Похмелье

               

Дорогой, уже  год, как мы расстались, а я все мучаюсь прошлым. Помнится, меня тогда беспокоила бездуховность наших отношений, а поцелуй без любви я считала пошлостью; хитросплетения любовной связи ставили в тупик, из которого не было выхода, и я целиком посвятила себя поискам. Сейчас я поумнела и знаю, что  счастье есть лишь воспоминание о некоем миге, мгновении, утраченном навсегда и безвозвратно, потому и последняя наша встреча видится пределом возможного. Моя плоть все еще помнит и  жаждет былой злой порченности,  я же восставала против   будничного слабодушия и казнилась; я была для тебя одной из многих, до тех пор, пока это не перестало устраивать. Торговаться с судьбой у меня никогда не получалось.

В тот раз ты развернул меня и по-хозяйски стал сдирать трусики, а я почувствовала, что  глупое сердце уже  внизу и застучало молоточком по коленкам, втягивая в себя соки, полнится. Ему бы выскочить, ему бы фейерверк из золотых лилий, сжечь ноги иголочками бенгальских огней, выплеснуть одиночество брызгами шампанского. Я желала сердцу удачи, когда почувствовала пронзительную боль  внизу, и не сразу поняла, отчего оно так адски, что все не совсем  как обычно, и  ты рядом, но не там, а где еще не был; мучения были томительны,  и тогда я подала голос в ночи как мартовская кошка. Животное, которое ты делаешь из меня  просто так, от скуки, проверяя пределы могущества, живет и страждет, ему хочется на волю и в твою власть, и я умерла, чтобы не отвлекаться. Так нельзя, ведь мы любим, да войди же поглубже, безжалостнее, потому что опять уже вновь не будет и не бывает, мой любовник-подонок.

Теперь, когда я погружаюсь в  те дни сознанием, мне кажется, что воспоминания, вызывающие в душе надрыв, при желании могут казаться приобретениями, опытами, иль, на худой конец, творчеством. Если это так, то, властвуя над минулым, я богата, и  мне можно завидовать. Это потому, что я окрашиваю наши прежние приземленные встречи дымкой романтики, мягкой лирической грустью по ушедшей и нереализованной радости, и тогда все выглядит  примиримее, и меня уже не охватывает стыд за былую разнузданность.  Я люблю тебя до сих пор и ощущаю признательность за то, что помог  самой разобраться. Если женщина хочет, чтобы над нею тряслись, она не должна позволять неуважительности, но не слишком ли я была требовательной? Что, если можно получать удовольствие, не растрачивая в себе силы, и почему я не умею жить проще?

Тебе доставляло извращенное наслаждение делать из меня шлюху, заставляя плакать и давиться слезами от тоски и ощущения неполноценности наших отношений. Я не в обиде: ведь мне будет что вспомнить  и не придется жаловаться на то, что я мало знаю о жизни, потому что, когда она не посылает настоящих испытаний, можно довольствоваться суррогатом, веселя сердце. Потом, когда ты вызывал меня проституткой и заставил себя обслуживать, тебя крайне интересовало, как мне нравится твоя сперма. Ты допытывался, не забыла ли я ее  вкус у твоих предшественников; я же, боясь признаться, что не знала еще такой любви, чтобы не казаться смешной, соврала, что да, помню и храню все в памяти, потому как слыхала подобные разговоры своих более опытных подруг и надеялась выкрутиться, а чтобы сделать тебе больно сказала, что твоя мне не нравится, потому что приторна и мерзка, а впечатления такие, словно  тонешь и захлебываешься в морской пене, а вот у иных мужчин, которые любили меня по-настоящему и готовы были идти на жертвы, она иная, в ней нет ядовитой горечи ищущего простого разврата; подлеца всегда выдает его сперма, а у любимого она сладковата и даже вкусна, но не омерзительно ядовита и зловонна, я же была дурой, что не понимала чужие мятущиеся сердца настоящих мужчин и рыцарей, и теперь уже не буду допускать ошибок.

И тогда ты меня ударил наотмашь и лениво и, в общем-то, не больно, но как было это в первый раз, и до тебя меня не били даже родители, я была вне себя от ярости, и желтые круги застлали глаза, а потом, когда зрение вернулось и я уже могла видеть, я вцепилась в твое лицо, чтоб поквитаться и на долю мгновения заметила в нем испуг, что доставило  удовольствие, потому как  добавляло знаний о жизни, ведь бьющий  женщину мужчина сам трусит. У меня  получилось, и я пустила тебе кровь, а мой ноготь был у твоего глаза, но я поборола искушение его выдавить.

Это секундное колебание  обернулось затем унизительным поражением. Ты пришел в себя, встал на ноги и вынес меня, еще сопротивляющуюся, беснующуюся, но уже побежденную, туда, за дверь, на лестничную клетку, где меня обнаженной и заплаканной могли видеть соседи или совсем чужие, а спустя время  швырнул мне вослед одежду, вещи  с сумочкой и мобильником. Ты сделал все легко и, в общем-то, элегантно, не причинив мне вреда, словно понабрался такого опыта с другими женщинами. И еще ты был похож  на вышколенного вышибалу из  ресторана,  который выполняет работу с упившимся клиентом, сдавая того на руки челяди, и я, было, засомневалась, за того ли ты себя выдавал, которого прежде знала. Я оделась и, как могла, привела себя в порядок, а потом ушла от тебя уже навсегда, чтобы погибать от тоски дома.

И вот я жива и в очередной раз устремляюсь к тебе мыслями в наше ничто, у которого не будет продолжения, потому как это означало бы окончательное мое падение  на дно той ямы, глубже которой нет. Но мне хочется безрассудно и безвозвратно еще раз перепачкаться в грязи, от которой потом не очистишься, и я не уверена, что решусь на это.

Вечерами я выгуливаю питбуля Бакса мимо соседских дач, когда, бывает, свора  приблудных собак, всякие нищие бродячие шавки,  у которых не получилось собачьей жизни, издалека  и  трусливо лают на моего пса, завидуя ему и жалуясь, что не знают ухода. Иногда я спускаю с поводка своего любимца, чтобы дать ему поквитаться с собачьим отребьем. Тогда окрестности оглашаются  дикими воплями покусанных несчастливцев, которые я слушаю с удовольствием, а мое сердце наполняется жаждой мести к тебе, обидчику. Соседи злословят про меня и зовут мерзкой девчонкой, я же люблю купаться в людской злобе ненавидящих меня глаз.