Эра Бессмертия

               

                Богдан  Ткачёв












                Э р а

 Б е с с м е р т и я















;



...и дана была ему власть над всяким коленом и народом, и языком и племенем.
И поклонятся ему все живущие на земле...

Откровение Иоанна Богослова (Апокалипсис). 13, 7 – 8



- А вы не были на Таити?
- Таити, Таити!.. Не были мы ни в какой Таити. Нас и здесь неплохо кормят.

Мультфильм «Возвращение блудного попугая» (К/ст «Союзмультфильм», 1984 г.)



Я, на свою беду, бессмертен.

Евгений Шварц. «Обыкновенное чудо»

















;

                П Р О Л О Г


             Сорок дней спустя
            после первой записи
             в зелёной тетради







Ровно через сорок дней к скромному домику типового проекта, мягко шурша шинами, подъедут четыре автомобиля. Из автомобилей выйдут двенадцать мужчин со строгими лицами, все направятся прямиком ко входу. Главный – с увесистой головой, напоминающей ушастое ядро, - взойдя по наружным ступенькам, позвонит в дверь. Его старший подручный - высокий, до синевы выбритый, с несходящим выражением аккуратной почтительности на узком лице – станет рядом, на ступеньку ниже начальника, и демонстративно-сосредоточенно прислушается.
Из маленького динамика в стене монотонный женский голос бесстрастно проинформирует:
- Господина нет дома. Вы можете представиться, что-либо передать или зайти позже.
- Мы из службы Общественной Безопасности, - нетерпеливо поморщится главный. – Немедленно откройте!
- Никаких распоряжений насчёт службы Общественной Безопасности мною от господина не получено, - невозмутимо возразит монотонный голос. – Повторяю: вы можете представиться, что-либо передать или зайти позже.
- Олег Михайлович, это его служанка, - пояснит узколицый подручный. – Модернизированный клон позапрошлого года выпуска, предпоследнего серийного образца, усовершенствованный, модель МК-863-SPQ-12… дальше ещё восемь или девять знаков. Для гомункулов, сами знаете, мы не авторитет. Без соответствующей инструкции от хозяина она и Государю не откроет.
- Дожили называется, - скрипуче проворчит главный. – Государственную спецслужбу какой-то безмозглый клон в грош не ставит… Ладно, что ж, будем вскрывать.
Оба спустятся по ступенькам, отойдут в сторону. Один из сопровождающих по знаку главного встанет на их место, включит лазерный резак и тончайшим лучом в десять секунд прорежет дверь вокруг замка. Потянув за ручку, откроет настежь. После чего двое из прибывших останутся снаружи, остальные дружно устремятся внутрь.
Посреди прихожей, загородив проход великолепным телом, незваных гостей встретит служанка. Безупречно-правильное лицо её не исказится эмоциями, в холодных глазах не возникнет ничего, кроме отражений вошедших. Разведя руки широко в стороны, бесстрастная красотка по-прежнему монотонно произнесёт:
- Вам нельзя сюда входить. Господина нет дома.
- Гриша, - походя велит главный узколицему. – Оттащите её куда-нибудь в дальний угол и прищёлкните там наручниками, чтоб не мешалась.
Трое мужчин под командой узколицего тотчас набросятся на служанку, заламывая ей руки и отрывая ноги от пола. Та с тем же невозмутимым лицом будет упорно сопротивляться, нудно твердя:
- Вам нельзя ко мне прикасаться. Никто, кроме господина, не вправе ко мне прикасаться. Вы должны меня отпустить и покинуть дом.
- И рот чем-нибудь заткните, а то так и будет долдонить… Ну что, приступим? Давайте, ребята, расходимся по всему дому, всё изучаем, осматриваем, извлекаем. Всё подозрительное, все книги, бумаги, фотографии, голограммы, прочие носители информации – флэш-карты, диски, сам персональный компьютер и тому подобное – несём в зал. Работаем оперативно и внимательно, ничего не упуская, не отвлекаясь. Со всеми вопросами обращаться непосредственно ко мне.
Сам Олег Михайлович пройдёт в центральную комнату. Удивлённо хмыкнет, бросив взгляд на широкий стол, обильно сервированный, заставленный отменными винами, тропическими фруктами, деликатесными яствами, разнообразными сладостями, с большим букетом цветов посередине. Потом отодвинет с края стола три ананаса, связку бананов и обширную коробку с тортом, на очищенное место положит ноутбук, откинет крышку и примется, щёлкая клавишами, составлять протокол обыска. По монитору строгими рядами начнут выстраиваться чёткие фразы.
Между тем подчинённые, непрестанно грохоча и топоча по комнатам и коридору, станут вносить и складывать громоздкими стопами пыльные книги, журналы, примитивные компьютерные диски и огромное количество старых пожелтевших газет подчас почти вековой давности. Начальник сперва будет искоса поглядывать на странный архив, затем заинтересуется не на шутку и, бросив свой протокол, начнёт перебирать древнюю прессу. Ушастая физиономия его станет попеременно озаряться то ликованием везучего охотника, то откровенным изумлением, то священным ужасом. Увлечённый чтением сообщений и заголовков минувшей эпохи, он отложит ветхие листы лишь тогда, когда один из агентов вручит ему толстенную тетрадь в зелёной обложке. Олег Михайлович распахнёт её наугад – разлинованные страницы окажутся густо исписаны от руки синими чернилами. Открыв титульный лист, он увидит выведенное крупными буквами классически-макиавеллиевское заглавие: «ГОСУДАРЬ» - а ниже, помельче, подзаголовок: «Эволюция личности на фоне эволюции цивилизации». Тогда зрачки главного сверкнут хищным огоньком, лицо просияет, а пальцы задрожат от трепетного предвкушения великой удачи. Отпустив агента, Олег Михайлович удобно сядет на диван у стены и, наморщив просторный лоб, углубится в расшифровку чужих каракулей.
Когда он со сладостным удовлетворением перевернёт очередную страницу, в зале появится его возбуждённый подручный и оповестит с порога:
- Едва справились! Вчетвером насилу угомонили. Определённо наши генные инженеры чересчур усердствуют: с виду обычная хрупкая женщина, а силы – как у мамонта! Приковали к спинке кровати – руки в стороны. Ноги тоже пришлось зафиксировать, чтоб, чего доброго, стену не пробила… О-о, да здесь, похоже, славное пиршество намечалось! Сколько всего… и вино неплохое…
- Григорий, поди-ка сюда. Сядь. Погляди, что мне сейчас принесли.
- Надо же – тетрадь! Да ещё исписанная! Вручную! Да как мелко-то… Наверно, лет двадцать назад карябал, не меньше.
- Да нет. Видишь, в самом начале дата проставлена: девятнадцатое мая сего года. Стало быть, приступил к написанию чуть больше месяца назад.
- Хм… Зачем же ему от руки столько царапать – для этого, вообще-то, компьютер существует. Идиот какой-то!
- Был бы идиот, как раз на компьютере и писал бы – специально для наших коллег из компьютерного контроля. Нет, брат, такие мысли никакой электронике доверить нельзя, только бумаге.
- И что там за мысли?
- А вот давай посмотрим. Не разучился ещё письменные знаки различать?
- Каждую неделю практикуюсь, освежаю память.
- Так изобрази, уважь наставника. Тут всё по-русски, не собьёшься.
- Ммм… Надо сказать, почерк у него прескверный. Будто корова хвостом махала!
- Ну-у, Гриша, будь снисходительней. Он, как-никак, наш современник. Сегодня кроме криптологов, искусствоведов да прочих узких специалистов никто, наверно, прописной азбуки и не помнит. Мы-то с тобой хоть читать это покуда умеем, а он, представь, пишет вручную… вернее, писал.
- Это точно – отписался!
- Плохой же почерк, помимо отсутствия привычки к письму, иногда может быть признаком либо незаурядного ума, либо сильного волнения. Или того и другого одновременно. В данном случае последнее вероятнее всего. Да и настрочить столько за сорок дней тоже, знаешь, не шутка. Хотел бы я взглянуть, как бы ты на его месте заботился о каллиграфии!
- Оле-ег Михайлович! Что вы говорите, ей-богу… Я – на его месте!
- А что?
- То есть… как это – что?! Да я ни при каких условиях не мог бы оказаться на его месте – я же нормальный!
- Ой, не зарекайся, Гриша. Кто знает, что; завтра с твоей головой может статься? Нырнёшь с размаху в речку, ударишься темечком о подводную корягу, получишь контузию – и тоже запоёшь бог весть что. Обычный сдвиг по фазе, ничего сверхъестественного… И не спорь, потому что сам этого предвидеть не можешь. Если бы все, как ты выразился, нормальные от подобной метаморфозы были застрахованы, в существовании нашей службы нужды бы не стало. Всякая необходимость отпала бы напрочь. А мы, однако, существуем и, уверяю тебя, будем существовать впредь – покуда наука не найдёт способа абсолютно контролировать человеческое сознание, при том не превращая людей в подобие биороботов. Но оно, если и случится, то очень нескоро… Ну-ка, не отвлекайся, продемонстрируй уровень своего профессионализма. Давай, прочти мне… вот отсюда, например.
- Самый корявый кусок выбрали, Олег Михайлович! Перелистните – может, дальше поровнее будет.
- «Самый корявый»! А ты как думал? Где поровнее, там и дурак разберёт. Давай, давай, сыщик, не отлынивай, блесни неутраченным навыком!
Григорий послушно склонится над тетрадью, сосредоточенно нахмурится и медленно, врастяжку, прочтёт вслух:
- «…Восстановить истинный ход событий даже приблизительно – чрезвычайно трудно. История последних десятилетий искусственно и целенаправленно изменяется прямо на глазах. Что безусловно признаётся ещё сегодня, через год-другой непременно будет подточено, прилизано и перекрашено до неузнаваемости, а общество традиционно впитает очередную новую версию как должное, не утруждая себя излишним скептицизмом, и тогда означенная новая версия ненадолго станет догмой – до следующего официального обновления»… Ничего себе! Вот так зверь нам попался! Прямо диссидент натуральный… Я думал, мы последнего несогласного извели лет пятнадцать назад, а здесь – эдакое ископаемое!
- Тоже мне ископаемое… - старательно пряча ликующую ухмылку, с деланным спокойствием ответит главный. – Вон, в озере Лох-Несс до сих пор натуральные динозавры встречаются, что уж там – какой-то диссидент… Ну, поглядим дальше?
Тетрадные листы с хрустящим шелестом стремительно замелькают, веером высыпаясь из-под его большого пальца. Остановившись ближе к концу, главный опять развернёт страницы.
- Глянь-ка, у него тут и ремарки авторские! Как-то оригинально расположены: прямо посреди текста, между абзацами, с отступом… Значит, писал очень быстро, эмоционально, мысли набега;ли одна на другую, боялся упустить.
- Что за ремарки, Олег Михайлович?
- Примечания к основному тексту. Видишь – вот сноска под абзацем, отделённая чертой. А вот в тексте звёздочка – стало быть, к этому месту и примечание. Надо же, всё как в старые недобрые времена!.. Ага, а вот отсюда почерк пошёл намного крупнее, и растянут изрядно. Значит, волнение возросло, да к тому же торопился – или предчувствовал что-то, или мысли подстёгивали. Ну-с, прочти… скажем, с этого места… Да, с этого.
- «…Гопко…» «…Топко…» Что-то совсем неразборчиво, буквы пляшут, как сумасшедшие. Пожалуй, легче потом у него самого спросить, а?
- Читай, читай! В кои веки такая практика выпала – судьбу благодарить должен, а ты ворчишь.
- «…Гопко…»
- «Толковые»!
- Точно – «толковые»! «…Толковые хол…»
- Не спеши, смотри внимательнее.
- «…Толковые холопы тем и отличаются, что могут с-с…» Э-э-э… «…могут самос-тоя-тель-но вершить то, в чём нуждается Хозяин, - не дожидаясь от последнего даже намёка. В дап…» Нет, наверно, это «Н». «…В дан-ном случае пере-све-то-в-с-ким киллерам из Общественной Безопасности…» Ух ты-ы!!
- Дочитывай.
- «…В данном случае пересветовским киллерам из Общественной Безопасности было вполне достаточно, чтобы Хозяин просто не возражал. И тот не возражал. Кажется, с некоторых пор он только «невозражением» и занимался…»
Узколицый осечётся и ошарашенно уставится на главного. Его визави, победно оскалясь, торжествующе возгласит:
- Ты понял, кого он имел в виду под «толковыми холопами»? Заметь - под  «толковыми»!.. Правильно, Гриша, нас с тобой и таких, как мы. Ведь польстил, сукин сын; действительно, польстил, ничего не скажешь!
- Олег Михайлович!.. Да ведь он в самом деле… Вот чего никак не ожидал! Настоящий диссидент, убеждённый, идейный! Карбонарий, блин… Я-то думал, он просто с собственным рассудком совладать не может, заболел или ещё чего. А он – нате вам!..
Слов узколицему не хватит, и он оборвёт тираду, изумлённо растопырив руки.
Искренне радуясь за себя и подчинённого, главный дружелюбно подмигнёт:
- Вот и сбылось твоё давнее вожделение – дождался настоящего дела, реального, с результатом. Доволен, небось?
- Ещё бы, я и вообразить не мог… Выходит, не зря два года следили!
- Мы зря ничего не делаем, не для того существуем. Ради этой тетрадки и двадцать лет следить стоило. Видишь, а ты всё нервничал: «Давайте брать! Пора задерживать!» Вот взяли бы голубчика раньше – не успел бы он всего этого написать, и получился бы обычный арест, довольно неприметный. А так – мировая сенсация!
- Да; уж, интересный был парень этот Воронцов…
- Почему «был»?
- Ну, оговорился, - усмехнётся узколицый. – Привык в прежние годы по поводу диссидентов так выражаться – в прошедшем времени: всё равно ведь дорога им была одна. И этот, полагаю, надолго с нами не задержится.
- На сей раз ошибаешься. С некоторых пор мнение наверху по данному вопросу изменилось. Когда высокое начальство узнало, что появился такой образчик, сразу весь планетарный Олимп на уши поднялся. Нам было строжайше приказано оберегать преступника, как величайшую государственную ценность, - чтобы ни единый волос не упал, чтобы он ненароком не убился, головку не расшиб. Потому и пришлось по горам за ним лазить да по джунглям мотаться. Сколько наш агент страху натерпелся, когда клиент со своей пассией торчал на краю обрыва минут сорок кряду – там, на Кавказе! Он за этой экстремальной парочкой издалека наблюдал, в бинокль, а на таком расстоянии, случись что, ничего не исправишь: сковырнутся – не подхватишь… А другой агент, который год назад в экспедиции потерял Воронцова на два часа во время стоянки! Несчастному после пришлось в клинику залечь – нервную систему восстанавливать… Наш подопечный, Гриша, субъект уникальный, на сегодняшний день – единственный известный в своём роде. Этот экземпляр светила науки будут исследовать, как некий неведомый вирус, станут тщательно разбираться, каким образом из оболочки добропорядочного гражданина вдруг вылез столь чудовищный монстр, что за мутация произошла, выяснять, есть ли надёжный способ предотвратить подобное заболевание в будущем. А то, знаешь ли, руководство уже сожалело, что в своё время всех таких опрометчиво ликвидировали подчистую, не оставили несколько десятков для изучения. Короче, диссидент наш обнаружился весьма кстати, и отправлять его в мир иной совершенно непозволительно. Так что он – не «был», он – есть и будет. Всегда  будет – даже если не захочет.
По ходу разговора продолжая машинально переворачивать листы, Олег Михайлович беспричинно остановится. На открывшейся странице обоим сразу бросятся в глаза верхние строки, выведенные эмоционально-заострённым, но твёрдым почерком:

«Государь не смог преодолеть свою земную сущность. Живой бог не сумел превзойти человека  –  мелкую, низкую, горделивую тварь  –  в собственном сознании. Поэтому никакой он не бог. Такое же ничтожество, как прочие…»

Лица собеседников разом окаменеют. Несколько секунд оба будут бояться взглянуть друг на друга. Затем очень медленно повернут головы – глаза в глаза. Бледный Олег Михайлович испуганно захлопнет тетрадь и, вдруг вскочив, засуетится, начнёт без нужды оправляться, приглаживать волосы, одёргивать пиджак. Узколицый тоже вскочит и вытянется, как адмиралтейский шпиль. Сцена великой растерянности продлится около минуты. Наконец, несколько опомнившись, главный вцепится в тетрадь до белизны в суставах и напряжённо бросит:
- Так, я еду в отделение, надо доложить… обо всём этом. Ты остаёшься за старшего. Командуй, организуй работу, сам проследи за обыском – чтоб всё путём… Когда закончите, оставишь одного снаружи, остальные – так же пулей в отделение, в полном составе, со всеми вещдоками! Мой ноутбук вон, на столе, - оформишь протокол и завизируешь, как положено. Входную дверь опечатаешь.
- Слушаюсь!.. Олег Михайлович, а с той что делать?
- С кем?
- Со служанкой.
Главный рассеянно дёрнет плечом:
- Отправить на списание, что ещё делать… Клона ведь не перепрограммируешь – для него только один хозяин существует, пожизненно. Нам от неё толку никакого. Позвони в службу утилизации, пусть заберут…
Оставшись один, узколицый некоторое время будет мерить зал шагами из угла в угол, подавляя волнение. Потом пройдёт в спальню и по установленному там видеофону свяжется со службой утилизации клонов. Показав в экран удостоверение сотрудника Общественной Безопасности, потребует прислать машину за назначенной на списание служанкой. Затем позвонит в филиал собственной службы, чтобы прислали спецтранспорт для погрузки улик. После отправится наблюдать за ходом обыска по всему дому.
В течение следующего часа дотошных поисков ничего особо примечательного более обнаружить не удастся. Проводив четвёрку дюжих клонов из службы утилизации, с трудом утащивших брыкающуюся служанку в свой фургон, агент Григорий вернётся в зал. Покуда подчинённые упаковывают собранные бумаги, электронные носители информации и прочие следственные трофеи, он сядет за стол и займётся составлением начатого главным протокола на его, главного, ноутбуке. Надлежащим образом перечислив и указав всё, что требуется, в заключение приложит большой палец правой руки к красному кружку в углу экранного изображения. Под текстом протокола на экране тотчас возникнет эквивалент его личной подписи – идентификационный номер агента.
Захлопнув крышку, узколицый дождётся завершения погрузки улик. Выпроводив подчинённых, поднимется, возьмёт ноутбук и зашагает прочь из комнаты. Возле самой двери остановится, хлопнет себя ладонью по лбу, досадливо плюнет, вернётся и опять сядет за стол. Заново открывая ноутбук, примется раздражённо цедить сквозь зубы:
- «Оформишь, как положено», «завизируешь»… За пятнадцать лет – ни одного протокола! Сам-то помнит, как положено оформлять? Если такой умный, мог бы и подсказать… В принципе, время всё равно зафиксировалось… А вдруг прицепятся, почему не по полной форме, не по классическому образцу… бюрократы хреновы! Чёрт, не хватало ещё на такой ерунде оконфузиться…
Включив компьютер, он торопливо нажмёт несколько клавиш. Высветившийся текст протокола переместит к самому концу. Под последней строкой, левее своего идентификационного номера, проставит упущенную было дату:

                «28 июня 15 года
                (2074)».













;

                Г Л А В А   П Е Р В А Я


                Начало записок
      Владислава Сергеевича Воронцова
              в зелёной тетради







               Г О С У Д А Р Ь

               Эволюция личности
           на фоне эволюции цивилизации



19 мая 15 г. Э. Б. (2074)
Честно говоря, просто не знал, с чего начать, поэтому поставил дату.

Всё-таки с чего начать?..

О далёком прошлом почти всегда пишут честно; о не столь далёком – иногда, и только то, что позволено; о недавнем – практически никогда. Вся нынешняя политическая и околополитическая информация – сплошной поток демагогии, очернение либо обеление, искажение фактов до абсурда, подчас до противоположного, особенно в том, что касается непосредственно личности Государя и событий последних четырёх десятилетий. Для того, чтобы разобраться в собственных мыслях и чувствах, понять, что; меня постоянно тревожит и угнетает мой разум, я должен попытаться шаг за шагом восстановить хотя бы относительно объективную картину того пути, который привёл человечество к теперешнему состоянию. Мне необходимо выяснить, был ли данный путь единственно возможным и закономерным, не существовало ли иных вариантов развития мировой цивилизации и, главное, действительно ли столь прекрасен достигнутый великий Результат. Мне не с кем обсудить своих сомнений, я не могу доверить своих мыслей ни одной живой душе. Всё, что остаётся, - по безвозвратно ушедшей традиции минувших веков покрывать бумагу чернильными каракулями. В эпоху кнопок и клавиш навыки письма оказались естественным образом утрачены, заставить руку выводить буквы более-менее чётко весьма непросто. Определённо, придётся изрядно попыхтеть, пока вспомню, как это делается.
Видимо, в обозримом будущем ручная письменность людьми окончательно забудется – заодно с самим письменным алфавитом. Вот тогда в моей «китайской грамоте» смогут разобраться только профессиональные криптологи... да ещё, пожалуй, сотрудники Общественной Безопасности – что крайне нежелательно.

< … > Восстановить истинный ход событий даже  приблизительно – чрезвычайно трудно. История последних десятилетий искусственно и целенаправленно изменяется прямо на глазах. Что безусловно признаётся ещё сегодня, через год-другой непременно будет подточено, прилизано и перекрашено до неузнаваемости, а общество традиционно впитает очередную новую версию как должное, не утруждая себя излишним скептицизмом, и тогда означенная новая версия ненадолго станет догмой – до следующего официального обновления. В конце концов страшная, кровавая и грязная дорога к нынешнему нескончаемому процветанию начнёт восприниматься как стройное триумфальное шествие всего человечества во главе с Государем – по ровному, гладкому шоссе, под щебетание птичек и бравурные марши оркестров, без ужаса и боли, без отчаяния и ненависти, без коварства и подлости, без гибели восьмидесяти семи процентов населения... Вокруг всего этого за последние тридцать лет наслоилось столько лжи, что сами очевидцы тех событий давно привыкли больше доверять официальным утверждениям, нежели собственной памяти. Ветераны Третьей мировой сейчас ни за что не вспомнят о своём животном ужасе во время боёв, о свирепости, застилавшей им глаза, о всеобщем зверстве и обоюдной беспощадности воюющих сторон. Нет, зверствовали только враги, только сарацины скрипели зубами от ярости, только им, злосчастным, был присущ безумный трепет за свою жалкую шкуру! Все преступления, все пороки и слабости – только их! Это они были неорганизованной ордой дикарей с кинжалами в когтистых пальцах вместо новейших автоматов; это их безграмотные командиры знали назубок один Коран и ничего кроме, ибо попросту не умели читать; это их трусливые скопища бросались врассыпную после первого нашего залпа! А мы были храбрые, гуманные, благородные, трезвые и чисто выбритые; и наши военачальники все как один блистали мудростью и полководческим талантом; и топали мы парадным маршем аж до тридцать пятого градуса южной широты, неустанно гоня утекающего без оглядки противника к мысу Доброй Надежды, покуда бежать тому стало уже некуда!.. Право, остаётся лишь недоумевать, как при всём при этом война затянулась на три года и поглотила миллиарды жизней? Впрочем, данную нестыковку наши умелые историки с течением времени непременно устранят, можно не сомневаться.
Особенно забавно, что во весь вышеизложенный бред сами участники боевых действий верят  искренне! То есть – не опасаются противоречить официальной точке зрения, а действительно абсолютно убеждены в её правильности! В общем-то, оно понятно: куда приятнее сознавать себя доблестным рыцарем без страха и упрёка, чем трясущимся комочком плоти с самыми низкими побуждениями и очень некрасивыми порывами! Куда отраднее тешиться официозным елеем, нежели терзаться весьма неласковыми воспоминаниями! Человеку вообще свойственно верить в то, во что ему  хочется верить. А истина, честность, правда – да кому они нужны, противные! Тем паче что пристрастие к правде в нашем социуме не поощряется (мягко говоря).
Однако так было не всегда. Отнюдь не сразу пропагандистская патока наглухо законопатила извилины людей. В прежние годы мне довелось изрядно наслушаться рассказов фронтовиков о глобальной мясорубке сорокалетней давности, и подчас эти рассказы изобиловали жуткими подробностями – на пределе откровенности. Да и по мемуарам, опубликованным до Эры Бессмертия, можно составить определённое представление о происходившем незадолго до моего рождения. К тому же, пресса тех лет, при всей её пристрастности, всё-таки далеко не дошла до уровня лжи нынешних времён. Словом, некоторая база для выработки суждений у меня имеется. Огромные стопы пожелтевших газет, журналов и книг предыдущей эпохи смиренно пылятся вдоль стены моего кабинета, занимая едва не треть площади пола. Разумеется, много интересного хранится и в электронном виде (на флэш-картах и даже на старинных компьютерных дисках), но пользоваться «прогрессивными» носителями информации я позволяю себе крайне изредка. Слишком рискованно: бдительных ребят из Отдела компьютерного контроля, если они надумают подробно просмотреть работу моего ПК, может заинтриговать мой повышенный интерес к недавней истории...
Мой кабинет, под завязку забитый бумагой, - это моя персональная нора, моё логово, моя отдушина. Моё заповедное убежище, уютная лечебница души, мой маленький личный мирок, компактно уместивший в себе всю необъятную Вселенную. Мой храм. Служанке запрещено сюда входить, чтобы она, чего доброго, из лучших побуждений не нарушила священного беспорядка или – не дай бог! – не выбросила какого-нибудь полуистлевшего печатного листочка... С раннего детства мне доставлял необъяснимое наслаждение сам процесс перелистывания ветхих страниц. По мере взросления бессознательное увлечение переросло в стойкую привязанность, затем – в неодолимую потребность. В то время как всё ликующее человечество с головой погружалось в высокотехнологическую цивилизацию, я, подобно археологу, жадно собирал случайно уцелевшие клочки ушедшего мира, тщательно сортировал и хранил трепетно, как коллекцию сакральных реликвий. Будто чувствовал, что пригодятся. Вот и пригодились. Теперь эти клочки, вкупе с воображением, помогут мне оживить умершее прошлое. Восстановить не лубочную картинку, а его правдивый портрет, - поскольку я, в отличие от человечества, ещё не забыл, что такое правда.

< … > Достоинство всякого мышления – в стремлении к истине. А путь к истине открывается лишь объективному взгляду. Прежде, чтобы быть по-настоящему объективным, человек, исследующий историю, должен был научиться во время работы забывать о своих личных и политических пристрастиях, о симпатиях и антипатиях, о своей национальной и государственной принадлежности. Объективность и   патриотизм – несовместимы, равно как объективность и религия, объективность и идеология. Даже самая благородная приверженность способна застилать глаза, мешая видеть реальную картину тех или иных событий и процессов. Взгляд же историка должен быть максимально отстранённым, образцово беспристрастным, апостольски-честным, ибо он, историк, берёт на себя роль судии над целыми народами и эпохами.
В данном отношении у меня есть огромное преимущество перед всеми учёными мужами всех предыдущих периодов: моё сознание изначально свободно от шелухи былых предрассудков. Я, человек новейшей эры, не связан ни религией, ни какой-либо идеологией, ни патриотизмом. Патриотизм и национализм исчезли как явление заодно с отдельными государствами. Я, родившийся некогда подданным Российской Федерации, вот уже более девятнадцати лет как гражданин Единой Семьи Народов – микрочастица общего неделимого мира, молекула цельного человечества.

< … > Нынешние профессиональные жрецы музы Клио, по примеру своих предшественников, добросовестно выполняют заказ властей предержащих: непрерывно и безостановочно «творят» новейшую историю, чётко следуя указаниям означенных властей. Кто не желает посвящать свою научную деятельность одному холуйству, тот занимается исследованием отдалённых эпох. Касательно всей человеческой истории до момента рождества Государева в науке допускаются любые взгляды, какие угодно оценки и совершенно беспредельная честность. Посему славные преемники Геродота и Тацита, лишённые возможности анализировать современность, с тройным азартом «отрываются» на пращурах – с допотопной древности до конца II тыс. н. э. (по старому летосчислению). С великим наслаждением вскрываются и преподносятся любознательной аудитории всё новые шокирующие подробности убогого и жалкого бытия наших предков. Тусклые картинки примитивного прозябания и тоскливой неустроенности перемежаются сценами вопиющего беззакония и произвола, дикого варварства и свирепой жестокости, изобилуя кричащей чередою нескончаемых страданий, конфликтов, казней, эпидемий, голодных моров и прочих масштабных неприятностей, делавших жизнь тогдашних людей не просто невыносимой, а по сути невозможной. Особенно изгаляются господа учёные над давно почившими в бозе вождями народов: князьями и халифами, императорами и фараонами, президентами и диктаторами. Самые живописные страницы исторических опусов являют собою весьма нелицеприятные характеристики былых владык человечества, вершителей судеб племён и держав. В фундаментальных (и не очень) трудах специалистов по прошлому красочные полотна придворной и личной жизни некогда грозных повелителей щедро пересыпаны бесчисленными деталями, подчас омерзительными, иногда – леденящими кровь... Поневоле кажется, что всё прежнее существование рода людского являло собою сплошной жуткий триллер, притом абсолютно безысходный – без какого-либо упования на хэппи-энд.
В общем, относительно описаний далёкого прошлого нашу историческую науку в пасторальности не упрекнёшь. Напротив, сплошь и рядом создаётся впечатление, будто авторы намеренно сгущают краски. В этом есть чёткий резон: необходимо доказать, что пришествие Государя явилось не просто очередным этапом развития общества, а великим чудом, навсегда избавившим исстрадавшееся человечество от бесконечных невзгод и бедствий, составлявших до того всё его бытие. Необходимо обосновать, что Государь наш – личность совершенно особенная, исключительная, не имеющая с прежними кровавыми тиранами ничего общего, что нет и доселе не было Ему ни равных, ни подобных, что не было у Него ни учителей, ни предтеч.
А разве не так? Кто из великих владык минувшего может с Ним сравниться? За весьма небольшой (по историческим меркам) период своего правления Государь реально сделал то, что обещали они все, но не воплотил никто из них, и даже то, чего ни один из «божественных» властелинов не дерзал обещать: Он дал людям незыблемый мир, неслыханное процветание и физическое бессмертие. Он увековечил Себя и своё правление не только в памяти, но – наяву.

< … > Итак, освободившись от балласта былых идейных пристрастий, нынешние историки могут позволить себе то, чего не могли позволить даже величайшие мыслители прежних эпох, - роскошь быть абсолютно объективными. Однако таковая роскошь не должна затрагивать последних десятилетий – в данном отношении в современном идеальном обществе действует непреложное табу, без каких-либо оговорок.
Мне же здесь придётся нарушить это табу. Я решился, в меру своих способностей, подвергнуть посильному анализу именно события новейшей истории, и потому намерен игнорировать любые предписанные пристрастия, в том числе главное из них – пристрастие к личности Государя, занявшего место Всевышнего в умах ныне живущих. Перед самим собою я буду честен совершенно, и если в чём-то ошибусь, то лишь по причине недостатка информации или мудрости.

< … > Приходится писать в тетради, шариковой ручкой, по-старинке, как уже много лет никто не пишет. (Хорошо хоть ручек у меня более чем достаточно – насобирал когда-то по знакомым, у кого завалялись. А на крайний случай есть ещё три пузырька чернил.) С непривычки на лист выползают такие диковинные иероглифы, что, боюсь, сам потом не смогу расшифровать. Однако деваться некуда – не на персональном же компьютере изливаться в собственной неблагонадёжности! Пожалуй, начни я отстукивать вышеизложенное на своём ПК – ребята из Общественной Безопасности были бы здесь уже через четверть часа. «Контрольный вирус» не дремлет.
Впечатляющая штука этот «контрольный вирус»  (официально – «контрольная функция»). С точки зрения пользы для государства сравниться с данным изобретением может разве что современный детектор лжи. С момента тотального внедрения «вируса» державная власть получила поистине сказочную возможность быть постоянно в курсе умонастроений граждан – всех вместе и каждого в отдельности. С тех пор «контрольная функция» в обязательном порядке предусматривается в  любом компьютере на стадии его изготовления. Все же без исключения компьютерные аппараты более раннего – «довирусного» - выпуска были 15 лет назад одновременно изъяты у населения с предоставлением взамен аппаратов нового поколения (т.е. «заражённых» вышеозначенным «вирусом»).*
____________________

*Разумеется, ничего общего с настоящим компьютерным вирусом «контрольная функция» не имеет. А расхожее название ей, полагаю, присвоили остроумные «креативные программисты» (хакеры, как они себя традиционно именуют) – просто за то, что сия функция, подобно вирусу, оказалась искусственно внесена в компьютерную сферу.
____________________

Выражаясь образно, «контрольная функция» является электронным осведомителем Отдела компьютерного контроля (подразделения Общественной Безопасности) – именно таковому вездесущий «вирус» доставляет информацию о любых операциях с любым компьютером. Абсолютно всё, что в процессе работы со всяким ПК отображается на его мониторе, автоматически передаётся «вирусом» в электронную систему указанного Отдела, фиксируется там в электронной памяти и по мере надобности воспроизводится на мониторах данной службы в полном объёме. Просматривая (выборочно либо с помощью ускоренного воспроизведения) работу каждого персонального компьютера, одного за другим, бдительные надзиратели из ОБ воочию видят, чем интересуется всякий пользователь, что поглядывает, послушивает, почитывает и пописывает – словом, чем вообще дышит. Зона связи «контрольного вируса» с системой Отдела целиком покрывает поверхность Земного шара. Оказаться вне этой зоны (т.е. выскользнуть из-под глобального «колпака») в пределах голубой планеты невозможно. Таким образом, любой пользователь ПК (т.е., по сути, любой современный человек), где бы он ни обретался, практически круглосуточно находится под отеческой опекой государственных «спецслужащих», которые ни за что не позволят ему сбиться с пути истинного до скончания века*.
____________________

*Забавно, что данное присловье ещё не вышло из употребления, - век-то у нас нескончаемый...
____________________

Просто не верится, что совсем недавно (ещё на моей памяти) даже Интернет невозможно было вполне контролировать, а уж о каком-то надзоре за компьютерными манипуляциями вне Интернета вообще речи не шло. Представляю, как такое положение дел раздражало власть имущих. Действительно, разве можно допускать подобное безобразие! За подданными постоянно нужен глаз да глаз, не то они, сами того не ведая, впадут в какую-нибудь ересь – и некому будет их вовремя одёрнуть, пожурить и наставить. А от бесконтрольности, как известно, и отдельному индивидууму, и обществу в целом ничего, кроме неприятностей, ожидать не приходится... Словом, побуждения высокого руководства всегда благородны. Не вышло бы с «вирусом» - изобрели бы что-то другое, но без присмотра братьев по разуму не оставили бы. В самом крайнем случае вообще запретили бы персональные компьютеры – всё меньшее зло, нежели бесконтрольность.
Я вот думаю: а разве не логично было бы доверить работу по надзору за человечеством каким-нибудь педантичным сверхсовременным роботам?.. Впрочем, державные мужи, без сомнения, думали об этом гораздо раньше. Но, видимо, натуральный человек в данном деле покуда вне конкуренции. Какой бы робот ни был умный, какие бы суперсложные операции за долю секунды в своём электронном мозгу ни совершал, а всё одно он – машина, и нюансы человеческого мышления ему не по зубам: чувством юмора не обладает, «эзопова языка» не понимает, и утончённого издевательства от искренней восторженности отличить не в состоянии. Вот потому и приходится держать в ОБ огромный штат сотрудников из граждан (в том числе для компьютерного контроля) - иначе никак...  Хотя – о чём я рассуждаю! Какая сейчас, к чёрту, может быть угроза общественному спокойствию! Все потенциальные смутьяны отправлены в мир иной заблаговременно, ещё до нашей эры... в смысле – до нашей  Эры Бессмертия. Предпосылок для возникновения какой-либо оппозиции не существует даже гипотетически. Уж было бы от чего государству столь усердно перестраховываться! На фоне нынешнего социального благополучия опасность революционного инакомыслия выглядит не просто преувеличенной, а вообще надуманной. Болезненно-надуманной. Как говорится, у страха глаза велики...
Короче, использование ПК в целях объективного исторического анализа исключено абсолютно. Буду вести летопись, аки Нестор, водя примитивным писалом по молчаливой бумаге, которая, как известно, всё стерпит – и никому не донесёт.

< … > Поскольку в исторических источниках прошлых времён было принято летосчисление «от» и «до Рождества Христова» (или, в научно-атеистическом варианте, «нашей» и «до нашей эры») и поскольку всё человечество, включая меня, до недавних пор употребляло именно его, я здесь также буду следовать данной традиции. Переводить привычные даты на новый манер мне попросту лень, постоянно путаться и сбиваться тоже не хочется: вся хранящаяся у меня информация имеет хронологию старого образца – чего ради я стану создавать себе лишнюю проблему?
Современное летосчисление – «Эры Бессмертия» и «до Эры Бессмертия» - утверждено Государем и Высшим Советом всего четырнадцать полных лет назад. Данное нововведение покуда не вошло в повседневный обиход – менять устоявшиеся привычки людям бывает непросто. Потому сейчас оба летосчисления имеют официальное хождение. При этом традиционная дата, как правило, ставится следом за датой «Э. Б.», в скобках, как вспомогательная.
Лет через двадцать или тридцать датировка «от Рождества Христова» отомрёт окончательно. В новом мире христианство не в моде – и уже  никогда не будет в моде. Ибо религия Иисуса исполнена неприятием физического бытия и постоянным ожиданием смерти – как избавления от земных уз. Мы же вступили в жизнь вечную, беззаботную, неувядающую, и с тех пор не нуждаемся в Царствии Небесном – как вообще в большинстве старых мифов и традиций. Стремясь поскорее расстаться со своим кошмарным прошлым, нынешнее безоглядно-прогрессивное человечество без сожаления отбрасывает его атрибутику. От прежней многотысячелетней эпохи остаются лишь исторические реликвии, уцелевшие произведения искусства,  пожелтевшие  газеты  вдоль  стены  моего кабинета, блекнущие воспоминания да эти непонятные, ужасные сны... < … >





                1.
…Барабанная дробь свинцовой картечью бьёт по перепонкам. Ревущая толпа, колыхаясь хаотичными волнами, бушует вокруг высокого эшафота. Посреди эшафота строго высится гильотина, двумя вертикальными брусьями вонзаясь в небо. Палач грязной тряпкой стирает кровь с огромного косого ножа зловещей машины. Его подручные, топоча башмаками по помосту, относят в сторону очередное обезглавленное тело.
Меня гонят к эшафоту, больно толкая в спину прикладом. Гвардейцы распихивают толпу, пролагая мне дорогу сквозь плотную людскую массу. Зрители, раззявив пасти, орут во все лёгкие, заглушая рокот барабанов. Отовсюду на меня устремлены бессчётные лютые взоры. Сотни глаз до краёв налиты безумием и, кажется, вот-вот выскочат из орбит. Мне страшно; я сжимаюсь, втягиваю голову и искоса затравленно озираюсь. Вокруг – сплошные перекошенные яростью рожи, фригийские колпаки санкюлотов, женские чепцы, из-под которых выбиваются всклокоченные пряди. Из-за тел окруживших меня конвоиров хищно тянутся тощие руки, хватая меня за волосы, царапая щёки и шею. Я пытаюсь прикрыть лицо ладонями и беспомощно всхлипываю, тщетно силясь увернуться от когтей злобных гарпий. Грудь разрывает сумбурное скопище чувств: ужас, отчаяние, раздражение, горечь – всё вкупе. Я знаю, что этим людям не за что меня ненавидеть. Но они ненавидят – все разом.
Как-то вдруг беснующаяся толпа кончается – мы оказываемся внутри оцепления из солдат Национальной гвардии. Рёв кровожадной публики остаётся позади, забитый грохочущими совсем рядом барабанами. Конвоиры подводят меня к ступеням эшафота и, ухватив за локти, тащат наверх. Гильотина вырастает надо мною кошмарным, фантастическим призраком. Нож уже поднят, косое лезвие ехидно взблёскивает холодным сполохом.
Тело моё мгновенно леденеет, сердце испуганно замирает, зрение застилает багровая пелена. Ватные ноги бесчувственно заплетаются друг о друга, о ступени, колени слабеют. Однако конвоиры крепко удерживают мою трепетную плоть и неудержимо волокут на помост. Очутившись на дощатой поверхности, я с их помощью стараюсь сохранить равновесие. Силясь прийти в себя, трясу головой, судорожно сглатываю пересохшим горлом. В парализованный паникой мозг юрким ужиком просачивается единственная здравая мысль: это – всё; это – конец; чудесного спасения не будет; это – последние мгновения жизни, её наглядный итог, её апофеоз; я не имею права трусить; я должен умереть достойно и мужественно… я должен показать им… я должен… должен…
До предела втянув воздуха, я стискиваю зубы и решительно вскидываю голову. В глаза тотчас ударяет блеск косого лезвия гильотины… Остатки воли мигом улетучиваются. Рванувшись в руках конвоиров, жалобно оборачиваюсь к злорадной толпе – и прямо за оцеплением, между двумя рослыми фигурами в гвардейских мундирах, вижу Её. Она стоит безмолвно, слегка покачиваясь в унисон колыханиям людской массы, и неотрывно смотрит на меня. Красивое лицо неподвижно. Белокурая прядь, ниспадая на лоб, пересекает бровь. Взгляд широко посаженных рысьих глаз с продолговатым разрезом пронзителен, он проникает в самую душу – до глубины, до физической боли… Крупно вздрогнув, я просыпаюсь.
Нависающее надо мной матовое пятно постепенно обретает резкость и превращается в лицо Марины. Белокурая прядь с её головы широкой запятой свисает вниз, касаясь моего лба. Рысьи глаза смотрят тревожно. Влажные губы приоткрываются, обнажая жемчужную зубную эмаль. Кажется, что-то говорит…
Пробудившийся слух нехотя настраивается на звуковое восприятие.
- …Владик! Вла-адик!! Ты проснулся?
Судорожно вздохнув, обеими ладонями стираю с лица ледяную испарину. Несколько секунд очумело пялюсь в потолок, затем опускаю взгляд на лицо подруги. Растянув сухие губы в подобие улыбки, сипло отвечаю:
- Всё нормально. С добрым утром, солнышко!
Пристроившись рядом, она кладёт согнутую ногу на мой живот, мягко приникает ко мне нежными мячиками грудей и успокаивающе целует в кончик носа. Тонкий пальчик её скользит по моему лбу, сгоняя последние холодные капли. В рысьих глазах – сочувствие и озабоченность. Голос ласков и бархатен.
- Опять тот же сон?
Сокрушённо киваю, рассеянно ухватив пальцами её свисающий локон и закладывая его за миниатюрное Маринино ушко.
- Снова Гревская площадь, якобинцы, гильотина?
- Якобинцы казнили не на Гревской площади, - выдаю с умным видом историческую справку, - а на площади Революции, бывшей Дворцовой.
Марина саркастически кривит рот:
- Определённо, голову тебе и на сей раз не успели отрубить!
- Не успели, - признаю несколько огорчённо. – А вообще, я не знаю, что там за площадь. Может, это и не Париж вовсе.
- До какого же места дошёл твой сон сегодня?
- Как всегда – на мгновение дольше, чем в прошлый раз.
- Значит, меня снова видел?
- Да. На мгновение дольше…
- И что же я?
- Пока ничего. Как и прежде, просто стояла в толпе и смотрела на меня. Очень внимательно… пожалуй, даже сурово. Я так и не понял, что именно было в этом взгляде – то ли любовь, то ли ненависть. То ли осуждение моей слабости на эшафоте.
- А ты опять трусил?
- Ужасно… Посмотрел бы я на тебя в подобной ситуации!
- Знаешь, ты во сне так вздрогнул, что я чуть с кровати не упала! Не боишься в конце концов свихнуться от своих кошмаров? Учти, заменять мозги биотехнологи пока не научились.
- Ну, что ж я могу поделать! Пойти подстегнуть биотехнологов?
- А просто обратиться к психиатру по-прежнему не желаешь?
- Нет. Сон очень натуральный, будто воспоминание. Детали, ощущения – всё повторяется в точности всякий раз… Очень хочется досмотреть, а то не успокоюсь.
- Воспоминание? Хм… Полагаешь, мы с тобой уже жили когда-то?
- Возможно.
- И пересекались в прошлой жизни?
- Вполне вероятно. Может, даже не в одной.
- И так же любили друг друга? – произносит она вязким полушёпотом. Её бедро под одеялом плавно ползёт по моему животу вниз и накрывает мою мужскую плоть… Однако, вопреки обыкновению, организм, выбитый из колеи кошмарным сном, не спешит реагировать на провокацию – плоть никак не отзывается.
Удручённо вздыхаю:
- Не знаю. Вот досмотрю свой сон до конца – тогда пойму, любила ты меня или совсем наоборот.
- Неужели могло быть наоборот? – не унимается Марина, приближая своё лицо к моему. Влажные губы легко касаются моего подбородка, затем уголка рта. Тёплое дыхание приятно ласкает щёку. Мягкое бедро под одеялом нежно гладит бастующую плоть. Плоть упрямо отказывается откликаться.
  Марина лукаво морщит нос и, как будто смирившись, уточняет:
- Так мы летим сегодня в Меловой заповедник?
- Как договорились, - киваю я.
- Аэробус через семь часов. Будем собираться… или как?
Мягкое бедро всё ещё не оставляет попыток расшевелить мои мужские инстинкты. Однако я вполне ощущаю бесполезность всяческих поползновений и, ещё раз вздохнув, говорю прямо:
- После этого чёртова сна «или как» у меня не получится по крайней мере до вечера. Уж извини.
Усмехнувшись, Марина убирает с меня ногу.
- Значит, будем вставать?
- Угу.
- Кофе выпьем?
- Да, пожалуй.
Марина ищет взглядом дистанционный пульт вызова прислуги. Тот лежит на тумбочке у моего изголовья. Она отбрасывает одеяло, приподнимается на колени; красиво изогнувшись, ползёт прямо через меня. Дотянувшись, берёт пульт; направив в сторону двери, нажимает кнопку.
Через полминуты в двери появляется модернизированный клон-служанка. Стерильно-чистое форменное платье плотно облегает безупречную фигуру. Руки смиренно скрещены поверх белоснежного передника. Гомункул женского пола заученно останавливается ровно в полутора метрах от кровати, устремляет на нас пустые зрачки и бесцветно-ровным тоном приветствует – сперва меня, потом гостью:
- Доброе утро, господин. Доброе утро, госпожа.
Марина, в который уже раз, придирчиво оглядывает мою служанку с ног до головы. Затем столь же придирчиво оглядывает себя, потом – снова служанку. Недовольно нахмурясь, сухо повелевает:
- Далила, приготовь нам два кофе в постель!
Выслушав Марину, клон с безупречным телом переводит взгляд на меня: законный хозяин должен подтвердить приказание. Стараясь придать голосу суровость, выражаю недовольство:
- Далила, я ведь тебе много раз говорил, что ты должна подчиняться Марине.
- Когда господин находится в одной комнате с другими людьми и пребывает в полном сознании, я в этой комнате подчиняюсь только его распоряжениям, - бесстрастно констатирует служанка. Что ж, резонно, так и должно быть.
Утвердительно киваю:
- Исполняй.
Далила кланяется и, повернувшись, идёт готовить кофе.
Марина, надув губу, провожает её недобрым взглядом. Когда шаги служанки, удалившись, затихают, натянуто признаёт:
- Она очень мила. Правда?
Я зловредно улыбаюсь до ушей:
- Да; уж, биотехнологи потрудились на славу!
- Твой спецзаказ? – ещё более натянуто продолжает Марина.
- Нет. Просто прислали по моему запросу из агентства горничных. Обычная серийная модель.
- Н-да? – ехидно щурится подруга. – У меня тоже серийная модель, однако у неё плечи раза в два шире бёдер и морда, как у бульдога.
- Так твоей служанке сколько лет?
- Какая разница! Лет семь или восемь.
- А моей два года и три месяца. Дизайн, сама понимаешь, непрерывно совершенствуется. Сейчас всю прислугу выращивают с учётом эстетических требований.
- Ты с ней спишь?
Изумлённо вскидываю брови:
- С кем? С клоном?!
- Как будто люди не спят с клонами!
- Ну… Во-первых, мне это неинтересно. А во-вторых, для секса существуют специальные клоны. Далила – служанка, она вообще не на то запрограммирована.
- Хочешь сказать, служанки не способны заниматься сексом?
Озадаченно смотрю на дверь, за которой скрылась Далила. Ничего не придумав, пожимаю плечами:
- Как-то никогда не задавался этим вопросом… Честное слово, не знаю.
- А вот сейчас узнаем!
На лице Марины опять заиграла улыбка: кажется, поверила-таки, что в постели я её с Далилой не чередую. Непредсказуемый всё же народ эти женщины, и мышление их непостижимо – даже к гомункулу могут приревновать!
Через некоторое время служанка появляется вновь. В её руках на овальном подносе ароматно дымятся две чашки с кофе. Далила ставит поднос на тумбочку с моей стороны и, неподвижно встав на надлежащем расстоянии – ровно полтора метра от кровати, - ожидает дальнейших приказаний.
- Далила, - произносит Марина, сверля её колючими зрачками. – Ты можешь заниматься сексом?
- Только с господином, - монотонно отвечает клон женского пола. – Или по его распоряжению.
- Значит, мо-ожешь… - тянет Марина и внезапно больно щиплет меня за бок острыми ногтями. От неожиданности я подпрыгиваю на кровати и оторопело воззряюсь на неё. В глазах подруги азартно скачут микроскопические черти,  и опять,  как во сне,  непонятно,  что; в этих глазах – любовь или ненависть, нежность или злость… Скорее, всё сразу.
Теперь её колючие зрачки устремлены на меня. Не отводя взгляда от моего лица, Марина продолжает допрос:
- Далила, вы занимались этим с твоим господином?
- Нет, - бесстрастно клацает служанка.
- Точно?
- Далила, ты свободна. Ступай! – приказываю я. Клон механически кланяется и уходит.
Марина смеётся и вылезает из постели. Специально для меня грациозно потянувшись, белой лебедью плывёт к двери.
- Ты куда? – окликаю я, со щемящим наслаждением окатывая взором восхитительное голое тело подруги.
Она полуоборачивается – больше для того, чтобы по моему взгляду определить степень своего очарования. Пародируя служанку, произносит нарочито бесцветно:
- В ванную, господин. Пейте свой кофе.
В течение четверти часа я пью кофе врастяжку – крохотными глотками. Тревожное впечатление от ночного кошмара рассасывается, солнечные потоки, струясь сквозь полуприкрытые жалюзи, пробуждают оптимистическое настроение. Поставив опустошённую чашку на поднос, устраиваюсь поудобнее сидя и, глядя на дверь, жду возвращения белокурой бестии.
Она это знает. Мурлыча что-то себе под нос, Марина вплывает в спальню, до колен обёрнутая широким махровым полотенцем. Последнее, разумеется, не просушки ради, тем паче не из ложной скромности, - просто лукавой красотке известно, что само наличие махровой обёртки автоматически вызывает у меня желание увидеть Марину без неё. Процесс раздевания гораздо пикантнее готовой обнажёнки.
Не оборачиваясь в мою сторону, Марина становится ко мне боком перед трюмо и начинает расчёсывать свои светлые пряди. Она делает это аккуратно и неспешно – тоже нехитрый трюк: знает, что мне нравится смотреть на неё в полный рост, и, конечно, учитывает, что мокрая женщина наиболее эротична.
Я действительно с удовольствием гурмана наблюдаю за плавными движениями её рук, погружающими расчёску во влажные волосы, за тем, как она время от времени встряхивает головой, склоняя её с боку на бок. Мой взгляд невольно сползает вниз и останавливается на её крепких голых икрах. Каким-то шестым чувством уловив это, Марина обостряет провокацию, несколько раз приподнимаясь на цыпочки.
К собственному удивлению, я начинаю явственно ощущать в низу живота нарастающее напряжение. Вот так всегда. Каждый раз, когда Марина принимается меня искушать, мне из чисто хулиганских побуждений хочется продемонстрировать невозмутимое равнодушие к её чарам. До сих пор не удавалось. Но сегодня – такое было мерзкое состояние после кошмара… Наверняка получится. А тогда я с любопытством посмотрю на её реакцию – а то, надо же, вбила себе в белокурую головку, будто она совершенно неотразима!
Наконец управившись с волосами, Марина лёгким жестом сбрасывает полотенце и начинает подробно разглядывать себя в зеркале. Она поворачивается перед трюмо то в профиль, то в анфас, поглаживая округлые бёдра, розовую попку, молочную грудь и живот. Такая упругая и одновременно мягкая, гибкая, изящная, вся такая рельефная… Афродита, только что вышедшая из пены морской… Чувствую знакомый зуд в ладонях: возникает острое желание прикоснуться к этому чудесному телу, ощутить его физически. Однако покуда терплю, не подаю виду.
Завершив сеанс нарциссизма, соблазнительница величаво и безразлично подплывает к кровати. По-прежнему не глядя на меня, ставит на край постели грациозную ножку и начинает натягивать на неё ажурный чулок. Натянув, совершает контрольное оглаживание – дабы согнать складки. Затем меняет ножку и проделывает ту же операцию. Я молча смотрю на предназначенное мне шоу, чувствуя, как щёки мои раскаляются возбуждённым румянцем. Но всё ещё терплю.
Покрыв ноги чулками, Марина берётся за лифчик. Привычное ловкое движение – и божественные полусферы грудей оказываются спрятаны под чёрными кружевами. Это сразу вызывает такую горькую досаду, что я без колебаний отказываюсь от запланированного психологического эксперимента.
Как можно спокойнее произношу:
- Погоди.
Марина вскидывает на меня недоумённый взгляд – якобы недоумённый. Не дав ей времени на усмешку, резко приподнимаюсь, обхватываю красотку за бёдра и опрокидываю на постель. Горячо целуя в шею, нетерпеливо стягиваю с её груди незастёгнутый лифчик.
Марина визжит и смеётся – не столько от щекотки, сколько от торжества очередной победы. Да, она опять победила, а я опять показал себя примитивным самцом, не способным совладать с природным инстинктом. Хотя, честно сказать, не очень-то и пытался.
Как, однако, слаб человек – пресловутый повелитель мира!.. Впрочем, к чёрту философию, сейчас не до неё…


