчас».
     Почти перед самым открытием  «броневой» кассы - за полчаса до спектакля - в зале неожиданно появились три «серых полковника» (по  неофициальной социальной классификации того общества так прозывалась отставная миллионнотысячная армия демобилизованных офицеров, ещё молодая и засевшая    в разнообразых отделах кадров). Сшитая на заказ, гражданская одежда отставников-«полковников»  вовсю напоминала униформу настоящих офицеров: пальто с «каракулем»  из серого бостона были скроены и пошиты специфически - под офицерские шинели высшего командного состава; на головах полковничьими каракулевыми папахами возвышались  серые мутоновые боярки  с меленькими завитушками.
      Расчищая себе путь к вожделённым билетам, «чёрные полковники» тут же обрушились на моего знакомца, намётанным глазом кадровиков, по-видимому, с ходу, мельком, определив в нём антипода.
      -Ты на каком основании расселся тут первым? Ты инвалид войны и имеешь первоочередное право на очередь?
     -Да, - пробормотал «гопник» на идише, - я инвалид пятой группы, азохенвей!
     Краснорожий «серяк» в  боярке под полковничью папаху деланно рассвирепел:
     -Что? Что ты сказал? Вы слышали что он сказал?
    Меднорожий угодливо подхватил:
     -Он заматерился на нас!
     -Вы тоже слышали? – обернулся краснорожий к своему третьему молочнорожему спутнику, стоящему за его спиной. –У вас есть бумага с собой? Мы сейчас составим заявление и вызовем милицию. Посидит голубчик за своё оскорбление личности!
     Эта ничем неоправданная атака показалась мне  возмутительно несправедливой. И в тоже время я был поражён до восхищения сноровкой и выучкой нарочитых склочников - настолько стремительно и привычно «полковники» составили  расстрельную «тройку». Прежде я только слышал рассказы или читал о таких вещах в мемуарах бывших политзаключённых. А тут – наяву! Во времена, когда в креслах власти повсеместно расселись мои погодки и важнецки заговорили о необходимости демократии. Для моего случайного знакомца из Калуги кавлерийский наскок серых оппонентов  оказался угрожающим и опасным – завязавшаяся свара и предстоящие обьяснения с милицией грозили ему непредвиденными непрятностями и задержкой. 
     Пока третий «полковник-шельмец» рылся в карманах, в поисках бумаги, сосед сунул мне деньги  и попросил :
     -Возьми, пожалуйста, билет и на меня!
     Подхватив свой чемодан,   бочком-бочком мой неудачливый  первоочередник выскользнул за двери кассового помещения. От греха подальше.
    Тогда полковники принялись за меня, но с несколько иным тоном.
    -А у вас, молодой человек, какие привилегии?
    -Я - Герой Советского Союза и депутат Верховного Совета!
    Я и на самом деле располагал двумя «корочками». Одно -  краснокожее с золотым тиснением удостоверение члена Союза журналистов, другое – зеленокожее с красным тиснением – удостоверение морского журналиста,  обладающее даже  более действенной «проходной» и уважительной силой в культурных случаях. Например, правом  немедленного доступа я воспользовался как-то, посещая   Большой театр,  музей Пушкина и выставку картин Ильи Глазунова. Чаще всего без всякой мзды. Я извлек из кармана оба этих свои документа и помахивая ими перед растерянно-недоверчивыми лицами  «полковников», наставительно произнес:   
    -Проверять документы - не ваша прерогатива, дорогие товарищи. На это есть администратор. Но, если вы хотите обменяться полезной информацией предъявите, пожалуйста, ваши документы. Вы уверены, что вы, все трое, являетесь ветеранами войны?
      Боевые ребята как бы слегка попятились.
     В этот момент строго хлопнуло за моей спиной, приподнимаясь, окошечко администратора, я заглянул вовнутрь одним глазом: оттуда на меня глянул, задорно улыбаясь, такой же как и я по возрасту  моложавый человек. Было ясно, что «во всё время разговора он стоял подаль забора»...    Ничуть не интересуясь моими документами, администратор только и спросил коротко:
     -Два?..   
    Прошло время, сменился общественный строй, а методы «серых полковников» в ведении спора, диалога, дискуссии остались прежними. Так жил, живёт и будет жить мой родной Великий земеля -  разнообразный российских народ. Как всякий другой. По своим неписанным законам, отлиным от других.
     Молчите чаще, твёрдо знайте своё место в жизни, не зарывайтесь,не расстраивайтесь и не переживайте. Всё будет хорошо!