                2.
Автобус мягко причаливает к зданию аэровокзала. Клон-шофёр механическим движением нажимает клавишу на водительском пульте. Двери открываются, выпуская пассажиров наружу. К автобусу тотчас подкатывается несколько автотележек. Клоны-носильщики (сохранившие таковое старинное название, хотя они давно уже «возильщики») споро и аккуратно грузят на них багаж новоприбывших и рассаживают самих пассажиров на сиденья рядом с багажом. Бесшумно вкатываясь в здание, автотележки доставляют людей к залам ожидания.
Снаружи аэровокзала всё пестрит красочными световыми плакатами и портретами Государя – мирового владыки, Спасителя человечества, общего героя и покровителя, воплощённой Надежды цивилизации. Через три месяца у Государя юбилей – семьдесят пять лет. Готовится грандиозное празднество в планетарном масштабе. Прошлый юбилей – пять лет назад – являл собою нечто среднее между фантастической феерией и Вальпургиевой ночью, только с тысячекратно усиленным эффектом. Для бесчисленных зрелищ, развлечений и просто создания у граждан экстатического настроения были привлечены все достижения современной науки и техники. Сотни миллионов клонов обслуживали грандиозное торжество. Тысячи лучших умов самых разных отраслей научной и ненаучной мысли воплотили в неслыханном всемирном шоу свои головокружительные, подчас полубезумные, творческие проекты. На три дня Единая Семья Народов целиком погрузилась в восторженную мистерию, посвящённую земному богу, и ещё с месяц потом не могла от неё опомниться. А что будет в грядущем августе, какими чудесами попотчуют граждан разработчики очередного Государева юбилея - определённо, невозможно вообразить.
Внутри аэровокзала, сразу при въезде под его своды, взору посетителей предстаёт огромная (метров двадцать) квадроскопическая голограмма Государя. Правитель ЕСН стоит в полный рост, приветственно приподняв правую руку и радушно улыбаясь с высоты. Лицо Спасителя человечества – с теми же чертами, с тем же количеством морщинок в уголках добрых глаз и стандартным выражением, как на любых других изображениях (открытках, плакатах, иллюстрациях), словно их штампуют с одного клише. Икона есть икона – тут вольности недопустимы… В целом лазерная «статуя» выглядит пугающе, а со спины, по-моему, довольно нелепо. Впрочем, никто на подобных ощущениях не зацикливается. Вокруг голограммы мелкими грызунами снуют автотележки; сидящие в них люди невозмутимо таращатся по сторонам, не очень-то жалуя вниманием нерукотворный монумент. Нынешних бессмертных вообще трудно удивить. А вот лет, эдак, семьдесят назад, в начале двадцать первого века от Рождества Христова, среднестатистический землянин при виде исполинского объёмного изображения себе подобного, небось, запросто свалился бы в глубокий обморок – особенно если показать ему такую голограмму неожиданно, не предупредив. А какой-нибудь впечатлительный ребёнок вовсе мог бы остаться заикой.
Конечно, испугаться способен и современный ребёнок, но дети сегодня – поистине уникальная редкость. Лично я человеческого младенца последний раз видел позапрошлым летом – в московском метро на руках у сияющей мамы. Плодиться бессмертным не позволено – их количество должно быть стабильным. Для получения разрешения на зачатие нужно как минимум отличиться особыми заслугами перед обществом – например, совершить научное открытие или изобрести что-нибудь весьма оригинальное. Если высокое руководство твоё деяние оценит должным образом, тебе и твоей паре может быть предоставлена возможность познать родительское счастье. Очень многие об этом страстно мечтают. По мне же, без детей стало куда комфортнее: слишком они шумные, капризные, постоянно чем-то недовольные, и не понять, чем именно; неуютно с ними, суетно, хлопотно – словом, сплошная дисгармония, с женщинами и то гораздо проще. Лет двадцать назад, помню, на вокзалах невозможно было расслабиться – многочисленные карапузы часами напролёт ревели хором, как пожарные сирены. А сейчас, когда вокруг сплошные взрослые, даже в местах концентрированного скопления людей всё спокойно, пристойно и чинно. Благодать!..
В ожидании рейса мы с Мариной сидим в одном из вокзальных кафе за мраморным столиком рядом с умиротворяюще журчащим маленьким фонтанчиком, обсаженным карликовыми пальмами и ещё какой-то вьющейся флорой. Клон-официантка на высоких каблуках, в чёрной миниюбке и белой блузке с глубоким декольте ставит перед нами прохладительные напитки и, блеснув положенным бесстрастно-приветливым оскалом, с цокотом удаляется. Я намеренно пялюсь ей вослед, левым ухом ощущая жгучий взгляд подруги. Вот пойми этих женщин: то ли Марина действительно ревнует, то ли для неё это своеобразный способ романтического общения – что-то типа агрессивного флирта в стиле «латинос»…
Ждать ещё часа полтора. Потягивая напиток через разноцветную соломинку, рассеянно наблюдаю за суетливой миграцией внутри аэровокзала. Пассажиры и клоны вперемежку перемещаются во всех направлениях – на автотележках и на своих двоих. Спутать первых со вторыми невозможно даже на расстоянии: механические движения, неестественно-прямая осанка и пустое выражение лиц гомункулов сразу бросаются в глаза. Человек при наличии артистического таланта ещё может прикинуться клоном, клон же человеком – никогда. Впрочем, клону такое в его ограниченную голову и не придёт. Так что напрасными оказались опасения, имевшие место в начале эпохи широкого клонирования. Многие тогда боялись, что искусственно произведённые «человеческие копии» составят нам конкуренцию. Но биотехнологи всё учли, предусмотрели, и подобная возможность была устранена абсолютно. С тех пор всякий «выходец из пробирки» изначально, с самого своего «зарождения», путём направленной коррекции его генетического кода «программируется» на выполнение строго определённых функций – в соответствии с его «профессиональным» назначением. И только. Более клон ни на что не способен. О том, что; такое принятие самостоятельных решений (хотя бы самых элементарных) сверх заложенной в него «программы», он не имеет представления. Да и нужды в том не испытывает. Куда уж гомункулам с нами тягаться! Они ведь не то что абстрактно мыслить, а соврать-то не умеют. Даже по мелочи. Даже друг другу. Пусть не соврать -  хотя бы слукавить, хотя бы промолчать, когда спрашивают, и то не могут себе позволить. Убогие биороботы, в отличие от своих совершенных хозяев, попросту не в состоянии  подняться до лжи! В данном отношении и четвероногие млекопитающие куда умнее их. Кошки, например, до чего хитрющие встречаются: иная задушит домашнюю птичку, аккуратно зароет в клумбе, и после смотрит на озабоченного хозяина простодушно, наивно, ангельски-чистым взором, будто знать ничего не знает, будто она вообще проспала до обеда, а глупый чижик сам куда-то упорхнул!.. Про приматов, разумеется, даже говорить нечего: для обезьян сравнение с клонами поистине оскорбительно. Они, обезьяны, стоят на следующей за нами ступени эволюционного развития – в своём роде аристократы земной фауны. Допустимо ли сопоставлять их с бестолковым рабочим скотом! Ну и что, что гомункулы отлично водят транспорт, виртуозно пользуются бытовыми приборами и членораздельно разговаривают, - всё равно мартышки лучше соображают, просто им лень соображать!..
Клоны в наше время нужны повсюду. Они обслуживают человечество всесторонне, избавив разумных хозяев от прежней рутинной работы, нудных домашних обязанностей, раздражающих бытовых забот и прочих повседневных неприятностей. Разумеется, весь тяжёлый физический труд – тоже целиком их сфера деятельности. Поэтому поголовье гомункулов в несколько раз превышает неизменную численность бессмертных Homo sapiens’ов. Сколько их хотя бы приблизительно – наверно, никто не знает. Скорее всего, по данному вопросу никакой статистики не ведётся. Генная инженерия постоянно совершенствуется, появляются всё новые поколения клонов, старые списываются. Помимо государственных служб и различных предприятий, частные лица тоже заказывают себе для разных нужд улучшенных биороботов и тоже списывают прежних, переставших отвечать их растущим потребностям. Подсчитать это всё, конечно, возможно, только – зачем?
Пожалуй, миллиардов двенадцать-пятнадцать гомункулов на сегодняшний день имеется. Это так, на глазок. По моим отнюдь не компетентным прикидкам, клонов должно быть в четыре-пять раз больше, чем нас. А нас – три с лишним миллиарда… Ну да, где-то около того и есть, двенадцать-пятнадцать. А может, больше.
Сейчас уже кажется странным, что раньше люди как-то обходились без рабочих клонов. Ведь всё приходилось делать самим, а техника в прежние времена была совсем не нынешняя… Впрочем, не очень-то обходились – просто вместо гомункулов запрягали друг друга. У хозяев древних эпох имелись рабы, илоты, сервы, холопы – подневольные братья по разуму. Позже, вкусив плодов Просвещения, передовые господа повсеместно поотменяли рабство и надумали взвалить чёрный труд исключительно на неустанно усложняющиеся механизмы. Последние, действительно, прогрессировали безостановочно и прогрессируют по сей день, однако вдруг выяснилось, что никакие мудрёные агрегаты в полной мере рабов не заменяют. К примеру, можно, конечно, поручить шибко умной машине вскопать ту же клумбу и засадить цветами. Но дабы оная машина сделала это надлежащим образом, её работу придётся контролировать человеку. Человеку же заниматься клумбой не хочется – во всяком случае, абсолютному большинству людей. А клон-садовник запросто устроит всё в лучшем виде, и направлять его, в отличие от механизма, нет нужды: он и сам тюльпаны вверх корнями в почву не воткнёт – напротив, совершит работу от начала до конца скрупулёзно и аккуратно, в полном соответствии с требованиями садовнической науки, ибо именно на это изначально запрограммирован и соответственно обучен в процессе своего созревания… Или, допустим, как можно поручить машине приготовить утром кофе и подать хозяину в постель? Или произвести уборку в доме? Или, как здесь, разнести по столикам прохладительные напитки? Во-первых, никакая машина с подобными делами не справится, а во-вторых, на живую прислугу просто приятнее смотреть. Особенно когда та изготовлена со вкусом…
- Слушай, хватит уже пялиться на официанток! – Потеряв терпение, Марина пихает меня локтем. – Женщин тебе вокруг мало? Глаз не сводишь с клонов, извращенец!
Насмешливо смотрю сперва на подругу, потом на часы. Марина холодно констатирует:
- Наш аэробус через час двадцать.
- А не сменить ли нам направление? – предлагаю я. – Может, подождём ещё пару часов и полетим в Юрский заповедник?
- Мы же договорились в Меловой!
- Меловой находится на другой стороне Земного шара, туда пять часов лёту. А Юрский в Африке, притом в Северной, прямо на Средиземноморском побережье. И лететь гораздо ближе, и динозавры там покрупнее.
- Зато в Меловом – пошустрее, - возражает Марина. – Была я в твоём Юрском. И что интересного? Бродят круго;м бронтозавры с диплодоками, неповоротливые, как тумбы, одни листву пощипывают, другие водоросли жуют, будто спагетти. Нуднейшая идиллия! Два часа по всему заповеднику прокатались – ни одного хищника не встретили. Я чуть не уснула со скуки.
- Во-он оно что! Тебе, значит, хищников подавай!
- Именно. И желательно позубастей. А будешь дальше спорить – я сама тебя укушу!
Ладно, в Меловой так в Меловой…


                3.
В аэробусе, летящем над Атлантикой, комфорт по высшему разряду. Воздух напоён едва уловимым ароматом какого-то экзотического освежителя. Салон просторный, уютный. Кресла настолько удобны, что, опустившись, хочется остаться в них навсегда. Занавески на иллюминаторах бархатные. Даже коврики под ногами длинноворсовые. Последнее, по-моему, излишество, но всё равно приятно.
Перед каждым из пассажиров установлен небольшой индивидуальный стереовизор. Надеваю наушники, беру в руку пульт и нажимаю красную кнопку. Экран зажигается, визуально выплёскивая изображение чуть не на мои колени. Перебирая цифровые кнопки, ищу подходящую программу.
Марина сидит в соседнем кресле и бдительно следит за тем, что возникает на экране моего стереовизора, - хотя у неё свой перед носом. Назло ей останавливаюсь на эротическом канале и, растянув плотоядную ухмылку, зачарованно наблюдаю за сладострастными изгибами голых тел. Столь демонстративного издевательства Марина, разумеется, перенести не в силах. Склонившись в мою сторону, она выдёргивает у меня пульт. Перебрав несколько каналов, оставляет мне музыкальную программу, потом спокойно сосредотачивается на своём стереовизоре. Однако моего пульта назад не отдаёт.
Это уже откровенная дискриминация. Я собираюсь всерьёз возмутиться, но внимание моё отвлекает подошедшая стюардесса. Её движения женственно-мягки, фигура абсолютно безукоризненна, пропорции тела совершенны. Каштановые волосы ниспадают волнистыми прядями, лицо ангельское, глаза небесно-ультрамариновые, взгляд, как полагается, пустой. Воистину, достойное произведение инженерного искусства… генно-инженерного. Вот надень она солнцезащитные очки и сохраняй молчание – пожалуй, действительно, можно не различить гомункула и соблазниться…
- Здравствуйте, - произносит стюардесса, склонившись к нам. – Вам что-нибудь нужно?
Голос мелодичный и бесцветный – никаких эмоций. Клон – он и в Африке клон.
- Пока нет, - одновременно отвечаем мы с Мариной. Стюардесса с застывшей улыбкой идёт далее по салону, по очереди обращаясь к пассажирам со стандартным вопросом. Я недовольно гляжу на экран моего стереовизора, прикидывая, ругаться с подругой из-за конфискованного пульта или махнуть рукой и задремать.
Минут через десять стюардесса возвращается обратно, проходит мимо нас и удаляется в направлении носовой части аэробуса. Я рассеянно смотрю на её идеальные ягодицы – и тут Марина, по своей противной привычке, пребольно щиплет меня за локоть. Сдавленно пискнув, негодующе оборачиваюсь.
- А с ней ты тоже не хотел бы переспать? – ядовито шипит Марина, глядя на меня в упор немигающим взором. Рысьи глаза напряжённо сужены, зрачки неподвижны, маленький носик агрессивно наморщен. Мои веки непроизвольно начинают моргать – кажется, будто на них направлен прожектор. Чувствую, как под этим прожектором рдеет моё лицо. Как всегда, на смену негодованию немедленно приходит восхищение.
Да, это взгляд живой женщины. Натуральной, естественной, не из пробирки. Любящей, ревнующей, злящейся, смеющейся, эгоистичной, сострадательной, капризной, нежной, своенравной, доброй, жестокой… бог знает, какой ещё.  Всякой.  От этого взгляда восторженные мурашки рассыпаются по телу, сердце барабанит испуганно и азартно, а горло захлёстывает щемяще-радостная спазма… Я очень люблю её глаза. Пожалуй, больше, чем всё остальное в ней. Всё остальное без этих глаз не имеет значения, потому что есть у всякой женщины. Даже у гомункулов.
Солнышко моё… яростное! Ну как ты можешь сравнивать себя с бестолковыми клонами? Разве у клонов бывают такие глаза! Разве такие глаза есть у кого-нибудь – кроме тебя…


                4.
Обширный центральноамериканский палеонтологический заповедник Мелового периода отгорожен от современности высочайшей стеною. Сверху над всей огромной площадью доисторического анклава натянута суперпрочная сеть из синтетического волокна, поддерживаемая стилизованными под облака аэростатами. Волокно настолько тонкое, что для глаза неразличимо даже в мощный бинокль. Громоздким летающим ящерам сеть тоже вряд ли мешает: как я понимаю, на большой высоте они не парят; прямо скажем – не орлы.
Самому заповеднику четыре года (Юрскому – около двух): воспроизводить настоящих динозавров биотехнологи научились недавно. На очереди – открытие подобных заповедников других геологических периодов: Кембрийского, Девонского, Пермского, и проч., и проч. Поскольку земная жизнь в ранних стадиях развития обитала преимущественно под водой, заповедники начальных периодов, разумеется, будут подводными и экскурсии в них соответственно тоже. Но для воплощения этих проектов специалистам ещё предстоит решить массу технических проблем, так что покуда любознательным гражданам приходится довольствоваться живыми картинами вполне сухопутной Мезозойской эры.
Как утверждают средства массовой информации и рекламные буклеты заповедника, воспроизведённые во плоти ископаемые чудовища точь-в-точь соответствуют некогда жившим натуральным прототипам. Для выведения большинства из них первоосновой послужили невесть как сохранившиеся стволовые клетки, извлечённые из добытых за последние десятилетия бренных останков вымерших чёрт-те когда гигантских рептилий. Никакой специальной коррекции их генетических кодов не проводилось, потому вести себя восстановленные звероящеры должны естественно, как им изначально полагается. Для чувствительных желудков травоядных страшилищ оба действующих заповедника обильно засажены соответствующими их эпохам растениями, ну а плотоядные и сами о себе вполне могут позаботиться.
Нашу группу при входе в заповедник встречает лучезарно улыбающаяся девушка-экскурсовод. Я приятно удивлён, увидев человека вместо ожидаемого клона. Видимо, для экскурсий по допотопному мирку характерно изобилие всяких нестандартных нюансов, реакция посетителей может оказаться непредсказуемой – педантичному биороботу тут не разобраться. И вообще, подобное путешествие надлежит сопровождать ярким, эмоциональным речевым пояснением, а не монотонным бубнением заученного текста. Опять же – требуется соображать, на чём заострить внимание, а что опустить за ненадобностью. Словом, натуральный разум в таковом деле на сегодняшний день незаменим.
Гидесса гостеприимно здоровается с группой и первым делом осведомляется, нет ли среди посетителей слишком впечатлительных и слабонервных. Мы отважным хором заверяем девушку в своей абсолютной непробиваемости, и та, многообещающе бросив: «Ну, смотрите…» - ведёт любопытную толпу на посадку в экскурсионный поезд. Последний состоит из вереницы сцепленных между собою открытых четырёхместных кабинок на колёсах – своеобразных вагончиков. Посетители рассаживаются по кабинкам. Гидесса устраивается в головном вагончике (видимо, экскурсовод по совместительству ещё и «машинист»), что-то нажимает на панели управления. В кабинках одновременно включаются динамики, откуда голос гидессы вопрошает:
- Все устроились?
- Да-а! – нетерпеливо подтверждают пассажиры.
- Начинаем экскурсию.
Электропоезд мягко трогается с места и, быстро набирая скорость, окунается в туннель. В темноте Марина испуганно цепляется обеими руками за мой локоть. Покровительственно обнимаю её плечи, прижимаю к себе и с надеждой спрашиваю:
- Боишься?
Марина вместо ответа шмыгает носом. Наклоняюсь к ней и ободряюще шепчу в самое ушко:
- Не бойся. Тебя у меня никакой саблезубый тигр не отнимет.
Коварная подружка недоверчиво хмыкает. Какое, всё-таки, препротивное создание! Хоть бы раз просто промолчала…
Поезд выныривает из темноты и легко катится непосредственно по территории заповедника. По обе стороны от нас открывается жизнерадостный пейзаж Мелового периода, в общем-то ничем принципиально не отличающийся от нынешнего: привычно серебрятся листвою тополя, платаны вольготно раскинули густые кроны, и вечноскорбящие ивы уныло никнут тонкими удочками веток. Сочная трава отрадно зеленеет буйными газонами, даже цветы весело мелькают повсюду яркими веснушками. Многометровых чудищ пока не видать. Может, у них тихий час по распорядку?
Девушке-экскурсоводу отсутствие фауны тоже не нравится. Она озабоченно крутит головой, взором чуткого егеря высматривая допотопную живность. Её голос из динамика недовольно констатирует:
- М-да… что-то рептилии затаились. Наверно, надо проехать подальше вглубь заповедника.
Она увеличивает скорость движения поезда и покуда развлекает подопечных подробной лекцией о мезозойской флоре. Дабы рассказ о тополях и ивах выглядел по возможности экзотичней, гидесса обильно насыщает его латинской терминологией. Потому тополь в её устах превращается в Populus, ива – в Salix, а магнолия – уже не просто магнолия, а Magnolia grandiflora. Кстати, я бы не поручился, что все произносимые гидессой узконаучные названия находятся, так сказать, в полном соответствии с истиной. Вряд ли кто-то из слушателей способен её компетентно уличить, так что ей можно с чистой совестью сыпать хоть наименованиями лекарств из аптеки.
Все, однако, ждут именно динозавров: скрупулёзно перечисленная экскурсоводом растительность и в современную эпоху водится повсеместно в самом непотребном количестве. Посетители принимаются раздражённо ёрзать на сиденьях и в голос переговариваться, выказывая к заумной лекции демонстративное пренебрежение. Марина, опасливо косясь на динамик, соединяющий нас с гидессой, тихонько шепчет мне в ухо:
- А может, они нас заметили и испугались?
Отрицательно мотаю головой. Заметить нас динозавры никак не могут. Мы с нашим поездом по-прежнему находимся в туннеле: вся экскурсионная дорога – сплошной туннель из сверхпрочного материала, наподобие трубопровода большого диаметра. Прозрачен туннель только изнутри, снаружи – тщательно замаскирован под какую-нибудь неровность рельефа и наверняка имеет шершавое покрытие, чтобы незадачливый доисторический ящер, не дай бог, не поскользнулся. Звукоизоляция абсолютная: мы слышим звуки снаружи через множество акустических колонок, установленных внутри по всему туннелю, во внешний же мир наши голоса не проникают. Словом, всё предусмотрено, дабы никакая исполинская рептилия, обнаружив, что за ней наблюдают, чего доброго, не померла от разрыва сердца или не повредилась рассудком… если таковой у рептилий имеется.
Покуда я пытаюсь всё это доходчиво изложить Марине, посетители заметно оживляются: в отдалении между Populus’ами и Salix’ами начинают мелькать вожделенные громадины мезозойской фауны. Гидесса на полуслове обрывает лекцию про «уникальную» растительность и сбавляет скорость поезда. Голос её в динамике ощутимо теплеет, тон становится щекотяще-завораживающим:
- Ну вот, дамы и господа, мы наконец вторгаемся в царство гигантских рептилий – мирных травоядных и кровожадных хищников. Я надеюсь, что обитатели нашего заповедника предоставят нам возможность лицезреть их поближе, во всём их, так сказать, чудовищном великолепии. Давайте попробуем проехать ещё дальше.
Изрядно замедливший ход электропоезд бесшумно ползёт мимо нарочито-хаотичной лесопосадки. Мелькание громадных животин становится всё интенсивнее. Однако выходить из-за деревьев «драконы» не спешат. Со стороны создаётся впечатление, будто динозавры между собою играют в прятки.
Всё окружающее живо напоминает кадры из старинных киношедевров Спилберга. Так или не так выглядел мир в реальном Меловом периоде, но по голливудским фильмам почти вековой давности создатели заповедника определённо ориентировались. Понятно, что первоочередная задача подобных экскурсий – не столько дать достоверное представление о далёкой эпохе, сколько пощекотать нервы пресытившимся современными зрелищами бессмертным двуногим. Кстати, данному зрелищу не мешало бы быть подинамичнее, а то бессмертные опять заскучали…
Неожиданно над самым поездом с сухим шуршанием пролетает на перепончатых крыльях премерзкая тварь с несуразно-могучим клювом. По цепочке кабинок проносится вздох восторга. Сидящий в нашем вагончике впереди нас с Мариной коренастый мужчина с квадратным затылком, явно желая блеснуть эрудицией, кричит во всё горло:
- Птеродактиль! Птеродактиль!
- Птеранодон, - уточняет гидесса. – Сейчас, господа, вы могли наблюдать летающего ящера семейства птеродактилей. Данная рептилия жила в эпоху Мела, приблизительно сто тридцать – семьдесят миллионов лет назад. Пищу её составляла мелкая рыба и водяной планктон. Тяжёлый клюв уравновешивался костяным гребнем на затылочной части головы. Размах крыльев достигал пятнадцати с половиной метров…
- Ух ты! – восхищённо восклицает мужчина с квадратным затылком. - Пятнадцать с половиной метров! Целый аэробус!
Ближайшие пассажиры сдержанно смеются – больше из вежливости. Поезд помалу продвигается далее. Вскоре в лазурном небе возникает второй звероящер, потом третий. Постепенно крылатые монстры заполняют небосвод, шумно барражируя над нашими головами. Наверно, гнездовье где-то поблизости… или что там у них. А может, высматривают добычу – каких-нибудь доисторических тушканчиков размером с кенгуру. Хотя - девушка говорила что-то про рыб и планктон; видимо, просто водоём рядом.
Гидесса, устав болтать, решает дать передышку своим голосовым связкам. Однако это удаётся ненадолго. Уже через пару минут она торжествующе вопит:
- О! О!! О-о-о!!!
Народ вытягивает шеи. Сбоку от поезда возникает просторная лужайка, посреди которой – совсем рядом – громоздится нечто среднее между носорогом, бегемотом и ещё бог знает кем. На затылке чудовища – здоровенная костяная пластина, слегка напоминающая воротник боярской шубы (только «стоячий» в обратную сторону, вдоль спины). Клювообразная морда увенчана тремя рогами весьма нескромных размеров. Грузное страшилище неподвижно стоит на четырёх толстенных конечностях и мирно щиплет травку. А на некотором расстоянии от него, на краю лужайки, высится на двух мощных нижних лапах зубастый антипод травоядного метра в четыре ростом. Третьей точкой опоры зубастому служит огромный хвост, на котором тот почти восседает с очевидным комфортом.
Гидесса останавливает поезд в аккурат напротив гигантской парочки и приглушённо, будто боясь спугнуть, вещает подрагивающим голосом:
- Уважаемые господа, нам выпала редкая удача. Прямо перед вами трицератопс – классический представитель травоядной фауны позднего Мелового периода. А в отдалении, у кромки деревьев, вы видите знаменитого тиранозавра – самого жестокого хищника той эпохи. Сейчас, судя по всему, произойдёт смертельная схватка исполинов. Тиранозавр, без сомнения, попытается съесть трицератопса. Видимо, в эту минуту он выбирает удобный момент для нападения.
Группа, затаив дыхание, ожидает обещанной драмы. Марина впивается в мой локоть всеми десятью ногтями. Мне достаточно больно, однако терплю и не моргаю, опасаясь пропустить атаку длиннохвостого хищника.
Но тиранозавр  что-то не думает проявлять агрессии. Даже не поворачивая морды в сторону травоядного рогоносца, он сосредоточенно ковыряется когтем в зубах. Делать это ему неудобно – верхние лапы слишком короткие, - и несчастный звероящер гортанно покрикивает от досады.
Трицератопс продолжает монотонно жевать траву, пучками свисающую с его клюва, и равнодушно смотрит на зубастого тупыми свинячьими глазками. Он вполне сознаёт отсутствие угрозы и определённо не питает к соседу неприязни. Налицо совершенная гармония природы, пасторальный образец мирного сосуществования живых организмов.
Постепенно посетители начинают выказывать беспокойство: гарантированное кровавое зрелище срывается по абсолютно необъяснимым причинам. Разочарованная гидесса сама не знает, что сказать, и подавленно безмолвствует. А ограниченное время экскурсии, между прочим, идёт.
Потеряв терпение, возмущённые зрители принимаются ободрять тиранозавра криками и свистом, похоже, напрочь позабыв об односторонней слышимости. Азартно подпрыгивая на своих местах, они раскачивают вагончики и, кажется, сами готовы наброситься на злополучного трицератопса, чтобы просто показать «некоторым», как это делается. Воздух в туннеле ощутимо наполняется пара;ми агрессивного адреналина. Кажется, больше всех неистовствует впередисидящий мужик с квадратным затылком. Он топает ногами, машет руками, как турбинное колесо лопастями, и трубно орёт зубастому саботажнику:
- Давай, давай! Сожри его! Сожри!! Трус! Ты трус, а не ящер!!
Впрочем, динозаврам наплевать на праведный гнев почтенной публики. Картина ничуть не меняется: один по-прежнему пытается извлечь из пасти что-то постороннее, другой методично набивает пузо зеленью. Для нас торчать далее на месте становится бессмысленно. Гидесса уныло резюмирует:
- Наверно, наш тиранозавр уже пообедал. Поедемте дальше. Возможно, в другом месте нам повезёт больше.
Она трогает поезд… и тут на лужайку из зарослей стремительно выскакивает ещё один тиранозавр – покрупнее первого. Алчно разинув пасть, он поводит напряжённым взглядом – и с вожделением воззряется на трицератопса.
- Стоп! – сама себе командует гидесса и резко останавливает поезд. – Этот, кажется, голодный!
На сей раз она, безусловно, права. Взгляд нового действующего лица, устремлённый на рогоносца, не оставляет сомнений в серьёзности намерений. Первый тиранозавр немедленно перестаёт ковыряться в зубах, несколько секунд оцепенело пялится на более крупного сородича, затем срывается с места и галопом убегает в чащу. Трицератопс прекращает жевать траву и насторожённо смотрит на незваного пришельца.
Голодный тиранозавр, в отличие от предыдущего, не тянет резину. В три прыжка он подлетает к рогоносцу, норовя оказаться сбоку. Однако неуклюжий с виду трицератопс весьма проворно поворачивается к агрессору вооружённым передом. Недожёванный пучок мезозойской флоры нелепо торчит из его клюва.
Тиранозавр некоторое время внимательно изучает оборону противника, потом внезапно делает молниеносный бросок в сторону и опять пробует ухватить добычу сбоку. Но трицератопс вновь быстренько разворачивается и вонзает левый рог в бедро врага. Хищник ревёт от боли, но – голод не тётка, волей-неволей приходится переть на рожон. Он совершает ещё один прыжок в сторону и, ловко уклонившись от острого рога, впивается трицератопсу зубами в спину. Тот душераздирающе верещит, отчаянно силясь боднуть хищника, однако это уже не удаётся. Крик обречённого травоядного прерывается отвратительным хрустом – мощные зубы тиранозавра ломают бронированный хребет рогоносца.
Экскурсанты дружно орут благим матом, не отводя, однако, от жуткой сцены зачарованных глаз. Хорошо, что тиранозавр нашего вопля не слышит, не то непременно подавился бы от страха.
Постепенно трицератопс перестаёт трепыхаться, и победитель приступает к заслуженной трапезе. Люди, прекратив орать, с любопытством и омерзением наблюдают за кровавым триумфом хищника.
Однако удар рогом, по всему, оказался не пустяковым. Утолив первый острый голод, тиранозавр вдруг начисто теряет аппетит и, уставясь на раненное бедро, принимается горестно реветь. Затем оставляет едва початую тушу и, сильно припадая на повреждённую лапу, плетётся в лес. Как только огромное тело хищника скрывается из виду, из-за деревьев на лужайку поспешно выпрыгивает целая стайка мелких рептилий – действительно что-то вроде кенгуру без ушей и шерсти. Окружив труп трицератопса, алчная мелюзга начинает пожирать то, что ей досталось от чужих щедрот.
- Вот так, - удовлетворённо констатирует гидесса. – Вы воочию убедились, какие дикие нравы царили в то жестокое время на нашей прекрасной планете.
- Да; уж, - глубокомысленно подхватывает мужчина с квадратным затылком. – Видать, на каждом шагу ели друг дружку поедом. Одно слово - звери.
- Итак, продолжим нашу экскурсию? – умиротворённо предлагает гидесса, и поезд возобновляет движение.
Всё оставшееся время посетители заповедника возбуждённо делятся между собою пережитыми впечатлениями. В нестройный гвалт пассажиров ненавязчиво вплетается положенная лекция о реликтовой природе Мезозойской эры, по-прежнему обильно сдобренная столь же реликтовой латынью. Голос гидессы весел и беззаботен. Невзирая на отсутствие всякого внимания со стороны подопечных, девушка щебечет без устали и перерывов, как заведённая. Её радость вполне понятна: благодаря голодному тиранозавру экскурсия удалась на славу.
…На выходе из заповедника благодарю девушку за прекрасное путешествие и между прочим интересуюсь:
- Скажите, вы не опасаетесь, что ваши хищники в конце концов истребят здесь всех травоядных? Ведь территория их ареала ограничена, удрать некуда…
- За это не волнуйтесь, - улыбается гидесса. – Во-первых, поголовье тех и других тщательно контролируется и регулируется. Ну а во-вторых, у нас имеется весьма обширный банк стволовых клеток доисторической фауны, поэтому с восполнением любого из представленных видов нет никаких проблем. Даже из ныне существующих особей при желании можно извлечь столько клеточного материала, что его с избытком хватило бы для заселения динозаврами всей планеты… да хоть нескольких!


                5.
Вечером (по центральноамериканскому времени) мы с Мариной опять сидим в кафе аэровокзала – на сей раз Гватемальского – и, поглядывая на часы, оперативно поглощаем лёгкий ужин. Скоро объявят посадку на наш аэробус. Пора возвращаться в Евразию.
Скомкав использованную салфетку, интересуюсь:
- Ну что, понравилась экскурсия?
- Уж-жасно! – отвечает подруга и зябко ёжится.
Вот поди пойми, что; означает это «уж-жасно»! То ли ужасно понравилась, то ли наоборот. А попробуешь уточнить – непременно скажет, что я глуп как пробка…
- Через неделю поедешь со мной смотреть битву при Гидаспе?
Марина решительно мотает головой из стороны в сторону. Правильное личико на мгновение искажает брезгливая гримаса.
- Почему? – удивляюсь я. – Там будет зрелище покруче, чем поединок двух здоровых ящериц.
- Наслаждайся без меня. Я на подобные представления вообще не хожу.
- Что так?
- Не хочу смотреть, как тысячи клонов убивают друг друга. Отвратительно!
- Я как-то не заметил, что ты слабонервная. На бой динозавров смотрела же. А они, между прочим, были вполне натуральные, с мозгами и характером, – в отличие от гомункулов.
- У гомункулов тоже есть мозги, - хмурится Марина. – И уж никак не в меньших пропорциях, чем у динозавров. В конце концов, они живые существа.
- Динозавры тоже живые. Однако ты не отворачивалась, когда двое из них совершали взаимное кровопускание.
- Это их динозаврово дело. Им по природе так полагается. А здесь… Для таких батальных шоу специально выращивают клонов – практически выращивают на убой. Потом заставляют драться, будто гладиаторов… Мерзко это всё.
Надо же, моей подружке жалко биороботов! Кажется, мне и вправду выпало счастье любить женщину очень особенную… Подавив изгибающую рот улыбку, продолжаю развивать тему:
- Так или иначе, всякий клон обречён на скорую смерть. У него, несчастного, изначально судьба такая: сегодня он нужен для выполнения определённых функций, назавтра – устаревает или просто перестаёт устраивать, и его списывают. По-твоему, это ненормально?
- Не знаю. Возможно, я чересчур сентиментальна. Но представить не могу, как бы я вдруг решила списать мою служанку. Да, она явно устарела и выглядит безобразно, не то что твоя Далила. Однако я к ней привыкла и… я не воспринимаю её как биоробота. Скорее она напоминает мне деревенскую бабу двухсотлетней давности – молчаливую, простодушную и недалёкую, с двумя классами церковно-приходской школы. Во всяком случае, ассоциация именно такая. И характер у неё, по-моему, тоже имеется.
- Может, у служанки и имеется… какой-никакой. А у тех-то – бойцов для исторических зрелищ – откуда взяться характеру? Они же вовсе бестолковые. Пушечное мясо в буквальном смысле. У них, знаешь, в башку вживлён микрочип, и все действия их зависят от сигнала, получаемого этим чипом. И не только действия – даже все побуждения их организмов. Они и засыпают по приказу извне, и желудки их начинают вырабатывать сок по приказу, и нужда в совершении естественных отправлений возникает тоже отнюдь не спонтанно…  всё по приказу! У них рефлексов-то нет, не то что чувств. Даже инстинкт самосохранения отсутствует напрочь. Они примитивней одноклеточных – те хоть существуют сами по себе!
- Всё равно. Я даже репортажей о битвах клонов по стереовизору смотреть не могу. Не по себе становится… они так на нас похожи…
Сдерживать улыбку не остаётся сил, и она растягивается на моём лице от уха до уха. Марина сразу надувает губку: думает, что я над ней смеюсь. А я не смеюсь, я радуюсь. Моя женщина в самом деле лучше всех. Она самая добрая, самая великодушная, самая непосредственная. Поистине единственная и неповторимая. Уникальная. «Клоны похожи на нас» - от кого ещё такое услышишь!

;

                Г Л А В А   В Т О Р А Я


            Продолжение записок
      Владислава Сергеевича Воронцова
             в зелёной тетради







< … > Когда читаешь или слушаешь современных историков, азартно повествующих об ужасах минувшей эпохи, поневоле начинаешь сомневаться: а не слишком ли увлеклись господа учёные? не отступают ли они сплошь и рядом от истины, давая простор отнюдь не научной фантазии? возможно ли было многое из того, о чём они столь уверенно вещают, хотя бы теоретически?
Так, утверждают, среди прочего, будто ещё в конце XX и даже в начале XXI века улицы восточноевропейских и американских городов кишели бандитами и хулиганами; будто в тёмное время суток небезопасно было выходить из дому; будто и дома никто не был застрахован от грабителей и налётчиков. А в некоторых странах так называемого «третьего мира» - например, в Сомали или Колумбии – вообще огромная часть населения занималась исключительно преступным промыслом либо была связана с преступностью... Простите, но в таком Содоме жить невозможно – очень скоро попросту свихнёшься! Однако люди жили, и трудились, и веселились, и в упомянутое тёмное время суток ходили на свидания к любимым женщинам, причём, насколько мне известно, без оружия. Как совместить одно с другим? Или тогдашние люди состояли из какого-то иного теста, потому страх им был неведом? Или просто они полагали, что творящийся вокруг беспредел есть нечто естественное? Животные же как-то существуют в насквозь пропитанной опасностью биосфере: безостановочно поедают друг друга, однако с ума не сходят и не воспринимают сей жестокий миропорядок как аномалию...
Да, видимо, психика наших предков была сродни психике «братьев меньших». Конечно, мы, нынешние, совсем другие. Появись сейчас неким мистическим образом среди людей хотя бы один серийный убийца – небось, всё человечество забилось бы по домам и квартирам наглухо, и сидело бы не дыша, покуда выродка не изловят. А всего полвека назад подобных выродков обитало как собак нерезаных... если верить историкам. А верить приходится: помимо историков, среди бессмертных есть множество тех, кому давно перевалило за пятьдесят, и они без колебаний подтверждают страшилки о временах своего детства и отрочества. Действительно помнят, что именно так всё и было? Или просто пропаганда последних десятилетий корректирующе подействовала на их сознание и самую память?..

< … > То, что историки рассказывают о былых властителях, вовсе напоминает какую-то демоническую мифологию. Принимать излагаемое за правду сознание подчас отказывается. Слишком мрачны деяния великих владык прошлого, а замыслы мрачнее тысячекратно. Слишком масштабны картины совершённого ими зла, слишком пугающи бесстрастные цифры жертв их безумного произвола. И очень многое попросту не вяжется со здравым смыслом.
Чингисхан и его потомки приказывали своим монголам поголовно выреза;ть население огромных захваченных городов, иногда – целые племена. (Зачем? Ведь это были уже их города и  их потенциальные подданные!) Тамерлан, не довольствуясь истреблением, повелевал громоздить высоченные пирамиды из отрубленных голов. (Вот зачем?!) Император Нерон, встав однажды не с той ноги, распорядился поджечь свой «вечный» Рим. (Опять-таки – зачем?!) Иван Грозный, заподозрив измену, разгромил Новгород – собственный богатейший город, северный форпост своей державы, не оказавший, кстати, царю никакого сопротивления, - и неделями топил в Волхове его жителей. (Зачем, господи?!) Сталин за четверть века умудрился репрессировать десятки миллионов советских граждан (ну зачем нужно репрессировать покорных рабов?!), а абсолютное большинство этих самых советских граждан при том продолжало его боготворить (за то, что репрессировал?!). Кампучийский диктатор Пол Пот в 70-х годах прошлого века вознамерился сократить на 90% численность собственных соотечественников (именно собственных, а не чужих!), «лишние» мешали ему строить светлое будущее – одним своим присутствием на родной территории... Сколько их было, больших и малых деспотов,  пожиравших души и тела  подданных – иногда физически, как, например, центральноафриканский император Бокасса, который, как путёвый хозяин, хранил в холодильниках расчленённую человечину (что; ему, гаду, говядины не хватало?!!)...
Если всё это правда хотя бы отчасти – так и хочется воскликнуть: «Несчастные народы! В чьей же безраздельной власти вы находились! Какие хищные лапы стискивали вас долгими века;ми!» Но (если опять-таки верить историкам) сами народы в смысле варварства и изуверской извращённости мало чем отличались от своих вождей. Склонность к бессмысленной жестокости была поистине всеобщей и проявлялась отнюдь не только по приказу.
Тысячелетиями дикие орды завоевателей опустошали страны и регионы, оставляя после себя лишь дымящиеся руины и горы трупов. Добропорядочные белые колонисты очищали  американские и австралийские земли от туземцев, словно картофельные поля от колорадских жуков. Древние китайцы во время своих бесчисленных междоусобиц и грандиозных восстаний неоднократно практически самоистреблялись, сокращая собственный этнос то на две трети, то на три четверти, а то и более; целые армии пленных часто хоронились ими заживо, и количество таких похороненных иногда составляло несколько сотен тысяч (то есть зарытых сразу, за один присест!! А сами пленные – профессиональные воины – стало быть, безропотно позволяли себя зарыть?!). Крестоносцы, захватив Иерусалим, несколько дней подряд убивали в нём всё живое, и не успокоились, пока не убили последнего магометанина. (А это – зачем?! Можно понять ожесточение в горячке штурма и в первые часы после него, но многодневное методичное убийство на горячку не спишешь...) Античные римляне обожали театральные представления с реальными умерщвлениями на сцене. Средневековые христиане наслаждались изощрёнными публичными казнями, а такие «богоугодные» зрелища, как аутодафе с десятками жертв, приурочивались ими к различным праздникам – с благословения «милосердной» церкви. Впрочем, поглазеть на невыносимые муки ближних любили не только в Европе – практически везде...
Списать всё на ветхую древность, на низкий уровень цивилизованности, на темноту и невежество? Может быть, с развитием общественной эволюции нравы принципиально менялись? Если бы... В прогрессивных Соединённых Штатах Америки научно-техническая революция блестяще проявила себя широким распространением казни на электрическом стуле. А в передовой Германии в период правления нацистов пепел от сожжённых в крематориях узников концлагерей активно использовался для удобрения посевных полей; кроме того, тысячи немецких Frauen und Fr;ulein носили тогда дамские сумочки и перчатки из человеческой кожи... Вообще, перечислять ужасы предыдущего столетия нет ни нужды, ни желания. Здесь все историки сходятся: в двадцатом веке людское скотство, безусловно, достигло апогея.
Итак, можно ли всему этому верить? Если и можно, то не хочется. Очень не хочется верить, что наши предки – давние и не особо – могли получать удовольствие от творимых ими кровавых мерзостей. Ну никак не хочется признавать, что мы несём в себе гены убийц и садистов!
И вот подавленное сознание начинает искать лазейку. Ищет тщательно, игнорируя очевидное, отмахиваясь от фактов, как от назойливых мух, стараясь придумать какое-то оправдание изуверству через поправки на обстоятельства, через оговорки... Конечно, жестокости случались – в военное время; тут сомневаться не приходится: у воюющего человека всегда мозги набекрень, это ветераны Третьей мировой подтверждают в один голос. А вот в мирных условиях массовому зверству попросту взяться было неоткуда – объективных причин для него не существовало! Упомянутые немцы были слишком высококультурным народом, чтобы опуститься до столь жутких гадостей, как перчатки из кожи себе подобных! И Сталину незачем было терроризировать своих сограждан – раз те его обожали! И фанатик Пол Пот, даже будучи зверем по натуре, не мог умышленно истреблять свой народ, потому что желать истребления собственного племени никакому зверю не свойственно! Ну не может такого быть! Не могли люди всего несколько десятков лет назад быть такими варварами!! Наверняка историки изрядно преувеличивают, драматизируют, а то и выдумывают – словом, гонят отсебятину, чтоб их труды интересней читались!
Однако это – лишь эмоции, отчаянная попытка выдать желаемое за действительное. Когда взглянешь на причины войн и конфликтов предыдущих времён (в том числе не самых отдалённых), волей-неволей поверишь и во всё вышесказанное. Век за веком сотни миллионов двуногих рьяно искореняли друг друга то из-за клочка территории, то из-за того, что кто-то, по их мнению, не в то веровал, не так крестился, не ту идеологию признавал; из-за того, что посла оскорбили, купцов ограбили, ханскую басму растоптали; из-за полезных ископаемых, выгодных договоров, престижа государства; из-за личных обид влиятельных лиц, из алчности, зависти, неприязни, просто из принципа... Словом, воевали чаще всего без особой необходимости, по поводам малозначительным, иногда надуманным, а то и придуманным. И чем цивилизованнее был народ, тем нелепее он придумывал поводы.* Так что вывод напрашивается однозначный: убивать себе подобных нашим предкам  нравилось – во всяком случае, мужской части предков. Женщины же, сами в боевых кровопусканиях не участвуя, неизменно жаловали воинов повышенной благосклонностью, что также весьма способствовало повсеместному насаждению и поддержанию воинственного духа.
____________________

*У отсталых народов мотивы к насилию выглядели куда логичнее. Скажем, какие-нибудь дикие каннибалы с тихоокеанских островов убивали братьев по разуму, когда у них, каннибалов, возникала нужда в мясе. Тут всё предельно ясно – насущная потребность, никуда не денешься. Причём убивали они ровно столько, сколько было нужно, чтобы насытиться: ввиду отсутствия у них морозильных камер заготовить мясо впрок было невозможно, а убивать больше, чем можно съесть, простодушные дикари не видели смысла. Покуда их не просветили цивилизованные учителя – из христианской Европы...
____________________

Поскольку врать самому себе в мои намерения не входит, остаётся признать: да, мы все – прямые потомки кровожадных варваров, и я не исключение. Да, в человеке минувшей эпохи было слишком много зверя. И на лице самой цивилизации за лукавой улыбкой неизменно проглядывал звериный оскал.

< … > Подобно всем земным млекопитающим, люди постоянно враждовали внутри своего вида. Всемерное развитие науки и культуры ничуть не умаляло воздействия на высокоинтеллектуальных приматов первобытных природных инстинктов, духа соперничества и стремления к силовому превосходству. Весь технический прогресс прежней цивилизации зиждился на неустанном совершенствовании вооружений. Каждое уважающее себя государство всё время мечтало изобрести что-нибудь эдакое, особо смертоносное, – дабы единым прыжком обскакать многочисленных конкурентов и через самый банальный шантаж дорваться до вожделенной мировой гегемонии. Потому французы придумывали дирижабли,  англичане – танки, немцы – отравляющие газы, американцы – урановую бомбу, Советский Союз – водородную... Однако чем грознее становилось оружие, тем меньше обладателям оного хотелось им воспользоваться – разумеется, не из гуманизма, а из вполне понятного опасения получить воздаяние той же монетой. В конце концов, дойдя до производства баллистических ракет, сверхдержавы вкупе с их союзниками нехотя признали, что в современных условиях крупномасштабная война равнозначна самоубийству, после чего наконец-то перешли к исключительно джентльменским отношениям между собою – с руганью, но без драк. Таким образом, именно оружие массового поражения заметно остудило всегдашние воинственные порывы великих империй. Именно ужасные ядерные боеголовки стали главным залогом мира и галантности между ведущими странами, вынудив их руководителей, утративших надежду достичь неуязвимости, радикально поумнеть – против собственной воли.
Воцарилось так называемое «равновесие страха». Тупо-драчливый период евроамериканской истории завершился; прогрессивное человечество перешло на более высокий уровень взаимоотношений – к иезуитскому политическому соперничеству. Война, утратив прежнюю актуальность, была оставлена для отсталых народов, граждане же передовых государств получили отрадную возможность позаботиться о своём благосостоянии. За несколько десятков лет без кровопролития на своих территориях они вошли во вкус спокойной, комфортной жизни, вполне оценили её преимущества и, преисполнившись состраданием к изнемогающему от непреходящей резни остальному человечеству, воспылали благородным стремлением обеспечить мир во всём мире. Провозгласив своим священным долгом ликвидацию насилия, милосердные христиане бросились тушить очаги напряжённости по всей планете. Иногда это даже получалось. Правда, тушили частенько дедовским способом – бомбами, но, так или иначе, большого пожара не допускали – вплоть до 30-х годов нашего столетия.
А я вот думаю себе: не сдерживание ли локальных конфликтов и привело в итоге к глобальной катастрофе, в которой мир едва не сгорел? Возможно, мелкие стычки играли роль предохранительного клапана, периодически выпускающего излишки пара? Люди в то время сообща вырабатывали слишком много негативной энергии – агрессивности, ненависти, нетерпимости. (Разумеется, в так называемых «горячих точках» данная выработка была особенно массовой, усиленной и непрерывной.) Негатив же в больших количествах не улетучивается просто так, не рассасывается бесследно. Напротив, он, подобно пару, накапливается, концентрируется, уплотняется, и если клапан держать постоянно закрытым, внутреннее давление неизбежно дойдёт до критической  отметки – и тогда, столь же неизбежно, последует взрыв. Что, как известно, и случилось – сорок лет назад.
И вообще, стоит ли миротворцу встревать между дерущимися? Может, наоборот, предоставить им возможность вволю мордовать друг друга, покуда сами не устанут и не расползутся по своим углам? Иначе ведь сам миротворец рискует стать врагом для обоих... Временами европейцам (в широком смысле, т.е. включая тогдашний Советский Союз, США, Канаду, Австралию и т.д.) удавалось разнимать конфликтующие стороны, но при том неизменно либо обе эти стороны оставались неудовлетворёнными, либо – ещё хуже – удовлетворённой оказывалась одна из сторон, а другая чувствовала себя бесконечно униженной и обманутой. Вдобавок и одна, и другая наливались желчью от того, что ими помыкают посторонние, посему неприязнь к «арбитрам» множилась и росла повсеместно. Таким образом, болезнь не излечивалась, она лишь загонялась вглубь поражённого организма и затаивалась, до поры скрыв визуальные  симптомы, – чтобы в свой срок полыхнуть вселенской эпидемией. Данный подход к проблеме локальных войн в XX веке именовался «политикой сдерживания и компромиссов». Вот и досдерживались, и докомпромиссничали...
С другой стороны – кому ведома единственная, безошибочная истина? Не могли же, в самом деле, просвещённые нации равнодушно взирать на чужое кровопролитие! Да и уроки истории подчас бывают весьма противоречивыми. Так, в своё время мировые державы не расплющили германский нацизм в зародыше, когда это легко было сделать. С Третьим рейхом долго терпеливо церемонились, отечески журили, убеждали, урезонивали (это в политических кругах 30-х годов прошлого века называлось «умиротворением»); старательно уклонялись от применения силы, всячески избегали открытого столкновения; не мешали Гитлеру сожрать Австрию, Чехословакию, – думали, насытится и угомонится. А он, обнаглев, разинул пасть на всю Европу вкупе с колониями...
Вряд ли кто-то может заранее точно знать, как  надо делать, чтобы в итоге вышло хорошо для всех. Пути Господни неисповедимы. Во всяком случае, побуждения у христианских миротворцев столетней давности были по большей части благие. И мне, вчерашнему россиянину, эта мысль отрадна: как-никак, мои предки принадлежали к семье христианских народов. А последние – по крайней мере в недавнем прошлом – были всё-таки лучше сарацин (хотя и с оговорками). Они были лучше и в минувшем веке, и тогда – сорок лет назад. Иначе – какая была бы разница, кто победит в Третьей мировой войне!

< … > Конец второго тысячелетия можно охарактеризовать как эпоху шаткого баланса. К тому времени, обильно умывшись кровью в двух мировых войнах, ведущие европейские державы отказались от лютой борьбы за передел мира, всерьёз заразились пацифизмом и очень быстро растеряли почти все свои колонии. В течение последних десятилетий XX века политическая карта голубой планеты продолжала изменяться, однако далеко не столь радикально, как прежде.
Самым значительным событием в данном смысле стал, разумеется, распад Советской империи, вплоть до начала 90-х годов являвшей собою один из мировых политических полюсов. Другой полюс – Соединённые Штаты Америки, - оставшийся таким образом без противовеса, сразу горделиво выпучился и превратился в пуп Земли. Ликующие янки уверенной стопой победителя шагнули в лучезарное будущее без достойных соперников, всерьёз полагая, что отныне планета обязана вращаться исключительно вокруг них. И данное убеждение своё немедля принялись повсеместно доказывать, раздавая непонятливым народам пинки и затрещины, а кого и забивая насмерть.*


____________________

*Всегдашняя недодуманность, безоглядность и упрямая горячность внешней политики США, их непреходящее стремление решать все вопросы силой объяснялись, видимо, их недостаточным историческим возрастом. К тому времени им исполнилось двести лет. Если сравнивать жизнь государства с жизнью человеческой, то к XXI веку Соединённые Штаты вошли приблизительно в подростково-юношеский период. До зрелого возраста им, возможно, недоставало ещё пары-тройки столетий державного существования.
____________________

Западноевропейские союзники США по блоку НАТО вполголоса роптали по поводу чересчур навязчивой опеки американского «большого брата», однако, с опаской косясь на обильный сюрпризами русский восток, предпочитали особо не возмущаться. Почтенная старушка Европа, находясь между Россией и Америкой, как между бурым медведем и гризли, со вздохом выбирала дружбу с Соединёнными Штатами – по причине большего с ними сходства систем и несравнимо большей их предсказуемости. Не разделяя царственных амбиций заокеанского патрона и не одобряя его драчливости, Старый Свет* нехотя, подчас невольно, принимал участие в организуемых задиристыми янки международных потасовках, тем самым объективно сливая свою политику и политику США в единую – западную – и, разумеется, деля с «застрельщиком» все лавры и шишки за совместные действия. Сдержанно хмурясь, европейцы плыли в американском фарватере, угрюмо досадуя на собственную слабость.
____________________

*Под Старым Светом в минувшую эпоху подразумевали иногда непосредственно Европу, иногда – всю Евразию вкупе с Африкой, иногда – часть Евразии и Африки, известную европейцам до открытия Америки. Я здесь намерен следовать первому толкованию, как наиболее конкретному и определённому.
____________________

Зато, в очередной раз доказывая своё несомненное лидерство в смысле всяческого прогресса, Западная Европа к концу столетия начала сливаться в единый политико-экономический организм (в отличие от Восточной, в нескольких местах сразу стремительно расползавшейся по швам). Таким образом, древние германо- и романоязычные старцы – западноевропейские державы, - не желая пассивно подчиняться естественному закону угасания, сообща произвели на свет крепкое, здоровое детище и тем самым открыли для себя новый цикл исторической жизни, а остальным народам дали блестящий прецедент гармоничного межнационального сосуществования. Просвещённый континент по-прежнему выступал авангардом всей планеты. Маленький гуманистический маяк цивилизации, на протяжении тысячелетий многократно захлёстываемый волнами варварских нашествий, упорно озарял целому миру единственный верный путь.

< … > Смежная с США Канада, в отличие от неумеренно предприимчивой соседки не страдая манией величия, мирно процветала на своих северных широтах, отгороженная океанами от всяческих неприятностей. Лишь франкоязычный Квебек всё время мешал ей расслабиться, для чего-то требуя самоопределения – видимо, скуки ради.
Латинская Америка традиционно булькала грязным гейзером, ни в какую не желая угомониться, - горячей крови испаноязычных метисов постоянно недоставало адреналина. Тут и там друг друга неустанно сменяли военные и демократические режимы; по девственным джунглям рыскали партизаны, эскадроны смерти, контрабандисты и наркокурьеры; правительства нудно и безнадёжно воевали с оппозиционерами, революционерами, военными мятежниками и мафиозными кланами. Впрочем, поскольку кроме самих себя латиноамериканцы никого не тревожили, прогрессивное человечество взирало на них снисходительно, как на шаловливых детей, иногда по-отечески журя – для проформы.
Благословенная Богом Австралия счастливо зеленела эвкалиптами и, ничуть не сожалея, что живёт на отшибе от суетного мира, благодушно пеклась о росте поголовья своих аборигенов и коал (в то же время отчаянно истребляя вконец распоясавшихся кроликов). Рядом по голубым волнам Тихого океана на крохотных пиро;гах и современных катерах шныряли от острова к острову микронезийцы с полинезийцами. Севернее Австралии, на самом экваторе, Индонезия и Малайзия, втиснувшись между христианами, буддистами, индуистами и разными язычниками, верно хранили заветы Магомета и методично развивали свою экономику.
В Центральной и Южной Африке, как всегда, было скверно. По просторам чёрного континента вовсю гуляли эпидемии и голод, безжалостно выкашивая население – которое, кстати, усердно способствовало тому же. Очень трудно сейчас разобраться, чего столь важного веками не могли поделить многочисленные негритянские племена и народы, но дрались они неустанно, с большим энтузиазмом и, похоже, не особо задумываясь о смысле своей борьбы. Когда в 90-х годах в Южно-Африканской республике была ликвидирована система апартеида, тамошнее белое население не без оснований опасалось справедливой мести со стороны освобождённых чернокожих, даже подумывало об отделении и создании собственного, сугубо белого, государства. Однако, вопреки всяческой логике, воспрянувшие после долгого унижения негры своих вчерашних угнетателей и пальцем не тронули, зато тотчас бросились выяснять отношения между собою. При том отсутствие у враждующих племён современного оружия нимало тех не смущало: крошить чёрных братьев ножами и мотыгами им, наверно, было даже интереснее.
Христианская Эфиопия, плотно обложенная мусульманскими странами, насторожённо зыркала по сторонам и судорожно тщилась задушить давно бунтующую провинцию Эритрею. Та, однако, свирепо огрызалась тридцать лет подряд, покуда не добилась своего, став суверенной республикой – и заодно лишив Эфиопию всего побережья Красного моря.
Исламские государства занимали всю северную половину Африки, Аравию, Ближний Восток и юго-западную Азию вплоть до границ Индостана, а за Индостаном – огромный кусок Океании плюс Бангладеш. Значительная часть населения там пребывала в непреходящем раздражении от сознания собственной немощности, мешавшей покончить с навязчивым диктатом христиан. Самые непримиримые, многообещающе поскрипывая зубами, трепетно лелеяли в душах мечту о мировом джихаде, понемножку взращивали для последнего фанатиков-головорезов и терпеливо ждали явления великого вождя, который объединил бы правоверных и повёл их на смерть во имя Аллаха. Сытые европейцы, поглядывая в сторону владений Полумесяца, насмешливо фыркали, ибо тогда в христианском мире мысль о реальности такого объединения всерьёз не воспринималась. Все видели, что мусульмане были крайне разобщены, противоречия между их державами казались неразрешимыми, а при нужде умело подогревались извне.
Действительно, исламский мир, не в пример Западу, змеился глубокими трещинами и разломами. Устойчивое взаимопонимание отсутствовало не только на уровне государств, но и среди различных племён. Кроме того, постоянное соприкосновение с передовой цивилизацией разрушительно воздействовало на основы правоверного мироустройства. Всё больше возникало светских режимов, конституции и кодексы законов с успехом заменяли ветхий шариат. Европейская зараза настырно проникала в самые отдалённые оазисы Сахары, Ливийской и Аравийской пустынь в виде шустрых автомобилей, телевизоров, компьютеров, промышленных безделушек, ярких шмоток и эротических журналов, отравляя восприимчивое сознание простодушных «детей Востока», подрывая вековые устои, низвергая обычаи. Молодёжь, насмотревшись голливудских фильмов, всё чаще предпочитала вместо сур Корана зубрить английский язык; более консервативное старшее поколение смиренно внимало муллам, но при том отнюдь не брезговало бледными купюрами американских долларов. Разброд в умах вызывал судороги смут, потерявшие чёткие ориентиры народы шарахались из крайности в крайность, бросаясь от исламских революций к военным диктатурам. Радикальные поборники религиозной чистоты то дорывались до державной власти, то забивались в глухое подполье. В Египте и Алжире правительственные войска жестоко боролись с доморощенными фундаменталистами, истребляя их, как зловредных грызунов. В Турции армия успешно сдерживала энтузиазм исламистов многозначительными обещаниями последним крупных неприятностей со своей стороны.
Крохотный Израиль, ощетинившись оружием, десятилетиями отбивался от наседавших со всех сторон арабов, одновременно умудряясь на принадлежавшем ему клочке территории развивать и совершенствовать высокоцивилизованное демократическое общество. Чуть восточнее шиитский Иран долго, упорно и безрезультатно воевал с соседним Ираком, покуда оба не устали и не разошлись с миром.
Разношёрстный Афганистан после роковой революции 1978 года с головой погрузился в кровавый омут. Множество племён и политических группировок десятками лет самозабвенно резали друг друга, иногда образуя рыхлые коалиции против очередного общего врага, потом вновь распадаясь на составные. Несколько раз страна искусственно объединялась – сначала советскими войсками, затем моджахедами, после исламистами-талибами, наконец американцами, - однако междоусобная резня ни на миг не прекращалась. Мировое сообщество лишь обескураженно разводило руками, признавая собственное бессилие. (В конце концов, уже в XXI веке, по окончании американского военного присутствия Афганистан фактически рассыпался на несколько чрезвычайно автономных кусков – при сохранении чисто номинального подчинения всех провинций Кабулу.)
Восточнее мусульманский Пакистан непрестанно задирал Индию, порываясь отхватить у соседки кусочек штата Джамму и Кашмир. Сама Индия, всей душою стремясь к светлому будущему, казалось, не в силах была расстаться с грузным багажом глубокой древности. Тоскливо взирая на несущийся мимо скоростной экспресс прогресса, она оставалась на перроне минувших эпох – с вечной неустроенностью, нищетой, эпидемиями, массовой смертностью, кастовыми предрассудками и изжогой варварских обычаев вроде сати. Однажды, вся такая радостная, она явилась на станцию с ядерной бомбой под мышкой, но в экспресс всё равно не попала – вдруг оказалось, что такого добра уже давно у многих полно припасено по загашникам.

< … > На юго-востоке Евразии вальяжно расселся узкоглазый великан Китай. Ещё в глубокой древности он ограничил Великой стеной свои северные рубежи и с тех пор постоянно (ну, почти постоянно) пребывал примерно в них, сам редко высовывался и к себе пускал крайне неохотно. Внутри Стены бушевали свои междоусобицы, бунты, революции и реформы – снаружи не всегда было ясно, что там к чему. Разобраться в китайских делах было затруднительно, не обращать внимания – невозможно (поди-ка проигнорируй десятизначную численность населения!). Вроде бы восточный исполин жгучего интереса к посторонним процессам не проявлял и решительно воздействовать на них не намеревался, тем не менее ни одна мировая проблема, ни один масштабный конфликт или противостояние враждебных блоков не обходились без оглядки на скрытную державу за Стеной. Ибо никто никогда не мог уверенно предсказать, что; сия держава выкинет в самый неподходящий момент, кого поддержит, на кого ополчится. Уж очень та была себе на уме: ни с кем не дружила – так чтобы крепко, - ни к кому не присоединялась, особой активности в международных разборках не демонстрировала, даже в лидеры как будто не рвалась (хотя бы в собственном регионе). Словно ждала чего-то... А самым обидным для влиятельных стран было то, что она всегда делала всё по-своему, абсолютно не учитывая чужого мнения – чьим бы это мнение ни являлось.
Внутренних проблем у Китая имелось множество – и политических, и экономических, и межнациональных. Запад страны населяли мусульмане-уйгуры, и им страстно хотелось на волю. Тибетским ламаистам хотелось того же, только ещё сильнее. Кроме этого, совсем рядом в океане, как бельмо на глазу, торчал непокорный Тайвань, и смотреть на него спокойно у Китая не всегда доставало выдержки. Но Тайвань защищали американцы, а с ними волей-неволей приходилось считаться.
Восточнее Китая свисал в морские волны Корейский полуостров – маленький аппендикс, постоянно угрожавший большим воспалением. Неисправимо-коммунистическое руководство Северной Кореи страдало болезненной галлюцинацией собственной глобальной значимости и настырно привлекало к себе общее внимание открытой враждебностью к мировому лидеру – Соединённым Штатам, - что было крохотной стране явно не по карману: население там с голодухи едва не грызло кору с деревьев и из последних сил созидало современные ракеты, способные донести ядерный заряд до Западного полушария. Братская, но буржуазная Южная Корея ядерных ракет не создавала, зато проблем с пропитанием не испытывала.
А на самом краю света в Тихом океане плавала Япония, когда-то грозная и агрессивная, после – подчёркнуто скромная и мирная. В своё время вынужденные поменять самурайские мечи на высокие технологии, японцы от этого всесторонне выиграли и вряд ли сожалели об утраченном могуществе – слишком оно было хлопотное. Теперь, буйно процветая и обогащаясь на совершенствовании техники и электроники, острова Восходящего Солнца являли собою поучительнейший пример, более чем наглядно доказывающий, что непрестанно воевать – ос-сень прёхо, а продуктивно трудиться, напротив, - харас-сё-о-о!

< … > По северу Евразии широкой розовой полосой вольготно распласталась Россия – вечно меняющаяся и вечно неизменная, всегда странная, по сути непонятная не только для постороннего взора, но и для собственных обитателей, включая мудрецов и философов с мировыми именами. Всё российское бытие являло собою театр абсурда, полный искуснейших лицедеев, которые умели заигрываться и завираться настолько  искренно, что начинали верить сами себе. Роли в данном театре распределялись нелепейшим образом: самовластные тираны здесь традиционно изображали народолюбцев, бездушные самодуры – филантропов, ненасытные хапуги – бессребреников, прожжённые мошенники – наивных идеалистов, свирепые хищники – кротких агнцев. Неизлечимые дураки занимали руководящие посты и думали в разных Думах, вопиющие бездарности превозносились за высокий талант, всем известные преступники громогласно проповедовали честность и законность (а иногда официально олицетворяли оную), самые порочные стяжали славу святых. А вольнолюбивые поэты ностальгировали по Сталину и воспевали эпоху кровавой деспотии.
Российская державная власть, вопреки всякому здравому смыслу, никогда не стремилась сотрудничать с лучшими представителями нации, а, напротив, тщательно «вычищала» их, выкорчёвывала, выпалывала, оставляя буйно произрастать лишь убогий сорняк, каковой во все времена и являлся опорой власти. Законы принимались такие, что вместо упорядочения общественных отношений вносили в них ещё больше неразберихи и хаоса, а также всемерно ухудшали жизнь подданных. Органы, призванные бороться с коррупцией, только усугубляли коррупцию. За службами государственного надзора требовалось надзирать пристальнее прочих.
Энергоресурсы и иные сокровища, в изобилии наполнявшие природные кладовые России, вместо расцвета экономики способствовали её застою и омертвению. Богатейшая страна во все времена кишела нищими. Непосредственно для отдельного человека существовало множество способов разбогатеть – но только не трудом и талантом, потому и жили здесь припеваючи одни мошенники, трутни, приспособленцы да, пожалуй, ещё особые везунчики, умудрившиеся негаданно поймать в проруби говорящую щуку.
Представления русских о самих себе являлись сплошной чередой мифов, столь же абсурдных, как всё их существование. Русские всерьёз считали себя добрыми (при том что бессмысленная жестокость в их среде процветала даже на бытовом уровне), мудрыми (при стойкой нелюбви к каким-либо рассуждениям), справедливыми (это вообще непонятно с чего), честными (да ну?!), трудолюбивыми (о господи!..), миролюбивыми (при том что постоянно вторгались в чужие пределы и с детских лет обожали кровавые драки), гордыми (при их-то холуйском низкопоклонстве), наконец  великими (забывая о том, что прирождённые холопы, конечно, могут быть большими, огромными, какими угодно грандиозными, но великими не бывают по определению – ибо в слове «великий» звучит достоинство, а откуда взяться достоинству у бессловесных рабов!..).
Предметами национальной гордости россиян являлось практически всё, что имело к ним отношение. Гордились, в частности, своим скотским долготерпением, умением стойко переносить унижения и бесконечные неоправданные лишения, огромными потерями в войнах (т.е. собственной воинской бездарностью), даже самыми пороками (склонностью к хамству, пьянству, беспричинному мордобою, лени-«матушке», воровству, плутовству и т.д.), к коим их обладатели-россияне относились не просто снисходительно, а  умилённо. Ещё гордились своей племенной жертвенностью, под которой разумелась всегдашняя готовность к уничтожению собственного национального достояния, дабы врагу тошно стало: в этой связи как классический пример частенько вспоминали (с гордостью!) позорную сдачу без боя в 1812 году «первопрестольной» Москвы Бонапарту*.
____________________         

*А ведь объективных причин для сдачи Москвы не было – именно поэтому решения главнокомандующего М.И. Кутузова не понял и не одобрил не только ни один из его генералов, кроме Барклая-де-Толли, а вообще никто, включая иностранных дипломатов и волонтёров. Русская армия после Бородинского боя не уступала французской ни численно, ни качественно (в артиллерии у русских даже имелся перевес). Завоеватели в означенном бою потеряли свыше 40% (!) личного состава. И случись повторное генеральное сражение, французы, несомненно, опять (как при Бородине) наступали бы по чистому полю плотными колоннами (по которым пали; – не промахнёшься), а русские, заняв оборонительные позиции, из укреплений расстреливали бы эти колонны, будто в тире. То есть ущерб завоевателям (уже повторно!) был бы нанесён такой, что даже в случае их победы в сражении Наполеон оказался бы в жуткой ситуации: истерзанные остатки Великой армии, тысячекилометровый отрыв от своих владений, кругом – кишащая врагами чужая территория, подкреплений и ресурсов взять неоткуда. Пожалуй, продолжать поход при таком раскладе было бы слишком очевидным самоубийством – пробиться бы назад до границы да уйти, покуда цел и покуда «расейские» дороги не развезло осенней распутицей. Так что укрепись русские после этого в Москве, перекрой улицы баррикадами и изготовься к длительной обороне – и Бонапарт, полагаю, не стал бы даже планировать захват «первопрестольной»: сил бы уже не доставало, а терять последние (заодно с временем) – себе дороже... Словом, можно утверждать однозначно: повторная баталия была всецело в интересах россиян – независимо от её исхода!
Причину же решения об оставлении Москвы лично я усматриваю единственную: Кутузов действительно опасался именно проиграть сражение. (Не будем забывать: Наполеон был военный гений, и печальный опыт столкновения с этим гением у Кутузова уже имелся – в 1805 г. при Аустерлице.) Проиграть сражение означало для него оказаться освистанным гневной патриотической общественностью, подобно тому, как были освистаны – перед тем – вышеупомянутый Барклай (за то, что мудро отступал, не позволив врагу разбить русские войска по частям) и – после того, в конце кампании – адмирал Чичагов (за то, что в самом деле упустил Бонапарта у Березины). Затравленный Барклай, отстранённый от главного командования, упорно искал смерти на поле боя (к счастью, тщетно). Несчастный Чичагов, не выдержав всеобщего глумления, навсегда покинул Отчизну.
Хитроумный Кутузов предпочёл действовать наверняка, традиционным скифским способом: терпеливо дождаться, пока противник, соскучившись в бездействии, оголодав и замёрзнув, сам потеряет боеспособность. Лично о себе пёкся Михаил Илларионович, приказав отдать Москву, о себе, любимом. Сохранение собственного авторитета для него оказалось выше чести Отечества. Зато и остался в итоге национальным героем – победителя не судят.
В российских учебниках и исторических работах двести лет подряд утверждалось как аксиома: «Сдача Москвы позволила спасти нашу армию». Хороша армия, которая при равенстве сил с противником спасает себя, а не свою столицу! Любой иной народ подобный факт вспоминал бы краснея...
После же сдачи Москвы русские патриоты сожгли её дотла. (Опять жертвенность...) А отомстить за сожжённую столицу намеревались Наполеону! Как говорится, без комментариев.
____________________

Также обитатели России гордились своими бескрайними просторами – при том что изо всех сил ужимались в тесных квартирках, комнатках общежитий, в тесных же коридорах бессчётных бюрократических контор, в опять-таки тесных больницах, магазинах, лифтах, в сверхтесных самолётах, поездах, автобусах, и в тесных отечественных автомобилях не могли разъехаться на тесных городских улицах, не зацепив тесного тротуара.*
____________________

*Полагаю, здесь вполне мог иметь место сознательный умысел со стороны властей предержащих: когда человек постоянно чувствует себя съёжившимся физически, он непроизвольно съёживается и психологически, всё время ощущая себя эдаким маленьким, недостойным, будто в чём-то виноватым. Тем самым холопство в подданном укрепляется на подсознательном уровне – когда почти преступлением кажется просто разогнуть спину, расправить плечи, выпрямиться во весь рост... Ан нет, брат, не получится – некуда! Сутулься и впредь, привыкай... и голову нагни пониже, а то крышу в автобусе проломишь!
____________________

Кроме того, гордость у россиян вызывали: собственная обособленность от прочего мира, подчёркнутая исключительность, непохожесть на остальных – иногда всё это вкупе именовалось торжественно «богоизбранностью».*
____________________

*Вот почему вся Российская империя, столетиями ведшая бесконечные завоевательные войны, так возмутилась, когда в упомянутом уже 1812 году Бонапарт вторгся в её пределы. Сколько было негодующего пафоса, сколько праведного гнева! «Ах, каков наглец! Корсиканское чудовище! Да как он посмел нарушить священные рубежи!..» Хотя в тот же самый период Россия за считанные годы отхватила массу земель у нескольких государств сразу: у Турции, Ирана, Швеции (у этой – целую Финляндию!), не говоря о разделах Польши, - и русское просвещённое общество таковую методичную экспансию бурно приветствовало. Действительно, ведь священны только российские рубежи! На чужие рубежи священность не распространяется! Нам – можно, на нас – ни-ни!.. Данный подход был присущ россиянам всегда, отнюдь не только в начале XIX века. Но при этом они очень любили упрекать Запад в «двойных стандартах» (которые, конечно, и Западу были свойственны, не без того).
____________________

Разумеется, самой принадлежностью к великой России мои бывшие соплеменники гордились в первую очередь. Считая себя народом особенным и потому неизменно презирая всех без исключения своих соседей (коих насмешливо-пренебрежительно именовали «нерусскими»), они всегда жестоко обижались, когда им в данном смысле отвечали взаимностью. Россию и русских просто обязаны были обожать абсолютно все – и свои, и чужие, - притом не задавая неуместного вопроса: «А за что, собственно?» В самом деле, какой мерзкий вопрос! Совершенно неясно, что; ответить...
Более же всего гордости у «честны;х великороссов» вызывала их всегдашняя непостижимость, непредсказуемость и хаотичность натуры. Испокон веку они упоённо хвастались тем, что «умом Россию не понять», похвалялись безбрежной широтою русской души* (т.е. склонностью ко всем крайностям сразу), кичились «простотой» нрава, доходящей до варварства, а любимым персонажем их народных сказок являлся Дурак (будь то Иван или Емеля). Причём означенный Дурак в счастливом конце всякой сказки непременно становился  царём или, по крайней мере, царевичем, т.е. перспективным наследником царя. (Кстати, сия нездоровая народная мечта частенько воплощалась в реальность, но почему-то народу от этого лучше не становилось.)
____________________

*Широта души – как широта речного разлива – это наводнение, потоп, стихийное бедствие. Всё-таки любая река должна оставаться в чётких берегах и течь по чёткому руслу в чётко определённом направлении – только тогда сие течение во благо всему сущему.
____________________

Да, прав был поэт Тютчев: умом Россию не понять. Это и сейчас невозможно, и тогда никому не удавалось. Потому-то в ней чувствовали себя комфортно (а иногда процветали) сплошь Дураки, от ума же (по определению другого поэта, Грибоедова) всегда бывало одно горе. В описываемый период (напомню, конец XX века) людям с глубокими извилинами здесь пришлось особенно туго – страна словно демонстративно отказалась от их услуг. Тогда именитые учёные подрабатывали написанием дипломных работ бестолковым отпрыскам нуворишей; гениальные изобретатели годами обивали чиновные пороги в тщетных потугах пристроить куда-нибудь свои полезные идеи; писатели сами оплачивали тиражи своих публикаций (если удавалось найти деньги), музыканты – свои выступления по радио и телевидению... Эта страна была явно не для них. И они – не для неё. Недаром остроумные граждане именовали любимую Родину «страной дураков». Я бы поправил: это была страна  для дураков. Ибо последние, при определённой хватке и стечении благоприятных обстоятельств, здесь очень неплохо устраивались, а подчас занимали такие посты, о которых в любой другой стране не решились бы и грезить.
Моральные понятия россиян были столь же хаотичны и необъяснимы, как всё остальное. Например, от изобличения уголовных злодеев – бандитов, насильников, вымогателей – старательно уклонялись не только свидетели, но часто и сами жертвы их преступлений, зато по приказу власти предавать «врагов народа», травить обвинённых в инакомыслии и отрекаться от опальных родственников здесь считалось вполне приемлемым и даже почётным... Кража личного имущества общественной моралью осуждалась, расхитители же казённого имущества или собственности предприятий, если и не вызывали восхищения, то, во всяком случае, смело могли рассчитывать на лояльное отношение окружающих... Что касается предельно-благородных и образцово-щепетильных российских аристократов, то они, как известно, не брезговали статусом рабовладельцев (аж до 1861 года), причём в рабстве держали отнюдь не покорённые народы, а  свой собственный – видимо, это вполне сочеталось с их просвещённым мировоззрением и пламенным патриотизмом...
Всего не перечислить, как вообще невозможно перечислить все нюансы жизни. Да оно и ни к чему: в театре абсурда куда ни глянь – везде найдёшь один абсурд. Поистине Россия представляла собою некую гигантскую аномалию на теле планеты, геополитический антимир, явление, существовавшее, кажется, вопреки здравому смыслу, вопреки самым фундаментальным законам общественного бытия. Это была, без преувеличения, самая непостижимая, самая нелогичная, самая неправильная страна на свете – страна наизнанку.
Сущность России чётко и лаконично выражал её герб: нелепый орнитологический мутант, две головы которого с надрывным криком силились разлететься в разные стороны.
Недаром в русском языке слова «страна» и «странная» происходят от одного корня.

< … > Двойственность и непоследовательность русской натуры ярко проявлялась в отношении к Западу. Идейно-патриархальная, непреклонно-самобытная, с эпохи татарского ига жившая исключительно на азиатский манер, Россия в то же время непрестанно тяготела к Европе и упорно силилась ей подражать. Чисто внешне это в чём-то удавалось: к примеру, после долгих трудов и нравственных мучений россияне научились брить бороды, курить табак, носить одежду западного покроя и даже писать конституции. Сии глобальные достижения, однако, ничуть не сказались на внутреннем состоянии нации. Потому конституции здесь не соблюдались, табачный пепел вытряхался прямо на паркет, а чисто выбритые господа в модных парижских костюмах по-прежнему громогласно матерились и спьяну били друг другу физиономии. Течение времени и потуги отдельных реформаторов, кроме регулярной смены декораций, ни к чему не приводили. Так и оставалась Россия – всегдашней  недоевропой.
В данном отношении она была подобна мифической жене Лота: та, убегая от мерзости содомской, не удержалась, чтобы не обернуться, - и осталась окаменевшей, так никуда и не убежав. Ведь понимала, что Содом – дрянь, но дрянь-то была своя, родная, и удалиться от сей привычной дряни было невмоготу... Так и Россия: вроде порывалась уйти от дремучих своих пороков, однако неизменно, уже собравшись уходить, оборачивалась с сожалением – и застывала неподвижно, веками оставаясь на одном месте. Да, любили русские свой Содом, и мил он им был искренно, и бросать его ну никак не хотелось.
Кроме того, сближение с Западом каждый раз совершалось как-то извращённо: московиты обладали потрясающим талантом заимствовать не то, что действительно было необходимо, а всякую ненужную гадость – то, что грязной пеной выносилось на поверхность цивилизации. Разумеется, не выгадав от такового заимствования ничего хорошего (скорее наоборот), они вскоре преисполнялись к европейцам далеко не лучшими чувствами, уверяя себя, что те их в очередной раз коварно обманули.*
____________________

*Прежние пьяницы знали: спиртное надо пить хорошего качества и в умеренных дозах – тогда оно и приятно, и полезно; если же пить всё подряд и сразу помногу, неизбежно тяжёлое похмелье, сопровождаемое мучительным раскаянием в содеянном. Так вот, периодическое приобщение России к европейским ценностям напоминало второй (негативный) вариант приёма алкоголя, т.е. без меры и разбора. Каждый раз, когда прорубалось очередное «окно в Европу», русские алчно припадали к источнику западного образа жизни, глотали запоем и по большей части всякий дешёвый ширпотреб вместо благородного вина. В результате очень скоро наступала изжога и разочарование с последующим отторжением – опять надолго...
____________________

Так повторялось – неизменно и однообразно, раз за разом, цикл за циклом – столетиями. Тем не менее, несмотря на постоянный негативный опыт и традиционно натянутые отношения с Западом, влечение к просвещённой Европе среди россиян никогда не угасало. Всё-таки Россия ощущала родство с Западным миром – и кровное, и религиозное, - даже когда не желала себе в этом признаться.
Всестороннее отставание от западных сородичей стало очевидным с конца XVII века и с течением времени постоянно нарастало. (Даже любая календарная дата до 1918 года здесь наступала почти на две недели позже, чем «в Европах», - само время в России отставало.) Судорожные попытки «догнать и перегнать» приводили лишь к надрыву и упадку сил. За образцово-показательным Западом было не угнаться: тот развивался поступательно, методично, столетие за столетием, россияне же – будто танцуя летку-еньку – прыжок вперёд, прыжок назад, два вперёд, два назад... Внутренняя политика России во все времена  напоминала  качающийся  маятник: влево – вправо, оттепель – заморозки, реформы – застой, освобождение – закрепощение. И всякий раз маятник качался до упора, до крайности – и в одну, и в другую сторону. Национальная энергия расходовалась обильно и впустую: маятник, как известно, при всех своих резких движениях с места не трогается.
От слишком бурных преобразований народ быстро утомлялся и, дружно попадав плашмя, всем миром погружался в глубокую спячку; проснувшись же (через пару-тройку десятилетий), вновь непреодолимо жаждал перемен. Тогда начиналась очередная эпоха очередного Перелома (непременно Великого). С безудержным азартом русичи ломали старую жизнь, расчищая место для возведения новой. Снеся почти всё дотла, бодро принимались на образовавшейся пустоши громоздить очередное Великое Строительство. Затем волна энтузиазма постепенно угасала – и мало-помалу сходила на нет по причине слишком долгого отсутствия результатов общего подвига. (Энтузиазм ведь сродни пламени, а пламя само собою вечно гореть не может, надо бы иногда и дровишек подкинуть!)
В данной порывистой цикличности (как и в отношении к Европе) наглядно проявлялась извечная русская противоречивость. Для россиян перемены были притягательны и пугающи одновременно. Да, они смотрели на западных соседей с завистью, злились на них от этой зависти, мечтали тоже зажить подобно им, принципиально изменив своё существование, - но при том ни в какую не желали изменяться сами. Словом, тщились свести воедино две взаимоисключающие крайности, несовместимые по сути. Поэтому гигантские усилия к достижению прогресса, периодически ими предпринимаемые, давали результат мизерный, продвижение малозаметное – и то частенько с последующим откатом.
Так и жили веками: то в режиме затяжного аврала, будто в лихорадке, то погружаясь в глухую летаргию – до следующего аврала. Могли ли по-другому? Вряд ли. Характеры народов, как и характеры отдельных людей, закладывались изначально, генетически: кто-то бывал от природы хладнокровен и рационален, кто-то, напротив, импульсивен и непредусмотрителен; кто-то прилежен и кропотлив, а кто-то непоседлив и нетерпелив; кто-то всю жизнь заботился исключительно о собственном благе, а кому-то необходимо было стремиться к высоким целям, глобальным свершениям, к исполнению некой величественной миссии. Россияне как раз относились к последним – когда не спали.
Высоких целей моим бывшим соотечественникам хватало с избытком: строительство единого государства с мощной центральной властью, обеспечение безопасности «священных рубежей» (для чего требовалось постоянное расширение последних), создание общества максимальной социальной справедливости, непрестанное радение о благе всего человечества и т.п. Так что им всегда находилось за что бороться и жертвовать собой. И они боролись и жертвовали, надрывались и выдерживали, преодолевали и превозмогали – из поколения в поколение, из века в век. И наверняка были убеждены, что данное тернистое шествие продлится бесконечно.
Однако к концу II тысячелетия возник неожиданный казус. Вдруг оказалось, что россияне в общем выполнили все сверхзадачи: несколько раз защитили просвещённый мир от различных нашествий; присвоили огромные территории, впитав в себя дотоле враждебные азиатские племена (заодно с мирными), – и долго не знали, что; с этими территориями делать дальше (от владений в Новом Свете насилу избавились, сочтя их вовсе ненужными); построили неограниченно централизованное государство – чтобы веками пищать под его стопою; даже общество социальной справедливости умудрились создать в XX веке – от чего самим очень скоро стало тошно. Воплотившись в реальность, цели иссякли. Стремиться сквозь тернии стало некуда. Манящий свет в конце туннеля погас, да и сам туннель, похоже, закончился глухим тупиком. Попытались было провозгласить новой целью сытость и процветание, материальное благополучие, – но всё это было слишком мелко, слишком индивидуалистично, всенародного подвига не требовало, потому Россия с её извечным идеализмом за достойную цель сие не восприняла. Сразу наступила эпоха безвременья, апатии, разочарованного уныния. Без яркой путеводной звезды прекратились и регулярные вспышки энтузиазма, что крайне пагубно повлияло на экономику, политику и общественную жизнь в целом. Борьба за выживание племени, за сохранение генофонда после полувека без больших войн тоже перестала быть актуальной – и тотчас упала рождаемость, количество населения начало быстро сокращаться. Даже политические анекдоты на злобу дня стали исчезать из обихода, что вообще свидетельствовало об утрате народом интереса к окружающему миру. С тем великороссы и перешли в новое тысячелетие – с угрюмыми лицами, потухшими взорами, едва волоча ноги, как тяжело больные...

< … > Усердно, поступательно трудиться ради собственного благополучия россиянам было безмерно скучно. Это их не вдохновляло. В отличие от всего остального мира, где полезная человеческая деятельность воспринималась как нечто естественное, само собой разумеющееся, в России труд считался (и официально именовался) подвигом. Сие не было преувеличением: действительно, здоровой потребности в труде большинство россиян никогда не испытывало, от работы впадало в уныние, откровенно скучало и неустанно мечтало о крупном выигрыше в лотерею с последующим увольнением по собственному желанию. Чтобы качественно трудиться изо дня в день, среднестатистическому русскому надо было каждодневно превозмогать самого себя, собрав в кулак всю свою волю и мужество, - т.е. реально совершать подвиг, в прямом смысле. Наиболее упорные «подвижники» здесь становились героями труда (тоже официально, с присвоением звания и вручением ордена), по статусу и льготам приравненными к героям войны и покорителям космоса. Прочие всю жизнь ходили на работу, как на каторгу, и трудились соответственно – примерно с тем же рвением, что каторжане.*
____________________

*Лингвисты утверждают, что в русском языке слово «неделя» первоначально означало воскресенье (т.е. выходной, когда можно ничего не делать), а впоследствии распространилось на весь семидневный цикл – т.е. на  все дни вкупе. Чертовски показательно.
____________________

Чтобы в промежутках между волнами летаргии чувствовать себя «в своей тарелке», россиянам нужна была какая-то борьба – дабы адреналин ежесекундно вбрасывался в кровь, будоража организм и сознание. Острое ощущение противоборства, в отличие от нудной работы, вызывало в них прилив сил, заряжало бодростью и энергией. Поэтому они всегда так безоглядно воевали и не менее безоглядно погружались в разные Великие Преобразования. А вот если подобных катаклизмов не случалось слишком долго, неизбежно становились ленивыми, вялыми и неповоротливыми. От таковой хандры цельное народное множество на глазах рассыпалось на мелкие составляющие – по принципу «каждый за себя», - что, разумеется, никак не шло на пользу нации.
Психологическая разобщённость русских была очевидна для всех, включая их самих. В данном смысле (как и во многих других) уникальность русского народа не вызывала сомнений: это был, пожалуй, единственный народ, в коем соплеменники изначально не ощущали внутренней связи между собою. Зато пересобачиться и сцепиться готовы были в любой момент и по любому поводу (а уж в глухие периоды усобиц и репрессий уничтожали, казнили и мучили друг друга прямо-таки самозабвенно, хуже любых внешних супостатов). Даже на старинных праздниках развлекались традиционным взаимным мордобоем «стенка на стенку», пугая изумлённых иноземцев: то, что в любой стране было бы воспринято как массовые беспорядки, у россиян задорно именовалось «молодецкой забавой».*
____________________

*И опять вспоминается российский герб: единый организм с двумя головами вразлёт – подальше друг от друга...
____________________

В мирной жизни русские не испытывали потребности к сближению никогда, даже в эмиграции. Тяга к единению активно проявлялась только при наличии общей угрозы (поэтому иногда, если таковая объективно отсутствовала, властям приходилось её придумывать). Так что для России всегда бывали очень полезны внешние враги – агрессоры, завоеватели, интервенты. Когда возникали крупномасштабные международные конфликты с участием России, её население тотчас оживлялось, консолидировалось, сплачивалось тесными рядами; появлялось стойкое ощущение принадлежности каждого к могучему родному племени; любые распри и противоречия перед лицом общей опасности сами собою сходили на нет. Таким образом, если внутренние раздоры разрушали державу, то внешние – укрепляли и цементировали. Пожалуй, российским историкам, помимо гневного осуждения враждебных иноземцев, следовало бы иногда, скрепя сердце, воздать должное и хазарам, и половцам, татарам, полякам, немцам, шведам, французам – всем тем, кто невольно, но действенно послужил единству, величию и самому существованию Российской государственности. (Сарацинам,  естественно,  особое спасибо - именно благодаря им Россия в конце концов стала ядром нынешнего единого человечества.)
Впрочем, самим россиянам от величия их державы, как правило, не бывало ничего хорошего. Даже напротив – чем могущественнее и грознее стояла родная империя, тем тяжелее приходилось жить её обитателям. Ибо могущество данной страны всегда обеспечивалось максимальным нажимом на граждан. Так, свалив ордынское иго и образовав Московское государство, русский народ сразу попал под иго гораздо более тяжкое (полное бесправие, нарастающее крепостничество, бесчисленные поборы, значительно превосходившие прежнюю дань Орде, и т.д.). В результате рывка державы к величию при Иване Грозном население получило неслыханную тиранию, опричнину, разорение царём собственных городов и земель, катастрофический упадок народного хозяйства. Плоды подобного рывка при Петре I – ещё большее усиление гнёта, поистине зверские налоги, рекрутчина, масштабные строительные работы «на костях», и проч., и проч. В «золотой век» Екатерины II Российская империя достигла пика своего могущества – и одновременно пика достигло угнетение и бесправие подданных. После сокрушения Бонапарта Россия вырывается в европейские  лидеры – народ от «благодарного» Отечества получает аракчеевщину, военные поселения, свёртывание всех либеральных преобразований, а герои-солдаты – усиление и без того бесчеловечной дисциплины, изнурительную муштру и шпицрутены за малейшую провинность. Наконец, уже в XX столетии, при Сталине произошёл рывок в сверхдержавы, цена которого – массовый голод, массовые же репрессии, беспросветная нужда, надрывный труд на «великих стройках» и утрата самых элементарных человеческих прав.
Зато когда родная держава терпела поражения и временно забывала о вселенских амбициях, тогда народу (иногда!) предоставлялась отрадная возможность прийти в себя и заняться устройством своей внутренней жизни, а на просторах Отечества (тоже – иногда!) начинались прогрессивные преобразования. Так случилось после поражения в Крымской войне: итог – отмена крепостного права, постепенное упразднение телесных наказаний, замена рекрутчины срочным призывом, различные либеральные реформы и бурный рост экономики. Неудачи в русско-японской войне (вкупе с другими причинами) вызвали мощную волну революционного движения, в результате чего даже недалёкий и упёртый Николай II решился на конституционный манифест и дарование подданным гражданских прав и свобод. Наконец, лишь проиграв «холодную войну», Россия заставила себя хотя бы отважиться приступить к демократическим преобразованиям.
Словом, интересы государства и населения (т.е. живых людей), мягко говоря, не совпадали, а порой бывали диаметрально противоположны. И, как видим, случалось так, что от проигрыша страны граждане выигрывали. Однако уже вскоре они вновь готовы были отказаться от собственного благополучия (и благополучия потомства) ради эфемерного величия любимой державы, готовы были опять терпеть лишения и проливать кровь во славу «грозного имени» Отечества, и потому настойчиво требовали от правительства всяческих «решительных мер» и силового давления на международной арене.
Постичь таковое жертвенное пристрастие логически не представляется возможным. В самом деле, что; уж побуждало россиян столь беззаветно любить Отечество? Ведь оно ласковым к своим «людишкам» отродясь не бывало. Для российских граждан жизнь в своей стране всегда была сплошным испытанием, изощрённо растянутым от рождения до смерти. Так что их патриотизм являлся не вполне патриотизмом – в общепринятом понимании данного термина. Скорее это был мазохизм – безрассудное обожание целой нацией собственного мучителя в лице Отечества. Другие народы тоже жили на своих территориях, трудились во благо своё и своих стран, посильно обогащали свои государства, если требовалось – воевали и умирали за них, но отношение всякого народа к своей Родине напрямую зависело от её отношения к нему. Здесь же о подобной взаимности никто не помышлял – видимо, сами русские не считали её естественной.
В период «холодной войны» Россию на Западе именовали «империей зла». Она и была таковой, правда, не столько для внешнего мира, сколько для собственных подданных.  Россия по сути напоминала ненасытное чудовище – вроде древнего Ваала, - которое всю свою полутысячелетнюю историю (с самого образования единой Московии) непрестанно требовало от своих поклонников всё новых жертв, жертв, жертв, даже не помышляя дать что-нибудь взамен... Чёрт знает, как её вообще возможно было любить!*
____________________

*Кстати, данная болезненная приверженность россиян к своему государству иногда самой России выходила боком, притом основательно. Так, в эпоху Великих географических открытий и глобальной колонизации русские первопроходцы, с одной стороны – убегая от истерзавшего их державного монстра на «вольные земли», а с другой – по-младенчески страшась от него оторваться, хоть ненадолго потерять из виду, фактически упустили целый мир, оставив последний куда менее склонным к ностальгии европейцам. Покуда испанцы, португальцы, англичане, голландцы и французы огромными ломтями отхватывали себе тропические владения и завоёвывали контроль над важнейшими торговыми путями в обоих полушариях, патриотичные московиты приращивали к родной державе близлежащие промёрзлые сибирские пространства, т.е. неспешно прибирали то, на что кроме них никто не желал посягать. В этих неуютных пространствах потом и сидели веками, вдалеке от мировых коммуникаций, как в ледяном капкане...
____________________

Единственными, у кого имелись реальные основания для любви к Российской державе, кому действительно было «на Руси жить хорошо», являлись представители правящих каст, будь то бояре, дворяне, коммунистическая верхушка или буржуазные нувориши – словом, те, кто олицетворял собою социальную элиту. Этих-то Отчизна холила и лелеяла, опекала и оберегала. Но таковых было очень мало: в совокупности они составляли такой процент от общей массы, какой принято именовать статистической погрешностью. В целом же отношение России к своему народу можно выразить лаконичной формулой: «Бей своих, чтоб чужие боялись!»
Так оно и выходило: чужие боялись Россию, аки бича Господня, а она нещадно хлестала своих – их же руками. И пока хлестала, стояла незыблемо – от Москвы до самых до окраин. И, люто мордуя родных детей, раз за разом благодушно спасала соседку-Европу от хищных азиатских варваров, а иногда – от её же собственных Карлов*, Фридрихов**, Бонапартов и Гитлеров.
____________________

*Имеется в виду шведский король Карл XII, неоднократно побеждаемый русскими в ходе Северной войны  (1700 – 1721 гг.).
**Прусский король Фридрих II, разгромленный русскими в ходе Семилетней войны (1756 – 1763 гг.).


< … > Исходя из принципа отношения к подданным, все мировые государства конца минувшего тысячелетия можно условно разделить на три категории:
1). государства, существовавшие  для своих граждан и руководствовавшиеся в своей политике и деятельности прежде всего интересами и благом подданных (к таковым относились страны Запада и ориентированные по западному образцу буржуазно-демократические страны разных частей света);
2). государства, где интересы населения попросту игнорировались либо не считались первостепенными (практически все страны недемократической ориентации);
3). конкретно Россия, где всё, кажется, умышленно делалось для того, чтобы максимально ухудшить и так безрадостное бытие граждан. Для этого державные умы непрестанно изобретали всё новые нелепые законы, создавали бесчисленные бюрократические организации, неусыпно соображали, как бы содрать с соотечественников очередную шкуру, сделать их ещё более зависимыми, более безропотными, более униженными и т.д. А главной функцией громоздкого государственного механизма являлось удовлетворение интересов, амбиций и аппетитов державного руководства всех уровней – в первую очередь, разумеется, блаженных небожителей из Московского Кремля.

< … > Издревле верховная власть в России была сродни священному нимбу. Человек, осиянный этим нимбом, - царь-батюшка, надёжа-государь, отец-император – в глазах большинства россиян являлся равным Богу... вернее, был  выше Бога. Бог лишь обслуживал державные интересы, исполнял волю самодержца, подобно прочим подданным. Если бы христианский Бог перестал устраивать земного владыку, Его, полагаю, ничтоже сумняшеся списали бы «по профнепригодности» и заменили другим, более удобным и покладистым. (Именно так когда-то в одночасье «сместили» Перуна и весь языческий пантеон – без долгих полемик, по простому приказу князя Владимира.) В начале XX века большевики вовсе упразднили должность Всевышнего – за ненадобностью, ибо Тот уже не мог исполнять распоряжения кремлёвских властителей столь же аккуратно и беспрекословно, как это делали двуногие подчинённые. Ничего, никакого православного восстания не случилось; вчерашние верующие тихонько вздохнули и, поплевав на ладони, дружно пошли разламывать церкви на кирпичи – в хозяйстве сгодятся...
Конечно, русская приверженность деспотизму не с потолка взялась: она вырабатывалась эволюционно, веками, и во многом имела естественные причины. Само по себе изначальное географическое положение России (между Европой и Азией) и связанное с ним состояние непреходящей угрозы от обоих антагонистических миров, а также собственная склонность к раздорам и хаосу способствовали тому, что для русского племени единственным спасением начала восприниматься (и совершенно справедливо!) сильная централизованная власть. Кроме того, два с лишним века ордынского ига и, как следствие, интенсивное впитывание азиатского мировоззрения тоже, разумеется, не прошли даром. В течение многих столетий привычка к безусловному повиновению и обожествлению верховной власти въелась в гены нации настолько, что стала одним из определяющих национальных признаков. Слепое доверие державным владыкам породило в народе жуткий инфантилизм, сознание полной беспомощности и потери ориентиров в случае отсутствия «сверху» чётких указаний по всем вопросам – желательно в виде грозного окрика.* Поэтому утрата сильной, прочной и страшной власти неизменно грозила стране смутами и разбродом. Слабый правитель здесь был просто не в состоянии удержать бразды. Так что, справедливости ради, надо признать: российская власть, видимо, по сути своей не могла быть вполне либеральной – как хищник не может быть травоядным.
____________________

*Даже знаменитый русский патриотизм являлся своеобразной производной от верноподданничества. В этой связи любопытно сравнить две абсолютно схожие ситуации, в которых (каждый – в своё время) оказались народы России и Франции. Речь идёт об их великих революциях, приведших к тому, что целые нации, лишившись своих древних монархий, вдруг обрели свободу и самостоятельность.
Французская буржуазно-демократическая революция (1789 и последующие годы): невиданный взлёт национального самосознания; понятие «патриот» становится определяющей характеристикой достойного гражданина; армия преисполнена небывалым энтузиазмом; массовый приток в войска добровольцев; наконец, массовое же мужество в борьбе против всей ополчившейся Европы и грандиозные победы над лучшими монархическими армиями. Никогда прежде французы не блистали столь высокой доблестью, как в революционные и постреволюционные (наполеоновские) годы, когда они сражались под знаменем свободы, равенства и братства – то есть когда над ними  не было палки.
Российская – тоже буржуазно-демократическая – революция (1917 год): полное падение национального самосознания; слово «патриот» становится ругательным; мобилизованные поворачивают домой, не достигнув фронта; на самом фронте – всеобщий отказ от активных боевых действий, срыв июньского наступления, повсеместные братания с противником, убийства офицеров; в конце концов (после Октябрьского переворота в Петрограде) двенадцатимиллионная армия всем скопом бросает окопы и, без оглядки на марширующих следом германцев, разбредается по домам, по пути разоряя собственную страну хуже любых басурман. То есть едва над головами русских витязей не стало вышеозначенной палки – вмиг исчезла и любовь к Отечеству, будто корова слизнула.
Ситуации, как видим, идентичные, результат – противоположный. Однако всё логично: в те времена граждане – т.е. люди,  сознававшие себя таковыми, - воевали за Родину, а прирождённые холопы – за владыку. Если владыки у холопов не оказывалось, воевать им становилось  не за что. Зато когда вооружённый холоп слышал за спиной (допустим, из Ставки) знакомый тигриный рык Хозяина, от которого мурашки по коже, тогда он с ликующим криком готов был бежать со штыком наперевес в любое пламя – ибо Хозяина своего холоп боялся больше, чем смерти. Вот такой получается «патриотизм на полусогнутых»... Только – патриотизм ли это? Ведь патриотизм – не что иное как  чувство, он же не мог быть  по приказу! Ну не бывает чувства по обязанности, чёрт побери!!!
Разумеется, среди россиян имелись истинные патриоты, способные сражаться за Отечество и без державного окрика. К примеру, Смоленск в эпоху Смуты два года героически выдерживал польскую осаду – когда российской общегосударственной власти как таковой фактически не существовало. И даже в безумном 1917 году на рассыпающихся русских фронтах создавались «батальоны смерти» из отчаянных добровольцев... Однако общее лицо нации (как и любого множества) определяет  большинство, горстка же лучших погоды в данном смысле не делает.
____________________

Удручающее холопство россиян, в отличие от холопства других порабощённых народов, не являлось результатом принуждения – оно было действительно  добровольным и сознательным. По желанию власти великороссы запросто попирали любые человеческие понятия, нравственные нормы и религиозные заповеди. Следуя «государевой воле», они бестрепетно убивали и мучили чужих и своих, разоряли собственные города и веси, принимали «сатанинскую» никонианскую реформу и снимали со звонниц колокола для переплавки в пушки; священники, нарушая тайну исповеди, исправно доносили в Тайную канцелярию о крамольных помыслах прихожан; бравые солдатики насмерть забивали боевых товарищей шпицрутенами. А уж во второй четверти XX века россияне («советские люди») по приказу тогдашнего Хозяина терзали и истребляли друг друга  миллионами, предавали друзей и близких  десятками миллионов и без зазрения совести отрекались от самых родных... Да, свирепые диктатуры в разные времена появлялись практически во всех странах, и всегда и везде деспоты насаждали и поощряли предательство. Но нигде и никогда предательство не бывало таким массовым, таким  всенародным, как в России, нигде и никогда оно не бывало таким повседневным и будничным, таким добровольным и таким  бескорыстным, как здесь. Да жил ли на земле другой народ, готовый пасть столь же низко по «высочайшему» распоряжению?! На каком ещё племени стояла столь же жирная Иудина печать – рядом с жирной Каиновой?! По совести, не великороссами бы им именоваться, а  низкоросами... эдакий особый человеческий подвид – бесхребетные позвоночные!
Господи, и ведь это –  мой народ (хоть и бывший, как сейчас являются бывшими вообще все народы)... Я ведь тоже – генетически – русский, и всё ещё об этом помню.

< … > Чем свирепее была власть, тем больше русские её уважали. Подобно самым дремучим азиатским народам, они воспринимали человечность правителя как признак его слабости, жестокость же, напротив, как показатель силы и воли. Их народная память, сродни музейному смотрителю, бережно хранила в фольклорных запасниках обаятельные образы лютых тиранов: Ивана Грозного, Петра Первого, Иосифа Сталина. Последние в легендах и преданиях представали обыкновенно в лучшей своей ипостаси – как устроители государства, победоносные военачальники, неустанные труженики. Об их злодеяниях, конечно, тоже вспоминали, но как-то нехотя, словно о чём-то второстепенном. Побуждений к воздаянию за инициированные властью преступления русская натура не испытывала – видимо, в силу своей безграничной отходчивости. Даже рядовые палачи – исполнители кровавых заказов державных выродков – здесь никогда не боялись ответственности. Они знали: когда минет очередная эпоха изуверского беспредела, их сперва остановят, затем развенчают, морально осудят, заклеймят позором – но не тронут и даже, возможно, не уволят со службы. И выжившие жертвы никак не попытаются им отомстить – удовлетворятся собственной реабилитацией и простят по-христиански... Поистине, мазохизм для россиян не являлся извращением – для них он был естественным, как сама жизнь.*
____________________

*Мало того, страданий русским как будто постоянно не хватало, и они всячески изгалялись, дабы восполнить недостающее. Например, изобрели крещенскую прорубь. Для православных россиян было отрадно в честь светлого праздника в самый разгар свирепой зимы (так называемых «крещенских морозов») нырнуть в ледяную воду! Придумка явно народная, потому что ни христианские предписания, ни сама православная церковь такового самоистязания от верующих не требовали.
____________________

Российский самодержец (как бы он официально ни титуловался) безраздельно владел не только жизнями, но и душами подвластных «людишек». В пределах своей бескрайней вотчины он мог себе позволить  всё, и зависело здесь от его воли тоже  всё. Потому, когда очередной правитель помимо удовлетворения собственных интересов пробовал мимоходом позаботиться о благе подданных, это было для последних истинным небесным благословением. Жаль только, случалось подобное крайне редко – и почти всегда приводило не к тем результатам, какие изначально задумывались.

< … > В конце концов случилось печальное: более ста лет подряд (от убийства Александра II) Россия не имела достойных владык, а из этих ста лет в течение тридцати последних (со смерти Сталина) не имела даже грозных. Императоры и генсеки ритмично сменяли друг друга, каждый из них мнил себя благодетелем народным, однако глубокой государственной мудростью не блеснул ни один. Вдобавок всегдашняя роль России как спасительницы европейской цивилизации после Второй мировой войны оказалась будто бы исчерпанной: создав воинственный Северо-Атлантический альянс (НАТО), демократический мир самоуверенно решил, что скифский щит ему более без надобности. Мелкие же «союзники»-попрошайки, рассыпанные по всей планете, один за другим (за редким исключением) переметнулись к Западу – тот подавал щедрее. Лишившись таким образом статуса мирового альтруиста, утратив высокие цели (см. выше) и устав попусту ждать мудрого пастыря, разочарованная страна безнадёжно махнула рукою и всем своим объёмным существом погрузилась в горький, циничный скепсис. Подоспевшая гласность услужливо подала зеркало, призвав русский народ отрешиться от иллюзий и взглянуть на свой истинный облик. Народ взглянул – и, не выдержав жестокой правды, основательно повредился рассудком (как тогда выражались, «съехал с катушек»). Духовные ценности оказались заброшены; вековые устои, нравственные нормы, а подчас и самые элементарные правила поведения очень быстро очутились за бортом как лишний хлам. Некогда могучая нация на глазах опустилась до уровня одичалого стада, опять ужаснув культурную соседку Европу – на сей раз не богатырской мощью и не вселенскими амбициями, а стремительностью своей деградации.
О рубеже XX и XXI веков современные историки повествуют с особым смаком. Если верить их утверждениям, в России тогда творилось нечто несусветное. Молниеносное вырождение россиян было сродни эпидемии и охватывало все стороны бытия. Прежние абсурдные тенденции враз усилились до состояния некой чудовищной фантасмагории, неестественно-изломанной реальности, напоминающей полотна художников-авангардистов.
Государственный аппарат пребывал в коматозном состоянии, полностью парализованный коррупцией. Державные мужи продавались с потрохами, притом кому ни попадя, без разбора. Политики всех уровней врали нагло, громогласно, по любому поводу и совершенно не интересуясь, верит ли им кто-нибудь, - ибо беззастенчивая ложь оказалась возведена для них в ранг предписания (так называемой «обязаловки») и провозглашена первым признаком политической гибкости. Несколько десятков двуногих акул почти целиком пожирали национальную экономику. Хищники помельче разворовывали всё подряд – средь бела дня, открыто и нахально. Народ же в массе своей лишь жалко попискивал от ужаса и непреходящей нужды.
На фоне общественного разложения всегдашняя разобщённость россиян достигла апогея. Существовавший прежде получеловеческий социум, кажется, выдавил из себя последние остатки человечности. За самосохранение боролись порознь, эгоистично и отвратительно, как при кораблекрушении за место в шлюпке. Равнодушие к ближним и пренебрежение к собственному достоинству стали восприниматься главными условиями личного выживания и успеха. Врачам было безразлично здоровье подопечных больных, народным избранникам – нужды их избирателей. Почтенные профессора университетов дружно плюнули на народное образование, предпочитая продавать дипломы об окончании высших учебных заведений по сходной цене (наиболее престижные – наиболее платёжеспособным). Шустрые авиакомпании перевозили пассажиров в битком набитых самолётах с давно выработанным ресурсом эксплуатации – на авось. А бойкие предприниматели от торговли обильно насыщали отечественный рынок заведомо некачественными товарами (иногда – столь же заведомо – опасными для потребителей).
Повсюду царила удручающая запущенность, плавно переходящая в стадию разгрома. Улицы городов напоминали прифронтовую полосу, изобилуя раскуроченными телефонными будками, опрокинутыми урнами, выщипанными клумбами, разбитыми фонарями и изувеченными скамейками. В подъездах домов с упорным постоянством раскалывались электрические лампочки, отрывались деревянные поручни лестничных перил, расплавлялись огнём зажигалок пластмассовые кнопки лифтов, а иногда сами лифты горели зловонным пламенем вкупе с электрощитами. (В этом массовом вандализме, без сомнения, проявлялось стойкое генетическое воспоминание о воевавших методом «выжженной земли» скифах, патриотах-поджигателях 1812 года и прочих доблестных предках, прославившихся на ниве самоотверженного уничтожения достояния собственной нации.)
Кажется, что люди в те годы действительно не жили, а  выживали, словно в диких джунглях. Тогдашняя Россия крайне мало походила на человеческую страну – скорее на огромный зверинец. Большинство граждан обитало в густонаселённых лабиринтах городов, постоянно опасаясь – друг друга, тёмных подъездов, проходных дворов, - пребывая в непрестанном напряжении, готовности к отпору или стремительному отступлению. Невероятно размножившиеся оголтелые бандюги сплошь и рядом убивали за самую мелочёвую поживу, а то и просто так, под настроение. Правоохранительные (а по сути – правопопирательные) органы, не умея или хронически ленясь работать головой, в ходе следствий по уголовным делам широчайше применяли варварские пытки, часто заведомо зная, что истязают невиновных. С организованной же преступностью они легко и органично срастались, образуя смертоносный для общества синтез криминалитета и государственных силовых структур. В конце концов «стражи порядка» практически возглавили отечественную мафию (поэтому население боялось бандитов и милиционеров примерно одинаково).*
____________________

*Судя по произведениям так называемой «массовой культуры» конца XX века, преступность захлестнула тогдашнее российское общество с головой и пронизала его насквозь, проникнув во все сферы жизни, включая повседневный быт. 90% изданных в тот период книг и снятых фильмов всецело посвящено криминальной тематике. Такое впечатление, будто люди день и ночь только об этом и думали и ничем иным не интересовались.
____________________

Общее одичание проявлялось в крайне омерзительных формах: матери выбрасывали грудных детей в мусоропроводы, подростки зверски убивали сверстников за какую-нибудь видеокассету, хрупкие девицы из ревности выдирали глаза соперницам... Хочется надеяться, что это были лишь отдельные случаи, некая из ряда вон выходящая патология. Однако о подобных «отдельных случаях» практически ежедневно сообщали читателям самые высокотиражные периодические издания, пестрящие иронично-шокирующими заголовками вроде «Внучек зарезал дедушку за отказ почитать сказку на ночь» или «Трое собутыльников съели четвёртого на закуску». Каждый день почти в каждой центральной газете того периода упоминается несколько новых подобных фактов – из номера в номер! А факты – только те, что вскрылись! А центральные газеты, как правило, рассказывали только о происшествиях в крупных городах центральных же областей – но ведь существовала ещё бескрайняя провинция! Выходит, жуткие эксцессы совершались постоянно, непрерывно, по всей огромной стране!.. Ей-богу, остаётся лишь изумляться, почему здравомыслящее население тогдашней России не разбежалось поголовно кто куда. Видимо, у большинства попросту не было такой возможности – чисто практической.
Впрочем, вышеперечисленные ужасы, падение нравов и мутация государственной системы были на тот момент явлением вполне закономерным. Именно так заканчивали свою некогда славную биографию абсолютно все великие империи. Изнурённая чересчур бурной историей, непреходящей неустроенностью и собственными всегдашними крайностями, Россия стремительно дряхлела, обречённо бредя к своему естественному финалу. Как всякому безнадёжному больному, умирать ей не хотелось – и выздороветь не было сил.

< … > Существует фундаментальный закон природы, непреложный для всех явлений и живых видов. Он гласит: начавшаяся деградация необратима. Тому, что начало деградировать, остаётся только два пути: постепенно сгинуть – или радикально измениться, заново приспособившись к изменчивому окружающему миру. Можно сколько угодно не признавать данного закона, но от этого он не перестанет действовать, ибо изначально заложен в основе мироздания. Главная проблема России и россиян на рубеже тысячелетий состояла в том, что, ни в какую не желая сгинуть, они, как всегда, столь же упорно не желали изменяться. В данном отношении ни ход времени, ни роковые обстоятельства не могли поколебать их несокрушимой верности самим себе.
Правда, гипотетически существовали ещё две возможности встрепенуться хотя бы на время. Первая: попробовать воспрять за счёт упадка основных конкурентов. (Конечно, для этого, как минимум, необходим был соответствующий удобный случай, притом достаточно грандиозный. Подобным образом некогда дважды подфартило Соединённым Штатам. В двух мировых войнах XX столетия дотоле лидирующая Европа оказывалась изрядно обескровленной и истощённой. Американцы же, оба раза появляясь на европейском театре боевых действий уже под занавес, успешно собирали сливки побед и, максимально сохраняя свой потенциал – ибо территории США войнами не затрагивались, - делали мощный рывок к мировому первенству. Так – в два рывка – и достигли последнего, обойдя выдохшийся Старый Свет.) Вторая возможность: обрести, наконец, достойного пастыря, способного влить в жилы нации живительную дозу бодрости и надежды.
Но даже самые отчаянные оптимисты могли ли тогда всерьёз предположить, что в конце концов сбудется и то, и другое? Кто мог догадаться, что в тогдашнем упадке России таился залог её будущего спасения, а затем невиданного взлёта? Иногда выгодно быть слабым и маловлиятельным: при этом тебя игнорируют, не берут в расчёт, но тебе и не завидуют, на тебя не злятся и не рассматривают в качестве соперника. Потому-то на заре третьего тысячелетия не больная Россия, а могучий Запад оказался особенно ненавидим воинственными исламистами, и именно с Западом их непримиримые лидеры наметили грядущую лютую схватку...

< … > К концу XX века почила в бозе последняя вселенская амбиция России – попытка заразить весь мир идеей построения коммунизма.* Всякой эпидемии для поддержания своего существования необходимо постоянно расширяться; вирус же коммунизма, самоубийственно локализовавшись в карантине «железного занавеса», сам себя лишил возможности распространяться, охватывать всё новые страны и народы, потому постепенно ослаб, зачах и благополучно сошёл на нет. Заодно с вирусом погиб и поражённый им организм – Советский Союз, - оставив после себя несколько разнокалиберных обломков, а в роли правопреемника – свой бывший «становой хребет», Российскую Федерацию. Образно выражаясь, роль прежнего раскидистого дуба перешла к голому стволу, лишённому ветвей.
____________________

*Что; на деле являло собою строительство «идеального общества» в «отдельно взятой» России, всем известно. Изобретатель научного коммунизма Карл Маркс, узнай он заранее, во что практически воплотятся его глубокомысленные теории, наверно, сменил бы ориентацию... политическую, разумеется.
В данной связи надлежит отметить ещё одну уникальную способность русского народа: он всегда умел очень быстро извратить и опошлить любую светлую идею, за воплощение которой брался (и брался-то, кажется, только затем, чтобы вскоре с презрением отбросить как неудачную). Идея Справедливости, например, бурно овладевавшая умами во время бесчисленных смут и восстаний, неизменно выражалась лишь в массовых убийствах, грабежах и погромах. В 60-х гг. XIX в. император Александр II взял на вооружение идею Законности – и последняя тотчас обернулась оголтелым терроризмом. В 1917-м революционные массы выступили против царского самовластия под священным знаменем Свободы – и сами же погрузили страну в неслыханную дотоле деспотию. А в конце XX столетия, в эпоху глобальных преобразований в России, здесь, наверно, идеи-то не осталось не осквернённой: Либерализм вывернулся циничным попранием всякого закона, Права человека – безнаказанностью преступников, Уважение к праву собственности – беззастенчивым присвоением всенародного имущества (да и чужого частного – сплошь и рядом), Свобода слова – полной безответственностью СМИ, прочие Гражданские свободы – безответственностью же экстремистов всех мастей. Идея всеобщего Равенства превратилась в статью Конституции – там и заглохла, стиснутая между обложками; в реальности же произошло очередное резкое расслоение на касту господ, коим всё – абсолютно всё – позволено, и толпу бесправных, традиционно-бессловесных холопов... Короче, не вышло у россиян, как всегда, ни libert;, ни ;galit;, ни fraternit; уж тем паче.
____________________

Конец тысячелетия для России был плачевен. Уныло свесив бессильные крылья, она на глазах увядала, зябко ёжилась, скручивалась, как лист мимозы, и, вместо того чтобы трудиться над собственным благополучием, пассивно высасывала из недр природные ресурсы на продажу. Правда, гонора у неё не убавилось. Растрёпанная, жалкая и ободранная страна неуместно хорохорилась, пыжилась, во всё горло вопила, что она по-прежнему великая держава, и настырно требовала, дабы мировое сообщество консультировалось с нею по всем глобальным вопросам. Лощёный Запад иногда с недоумением косился в её сторону и – чтобы зевластая соседка наконец успокоилась – нехотя изображал внимание и учтивость, впрочем, не думая считаться с ней всерьёз. Какая-нибудь микроскопическая Бельгия – или, скажем, Голландия – в 90-х годах заставляла к себе прислушиваться больше, нежели вчерашняя империя, немощно лежавшая на окраине цивилизации, словно упившаяся баба на чужих задворках. Мир суетливо спешил мимо, никто на неё не оборачивался, а она всё голосила, призывая уважать свою персону, - вместо того чтобы оглядеться, трезво оценить окружающую реальность заодно с собственным обликом, покраснеть и до поры угомониться, пока не приведёт себя в порядок.
Советский Союз распался бескровно, без шока и ужаса, подобно безнадёжно сгнившему телу прокажённого, - верный признак того, что умер он ещё заранее. Монументальный колосс, как это часто случалось в истории, оказался на глиняной основе. Никакой внешней агрессии или внутренней войны для смерти сверхдержавы не понадобилось. Непосредственным поводом к кончине явилась так называемая гласность, т.е. обыкновенная информационная открытость и позволение гражданам свободно высказываться по любым вопросам, в том числе через СМИ. От гласности СССР и загнулся буквально в считанные годы – ибо всякое Зло живёт и держится на лжи и умирает от правды.
Сама же Российская Федерация, невзирая на катастрофические проблемы, распадаться отнюдь не собиралась и, стеная от боли, упрямо прижигала на боку гнойник мятежной Чечни. Как известно, и боль, и кровотечение, будучи источниками страданий, в то же время являются бесспорными свидетельствами жизни организма. Тогдашняя правопреемница Советского гиганта с непривычки напоминала туловище без конечностей, но туловище было живо – и даже ожидало, что отвалившиеся конечности рано или поздно снова прирастут. (Правда, в какой-то мере «приросла» - а вернее, приникла – только Белоруссия, единственная верная союзница на ближайшие десятилетия.)
Внутри России имперский крах и утрата международного престижа вздыбили мутную волну шовинизма. Невесть откуда взявшиеся легионы «патриотических» трибунов, не слишком ладивших со здравым смыслом, принялись повсеместно и наперебой провозглашать пресловутую богоизбранность великороссов, клеймить позором цивилизованный Запад и саму цивилизованность как явление. Особенно усердствовали записные русофилы из творческой интеллигенции, способные талдычить о превосходности родного племени с маниакальной навязчивостью, неумолчно, до хрипоты, до мозолей на языках. Для них неустанные гимнопения собственной нации являлись поистине идеей фикс, своеобразным наркотиком, вредным для умственного здоровья, но ублажающим душу.
«Мы лучше всех! – утверждали новоявленные пророки с горящими очами. – Пусть европейцы с американцами купаются в своём изобилии, а у нас беспризорные дети лазают по помойкам и чужим карманам, - всё равно мы лучше! Пусть немцы с японцами гордятся своими стерильными тротуарами, а у нас любой подъезд по колено замусорен и загажен, - мы лучше!! Пускай себе англичане со скандинавами учат своих отпрысков вежливости, а наш доморощенный тинейджер может запросто послать матом старушку на костылях, вместо того чтобы уступить ей место в автобусе, - один чёрт мы лучше всех, и баста!!! А жизнь нашу портят и выставляют нас в невыгодном свете извечные враги и ненавистники: коварный Запад, носатые южане, иммигранты из разных стран, жидомасоны, мировая буржуазия, предатели-русофобы, вообще все вокруг! Мы же не виноваты, что у нас кругом – одни враги, а дружить с нами, такими хорошими, никто не хочет!..» По-видимому, нарциссизм был генетически заложен в характере русской нации. В данном смысле она походила на огромную стаю павлинов, которые постоянно распускали хвосты и сами на них любовались. Понятно, что при такой самооценке у россиян не возникало желания ни менять что-либо в своём мировоззрении, ни тем паче изменяться самим: зачем, когда они и так лучше всех?!
Вопрос, чем именно они лучше, «патриотов» не особо заботил. Логика и аналитическое мышление существовали явно не для них. Сия многочисленная братия по психическому складу своему (всегдашняя агрессивная настроенность, лютая неприязнь к «чужакам», просто вечный зуд и нежелание угомониться) напоминала скопище одержимых с манией величия и манией преследования одновременно. Самые «махровые» из них вообще любое отклонение от так называемых «национальных устоев» воспринимали как святотатство: «Расея» устраивала их такой, какая есть, во всём своём безобразии, - иначе говоря, их вполне устраивало безобразие обожаемой Отчизны.
Изнывая от любви к Отечеству, «верные сыны» бросились восстанавливать его величие миллионом способов: без устали ворошили героическую историю и публиковали тонны малонаучных трактатов; возрождали православие и славянское язычество; устраивали шествия в косоворотках и мундирах офицеров царской армии (гремя не ими полученными орденами); взрывали синагоги и в совершенно непотребных количествах строили церкви (изобрели даже «храмы быстрой сборки» - из уже готовых стандартных фрагментов); линчевали заезжих инородцев и рыдали от счастья, что родились в столь необъятной стране... Во всём этом не было ничего странного. Подобная истерия в кризисные периоды будоражила многие народы. Нюансы повсюду бывали разные, но отдельные симптомы повторялись неизменно: нехватка в настоящем оснований для гордости восполнялась усердным умилением доблестями предков и родными пейзажами, а отсутствие реальных достоинств компенсировалось усиленным трезвоном о достоинствах.
Вообще-то, болезненно обострённое национальное чувство всегда являлось признаком присущего нации комплекса неполноценности. Развитию данного комплекса у русских, конечно, способствовали вполне понятные причины. Шутка ли: такая бурная история, столько грандиозных прожектов, славных подвигов, неслыханных жертв – и всё впустую! Как с этим смириться? Как это признать? Расписаться в собственной бездарности?! Да кто ж тут не взбесится! Кто не взревёт белугой!.. Поистине, русский народ в описываемый период был вроде юнца с неустоявшейся психикой, никак не могущего повзрослеть, - который то драчливо крысится и бросается во все стороны с кулаками, то, получив по соплям, надувает губу в обиде на целый мир, не желающий его пожалеть.
В глубине души, полагаю, россияне понимали всё как есть, но, дабы не рассеивать собственных приятных заблуждений на свой счёт, не признавали правды сами и другим возбраняли признавать. Разумеется, соплеменников данный запрет касался в первую очередь. В русской среде почиталось за аксиому, что сказать о своём народе и Отечестве правду – значит «оболгать, оплевать и унизить» оные. Посему всякий, кто на такое отваживался, автоматически и безоговорочно получал от возмущённых сограждан клеймо иуды, провокатора и приспешника внешних недругов. Короче, вместо того чтобы пробовать лечиться (т.е. принимать горькое лекарство – означенную правду), Россия предпочитала глотать галлюциногенное обезболивающее (т.е. заниматься приятным самовнушением).


< … > Как уже говорилось, людям обычно свойственно верить в то, во что им  хочется верить. В России данный постулат доходил до степени абсолюта, накладывая сильнейший отпечаток на общественную жизнь, часто искажая саму реальность нарушением причинно-следственной связи. Например, когда в российском обществе становились модными упадочнические настроения, тогда в самом деле немедленно начинался всесторонний упадок. Если слишком навязчиво рассуждали об экономическом кризисе, росте социальной напряжённости и ослаблении власти, то очень скоро действительно и экономика катилась под откос, и митингующие толпы принимались бузить по улицам, и власть стремительно теряла свои позиции. Когда же, напротив, наступало время победных реляций, чётких докладов и бодрых рапортов, тогда медленно, но верно воцарялось общее умиротворение, росли экономические показатели (пусть хотя бы только показатели), происходило укрепление госструктур, и т.п. Разумеется, такая искусственная эйфория не могла длиться вечно – только до тех пор, пока загнанная вглубь болезнь не прорывалась наружу мощным рецидивом, - однако несколько лет (а иногда и пару десятилетий) галлюциноген действовал, довольно успешно облегчая страдания больного социума.
Карл Маркс, помнится, установил, что «бытие определяет сознание». Страна же некогда победившего марксизма (как водится, вопреки логике) регулярно и неустанно опровергала данную формулу. Здесь всё обстояло в точности наоборот: сознание в России всегда было первично. Извечно непостижимый русский народ действительно жил наперекор природе – духом, а не брюхом!
Вера человеческая – великая сила. К примеру, в прежние времена, когда медицина находилась в зачаточном состоянии, она по воздействию на организм превосходила любые лекарства. Поверив в собственное исцеление, даже безнадёжные больные иногда выздоравливали... Говорят, надежда умирает последней. В таком разе вера не умирает вовсе, ибо она куда сильнее надежды.
Вообще, мне кажется, будь Россия населена реалистами, она в течение своей бурной и драматической истории должна была бы скончаться неоднократно. Только её склонность к необузданному, абсолютно безосновательному, подчас идиотскому самовнушению, позволявшему хронически игнорировать явное положение дел, давала ей в самых безнадёжных ситуациях чудесную и необъяснимую возможность продолжать существование – вопреки всему.
И тогда, на рубеже тысячелетий, Россия определённо не согласна была погибать – во всяком случае в одиночку. Вот целым миром, сообща, вместе со всеми – это пусть, это запросто! Главное ведь – чтоб никому не обидно... Тогда как раз на повестке дня стоял вопрос об очередном приближении светопреставления. Весь христианский мир тревожился,  Россия – ничуть. Миллионы европейцев, американцев, австралийцев ожидали роковой даты с нервическим трепетом, россияне – с азартным любопытством. Когда терять по большому счёту нечего – пугаться не интересно.

< … > Конец света предрекался бесчисленными пророками многократно в течение тысячелетий, и всякий раз по объективным причинам откладывался на потом. Незадачливые прорицатели, нимало не смущаясь, быстренько изыскивали более или менее логичное объяснение каждой очередной отсрочке и, ничтоже сумняшеся, продолжали пророчествовать в том же духе. Жуткими картинами светопреставления были наполнены едва ли не все священные книги всех религий. Правда, редко где имелись указания (или хотя бы намёки) на даже приблизительные сроки Конца Времён, поэтому ожидание последнего, как правило, достаточно огульно привязывалось к «магическим» датам различных календарей.
Разумеется, стык II и III тысячелетий (по христианскому исчислению) в данном смысле не явился исключением. От слишком круглых цифр веяло неким фатальным рубежом, перейдя который, человечество непременно должно было либо рухнуть в тартарары, либо, напротив, вознестись к недосягаемым прежде вершинам развития в результате автоматического подобрения, помудрения и преисполненности всяческой благодатью и совершенством.
Кроме того, популярности апокалипсических пророчеств в тот период способствовало малообъяснимое ощущение (присущее, как ни странно, в первую очередь мыслящей части общества), что мир находится на некой грани времён, когда вся предыдущая история исчерпала себя, и человечество вот-вот вступит в качественно новую эпоху, очень мало напоминающую прежнюю. Как сия новая эпоха будет выглядеть, никто толком не представлял. Различные догадки воплощались в эпидемическом стремлении литераторов, художников и кинематографистов создавать фантастические и полуфантастические произведения с сюжетами из недалёкого будущего. В таких произведениях замысловато перемешивались пессимизм и оптимизм, сознавание катастрофичности реальных перспектив и робкие надежды на что-то позитивное. Предчувствие глобальных перемен щекотало нервы, увеличивало выброс адреналина в кровь и давало забавные темы для застольных бесед. Изменения привычного хода вещей ожидали со смешанным чувством нетерпеливого любопытства и страха, возбуждённо вздрагивая всякий раз, когда некое очередное событие давало повод увидеть в нём очередное же подтверждение верности древних и новых пророчеств. Смутное ощущение это охватило довольно широкие слои населения где-то к концу XX века и с каждым годом лишь укреплялось и усиливалось, вопреки всем официальным заверениям о нерушимой устойчивости современной цивилизации и выработанных ею механизмах полной предсказуемости всего и вся.
Тогда же, в конце XX столетия, помимо священных книг, стали необычайно популярны пророчества Мишеля Нострадамуса. Весь просвещённый мир на разных языках цитировал его знаменитый 72-й катрен десятой центурии:

В год 1999, семь месяцев,
С неба явится великий Король Устрашения...

Поскольку Нострадамус в своих центуриях лишь единственный раз позволил себе указать точную дату, становилось ясно, что именно в данном случае речь идёт о событии незаурядном, переломном для всей истории человечества. Касательно этого расхождений во мнениях практически не возникало. А вот о том, кто такой Король Устрашения, как должно выглядеть его «явление с неба» и что за сим последует, фантазировали и полемизировали все, кому не лень, однако предложить хотя бы мало-мальски убедительной версии не удалось никому.
Далее посильную лепту в мистические настроения внесли педантичные астрономы. Они ещё загодя – по крайней мере за пару лет – широко оповестили об ожидаемом в августе 1999 года солнечном затмении над Восточным полушарием. Они же напугали общественность открытием кометы Хэйла-Боппа, грядущим «парадом планет», «великим противостоянием» Земли и Марса (намеченным на 2003 год), несущимися в нашу сторону неисчислимыми скопищами астероидов и прочими космическими ужасами. Ушлые средства массовой информации тотчас подхватили сказанное и поведали обомлевшей многомиллионной аудитории, что означенная комета – не что иное, как Вифлеемская Звезда, символизирующая наступление очередной Новой Эры; что во время «великого противостояния» в 2003 году Земля и Марс сблизятся настолько, насколько не сближались уже 60 тысяч лет (а значит, тотальной резни человечеству никак не избежать); что от приближающегося потока астероидов голубую планету может спасти только заступничество Всевышнего; что ожидаемое солнечное затмение явится точкой отсчёта бесчисленных бедствий, готовых вот-вот обрушиться на головы беспечных потомков Адама и Евы... При хорошем воображении уникальная одновременность редких космических явлений сама по себе не оставляла сомнений: грядёт всемирная катастрофа и гибель если не всей земной жизни, то нынешней цивилизации – с последующим откатом в каменный век... ну или, наоборот, с последующим сверхпозитивным преображением – уж как повезёт.
К судьбоносному знамению готовились тщательно, так что туристический бум не застал Европу врасплох. В места, где ожидалось полное затмение, заблаговременно стягивались полицейские силы. Некоторые страны на время затмения запретили движение тяжёлого транспорта. Повсюду продавали, а то и раздавали бесплатно солнцезащитные очки, дабы будущие неандертальцы накануне возврата в дикую древность не повредили себе сетчатки. Перед самым затмением несколько дней сряду весь западный Старый Свет бушевал парадами и карнавалами – видимо, напоследок.
Наконец 11 августа 1999 года около 13 часов 30 минут (по московскому времени) центр лунной тени коснулся поверхности Атлантики близ североамериканского побережья, затем за 40 минут пересёк океан и плавно пополз по Европе – от Ла-Манша до Чёрного моря. (Кто; тогда понял, что сам Высший Перст указует земли, по которым через три с половиной десятка лет понесутся во весь опор безжалостные всадники Апокалипсиса?..) Потом исполинская тень поочерёдно накрыла Турцию, Сирию, Ирак, Иран, Пакистан, Индию и, пробежав по Индийскому океану, покинула голубую планету. Всё «теневое шествие» продлилось чуть больше трёх часов.
Долгожданное небесное шоу завершилось. Радостно-возбуждённые туристы пёстрыми потоками растеклись по своим городам и весям, жестоко насмехаясь над пятисотлетним стариком Нострадамусом и собственной склонностью доверять «всяким мистификаторам». Как всегда, готовность к Армагеддону и Страшному Суду оказалась преждевременной. Светопреставление традиционно откладывалось на неопределённый срок. Ничего особенного не случилось.

Того, что случилось, на фоне грандиозного космического действа никто не заметил – кроме дежурного медперсонала одного из родильных домов российской столицы. Там в одной из палат ровно в 15.10 – когда частичное затмение в Москве достигло максимума – раздался крик новорожденного. На свет появился младенец, мальчик, Илюша Пересветов. Илья Никитич. Будущий Государь всея Земли. < … >





                1.
…Барабанная дробь сливается в напряжённый, зловещий рокот. Беснующаяся толпа тянет ко мне когтистые пальцы, силясь вырвать моё стиснутое ужасом тело из-за синих мундиров конвоя. Снова вокруг – море голов, алые буруны фригийских колпаков, а впереди, как грозная скала, неумолимо вырастает эшафот со строгой рамой гильотины. Опять испуганное сердце стучит едва уловимо, словно боясь оказаться услышанным, и угасающие импульсы его ощущаются всё слабее и тише… Вновь гвардейцы влекут мою ватную плоть по ступеням на эшафот. Вновь скошенное лезвие равнодушно сверкает с высоты ледяным блеском. И вновь я не имею сил совладать со своей жалкой, трепетной сущностью. Я уговариваю себя, убеждаю, ругаю, проклинаю, пытаясь вернуть растаявшее достоинство хоть на пару минут - больше не требуется! Призываю свежие воспоминания о чужих казнях, чтобы пробудить в себе стыд перед прежними жертвами террора, на моих глазах встречавшими смерть отважно и гордо. Среди них были женщины, и немало, иногда совсем юные. А я… я же мужчина! Я столько размышлял о смерти… мне казалось, я вовсе её не боюсь… Выходит, я слабее тех благородных девиц, что шли к чудовищному механизму своими ногами, а не висли бесчувственно на руках у гвардейцев!.. Боже мой, до чего же я слаб, до чего мелок, низок!! Это хуже смерти – это стыдно…  должно быть стыдно…
И опять, вдохнув полной грудью, я вскидываю голову – и взгляд мой тотчас попадает на косой нож в голубом небе. В один миг улетучивается всякая самовнушительная гордость, и остатки мужества, и стыд. Охваченный животной паникой, я рвусь из рук конвоиров в сторону бушующей внизу толпы – и встречаюсь с Её взглядом. Рысьи глаза смотрят прямо на меня. Они гипнотизируют, притягивают подобно магниту… На долгое-долгое мгновение я замираю, зачарованный их властной силой, страстно и мучительно пытаясь понять, что; в этих глазах – любовь или ненависть, сострадание или презрение. И это за многие часы - первая мысль не о смерти.
Один из подручных палача твёрдо берёт меня за плечо – мне пора под нож. От грубого прикосновения жёсткой ладони я вздрагиваю – и просыпаюсь.
Сквозь не задвинутые с вечера жалюзи в спальню агрессивно вторгается упругий солнечный поток. Мириады пылинок жизнерадостно кувыркаются в световых струях хаотичными волнами. Дожидаясь, пока растревоженное сердце перейдёт с бешеного галопа на лёгкую рысь, лежу неподвижно и бессмысленно гляжу в потолок.
Сегодняшний сон о моей казни традиционно оказался на мгновение длиннее предыдущего. Скупое подсознание, сродни старинному эскулапу, каждый раз выдаёт довесок по крупице, словно опасается передозировать. Моя же роль всецело сводится к пассивному ожиданию очередного продолжения. Эта странная эпопея длится почти пять месяцев. Я давно привык к повторяющемуся во сне сюжету, он больше не будоражит меня, как поначалу, не побуждает в диком ужасе вскакивать с постели и не оставляет прежнего тяжёлого осадка. Конечно, один и тот же навязчивый кошмар сам по себе вызывает беспокойство, и надо бы, как советует Марина, сходить к психиатру, но… вдруг психиатр сразу меня вылечит? Или просто сделает так, чтобы сон с гильотиной больше не повторился? Тогда я не узнаю, что же  там было дальше: чем всё закончилось? казнили меня или нет? как я вёл себя на пороге гибели (так и дрожал до самого конца или нашёл-таки силы сохранить хоть слабую видимость достоинства)? и наконец – какого чёрта делала в первом ряду толпы женщина, как зеркальное отражение похожая на Марину? Последний вопрос почему-то волнует меня больше всего, хотя как раз он представляется самым лёгким. Действительно, что тут странного? Поскольку влюблён я сейчас именно в Марину, в момент сна в подсознании всплывает её образ. Был бы увлечён другой женщиной – видел бы другую. Чтобы это истолковать, узким специалистом по психологии быть не требуется.
Проблема в том, что я не воспринимаю данный кошмар как простой сон. Основания для этого имеются. Во-первых, его действие всегда повторяется в идеальной точности, не сбиваясь ни на йоту, - со сновидениями так не случается, хотя бы незначительные отличия должны иметь место. Во-вторых, видя многократно одну и ту же сцену, я, наверно, должен мысленно приспособиться к ней и даже там – во сне – понимать, что я это уже видел, и перестать впадать в растерянность. Однако каждый раз, оказавшись окружённым ненавидящей толпой на пути к эшафоту, я переживаю всё заново, притом также абсолютно одинаково: одинаково боюсь, одинаково пытаюсь себя успокоить, испытываю одинаковые – до тютельки – физические ощущения от прикосновений ко мне гвардейцев и разъярённых граждан, у меня совершенно однообразно слабеют ноги, запинаясь о ступени помоста… Нет, это явно не пустая фантазия мозга. Видимо, всё-таки воспоминание. Картинка из предыдущей жизни, внезапно воскресшая в памяти по неведомым причинам.
Непосредственным поводом к таковому фокусу подсознания стало моё знакомство с Мариной. Буквально на вторую ночь после встречи с ней кошмар явился мне впервые – и я увидел лицо моей новой знакомой в толпе персонажей трёхсотлетней давности. Получается, её образ всколыхнул в анналах моей памяти некие сверхглубинные пласты, которым по сути надлежит пребывать под вечным спудом. Значит, мы с Мариной когда-то давным-давно действительно пересекались, и, возможно, именно при таких вот драматичных обстоятельствах. Так что же, чёрт побери, привело её к подножию эшафота, когда мне, несчастному, намеревались, ни много ни мало, отсечь башку? Надеюсь, не праздное любопытство? Нет, её пронзительный взгляд из толпы определённо не был взглядом посторонней незнакомки. И ведь я тогда тоже её узнал! И растерялся, обнаружив в её взгляде нечто непривычное, иное, – не то, что ожидал обнаружить… Кстати, ещё весьма любопытно, чем моя скромная персона так не угодила якобинцам?
Словом, вопросов множество, и покуда я в них не разберусь, ни о каком визите к психиатру речи быть не может. Полагаю, досмотреть предстоит всего несколько «серий» кошмара. Если снится он где-то раза два в неделю и всегда на секунду дольше… та-ак… Сегодня меня уже за плечо подтолкнули к гильотине… до неё шагов пять… В общем, осталось совсем немного, если, конечно, вдруг не вмешается – там, во сне – некое неожиданное обстоятельство. Успею? Времени у меня не густо. Через месяц с небольшим мне предстоит прохождение обязательной для всех бессмертных проверки на лояльность мышления – ежегодного «гражданского теста». Два теста я нахально пропустил, и мне это странным образом сошло с рук. Третий раз подобный номер не пройдёт хоть как. Благодушная беспечность державных надзирателей не беспредельна. Наверняка в следующий положенный срок меня потянут на проверку принудительно – буквально за уши. Значит, через пять недель хитроумный детектор лжи выведет на чистую воду все мои крамольные мыслишки, все непотребные сомнения, злостный скепсис и преступный цинизм. А тогда – опять на гильотину? Или – что; в нашем гуманном обществе предусмотрено как аналог означенной машины?..
Конечно, можно ещё попробовать удрать – пока не поздно – и прожить в джунглях среди диких зверей несколько десятков лет. Это – если меня за десятки лет не изловят… и если за мной уже не следят бдительные господа из Общественной Безопасности. Маловероятно, что пропуск мною двух ежегодных тестов не привлёк ко мне их повышенного внимания. Может, они давно глаз с меня не спускают, контролируют каждый  мой  шаг?  Может,  им  только  провокации  с  моей  стороны недостаёт – например, попытки побега, - дабы отбросить все сомнения на мой счёт и приступить к нейтрализации… или ликвидации…
Но, допустим, удрать всё же удастся, и даже получится затаиться так, что ни одна собака не отыщет, - а дальше? Существовать подобно средневековому отшельнику – в полном одиночестве, без всякого общения, без электричества, водопровода, персонального компьютера, стереовизора, без транспорта, магазинов, медицины?.. Отшельникам, кстати, было легче - в том смысле, что они уединялись добровольно и в любой момент могли вернуться к людям. Мне же в данном случае предстоит постоянно прятаться. И в кого я превращусь за считанные годы? В одичавшего троглодита с затравленным взором и окровавленной дубиной в руках? Перспектива довольно удручающая. А если, в дополнение ко всем лишениям, на меня нападут хищники? Если змея укусит? Если я просто сломаю конечность – что тогда? Кто поможет? Ведь никто!..
Конечно, самое главное, чего я лишусь, ударившись в бега, - это бессмертие. Нормальные люди будут регулярно производить омоложение организма с помощью клеточной терапии, каждые лет сто – совершать «плановую» замену износившихся органов (не говоря уж об экстренной замене в случае повреждения). Короче, смогут периодически обновлять кровь, кожу, мышцы, внутренности, всю анатомию – и жить вечно, оставаясь молодыми, здоровыми и красивыми.  Мне же такая лучезарная возможность уже не улыбнётся… Правда, процедуру омоложения современным «эликсиром бессмертия» (на основе стволовых клеток и прочих «волшебных» компонентов) один раз мне пройти довелось – четыре года назад. Тогда в течение многих часов сограждане в белых халатах сосредоточенно колдовали над моим покорным телом, постепенно исколов его десятками инъекций от макушки до пят. В результате благодарный пациент – то есть я самый - буквально за несколько дней сбросил лет десять и стал выглядеть и чувствовать себя, соответственно, на двадцать с хвостиком – подобно всем ныне живущим братьям по разуму. Заменять органы покуда нужды не возникало. Очень хотелось бы, чтобы не возникало подольше… А вдруг возникнет – в джунглях-то?!
Для каждого гражданина Единой Семьи Народов в нескольких лабораториях «донорских банков» денно и нощно выращивается и хранится полный набор необходимых «запчастей» из его собственных клеток, а также достаточное количество самих стволовых клеток – для профилактики естественного износа и устаревания «клиента». И мои «запчасти» наряду с моими клетками тоже терпеливо дожидаются своего часа востребования, чтобы достойно послужить «персональному вкладчику». Если покину общество, час этот не наступит, и мне придётся стареть, угасать, неуклонно разрушаясь и увядая, как сие происходило с предыдущими поколениями людей, а в итоге – неизбежно умереть, превратившись в груду зловонного тлена. Если останусь – тогда последует гражданский тест, разоблачение, арест и… то же самое?! Причём в последнем случае переход в состояние тлена, видимо, произойдёт ускоренно, минуя многолетнюю стадию увядания, - проще говоря, сразу: с крамольными мыслями в идеальном обществе жить непозволительно… Так как же мне прикажете поступить?
Странно, но ломать голову над собственным спасением нет абсолютно никакого желания. Наверно, за два года слишком устал метаться, психически истощился, иссяк. Какая-то апатичная лень, пассивная расслабленность, – словом, полная неспособность сосредоточиться на самосохранении. Впереди ещё месяц; возможно, что-нибудь как-нибудь само решится… Хотя, конечно, ничего не решится. С какой стати и каким образом? Что, целое человечество специально ради меня вдруг кардинально изменит своё мировоззрение? А ему это надо? Нет, не надо. Ему, человечеству, и так хорошо. Рядом с вечным блаженством трёх миллиардов счастливчиков жизнь одной заблудшей человекоединицы – воистину ничто.
Пожалуй, реально помочь мне может только Марина. Однако впутывать её в эту ситуацию совершенно незачем – иначе, чего доброго, ей придётся бежать в джунгли заодно со мной. Это – если она захочет помочь…



                2.
Мы с Мариной встретились меньше полугода назад, в самом конце декабря… Когда-то, до Эры Бессмертия, это был канун Нового года. Тогда по всему городу проходила многодневная подготовка к предстоящему празднику, на площадях устанавливались огромные ёлки, фасады учреждений загодя украшались разноцветными электрическими лампочками, поздравительными неоновыми надписями, с потолков в офисах свисали бумажные пружины серпантинов. Витрины магазинов густо засыпались конфетти, весело блестели мишурой и гигантскими снежинками из фольги. В детских городках вырастали ледяные фигуры Деда Мороза и Снегурочки. Люди в ожидании Нового года постоянно пребывали в суетно-приподнятом настроении, становясь разительно добрее и приветливее. Все запасались подарками, готовили какие-то сюрпризы, заблаговременно созванивались, планировали, куда пойти вечером 31-го декабря, в какой компании откупоривать шампанское под трансляцию полуночного боя кремлёвских курантов. И у всех было необъяснимое, приятно-щекочущее предчувствие некоего светлого чуда, которое непременно должно случиться в новогоднюю ночь… Хороший был праздник, радостный, уютный. Теперь вот Новый год наступает 11-го августа, в День Рождения Государя. Разумеется, за всенародным ликованием по поводу означенного Дня Рождения о Новом годе никто не вспоминает. Ни тебе Деда Мороза, ни Снегурочки, ни заснеженных ёлок на площадях. Какой может быть в августе Дед Мороз! Так что, если кому хочется в Новый год искрящегося снега и мягкого хруста под ногами, пусть отправляется в Южное полушарие – там в это время как раз зима…
Короче, был обычный день 31 декабря. Пробудившись поутру, я, помнится, надумал совершить моцион, дабы подышать свежим воздухом и нагулять аппетит для грядущего завтрака. Накануне случилась оттепель, ночью приморозило, на улицах было безветренно и скользко. Клоны-дворники монотонно дробили на тротуарах ледяную корку, прохожие передвигались осторожно, парочки мёртвой хваткой цеплялись друг за дружку, стараясь держаться поближе к стенам. Какой-то пегий пёс далматинской породы галопом носился взад-вперёд по тротуару, восторженно повизгивая и пробуксовывая на самых скользких местах.
Морозный воздух сразу напоил организм бодростью, поэтому я шёл довольно быстро, по-пингвиньи растопырив руки для лучшего баланса. Догнав неспеша бредущую женщину в коротком облегающем пальто, с привычным удовольствием окатил взглядом стройную фигуру и плотно охваченные сапожками ноги. Как водится, то, что понравилось сзади, захотелось оценить спереди. Приняв чуть вправо, я пошёл на обгон и, повернув голову, уставился на незнакомку сбоку.
Женщина в свою очередь мельком взглянула на меня. До сих пор не могу объяснить, что уж такого особенного было в её рысьих глазах… эдакий скандинавский тип – широко посаженные глаза под светлыми бровями… но тот взгляд определённо произвёл впечатление. Вообще, лицо её мне очень понравилось; не потому даже, что красивое, а… сам не знаю. Было в её лице что-то притягательное, что-то располагающее, интригующее… Я невольно замедлил шаг, позволил даме опять со мной поравняться и уже начал было соображать, какой задать нелепый вопрос для установления первичного контакта, но тут обе ноги мои разом скользнули в одном направлении, и тело, на миг зависнув в воздухе параллельно земной поверхности, жестоко грянулось о тротуар.
По идее, человеку при падении надлежит как-то инстинктивно реагировать – например, руки выставлять. А тут – шарахнулся плашмя, прямо на спину, только голову успел приподнять, чтоб не затылком об лёд. Душа моя в тот момент, кажется, имела все законные основания улететь восвояси, однако отчего-то удержалась. Когда в глазах просветлело, я увидел свою прекрасную незнакомку – с испуганным лицом, рядом со мной на коленях. Голос у неё оказался довольно высокий, но тоже приятный, как всё остальное.
- Мужчина! Вы в порядке? Мужчина!!
Я сел, подобрал слетевшую шапку, кряхтя поднялся на ноги. Осторожно пошевелился. Вроде, особо ничего не болело. Спина, правда, изрядно гудела, но рёбра были однозначно целы. Я протянул руку даме, однако она предпочла встать самостоятельно, явно не доверяя моей стойкости. С разных сторон подбежали два дворника. Я заверил их, что помощь не требуется, и клоны равнодушно вернулись долбить лёд.
Убедившись в моей невредимости, красавица с рысьими глазами тотчас залилась неуместным смехом. Я был сзади весь в снегу, отряхнуться самому не представлялось возможным, ситуация в целом была конфузная, и веселье по данному поводу меня раздражило. Я исподлобья метнул в неё взгляд – видимо, достаточно свирепый, потому что смеяться она сразу прекратила. Смущённо поправила на плече ремешок дамской сумочки и произнесла довольно сочувственно:
- Что же вы, молодой человек, под ноги не смотрите! Такой гололёд, а вы головой крутите.
Сердиться мне враз расхотелось, так что ругаться я не стал, только проворчал угрюмо:
- Легко вам говорить. Я же нормальный мужчина, не гомункул какой-нибудь. Как я могу смотреть под ноги, когда рядом – такое чудо… Вот из-за таких, как вы, все несчастья на земле.
- Хм! Из-за каких «таких»?
- Из-за слишком смазливых. Хоть бы вуаль какую нацепили, что ли!
Светлые брови незнакомки удивлённо выгнулись. Красотка на миг озадачилась, не поняв, укус это или комплимент. Перехватив таким образом инициативу, я усмехнулся и сказал – очень ласково:
- Давайте я вам помогу понести сумочку.
- Спасибо, она не тяжёлая.
- Вижу, что не тяжёлая, потому и предлагаю.
- Вот как! А тяжёлую – не предложили бы?
- Предложил бы, конечно. Но тяжёлой-то у вас нет.
- Так, может, сразу меня понесёте?
- Запросто, если рискнёте. Вы же видели, как я ловко умею падать.
- Да; уж… Ладно, давайте просто пройдёмся. Если не торопитесь.
- Не тороплюсь. Тогда уж поддержите меня за руку, чтобы я опять не упал.
- Так и быть. Но сначала позвольте вас отряхнуть, а то вы весь какой-то запорошенный…
Совершенно пустой диалог. Глупейшая бессмыслица. Но с незнакомыми женщинами поначалу почти всегда так: о чём бы ни трепаться, лишь бы не молчать. Молчание при знакомстве – гарантия неудачи. А красавица с рысьими глазами и беседу поддерживает, и спину мне отряхнула, и под руку взяла. Все шансы налицо…
Завершив поверхностную очистку моей спины, мы неспешно тронулись далее по тротуару. Надо было возобновлять прерванный разговор – хоть о чём. Посему очень кстати оказалось то обстоятельство, что мы друг другу до сих пор не представились.
- Между прочим, меня зовут Владислав. Для друзей – Влад, для женщин – Владик.
- Очень приятно. Марина.
Что бы ещё спросить?..
- Марина, вы в каком году родились?
- То есть – сколько мне лет?
- О возрасте даму не спрашивают. А о дате рождения – можно.
- В ноябре тридцать шестого… - И сразу перевела на «новый стиль»: - В двадцать третьем году до Эры Бессмертия.
- На полтора года раньше меня. В разгар войны ещё и рожали, надо же…
- Да, рожали. Если удавалось забеременеть. Моя мама служила в госпитале. Встретила там своё мимолётное счастье – инвалида с ампутированной рукой. Это и был мой отец.
- Он сейчас жив?
- Не знаю. Я о нём вообще ничего не знаю. Мне рассказали только, что роман у моих родителей длился недолго – от силы пару недель.
- И куда же делся страстный инвалид?
- Комиссовался и уехал домой. К своей семье.
- В какие края?
- Без понятия.
Жаль. А я уже намеревался уточнить, в каком году ему восстановили руку. Наверно, ветеранам это делали в первую очередь…
- Мама, надеюсь, жива-здорова?
- Умерла в конце войны от какой-то эпидемии.
- А вы, значит, выжили?
- Нет, тоже умерла!
Она засмеялась, я слегка смешался. Действительно, идиотский вопрос. Но надо же как-то поддерживать беседу. Сразу напрашиваться на свидание неудобно. Хотя – почему бы и нет… Вообще, в наше время, слава богу, стало допустимым многое из того, что четверть века назад считалось неприличным. Возрастом дамы, к примеру, раньше в самом деле не принято было интересоваться. Впрочем, и так всё бывало примерно ясно – на глазок. А теперь – поди разбери! Все поголовно молодые, упругие, румяные. Попробуй угадай, то ли некой женщине правда около тридцати, то ли ей уже успели заменить весь организм клонированными «запчастями» и омолодили лет на полста… Пожалуй, сейчас быть старше, наоборот, престижно: больше жизненного опыта, интересных воспоминаний – при отсутствии какого-либо физического и эстетического урона. А через пару веков, наверно, люди станут учитывать свои прожитые годы разве что отмечая дни рождения – исключительно как поводы для встреч с друзьями, поздравлений, чествований и застолий. Возраст почти у всех  будет  приблизительно  одинаковый,  разница  в  несколько  десятков лет – не в счёт. Словом, всякое различие между старшими и младшими попросту исчезнет, не будет среди людей ни старших, ни младших. А общего запрета на деторождение, разумеется, никто не отменит: отсутствие рождаемости – неизбежная плата за бессмертие, тут уж ничего не попишешь…
Конечно, пока мы гуляли вместе, я ей тоже кое-что рассказал о себе. Поболтали о погоде, о том, о сём… Дальше – всё как у людей, по тривиальному сценарию. Я предложил встретиться вечером. Она согласилась, даже пришла. У меня дома мы пили вино и танцевали под ненавязчивую музыку без слов, истекавшую из радиоприёмника, заблаговременно настроенного мною на волну «Романтика – ретро». Марина была в длинном чёрном платье, вприлипку облегающем её великолепное тело, с разрезом по бедру и провокационной «молнией» сзади – от лопаток до… до окончания позвоночника. Эта последняя деталь, естественно, интриговала более всего. Когда в танце обнимаешь красивую женщину, пальцы всё время ощущают «молнию», и соблазн возникает огромный. Вот будь на том же месте, допустим, пуговицы, или какая-нибудь другая застёжка, или вовсе никакой – и восприятие было бы куда спокойней; а так ты знаешь: одно твоё лёгкое движение – и платье расстегнётся полностью… и самое главное: «молния»-то на спине, то есть дама, если что, не в состоянии воспрепятствовать этому движению – практически никак!.. В общем, тот, кто первым придумал данную деталь, без сомнения, был большой шутник и тонкий знаток мужской психологии.
В конце концов «молнию» ту я расстегнул – на пятом танце, когда мы с Мариной жестоко целовались посреди комнаты, не переставая медленно кружиться под плавные звуки лирических шлягеров минувшей эпохи. Как-то само получилось, причём очень аккуратно. Я даже сначала подумал, что Марина ничего не почувствовала. Однако она почувствовала, просто не возразила. Лишь усмехнулась загадочно и, сощурив рысьи глаза, тягучим шёпотом прошелестела:
- Шалишь…
Я не ответил, и мы продолжали танцевать, пока очередная мелодия не иссякла. Потом я опустился в кресло, усадил Марину к себе на колени и долго-долго целовал в шейку, в ушко, в щёчку, не столько не решаясь спустить с её плеч уже расстёгнутое платье, сколько сознательно оттягивая этот момент, с наслаждением гурмана смакуя предвкушение. Наконец я обнажил её плечи, помог красавице освободить руки из рукавов, а после несколько минут подряд возился с застёжкой бюстгальтера, едва не испортив всю изящную прелюдию собственной неуклюжестью. Бюст у Марины выдающийся – и в переносном смысле, и в прямом, - потому лифчик сидел плотно, и неловким мужским рукам одолеть миниатюрные крючки на ощупь оказалось весьма проблематично. Поворачивать же полураздетую даму к себе спиной было как-то неудобно, по крайней мере вот так сразу… Не отводя блестящих зрачков от моего лица, красавица долго с любопытством наблюдала за моей досадой, затем рассмеялась, сама расстегнула чёртовы крючки и сама же сняла бюстгальтер.
Мне всегда интересен взгляд женщины, когда она в первый раз обнажает для меня свою грудь. Или позволяет обнажить. Это миг моей победы, триумфа, миг, когда женщина преподносит мне себя, открывается мне – и ожидает моего вердикта. Она знает, что красива, соблазнительна, безупречна, она абсолютно уверена в своей неотразимости - но всё же смотрит испытующе-вопросительно, желая понять, какое впечатление производит, насколько искренен мой восторг от её наготы… Обнажаясь в следующий раз и после, она станет смотреть уже по-другому – настоятельно, требовательно, ожидая обязательного восхищения как должного. А тот, первый, взгляд – взгляд смиренного конкурсанта, трепетно ждущего объективной оценки, - больше не повторится. Всё новое бывает только раз…
Марина оказалась очень чувственной. Всё её грациозное тело – словно одна сплошная эрогенная зона. Я играл на нём, как на клавишах, нежными прикосновениями бесконечно возбуждая страсть – её и свою… Мы интенсивно прокувыркались в постели целую ночь, и лишь на рассвете блаженно-измождённые организмы наши настоятельно потребовали покоя. Перед тем, как уснуть, минут пятнадцать расслабленно бормотали о всякой всячине, и среди прочего я равнодушно полюбопытствовал, трудится ли она на какой-либо общественной ниве.
- Я оператор ДЛ, - смежив веки, зевнула Марина, - в местном Центре гражданского тестирования.
От неожиданности по коже моей заструились мурашки. Стараясь не дрогнуть голосом, я переспросил:
- Ты – оператор детектора лжи?
- Да.
- Принимаешь тесты на лояльность мышления?
- Угу…
- И… доводилось когда-нибудь изобличать настоящих диссидентов?
- Откуда!.. – опять глубоко зевнула красавица. – Откуда им взяться… По-моему, чистая формальность всё это тестирование. Наверно, отменят в конце концов.
- А… зачем тогда ты работаешь в тестовом Центре? Что интересного?
- Ну, надо же где-то работать. Не сидеть же без дела. На работе коллектив, сотрудники, народ всех мастей. Есть с кем поболтать, на кого поглазеть. И зарплата, как-никак… А ты что, нигде не работаешь?
- Постоянно – нигде. Иногда участвую в разных научных экспедициях, чаще всего в археологических. По мере сил помогаю учёным мужам разгадывать загадки истории. Корысть небольшая, зато удовольствие неописуемое.
- То есть – вдали от общества, в антисанитарных условиях, без электричества, водопровода и чистого белья торчишь неделями в какой-нибудь глухомани?
- Именно.
- Живёшь в палатке и кормишь комаров?
- Пару раз – даже тарантулов.
- А клонов вы с собой берёте?
- Ограниченное количество и, разумеется, не в роли прислуги. Как землекопов, носильщиков. Иногда даже вьючными животными  пользуемся – на узких тропах, в горах, в джунглях, где никакой транспорт не пройдёт.
- Ужас, какая архаика! И подолгу вот так приходится прозябать?
- Как правило, по нескольку месяцев. Когда как.
- Делать тебе нечего, Владик! Что за нужда себя истязать? Ты, часом, не мазохист?
- Что бы ты понимала, компьютерная леди! Экспедиция – это поход за тайной, прикосновение к древности и, кроме того, максимальное сближение  с  природой,  жизнь  в  естественных  условиях.  А  самое приятное – практически полная изоляция от человеческого мира, сознание оторванности от цивилизации, уединённости. Никакой суеты кругом, никакой автоматики, никаких стереовизоров, видеофонов, автомобилей…
- Тебе это нравится?!
- Конечно.
- Точно, мазохист. Боже мой, с кем я лежу в одной постели!..
Таким образом я впервые узнал, какая она язва. Пока соображал, что; ответить, Марина заснула, трогательно полуоткрыв рот. Я же ещё долго пялился в сереющий потолок, переваривая полученную информацию. В беспокойном мозгу суматошно роились смутные мысли, никак не желая сложиться во что-то конкретное… Так по сей день и роятся – уже пять месяцев, - а яснее не становятся. И конкретики в данном отношении тоже отнюдь не прибавилось.
В самом деле, что с того, что Марина работает в Центре гражданского тестирования? Во-первых, как-то помогать мне она не должна… да и не станет, конечно. А во-вторых, я до сих пор не придумал, каким именно образом – чисто технически – она могла бы мне помочь, даже если бы захотела.


                3.
Трудно вспомнить определённо, когда ядовитая крамола заползла в мой мозг впервые. Пожалуй, это случилось не вдруг, а постепенно, ненавязчиво, как-то по-детски безобидно. Именно по-детски: в романтичном зелёном возрасте всем, наверно, было свойственно воображать себя на месте собственных кумиров, в горделивых фантазиях присваивать себе их заслуги, исправлять просчёты, примерять на своё чело их триумфальные венцы… Я, как говорится, давно уже вырос из детских штанишек, тем не менее года два с половиной назад, в часы праздного отдохновения, воображение моё скуки ради принялось раз за разом влезать в мантию всемирного владыки. Видимо, повседневные разноголосые гимны божественному Государю к тому времени настолько загрузили и сознание, и подсознание, что зацикленный разум начал реагировать таким вот нестандартным образом. И тогда по извилинам внутри моей черепной коробки потекли, зазмеились нехорошие мысли. Правда, совсем нехорошими они стали отнюдь не сразу, а когда стали, я уже ничего не мог исправить.
Я рассуждал: вот будь я изначально на месте Государя – чем бы моё правление принципиально отличалось от его? Неужели я не посвятил бы мою руководящую деятельность всецело благу подданных? Неужели не пёкся бы денно и нощно о нуждах страждущих сограждан, не обеспечил бы им сытости, комфортности, а затем – изобилия и процветания? Разве я не стремился бы к справедливости законов, к облегчению всяческого бремени и страданий? Не даровал бы ближним своим мира, счастья и, наконец, бессмертия – будь у меня такая же возможность? Не наштамповал бы для братьев и сестёр по разуму бесчисленного множества рабочих клонов, дабы избавить людей от удручающей необходимости в тяжёлом и нудном труде? Конечно, сделал бы и то, и это, и ещё много чего – наверняка не меньше, чем сам Государь. Может, даже больше!..
Мало-помалу рассуждения мои становились всё радикальней. В них - покуда неприметно – замелькали искорки критики… Да, я был бы таким же образцовым правителем, а кое в чём и «пообразцовее»! Разумеется, я делал бы всё то же, что делает Государь, но при том не стал бы терпеть столь назойливой осанны в отношении своей персоны. Скорее всего, самому Пересветову давно надоело собственное обожествление, просто он не решается выразить недовольства по данному поводу, дабы не задеть искренних чувств благодарных подданных. А вот я, пожалуй, на его месте очень чётко дал бы понять, что таковое безудержное благоговение мне отнюдь не по душе. Вообще, как известно, скромность украшает всех без исключения, а уж мирового властелина украсила бы особенно. Тем более что скромность, присущая самому Илье Никитичу, официально преподносится как одно из его ярчайших достоинств. Ну так надо же соответствовать!
Дальше – больше. Вертлявый ручеёк мысли, самовольно выбирая русло, заструился в совершенно непотребном направлении. Вскоре я уже был убеждён, что для Государя недостаточно просто не потакать собственному культу - ему вообще надлежит  избегать выражений благодарности в свой адрес. Что с того, что он осчастливил человечество! Ведь это с его стороны – лишь исполнение долга, не более того. Он как всемирный правитель и обязан был сделать всё возможное для вверивших ему свои судьбы сограждан. За выполнение положенных обязанностей особой благодарности не полагается!
Когда такой вывод электрическим разрядом сверкнул в моей голове, я впервые испугался. Внезапно стало ясно, до чего я могу дойти, позволяя себе углубляться в дебри подобных рассуждений. Это же откровенная оппозиция – то есть именно тот коварный змий-искуситель, что тысячелетиями калечил человеческую историю, побуждая людей проливать потоки крови и разрушать сотни государств! Совсем недавно при помощи высоких технологий последнего времени общество избавилось наконец от вечного духа недовольства, нависавшего над ним дамокловым мечом, и слилось в блаженном единомыслии. Полтора десятка лет люди пожинают обильные плоды всеобщего спокойствия и согласия. Ничто не нарушает поступательного развития человечества, ничто не вносит в мирное течение жизни мутной струи разногласий и раздоров – потому что последний оппозиционер был благополучно похоронен на заре Эры Бессмертия, и с тех пор некому будоражить сознание безмятежных обитателей голубой планеты… И вот теперь незваная крамола явственно возникает в мозгу одного из бессмертных – в  моём  мозгу!
Подобные мысли недопустимы. Это, пожалуй, единственный жёсткий запрет эры Всеобщего Благоденствия. Очень правильный запрет. Как известно из истории, всякая общественная дисгармония начинается с крамолы в сознании. Эволюция общественного хаоса состоит из трёх ступеней: мысль – слово – действие. Где сегодня родилась крамольная мысль,  завтра  будет  произнесено  и  подхвачено  опасное  слово,  послезавтра – последует разрушительное действие. Третья ступень невозможна без первой: чтобы не было действия, не должно быть мысли. Поэтому общество всегда начеку, поэтому наше бдительное государство вынуждено контролировать лояльность мышления подданных посредством ежегодного гражданского тестирования. Люди сейчас живут очень хорошо – предыдущим, смертным, поколениям такое и не снилось, - с каждым днём жизнь становится всё приятней, всё роскошней, всё безоблачней. Посему любая, даже призрачная, угроза общественному спокойствию – однозначно преступна и подлежит немедленному искоренению.
Конечно, я знал, что не собираюсь нарушать общественную гармонию, сеять смуту и каким-либо образом препятствовать процветанию человечества. Но попробуй доказать это детектору лжи – совершенной машине, способной уличить тебя в малейших побуждениях к сомнению! К счастью, до моего очередного срока прохождения гражданского теста оставалось ещё несколько месяцев. За это время мне надлежало не просто запретить себе нелояльно рассуждать, а тщательно и логично убедить себя в абсолютной неправильности тех выводов, которые против воли внедрились в моё сознание. Словом, я должен был  искренне поверить, что все основания для недовольства поведением Государя – полнейший бред и ничего кроме.
Для этого я выбрал вполне верный путь – даже, пожалуй, безошибочный: начал сопоставлять Государя с великими правителями минувших эпох. Поначалу собственная сообразительность меня порадовала, так как сравнение оказалось всецело в пользу Пересветова. Рядом с Александром Македонским, Чингисханом, Наполеоном, Гитлером и Сталиным нынешний мировой властитель выглядел истинным апостолом. Могущественные подонки прошлых веков одержимо карабкались по горам трупов к своему владычеству, принося ему в жертву судьбы многих племён и народов, а достойнейший Илья Никитич всего себя возложил на алтарь общего блага. Тех – заботила в первую очередь личная выгода, Пересветов же свою деятельность изначально направил на пользу для всех. Господи, как я посмел опуститься до кощунственного упрёка в его адрес! Да разве Государь не заслужил тысячу раз благодарности целого мира! И какое огромное счастье, что именно он – видимо, неким высшим промыслом – стал нашим бессмертным владыкой! Бессмертным и  бессменным!
Помнится, придя к таковому заключению, я облегчённо рассмеялся и, дабы укрепиться в нём, позволил мыслям свободно течь означенным путём.
Вот каково бы, к примеру, пришлось человечеству, доведись Чингисхану или Сталину обрести бессмертие? Даже вообразить жутко. Тогда их свирепая деспотия стала бы вечной. Потому что  таких никто никогда не свергает.  Такие  лишаются власти только заодно с жизнью. Окажись их жизнь нескончаемой – и подданным кровавых деспотов пришлось бы страдать бесконечно, без всякой перспективы избавления. Кроме того, можно не сомневаться: любой из самолюбивых тиранов, получив бессрочное владычество над своими народами, ни за что не пожелал бы угомониться, покуда не покорит всю Ойкумену, - а покорив, вечно упивался бы собственным величием, железной пятой попирая бесчисленных рабов и ничуть не интересуясь, насколько им это приятно… Пересветов же – не чета былым державным хищникам. Он овладел миром цивилизованно, более тонко, более умно – более  надёжно. Ему незачем подавлять и запугивать подданных, «пасти их жезлом железным», - ибо он завоевал  души людей. Он их не покорял, они покорились ему сами, по доброй воле, с желанием и восторгом…
Стоп! Что значит – «завоевал»! Что значит – «покорились»! Если так рассуждать, выходит, что не Пересветов существует для человечества, а человечество – для Пересветова! Но ведь Государь – не тиран, не деспот, не абсолютный монарх. Он просто первый гражданин всемирной республики. «Первый среди равных»!  Самый равный…
Это уже было совсем ни в какие ворота. Я паниковал, злился, впадал в отчаяние, раз за разом возобновляя попытки направить логику по должной колее. Но чем более я в том усердствовал, тем всё более провокационными становились изгибы мысли, безнадёжно уклоняясь в сторону от предписанного курса. Я ничего не мог поделать – это происходило как-то само собою, вопреки моему желанию, словно кто-то извне, откуда-то свыше управлял за меня моим сознанием… Всё-таки очень правильно поступали власть имущие древних эпох, намеренно держа подчинённых «в чёрном теле»! Когда человека одолевают насущные проблемы, он всё своё время посвящает их решению; ему  некогда  задумываться, некогда ломать голову над абстрактными вопросами. А вот хорошая и обеспеченная жизнь порождает такую опасную штуку, как досуг. Досуг, в свою очередь, рождает мысль, а последняя, выйдя из подчинения воле собственного носителя, способна наполнить голову чёрт знает чем…
Жестоко воюя с бунтующим мозгом, я выдумывал всё новые доводы, искал самые неожиданные подходы к цитадели сознания, то пробуя штурмовать оную, то уповая достичь нужного результата изнурительной осадой. Успеха мне сии боевые действия не принесли: чем активнее я наседал, тем опасней и непредсказуемей становился противник. Мысли мои постепенно утратили холодную рассудительность, напитались раздражением и желчью. Отчаявшись найти компромисс со своим разумом, я сам утратил всякую веру в мою благонадёжность, и скоро вовсе перестал щадить светлый образ Государя, надеясь лишь как-нибудь доказать себе необходимость и неизбежность существующего порядка вещей. Я внушал себе: люди испокон веков кому-то поклонялись, хотя это им не очень-то нравилось. Они поклонялись богам и вождям, но делали это из страха, а не из большой любви. На кого смотрят снизу вверх, кого обожествляют, перед кем пресмыкаются – того не любят, ибо любовь и трепет несовместимы. Однако всякому племени, народу, социуму для сознавания своего единства необходим общий идол, почитание которого – священный долг любого гражданина. Наш нынешний идол ничем не хуже прежних богов и императоров, даже несравнимо лучше. Он сродни ветхозаветному Иегове – милостивому к народу своему и беспощадному к врагам и отступникам. Он дал нам землю, текущую молоком и мёдом, он обильно сыплет нам манну небесную, а мы за то повинны неустанно славить его и лобызать пыль у его стоп. Всё правильно, всё логично. Все вокруг счастливы, все поют осанну, все целуют пыль. Разве это такая уж великая жертва в оплату за спокойную, сытую, счастливую вечную жизнь? Чем я недоволен? Может, меня обуяла непомерная гордыня? Или мне, ненасытному, больше всех нужно?!
Вот за что я питаю столь неприязненное чувство к Государю? Завидую? Нет, не завидую – уж это определённо! Тогда в чём дело? Мне кажется, что именно Государь подавляет моё гонористое «Я», что лично Илья Никитич Пересветов предписал мне жёсткие рамки мышления? Но ведь это не так… во всяком случае вряд ли. Государь в той же степени принадлежит обществу, как любой из подданных. Он тоже играет по общепринятым правилам, исполняя назначенную ему роль. Государь так же не волен нарушить державных устоев, как кто угодно из нижестоящих. Он – тоже винтик в общем, цельном государственном механизме… ну, может, не винтик, а   винт,  какая разница! Ему надлежит являть собою того самого идола, объединяющего социум и одним своим наличием обеспечивающего стабильность в государстве. То есть налицо чёткое разделение обязанностей: наше дело – петь идолу хвалу, дело идола – милостиво выслушивать оную, даже если она у него самого давно вызывает изжогу. Так надо ради общей пользы. Все это понимают, все исполняют, что должны: подданные наделяют Государя божественными достоинствами, а тот сии достоинства усердно демонстрирует. Государь тоже в какой-то мере существо подневольное. Ни для кого в человеческом социуме не предусмотрено полной свободы – даже для живого бога. Я же дерзаю желать большего, чем само божество! Поистине, высокомерие моё не знает пределов!
Так я убеждал себя несколько месяцев подряд. Однако всякий раз, когда мне казалось, что я уже готов ухватить за хвост ядовитого аспида мысли, тот ловко изворачивался и вихлястой синусоидой ускользал из рук. Мысль, как выяснилось, тварь непослушная, своевольная и своенравная, не признающая ни рамок, ни границ, ни предписаний. А разве может быть иначе?.. Конечно, живя в обществе, всякий гражданин обязан подчиняться нормам данного общества. Государство может запретить подданному определённые действия и даже высказывания. Но кто вправе запретить мыслить?! И главное – зачем? Чтобы превратить собственное население в глупое стадо? Но мы – люди новейшей эпохи, мы умные, образованные, наш интеллектуальный уровень неуклонно возрастает… по крайней мере пока. Мы не можем не мыслить, это получается независимо от нашего желания, естественным образом, просто потому что мышление – важнейшая человеческая потребность… и важнейший признак, между прочим!
Разумеется, можно очень постараться и «скорректировать» эволюцию разумного вида – как раз вот таким способом – регламентацией мышления. Только, вопреки тому, что нам внушают, это отнюдь не послужит благу человечества. Ибо, ограничив мышление, мы утратим способность к дальнейшему видовому развитию, а значит, через некоторое время неизбежно начнём деградировать и постепенно низойдём до уровня гомункулов. Вечно оставаться на одном и том же неизменном уровне у нас не получится – вышеуказанная эволюция того не позволит. Ведь эволюция не подразумевает равновесия; эволюция – это всегда движение, то есть непрерывный  выход из равновесия! Сама жизнь – непрерывный выход из равновесия, потому для всего живого существует лишь два возможных состояния: либо движение вперёд, развитие, либо – неминуемое обратное движение, откат назад, к вырождению. Неужели в правительстве и Высшем Совете этого не понимают? Или – данная перспектива наших руководителей вполне устраивает?!
На этом месте я окончательно понял, что обречён. Оставил бесплодные попытки борьбы с рассудком, выкинул белый флаг и капитулировал. Попросту перестал усмирять свой мозг. Так сказать, отпустил узду. На какое-то время даже стало легче. Мною овладела ни с чем не сравнимая бесшабашная эйфория, видимо, схожая с той, что испытывали прежние, смертные люди, когда поднимали восстания. С жестоким азартом мысленно сокрушая одну за другой общепринятые догмы и прекрасно понимая, чем это мне грозит, я ощущал себя невероятно свободным и каким-то особенным, единственным в своём роде. Я определённо сознавал, что внутренне превзошёл окружающих, поднялся выше себе подобных, сродни восходящему на костёр еретику. Я словно воспарил… правда, при том явственно чувствовал, что теряю опору под ногами. Моему беззаботному существованию пришёл конец. Отныне перед моей вольнолюбивой персоной грозно встала во весь исполинский рост самая насущная и самая примитивная из проблем – проблема самосохранения. Для людей прошлых эпох это, наверно, было обычным состоянием, а вот мне, бессмертному, как-то непривычно. До сих пор непривычно…
…А ведь если бы мне не запрещали свободно мыслить, я, без сомнения, искренне любил бы Государя, от всей души восхищался бы его правлением, абсолютно чистосердечно почитал бы его лучшие качества… Но любить  по предписанию  я не могу. Не получается, уж извините! И хотя оснований для любви в данном случае предостаточно - какое они имеют значение, раз любовь к Государю провозглашается гражданским долгом! Долг не подлежит осмыслению, не допускает суждений о симпатиях и предпочтениях. Долг подразумевает лишь одно – беспрекословное исполнение.
Однако чувства не могут быть ни долгом, ни обязанностью, – это противно природе и здравому смыслу. Требовать чувств – означает, по сути, насиловать чужие души. И Государь, при его-то хвалёной мудрости, должен бы это понимать… Да конечно, понимает! Понимает – но возражать против абсурдных предписаний не считает нужным. Следовательно, он с ними соглашается, поощряя сии предписания по меньшей мере пассивно. То есть так или иначе участвует в насилии над душами - заодно со всем легионом державных властей. И как же при этом я должен к нему относиться?..
А именно так, как теперь отношусь! Насильник добрых чувств не заслуживает. Кто   заставляет себя любить – тот любви не достоин.


                4.
Итак, безуспешная битва с собственным сознанием продолжалась несколько месяцев. В конце июня мне предстояло проходить очередной гражданский тест, и я ожидал этой даты с великим трепетом, как смертного приговора. Было определённо ясно, что идти на тестирование с такими мыслями в голове невозможно - судьба прежних явных и скрытых оппозиционеров всем хорошо известна. Каких-то разумных способов спасения на ум не приходило. Оставалось лишь завидовать вольнодумцам былых времён: те запросто могли эмигрировать и даже вполне открыто бороться из-за границы против любого ненавистного режима. Куда бежать теперь, когда не осталось ни границ, ни заграниц? В горы? В пустыню? В безбрежную сибирскую тайгу? Мир сегодня слишком хорошо освоен – пожалуй, и в тайге скоро вычислят. А не вычислят – сам сгину в тоске и полном одиночестве, и тоже, видимо, достаточно быстро: всё же я дитя высокоразвитой цивилизации, толковый Робинзон из меня вряд ли получится… Вот так; называется – выбирай, какая смерть приятней! Помнится, в прежнем мире законодательство некоторых стран предоставляло право подобного выбора осуждённым на казнь: хочешь – заказывай себе виселицу, хочешь – смертельную инъекцию или газовую камеру; только с решением не затягивай, а то всё решат за тебя…
Короче, изобрести что-либо хитроумное я так и не смог. (Интересно, кто бы смог!) Когда до моего срока явки на тест оставалось два дня, я просто удрал, как нашкодивший мальчишка. Сел на туристический атомоход и отправился в океанский круиз. Полтора месяца подряд любовался на лазурные волны, загорал на верхней палубе, попивал вино в уютном баре, флиртовал со спутницами, во время портовых стоянок бродил по экзотическим закоулкам. И каждую минуту ожидал появления хмурых сотрудников Общественной Безопасности с лобовым вопросом: гражданин Владислав Воронцов, извольте объяснить, почему вы уклонились от прохождения теста на лояльность мышления?.. В своей каюте я часами старательно гримасничал перед зеркалом, отрабатывая мимику досадного изумления, скорбно хватался за голову с отчаянным стенанием: «Тест! Я пропустил тест! Господи, как же я мог забыть!..» В конце концов у меня это стало выходить так натурально, что самому нравилось. Ребята из ОБ не детектор – вполне могли бы поверить…
Впрочем, блеснуть артистическим даром мне в тот раз не довелось: путешествия моего никакие обэшники не омрачили. Я, разумеется, предполагал, что неизбежное разбирательство состоится по возвращении к родным пенатам. Однако ни сразу после моего прибытия к месту постоянного проживания, ни позже никто ко мне с пристрастными вопросами не приставал, не напоминал о непройденном тесте, вообще никак не тревожил… Поначалу появилось стойкое ощущение, что за мной наблюдают – изучают, как бактерию через микроскоп. Каких-либо признаков слежки я обнаружить не сумел, как ни пытался, тем не менее нервировало данное ощущение на первых порах основательно. Но время шло – неделя за неделей, месяц за месяцем, - а никаких неприятностей так и не последовало. Мало-помалу я успокоился, убедившись, что выходка моя осталась незамеченной. Видимо, не обратили внимания. В общем, оно не удивительно: к тому времени уже лет двенадцать, если не больше, никаких инакомыслящих не было в помине. Как знать, может, бдительность государства естественным образом притупилась, и жёсткий контроль за гражданами уступил место расслабленному благодушию? Может, державные надзиратели теперь и проверять-то регулярно не утруждаются, кто там явился на обязательную процедуру, кто не явился? Как говорит Марина, чистая формальность всё это тестирование… Так хочется в это верить! Только что-то не очень верится…
В течение года «спецслужащие» из Общественной Безопасности так и не удосужились меня побеспокоить. Я безнаказанно пользовался плодами растущего народного благосостояния, продолжал мирно сожительствовать с другими бессмертными в общем социуме и исподволь развивать свою антигосударственную философию. Ощущение скрытой слежки иногда возникало, но я убедил себя, что это лишь досадные рецидивы пережитого в прошлом году страха, и постепенно усилием воли угомонил чересчур обострённую интуицию. Единственное, что меня по-прежнему удручало, - это приближение следующего срока тестирования. Поскольку никаких гениальных идей насчёт безопасного ухода от ответственности за инакомыслие моё сознание так и не произвело, в конце прошлого мая я опять заблаговременно улизнул куда подальше. Правда, на сей раз додумался подыскать на всякий случай уважительную причину – участие в экспедиции из трёх десятков человек, направлявшейся в джунгли Индостана на поиски загадочного города, с некоторых пор сильно занимавшего воображение историков. Легенды о существовании этого города пересказывали недавно обнаруженные древнейшие санскритские рукописи. Имеющиеся в них смутные указания позволяли более-менее определённо очертить район поисков. Производя таковые, уже несколько экспедиций за последние годы усердно прочёсывали тропические заросли; успеха пока не было, но круг постоянно сужался.
В общем-то, затерянные в незапамятные времена поселения продолжают открывать по сей день, и всякое подобное открытие особой сенсации не вызывает. Однако именно этот объект интриговал исследователей до зуда. Причиной повышенного интереса являлась провокационная фраза из ветхого манускрипта, содержащая зловещее предупреждение тому, кто проникнет в вышеозначенный город. Древний автор утверждал, что сей не в меру любопытный вскоре «возжаждет смерти». Само собой, данное предостережение только раззадорило учёных мужей и жён, кои сразу загорелись неуёмным стремлением во что бы то ни стало обнаружить город, непременно проникнуть в него и после остаться по-прежнему жизнерадостными назло тому, кто из тьмы веков пугал их детскими страшилками. Поскольку конкретного наименования объекта санскритские источники не упоминали, оному присвоили весьма условное название «Город Дравидов» - хотя принадлежность его к дравидийской (или иной) цивилизации ещё следовало обосновать.
Наша экспедиция таинственного города не нашла… Тем не менее мы прорыскали в джунглях больше трёх месяцев, что, собственно, мне и требовалось. Конечно, я должен был бы сразу по возвращении отправиться проходить просроченный гражданский тест… будь я благонадёжным гражданином. Но я таковым не являлся, потому вновь старательно «забыл» о своей святой обязанности и уже привычно затаился, ожидая расплаты – на  сей  раз,  очевидно,  неминуемой.  Снова  возникало  острое  чувство слежки – почти осязаемое. Снова всякий посторонний звук заставлял сердце пускаться в бешеный галоп, а мозг – разражаться паническими импульсами: что?!  уже  они?!  за мной?!.  И снова ничего не случилось. Меня не уличили, не арестовали, не призвали к ответу. Как и год назад, я остался в насторожённом недоумении. В недоумении прожил следующие полгода. Потом встретил Марину.
Когда в ту, первую нашу ночь она сказала, что работает в Центре гражданского тестирования, было такое чувство, словно меня из сауны выставили на мороз, - нечто вроде сильного озноба. В голове сразу запрыгали всякие поганенькие мысли: а нельзя ли это обстоятельство как-то использовать? не поможет ли она мне выкрутиться на следующем тесте? не прикроет ли как-нибудь два моих предыдущих пропуска тестирования - например, внеся в базу данных означенного Центра информацию о том, что я в положенные сроки нормально прошёл проверку на лояльность и в прошлый раз, и в позапрошлый?.. Конечно, я отдавал себе отчёт в несерьёзности подобных упований. Дабы их исполнение стало возможным хотя бы теоретически, надлежало как минимум просветить Марину о том, что её сегодняшний любовник – злостный диссидент и воплощённая угроза общественному благополучию. По сути сие означало бы немедленное вынесение себе самому смертного приговора. Поскольку ни малейшей склонности к таковому суициду я не испытывал, пришлось приказать себе успокоиться и выбросить всю авантюрную чушь из головы. Однако чушь отнюдь не исчезла, лишь зарылась глубже в ворох сознания и затаилась там, время от времени посылая в мозг едва уловимые сигналы: возможно, не сейчас, а чуть попозже?.. может, рысеокая красавица влюбится в тебя и не захочет потерять?.. может, через полгода она готова будет помочь?..
Стыдно самому себе признаться, но тот нюанс - Маринина работа - очень заинтриговал тогда. Нет, конечно, он не был решающим… во всяком случае единственным. Марина действительно очень красива, мне с ней было здорово и в постели, и вообще… Разумеется, я предложил бы ей следующую встречу, будь она хоть препаратором лабораторных организмов в каком-нибудь анатомическом НИИ! Однако то самое обстоятельство, честно говоря, привнесло в моё отношение к ней изрядную долю интереса. То есть если бы Марина оказалась препаратором или кем-то ещё, но не оператором ДЛ, - я не слишком огорчился бы, откажи она мне в следующем свидании. А так я ожидал её решения с трепетом Ромео и заранее знал, что в случае отказа всё равно от неё не отстану.
Впрочем, она не отказала: каким-то странным образом я ей тоже приглянулся. Вот уже почти пять месяцев наш роман продолжается счастливо и безоблачно… по крайней мере для неё. Кажется, Марина в самом деле влюбилась в меня по уши, а я так по самую макушку. (Что уж меня в ней столь основательно зацепило, сам не пойму: какая-то необъяснимая кошачья мягкость… плавная женственность… какое-то тёплое обаяние, исходящая от неё уютность… Нет, не знаю, как сказать. Не знаю, и всё!) Вместе мы, правда, не живём – по обоюдному убеждению, что всё повседневное притупляет остроту ощущений, - но львиную долю своего досуга посвящаем друг другу. Вопреки всякому обыкновению, чем дольше мы знакомы, тем сильнее я к ней привязываюсь. Марина для меня стала психологической необходимостью, неким отрадным убежищем, укромной гаванью для души. Только когда она рядом, моё мятущееся сознание расслабляется, отдыхает, отрешаясь от непреходящего напряжения и стойкого предчувствия грядущей катастрофы. Рядом с Мариной абсолютно не хочется думать ни о мировых проблемах, ни о собственных, ни о том, что очередной срок тестирования неуклонно приближается… Конечно, будь я нормальным членом общества бессмертных, у меня имелись бы все основания беспечно радоваться и горячо благодарить судьбу и Государя и за обретённую нами вечную жизнь, и за нескончаемую молодость, за то, что Марина всегда будет такой же красивой, за то, что я её никогда не потеряю… Она-то, кстати, радуется; ей можно, для неё вечность – реальная перспектива. Мне же от вечности, возможно, остался месяц с хвостиком. И хвостик уже стал совсем коротеньким…
В прежние годы, когда я ещё безбоязненно проходил проверки на лояльность мышления, мне не доводилось видеть Марину в местном Центре тестирования. Это не удивительно – кабинетов там несколько десятков. В положенный день являешься, становишься туда, где очередь покороче. Процедура идёт быстро, каждый тест занимает минут десять, не больше. В кабинете присутствуют лишь оператор у компьютера, непосредственно детектор лжи и ты сам, разумеется. Садишься перед детектором, отвечаешь на стандартный набор вопросов. В первые три года по введении сей гражданской обязанности оператор, помнится, предварительно присоединял к тестируемому несколько проводов – к рукам и голове. Теперь всё цивильно – достаточно, чтобы голова твоя находилась напротив детекторного экрана-излучателя. Пока ДЛ механическим голосом ведёт допрос, оператор на собственном мониторе наблюдает спектральную картинку: определённые цвета отражают уровень искренности клиента. Когда перечень вопросов и ответов исчерпан, оператор нажимает на своей панели несколько клавиш – видимо, регистрируя результат и передавая его куда следует – и лаконично констатирует: «Тест пройден. Большое спасибо. Вы свободны». Ну, значит, свободен.
В данной связи и шевелится в мозгу мелким червячком гаденькая мыслишка: если я, допустим, явлюсь на тестирование в кабинет Марины – она ведь может зарегистрировать  ложный результат? Мол, гражданин Владислав Воронцов ответил на предложенные вопросы образцово честно, а ответы его всецело соответствуют предписанному мировоззрению, - следовательно, лояльность данного гражданина не подлежит сомнению. Она же одна в кабинете – кто её проконтролирует!.. Конечно, это просто фантазия, теоретический сюжет, не подлежащий воплощению. Само собой, я ни за что не стану толкать мою любимую женщину на тягчайшее преступление. Операторов тоже проверяют на детекторе; наверно, ещё и дополнительные вопросы задают. Я же не законченный мерзавец – так её подставлять... Вообще, с чего я взял, что Марина стала бы помогать врагу человечества! В конце концов, её гражданский и профессиональный долг – всемерно способствовать изобличению любой оппозиции (если таковая ещё возможна). И с какой стати она этот долг будет нарушать? Она же не диссидентка. Не враг человечества.
Есть ещё один момент, не менее значимый. Доведись Марине узнать, кем я являюсь в действительности, она вряд ли смогла бы любить меня по-прежнему. Какая достойная женщина будет любить того, кто представляет угрозу цивилизации! На это может быть способна только ненормальная – такая же, как я. А разве Марина ненормальная? Чем она принципиально отличается от прочих бессмертных? Да, я её люблю. Да, я испытываю к ней особое расположение. Ну и что? Моё отношение к Марине как-то коренным образом изменяет её саму?
Это и есть, пожалуй, главная причина тому, что я ей до сих пор не открылся. Не из страха за себя, даже не из страха за неё, - просто я слишком боюсь воочию убедиться, что она  такая же, как все.  За месяцы знакомства с Мариной я – по большей части искусственно – создал для себя возвышенный образ моей возлюбленной, в воображении изваял её совершенной, как древний Пигмалион Галатею. Я написал себе икону и молюсь на неё. Да, я понимаю, что икона не отражает реальности. Знаю, что придумал себе миф. Но я дорожу этим мифом и не желаю, чтобы он оказался развенчан…
А может, не совсем миф? Марина действительно во многом не похожа на других. Вот отказалась поехать со мной на представление, посвящённое круглой исторической дате – 2400-летию битвы при Гидаспе. Ей жалко клонов, которые будут реально воспроизводить это знаменательное событие античности. В целом мире ещё кто-нибудь жалеет клонов? Нет, конечно; она одна такая… Хотя, честно сказать, мне тоже немного не по себе. Не могу поручиться, что массовое убийство на моих глазах тысяч гомункулов не подействует на меня угнетающе. Видимо, придётся усиленно абстрагироваться, постоянно напоминать себе, что участники панорамного побоища – просто двухметровые биологические куклы и не более того. До сих пор я на подобные кровавые шоу не ездил, однако взглянуть хоть раз хочется – чтобы иметь представление. Заодно оценить, насколько достоверно современные мастера грандиозных зрелищ воссоздают картины минувшего – с исторической точки зрения…
Впрочем, для данной поездки имеется и другое побуждение. Древние сражения воспроизводятся, как правило, на тех местах, где они некогда произошли, - если тому нет объективных препятствий: населённых пунктов, предприятий, значительного изменения ландшафта и тому подобного. Битва при Гидаспе, как утверждают анонсы, будет воссоздана в точности там, где она и случилась. Это территория нынешнего Пенджаба. А в Пенджабе, совсем неподалёку от места готовящегося шоу, живёт мой славный приятель Роберт Чарльстон, с которым мы не виделись уже три года и который очень настойчиво зазывал меня в гости. Роберт – писатель, притом весьма преуспевающий и, как полагается творческой личности, пребывающий в постоянном окружении различной двуногой экзотики, отнюдь не всегда благопристойной. Он, как весёлый дельфин, купается в богемном море, обильно населённом коллегами-соперниками и служителями иных муз, неутомимыми искателями развлечений, чудаками всех мастей, поклонницами, профессиональными любовницами, почитателями нестандартного секса и прочей колоритной публикой, и периодически выныривает наружу только для того, чтобы совсем не утратить представления о внешнем мире. Четырежды я у него гостил, и каждый раз с головой окунался в самый безудержный разврат, после чего жестоко сгорал от стыда и зарекался больше в Пенджабе не появляться. Но спустя пару недель, оправившись от начального шока, вспоминал свои восточные похождения со смехом и удовольствием. Надо признать, всякий порок уместен – если он в меру и никому не вредит.
Мне же в моём теперешнем состоянии очередной визит к Роберту (со всеми прилагающимися приключениями) не повредит уж точно. Пожалуй, даже пойдёт на пользу. Очень хочется хоть на три-четыре дня целиком избавиться от гнетущих мыслей, отвлечься от тянущего душу ожидания роковой развязки. Бесшабашно «оторваться» по полной программе, «без тормозов»… возможно, в последний раз. Так что отказ Марины составить мне компанию – определённо к лучшему. Её постоянное присутствие при моей персоне в Пенджабе могло бы оказаться совсем некстати…


;

                Г Л А В А   Т Р Е Т Ь Я


              Продолжение записок
            Владислава Воронцова
             в зелёной тетради






< … > О грядущем пришествии Антихриста предупреждал ещё Иоанн Богослов, мрачно вещал Нострадамус и дружно голосили проповедники всех христианских течений. Со дня на день ожидая исполнения собственных пророчеств, религиозные кликуши кого только ни нарекали антиподом Иисуса: и Нерона, и Аттилу, и Петра Первого, и Ленина со Сталиным. Настоящего же, ставшего действительно мировым владыкой, никто по сей день клеймом Антихриста не обозначил.
А ведь, кажется, есть все основания, включая мистические. Наш Государь Илья Никитич родился в самый разгар грандиозного затмения в 1999 году. Если 999 перевернуть, получится три шестёрки – «число зверя» по апостолу Иоанну. И Нострадамус говорил о Короле Устрашения, который должен явиться как раз в этот момент. И по зодиакальному гороскопу Государь – Лев: созвездие его - царственный знак, а ещё символ мощи, грозной отваги и опять-таки устрашения («лев рыкающий»)... Даже фамилия у него мистическая. «Пересветов» - превосходная степень от слова «свет», т.е. примерно то же самое, что «пресветлый»*. Или, напротив, сие означает перемену и перерождение света, т.е. пришествие тьмы...
____________________

*Одно из имён владыки ада – Люцифер – в буквальном переводе с латыни означает «несущий свет», «светоносный». Как писал апостол Павел, «сатана принимает вид Ангела света, а потому... и служители его принимают вид служителей правды» (2-е послание к коринфянам. 11, 14 – 15).
____________________

В самом восхождении Ильи Пересветова к его первому – российскому - престолу явственно виден знак судьбы. В 27 лет (для политика – сопливый возраст) став депутатом Московской городской Думы от одного из столичных избирательных округов, через год он уже заседал в Государственной Думе (заменив внезапно усопшего предшественника), а спустя ещё пять лет «на ура» прошёл к верховной власти. И после невероятная удача сопутствовала ему во всех начинаниях, даже самых, казалось бы, безнадёжных. Чем такое возможно объяснить, кроме очевидной помощи свыше – если то, что произошло, было изначально предначертано?..

< … > О священной личности Государя строжайше предписано говорить либо хорошо, либо никак. (Помнится, раньше так было принято отзываться о покойниках...) Официальная биография Пересветова изрядно напоминает средневековые жития святых, только Илья Никитич выглядит гораздо непогрешимей и безошибочней всех христианских подвижников вместе взятых. Кажется, будто он и в памперсы никогда не пи;сался, и при самом рождении, наверно, кричал вполголоса, опасаясь побеспокоить окружающих. Весь его жизненный путь представлен сплошной чередой благодеяний и непрерывным самопожертвованием во имя счастья всего сущего на Земле. За ослепительным сиянием его нимба невозможно разглядеть лица сверхгероя – будто мощный прожектор бьёт в глаза... Так что моя задача почти невыполнима – под толстым слоем слащавой мякины отыскать зерно истины. Помощников у меня только двое: ветхая пресса сорокалетней давности да собственная логика. Поскольку логика опирается на информацию из прессы (а последняя и тогда, сорок лет назад, отнюдь не грешила объективностью), за абсолютную правильность моих выводов я не могу вполне поручиться даже себе самому. Но в том, что мои выводы будут честнее официальных, - ручаюсь без колебаний.

< … > Восхождению Ильи Никитича Пересветова на властный Олимп предшествовал (и способствовал!) тяжелейший государственный кризис в его отечестве. В начале 30-х годов XXI века Российская Федерация находилась на грани катастрофы. Все признаки надвигавшегося державного краха были налицо. На внешнеполитической арене страна уже давно пребывала в положении объекта негласного бойкота: всякое мало-мальски значимое государство старательно избегало любых долгосрочных соглашений с ней, предпочитая чисто протокольное поддерживание отношений. Помимо Белоруссии и отчасти Средней Азии, «дружить и добрососедствовать» России более-менее удавалось только с карликовыми странами «третьего мира», и толк от такового сотрудничества был прямо пропорционален размерам и влиятельности оных. Непродуманная внутренняя политика привела к угрожающему обострению социальной напряжённости, межнациональных отношений и, как результат, межпартийной борьбы. Вследствие перечисленных и иных причин произошло резкое ослабление престижа и силы федеральной власти, а оно в свою очередь повлекло за собою общий дисбаланс государственной системы. Снова, как в конце прошлого столетия, по огромному пространству от Балтики до Тихого океана заревели сотнями тысяч глоток бесчисленные митинги, зазвенели разбитыми стёклами ночные погромы, сумрачные улицы принялись нервно содрогаться от частых выстрелов криминальных разборок и взрывов терактов. Всеобщее взаимонепонимание, раздражение и неприязнь достигли стадии Вавилонского столпотворения. Курс национальной валюты – российского рубля – годами пребывал в состоянии крутого пике;, а бесконечно умирающая экономика по-прежнему поддерживала видимость своего существования настойчивым опустошением природных недр.*
____________________

*Российская экономика всегда была сугубо экстенсивной, т.е. базировавшейся на позорной дешевизне труда, минимализации капиталовложений и – прежде всего – на эксплуатации действительно богатейших природных ресурсов. Давно установлено, что обилие полезных ископаемых в большинстве случаев способствовало угасанию экономической инициативы государства-обладателя, обеспечивая как следствие угасание самого означенного государства. Россия в данном смысле являлась лишь одним из подтверждающих примеров.
Вообще, любая дармовщина (по выражению тогдашних россиян – «халява») имела свойство не идти впрок ни отдельному человеку, ни нации в целом. Так, в период позднего Средневековья испанцам достались поистине фантастические богатства только что открытого ими Американского континента. Доблестные конкистадоры караванами отправляли на родину галеоны, гружённые золотом инков и ацтеков. Внезапно разбогатевшая Испания (владения коей тогда раскинулись обширным архипелагом по Земному шару) принялась пригоршнями рассыпать золото по всей Европе, с транжирством шопоманки скупая самую разнообразную продукцию – от оружия до мануфактуры, - при том, разумеется, плюнув на становление собственного производства. Тем самым индейское золото послужило интенсивному развитию промышленности и экономики соперников Испании – например, Англии и Франции, - которые сумели весьма мудро распорядиться столь щедрыми инвестициями для своего усиления. В результате уже через столетие после открытия Нового Света могущество католической метрополии начало стремительно рушиться, и скоро Испания превратилась во второстепенную державу, одну из беднейших в Европе, а вчерашние «поставщики продукции» принялись активно теснить её на каждом шагу. Таким образом, обретение сказочного Эльдорадо не дало его владелице ничего, кроме дикой инфляции, и, более того, стало одной из главных причин упадка и разрушения некогда великой мировой империи.
Беспечная Россия так же уповала на неисчерпаемость своих природных закромов, нимало не заботясь об интенсификации экономики. Покуда на верхушку общества, как из рога изобилия, сыпалась милостью божией вся таблица Менделеева, в полёте превращаясь в валютные банкноты, означенной верхушке можно было не думать о будущем и продолжать наслаждаться жизнью – по принципу «После нас – хоть потоп». Непосредственных разработчиков недр поощряли в основном трубными славословиями и какими-нибудь переходящими вымпелами, немногих избранных – почётными званиями и орденами за трудовые подвиги. Доблестные (не менее конкистадоров) нефте-, золото- и алмазодобытчики от всего этого пребывали в полном восторге, искренне полагая, что своей работой обеспечивают прогресс и процветание любимой Отчизне. Особенно гордились вливанием «чёрной крови» в жилы страны нефтяники Западной Сибири – сродни некоему наркодилеру, гордящемуся тем, что снабжает «подсевшего на иглу» клиента смертоносным зельем. Славным труженикам, кажется, не приходила в головы мысль, что своей «щедростью» они медленно, но верно  убивают собственную державу, - а если и приходила, то они эту мысль усердно отгоняли и продолжали «давать стране горючего» с непреклонным энтузиазмом. До поры, разумеется, - пока бескорыстные «кормильцы Родины» не почувствовали, что проголодались сами...
____________________

Конечно, наибольшую опасность для российской государственности в начале 30-х годов представляло мощное усиление центробежных тенденций. Значительно возросшее в последнее время самосознание «провинциальных» регионов уже не позволяло им смиренно терпеть навязчивую, бестолковую и мелочную опеку Москвы. Общих интересов у центра и окраин давно не оставалось никаких, потому «полураспад», обозначившись прежде всего на восточной оконечности державы, быстро вызвал цепную реакцию почти по всей территории федерации.
Первым о курсе на самостоятельность (поначалу – очень осторожно) заявило Приморье, следом – Якутия, после чего открытый сепаратизм мгновенно охватил всю российскую Азию – от восточных Уральских предгорий до Тихого океана. Логика сторонников независимости была понятна: огромная Сибирь являла собою бездонную кладовую природных богатств при мизерном количестве населения; дарить львиную долю добываемых ископаемых ненасытному центру, при том не имея сносного вознаграждения за труды праведные в суровых климатических условиях, сибирякам надоело. Система регионального разделения труда и доходов, при которой каждый промышленный район отдавал столице всё, что мог отдать, а взамен получал только новые задания, абсолютно перестала их устраивать. Для них былую сказку о светлом будущем целой России заменил мираж изобильного суверенитета. В лучезарных мечтаниях нефтяники и старатели грезили о превращении своей дикой тайги и не менее дикой тундры в цветущий оазис вроде Кувейта, а себя видели поголовно разъезжающими в просторных лимузинах по мраморным шоссе... В принципе, если тогда совокупную прибыль от всей Сибири поделить примерно поровну между её обитателями, такая фантазия не показалась бы слишком утопической. (О том, что со своим малым населением они вряд ли сумеют защитить бескрайние суверенные территории от иностранной экспансии, лихие фантазёры, ясное дело, не задумывались.)
Средняя полоса России, Русский Север, Урал и Поволжье, напротив, намерены были сохранять единство. Всё бо;льшая часть населения здесь тяготела к сближению с Европой, имея в виду перспективу постепенного вхождения в Евросоюз. Многочисленные национальные автономии европейской части РФ, прекрасно сознавая, что самих по себе их никто в мире не станет воспринимать всерьёз, тоже не стремились к отделению. Естественно, они хронически бузили, но аккуратно, больше для виду, чтобы постоянно выторговывать у федерального центра всё новые привилегии, льготы, а то и откровенные «подарки» - например, в виде финансирования из государственной казны разных национальных праздников и торжеств в честь придуманных «круглых дат» с момента основания их республиканских столиц.
Официально потребовала независимости Калининградская область (бывшая Восточная Пруссия). Будучи территориально оторваны от остальной России, географически пребывая в окружении европейских государств, калининградцы сами давно чувствовали себя европейцами. Удерживать их принудительно у Кремля не было никакой возможности. Пришлось предоставить крайне-западному «субъекту федерации» широчайшие экономические свободы и головокружительную автономию – вплоть до права самостоятельного заключения с иностранными государствами некоторых договоров без согласования таковых с российским правительством. Немного поломавшись, Калининград согласился покуда отложить развод; тем не менее было ясно, что его полное отделение – дело времени. Страны ЕС уже рассматривали Восточную Пруссию как своего потенциального члена, а она против таковой перспективы отнюдь не возражала, фактически ощущая себя суверенной республикой. (Кстати, самой Российской Федерации данное обстоятельство оказалось выгодно: в лице означенной полунезависимой области она получила своеобразного посредника в отношениях с Западом – очень удобного, благожелательного и по-прежнему чувствовавшего генетическую и психологическую связь с породившей его державой.)
Таким образом, провозглашавшаяся Конституцией РФ государственная целостность становилась всё более эфемерной. Вконец обветшавшая идея «единой и неделимой» («времён Очаковских и покоренья Крыма») к III-му тысячелетию оказалась неприменимой, и монолитная  одноклеточная Держава естественным образом утрачивала жизнеспособность. В то время как соседка-Европа постоянно крепчала, с каждым годом всё плотнее сливаясь в нерасторжимый организм, некогда могучий Третий Рим (вслед за двумя предыдущими) неуклонно катился к распаду.* Казалось, изменить роковую перспективу могло лишь нечто неожиданное, глобальное, масштабно-драматическое, способное смешать весь геополитический расклад на мировой арене – например, сокрушить существовавшие на тот момент ведущие державы, освободив их ролевую нишу для России. Но подобного вселенского катаклизма, полагаю, не желали даже самые оголтелые кремлёвские мечтатели.
____________________

*Разумеется, во всех бедах любимой Родины – в том числе в грозящем ей развале – российские «патриоты» традиционно винили Запад. (Для них Запад, кажется, был виноват даже в Батыевом нашествии.) И, между прочим, совершенно необоснованно. Запад (особенно Европа) менее всего был заинтересован в распаде России. В случае такового огромные сибирские просторы очень скоро оказались бы поглощены китайскими переселенцами (если не завоевателями...), а при более мелком дроблении на пространство между Уралом и Волгой хлынули бы выходцы из Средней Азии и Казахстана. Те и другие, естественно, осели бы на данных землях и принялись бы стремительно размножаться (что у них всегда хорошо получалось). В результате удельный вес Европы (т.е. территории, где европеоидное население было преобладающим) на Евразийском материке ужался бы до 18%, ограничившись рубежом Волги, а все бескрайние земли восточнее этого рубежа оказались бы заполонены азиатами, имеющими с передовыми народами весьма мало общего – в отношении и менталитетов, и взглядов на грядущее мироустройство. Так чего ради Западу была бы нужна столь грандиозная проблема? Нет, для него было куда предпочтительнее, чтобы северная часть Евразии оставалась по-прежнему занята русскими – пусть коварными скифами, пусть агрессивными варварами, Гогами и Магогами, но всё же европейцами с европейским (или около того) мировосприятием.
Помимо этого, распад громадной ядерной державы гарантированно привёл бы к неконтролируемому расползанию российских ядерных арсеналов. Что сие могло сулить Западу, кроме резкого возрастания внешнеполитических угроз и мощного всплеска терроризма? Я уж не говорю о глобальном нарушении мирового баланса, к чему процветающие страны не склонны были стремиться ни в малой степени... Впрочем, в данном контексте всякие рассуждения и обоснования представляются излишними – как представлялись излишними и в те времена. До логики русским (и любым другим) шовинистам не было дела – они с ней никогда особо не дружили.
(Кстати, громогласная ненависть к Западу со стороны российских «патриотов» прежде всего была на руку главному объекту этой ненависти – Соединённым Штатам. Ничего парадоксального тут нет. Основной опорой мирового лидерства США являлся их союз с Европой – вернее, руководство данным союзом. Старый Свет давно тяготился американской опекой, но, сознавая собственную слабость и уязвимость, не решался от неё отказаться – в первую очередь из страха перед недружелюбно настроенной Россией. Так что чем громче русские шовинисты проклинали Запад, тем теснее Европа льнула к заокеанскому покровителю – что обеспечивало влиянию янки практически незыблемую прочность.)



< … > С экономической точки зрения в наиболее выгодном положении оказался Центральный регион России, и не только потому, что он был достаточно густо населён и промышленно развит. В течение многих десятилетий Москва беззастенчиво выкачивала из зауральских провинций основную долю доходов от разработки природных ресурсов, и в итоге сосредоточила у себя весьма солидный золотовалютный резерв, позволявший ей без особой паники смотреть в туманное будущее. Сибирь, наливаясь желчной обидой на бессовестную столицу, кое-как перебивалась тем, что ей оставалось от добычи ископаемых и производства цветных металлов. Дальний Восток и Приморье, почти не имевшие ископаемых и совсем не имевшие резервов, не получавшие от центра практически никакой помощи (кроме ценных указаний), поневоле мирились с нашествием на их области китайских иммигрантов. Те усердно трудились буквально за гроши, возделывали пустующие земли и реально поддерживали экономику тех районов, где компактно расселялись. Правда, в городах, подвергшихся их наплыву, экономический рост от этого был чисто количественным: производимая китайцами ширпотребная продукция была изобильна, дешева, но крайне редко тянула хотя бы на третий сорт.
Федеральный центр, понятно, признавал необходимость развития отдалённых регионов и вместе с тем не желал его всерьёз финансировать. Жёлтые же дети Поднебесной удачно сочетали в себе три ценных крайности: они были крайне трудолюбивы, крайне дисциплинированы и крайне неприхотливы. Естественным образом возник соблазн возложить подъём неосвоенных просторов на рабочую силу, ещё более дешёвую, нежели отечественная. Поэтому Москва довольно долго взирала на массовую иммиграцию в восточных провинциях сквозь пальцы. Однако в конце концов пришлось убедиться, что китайцы сродни вирусу, способному молниеносно размножаться и распространяться в любых направлениях. Спохватившись, российское правительство пресекло «ползучую экспансию», введя очень жёсткие ограничения китайской иммиграции. Тем не менее население на территории от Владивостока до Забайкалья включительно успело изрядно «пожелтеть», и от этого уже было никуда не деться.
Возникли опасения, что Дальний Восток и Приморье рано или поздно могут отойти к Китаю. Правда, сами жёлтые переселенцы отнюдь не горели желанием вернуться под юрисдикцию красного Пекина. Они упорно обустраивались на новых местах, заводили смешанные браки, активно плодили раскосых бледнолицых метисов и мало-помалу сливались с русским населением, образуя замысловатый гибрид двух культур и двух менталитетов.* Так или иначе, дополнительная головная боль руководству РФ была обеспечена, ибо к перечню факторов, способствовавших сепаратистским устремлениям крайне-восточных регионов, добавился ещё один – национальный.
____________________

*В своё время (где-то в самом начале XXI века) некоторым не особо умудрённым российским политикам, кажется, было присуще лучезарное упование на благотворный синтез русской природной одарённости и китайского трудолюбия. На деле довольно часто выходило иное: с течением времени многие китайские пришельцы (а особенно их смешанные отпрыски) заражались русским обленизмом, пьянством и наплевательством на свои обязанности. Хорошо хоть дальневосточные славяне не спешили перенимать вопиющую китайскую бестолковость, а то получился бы всем синтезам синтез...
Кстати о бестолковости. Не хотелось бы, конечно, обижать детей Поднебесной столь нелестной характеристикой, да что тут скажешь? Дело ведь не только в массированном изготовлении ими бракованных товаров – одноразовых утюгов, электрочайников, телевизоров, рассыпающихся по швам шмоток и т.п. Есть основания куда серьёзней. К примеру, ещё в раннем Средневековье китайцы располагали секретом изготовления пороха. С их народонаселением (во все времена огромным), с их дисциплинированностью, упорством и ПОРОХОМ обитатели Срединной империи могли бы запросто завоевать если не мир, то солидную часть такового. Но они лишь пускали петарды да жгли фейерверки – долгими-долгими столетиями, покуда порох не был изобретён европейцами (ок. 1330 г.), а уж те-то враз сообразили, как им лучше всего воспользоваться.
И компас тоже имелся у китайцев с незапамятных времён, а что толку – так по большому счёту и не пригодился. И громадные людские ресурсы всегда были для них лишь обузой, и дисциплинированность не нашла достойного применения... скорее, как раз методичное приучение к таковой (явно чрезмерное) стало одной из основных причин, обусловивших полное угасание творческой мысли нации. 
Результат данного угасания проявлялся со всей очевидностью. Касательно описываемого периода остаётся лишь констатировать: в отличие от талантливых и патологически ленивых россиян, дети Поднебесной были трудолюбивы, аки пчёлки, и отчаянно бездарны. Лично я нахожу последний недостаток самым безнадёжным: всё-таки лень – качество, которое при желании возможно преодолевать (что периодически, при всплесках энтузиазма, с россиянами случалось), бездарность же - абсолютно непреодолима. Потому-то китайцы, начиная с конца XX века, столь активно скупали, крали и копировали всевозможные изобретения и разработки, живя буквально чужим умом, а сами, при всём своём энтузиазме, блеснуть творческим интеллектом не могли. Впрочем, врождённое упорство позволяло им довольно успешно осваивать придуманные другими технологии, т.е. надо признать – они были вполне обучаемы.
____________________

Разумеется, нараставшее недовольство азиатской части страны грозило России тотальной катастрофой: при общем упадке экономики государство могло худо-бедно существовать и функционировать лишь за счёт эксплуатации и экспорта природных богатств. Сибирь (и не только) необходимо было умаслить, отказавшись от откровенно-колониальной политики центра. Однако Москва, вместо того чтобы искать компромиссные пути диалога с провинцией, с удвоенным усердием нагнетала централизацию и федеральный диктат, тем самым ещё усиливая центробежные устремления отдалённых регионов. Многочисленные примеры из истории распавшихся империй ничему кремлёвских сидельцев не учили. Упёртый центр, сродни ретивому солдафону, традиционно уповал не на ум, а на силовое давление.
Однако возможности этого самого давления иссякали на глазах, браться же за ум российской власти, как всегда, не хотелось. А скорее – не моглось. Ввиду отсутствия в огромном государстве мудрого и сильного правления, способного к экстренным мерам, надлежащим преобразованиям и перелому ситуации, над одряхлевшей державой свинцовой тучей нависла угроза бесславного финала.

< … > Российские журналисты конца 20-х годов каким-то образом выяснили, что Пересветов до своего депутатства успел пару лет послужить в органах госбезопасности. Ничего необычного в данном факте не было: в то время представители спецслужб выдвигались во власть в большинстве стран. Человечество, утопавшее в пучине тотального мирового кризиса, судорожно хваталось за любые соломинки, дабы подольше оставаться на плаву. Либеральные принципы прошлого столетия всё чаще воспринимались с умилительным сожалением, как в античной древности – байки о минувшем «золотом веке». Почти повсюду правительства и даже парламенты возглавлялись высокими чинами различных силовых структур, более или менее успешно пытавшимися драконовскими мерами сдержать неуклонно нараставший глобальный хаос.
Работники спецслужб были сродни Церберу, стерегущему вход в царство Аида. Они охраняли общественные устои от враждебных посягательств, грызли тех, кто представлял угрозу родному им государству и являли собою безусловную необходимость для последнего. Только охранников этих надо было постоянно держать на коротком поводке, дабы те, сорвавшись, не начали грызть по собственному разумению – не врагов общества, а кого сами сочтут нужным. (Всё-таки Церберу надлежит стеречь вход, а не занимать место Аида!) Любая спецслужба представляла собой некое подобие закрытой секты, мировоззрение и понятия членов которой были сугубо особыми, узкокорпоративными, мало чем схожими с общечеловеческими; потому горе было той стране, где таковые сторожевые псы, волею судеб оказавшись в роли хозяев, вместо себя сажали на поводок само общество.
К сожалению, подобных «стран на поводке» становилось всё больше. Правовые нормы повсеместно отходили на задний план, заменяясь суровыми указами на злобу дня, а иногда – чрезвычайными режимами и откровенной диктатурой. Правда, государства Запада сохраняли статус правовых – демократический фундамент их оказался очень крепким, - однако и там многие высшие посты прочно занимали силовики. Стараясь, по давней западной традиции, делать хорошую мину при плохой игре, эти ребята громогласно проповедовали миру уважение к различным свободам, а у себя дома втихую всё туже закручивали гайки.*
____________________

*Вообще, вся прошлая история человечества свидетельствует, что демократия сама по себе была крайне нежизнестойка, поэтому таковую роскошь могло себе позволить лишь очень стабильное, устойчивое, экономически процветающее общество. Стоило некоему государству столкнуться с действительно серьёзными проблемами, достаточно затяжными по времени, - и для него возникала нужда в мощном стабилизаторе в виде жёсткой, подчас диктаторской, власти. Иногда такому несчастному государству приходилось отказываться от самих основ демократического строя – регулярной выборности власти, общественного контроля над последней, многих гражданских прав и свобод и т.п. – просто ради собственного выживания. Подобное происходило почти повсеместно в начале второй четверти XXI века. В тогдашних условиях это было естественно. Иначе и быть не могло.
Поистине фантастическим исключением из общего правила являлся Израиль. Вся история этой крохотной еврейской республики с момента образования (в 1948 г.) представляла собою состояние осаждённой крепости и непрерывную череду войн, конфликтов и терактов. Тем не менее даже в самых драматических обстоятельствах израильтяне не поступались демократическими принципами. Как это им удавалось – лично я ума не приложу...
____________________

Россия в данном смысле не являлась исключением: здесь представители госбезопасности уже давно протоптали чёткую дорожку во власть. Впрочем, россияне с их исконно-деспотическими традициями не считали сие за национальную трагедию. Напротив, присутствие силовиков в государственном руководстве воспринималось населением с пониманием и одобрением, как нечто само собой разумеющееся в эпоху мирового безвременья... Короче, сенсации у журналистов не получилось. Скорее, сообщение о том, что Пересветов имеет отношение к ФСБ, лишь добавило ему авторитета. К церберам за свою долгую историю русские привыкли, как к водке, снегу и тараканам.
Удивительно было как раз другое – что сам Пересветов, будучи «сотрудником и выдвиженцем спецслужб» (цит. из тогдашней газеты), впечатления цербера отнюдь не производил. За первые полтора-два года своего пребывания в Госдуме он умудрился заставить полюбить себя всех парламентариев и почти весь державный электорат. Светлый образ мудрого и энергичного Ильи Никитича раскручивался средствами массовой информации, как отпущенная пружина – стремительно и неудержимо. Безмерно уставшие от нескончаемых политических дуэлей многочисленных партий и фракций, граждане вдруг узрели в худощавом молодом человеке долгожданную Надежду, будущего Спасителя Державы, Лидера Нации, Вождя, библейского Моисея – то есть именно то, о чём грезили несколько поколений и чего давно уже не чаяли дождаться. В Пересветове импонировало всё: высокий ум, сокрушительное красноречие, орлиный взор, безупречная внешность, сама «патриотическая» фамилия, воскрешавшая отрадное русскому сердцу воспоминание о славной Куликовской битве. Его слова были пламенны, доводы – неоспоримы, обаяние – поистине дьявольское. Если он улыбался – от него исходили флюиды апостольской доброты, если бросал осуждающий взгляд – самый заносчивый оппонент тотчас прятал глаза. Когда он говорил, все искушённые «виртуозы от политики» внимали в гробовом молчании, не моргая, будто под гипнозом. Народ огромными толпами часами простаивал у здания Думы с его портретами и ликующими транспарантами в руках, только чтобы по выходе новообретённого Кумира встретить его восторженным рёвом.
Популярность речистого депутата с каждым днём росла, как на дрожжах. Лидеры дотоле непримиримых идеологических течений начали согласно рассматривать Пересветова как компромиссную фигуру, способную устроить всех и сгладить казавшееся неразрешимым многогранное политическое противостояние. Тем паче что лично Илья Никитич ни в каких партиях, фракциях и блоках не состоял – ибо сам по себе стоил не одной партии. Не примыкая к какой-либо из противоборствующих сторон, новоявленный Цезарь терпеливо ждал своего звёздного часа.
Наконец в один прекрасный день (на пятом году своего госдумского депутатства), видимо, поняв, что решающий Момент настал, Пересветов на очередном заседании нижней палаты разразился великолепно разработанной программой объединения всех ведущих политических сил и движений, в основу которой легла весьма здравая мысль о ненужности любых идеологий. «Идеология должна быть одна – максимальная польза Родине!» - так оратор завершил изложение своей концепции. К общему изумлению, программа почти всем пришлась по душе – левым, правым, либералам, шовинистам, - и Дума, дружно встав, громыхнула аплодисментами. А следом взорвалась восторженными овациями вся бескрайняя Россия...
Примерно так преподносят те отдалённые события нынешние историки. Данный период биографии Пересветова выглядит более чем туманно. Официальная хроника предпочитает ограничиваться лаконичным перечнем итоговых фактов, старательно уклоняясь от расшифровки их подоплёки и разбора предпосылок, тщательно избегая каких-либо комментариев. Всё это, разумеется, неспроста. Полагаю, вряд ли восхождение Государя являло собою сплошное победное шествие – без сучка без задоринки. Наверняка имели место всегдашние интриги, закулисные переговоры, сепаратные сделки, обман, предательство, подкуп и даже шантаж – тогдашняя политика без сего грязного набора не обходилась.  Конечно, не  единая воля небес способствовала стремительному росту Пересветова – были у него и иные, вполне земные, покровители... Впрочем, незаурядность самого Ильи Никитича не вызывает сомнений: его пресловутая «объединительная программа» совершенно справедливо именуется «непревзойдённым шедевром политического консенсуса». Лично я не представляю, как вообще можно было придумать для всего пестрейшего политического спектра того периода общую концепцию! Как оказалось возможным скрестить, допустим, коммунистов с выдвиженцами от буржуазии – носорога с койотом?! А ведь удалось... Кто тут помог? Бог? Дьявол? Просто очень светлая голова Пересветова?.. Или гениальность оставшегося в тени «обслуживающего персонала», разработавшего  для него и  за него ту знаменательную программу?..
(До боли жаль, что текста того достопамятного выступления – или газет хотя бы с фрагментами оного – в мои руки не попало, поэтому я не имею о нём ни малейшего представления. Официальная историография чрезвычайно кратко излагает суть его в виде набора обобщённых тезисов, патетических лозунгов, призывов служить Отечеству, народу, благу всего человечества и прочей белиберды. Утверждается, будто таковая демагогия мгновенно проникла в сердца парламентариев и в каждом из них вызвала всплеск благородных чувств размером с цунами... Чушь это всё, конечно. Видимо, имелось в депутатской речи Ильи Никитича что-то такое - какая-то конкретика или некие злободневные нюансы, - о чём после постарались наглухо забыть. Это понятно: тогдашние утверждения и предложения Пересветова исходили из тогдашних же политических реалий, существовавших на тот момент противоречий, внутренних и внешних противостояний и общей мировой напряжённости. Наверняка многое из сказанного тогда не было бы воспринято сегодняшними людьми с должным однозначным одобрением... А всё-таки чертовски жаль! Меня именно та его речь интересует особенно – очень уж хочется знать, из какого материала состояла «взлётная полоса» будущего всемирного владыки!)
Как бы там ни было, программа молодого коллеги оказалась горячо одобрена думским большинством и принята к реализации внутри всех ведущих партий и движений. Деваться было некуда: весь российский электорат в один голос требовал немедленного исполнения пересветовского «плана примирения», и отказ от поддержки оного гарантированно обрекал любую партию на поголовную потерю сторонников. Посему многочисленные партийные лидеры наперегонки бросились жать друг другу руки перед телекамерами. Их примеру незамедлительно последовали соратники лидеров, партийные руководители низших рангов и, наконец, рядовые члены партий и движений. Где-нибудь через пару недель данный процесс достиг кульминации, напоминавшей какой-то абсурдный анекдот: за полгода до президентских выборов на политической сцене началось повальное братание всех со всеми.
Далее развитие событий стало необратимым. Одна за другой все значимые партии и политические организации выдвинули Пересветова своим кандидатом на предстоящие выборы. Конкурировать с ним, разумеется, было нелепо, и лишь по его собственной настоятельной просьбе ещё три известных политика согласились выставить свои кандидатуры – просто так, из уважения к Илье Никитичу. Оставалась мелкая загвоздка: согласно Конституции Российской Федерации, баллотироваться в главы государства мог гражданин, достигший 35-летнего возраста. Но таковую досадную помеху Госдума запросто устранила, приняв необходимую поправку: кандидатский возраст был снижен на три года.
Особо активной агитационной кампании на сей раз не проводилось – не было нужды. На состоявшихся в июне 2032 года президентских выборах кандидат от всех основных партий Пересветов И.Н. набрал 99,9 процентов голосов избирателей (снова три перевёрнутых шестёрки!), и к середине июля вступил в Кремль в качестве хозяина – примерно за месяц до собственного дня рождения.
Ему в тот год исполнилось тридцать три... Опять мистическое совпадение чисел. Иисус из Назарета в 33 года достиг своего судьбоносного вознесения – на крест. Антихрист своего – на трон...

< … > В первый же день после своей инаугурации Пересветов блеснул неслыханной оригинальностью – официально объявил лесть вне закона. Выступив с обращением к согражданам, новый Президент заявил чётко и недвусмысленно: «Мне не нужны лично преданные. Служить правителю могут только холопы, граждане – служат Отечеству. Правда, существуют ещё монархические страны, где личность наследного правителя ассоциируется с государством, но к нам это не имеет отношения. У нас высшим руководителем является Президент, то есть чиновник, которому не пристало иметь личных вассалов. Всякий представитель российской власти – чиновник или депутат – обязан быть подвижником, добровольно возлагающим себя на алтарь блага народного, на котором он намерен сгореть дотла». Изумлённая общественность разинула рты, а державным начальникам всех рангов сразу стало ясно, что сладкой жизни для них при новом Хозяине не предвидится.
Действительно, не прошло и месяца, как на обширный госаппарат девятым валом обрушились отставки. На освобождавшиеся тёплые места, до дыр просиженные непотопляемыми холуями, приходили люди толковые и деятельные, с ангельски-безупречными репутациями. Причём несколько высоких постов оказались заняты немногочисленными тогда оппозиционерами – теми, кто проявлял способности к поручаемой работе. Так что Пересветов не лукавил, и дела его чудесным образом совпадали со словами.
При таком раскладе последняя оппозиция обречённо пошла на убыль (ибо трудно оставаться среди недовольных, вливаясь во власть). Руководящие новички развернули бурную деятельность, спешно доводя до ума политику и экономику. Парламентарии, не дожидаясь президентских пожеланий, кинулись сочинять самые полезные законы, правоохранительные органы – ловить преступников, крестьяне – убирать урожай, стоматологи – сверлить зубы. Заржавевший маховик державного механизма нехотя, со скрежетом, повернулся – и мало-помалу заработал, завращался, стремительно набирая обороты.
Острейшая проблема сепаратизма была быстро снята простым и логичным способом: все субъекты федерации получили широкую самостоятельность – хозяйственную и административную (включая значительно расширенное право на принятие собственных, региональных законов - вплоть до уголовных, если те не противоречили федеральному законодательству), - а также вожделенную возможность распоряжаться большей частью доходов, получаемых с их территорий, в том числе от добычи полезных ископаемых. Москва при этом, конечно, изрядно вздрогнула, зато вся необъятная Россия, опьянев от счастья, едва не захлебнулась в патриотическом экстазе. Несколько дней подряд по городам и весям снова сплочённой державы царило бурное ликование, проходили многочисленные митинги в поддержку федерального единства (больше напоминавшие благодарственные молебны), а молодёжные дискотеки открывались государственным гимном. Тем не менее производительность труда за неделю возросла в целом на сорок пять процентов. Окрылённая после долгого уныния страна, повизгивая от восторга, сломя голову бросилась навстречу светлому будущему.
Пересветов умело поддерживал позитивный накал, подавая личный пример работоспособности (с которой мало кто мог посоперничать) и регулярно подстёгивая общественность всё новыми возбуждающими заявлениями. Так, спустя сто дней после начала президентского срока, когда первые успехи его правления стали уже очевидны, глава государства, выступая по телевидению с обращением к нации, заверил:
«Как Президент, я обещаю сделать всё, от меня зависящее, чтобы в нашей стране каждый получил то, что он ценит и уважает. Таким образом, сторонники демократии получат от власти демократическое отношение, поклонники диктатуры – стальную тиранию, законопослушные – незыблемую законность, не признающие закона – силовое подавление, мирные люди обретут мир и безопасность, террористы – беспощадный террор. Государство отнюдь не должно одинаково относиться ко всем своим подданным, кем бы и какими бы те ни являлись; это абсурд и демагогия. Достойное государство обязано быть добрым – с добрыми и злым – со злыми. Именно такой подход мы, то есть федеральное руководство, намерены воплощать в жизнь. – И, сменив патетический тон, добавил с многообещающей усмешкой: - Следовательно, у нас все будут максимально удовлетворены, и россияне станут счастливейшим из народов».
Данное заявление, судя по тогдашней прессе, вызвало шок не только в среде исчезающего вида правозащитников. В первую очередь сильнейшее беспокойство возникло в криминальных кругах. Собственно, «беспощадную войну преступности» периодически объявляли все прежние державные руководители (это было нечто вроде национальной традиции), однако страна уже успела убедиться, что слова Пересветова, в отличие от его предшественников, никогда не произносятся впустую. Таковое наблюдение вскоре подтвердилось сполна: масштабная война с преступностью действительно началась (пока правовыми методами). Причём началась она не с отлова карманных воришек (что также было бы вполне традиционно), а с тотальной чистки изрядно захламлённых рядов прокуратуры и Министерства внутренних дел. Нация вновь дружно возликовала, а личный состав стражей порядка начал обильно пополняться бескорыстными энтузиастами, идущими служить закону исключительно из благородных побуждений, - чего в Российской Федерации вообще отродясь не случалось.
В то же время с улиц и площадей начисто исчезли те, кому Пересветов посулил «стальную тиранию», - различных окрасов ультрарадикалы вроде сталинистов и нацистов. Последние, как-то очень быстро сориентировавшись, не только «завязали» маршировать по мостовым со свастиками на рукавах, а словно растворились, где-то самораспустившись, где-то уйдя в столь глубокое подполье, что всякая их деятельность перестала проявляться. Прекратились массовые побоища скинхедов с заезжими инородцами, взрывы на автобусных остановках и ночная пальба дуэлирующей «братвы» по дворам и пустырям. В кои-то веки города Российской Федерации стало возможно с полным основанием назвать городами мирного времени.
...Конечно, всё вышеизложенное – голимый официоз. Совершенно ясно, что десятилетиями складывавшуюся государственную систему невозможно было исправить за несколько месяцев. И всех коррумпированных чиновников из неё в одночасье было не вытряхнуть – тогда самой системы не осталось бы, она же была коррумпирована  сплошь... Но что я могу поделать, если не располагаю объективной – или хотя бы  альтернативной – информацией! И взять её негде, и собственных воспоминаний о том периоде у меня нет (поскольку меня самого тогда ещё на свете не было), и расспрашивать тех, кто жил в те годы, бессмысленно – они лишь уверенно подтвердят, что всё происходило в полном соответствии с официальным изложением... Подобным образом в СССР сто лет назад, в так называемую «эпоху застоя», преподносились перемены после Октябрьского переворота 1917 года: дескать, тогда и прогнившее государство во мгновение ока поменялось на передовое и прогрессивное, и во власть пришли поголовно идеалисты в белых одеждах, и свирепая царская охранка уступила место стерильно-высоконравственной ЧК, и законы обрушились на страну исключительно гуманные и справедливые. А всё, что противоречило сей пасторальной мифологии, было надёжно похоронено в тайниках «спецхрана», доступа к которым для историков не предусматривалось. Вот и рассказывали учёные мужи о героической революционной эпохе только то, что могли узнать сами – из официальных (или официально одобренных) источников. Как я сейчас.

< … > Фундаментом построения достойного общества Пересветов провозгласил свободу слова – и периодическую печать, телеэкраны и радио сразу захлестнула волна разоблачений и обличений. Получив высочайшее «добро» на честность и прямоту, журналистская братия (за долгие годы кремлёвского прессинга истомившаяся от собственной умеренности) сперва героически обрушилась на успевших почить вечным сном державных руководителей прошлых десятилетий. И только переворошив в гробах мёртвые кости и заметив, что никто их покуда не одёрнул, лихие борзописцы дружно бросились кусать живых, упоённо сокрушая авторитеты, ломая чиновные карьеры и проникая во всё более высокие властные коридоры, аки диверсанты в тыл врага. Поскольку за спинами обнаглевших СМИ гигантским призраком маячила президентская воля, бюрократы всех мастей и рангов смиренно терпели, втихомолку поскрипывая зубами от злости. Самые пожилые и умудрённые, исходя из своего и чужого жизненного опыта, уповали на то, что данная напасть не вечна и когда-нибудь будет пресечена той же президентской волей.
Как известно, в те времена журналисты проявляли чудеса храбрости – когда им разрешали. В конце концов, привыкнув к полной безнаказанности, наиболее рисковые соколы от прессы дотянулись клювами и до Ильи Никитича. Поначалу щипали очень аккуратно, нежно, будто играючи, потом помалу разошлись и густо осы;пали собственного благодетеля злобными обвинениями в стремлении к абсолютной власти, диктаторских замашках и, наконец, - в зажимании свободы слова. Абсурдность последнего утверждения, видимо, ничуть не смущала воинственных «обличителей» - они попросту упивались своей дерзостью, явно принимая её за доблесть.
Пересветов стоически терпел нападки прессы и никак не реагировал на подобные выходки газетных хулиганов, мудро предпочитая не опускаться ниже своего достоинства. Лишь однажды, на секунду сорвавшись, он в сердцах выдал прямо в телекамеру:
«Я так уважаю свободную прессу, так стараюсь прислушиваться к её мнению, что готов соответствовать всему, что она мне инкриминирует. Именует диктатором – буду диктатором, обзывает душителем свободы – буду и им, только подскажите, господа журналисты, каким мне стать ещё!»
Что ж, диктатором Пересветов в самом деле являлся, это факт неоспоримый. Иначе – что бы он смог изменить? В России так повелось испокон веку: даже самые демократические преобразования могли обеспечиваться лишь абсолютной волей правителя, по-другому никак. Именно благодаря грозным указам Ильи Никитича власти всех уровней нехотя повернулись лицом к подопечному населению, депутаты наконец-то вспомнили наказы избирателей, а суды стали хотя бы относительно беспристрастными и неподкупными. Лишь трепет перед непреклонным Хозяином вынудил весь многочисленный госаппарат начать работать по своему прямому назначению – на страну, на общество, на людей, а не на одно самообслуживание.
Наконец, именно Илья Никитич, периодически выступая по телевидению, настойчиво призывал сограждан вспомнить о человеческом достоинстве и перестать вести себя как рабы. Мало-помалу и в этом отношении наметились позитивные сдвиги (правда, по большей части внешние): по инициативе Пересветова достоинство личности по всей стране стало несменяемым лозунгом дня. Повинуясь воле правителя, россияне  заставили себя выпрямить спины, перестали взирать на представителей власти снизу вверх и принялись повсеместно требовать уважения к собственным персонам (часто безосновательно). Конечно, выглядело это как общенародный фарс. Даже прирождённым холопам было понятно, что ни с того ни с сего обрести достоинство невозможно и напрягать память тут без толку. Попробуй-ка вспомнить то, чего не знал! Но раз дорогой Илья Никитич настаивает – тогда запросто и с нашим удовольствием! Хорошо, коли Хозяину угодно видеть нас гордыми; уж мы расстараемся! И сами повеселимся, и ему угодим!.. Видимо, замысел Пересветова состоял в том, чтобы постепенно, в течение долгого времени, наигранное «достоинство» превратилось в привычку и стало восприниматься как естественное – хотя бы следующим поколением россиян. Наверняка подобный идеализм у многих вызывал скептическую усмешку, но разве не замечательно само внимание высшего руководителя к данному вопросу! Его предшественникам заниматься выправлением народной психологии было и невыгодно, и неохота, и недосуг. А вот Пересветов находил время и для регулярных «телепроповедей» - хотя забот ему, казалось бы, и без того хватало.
Неутомимый Президент напоминал многорукого Шиву, лично контролируя работу министерств и отраслей экономики, исполнение законов, распоряжений, деятельность властных структур на местах. Повергая в ужас провинциальных администраторов, Пересветов мог в любой момент неожиданно объявиться в аэропорту любого отдалённого городка и, не заезжая в мэрию, отправиться прямиком в гарнизонную казарму, больницу или следственный изолятор, дабы воочию убедиться в объективности представляемых ему докладов. В конце концов при Президенте из представителей различных ведомств была создана постоянно действующая комиссия, в обязанности которой входили как раз такие внезапные ревизии с целью контроля за работой местных органов власти, а также попутных проверок их компетентности. Короче, расслабиться и передохнуть представителям управленческих структур доводилось разве что в отпуске или во время болезни. Классическая фраза «Пренеприятное известие – к нам едет ревизор» для чиновников всех уровней звучала наподобие сигнала воздушной тревоги. Губернаторы и градоначальники от Калининграда до Чукотки пребывали в непрестанном  напряжении – зато и сами трудились на совесть, и подчинённым не давали бездельничать. (Кстати, количество желающих баллотироваться на различных выборах в местные органы власти при Пересветове снизилось в несколько раз, желающих же выдвигать свою кандидатуру на следующий срок не находилось совершенно – все слишком утомлялись за время предыдущего.) Власть по городам и весям мало-помалу обретала человеческое лицо – и в этом прежде всего была заслуга «авторитарного» Ильи Никитича.
Таким образом, неудержимо возраставшее влияние молодого Президента и отсутствие оному серьёзного политического противовеса объективно пошли на пользу стране и обществу. Следует признать очевидное: именно диктатура Пересветова обеспечила россиянам реализацию их прав, формально гарантированных отечественными конституциями ещё с начала XX века.

< … > Мощный резонанс неизменно вызывали президентские инициативы по изменению уголовного законодательства. (Редкие недовольные именовали их «волюнтаристскими», но таковой волюнтаризм, по-моему, был куда предпочтительнее незыблемости вопиюще-нелепых законов.) Так, с подачи Пересветова была радикально ужесточена ответственность за умышленное убийство и вообще за все преступления, связанные с физическим насилием. Необходимость данной меры обуславливалась не только высокой криминогенностью ситуации и пугающей статистикой происшествий, но и самим здравым смыслом. Ибо прежде за отнятую человеческую жизнь российский душегуб расплачивался несколькими годами (!) лишения свободы – примерно как за крупное хищение. Избиение же, истязание или изнасилование, понятно, «оценивались» Уголовным кодексом РФ ещё дешевле.
Столь же радикально при Пересветове оказались расширены пределы необходимой самообороны. Парадоксально, но до тех пор россияне, по сути,  не имели права (де-юре!) активно защищать свои жизнь, достоинство и имущество, невзирая на то, что неприкосновенность оных провозглашалась Конституцией и опять-таки здравым смыслом. К примеру, прохожий, на которого в глухой подворотне набрасывалась шакалья стая хулиганов, должен был опасаться убить или покалечить кого-то из них, т.к. за это непременно оказался бы на нарах. И хозяину, заставшему у себя дома грабителя, отнюдь не рекомендовалось применять «силовое воздействие» - во избежание аналогичных последствий. Разумеется, хулиганы и «домушники», трепетно оберегаемые российскими законами, имели все основания испытывать к законодателям искреннюю благодарность – в отличие от добропорядочных граждан.*
____________________

*Полагаю, подобные правовые изъяны существовали с определённой целью: дабы гражданин чувствовал себя виноватым, даже поступая естественным образом. Вообще, некоторые законы в России, кажется, намеренно изобретались для того, чтобы их невозможно было не нарушать, - тем самым в державных подданных исподволь закладывался комплекс постоянной вины перед государством.
____________________

Благодаря Пересветову граждане обрели отрадную возможность защищать себя всеми доступными средствами и способами, вплоть до убийства нападавшего (или нападавших), при условии очевидного перевеса сил у последнего (последних), а в пределах своей личной территории – вовсе не задумываться о выборе средств и соотношении сил. Результат не заставил себя ждать: число уличных и квартирных грабежей резко сократилось после гибели множества злоумышленников на месте преступления, а дерзкие хулиганы изрядно остепенились, нарвавшись на жестокую решительность намеченных жертв – отныне абсолютно законную.
А ещё при Пересветове специально для работников прокуратуры, МВД и Министерства юстиции были введены внутренние уголовные кодексы. Наказания, предусмотренные в них для провинившихся «правоохранителей», были примерно вдвое тяжелее прописанных в «общегражданском» УК за аналогичные преступления. Ибо преступление, совершённое служащим означенных ведомств, Илья Никитич справедливо считал проявлением крайнего цинизма и подлости, наносящим огромный ущерб авторитету государства в целом.
Коррумпированных же чиновников потрясла отмена уголовной ответственности за дачу взятки должностному лицу. Если ранее взяткодатель и принимающий мзду, по сути, считались соучастниками, то теперь преступником де-юре становился исключительно мздоимец. Таким образом, последний отныне был обречён постоянно чувствовать себя «на крючке» у «подносителя» - что, разумеется, здорово способствовало обузданию неуёмной алчности чиновного аппарата.
Излишне говорить, с каким воодушевлением россияне восприняли данные нововведения. Рейтинг же Пересветова, и без того невероятно высокий, поднялся до «плюс бесконечности», устремляясь куда-то в заоблачные дали...

< … > Конечно, хотелось бы иметь хоть какое-то представление о личной жизни Пересветова. Но эта сторона его жизни словно покрыта плотной дымовой завесой, так что создаётся впечатление воистину архангельской бесполости Ильи Никитича. Судя по всему, целомудренный имидж выдающегося Президента изначально оберегался как величайшая державная святыня, ибо даже всезнающая пресса 30-х годов и полунамёком не упоминает о каких-либо романтических пристрастиях российского правителя. Видимо, делалось (и делается) сие для того, чтобы не вносить в железобетонный образ непоколебимого Подвижника смягчающей лирической струи. Негоже, право, давать подданным повод полагать, будто живой Идол сделан из одного с ними теста, - иначе они, чего доброго, решат, что Неутомимый Труженик вообще по ночам отдыхает, вместо того чтобы круглосуточно изнуряться ради их благополучия!
Тем не менее совершенно понятно, что одна из главных причин необычайной популярности Пересветова в бытность его Президентом РФ состояла как раз в его демонстративной «упрощённости». Илья Никитич очень мало напоминал классического политика и гораздо больше – нормального человека с присущими последнему страстями и эмоциональными порывами. Харизматичность его в основном зиждилась на уверенности россиян, что их тогдашний лидер близок к народу, что он в каком-то смысле «свой парень», а не отгородившийся от общества кремлёвский бюрократ. Именно поэтому стали всенародно любимы регулярные телеобращения Президента к соотечественникам (так называемые «телепроповеди»). Во время таковых Илья Никитич, строго глядя в глаза с голубых экранов, неустанно и проникновенно твердил согражданам о высших ценностях, чести и совести, гневно обличал их пороки, при том отнюдь не щадя их самолюбия и подчас не особо стесняясь в выборе характеризующих эпитетов (впрочем, и не опускаясь до вульгарности или уголовной «фени»). Ничего, сограждане не обижались; напротив, принимали поучения главы государства как пастырские наставления. Возможно, кое в чём это даже шло им на пользу.
Непосредственно в политике Илья Никитич тоже не отличался особой осмотрительностью и показушной корректностью. Так, одной из первых мер нового Президента, встретивших открытое неприятие со стороны либеральной интеллигенции, стало резкое ограничение иммиграционной квоты. Мера эта была вынужденной и действительно необходимой. В те годы в Россию устремлялось великое множество переселенцев из близлежащих неблагополучных стран, в основном среднеазиатских. Сии несчастные, убегавшие от постоянной нужды, приносили с собой массу проблем экономического и социального характера. Готовые трудиться до изнеможения на бессовестных работодателей подчас за кусок хлеба, они изрядно сбивали уровень заработной платы и занимали всё больше и больше рабочих мест, тем самым невольно вредя интересам российского населения и, соответственно, накаляя общественную обстановку. В тогдашних кризисных условиях данная ситуация была для России абсолютно неприемлема. Словом, тут всё было ясно, вопрос назрел уже давно, и президентская инициатива не вызвала бы особых нареканий - если бы не один нюанс: вышеозначенное ограничение не распространилось на желавших иммигрировать из европейских стран (например, Украины, Молдавии и т.д.), что конкретно оговаривалось в правительственном постановлении. Налицо проявилась дискриминация по расовому признаку, чем не замедлили воспользоваться либералы-правозащитники, освистав Пересветова с головы до ног. Тот ответил, как всегда, честно и открыто – в прямом эфире одной из телепередач:
«Господа правозащитники, либералы и демократы! Вы столько раз упрекали меня за попрание демократических принципов, что, право, ваша позиция по данному вопросу вызывает сильное недоумение. Да, я настоял на ограничении притока иммигрантов именно из азиатских стран. А вы, умудрённые интеллектуалы, так и не поняли, что тем самым я пытаюсь защитить как раз существование в России демократической идеи, приверженцем которой являюсь сам? Вам невдомёк, что выходцы из Азии, помимо своих рабочих рук, несут с собой такую штуку как азиатский менталитет? С точки же зрения последнего, демократия – не более чем странная блажь пресыщенных европейцев. Либерализма азиаты вообще логически не разумеют! И если мы поступим, как вы предлагаете, - то есть снимем для них ограничения на  въезд, - очень скоро процент азиатского населения у нас станет критическим, через некоторое время, не дай бог, преобладающим, а тогда здесь само слово «демократия» напрочь исчезнет из народной речи. Оно и сейчас-то не слишком популярно... Чего же вы добиваетесь – неужели угасания вашей путеводной звезды?!»
Завершив тираду, Президент хотел было откланяться, но, вдруг передумав, сумрачно довесил:
«Вы, либералы, очень напоминаете ваших идейных противников – коммунистов и всяческих националистов: вы точно так же оголтело машете знамёнами и громыхаете лозунгами – и так же при том не любите думать и воспринимать аргументы и саму реальность. Потому-то я в толк не возьму - какая между вами и ими принципиальная разница?»
Либералы были в ярости – прежде всего потому, что так и не смогли изобрести убедительного ответа на президентскую оплеуху. Абсолютное же большинство населения, разумеется, упомянутым постановлением правительства оказалось глубочайше удовлетворено. Надо сказать, тогдашнее ограничение иммиграции действительно объективно пошло на пользу и россиянам, и стране в целом, и экономике в частности: безработица постепенно снизилась, зарплаты стабилизировались, а немного погодя и возросли, как следствие возросла покупательная способность на внутреннем рынке, оживился товарный и финансовый оборот. Правда, любители дешёвой эксплуатации приуныли, ну так – не всё скоту масленица!
Пошла ли данная мера на пользу демократии, в симпатии к которой признавался Пересветов? Не уверен. Скорее наоборот: всякий очевидный успех молодого Президента косвенно способствовал увяданию таковой – что было вполне естественно. Мудрая самовластная политика (подчёркиваю – мудрая!) всегда низводила демократию до уровня пустой философской абстракции. Когда у какого-то народа имелся достойный правитель – идея народовластия в массах оставалась невостребованной.
Вообще, демократия изначально проектировалась как страховка общества от  плохого правления. При хорошем, казалось, в ней не было надобности. А о том, что хорошее правление может со временем смениться на плохое, большинство народов предпочитало заранее не задумываться.

< … > Но наиболее «аполитично» Пересветов поступил в апреле 2033 года, распорядившись опубликовать данные спецслужб о коррумпированности большинства парламентариев, их связях с криминалом и не вполне «чистом» прошлом. (По-другому воздействовать на депутатов Федерального Собрания было проблематично: если чистка чиновничества являлась прерогативой Президента как главного чиновника, то парламент де-юре был независимой ветвью власти, а члены оного обладали «депутатским иммунитетом», ощутимо затруднявшим их преследование по закону.) Говоря без обиняков, Пересветов решился на государственный переворот, нанеся сокрушительный удар по тем, кто ещё вчера являлся его политической опорой и верными (или по крайней мере безропотными) сателлитами. Выступив по всем каналам СМИ с экстренным обращением к нации, Илья Никитич заявил: «России нужна абсолютно честная власть. Пусть даже таковая будет не выше теперешней интеллектуально, но и тогда – при условии только честности её – все смогут убедиться, насколько общая картина жизни страны и общества ежедневно меняется к лучшему. Для меня как главы государства наступил решающий момент. Либо я окончательно сломаю порочную политическую систему, либо она уничтожит меня. В случае моего поражения я, без сомнения, буду обвинён во всех смертных грехах и уподоблен Пиночету, Гитлеру и Сталину. Но я иду на этот риск, ибо прежде всего обязан думать не о себе. Очень надеюсь на ваше понимание и поддержку».
Насчёт последних Пересветов не прогадал. Бескрайняя страна мигом взорвалась повсеместными митингами и демонстрациями в его поддержку, а силовые структуры дружно заверили Президента в готовности исполнить любой его приказ. Скомпрометированная Государственная Дума, не дожидаясь дальнейшего развития событий, самораспустилась. Примеру её последовали несколько партий, имевших в своих рядах опозоренных депутатов. Члены Совета Федерации (верхней палаты парламента) почти в полном составе оказались отозваны в течение нескольких дней – с последующей заменой на таких, к которым Органы претензий по части законопослушания не имели. Сразу были назначены новые выборы в Госдуму – в сроки, предусмотренные законом.
На обвинения со стороны западных СМИ в присвоении всей власти Пересветов резонно возразил: «А что, разве я должен делить власть с ворами и взяточниками?!» По его распоряжению во время предвыборной кампании повсеместно распространялся так называемый «государственный предвыборный бюллетень» с подробным досье (из «анналов» спецслужб и МВД) на каждого зарегистрированного кандидата в депутаты Госдумы, дабы избиратели имели полную информацию о претендующих на звание законодателя. В итоге свершилось чудо: россияне выбрали действительно честных народных представителей. При этом честные депутаты оказались умнее прежних, воочию доказав, что ум и хитрость – не синонимы. (Кстати, первое, что сделал новый состав Госдумы, - это принятие единогласного решения о лишении парламентариев депутатской неприкосновенности.) Чуть позже по тому же сценарию одни за другими произошли перевыборы в думы региональные, районные и городские – с такими же предварительными самороспусками прежних составов, с такими же «госбюллетенями» о кандидатах и с таким же блестящим результатом.
Это был самый рискованный эпизод в карьере Пересветова. Он открыто выступил против сложившейся системы, подразумевавшей взаимоотношения ветвей власти по принципу «рука руку моет», - и выдержал испытание с честью, совершив не просто политический переворот, а нравственное обновление всей властной пирамиды, начатое им с первых дней своего правления. Как знать, может, и тут не обошлось без помощи свыше – ибо дотоле подобного прецедента в мировой истории не значилось.
...Всё время ловлю себя на том, что сам поневоле скатываюсь в официозный пафос. Надо же, до чего заразительна методичная пропаганда с её однозначным толкованием событий!.. Да, конечно, возникают закономерные сомнения: а вдруг Президент попросту надумал сформировать парламент из лично преданных ему людей? Так ли уж объективен был тот пресловутый «госбюллетень»? Разобраться в этом не представляется возможным. Впрочем, означенные «лично преданные» депутаты, если они и являлись таковыми, в самом деле качественно превосходили предыдущих. Факт налицо: Федеральное Собрание начало функционировать значительно лучше, Пересветов же получил безграничное влияние на законодателей. По сути, депутаты парламента стали его чиновниками, но – хорошими чиновниками. Возможность – даже гипотетическая – оппозиции со стороны второй ветви власти отпала окончательно, и вся власть заработала дружно и слаженно. А демократический принцип «разделения ветвей» остался только на бумаге.

< … > Интересы Президента Пересветова простирались на все стороны жизни и быта – ему до всего было дело. Илья Никитич лично курировал многие научные проекты и экспедиции, работу некоторых крупных издательств и киностудий. В то же время, считая, что высший руководитель ответствен за любой непорядок на подвластной территории, он не гнушался собственноручно щупать батареи отопления где-нибудь на окраине подмосковного посёлка, на глазах у потрясённых его визитом жильцов; заявившись в богом забытую привокзальную гостиницу какого-нибудь районного городка, отчитывал бледного администратора за антисанитарию в номерах; в продовольственных магазинах регулярно набирал различные продукты – на «высочайшую» дегустацию. По инициативе Пересветова был принят закон «Об объективности рекламы», и сам Илья Никитич, упомянув оный в одном из интервью, по-простецки пояснил: «Суть данного закона вкратце: реклама товара должна отражать его истинное качество. То есть когда на этикетке написано «Мёд натуральный» - горе производителю, если в мёде этом обнаружатся посторонние примеси!» А специальный закон «Об использовании голосовой фонограммы в эстрадных выступлениях» обязал отечественных Орфеев и Сирен предупреждать о таковом использовании в афишах своих концертов (причём величина букв данного предупреждения должна была соответствовать величине букв имярека самого представляемого исполнителя). Современники утверждают, что по выходе этого закона количество российских поп-звёзд в течение пары месяцев сократилось на восемьдесят процентов – видимо, большинству эстрадных «соловьёв» спешно пришлось переквалифицироваться. Впрочем, ушлые продюсеры активно подсуетились, и вскоре число поющих на отечественной сцене оказалось восстановлено, но теперь это были действительно певцы – с прекрасным слухом и вокалом.
С лёгкой руки Президента по всей стране развернулось строительство и оснащение бесплатных лечебных заведений, хосписов, культурных учреждений и приютов (в том числе для бродячих животных). Он повсеместно организовывал многочисленные благотворительные фонды и различные фонды помощи (причём на презентациях демонстративно делал в них первый взнос из своих личных средств, а приглашённый «бомонд» затем, скрипя зубами, но не переставая улыбаться, «добровольно» их пополнял). Правда, таких президентских гуманных починов для российских масштабов было явно недостаточно. Прекрасно понимая, что никакого госбюджета и благотворительных фондов на быстрое выздоровление захиревшей державы не хватит, Илья Никитич с телеэкрана, по радио и через прессу обратился «к господам предпринимателям и бизнесменам высшего и среднего уровня» с поистине знаменательной речью:
«Я знаю: большинство из вас всерьёз полагает, будто буржуазные реформы в нашей стране задумывались и проводились исключительно ради удовлетворения ваших интересов. Уверяю вас, это нелепейшее заблуждение. Мы – я имею в виду российское общество – в своё время осуществили широкую приватизацию и построили рыночные отношения не для того, чтобы вам сладко жилось, а чтобы всей стране стало лучше от вашего существования. Иначе – зачем России нужны и капитализм, и сами капиталисты? Неужели только для того, чтобы позволить последним присвоить всё, что производили и производят десятки миллионов россиян?
Странная особенность присуща нашему Отечеству: здесь наибольшей алчностью отличаются именно те, кто обеспечен всеми благами сверх меры. Именно ненасытные толстосумы методично год за годом, десятилетие за десятилетием расхищают многострадальную Россию. А она у нас воистину изобильная, и богатств её при справедливом распределении с избытком хватило бы на всех здесь живущих. В этой связи меня – и не только – постоянно мучает вопрос: а нужны ли нам вообще богатые? Может, хватило бы просто обеспеченных – так называемого «среднего слоя»?
Ни для кого не секрет, что весь российский крупный бизнес в основе своей криминален, то есть, попросту говоря, денежки ваши – изначально грязные, и практически любой из вас, по идее, должен не купаться в роскоши, а мотать длиннющий срок с конфискацией имущества. Многотомная информация о вашей, мягко говоря, теневой деятельности пылится в сейфах и архивах прокуратур, управлений внутренних дел и Федеральной службы безопасности, терпеливо ожидая, когда пыль с неё сдуют, а саму извлекут на свет. Тем не менее государство по-прежнему покровительствует отечественному бизнесу. Мы – на сей раз имея в виду российское руководство – прилагаем массу усилий, чтобы обеспечить в стране максимально цивилизованный рынок; мы ломаем головы над тем, как создать наиболее благоприятные условия для вашей работы; мы старательно искореняем коррупцию и рэкет. Словом, мы делаем для вас буквально всё возможное! Господа, пора платить по векселям, а их уже накопилось предостаточно. Вы очень много должны России, и – самое главное – вы обязаны доказать, что можете быть ей полезны. За десятки лет вы высосали из неё громадную долю национальных доходов – пришло время возвращать долги.
Государство сейчас остро нуждается в дополнительных денежных средствах – на строительство, науку, культуру, здравоохранение, на привлечение из ближнего зарубежья наших соплеменников и их начальное обеспечение. Полагаю, данные проблемы не оставят вас равнодушными: ведь вы – самые богатые, а значит, самые лучшие. Не так ли? Надеюсь, вы всерьёз именуете себя «элитой общества»? Такому званию надо соответствовать, оно ко многому обязывает. Посему предлагаю вам всем – и каждому в отдельности – посильно помочь родной державе, тем самым заслужив её признательность и заодно прощение прежних долгов. Покажите всему миру, что вы наживали свои безразмерные состояния не из алчности, а из самых благородных побуждений – например, дабы иметь возможность материально поддержать любимую Родину в трудный для неё час. Родина уже ждёт – торопи;тесь. Только прошу вас: проявите благоразумие, не пытайтесь удрать за кордон, чтобы не провоцировать прокуроров на форсирование следствий по вашим нечистым делишкам».
И, выразительно помолчав, добавил – как всегда простодушно и недвусмысленно:
«Ну, а если не желаете получить таковую индульгенцию от государства, так проспонсируйте хотя бы благоустройство исправительных учреждений – самим же потом там сидеть».
Эффект от данного заявления никакими словами передать невозможно. Реальность угроз Пересветова сомнений не вызывала – он на тот момент обладал властью поистине безграничной. Подтверждением тому стал откровенно неконституционный президентский указ, запрещавший крупным предпринимателям и акционерам в течение двух месяцев покидать пределы Российской Федерации без специального разрешения от правительства. Протестовать по поводу оного, как обычно, пыталась лишь либеральная интеллигенция, но её «глас вопиющего», не поддержанный даже представителями ущемлённой буржуазии, бессильно растворился в ликующем хоре народного злорадства.
Контуженные богачи несколько дней дружно пили валерианку и сосали валидол, а отдышавшись, наперегонки кинулись финансировать самые различные проекты – от запусков космических кораблей и батискафов до закупок каталок для домов инвалидов. Бежать за границу, бросив бизнес и нажитое за долгие годы имущество, в самом деле никто не пожелал. Тем, у кого на этот счёт возникали колебания, приходилось учитывать, что перед произнесением своего ультиматума Президент наверняка распорядился установить за «буржуями» бдительный надзор, потому задержать всякого из них прямо в аэропорту прокуратура могла в любой миг и на законных основаниях – рыльце у тогдашних российских капиталистов было в густом пушку практически поголовно. Удачный же побег ещё отнюдь не гарантировал спокойной жизни за кордоном: существовала весьма вероятная опасность выдачи любого (или почти любого) из подобных беглецов всяким цивилизованным государством по требованию российского правосудия (разумеется, при предъявлении доказательств уголовной вины беглеца, что в данном случае, похоже, особой трудности не составляло). И вообще, никто на Западе (да и на Востоке тоже) не горел желанием столкнуться с наплывом нечистых на руку «бизнес-эмигрантов», посему проблемы у последних могли возникнуть не только с выездом из своего Отечества, но и с въездом в чужое. Наконец, никакая (даже самая активная) зарубежная деятельность не сулила быстрого обогащения и сверхприбылей, к которым столь привыкли российские буржуа, так что безоглядно покидать Родину «господам предпринимателям» не было резона – с чисто деловой точки зрения. Действительно, разве есть ещё на свете такое же «поле чудес», где из удачно вложенного червонца может за ночь вырасти золотое дерево! А честнейший Илья Никитич, как-никак, обещал индульгенцию...
Короче, Пересветову опять удалось то, о чём ни один из прежних президентов не мог и мечтать: прижимистые банкиры, фабриканты и магнаты всех мастей принялись лихорадочно потрошить свои бездонные кубышки и пригоршнями рассыпать по сторонам их содержимое. «Самораскулачивание» стремительно набрало обороты и скоро стало напоминать своеобразное соревнование в щедрости. Конечно, щедрость была вынужденной, а альтруизм – наигранным; конечно, члены «бизнес-братства» пристально следили друг за другом, чтобы кому-либо из них не вздумалось «недоложить» своей лепты в общую груду «добровольных пожертвований» (ибо интерес в этом деле у них тоже был общий). Но искренности от новоявленных меценатов никто и не требовал. В данном случае имел значение лишь цифровой результат: в течение нескольких недель Российская Федерация получила от «богатеньких дядей» гигантскую сумму, в полтора раза превышавшую годовой бюджет государства. Изумлённый мир разинул рот: вдруг воочию выяснилось, что вечно-убогая Скифия располагает несметными залежами не только природных ископаемых, но и всех свободно конвертируемых валют.
«Благотворительных» денег оказалось гораздо больше, чем рассчитывал сам Пересветов. Обильные финансовые вливания (вопреки российской традиции не будучи разворованными) изрядно послужили Отечеству, вызвав бурное оживление в различных сферах экономики и общественной жизни. Впервые за много десятилетий денег вдруг с избытком хватило и на интенсивное строительство жилья, и на оснащение клиник новейшей аппаратурой, на ремонт котельных и водопроводов, на съёмку фильмов и издание книг, на мясо и бананы для зоопарков и ещё бог знает на что... Наконец апофеозным аккордом прозвучал инициированный Президентом федеральный закон, согласно которому ежегодно 50% выручки от экспортной реализации добытых на территории РФ полезных ископаемых стали начисляться на личные счета граждан – поровну.* (Первое такое начисление – по итогам текущего тогда 2033 года – было произведено в начале следующего, 2034-го. Тем самым с нищетой в стране было покончено разом, а демагогический дотоле лозунг «Природные богатства Отчизны – всенародное достояние» успешно претворён в реальность. Правда, вскоре из-за этого пришлось допустить в Россию значительное число гастарбайтеров – трудовых иммигрантов - из азиатских стран, ибо граждане, возомнив себя нечаянно разбогатевшими, как-то сразу расхотели горбатиться на низкооплачиваемых «чёрных» работах.)
____________________

*Это было заимствование: подобные законы уже действовали в некоторых – в частности нефтедобывающих – странах.
____________________

Россияне обомлели: привыкшие поколениями грезить о недосягаемом светлом будущем, они вдруг увидели, как заметное улучшение наступает  сразу, в одночасье. Это было больше, чем сказка, несравнимо прекраснее, чем любая фантастическая феерия, - это была реальность, явь! Многоликая страна задохнулась от восторга, а Илья Никитич автоматически переместился из национальных героев в разряд полубогов.
Президент сдержал слово, данное им «акулам бизнеса». Через два месяца после начала «благотворительной кампании» правительство подготовило законопроект об амнистии за все прежде совершённые финансовые преступления. Глава государства пожелал лично оповестить отечественных предпринимателей о великой радости. Помахав с телеэкрана заветным листом с текстом законопроекта, он криво ухмыльнулся и изрёк, аки Иисус блуднице:
«Получи;те отпущение ваших грехов и впредь не грешите. Отныне в России слово «амнистия» станет употребляться исключительно в историческом контексте. Так что будьте достойны высокого статуса деловых людей и тщательно следите за своим имиджем. Вам, господа, не пристало быть нечестными. Вы слишком хорошо живёте – в случае чего, оправдать свою нечистоплотность безысходностью, беспросветностью и голодающими семьями вам не удастся, сами понимаете».
Конечно, данное обращение оказалось довольно неласковым, но на тёплые слова благодарности никто из претендентов на индульгенцию и не уповал. Получив желаемое, капиталисты облегчённо вздохнули, и с тех пор в основном предпочитали с законом не ссориться (по крайней мере по-крупному). Таким образом, и российский бизнес, вслед за властью, начал помалу обретать человеческое лицо.

< … > «Обретения лица» Пересветов требовал от всех без исключения. «Облагородив» вторую ветвь власти, он с той же целью взялся за третью. «Оздоровительная кампания», как повелось, была активной и всесторонней, но наиболее наглядно проявилась в обновлении судейского состава: в течение двух с половиной месяцев до 40% служителей Фемиды оказались отлучены от профессии и звания за коррупцию, нерадивость и «несклонность к объективности». На состоявшемся в начале сентября в Москве Всероссийском съезде судей Президент выступил перед собравшимися с полуторачасовой речью, в которой изложил основные претензии и рекомендации к представителям «третьей власти». Наибольшее впечатление произвела часть выступления, касавшаяся недопустимости судейских ошибок. «По данному поводу – сказал Илья Никитич – очень часто приходится слышать, что судьи, мол, тоже люди и потому имеют право заблуждаться, подобно прочим. Так вот, как глава государства, как гражданин и человек я заявляю со всей ответственностью: этого права у вас нет! Слишком высока цена таких «заблуждений». Напоминаю всем присутствующим:  вы – судьи, вы вершите судьбы людей, то есть принимаете на себя функции Бога, и потому обязаны быть безошибочными, как сам Бог. А кто не уверен в своей способности быть безошибочным, тот пусть не смеет надевать судейскую мантию!» Слушатели бурно и продолжительно аплодировали – куда деваться, - хотя, полагаю, вряд ли их тогда обрадовало такое сопоставление со Всевышним.
Кстати, на том съезде ещё раз «досталось на орехи» несчастным буржуям. Пересветов настаивал, чтобы зажиточных обвиняемых судили строже, нежели остальных: «Чем человек лучше живёт, тем лучше и нравственно чище должен быть он сам. То, что бывает простительно голодному и нуждающемуся, совершенно непростительно тому, кто купается в роскоши». Судьи, естественно, опять аплодировали, а бесчисленные телезрители, слушая речь Президента в прямом эфире, подпрыгивали на диванах от злорадного удовольствия – неприязнь к толстосумам в России была поистине всенародной.
Но и от массы простых граждан Пересветов потребовал соответствия человеческому званию – искоренения пьянства, мелкого воровства, бытового свинства, всяческой дикости и полууголовных нравов – и стоял на своём упорно и последовательно, неуклонно добиваясь надлежащего результата.

< … > Итог первого года правления Ильи Никитича оказался для аналитиков всех стран невероятным: на их графиках кривые российской экономики и уровня жизни, а также условные показатели развития науки, культуры, уровней жизненной комфортности и самого настроения населения России одновременно поползли резко вверх, вызывая изумление (а подчас и раздражённую зависть) соседей. В западной прессе появился устойчивый термин «русское чудо». Иногда так именовали феномен ожившей Российской Федерации, давно списанной со счетов вышеозначенными аналитиками, иногда – самого «мистера Пересветофф».
Чудо действительно произошло: Пересветову, в общем и целом, удалось то, что дотоле не удавалось никому из российских правителей, - слить интересы государства и населения, сделав их  едиными. Не мудрено, что благодарная до слёз нация мощным хором воспела очередного Великого Вождя – на сей раз безо всякого принуждения и совершенно заслуженно.
Да, он положительно был великолепен, славный Президент Илья Никитич. Долгожданный Толковый Хозяин...

< … > Несмотря на навязчивую осанну, несущуюся со всех сторон к подножию его трона, Пересветов тогда оставался верен своему первому президентскому заявлению. Он по-прежнему не терпел подхалимов, откровенная лесть неизменно вызывала в нём раздражение и гнев. Впрочем, если таковая исходила не из властных кругов, Президент обычно реагировал мягче. Так, на годовщину его правления Российская Академия Наук опрометчиво надумала присвоить Илье Никитичу звание академика (как дотоле многим видным политикам). Когда на проходившем в Москве научном форуме президент РАН с сияющим ликом объявил о принятом решении присутствовавшему там Пересветову, тот насмешливо вздёрнул бровь и уточнил: «Звание академика? За достижения в каких науках?» Незадачливый учёный муж, побледнев и смешавшись, промямлил: «Во всех...» - и покуда Илья Никитич заливался хохотом, поспешил ретироваться, затесавшись поглубже в толпу коллег.
В сентябре того же 2033 года произошёл неприятный инцидент при посещении Пересветовым одного из заседаний правительства. Во время оного господа министры, отвлёкшись от текущих дел, устами премьера отметили высокие заслуги Президента и ходатайствовали перед последним о присвоении ему же звания Героя России. Здесь Илья Никитич уже не смеялся. Пронзив премьера стальным взглядом, он побагровел и, едва сдерживаясь, прошипел: «Звезду Героя дают за подвиги, а не за выполнение должностных обязанностей. Подобной награды покуда не заслуживаю ни я, ни кто-либо из здесь присутствующих». И когда в кабинете воцарилась гробовая тишина, язвительно добавил: «А титул «Отца Отечества» преподнести не догадались?..» Что ж, не выскажись он так заблаговременно, полагаю, вскоре преподнесли бы.
Видимо, столь резкая реакция Пересветова на попытку его «героизировать» объясняется тем, что ему пришлось повторяться: примерно за месяц до того он уже отчитал по  данной теме практически целую страну. Поводом послужил грандиозный митинг, устроенный россиянами на Красной площади 11 августа – в честь дня рождения любимого Президента. Тогда в течение нескольких часов сменяющиеся ораторы через мегафоны осыпа;ли «дорогого Илью Никитича» заочными поздравлениями и тёплыми пожеланиями, многотысячная толпа истошно ревела «Ура!», а плакаты и транспаранты над ней были исписаны словами благодарности «новорождённому» за неусыпную заботу о согражданах. Подобные митинги в тот день проходили по многим городам России и транслировались по всем телеканалам (кроме сугубо развлекательных). На следующий день виновник торжества сам появился в прямом эфире. Весьма сдержанно поблагодарил соотечественников за поздравления и пожелания, потом нахмурился и сурово произнёс: «Вот только кричать мне «Ура» не надо. Вы кричите это всем, кто вами правит, даже отъявленным чудовищам, причём последним – особенно громко. В данном смысле глас народа никак не назвать образцом объективности. Потому прошу вас впредь воздержаться от подобных выражений любви к моей персоне. И не нужно благодарить ни меня, ни вообще представителей власти, даже когда они действительно неусыпно трудятся на благо народа. Тем самым они лишь исполняют свои обязанности. И исполняют, между прочим, отнюдь не бескорыстно. Я – в том числе. Поверьте, вам и не снилось, как мы, кремлёвские небожители, сладко живём. Мы живём настолько сладко, что никаким усердием получаемых нами благ не отработаем. Так что это мы вас должны благодарить – за то, что вы своим трудом, своим терпением, своей непритязательностью обеспечиваете нам, державным бюрократам, наше незаслуженное благоденствие».
Воистину, не правитель, а подарок судьбы! Им восхищались практически все (даже злобные критики из либералов), притом абсолютно искренно – не так, как прежде принято было восхищаться нелюбимыми, но грозными владыками. Этого как раз любили – и любят по сей день.
Возможно, и я бы его любил – даже сейчас, - если бы только не был  обязан любить...

< … > На внешнеполитической сцене новый российский Президент тоже не преминул блеснуть оригинальностью. Впервые присутствуя на заседании Совета Европы в Страсбурге, Илья Никитич выступил со знаменитым обращением к главам государств и правительств, в котором призвал оных глав сделать честность основным принципом международных отношений.
«Люди всего мира воспринимают политику как искусство лжи и лицемерия – благодаря нам с вами, - сказал «коллегам» «мистер Пересветофф». – Мне кажется, любой из нас был бы рад изменить такое мнение о себе и своём роде занятий. Так давайте это сделаем! Давайте попробуем говорить с высоких трибун только правду, а когда правда слишком невыгодна – молчать. Промолчать допустимо, недопустимо лгать миллионам людей. Ложь – оружие негодяев, мы же не имеем права быть негодяями, ибо каждый из нас – лицо своей страны, а лицо страны должно выглядеть достойно... Не думаю, что для кого-то из высших руководителей европейских держав честность в политике может оказаться слишком большой жертвой. В конце концов, не врать – это так просто!»
(Надо отметить, что сам Илья Никитич данному принципу следовал неизменно. Провозглашаемая им политическая честность с первых дней его правления стала важнейшим предписанием для отечественных властных структур и средств массовой информации. Во внешней политике таковой отказ от лукавства проявлял себя особенно наглядно. К примеру, если «пересветовской» России бывало выгодно оказывать поддержку каким-нибудь закордонным сепаратистам, она их вполне открыто поддерживала, однако российские СМИ при том не стремились окружать их романтическим ореолом и именовали всё-таки сепаратистами (иногда – повстанцами), а не «борцами за национальную независимость». Что до Пересветова лично, то он, игнорируя тысячелетний этикет, даже на официальных церемониях улыбался только тем иностранным представителям, встрече с которыми был действительно рад. Кажется, он вообще не умел улыбаться неискренне.)
Вышеозначенное обращение главы РФ поначалу вызвало изумлённый ропот присутствовавших. Впрочем, изумление длилось недолго – может, с минуту, - и вскоре представители европейской политэлиты беспечно замахали руками: мол, не обращайте внимания, этот Пересветов – обыкновенный русский чудак, вроде Хрущёва!.. Однако уже на следующий день, ознакомившись с утренними газетами, обескураженные «старосветские» «Талейраны» отвесили челюсти: вся западная пресса в один голос воспела российского Президента, бурно восхищаясь его благородным порывом и густо осыпав самыми восторженными эпитетами. Одна французская газета назвала Илью Никитича «современным Аристидом», и с тех пор данное прозвище, максимально лестное для любого политика, пристало к Пересветову накрепко.
Дальше – больше. Авторитет Президента РФ неумолимо крепчал день ото дня. Европейские СМИ дружно стыдили доморощенных «вершителей судеб», жестоко пеняя им тем, что у них не хватило мужества и совести поддержать «великолепную инициативу мистера Пересветофф». Средствам массовой информации всё громче вторили граждане Евросоюза, и скоро, к ужасу западных лидеров, рейтинги популярности русского «Аристида» в Старом Свете повсеместно переросли их собственные. Похоже, «чудак вроде Хрущёва» и для стран «просвещённого континента» понемногу становился политическим кумиром.
Так что Илья Никитич здорово подгадил европейским коллегам – хотя и невольно. Выполнить «свежие» требования своих избирателей – то есть откликнуться на призыв Пересветова и в одночасье покончить с лицемерием – западные политики были абсолютно не готовы, и потому пребывали в полной растерянности. Для них «не врать» оказалось отнюдь не так просто, как для русского Президента. Тем более в условиях тогдашней сверхсложной и сверхнакалённой международной обстановки.

< … > Можно уверенно констатировать, что первой ступенью судьбоносной лестницы, приведшей цивилизацию к Третьей мировой войне и последующему глобальному объединению, стал распад в 1991 году Советской империи. В общем-то, означенный распад тоже не был случайностью, рано или поздно это должно было произойти. Действительно, насколько долговечным могло быть геополитическое образование, в котором тогдашним узбеку и литовцу предписывался общий путь – притом туда, куда ни тот, ни другой идти не желали? Кроме того, социалистическая экономика слишком очевидно доказала свою нежизнеспособность, проиграв своей буржуазной конкурентке вчистую и по всем статьям. Имелось и множество иных причин, столь же глубоких и веских, простой перечень которых в исторических трудах занимает целые страницы. Короче, как бы там ни было, огромная сверхдержава практически в одночасье почила в бозе, разом смешав сложившуюся к тому времени международную систему. Образно выражаясь, гигантский мамонт бултыхнулся с обрыва, и волны пошли по всему водоёму.
Поначалу распад СССР вызвал в цивилизованном мире всплеск энтузиазма и ликования. Крушение евразийского колосса и окончание долгого соперничества между демократическим Западом и красным Востоком породили самые радужные надежды. Прогрессивное человечество наивно решило, что отныне оно вступило на широкую дорогу, ведущую прямиком к торжеству Добра и Разума, к светлому обществу будущего – без войн и конфликтов. Мало кто в то время понимал, что политическое мироздание зиждется на балансе сил, что былое противостояние двух исполинских монстров – СССР и США – не разрушало мир, а, наоборот, способствовало его равновесию – через обеспечение взаимного противовеса. Именно исчезновение одиозной коммунистической империи явилось первым мощным толчком к постоянному нарастанию общемировой дисгармонии и в итоге – к катастрофе последней войны.
Международные противоречия, вместо того чтобы пойти на спад, с начала XXI века непрестанно обострялись, и к концу 20-х годов стали практически всеобъемлющими. Даже всегдашние союзники – ЕС и США – постепенно вступили в затяжное соперничество за экономическую и политическую гегемонию – впрочем, вполне цивилизованное, по-семейному тихое, без шумных скандалов и битья посуды. Европейская валюта – «евро» - упорно и поступательно теснила североамериканский доллар на мировых биржах. Экономика Старого Света, по-европейски продуманная и основательная, даже в условиях всеобщего кризиса сохраняла относительную стабильность и устойчивость – в отличие от экономики Нового, всё глубже погружавшейся в депрессию, словно в зыбучие пески. Янки, с тревогой наблюдавшие, как мировое лидерство на глазах ускользает из их рук, пытались компенсировать утрату финансово-экономических рычагов усилением политического влияния – в основном традиционно-бульдожьими методами: повсеместным наращиванием своего военного присутствия, открытым шантажированием слаборазвитых стран, а подчас – беззастенчивым применением силы. Однако привычных дивидендов стальное громыхание уже не приносило, почтенная же старушка Европа всё чаще укоризненно качала головой, убеждая американскую союзницу умерить пыл и вести себя более пристойно. Тем не менее, несмотря на разницу характеров и котировок своих валют, обе крепко держались друг за дружку и определённо ни за что не собирались расставаться. Их военный альянс – НАТО – по-прежнему сохранялся и укреплялся, а отношения внутри него, в отличие от прошлого века, понемногу становились всё более равноправными.
«Третий мир» (так называемый «развивающийся») всё опаснее балансировал на зыбкой грани между беспросветной стабильностью и хаосом. Создавалось впечатление, будто с него, как со старого скафандра, одна за другой отлетают заклёпки, и он с металлическим грохотом рассыпается на мелкие фрагменты. Цивилизованные нормы передовых стран здесь не работали. Когда-то, в прошлом столетии, враждующие между собой сверхдержавы умудрялись (конечно, весьма относительно) держать в узде множество мелких амбициозных диктаторов, племенных царьков и политических «вождей» по всему миру. Некоторое время после это удавалось одному Западу. Теперь у последнего появились свои тяжёлые проблемы, держать царьков стало некому, и те – насекомые с замашками динозавров – разбушевались от души. К 2030-му году Африка, часть Азии и Южной Америки густо покрылись заразной сыпью локальных конфликтов.
Параллельно человечество терзали бесчисленные природные катаклизмы, неизвестные науке вирусы слизывали с поверхности планеты целые небольшие племена и населённые пункты, в малообеспеченных странах экономический спад вызывал крушение национальных финансовых систем, голод и беспорядки. После «эпохи благоденствия» (каковой тогда воспринималась вторая половина XX века) на земную цивилизацию обрушилась настоящая эпоха кризисов, сливавшихся в один общий, всемирный, поистине Великий Кризис.
Составляющими этого Великого Кризиса, помимо экономического спада, нехватки продовольствия и глобального потепления, являлись «подкризисы»: энергетический, экологический, международно-политический и так называемый «питьевой». Последний, разумеется, воспринимался теми, кого непосредственно затронул, наиболее болезненно. Угрожающее нарастание дефицита пресной воды, пригодной для пищевого потребления, обозначило проблему, рядом с которой меркли все предыдущие. Перед странами, столкнувшимися с данной проблемой, в перспективе стоял вопрос уже не развития и процветания, а выживания. Дальнейшее усугубление ситуации грозило трагическими последствиями, ибо выживать «обезвоженным» народам пришлось бы за чужой счёт. А как иначе?
Более четверти общемировых ресурсов доступной для использования пресной воды находилось на территории России. С одной стороны, это сулило ей немалые выгоды, с другой – ещё бо;льшие неприятности. Доведись азиатским странам начать всерьёз страдать от жажды - и для России неизбежно возникла бы угроза широкой экспансии с юга, отражать которую на огромных пространствах при тогдашнем российском малолюдстве было бы очень затруднительно (чтобы не сказать – безнадёжно). Сами же азиатские страны между тем сумрачно косились на пресные водоёмы друг друга, придумывая на будущее обоснования для территориальных претензий к соседям. В Африке, естественно, «водяной вопрос» стоял ещё острее, а соперничество за питьевые ресурсы, в случае чего, обещало быть предельно лютым. Словом, означенный фактор, мягко говоря, не способствовал укреплению добрососедских отношений между смежными государствами.
Другой «подкризис», энергетический, исподволь нарастал очень давно, уже около семидесяти лет, и теперь достиг пика. Технологическая цивилизация, неустанно развиваясь, требовала всё большего потребления энергии. Борьба держав за контроль над месторождениями природных энергоносителей, постоянно обостряясь, велась повсеместно, отнюдь не ограничиваясь нефтеносным Ближним Востоком. В конце концов, не довольствуясь разработкой уже имевшихся месторождений, разбросанных по всему Земному шару, ведущие державы (в том числе Россия) кинулись сосать нефть со дна Северного Ледовитого океана. Делалось это судорожно, наспех (чтобы конкурентам меньше досталось), тогдашние технологии были далеки от совершенства, – в результате «вечные» льды и воды Арктики оказались изрядно загрязнены. Поскольку глобальное потепление вызывало таяние полярных льдов и интенсивное испарение, человечество «в подарок» от лидирующих стран получило загаженную атмосферу и столь же загаженный Мировой океан. Удручающая перспектива довольно быстро стала очевидной, однако снижения объёмов арктической нефтедобычи не вызвала. Такие мелочи, как отравление всего живого, «геополитических гигантов» ничуть не смущали, и они усердно продолжали творить своё чёрное дело.
В итоге состояние окружающей среды стало ухудшаться с каждым днём, значительно возрос радиационный фон, что повлекло за собой повсеместные нарушения природного баланса, гибель множества видов растений и животных, распространение неведомых болезней и бесчисленные мутации. Экологи всего мира белугами вопили «SOS!», призывая немедленно отказаться от использования нефти и подобных ей «грязных» энергоносителей и доказывая возможность относительно безболезненного перехода к эксплуатации экологически чистых источников энергии.
Доказывать тут, в общем-то, было нечего и незачем. К тому времени у человечества имелись все технические возможности для такого перехода, причём некоторые экологически чистые энергоисточники могли бы обходиться дешевле, нежели традиционные. Всесторонняя выгода отказа от «грязного» топлива была несомненна, но – важнейшим, как всегда, оказался политический аргумент. Дело в том, что многие мусульманские государства не просто жили, а процветали (да ещё как!) исключительно благодаря своим нефтяным месторождениям. (Подчас, кроме нефти и песка, у них и взять-то было нечего.) Положение энергетических доноров позволяло правоверным арабам занимать весьма удобное место в структуре технологической цивилизации и обеспечивало их относительную лояльность к нелюбимому Западу. Кроме того, одновременное существование очень богатых и очень бедных исламских народов до поры притупляло их опасное стремление к единству (ибо какой сытый захочет объединяться с голодным!), так что само наличие преуспевающих государств Полумесяца было на руку всему остальному миру. Переход же развитых стран (т.е. основных потребителей нефти) на альтернативные энергоисточники способен был мгновенно пресечь и арабское процветание, и арабскую разобщённость, и арабское миролюбие. Резко погрузившись из изобилия в нужду, наследники Магомета могли очень быстро вспомнить и воинственные заветы Пророка, и подзабытый джихад, и вековые унижения со стороны неверных христиан. Словом, это был прямой путь к мировой катастрофе. Прекрасно сие понимая, руководства ведущих держав всячески оттягивали неизбежный отказ от нефти, а их добывающие компании продолжали бурить арктическое дно и травить биосферу.
Тем не менее нараставшая вероятность глобального конфликта для политических элит всех стран была очевидной и являлась своего рода главной повесткой дня. Все сознавали опасность, все к ней как-то готовились. И все видели, как готовятся другие. Каждая нация, каждая держава, предвидя планетарную драку, занималась торопливой мобилизацией своих сил, средств и ресурсов – прежде всего через усиление роли государственной власти. В таких условиях к длинному перечню кризисов естественным образом добавился ещё один – кризис демократической системы правления. Впрочем, данный кризис не затронул абсолютного большинства людей, ибо оное большинство и дотоле демократии в глаза не видело, а значит, ничего не потеряло.
Кроме всего перечисленного, серьёзной проблемой для мирового сообщества стал ощутимый численный перевес мужского населения над женским. «Усиленная» рождаемость мальчиков почти повсеместно наблюдалась с конца XX века. В начале XXI-го тенденция ещё усилилась, и к 2030-му году соотношение полов в среднем по планете составило примерно 1,7 мужчин (репродуктивного возраста) на 1 женщину (той же возрастной категории). Такой дисбаланс, само собой, ни к чему хорошему привести не мог. Помимо буйного расцвета педерастии, вполне обыденным явлением (прежде всего в «третьем мире») стало кровавое соперничество наследников Адама за возможность обладать дефицитным женским телом, услуги же проституток здорово подорожали, сделавшись недоступными для малообеспеченных страждущих. Конечно, дамы всех цветов кожи и уровней привлекательности изрядно задрали носы. Местами казалось, что вернулся матриархат: женщина вновь, как в дикие времена, становилась главной ценностью, объектом трепетного вожделения и поклонения. Кое-где (в самых отсталых странах) данное положение дел даже помогло прекрасному полу законодательно обрести равноправие.
Что касается России, здесь проблема полового дисбаланса не достигла кризисной остроты - в основном за счёт высокой смертности среди мужчин. Однако и тут отношение последних к своим пассиям заметно стало более галантным. «Мужики у нас как шёлковые!» - умилялись тогдашние русские Дульсинеи.
Ах, как скоро всё изменится... Да и в то время – было бы чему радоваться. Самые дальновидные уже тогда говорили, что такая диспропорция в рождаемости – отнюдь неспроста, что следует ожидать крупных неприятностей, что сама природа предупреждает о грядущей Большой Войне, спеша заблаговременно восполнить потери среди мужчин. Природа куда мудрее человека – она обо всём думает заранее.
Вот человек так не может. Точнее, не хочет. Не хочет вовремя одуматься и принять необходимое верное решение – даже когда оно очевидно. То эмоции мешают, то амбиции, то упрямство, то гордыня, то самоуверенность... И тогда ведь было ясно – не могло не быть! – что в сложившейся ситуации спасение у человечества только одно: полное всеобщее примирение и безоговорочное признание – всеми! – приоритетности мировых интересов над узкогосударственными или узкосоюзными. Только единым миром – без злобного соперничества, закоснелой вражды, без искусственного разделения людей на друзей и недругов (по множеству надуманных признаков), без противопоставления всех и вся друг другу – возможно было успешно решать захлестнувшие планету проблемы. Но для того, чтобы вот так объединить усилия, каждой нации, каждой стране, каждому союзу стран надлежало отказаться от сознания собственной «избранности», мифической «богоугодности», от убеждённости в своей всегдашней правоте, безупречности, непогрешимости. Словом, всякому народу необходимо было преодолеть свой патриотизм – дабы ощутить себя частью общего мирового организма. Случись это вовремя – на какой-то десяток лет раньше! – и ненужного многомиллиардного жертвоприношения удалось бы избежать... Однако на тот момент к таковому шагу никто в целом мире готов не был.

< … > Люди враждовали между собою всегда – в доисторическую эпоху и историческую. Обоснованиями для вражды и противопоставления друг другу держав, племён и групп населения, как правило, являлись различные идеологии: религиозные, расовые, классовые, мировоззренческие и т.д. Из них самой живучей, а потому самой опасной, был, несомненно, патриотизм. Иные идеологии, просуществовав какое-то время, неизбежно угасали, патриотизм же бесконечно жил в душах людей, проявляясь на генетическом уровне, впитываясь с материнским молоком, неустанно поддерживаясь воспитанием и пропагандой. Это была самая стойкая догма, самая неоспоримая аксиома на свете, присущая всем народам и государственным образованиям и усердно культивируемая внутри последних – путём глубокого внедрения в подсознание, дабы достичь безусловного, чисто рефлекторного восприятия. По существу, патриотизм был скорее племенной психологией, нежели идеологией.
Патриотизм – это чувство изначальной принадлежности к некой обособленной стае. Кредо всякой стаи: «Мы самые лучшие – не потому, что лучшие, а потому, что МЫ». Данное кредо настраивало массовое сознание на деление всех живущих по принципу «свой – чужой», в соответствии с которым главным критерием, определявшим отношение к человеку, признавалась его причастность (или непричастность) к той же стае (племени, нации, государству). Конечно, все остальные критерии – добра и зла, достоинства и порока, честности и коварства, правды и лжи – при этом становились второстепенными.* Патриотизм подавлял или подчинял себе все фундаментальные понятия и всякую другую идеологию, существовавшую параллельно в любом ограниченном социуме: так, даже абсолютно космополитичная христианская вера повсеместно служила патриотической идее, невзирая на то, что по сути своей являлась антиподом последней.
____________________

*Поэтому я всякий раз испытываю недоумение, натыкаясь в литературе минувшей эпохи на словосочетание «историк-патриот»: ведь патриотизм – сильнейшее пристрастие, историк же должен быть  беспристрастным, то есть, попросту говоря, честным. Историк служит истине, патриот – интересам своей державы, которым истина, как правило, не союзник. Как это возможно совмещать?!
Впрочем, совмещать, наверно, и не требовалось, можно было просто чередовать – т.е. выступать в двух ипостасях попеременно. Похоже, у  тогдашних историков было принято оставлять профессиональную объективность в основном для внутреннего пользования (между коллегами), а «непосвящённой» широкой публике преподносить тщательно отредактированную официозно-патриотическую трактовку событий. Таким образом, для науки они усердствовали как учёные, для державы – как пропагандисты.
В общем, историк-патриот - примерно то же самое, что мясник-вегетарианец, торгующий тем, чего сам не употребляет. Ничего не поделаешь, работа такая! Выражаясь «по-некрасовски», свинины можешь ты не есть, но предлагать её обязан.
____________________

Патриотизм бывал полезен и уместен – на войне, на поле боя, в лютом сражении, ибо там он способствовал подавлению страха, выступал в роли экстатического допинга, позволявшего не сойти с ума в безумной обстановке. Вне сражения, в мирной жизни, в повседневности патриотизм являлся несомненным злом, потому что постоянно провоцировал новую схватку либо настрой на таковую. Из него в XX веке выросло такое уродливое чудовище как нацизм – ибо последний есть не что иное, как крайняя форма патриотизма и приверженности своему племени.
Именно патриотизм не допускал гармоничного сосуществования народов, так как всегда порождал только разделение, размежевание и отгороженность огромных групп людей друг от друга. Обнесённые границами государства напоминали загоны для стад, и те, кто пребывал внутри одного загона, должны были насторожённо (иногда – враждебно) воспринимать находящихся в других – невзирая на частое сходство пород и окрасов. Как к кому из зарубежных соседей надлежит относиться, гражданам доходчиво разъясняли речистые державные идеологи (в соответствии с пожеланиями правящих «заказчиков»). Главная же миссия этих речистых состояла в том, чтобы не позволить подданным усомниться в единстве государственных интересов с народными.*
____________________

*Впрочем, временами интересы государства и населения расходились настолько радикально и очевидно, что втолковать гражданам их неразрывность уже не представлялось возможным. Тогда приверженность подданных собственной державе быстро сменялась холодным равнодушием. Поэтому, например, итальянцы в конце Второй мировой войны не слишком активно препятствовали продвижению войск противника по своей территории – мало кто из них горел желанием лечь костьми за фашистскую диктатуру. А несчастные кампучийцы в 1979 году были до слёз благодарны вьетнамским интервентам - за то, что те разгромили их доморощенных «красных кхмеров» (т.е. их родное полпотовское государство) и тем самым спасли народ Кампучии от лютого геноцида.
____________________

Самыми большими патриотами с незапамятных времён слыли державные владыки. Уж они для своего Отечества были и устроители, и ревнители, и оберегатели... Да были, конечно, как не быть – ведь это самое Отечество принадлежало им всецело, являлось их личным  владением. Кто же, скажите, не стал бы патриотом собственного феода, собственной вотчины, наследственного удела! Правда, когда на отеческий трон волею случая садились их конкуренты, вчерашние «помазанники» сразу становились злейшими врагами родной державы, организаторами интервенций и антигосударственных заговоров. Если удавалось победить и вернуть корону, они опять благополучно переходили в разряд патриотов,  если  нет – патриотами оставались их удачливые соперники. При этом ни нареканий, ни ропота в обществе данное поведение венценосных особ не вызывало – подданные воспринимали его как само собой разумеющееся: для владык общий закон не писан.* А вот простым смертным вменялось в обязанность хранить верность своему государству всегда – независимо от обстоятельств и отношения к ним со стороны самого государства.
____________________

*Кстати, сказанное относится не только к владыкам «голубых кровей», но и к деспотам из плебеев. К примеру, самый известный поборник великорусского патриотизма Иосиф Сталин превратился в пламенного патриота, лишь став авторитарным правителем Советского Союза. До революции же, будучи членом подпольного большевистского руководства, он активно способствовал подрыву и разрушению Российской империи. Вообще, подобная метаморфоза была свойственна многим выскочкам «из грязи в князи».


< … > Всё-таки очень странная штука этот патриотизм. Я, подобно всем моим сверстникам (т.е. родившимся после последней войны), вполне постичь его не в состоянии, но в общем понимаю примерно так: ты, допустим, сидишь в окопе, рядом с тобой – твой соплеменник, вы с ним в одной военной форме. А перед вами – окопы неприятеля, и прямо напротив тебя – чужестранец в другой форме. Твой находящийся рядом соплеменник, как тебе доподлинно известно, мерзавец и сволочь, а враг напротив, возможно, прекрасный человек с массой достоинств. И ты должен защищать и прикрывать мерзавца, потому что форма у вас с ним одинаковая, - и стрелять в достойного человека, потому что гимнастёрка на нём другого покроя. И даже если ты не выстрелишь, этот достойный непременно пальнёт в тебя – по той же самой причине... То есть патриотизм требует безусловно признать, что форма важнее содержания. Причём «форма» в буквальном, физическом смысле – которая цвета хаки.
Маразм какой-то! Чем это отличается от религиозного противостояния Средних веков, когда даже соплеменники оголтело вырезали друг друга из-за различий в ритуалах богослужения? Ведь ничем. Там – из-за разных ритуалов, здесь – из-за разного гражданства... Понятно, что боевая обстановка не позволяет рассуждать, что каждый из стреляющих чувствует себя мстителем за убитых прежде. Но ведь одна из сторон зачем-то начала войну. То есть кто-то начал стрелять  первым – когда мстить было ещё не за кого. Зачем? Потому что приказ получил? К чёрту такой приказ! В любом кровопролитии виноват тот, кто сделал первый  выстрел, - но ты же мог его не делать. И другой мог, и третий, и тридцать третий... Как можно стрелять в тех, кто ещё не стрелял в тебя?! Разве не очевидно, что убивать себе подобных только за их принадлежность к чужому племени – противоестественно?!
Неужели  наши  доблестные  предки  об  этом  не задумывались – ведь мысль сама напрашивается?.. Похоже, не задумывались. Просто выполняли приказы. Просто вторгались в другие страны и начинали стрелять. Потому что гражданский долг того требовал. Потому что руководству виднее. Потому что те, в кого приказано стрелять, - чужие, а значит, худшие. Потому что Родина велела. Родина ведь плохого не прикажет!
Это и есть патриотизм – когда, не задумываясь, выполняешь приказы. Когда не позволяешь себе усомниться в правоте своей страны – даже если она явно не права. Когда обожаешь своё государство без всяких оснований и обоснований – просто так, за то, что оно  своё.  И всё остальное своё обожаешь по той же причине. И себя, любимого, за то же самое.
Вот такой душевной болезнью ещё сорок лет назад страдали все народы Земного шара. Казалось, излечения не предвидится – поскольку больными себя никто не признавал и лечиться не собирался. Уж очень этот недуг был приятный – бодряще-тонизирующий.
Впрочем, у некоторых к данной болезни имелся особый иммунитет. Всегда – даже в самые воинственные времена – находились такие, кто не заражался общей одержимостью и вполне сохранял критический рассудок. Кто-то из русских, например, придумал же блистательно-ехидную поговорку «Своё дерьмо не пахнет»!

< … > Патриотизм как явление зародился естественным  образом – в древнейшую эпоху, когда каждому отдельному племени угрожал целый враждебный мир. Тогда для сообщества соплеменников наличие внутренней связующей идеи диктовалось насущной необходимостью, это было первое условие их совместного выживания. Впоследствии актуальность племенного патриотизма сохранялась в течение многих тысячелетий – в обстановке нестихающей борьбы народов за «место под солнцем». Но уже в Средние века он стал всё чаще проявлять себя как трагический пережиток, препятствующий дальнейшей исторической эволюции.
В течение II тысячелетия в Европе (в том числе в России) происходил многотрудный процесс образования и формирования национальных централизованных государств – путём слияния множества мелких независимых племён, графств, княжеств в единое целое. И повсеместно именно патриотизм граждан означенных графств и княжеств, как мог, противился державному слиянию, посильно вредя общенациональному делу.*
____________________

*Конечно, упорное сопротивление «местных» патриотов процессу централизации можно отчасти оправдать с точки зрения естественного отбора. То есть, когда назревает слияние нескольких мелких земель в единое целое, закономерно встаёт вопрос: какое именно графство или княжество должно стать ядром зарождающегося национального государства? кто из претендентов на роль державного центра более прочих подходит для этой роли? попросту говоря, кто из соперников является самым дееспособным? Вот в ходе «межпатриотической» усобицы (по принципу «каждый за себя») вопрос дееспособности и выясняется – до тех пор, пока не определится бесспорный лидер, коему достанется честь возглавить объединительное движение.
____________________

На рубеже II и III тысячелетий в истории человечества наметился новый этап укрупнения – объединения тогдашних суверенных держав в мощные государственные союзы и конфедерации. Первой обозначила данный этап Европа, создав свой Евросоюз (ЕС). Было ясно, что, рано или поздно, примеру Старого Света последуют другие страны и народы – это было очевидным велением времени.
Конечно, главным препятствием таковому позитивному процессу снова стал патриотизм – на сей раз национальный и государственный. Правда, теперь, в отличие от Средних веков, его противодействие оказалось значительно ослабленным. Во-первых, люди третьего тысячелетия были куда менее пращуров склонны к племенной изоляции. Во-вторых, в условиях постоянно ужесточавшейся международной конкуренции держаться на плаву в одиночку для каждой страны (особенно небольшой) становилось всё труднее. Нарастание же глобальной военной угрозы побуждало правительства соседствующих стран всерьёз задуматься о коллективной безопасности.
Все эти факторы – особенно последний – в конце 20-х годов привели к резкому усилению интеграционных устремлений в разных регионах планеты. Взаимное сближение держав происходило ускоренно, подчас не вполне обоснованно, без должных расчётов и подготовки. Образующиеся союзы, как правило, получались рыхлыми, весьма условными, члены их непрестанно ссорились, каждый тянул одеяло на себя. Промучившись в общей компании несколько месяцев, такие партнёры с облегчением разрывали союзные соглашения и разбегались по своим углам. Определённо, большинству народов ещё надлежало дозреть до того, чтобы возвыситься над собственным эгоизмом. Зато в тех союзах, которым действительно была присуща внутренняя сплочённость, - т.е. в европейском и исламском - узкодержавный патриотизм быстро изживался, а на смену ему приходил своеобразный «союзный» патриотизм. Словом, прогресс в массовом сознании кое-где был уже налицо.
В более или менее отдалённой перспективе вырисовывался следующий этап укрупнения, коему предстояло слить воедино все страны и союзы Земного шара. Но когда таковое единение станет актуальным, какой именно державный блок возглавит мировой объединительный процесс и на каких условиях тот будет осуществляться, в начале 30-х годов XXI века не могли предсказать даже самые смелые политологи. Два сложившихся к тому времени устойчивых многосторонних альянса были столь же взаимно враждебны, как прежде отдельные государства, а набиравший силу «союзный» патриотизм так же рьяно, как государственный, противопоставлял друг другу различные части человечества. Между огромными группами стран стремительно назревало столкновение, дотоле невиданное, - в масштабах целой планеты.

< … > Так возможно ли было избежать Третьей мировой войны? Полагаю, вряд ли. Разве что чисто гипотетически... Рок, конечно, вполне отвратим, если ему воспротивится общая воля большинства людей. Однако подобного чуда отродясь не случалось. Человечество никогда не позволяло рассудку превалировать над эмоциями, не задумывалось о последствиях и не делало выводов из собственной истории. Всякий раз, когда воздух напитывался пьянящим ароматом боевой угрозы, оно вдыхало этот аромат полной грудью и, налив глаза кровью, чеканным шагом направлялось прямиком к пропасти. Слепым его не назовёшь, оно всегда видело, куда шло, - но упрямо продолжало идти. Если путь к пропасти оказывался долгим, человечество шло долго – и всё равно доходило. Притом чем длиннее был этот путь, тем сокрушительнее последующее падение. То есть чем дольше намечавшийся конфликт оттягивался, чем дольше назревал, подобно гнойному фурункулу, тем потом сильнее и болезненнее лопался.*
____________________

*Как я, помнится, говорил выше, длительное накопление негативной энергии в конце концов доводит последнюю до такой концентрации, которая уже не может рассосаться без взрыва. Чем выше концентрация, тем сильнее взрыв – в этом негативная энергия сродни пропану. Вызвать же взрыв, когда он назрел, способна любая мелкая искра – а за оной дело не станет.
Так, 28 июня 1914 года Гаврило Принцип в Сараево застрелил австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда. Инцидент, без сомнения, прискорбный, однако вряд ли сто;ящий четырёхлетней Мировой войны и многих миллионов жертв. Даже в среде самых воинственных шовинистов того времени едва ли кто-то желал столь стремительных и глобальных последствий рокового сараевского покушения. Но от желания людей – в том числе вершителей мировых судеб – после тех злосчастных выстрелов уже мало что зависело. Шаг в пропасть оказался сделан – началось падение. Падение же – штука необратимая, тут думать поздно, остаётся просто лететь вниз, повинуясь естественным законам... Могла ли Австро-Венгрия не воспылать негодованием на сербов за злодейское умерщвление своего наследника престола? Могла ли она не выдвинуть Сербии своего крайне жёсткого ультиматума? Кто на её месте не поступил бы подобным образом – какая держава, сознающая себя великой?! А могли ли сербы принять унизительное требование о допуске австрийской полиции к расследованию на их территории? Разумеется, нет: кто добровольно захочет перестать себя уважать да ещё продемонстрировать отсутствие самоуважения давним врагам и целому свету! Конечно, отвергли. Могла после этого Австро-Венгрия не объявить Сербии войну? А могла ли Россия тотчас не вступиться за братьев-сербов – т.е. пренебречь своим влиянием на Балканах и мировым авторитетом? А Германия могла ли, в свою очередь, не вступиться за братьев-австрийцев? А Франция с Англией могли уклониться от драки, в которую уже ввязалась Россия – их союзница по Антанте? Нет, конечно; все сделали то, что должны были сделать... или даже  не могли не сделать, так вернее. Словом, все участники европейской драмы действовали естественно, и всякий последующий ход в данной партии был неизбежен и тоже естественен, ибо являлся логичным ответом на предыдущий. Вот Гаврило, пожалуй, вполне мог бы не стрелять в эрцгерцога  (его-то точно  никто не вынуждал) – тогда хрупкое равновесие между европейскими военными блоками (что называется, «худой мир») имело шанс сохраняться ещё некоторое время... Впрочем, не прогреми сараевские выстрелы, чуть позже непременно случилась бы иная провокация – возможно, более ничтожная, но не менее роковая. Уж очень все  ждали какой-нибудь провокации. И все к ней готовились, вооружаясь до зубов. И никто не стремился образумиться и образумить других.
____________________

Ситуация перед последней войной не была исключением – всё развивалось по изначальному стандартному сценарию, утверждённому неведомым Режиссёром ещё на заре цивилизации. Человечество двигалось к своему низвержению, то ускоряя шаг, то замедляя, но отнюдь не меняя гибельного курса. Обрыв был отчётливо виден издалека – иногда даже особо близоруким, - однако с тропы никто не свернул и с ноги не сбился. Сотни миллионов людей маниакально стремились к смертельному краю, окриками и пинками взаимно подгоняя друг друга. Что ж, куда стремились, туда и добрались, чтобы затем рухнуть с этого края – всем вместе...
...Оглядываясь в прошлое тысячелетие, хочется сказать спасибо Президенту СССР Михаилу Горбачёву за его «перестройку» - прежде всего за перестройку в сознании огромного количества людей. Не случись этого, выжить и победить в Третьей мировой войне для европейской (в широком смысле!) цивилизации было бы куда проблематичнее. А так за сорок лет Запад и Россия всё же худо-бедно научились если не позитивно сотрудничать, то хотя бы смотреть друг на друга без отвращения.

< … > США после неожиданного распада Советского Союза взнеслись неимоверно. Внезапная победа в «холодной войне» и последующее отсутствие достойных соперников весьма пагубно отразились на их самооценке и мировосприятии. (Напомню: Соединённым Штатам тогда было чуть больше двухсот лет – для государства весьма юный возраст, так называемый «трудный».) На рубеже тысячелетий они своим поведением напоминали мускулистого, самоуверенного хулигана, возомнившего себя владыкой улиц, но при том очень туго соображающего. Им было явно невдомёк, что эпоха великих держав миновала (сменившись эпохой великих союзов), и впредь никакая страна уже не сможет единолично править планетой. Патриотичные руководители Соединённых Штатов ни в какую не желали постичь, что задуманный ими «однополярный» мир – не просто химера, а нелепейший абсурд, противоречащий основным законам мироздания. Ничто на свете не бывает однополярным – как палка не бывает с одним концом. Вся Вселенная изначально устроена на принципе баланса и стремления к таковому. Посему, если в мире, исполненном политическими разногласиями, вдруг пропадает один из полюсов, это означает лишь то, что он вскоре возникнет в другом месте – иначе  не может быть!
Вот и возник – во многом благодаря усилиям тех же самоуверенных американцев. Уж слишком настырно они – на правах полновластных хозяев Земли – загоняли «третий мир» под свой каблук. Данная политика вызывала большое непонимание у самих «подкаблучных» народов, особенно мусульманских – с последними США вообще не слишком церемонились. Раздражение правоверных нарастало десятилетиями, и к концу 20-х годов достигло стадии предельного накала. Недовольство вашингтонским диктатом в странах Полумесяца стало повсеместно плескать через край, проявляясь массовыми демонстрациями, частыми мятежами против прозападных режимов и регулярными разгромами американских посольств.
Дальнейшее развитие событий походило на разгоняющиеся качели. Стремясь во что бы то ни стало сохранить своё колеблющееся владычество, янки максимально «активизировали внешнюю политику» (уж как они это понимали) и принялись с необузданной щедростью рассыпать по разным уголкам исламского мира бомбы, ракеты и морских пехотинцев. Злопамятные арабы и их «идейные братья», будучи пока не в силах адекватно противостоять американской военной машине, отвечали угрозами и кровавыми террористическими актами на вражеской территории (т.е. непосредственно в США и Европе). Разгневанные американцы и их союзники по НАТО, мстя за невинно убиенных сограждан, бомбили арабов ещё активнее. А те, в свою очередь, готовили новые теракты, изнывали от ненависти и исподволь вели между собою трудные, но небезуспешные переговоры об объединении сил против общего супостата.

< … > Запад веками навязывал народам мира своё мировоззрение, свои идеалы и образ мышления, искренне полагая, что духовные ценности Европы пригодны для всех и вся. С одной стороны, это было, несомненно, стремление к нивелированию человечества по западному шаблону, к единообразию всего рода людского, к утверждению универсального общего знаменателя – опять-таки западного – для всех народов и держав. С другой – стремление к сглаживанию и устранению многочисленных противоречий, раздирающих мир на великое множество разноцветных лоскутов. Без упомянутого общего знаменателя не могло идти речи о единой человеческой цивилизации, ибо налицо было одновременное существование сразу нескольких цивилизаций, взаимопониманию между которыми мешало несметное число разделяющих факторов (национальных, религиозных, политических, культурных и т.д.). Влияние последних усугублялось огромным разрывом – подчас эпохальным – между странами и нациями, при коем одни из них жили в современном индустриальном обществе, а другие погрязали в Средневековье или ещё глубже – в каменном веке с присущими оному дикими нравами и родоплеменными отношениями. Конечно, такое разнообразие поощряло любознательность исследователей и просто радовало глаз, но оно же порождало недоверие, неприятие и вражду между людьми – ибо люди всегда боялись и ненавидели других, непохожих на них, именуя этих других чужими. Так что повсеместное внедрение европейского стандарта мышления изначально диктовалось благой целью достижения всеобщего мира и взаимопонимания. А то, что сие внедрение сплошь и рядом бывало принудительным, объяснялось правом сильного – самым бесспорным и незыблемым правом на свете. Будь сильнее Азия – тогда свой стандарт, без сомнения, навязывала бы она... Впрочем, почему «бы»? В прежние времена и такое случалось – когда Азия была на высоте.
Вообще, очень хорошо, что сильнее в конце концов оказалась именно Европа. Азиатские великие завоеватели – Аттила, Чингисхан, Батый, Тамерлан и др. – несли побеждённым странам только смерть и разрушение (чем, собственно, и прославились), ничего иного от них ждать не приходилось. (Исключение – весьма передовые средневековые арабы, которые потом зачем-то быстро деградировали.) Европейские же, как правило, старались позитивно преобразить новообретённые владения – и македоняне, и римляне, и даже беззастенчивые захватчики колониального периода.
Что касается последних, то, при всей их жестокости и алчности, они всё же принесли завоёванным народам и странам гораздо больше пользы, нежели ущерба. Это наглядно доказывает самый, наверно, классический пример  колониализма – двухвековое господство англичан в Индии. Сию сказочную страну, по праву именовавшуюся ценнейшим бриллиантом британской короны, западные «хозяева», как известно, безбожно грабили. Но они же объединили лоскутную Индию под своим скипетром (фактически создали её как единую державу); они удерживали хрупкий, но всё-таки мир между индийскими религиозными конфессиями (столь кроваво лопнувший сразу после ухода англичан); плоды их усилий – и какая-никакая организация индийской экономики, и строительство железных дорог, и выращивание образованного слоя индийского общества. (Хотел бы я посмотреть, как без плохих колонизаторов из Рабиндраната Тагора получился бы великий писатель и нобелевский лауреат!) Наконец, именно англичане повели активную борьбу против абсолютно диких анахронизмов, присущих Индостану, навроде нереально варварского обычая сати. (Жутко представить, но до прихода британцев – и долгое время после прихода – миллионы индусских женщин должны были с самого рождения психологически готовиться к мучительной смерти на погребальном костре супруга! Желавшим избежать данной участи оставалось лишь молить Шиву и Вишну, чтобы те сподобили их умереть раньше мужа.)* Лично я убеждён, что уже одно это вполне оправдывает британскую колонизацию, - даже не перечисляя прочего.
____________________

*Надо отметить, что мусульманские правители Индии тоже пытались бороться с этим бесчеловечным обычаем, но не слишком успешно.
____________________

Повсюду, куда ступил сапог европейского колонизатора, мы наблюдаем усилия последнего к извлечению туземного населения из ветхой дикости (обычно – за уши): это и ликвидация каннибализма в Африке, Америке, Новой Зеландии и т.д., и упразднение кровавых ритуальных жертвоприношений, садистских инициаций, и пресечение бесконечных межплеменных войн (конечно, если враждующие племена находились во владениях одной державы), и упомянутая организация экономики, строительство современных путей сообщения, развитие медицины, образования, приобщение к передовой культуре и многое-многое другое. Да, насаждение цивилизованности производилось принудительно, очень часто – жестоко (это факт, и от него не отвертеться). А без принуждения – что-нибудь получилось бы? Хватило бы одних мирных проповедей, чтобы образумить закоснелых дикарей и направить их к собственному благу? Людоеды, к примеру, добром отказались бы от человечины? Думаю, вряд ли. Скорее, попытались бы съесть самих проповедников. Что, кстати, и происходило довольно регулярно – когда за спиною добродушного миссионера не маячил призрак воина с обнажённым мечом в бестрепетной деснице. Ибо лишь угроза применения карающей силы (часто – не только угроза) смиряла свирепые народы, вынуждала их терпеливо выслушивать чужие нравоучения и неохотно следовать таковым.*
____________________

*Разумеется, далеко не всякие туземцы были свирепыми. Среди самых отсталых народов попадались и вполне миролюбивые, и безобидные, и даже кроткие. Встречались и просто флегматичные: таким «детям природы» можно было проповедовать что угодно и сколько угодно – в них это не вызывало ни насторожённости, ни агрессивности, ни интереса.
____________________

Или надлежало оставить дикарей в их любимой дикости? Пусть себе режут и жрут друг друга ещё тысячу лет, пусть вырывают друг у друга сердца на жертвенных алтарях, пусть сжигают заживо своих женщин и истязают инициациями своих детей – а мы толерантно не станем вмешиваться в чужие обычаи, не станем им насильно препятствовать, дабы не запачкать наших джентльменских ручек?! Что ж, можно было поступить и так. Только – совместимо ли с джентльменством подобное невмешательство?
Конечно, «цивилизаторское» насилие бывало и чрезмерным, и неоправданным, и попросту варварским. А никто и не утверждает, что белые завоеватели – ангелы во плоти! Завоеватели – всегда злодеи, ибо любое завоевание есть зло. (Между прочим, наследники былых «цивилизаторов» отнюдь не отрицали вины своих предков перед туземцами колоний.) Тем не менее, нельзя не признать, что за время христианской глобальной экспансии облик человечества в общем и целом стал гораздо приятнее, хоть и покрылся множеством свежих шрамов.
Короче, как бы там ни было, именно Запад, разросшийся из маленькой Европы, в течение последнего полутысячелетия доминировал на голубой планете. Поэтому именно европейские идеи стали направляющим вектором развития мировой истории и политики. Именно по европейскому образцу старались выглядеть все уважающие себя государства, руководители которых усердно демонстрировали (чаще всего – исключительно напоказ) приверженность прогрессу, конституции, демократии и либерализму. В конце XX - начале XXI века Запад бесспорно являлся организующим центром цивилизованного человечества, своеобразным стержнем мирового сообщества, диктующим (подчас весьма жёстко) окружающим более или менее приличные правила сосуществования. Случалось, правда, что он сам эти правила и нарушал. Что ж, в мире, где решающим аргументом является сила, быть вполне безгрешным нереально – если не желаешь проиграть вчистую. Во всяком случае, Западная цивилизация была единственной, провозгласившей приоритетной целью существования государственности благо гражданина, человека, личности, - в то время как все прочие рассматривали подданного как нечто второстепенное, как статистическую единицу, эдакого муравья, родившегося исключительно ради беззаветной службы муравейнику. Словом, Запад являлся единственной поистине  гуманистической цивилизацией, потому распространение и даже навязывание всему остальному миру европейских идейных ценностей объективно шло означенному миру только на пользу.
Однако каждый народ имел собственные идейные ценности, собственные взгляды и понятия, наконец просто привычки и пристрастия, во многом несхожие с западными. Всякое племя дорожило своими идеалами (в том числе извращёнными), навязывание же чужих воспринимало болезненно и агрессивно. Тем паче что разница во взглядах доходила подчас до взаимоисключения. Как, к примеру, возможно было примирить европейский культ красоты человеческого тела с мусульманской паранджой или чадрой? Да никак. В конце концов либо означенная чадра должна была наглухо прикрыть мраморную наготу Афродиты Милосской, либо самой чадре предстояло оказаться повсеместно сброшенной.
Западная и исламская идеологии не способны были бесконечно уживаться вместе: обе были до крайности амбициозны и бескомпромиссны, обе изначально стремились распространить своё господство на целый мир. Извечное противостояние двух антиподных начал – Европы и Азии – рано или поздно должно было разрешиться подавлением одного и безраздельным воцарением другого – победившего.

< … > Всё яснее предчувствуя грядущее столкновение, каждая из сторон торопливо усиливала собственные позиции. Европейцы с американцами повсеместно наращивали своё военное присутствие и слишком открыто «подпирали» шатающиеся прозападные режимы в странах Полумесяца – что вызывало всё большее негодование мусульман, в том числе в самих прозападных странах. По всей Северной Африке, Ближнему и Среднему Востоку, как грибы после дождя, множились бесчисленные медресе, заливавшие мозги правоверных ядом исламского фундаментализма. В сотнях военных лагерей спешно обучали боевым премудростям будущих воинов Аллаха. Группы фанатичных смертников-шахидов десятками проникали в Европу, используя тамошние мусульманские «анклавы» - Албанию, Боснию и Косово – как перевалочные базы. В Египте, Алжире и Турции то и дело вспыхивали мятежи исламистов, подавлявшиеся правительственными войсками с азиатской жестокостью. Присутствие в армиях этих стран западных инструкторов и их действенное участие в ликвидации мятежей лишь подливали масла в огонь. В далёком Китае несколько раз подряд восставали мусульмане-уйгуры, и всякий раз усмирение их происходило путём массового истребления повстанцев. В Пакистане, уже много лет находившемся в состоянии войны с соседней Индией, политическое влияние исламистов росло как на дрожжах, пока не завершилось их приходом к власти.
Израиль, не выпуская из рук меча в непрестанной борьбе за выживание, из последних сил отражал возраставший натиск обнаглевших арабов. Экономика его фактически прекратила существование; всё жизненно необходимое бесперебойно доставлялось американскими кораблями и транспортами, загромоздившими восточную часть Средиземного моря. Впрочем, наследники Моисея держались бодро и покидать ставшую неуютной Землю Обетованную определённо не намеревались. Героические иудеи вполне привыкли к бесконечной войне – это была их будничная повседневность, всегдашняя обыденность аж с середины прошлого века.

< … > Наконец случилось роковое событие, похоронившее слабые надежды избежать крупного мирового конфликта. Сразу три ближневосточных государства заявили о своём слиянии в единую державу и призвали мусульман всей планеты забыть вековые разногласия и объединиться во имя торжества ислама «от Ледовитого океана до Антарктиды». Это произошло настолько неожиданно, что обычно самоуверенные западные политологи несколько дней подряд не могли дать общественности каких-либо более-менее внятных комментариев. До того они десятилетиями уверяли сограждан и руководства своих стран в непреодолимой разобщённости мусульманского мира. Тот был действительно разобщён, однако как у отдельных людей, так и у целых народов всегда хорошо получалось мириться против общего врага. И на сей раз самые давние и глубокие «межарабские» противоречия, неприятные исторические воспоминания и обиды прошлых лет были успешно забыты ради ненависти к «неверному» Западу.
Резонанс оказался оглушительным. Тотчас вспыхнувшие «исламские революции» смели прозападные правительства в Египте и Алжире, и обе североафриканские державы выразили горячее желание воссоединиться с братьями по вере. По всему мусульманскому миру оргастической судорогой прокатилась волна энтузиазма и ликования. Массовые демонстрации правоверных сутками напролёт осаждали дворцы своих владык, громогласно требуя немедленно откликнуться на призыв ближневосточных единоверцев. Сунниты и шииты со слезами на глазах братались прямо на улицах. Последователи Магомета всерьёз решили, что настал их долгожданный звёздный час.
Новорожденное геополитическое образование, столицей которого стал легендарный Багдад, нарекли «Всемирным Халифатом». В самом названии присутствовала откровенная провокация: создатели исламской империи и не помышляли скрывать своих вселенских притязаний. Удивительно, но структура Халифата (в отличие от «классических» средневековых халифатов) несла в себе черты конфедерации и строилась по демократическому принципу: всякое влившееся в него государство получало статус провинции с очень широкой автономией и сохранением прежнего политического устройства и внутреннего управления. Каждая такая страна-провинция направляла в Совет Мудрейших – правительство Халифата – своего представителя и при желании в следующем году могла его заменить либо подтвердить его полномочия ещё на год. Совет Мудрейших (состоящий, как следует, из представителей стран-провинций) ежегодно из своей среды избирал очередного халифа. Таким образом, пропагандистские речи о «братстве всех мусульман» оказались вовсе не пустым звуком: ни одна из стран, вошедших в Халифат, не могла претендовать на какую-либо особую роль, и равноправие всех народов внутри единой державы реально соблюдалось.
Также Багдадом было провозглашено равенство всех мусульманских течений. Тем самым Халифат возвестил о преодолении почти 1400-летнего раскола в рядах приверженцев учения Пророка. Правоверные всех стран с восторгом приветствовали инициативу восстановления конфессионального единства - вдруг оказалось, что древние идейные разногласия не являются достаточной причиной для вечной вражды между единоверцами. Тем самым исламский мир продемонстрировал мощную волю к воссоединению и на духовном уровне, что вызвало по всему остальному миру немалое нервическое содрогание.
Не на шутку встревоженный Запад отреагировал на внезапную угрозу резким усилением военного давления на арабов. По самым мелким – порой надуманным – поводам производились интенсивные бомбардировки разных исламских территорий, а наземные силы НАТО неоднократно вторгались в пределы Полумесяца. Правда, результат всякий раз оказывался обратным задуманному: стремление мусульман к объединению только возрастало, Всемирный Халифат принимал в своё лоно всё новых членов, а натовские десанты всё чаще получали кровавый отпор и убирались прочь, несолоно хлебавши. В свою очередь арабы ещё увеличивали натиск на Израиль («форпост Западного мира» на Ближнем Востоке был у них как бельмо на глазу) и активизировали теракты и диверсии в Европе и Северной Америке. Данный период нараставшего противоборства между мировыми цивилизациями, постоянно углублявшегося и расширявшегося, обозначен в истории как «Перманентная война».
В то время оказались воскрешены и востребованы многие ветхие термины эпохи Средневековья. Западные СМИ ввели в устойчивый оборот полузабытые прозвища врагов  христианства: «мавры», «сарацины», «измаилиты»,  «агаряне», «магометане», - а на страницах российских периодических изданий несколько раз мелькнул (да так и не прижился) дремучий архаизм «поганые». Арабы в долгу не остались, привычно заклеймив иноверцев презрительными кличками «кяфиров» («неверных»), «свиноедов», а то и просто «нечестивых собак». Обе стороны взахлёб вопили о приближении «последнего крестового похода» - правда, с противоположными интонациями: отношение к крестоносцам западных христиан и мусульман, мягко говоря, не совпадало.

< … > С началом «Перманентной войны» практически сразу сошла на нет одна из основных характеристик тогдашней мировой цивилизации – смешанность и взаимопроникновение её составляющих. Крайне резко и контрастно обозначились три основных части вновьсложившегося миропорядка: обособленные друг от друга христианские и мусульманские страны и пёстрая совокупность так называемых «третьих» (по счастью для последних, к противостоящим сторонам не относящихся)*.
____________________

*К этим «третьим» следует отнести, помимо прочих, Россию, Белоруссию и мусульманские страны, некогда входившие в состав СССР. Перечисленные государства придерживались в отношении христианско-исламского противостояния нейтральной позиции.
____________________

В течение нескольких месяцев произошёл почти поголовный исход христианского населения из Халифата и симпатизировавших оному стран Полумесяца, а во встречном направлении хлынул поток исламских переселенцев из Европы. Многие мусульманские эмигранты отнюдь не стремились покидать насиженных мест, но власти и население европейских государств практически выдавливали их наружу, надеясь таким образом пресечь разбушевавшийся терроризм и предотвратить появление в пределах ЕС многочисленной «пятой колонны». В «родных пустынях» исламского мира возвращавшихся «блудных братьев» встречали хмуро. Дабы доказать, что буржуазная зараза их не вконец испортила, мужчинам-«возвращенцам» приходилось сразу вступать в ряды «моджахедов» и проходить курсы боевой подготовки в военных лагерях. Их женщины со вздохом закрывали лица чадрами, а дети ускоренно штудировали Коран.
Внутриевропейские исламские «анклавы» - Албания, Косово и Босния, - дружно обвиняемые в пособничестве единоверцам-террористам, из кожи вон лезли, доказывая свою преданность Западу и НАТО. Однако их клятвы и заверения в расчёт не принимались, ибо теракты и диверсии продолжались по всей Европе. В конце концов три крохотные мусульманские «заплатки» на Европейском континенте были наглухо блокированы войсками Североатлантического альянса по линии их границ и оказались в полной изоляции. Унизительное положение изгоев и начавшиеся ввиду блокады экономические проблемы здорово обидели население этих стран и перенастроили его отнюдь не в пользу христианских соседей. То есть - в который раз - слишком импульсивные действия Запада привели к результату, обратному поставленной цели: уповая добиться собственной безопасности, европейцы своими руками создали у себя в тылу пресловутую «пятую колонну». И таковая теперь состояла уже не из ничтожного процента сочувствующих Халифату европейских мусульман, а как-никак из целых трёх государств, хоть маленьких, но очень опасных.

< … > К 2033-му году Всемирный Халифат собрал под своё драконье крыло почти все исламские государства – исключая блокированные европейские «анклавы», страны Средней Азии и слишком отдалённые Индонезию, Малайзию и Бангладеш. Геополитическое противостояние мировых альянсов с каждым месяцем обострялось, становясь неразрешимым. В связи с этим Западу пришлось поставить на повестку дня вопрос о всеобъемлющем переходе своего народного хозяйства на альтернативные нефтепродуктам энергоносители. До того, как уже упоминалось, данный переход не осуществлялся прежде всего из опасений нарушения политического баланса на Ближнем Востоке, т.е. из нежелания озлобить арабов и спровоцировать их взаимное сближение. Теперь, когда объединение правоверных стало фактом, от жёсткой привязки развитых экономик к ближневосточной нефти решено было избавиться.
Постепенный отказ от «традиционного топлива» должен был занять несколько лет. На этот период американцами были расконсервированы многие дотоле «резервные» нефтяные месторождения на своей территории. Западные страны предельно активизировали арктическую добычу «чёрного золота». Кроме того, ими возлагались надежды на российский нефтеэкспорт.
Перед Халифатом воочию встала перспектива через несколько лет оказаться на грани экономической катастрофы и, как следствие, неизбежной утраты независимости от проклятого Запада. Проблема настоятельно требовала скорейшего решения, покуда жестокий кризис ещё не обрушился на головы правоверных... Полагаю, именно данное обстоятельство окончательно выявило неотвратимость Большой Войны, подвернувшийся же чуть позже непосредственный повод лишь сыграл роль искры, попавшей в давно открытую пороховую бочку.
Подготовка к мировому столкновению из торопливой перешла в лихорадочную. Государства и альянсы государств ужесточали режимы въездов и выездов, стягивали войска к границам и ощетинивались оружием. По всей планете политики и военные без устали просчитывали и пересчитывали реальный и перспективный расклад сил, возможный ход будущих боевых действий и их вероятные последствия. Руководства западных стран, педантично планируя грядущее выяснение отношений с «маврами», неустанно повышали боеспособность натовских армий и постепенно сворачивали либеральные принципы и правовые нормы в плотную трубочку – до лучших времён.
В других странах означенный процесс «сворачивания в трубочку», разумеется, проходил куда быстрее и решительнее. Собственно, там и процесса-то никакого не наблюдалось – просто все статьи конституций и параграфы законов органично заменялись указами и злободневными распоряжениями властей. Это было вполне естественно: когда визжат горластые валькирии, Право обычно лишается слова. Ставшая неуместной демократия почти отовсюду оказалась изгнанной, а в Северной Америке, Европе и Австралии – глубоко отступила.

< … > Российские мусульмане, в отличие от единоверцев по всему миру, вели себя чинно, открыто бунтовать не пытались и зелёным знаменем Пророка на площадях не размахивали. Дело в том, что татарам, башкирам и кавказцам было по большому счёту наплевать на идею тотальной исламизации человечества. Суровые догмы Корана не являлись для них основой мировоззрения – национальные обычаи и традиции были в их глазах гораздо важнее. Так что если в России временами возникала какая-то буза на религиозной почве, это служило просто признаком общей слабости государства и неспособности правителя крепко держать бразды. О нынешнем же Президенте сказать такого было невозможно. Посему, в то время как целый мир всё глубже погружался в пучину великой конфронтации, в Российской Федерации (по крайней мере сравнительно с соседями по материку) царили спокойствие и невозмутимость, а муллы каждодневно призывали правоверных не внимать лживым проповедям слуг шайтана – исламских фундаменталистов.
Однако слуги шайтана исподволь орудовали и в России, подпольно ведя среди мусульман свою агитацию, расклеивая на видных местах листовки с воинственными лозунгами, распространяя пропагандистскую литературу и умудряясь даже вербовать нестойких на голову юношей в ряды моджахедов Всемирного Халифата. Кроме того, было очень неспокойно в традиционной зоне российских интересов – Казахстане и Средней Азии. Там доморощенные исламисты (при помощи извне) весьма активно поднимали головы, а дружественные России режимы сохраняли контроль над собственными территориями лишь благодаря военной поддержке северной соседки.
Вообще, вся сложившаяся на тот момент международная ситуация требовала решительных мер по обеспечению максимальной безопасности Российской Федерации. Поэтому в начале 2034 года Госдума РФ настоятельно рекомендовала главе государства ввести в стране прямое президентское правление. Пересветов пару дней поколебался насчёт необходимости данного шага, но в конце концов согласился с доводами парламентариев и принял на себя всю полноту власти и ответственности.

< … > Накануне грозных испытаний требовалось обезвредить давнюю внутреннюю язву, разъедавшую российский общественный организм, то есть покончить с невероятно живучей организованной преступностью. Борьба с ней довольно успешно велась уже полтора года, но сейчас возникла острая необходимость раздавить гадину окончательно. Прежних правовых норм для выполнения данной задачи было явно недостаточно, потому указом Президента полномочия правоохранительных органов оказались значительно расширены. Гражданским свободам пришлось потесниться. (Впрочем, пересветовские стражи порядка столь разительно отличались от «допересветовских», что никто по этому поводу не возроптал – даже бдительная отечественная пресса.) В целях повышения эффективности следствия по всей стране началось широкое официальное использование детектора лжи (так называемого «полиграфа») – гораздо более совершенного, чем детекторы XX века, показания которых оказывались неверными в большом проценте случаев. Новый аппарат был гораздо точнее и объективнее предшествующих, и в сыскной работе стал весьма ощутимым подспорьем. (Хотя, конечно, куда ему до нынешнего...)
Раскрываемость преступлений резко увеличилась. Места заключения обильно заполнились бандитами, ворами и мошенниками всех мастей. Успехи МВД и прокуратуры были впечатляющими: судя по их докладам, преступный мир за несколько недель потерял арестованными около половины своего «личного состава». Однако внушительные цифры статистических сводок отнюдь не свидетельствовали о некоем победном переломе, ибо абсолютно нерешённой оставалась основная проблема борьбы с криминалом, свойственная вообще всем государствам, питавшим почтение к букве закона, - недосягаемость для последнего главных организаторов преступного сообщества. Как правило, в когти следствия попадалась мелкая криминальная шушера; дотянуться до «крёстных отцов» отечественной мафии правосудие было не в состоянии. Дело в том, что оные «отцы» непосредственного участия в совершении противозаконных действий не принимали, распоряжения своим подчинённым исполнителям отдавали не напрямую, а через посредников, и всё больше прозрачными намёками, «кодовыми» фразами, кои к делу, понятно, не пришьёшь. Ситуация была удручающая: преступных «тузов» часто знали в лицо и по имени-отчеству не только сотрудники Органов, но и многочисленные граждане, не имеющие отношения к миру криминала; об их («тузов») делах и делишках вовсю трубили средства массовой информации; кропотливые следователи годами висели у них «на хвосте», а вот задержать не могли – не за что. Неуязвимые мафиозные боссы, ухмыляясь, процветали себе на глазах у «охотников» да ещё регулярно судились с журналистами за «клевету на своё честное имя». Толпами теряя отправлявшихся по тюрьмам «шестёрок» и «быков», они мгновенно набирали новых. При сохранении такого положения любая активизация борьбы с преступностью выглядела изначально бесперспективной.
Покуда правительство ломало головы над решением данного ребуса, по всей Европе вдруг пронзительно заголосили господа политики, дружно обвиняя российского Президента в циничном попрании естественных гражданских прав. К тому времени, как уже говорилось, сам Запад отнюдь не выглядел образцом демократии, и оснований для подобных обвинений у него, в общем-то, не было. Просто в последнее время Россия, стремительно поднявшаяся под руководством Ильи Никитича, что-то совсем вышла из-под западного влияния, и требовалось срочно поставить её на место. Кроме того, вышеозначенные европейские политики, кажется, банально ревновали к популярности «чужого» Пересветова в их собственных странах. Так что подвернувшийся повод для сокрушения авторитета «русского Аристида» решено было использовать по максимуму. С умелой подачи опытных конструкторов общественного мнения (так называемых «политтехнологов») пресса Старого Света принялась жестоко критиковать «авторитарный режим мистера Пересветофф». Кампания быстро набрала обороты, и к концу её первой недели почти все европейские СМИ с прискорбием констатировали очевидность нравственной деградации российского лидера, ещё недавно казавшегося таким симпатичным и демократичным.
Илья Никитич воспринимал эти массированные нападки со стороны передового мира весьма болезненно, хоть старался не подавать виду. На участившихся брифингах он убеждал иностранных журналистов в беспочвенности и надуманности подобных обвинений; приглашал зарубежных представителей к наблюдению за деятельностью российских правоохранительных органов; клялся, что лично контролирует все государственные службы, что борьба ведётся именно против преступности, а не оппозиции, что законопослушные граждане от введения чрезвычайных мер не пострадают... Всё было напрасно. Воспринимать доводы Пересветова европейские щелкопёры не желали. Залпы по нему в «прогрессивной» прессе слились в сплошную канонаду; газетная анафема на глазах превращалась в обструкцию. Как и следовало ожидать, почин европейских соратников поддержали североамериканские СМИ. Несколько припозднившись поначалу, они включились в «антипересветовскую» кампанию с двойным азартом и, по обыкновению своему, довели её до уровня оголтелой травли. Ловко дирижируя сим слаженным хором, западные радикалы извлекли из древних запасников пыльное пугало русской «империи зла» и выставили оное на обозрение ошарашенных сограждан.
А в самой России «родная» отечественная пресса гневно обрушилась на вконец подавленного Пересветова, пеняя ему за то, что он оправдывается перед обнаглевшим Западом и тем унижает собственную страну. Парировать таковые упрёки было действительно нечем, и отовсюду искусанный Президент день ото дня мрачнел, наливаясь желчным раздражением.
Развязка последовала вскоре и оказалась весьма театральной. Явившись на последний предвоенный саммит Совета Европы в Страсбурге, российский Президент выступил с крайне эмоциональной речью, в которой напомнил европейцам историю, осудил их «извечный эгоизм» и «чёрную неблагодарность» по отношению к России, а под конец пребольно уязвил их самолюбие, укорив Старый Свет (надо признать, не вполне справедливо) в заискивании перед США.
«Ваша культура, ваша демократия, ваши сытость и процветание щедро оплачены восточнославянской кровью, - сказал Пересветов. – За спинами наших предков, как за живым щитом, развивалась ваша наука, строились ваши дворцы и университеты, создавали свои шедевры творцы вашего Ренессанса. За ваше европейское преуспевание мы рассчитались нашими долгими страданиями, нашей вечной отсталостью и нашим одичанием – горькими плодами тысячелетней борьбы России с хищной Азией. И пролетарская революция в прошлом веке миновала вас только потому, что случилась у нас, тем самым дав вам возможность одуматься (глядя на нас, несчастных) и избежать подобного разрушительного эксперимента. Хотя зародилась коммунистическая идеология именно у вас в Европе, не забыли?! По-моему, с вашей стороны было бы справедливо испытать собственное изобретение в первую очередь на себе самих!
Итак, покуда россияне захлёбывались кровью, слезами и по;том, ограждая христианский мир от нашествий Великой Степи и принимая на себя чуму большевизма, Европа успешно прогрессировала, закладывая основы своего нынешнего благополучия. А что мы от вас веками получали взамен? Лишь откровенное презрение, плевки в лицо да удары в спину. Из России – вашей всегдашней защитницы и спасительницы – вы вылепили жуткий образ лютого чудовища, дикой орды, мирового злодея. Вы предпочитаете лебезить перед Соединёнными Штатами, считая Дядю Сэма более надёжным союзником. Что ж, это ваше право. Мы, в отличие от вас, уважаем чужой суверенитет, посему не стремимся навязывать кому-либо свою дружбу. Раз вы полагаете, что Россия вам не нужна даже в роли щита, можете всецело уповать на американское покровительство. Только учтите: если возникнет роковая для Европы ситуация, американцы вряд ли станут ради вас жертвовать своими драгоценными жизнями. Они отнюдь не столь простодушны, у них есть собственный континент, и наплевать им на вашу Сорбонну, ваш Акрополь и ваш Колизей! Впрочем, не буду пророчествовать. Вы твёрдо уверены в неуязвимости Европы - дай бог, чтобы ваша уверенность оправдалась. Живите как вам удобно. А мы станем жить как удобно нам. Мы слишком долго в одиночку несли общую ношу, слишком часто подставляли свою грудь под предназначенные вам стрелы и пули. Нам тоже давно пора подумать о себе. Поэтому отныне мы будем делать лишь то, что в наших интересах, и не станем ни оглядываться на вас, ни тем паче советоваться с вами. Мы ясно видим, что успехи России вам – поперёк горла. То, что выгодно нам, - наше могущество, наша независимость, наша сегодняшняя политическая стабильность – у вас вызывает досаду. Вы убеждены, что общего блага у России и Европы быть не может. Ладно, обойдёмся без вашего партнёрства – мы вполне самодостаточны. Впредь грубые скифские варвары не станут напрашиваться за ваш круглый стол. А вы, благородные потомки римлян и крестоносцев, продолжайте и дальше пресмыкаться перед заокеанским поводырём... или, вернее, хозяином!»   
Эффект от сей филиппики был поистине взрывной. Представители всех частей Старого Света как один поднялись на дыбы. Общий вердикт последовал незамедлительно: членство Российской Федерации в Совете Европы приостанавливалось на неопределённый срок – пока зарвавшаяся Россия не одумается и не принесёт надлежащих извинений, желательно с покаянной свечкой в руках. Пересветов же, покинув заседание, напоследок нагрубил от души. Облепившим его на выходе репортёрам он кратко заявил:
«Я обращаюсь к народам Европы. Господа! Ваши политические руководители слепы и неразумны. Они не ведают, что творят. Очень скоро настанут времена глобальных испытаний, когда гордому Западу придётся обращаться к России за помощью, - вот тогда окажутся очевидны и результат нынешнего решения Совета Европы, и уровень интеллекта ведущих западных политиков!»
...Илья Никитич как в воду глядел. У европейских коллег русского Президента действительно очень скоро появится возможность убедиться в точности его прогнозов. И в собственной глупости.
Нет, в самом деле, выбрали же время для пустых претензий!..

< … > В очередной раз западные «Талейраны» добились вовсе не того, на что рассчитывали. Отлучение от Европы вместо всенародного уныния вызвало в России буйное негодование и исполинскую волну патриотизма. Бесчисленные акции в поддержку Пересветова захлестнули огромную державу от края до края, ввергнув население в состояние повального экстаза. В течение трёх дней необозримые толпы осаждали европейские посольства и представительства, залепив их стены десятками тысяч расплющенных яиц и овощей. По всем без исключения городам и весям Российской Федерации гневные оравы содрали и сбили вывески и указатели с латинскими буквами (включая дорожные знаки «STOP»). Впрочем, внемля призыву обожаемого Ильи Никитича, сим и ограничились – физически ни один иностранец не пострадал.
А на пятый день «интердикта» Госдума РФ единогласно упразднила нерусский титул «Президент» и официально нарекла отечественного лидера по-родному – «Государем». Так будущий мировой владыка обрёл своё ёмкое звание, исчерпывающе выражающее божественную суть и величие его власти.

< … > Раздражение Пересветова на Европу, обвинившую его в попрании гражданских прав, отнюдь не сразу улеглось в его душе. Проводимая им внутренняя политика после страсбургского скандала обрела формы резко-радикальные. Если прежде Илья Никитич своими действиями напоминал горделивый крейсер, красиво идущий по чётко заданному курсу, то теперь он просто бросился напролом – как ледокол.
Пожелав – отчасти в пику надменному Западу – решить проблему организованной преступности одним хлопком, Пересветов от своего имени направил «генералам» отечественного криминала настоятельное приглашение на встречу с ним. Каждому из адресатов гарантировалась полная неприкосновенность до завершения визита. Слову Ильи Никитича доверяли всецело, и ослушаться тоже боялись. Все приглашённые явились вовремя и расселись в конференц-зале, тревожно косясь на нацеленные отовсюду телекамеры (ибо Государь распорядился о трансляции встречи по телевидению). Надо отметить, что среди данной братии были и видные бизнесмены, и политики «высокого полёта», бывшие «заслуженные» работники силовых структур, известные юристы и прочие «уважаемые люди». Не вполне представляя, для чего их собрали вместе, лидеры преступного сообщества чувствовали себя в компании друг друга весьма неуютно.
Пунктуально появившегося главу государства криминальные лидеры встретили вставанием и бурными овациями. Илья Никитич сразу взошёл на трибуну, сухо поблагодарил собравшихся за явку по приглашению и без лишних прелюдий и обиняков сказал:
«Господа первые лица российской мафии! Как вы помните, полтора года назад, в октябре 32-го, я объявил войну преступности и до сих пор вёл её по правилам, принятым во всяком правовом государстве. Однако в конце концов и мне довелось с сожалением убедиться, что только правовыми методами с вами не совладать: вы для закона поистине неуязвимы. Посему теперь, когда после разрыва с Советом Европы руки мои оказались развязаны, я объявляю вам новую войну – на сей раз самую настоящую, имеющую целью физическое уничтожение несдающегося противника. Надеюсь, все хорошо расслышали? Для тугих на ухо и особо непонятливых повторяю: речь идёт о физическом уничтожении – в абсолютно буквальном смысле.
Прямо сейчас каждый из вас будет препровождён в аэропорт или на вокзал и немедленно доставлен по месту постоянного проживания, где в течение суток должен будет добровольно сдаться правоохранительным органам и дать подробный отчёт о своих преступных деяниях. Касательно последних – лукавить не советую: практически обо всей вашей деятельности органы правопорядка прекрасно осведомлены. Настоятельно рекомендую проявить предельную откровенность перед следствием, ибо лишь в таковом случае государство сможет позволить себе снисходительность по отношению к вам. Это – для тех, кто желает, чтобы их судили в соответствии с принятым в Российской Федерации уголовным законодательством.
Для тех же, кто проигнорирует  данное  предложение, –  а таких, полагаю, среди присутствующих окажется большинство, - спустя 24 часа с момента прибытия в их населённые пункты последует объявление вне закона и незамедлительная ликвидация. Предупреждаю: данная акция проводится спецслужбами, вы находитесь под постоянным наблюдением, все ваши контакты контролируются, все перемещения отслеживаются. Даже в течение предоставленных вам суток любая попытка кого-то из вас скрыться или устранить следы ранее совершённых преступлений будет означать в отношении него автоматическое вступление в силу приказа об уничтожении. Так что постарайтесь проявить несвойственную вам мудрость и обойтись без рискованных фокусов.
Конечно, следуя правилам военной стратегии, нельзя предупреждать противника о предстоящем ударе. С данной точки зрения, я поступаю сейчас крайне нелогично. Однако мне не хотелось бы упрекать себя в том, что я не дал вам последнего шанса на раскаяние. Для того я и собрал вас здесь, и объяснил ситуацию лично, чтобы никто потом не смел обвинить меня в каком-либо коварстве – в том числе по отношению к вам. Желаю всем присутствующим сделать из сказанного самые верные выводы. От себя добавлю, что за свои действия готов нести любую ответственность – по истечении срока моих полномочий. Ради блага Отечества пойду хоть на плаху – но только после вас. Благодарю за внимание».
И среди более чем гробового молчания Государь удалился. А ошарашенные «крёстные отцы» в сопровождении сумрачных людей в штатском – по паре на каждого – отправились к родным пенатам.

< … > Мудрость, к которой Государь призывал главных преступников, проявили весьма немногие из них. Лишь несколько самых пожилых и рассудительных вожаков криминала, восприняв зловещие обещания Пересветова надлежащим образом, явились с повинной в отделения милиции, дабы скоротать остаток жизни за решёткой. Правда, явиться-то явились, а признаваться по многим «эпизодам» не спешили, так что следователям довелось с ними изрядно повозиться. Впрочем, с такими «сознательными» обходились в полном соответствии с законом, и их дорогостоящие адвокаты частенько сводили на нет самые серьёзные обвинения. Словом, вряд ли кто-то из этих добровольно сдавшихся впоследствии пожалел о своём решении: тюрьма для них была почти как дом родной, во всяком случае куда предпочтительнее могилы.
Однако большинство «крёстных отцов», как и ожидалось, решило использовать предоставленные им сутки, чтобы попытаться улизнуть и «залечь на дно». Но Пересветов не зря предупреждал о контроле за каждым их шагом – потому что не улизнул никто. К исходу вторых суток после встречи с Государем на воле не осталось в живых ни единого из мафиозных «боссов». Специальные ликвидационные команды отстреляли их совершенно открыто – средь бела дня, прямо на улицах, на дорогах, в помещениях, офисах, то есть где только довелось застать после получения соответствующего приказа. Никого не уберегли ни многочисленная охрана, ни высокое социальное положение, ни какой-либо официальный статус. Теперь и Россия, шокированная не менее Европы, испуганно затаила дыхание.
По завершении охоты на «боссов» отечественные СМИ распространили новое заявление Государя, в котором тот выразил удовлетворение успешным проведением операции, а затем объявил о её «естественном продолжении». Всем членам преступных группировок, а также «самостоятельным» бандитам, находившимся в розыске, Пересветов предложил те же условия, что и «крёстным отцам»: явку с повинной (правда, на сей раз в течение  двух суток), чистосердечное раскаяние и активную помощь следствию. В противном случае их ожидала судьба почивших в бозе криминальных вожаков.
Данное предложение встретило уже гораздо большее понимание. Основная масса российской «братвы» среднего и мелкого пошиба, распрощавшись с родными и близкими, прихватив с собою тёплые носки и зубные щётки, с покаянным видом пошла сдаваться. Наиболее же свободолюбивые бросились врассыпную кто куда, и на таковых началась правильная облава с привлечением воинских подразделений. (Хотя понятие «облава» в данном случае вряд ли уместно – ведь живьём беглецов никто не брал, невзирая на поднятые руки...)
Старинная практика объявления вне закона была восстановлена в полной мере. Правительственные газеты и интернет-сайты педантично публиковали списки всех назначенных на отстрел заочных смертников, которые правозащитники сразу окрестили «проскрипционными». Правда, попытки последних обнаружить в этих списках хоть одно лицо, неугодное режиму в политическом отношении, успехом не увенчались. Граждане, не причастные напрямую к мафиозным структурам и совершению тяжких преступлений, во время всей «ликвидационной» кампании не только не пострадали от каких-либо незаконных действий властей и Органов, но и не испытали с их стороны ни ущемлений, ни особых неудобств. Мелких воришек, мелких мошенников, мелких хулиганов и им подобных, то есть тех, кто не относился к разряду опасных преступников, данная кампания также не коснулась.
Отойдя от первичного шока, страна тревожно зашушукалась. Умудрённые историческим опытом россияне пробовали угадать, ограничится Государь уничтожением мафии или следом за бандитами настанет очередь отправиться к праотцам кому-то ещё. Большинство населения, упрямо веруя в непоколебимую порядочность Ильи Никитича, убеждало себя и сомневающихся в том, что никаких политических репрессий не намечается. Некоторые видные личности – известные писатели, академики, общественные деятели – начали протестующее попискивать (правда, всё больше в узком кругу). Либеральная интеллигенция сравнивала возрождённое объявление вне закона, как сказано выше, с античными проскрипциями, а самого Пересветова – с римским диктатором Суллой, широко таковые применявшим. Что ж, параллель действительно была очевидна. Только, в отличие от Суллы, Илья Никитич подверг истреблению отнюдь не идейных противников.
Пресса (которой, кстати, никто по-прежнему рта не затыкал) угрюмо молчала. Лишь одна мелкая столичная газетёнка с красноречивым названием «Камикадзе» ко всеобщему ужасу опубликовала статью «Новая «Большая Чистка»?» - в коей весьма осторожно напомнила читателям о временах несветлой памяти генсека Иосифа Сталина.
Понятно, что Государь со статьёй ознакомился, - ибо счёл своим долгом отреагировать. Лично посетив редакцию «Камикадзе», Илья Никитич осчастливил скромных газетчиков эксклюзивным интервью, где довольно подробно высказался по затронутой теме:
«Человеческому мировоззрению присущи два определяющих начала – добро и зло. Данная дилемма вечна, она требует от всякой личности постоянного выбора между первым и вторым. Промежуточное состояние здесь невозможно, поскольку речь идёт о вещах взаимоисключающих. И не просто взаимоисключающих, а – взаимонеприемлющих! Поэтому, если человек становится на сторону добра, он должен научиться ненавидеть зло, а не только скорбеть по поводу существования оного... Кстати, упомянутого вами Сталина осуждают ведь не за сам факт репрессий, даже не за их размах, а за то, что репрессировал он  не тех, кого следовало. Правда, и «тем» от его «щедрот» изрядно перепало. В период «ежовщины», к примеру, уголовников было казнено едва ли меньше, чем «врагов народа». Но кто-нибудь когда-нибудь упрекнул Иосифа Виссарионовича за массовые расстрелы бандитов? Нигде такого не встречали? Вот и я не припомню.
Вопрос корреспондента газеты: Значит, вы полагаете, что государство при помощи террора способно решать наболевшие проблемы?
Ответ: Безусловно. Мировая история полна примерами, по которым видно, что чётко направленный государственный террор всегда достигал поставленной перед ним цели. Подчёркиваю – всегда: и в Древнем Риме, и в якобинской Франции, и в Советском Союзе, и вообще повсюду. Другое дело, что цели перед государственным террором обычно ставились отнюдь не благородные... Впрочем, бывали приятные исключения. Скажем, в Бразилии в 60-х годах прошлого века военная хунта прямым террором искоренила организованную преступность. Ещё раньше небезызвестному Муссолини подобным образом удалось обуздать итальянскую мафию. И наши большевики после гражданской войны весьма успешно совладали с бандитизмом. И те же римляне две тысячи лет назад сумели уничтожить оголтелое пиратство в Средиземном море...
Вопрос: То есть – цель оправдывает средства?
Ответ: Врачам иногда приходится причинять пациентам боль – именно ради последующего избавления от боли. Цель проводимой сейчас жестокой акции состоит как раз в том, чтобы сделать наше общество менее жестоким, дать ему возможность стать добрее и гуманнее. К сожалению, без нейтрализации озверелого отребья такая возможность совершенно исключена.
Вопрос: Илья Никитич, вы уверены в том, что данная акция не затронет законопослушных граждан? Как говорится, лес рубят – щепки летят...
Ответ: Лес нужно не рубить, а аккуратно спиливать, чтобы щепок не было вовсе. Ни единый достойный человек при проведении акции пострадать не должен – это я держу под своим личным контролем. Пользуясь случаем, хочу обратиться ко всем средствам массовой информации: если у вас появятся сведения о каких-либо нарушениях прав и неприкосновенности честных граждан, прошу реагировать немедленно и активно, широко оповещая о случившемся общественность, органы власти и меня самого (как видите, я тоже регулярно читаю прессу). Уверяю вас, всякое подобное безобразие будет пресечено с максимальной суровостью – ибо мне, курирующему всю акцию, придётся воспринять таковое как личное оскорбление и попытку скомпрометировать меня в глазах соотечественников».
В конце концов все остались довольны. Газетёнка «Камикадзе» неслыханно увеличила свой тираж, разом переплюнув ведущие периодические издания. Пессимистически настроенные граждане с удовлетворением ознакомились с заверениями Государя в чистоте его помыслов. А общество в целом избавилось-таки от организованной преступности. Где-то через пару недель после начала масштабного «исправления горбатых» Пересветов по телевидению оповестил соотечественников об окончательном завершении репрессивной кампании и восстановлении законности в полном объёме на всей территории Российской Федерации. Очищенная от бандитов страна уже привычно пропела хвалу поистине божественному Лидеру и погрузилась в отрадное ощущение безопасности и покоя, словно в расслабляющую ванну с розовым маслом.
...Да, с таким Государем можно было ни о чём не волноваться. В сущности, он уже тогда ничем не уступал ветхозаветному Иегове: из его щедрых рук признательное племя россиян получало все земные блага – и покровительство, и защиту, и справедливость, и манну небесную...


< … > Западные политики до хрипа вопили о тотальном беззаконии в России, о царящей там атмосфере террора и всеобщего ужаса, об «эскадронах смерти», рыскающих по бескрайним скифским просторам в поисках диссидентов и зверски линчующих любого заподозренного в неблагонадёжности. На какое-то время в заграничных СМИ воскрешённый образ «русской тирании» по степени кошмарности затмил даже образ вероятного противника – исламского Халифата.*
____________________

*Вообще, либеральный Запад довольно регулярно грешил беспринципным лукавством. Так, в 40-е годы XX века, когда Советский Союз был необходим воюющим демократиям как партнёр по антигитлеровской коалиции, западные поборники прав человека старательно не замечали многомиллионных политических репрессий в сталинском государстве. А тут – «заметили» даже то, чего не было! Видимо, потому что очередная мировая война пока не началась...
____________________

Наконец самые дальновидные из европейских «Талейранов», кажется, поняли, что перегнули палку. Спохватившись, они попытались сбить поднятую ими же волну и начали осторожно урезонивать расходившихся коллег, объясняя им и прогрессивной общественности, что в сложившейся мировой обстановке по меньшей мере неосмотрительно отталкивать потенциального союзника. Ввиду нараставшей военной угрозы самоизоляция оскорблённой Российской Федерации была бы для Запада крайне нежелательна.
Однако «самоизолироваться» Россия как будто не собиралась. Визы на въезд в РФ иностранным гражданам выдавались по-прежнему без ограничений, а в самих пределах РФ не чинилось никаких препятствий работе западных репортёров. Потому последние запросто шныряли по городам и весям обширной славянской державы, при желании забираясь в самые глухие районы. Население с ними довольно охотно общалось и вполне откровенно отвечало на любые вопросы. Поиски следов истребления диссидентов ни к чему не привели: и следов таковых не оказалось, и все известные диссиденты, сколько уж их водилось, пребывали в добром здравии и яростно кляли Пересветова прямиком в видеокамеру, притом не требуя при воспроизведении на телеэкране изменить их голос или затушевать лицо. Что касается поголовного изведения «организованных» бандитов, так этого российское руководство не отрицало. По распоряжению Государя была опубликована полная статистика по данному вопросу.
Заграничные журналисты оказались изрядно обескуражены. Отыскать в «Большой Чистке» политический мотив не удалось. Сам же по себе факт решительного подавления российского криминала в глазах большинства европейских граждан скорее повышал авторитет Пересветова, нежели наоборот, и вызывал невольную зависть к его соотечественникам. Продолжать облаивать русского лидера уже не очень-то хотелось, тем паче что европейские политики внезапно смягчили тон, а собственные редакторы всё настойчивее требовали объективной информации. В конце концов представители ведущих западных СМИ, обсудив между собой ситуацию, обратились с совместной просьбой к Илье Никитичу лично прокомментировать нашумевшую акцию, чтобы дать возможность международной общественности окончательно выяснить её суть.
Государь ответил согласием. Вскоре состоялась пресс-конференция, на которой «мистер Пересветофф» осветил свою позицию, как всегда, предельно честно и красочно:
«Основная цель всякого достойного государства – благо его граждан, а главная задача всякой достойной власти – максимально это благо обеспечить. Первым же и важнейшим из гражданских благ является безопасность, и её обеспечением власть должна заниматься прежде всего. Выполнению данной задачи и была посвящена недавняя репрессивная акция. Результат её лично я оцениваю как превосходный. Уничтожение организованной преступности и бандитизма позволило решающим образом оздоровить российский общественный организм, что сразу позитивно отразилось на его самочувствии. Проще говоря, люди у нас получили возможность вздохнуть спокойно, перестав, как прежде, на каждом шагу ожидать какой-то угрозы, а себя ощущать в роли потенциальных жертв. Сегодня они не рискуют в любой момент подвергнуться насилию, грабежу и унижению. Они не боятся поздним вечером выходить на улицу, не шарахаются друг от друга в сумерках, а дома не запираются на тридцать три запора. Они больше не боятся открывать своё дело, конкурировать и преуспевать, не боятся в судах отстаивать свои интересы и давать свидетельские показания. Словом, они перестали бояться  жить в России – ибо наконец почувствовали, что эта страна принадлежит им, а не наглым шайкам разбойного сброда. И разве это не замечательно?!
В связи с означенной акцией вы много кричали об ущемлении в России гражданских прав и свобод, но при том не особо интересовались мнением самих граждан. А вы поинтересуйтесь. Спросите у них, чувствуют ли они себя менее свободными, избавившись от постоянного страха за свою жизнь, достоинство и имущество! Узнайте у них, боятся ли они пресловутых «эскадронов смерти»! Выведайте, был ли хоть один случай, когда от рук «истребительных групп» пострадал невинный! Пообщайтесь внимательно с теми, кто только недавно обрёл надежду жить в действительно человеческом обществе. Поговорите с ними, расспросите подробно, выясните, как сами россияне относятся ко всему случившемуся. Загляните в их глаза – нет ли там тени испуга или принуждённости. Спровоцируйте их на откровенность – вас этому не учить. Установите, наконец, истину – для себя, не для нас. И если после кто-то из вас снова скажет, что сделанное нами – плохо, пусть он потрудится обосновать свою точку зрения. Хотя заранее ясно, что убедительным это обоснование не будет. Видимо, всё опять сведётся к констатации незаконности наших действий. Но данный аргумент вряд ли способен претендовать на сокрушительность – ведь мы и не пытались спорить с очевидным. Мы – то есть российское руководство – признавали и признаём: да, наша репрессивная акция носила характер исключительный и незаконный. Это была война, а всякая война есть беззаконие.
Поймите, господа: не люди существуют для закона, а закон – для служения людям. Именно так - в отношениях между обществом и законом последний выступает в роли вассала, а не хозяина. Поэтому закон обязан отражать взгляды и моральные нормы общества, а отнюдь не фантазии самолюбующихся «прогрессивных» теоретиков. Только тогда, когда положения закона органично вытекают из общественных понятий о справедливости, закон вполне признаётся и уважается гражданами. Если же закон служит прикрытием беззакония, если он проявляет больше снисходительности к преступнику, нежели сочувствия к жертве, - тогда он не может быть уважаем и, более того, не должен приниматься к исполнению!
Древние римляне говорили: «Pereat mundus et fiat justitia» - «Пусть погибнет мир, но свершится справедливость». Иногда последнее слово данного постулата переводят как «правосудие». В обоих случаях толкование верное, ибо слово «justitia» у римлян означало и справедливость, и правосудие одновременно – для них эти понятия были нераздельны. К таковому восприятию, по моему мнению, должно вернуться всё современное человечество. Невыносимо далее терпеть положение, при котором закон отвергает справедливое возмездие, ограждая злодея от заслуженной кары. Это не гуманность, а насмешка над гуманностью!
В общем, нравится это кому-то или нет, а Россия свой выбор сделала. Образно выражаясь, мы провели экстренную хирургическую операцию по избавлению от застарелой опухоли. Исход операции нас всецело удовлетворяет. Вы же, господа европейцы и американцы, можете продолжать трепетно оберегать ваших мафиози и гангстеров, можете по-прежнему на судебных процессах оправдывать их с мутной формулировкой «за недостаточностью улик» и по причине той же «недостаточности» избегать открыто именовать их преступниками – это внутреннее дело ваших государств. Мы, в отличие от Совета Европы, не даём рекомендаций, когда их у нас не просят».
И «на десерт» Пересветов объявил собравшимся о восстановлении в Российской Федерации смертной казни за наиболее тяжкие преступления против личности – что фактически означало отказ России от членства в Совете Европы.
Но наибольшее впечатление произвела заключительная фраза Ильи Никитича. Впоследствии она многократно цитировалась в периодической печати и политической литературе по всему миру (а ныне входит во все исторические работы, посвящённые предвоенному периоду):
«Я кладу свою душу на алтарь блага моего Отечества. Пусть потом на меня повесят всех собак – и в этом, и в ином мире, - зато мой преемник получит возможность успешно править и проводить позитивные преобразования в очищенной от выродков стране. Я полагаю, что, официально осудив мои теперешние действия, он сможет со временем и обоснованно смягчить законы, и вновь ввести Россию в Совет Европы».
Речь Государя была воспроизведена ведущими западными СМИ дословно. Россию из Совета Европы исключили. А Илья Никитич по результатам опросов общественного мнения в странах Старого и Нового Света опять занял первое место в рейтингах популярности мировых политиков.

< … > Из актов внешнеполитической деятельности Государя накануне Третьей мировой войны можно, пожалуй, отметить его краткие переговоры с японцами по вопросу о заключении мирного договора между Российской Федерацией и Страной Восходящего Солнца. К тому времени вот уже три четверти века (с 1956 г.) означенные государства формально находились в состоянии  «прекращения войны» между ними, т.е. в некоем промежуточном положении между войной и миром. Данное положение ничуть не мешало их нормальным отношениям, однако затянувшаяся неопределённость сама по себе здорово нервировала обе стороны. Камнем преткновения был банальный территориальный вопрос, возникший после поражения Японии во Второй мировой войне. Несколько десятилетий подряд японцы настырно требовали вернуть им Южные Курильские острова (именуемые у них «северными территориями»), а предшественники Пересветова мило улыбались и вместо всех требуемых островов предлагали их часть – так называемую Малую Курильскую гряду. Со стороны России таковое упорство отнюдь не было просто принципиальным: клочки земли, отделяющие Охотское море от Тихого океана, представляли для неё важнейший стратегический интерес. Обладание Курилами позволяло российскому Тихоокеанскому флоту полностью контролировать Охотский бассейн и в случае необходимости давало возможность наглухо перекрыть доступ в него со стороны океана. (Группа о-вов Хабомаи и о-в Шикотан, с которыми Россия готова была расстаться, в этом смысле большого значения не имели.) Для японских же политиков вопрос о «северных территориях» являлся, кажется, прежде всего делом национальной чести – к каковой потомки самураев относились весьма трепетно.
Сложившаяся к 2034-му году международная обстановка заставила японское руководство взглянуть на проблему более реалистично. Волей-неволей приходилось сознавать, что в условиях общей критической напряжённости благоразумно было бы утрясти спорные вопросы с соседями. Поэтому в начале июня означенного года японская делегация прибыла в Москву с твёрдым намерением добиться-таки предварительной договорённости о подписании перезревшего мирного соглашения.
На первом же собеседовании дальневосточные визитёры практически сразу предложили компромисс: в обмен на юридический мир их державе должны отойти Малая Курильская гряда плюс о-в Кунашир, - но поскольку российские представители с ходу отвергли данное предложение, довольно быстро опустили цену до одной только Малой гряды, т.е. до уровня прежних условий России. Поистине, покладистость японцев потрясала воображение.
Однако на сей раз таковой «жест доброй воли» уже не встретил в Кремле ожидаемого восторженного отклика. Выслушав последнее предложение, российские уполномоченные очень вежливо извинились и прервали беседу – разумеется, чтобы доложить обо всём Пересветову. А на следующий день Государь лично принял японских посланников (хоть это и было не по чину – делегацию из Токио возглавлял отнюдь не премьер-министр), которым объяснил простодушно и доходчиво:
«Как у нас говорят, дорога; ложка к обеду. В прежние годы Россия неоднократно предлагала вам консенсус, который вы только сейчас вдруг сочли целесообразным. А поздно, господа, поезд уже ушёл. Как известно, всё течёт, всё меняется... Неужели вы всерьёз полагали, что в существующей взрывоопасной ситуации мы запросто отдадим важнейшие стратегические участки? Если именно так и полагали, тогда я вынужден разочаровать дорогих гостей – мы не идиоты. Поэтому на сегодняшний день могу предложить вам на выбор два возможных варианта. Первый: отложить обсуждение проблемы до лучших времён. Это означает сохранение неясности в отношениях между Россией и Японией на неопределённый срок, что весьма нежелательно ввиду общей накалённой обстановки. Второй вариант предпочтительнее: заключение долгожданного мирного договора при условии отказа японской стороны от любых притязаний на Курилы.
В свою очередь мы готовы обсудить перспективу обширного сотрудничества с Японией в сферах политики и экономики, в том числе возможность вашего широчайшего внедрения на необъятный российский рынок. Здесь серьёзной конкуренции вам на данный момент не существует: как вы знаете, мы напрочь рассорились с Западом; кроме того, Европе сейчас попросту не до нас – у неё своя головная боль и свои чрезвычайные трудности и опасности. Мы же остро нуждаемся в инвестициях – и взамен собираемся предложить потенциальным партнёрам самые выгодные условия. Пользуйтесь моментом! Мы рады будем видеть японские технологии – по-прежнему лучшие в мире – во всех отраслях российского народного хозяйства, на всех его важнейших направлениях. Мало того, мы желаем, чтобы японская сторона приняла деятельное участие в совместной разработке наших месторождений. Но вы же понимаете – мы не можем идти на всестороннее сближение с государством, с которым де-юре не имеем даже мирного договора!
Помимо этого... уж позвольте мне быть до конца прямолинейным! Скоро исполнится 89 лет, как вы проиграли прошлую мировую войну. Смиритесь, наконец! В начале 40-х годов минувшего века вы захватили огромные территории, в случае успеха рассчитывая, ни много ни мало, обрести господство над Азией и Тихим океаном. А потерпев поражение, не считаете естественной утрату нескольких островов?! Господа японцы, у вас очень странное понятие о справедливости. Поневоле приходится напомнить вам общепризнанную аксиому, о которой, право, и напоминать-то неловко: победители не должны отдавать побеждённым плоды своей виктории. Просто не должны, и точка! Так что перестаньте питать несбыточные иллюзии - о передаче вам Южных Курил или их части не может быть и речи. Я, во всяком случае, на это не пойду ни за что – мне вовсе не льстит перспектива оказаться проклятым собственными избирателями. И после завершения срока моих полномочий изменение позиции российского руководства по данному вопросу считаю крайне маловероятным. Посему настоятельно взываю к вашей мудрости и дальновидности - уясните сами и втолкуйте своим правительству и народу: «северных территорий» Япония всё равно не получит! Или получит когда-нибудь – когда военная угроза в мире окончательно рассосётся и Курильские острова навсегда потеряют стратегическую ценность. Будем дожидаться?
Словом, мне представляется, что для японцев полезнее всего было бы забыть об утраченных землях и подумать о будущем своей страны – таковое куда важней сиюминутных мелких успехов. В общем, соображайте... Только на сей раз соображайте быстро. Вдруг мы ненароком помиримся с Европой? Тогда все прибыльные вакансии в нашем хозяйстве очень быстро займут западные корпорации, и займут прочно, возможно, навсегда – с немцами и французами нам делить нечего. А в таком случае никакие вновьобретённые владения не станут вам достойной компенсацией за потерю столь уникальных возможностей. Глядите, потомки не простят...»
Японские гости порядком занервничали. Действительно, упускать подобный шанс было более чем опрометчиво – в будущем такой промах мог обернуться серьёзным подрывом экономического могущества их страны, уже много лет агрессивно теснимой западными конкурентами на всех сколько-нибудь значительных макрорегиональных рынках. Однако решиться оскорбить патриотические чувства сограждан приезжим дипломатам тоже было непросто: для японцев отстаивание принципиальной позиции по курильскому вопросу за многие десятилетия успело превратиться в национальную традицию, не менее значимую, чем кимоно, икебана или чайная церемония. Поэтому собеседники Пересветова воздержались от какой-либо оценки его предложения, попросили тайм-аут и направили запрос в Токио, тем самым переложив ответственность за принятие (или непринятие) данного предложения на вышестоящих чиновников.
Японское правительство тоже всерьёз озадачилось и в течение нескольких дней (до самого окончания означенного визита) не давало своей делегации никаких чётких инструкций. Узкоглазые министры сосредоточенно рассматривали очерченную российским лидером дилемму со всех сторон, словно кубик Рубика, прикидывали так и эдак, сутками напролёт ломали мудрые головы, силясь найти единственно верное решение. Но нашли только с началом Третьей мировой войны...

А за четыре дня до оной Государь встретился с делегацией Всемирного Халифата. Сарацины, видимо, приехали прощупать почву для союза против общего недруга – «империалистического» Запада – или, по крайней мере, лишний раз удостовериться в нейтралитете России. Визит изначально планировался ими как дружественный, однако разговор, судя по всему, состоялся тяжёлый: на итоговом брифинге лица приезжих отнюдь не лучились восторгом.
По поводу результатов встречи послы исламской империи, как издревле повелось на Востоке, промямлили в микрофоны нечто обобщённо-витиеватое. Пересветов же, в свою очередь взяв слово, весьма определённо обозначил резко-негативную позицию Российской Федерации по отношению к участившимся в Европе и Средней Азии терактам, совершаемым исламистами – как правило, фанатиками-смертниками. После чего, обернувшись к опустившим глаза сарацинам, добавил жёстко и сурово:
«Мы знаем, что в Халифате террористов, уничтожающих безоружных людей, именуют героями и мучениками за веру. Официально заявляю всему миру: наши граждане, в том числе российские мусульмане, имеют по данному поводу иное мнение. Так воюют не герои, а убийцы. Видимо, всё, на что способны нынешние моджахеды, - это бесстрашно сражаться против мирного населения да толпами линчевать израильских пленных. Надо признать, за последнюю тысячу лет воины джихада изрядно измельчали!»
Таким образом, устами своего правителя Россия абсолютно недвусмысленно выразила моральную поддержку Западу. Конечно, с точки зрения политического эгоизма делать этого в тот момент не стоило: Российская Федерация находилась в глубокой ссоре с Западом, и выказывать ему симпатию в преддверии мирового столкновения представлялось излишним и даже небезопасным. Но Пересветов, как всегда, слишком заботился о «белых одеждах». Для него престиж и честное имя России явно значили куда больше, нежели всякий прагматический расчёт.
«Русский Аристид»... Без сомнения, Илья Никитич вполне соответствовал своему почётному прозвищу. Он действительно и держался, и вёл себя, как благородный Аристид, - даже когда можно было с чистой совестью побыть лукавым Фемистоклом.

< … > А всё-таки любопытно, Пересветов тогда в самом деле был вот таким чудесным правителем – абсолютно бескорыстным, самоотверженным, сугубо принципиальным – или только чудесным актёром?.. < … >





                1.
От Лахорского аэропорта автобус везёт на северо-запад. Прилипая потной рубашкой к спинке кресла, посасываю через соломинку прохладительный напиток с неопределённым вкусом, расслабленно смотрю в окно. Окружающий пейзаж поистине ласкает взор. Некогда пустынную здешнюю местность за последние годы изрядно облагородили. Там, где прежде посреди унылой саванны редко торчали измождённые солнцем деревья и топорщилась сухая щетина кустарников, теперь жизнерадостно зеленеет молодая тропическая растительность. Пожалуй, через несколько десятков лет весь Пенджаб покроют настоящие джунгли, наподобие индостанских.
Вообще, работа по улучшению ландшафта здесь ведётся весьма интенсивно. Бывшая территория пустыни Тхал, например, уже по большей части превращена в саванну. Правда, оживить её целиком покуда не решаются: множество авторитетных экологов пугает нарушением природного баланса. Но рано или поздно данный регион непременно будет цветущим садом, а нетронутыми останутся лишь три-четыре особо памятных места – вроде того, где давным-давно произошла известная битва Александра Великого с местным царём Пором. Поля и окрестности древних сражений стараются по возможности сохранять в первозданном виде, иначе – как воспроизводить достоверные картины баталий во время юбилейных мероприятий!
Добродушно шипя, автобус останавливается на окраине живописного поселения Лемур-Арк. Так именуется излюбленное пристанище  южноазиатской «неформальной» богемы - художников-авангардистов, музыкантов (тоже авангардистов), архитекторов (авангардистов же), сибаритов-философов, экстравагантных артистов всяческих оригинальных жанров, упрямых изобретателей perpetuum mobile, разных чудаков с патологическим пристрастием ко всему нетрадиционному – словом, тех, кому среди нормальных людей делать нечего. Понятно, что собственную «коммуну» означенный контингент организовал себе под стать. Экзотичность как образ жизни здесь не просто процветает, а воспринимается на уровне предписания. Всестороннее следование общепризнанным стандартам для постоянных обитателей считается недопустимым и разрешается только гостям из внешнего мира (каковые, как правило, больше нескольких дней подряд в этом вертепе не выдерживают, опасаясь привыкнуть и тронуться рассудком подобно самим «лемурийцам»).
Название своего экзотического поселения ни один из старожилов с уверенностью расшифровать не берётся. Существует три основных версии: либо «крепость призраков» («lemur» по-латыни – «призрак»; «арк» в иранских языках – «крепость»), либо «свод (по-французски «arc»), под которым ютятся призраки», либо (если «арк» переводить с тюркского) просто «хребет лемура» - имея в виду представителя семейства забавных большеглазых приматов, которые, кстати, в здешних краях отродясь не водились. А вообще, какими-либо толкованиями местные «неформалы» предпочитают не озабочиваться: им лишь бы было нечто необычное – и чтоб никто не понимал.
Автобусная остановка видна за версту. Она выполнена в виде огромной морской раковины, наружное покрытие которой переливается на солнце всеми цветами радуги. В прохладном тёмном гроте раковины прячутся от зноя встречающие и среди них – мой знаменитый приятель Роберт Чарльстон. Мы познакомились шесть лет назад в одной гималайской экспедиции, в коей участвовали из свойственного обоим любопытства. Экспедиция искала легендарную Шамбалу. Наш руководитель с символичной фамилией Сусанин был стопроцентно уверен в успехе и утверждал, что каким-то образом вычислил точное местонахождение мифической страны. На «том самом месте», однако, никакой Шамбалы не оказалось, зато мы обнаружили свежайшие следы «снежного человека», так что сенсация всё равно получилась. Торжествующий Сусанин полетел в Пекин раздавать интервью и готовить очередную экспедицию, а меня мой новый приятель, обаятельный и насмешливый Роберт, увёз отмечать успех в Лемур-Арк. Там в течение пяти суток я находился в эпицентре нескончаемой буйной оргии, из которой вынырнул едва живой, но с массой впечатлений. Для «лемурийцев», как выяснилось, это был обычный стиль бытия, я же, слабонервный, потом недели две не мог смотреть ни на женщин, ни на спиртное, ни сам на себя в зеркало – краснел постоянно. Впрочем, стыд оказался вполне преодолим, и впоследствии мне довелось погостить у Роберта ещё трижды.
Роберту далеко за семьдесят. Он из тех, кто успел опробовать на себе практически полную замену внутренних и наружных органов, - словом, живое доказательство триумфа современной науки. В его возрасте до Эры Бессмертия он был бы либо уже мёртвым прахом, либо глубоким стариком, а сейчас – поди угадай, кто из нас двоих старше!.. Чарльстон – его творческий псевдоним, настоящая фамилия им никому не раскрывается: видимо, слишком неблагозвучная. В минувшую эпоху он являлся гражданином США, и на внешности его сполна отразилась обширная гамма различных расовых признаков, свойственных безудержному смешению наций и племён, населявших его бывшее отечество. Роберт строен, но ноги короткие, как у монголоида. Черты лица очень правильные, чёткие, сугубо европейские, губы тонкие, а кожа шоколадного цвета, и волосы кучерявые и чёрные как смоль. Эдакий абиссинский тип физиономии – остроносый негр.
К слову, я очень рад, что безумная мечта радикальных интернационалистов прошлых времён о слиянии человечества в единую расу оказалась навсегда похоронена. Иначе, представьте: все выглядели бы примерно как Роберт. И я в том числе. А не хочется. И прежде всего не потому, что белый человек самый красивый (что уж скромничать, надо признать очевидное!), а потому, что человечество, как вообще всё в этом мире, интересно именно своим разнообразием. Однообразие – в чём угодно – всегда скучно, уныло и безрадостно. Лично мне нравится видеть вокруг себя и европейцев, и китайцев, и индейцев, африканцев, полинезийцев, эскимосов. Страшно вообразить, что двуногие вдруг поголовно стали бы визуально одинаковыми, стандартно-полукопчёными… ну да, как мой друг Чарльстон – воплощённый образ библейского Вавилона, прародины всех народов. Я его иногда так и дразню – «Вавилон». Между прочим, не только за внешность: Роберт настоящий полиглот – владеет пятнадцатью живыми языками и четырьмя давно усопшими, поэтому Фирдоуси, Гомера, Овидия и «Бхагавад-Гиту» читает исключительно в оригинальном изложении. Ему доставляет великое удовольствие вызывать изумление окружающих, общаясь с заезжими гостями одновременно на нескольких языках, при том легко перескакивая с одного на другой. Так что Роберт с грустью ожидает неизбежной поры, когда на Земле выработается единый универсальный язык, а прочие естественным образом канут в Лету. Тогда уникальный дар Чарльстона утратит свою актуальность, и ему придётся осваивать нечто иное, дабы с прежним успехом потрясать воображение ближних, - надо же творческой личности чем-то выделяться на общем фоне! Впрочем, для привлечения внимания особо одарённым быть не обязательно; можно, подобно многим, достичь того же вполне доступными способами: например, кольцо в нос вставить, или крокодилий зуб в десну вживить, или отрастить бакенбарды «а-ля Александр Сергеевич». Кстати, в последнем случае Роберт запросто скопировал бы Пушкина. Вот ещё волосы в рыжий цвет перекрасить – и как две капли! Надо подсказать…
Вон он… Точно, он самый! Дожидается внутри гигантской раковины. Чёрная рожица совершенно сливается с внутренним полумраком остановки, потому видно только его светлую рубашку да приветливый оскал. Натуральный лемур – в латинском толковании (то бишь призрак)!
Шагнув с автобусной подножки на асфальт, широко раскидываю руки. «Вавилон», тоже с распростёртыми объятиями, выступает из раковины мне навстречу. Я во весь голос возглашаю:
- Здравствуй, цветной брат!
- Здравствуй, бесцветный! – лихо парирует Чарльстон. Мы крепко обнимаемся, затем идём к его дому – таковой недалеко, с километр отсюда.
Шествуя мимо зданий самых замысловатых форм и проектов, с привычным любопытством кручу головой, вполуха выслушиваю наспех передаваемые приятелем свежие и несвежие сплетни местной богемы. Навстречу попадаются многочисленные «лемурийцы» - с эксцентричными причёсками, в вопиюще-эпатажных костюмах. Некоторые меня помнят, приветствуют – каждый на свой манер. Тут и там по тротуарам равномерно вышагивают сосредоточенные клоны, в большинстве тоже принаряженные согласно нездоровому вкусу хозяев. Но гуще всего на улицах заезжих дам с откровенными взорами – беззаветных почитательниц Эроса, посещающих Лемур-Арк более или менее регулярно и иногда остающихся в нём на месяцы, а то и годы. Здесь, в отдалении от внешнего мира с его социальным этикетом, сии сверхромантичные создания обретают возможность высвободить свою пылкую «внутреннюю натуру», временно перевоплощаясь в гетер, стриптизёрш, актрис самодеятельных эротических театров и просто безотказных муз-вдохновительниц местной творческой интеллигенции – «переходящих нимф», как их тут именуют. В вышеозначенном внешнем мире подобные роли бессмертным не приличествуют, а здесь, напротив, воспринимаются органично и естественно. Понятно, почему особо знойных женщин влечёт сюда, как магнитом, - где же им ещё самореализоваться!.. Возможно, некоторые из них тоже меня помнят. Конфуз в том, что сам я с уверенностью не могу вспомнить ни одной – слишком много их промелькнуло перед глазами во время моих прошлых визитов… Короче, форменный вертеп, а не поселение! Даже записной оригинал и столь же записной эротоман Чарльстон на вызывающем фоне здешнего общества выглядит воплощением скромности и целомудрия. Во всяком случае снаружи. То есть на первый взгляд.
Жилище Роберта выполнено в форме слегка завуалированного под гриб фаллического символа, облепленного флигелями и балконами, будто бородавками. У входа нас встречает с хлебом-солью в руках престарелый клон Фирс. Престарелый не потому, что долго существует (ему всего пять лет), просто этого гомункула намеренно изготовили седым, скрюченным и едва переставляющим ноги – соответственно пожеланию заказчика.
Фирс – собственный «проект» Роберта. Когда звезда последнего резко поднялась в зенит и писатель Чарльстон обрёл мировую популярность, солидные гонорары рекой хлынули в его дырявые руки. Тогда он и решил позволить себе биоробота по спецзаказу. Лет семь назад данная услуга только внедрялась, так что Роберт оказался одним из первых, кто обратился в новообразованное Бюро индивидуальных заказов клонов со своей оригинальной идеей. Стоила таковая роскошь недёшево – но чего не отдашь ради потакания собственной прихоти! Роберт пожелал получить образец, отвечающий его представлению о Фирсе – персонаже чеховского «Вишнёвого сада», любимой пьесы Чарльстона. Клон должен был иметь облик и осанку дышащего на ладан старичка-лакея, шаркающую походку, скрипучий голос и, кроме того, проявлять видимость человеческих эмоций. Генные «демиурги», получив предоплату, взялись за дело и спустя полтора с небольшим года представили заказчику готовое изделие – уже полностью доведённое до нужного «возраста». Конечно, опыта у творцов было ещё недостаточно, клон получился не вполне соответствующим классическому первоисточнику, зато видимости эмоций и иллюзии личностного характера производителям добиться удалось. Довольный Чарльстон ввёл новоиспечённого Фирса в своё фаллическое обиталище, нарядил в заранее приготовленный фрак с длиннющими фалдами и утвердил в звании дворецкого (хотя, разумеется, управлять прочими слугами не уполномочил, так что Фирс оказался дворецким сугубо номинально).
К восторгу хозяина, седовласый гомункул педантично вписывался в заданный образ: выражался типично лакейским языком XIX столетия, непрестанно ворчал себе под нос, свысока взирал на домашнюю прислугу, панически боялся грозы и при каждом ударе грома мелко крестился. Правда, в стремлении угодить главному пожеланию заказчика – наделить «спецклона» непосредственностью – изготовители явно переусердствовали: биоробот вышел не совсем качественный, со множеством издержек, какой-то несбалансированный, всё делал невпопад, неуклюже, постоянно что-то ронял, иногда и ломал, спотыкался о любую ступеньку, о порог и о ноги хозяина. Словом, это был, без преувеличения, самый нелепый клон в мире. Роберта такие нюансы поначалу забавляли, но потом стали раздражать, и чем дальше, тем сильнее. В конце концов даже неуёмный фантазёр Чарльстон вынужден был прийти к выводу, что отнюдь не всякая фантазия заслуживает воплощения в жизнь.
Вот и сейчас, завидя «дворецкого», держащего блюдо с караваем, увенчанным полной солонкой, мой приятель обрывает очередную фразу на полуслове и хмуро глядит исподлобья. На абиссинской рожице Роберта отчётливо проступает досада вперемешку с обречённым ожиданием неизбежной неприятности.
Я радушно приветствую:
- Здравствуй, Фирс!
- Здравствуйте, батюшка Владислав Сергеевич! – надрывно восклицает «дворецкий» и резко сгибается в намерении совершить земной поклон. Солонка, веером рассыпая содержимое, падает наземь. Пытаясь изловить её на лету, Фирс правой рукою хватает воздух – и следом за солонкой роняет и каравай, и самое блюдо.
Роберт удручённо вздыхает, сумрачно констатируя:
- Совершенно никчёмный клоун. Списывать пора.
(Это его манера произносить слово «клон»: «кло-оун» - нечто среднее между английской протяжкой и французским прононсом.)
Уловив нелестную оценку, Фирс замирает в полупоклоне, опустив глаза долу. Донельзя глупая физиономия его становится ещё глупее – явно стараниями самого «дворецкого». Любопытно… Клоны ведь не владеют мимикой по своему усмотрению! А у этого определённо получается. Просто артист!
На сердитую мину приятеля без смеха смотреть невозможно: видимо, не в меру непосредственный Фирс достал его вконец. Но, конечно, Роберт никогда не отправит на списание ни своего «дворецкого», ни какого-либо другого гомункула. Для этого он слишком добрый. За что я его и люблю всем сердцем.


                2.
Рабочий кабинет популярного писателя Роберта Чарльстона выглядит скромно, даже, пожалуй, аскетично. Здесь ничего лишнего: несколько полок, заваленных пыльными папками и флэшками, одинокий кактус на журнальном столике и два новейших компьютера со всеми мудрёными «наворотами», с помощью которых мой талантливый друг создаёт свои шедевры.
Когда-то инструментами литератора служили перо, чернильница и вороха бумаги, позже – шариковая ручка, разлинованные тетради и печатная машинка. Сегодня примитивные орудия «творческого производства» уступили место сложнейшим электронным агрегатам. Термин «писатель» в наши дни – лишь дань традиции. Современная литература – это по существу виртуальный кинематограф, в котором автор выполняет роль сценариста, главного режиссёра, оператора, визажиста и ещё много кого. Конечно, ему приходится прибегать к помощи программистов, композиторов, звукооператоров и компьютерных аниматоров (без последних вообще – никак, ибо «книга» изначально рассчитана на визуальное восприятие) и, соответственно, делиться с ними славой и гонорарами. Именно таковые помощники воплощают в виртуальную реальность замысел автора, скрупулёзно исполняя его пожелания, до мельчайших деталей формируя внешность героев, тембры их голосов, окружающую обстановку каждой сцены, надлежащий аудиофон и звуковые эффекты, призванные нагнетать в будущем потребителе нужный психологический настрой, - в общем, всё, что требуется для приятного и захватывающего «прочтения». В целом творческий процесс проходит вполне традиционно: «черновые наброски» кропотливо обрабатываются, постепенно совершенствуются, соединяются между собой, что-то переделывается, что-то изменяется, стирается, дополняется – словом, идёт обычная авторская правка. «Отшлифованный» материал фиксируется в «чистовом» варианте – так и появляется на свет новое «литературное» произведение. Далее дело за размещением оного в книжном Интернет-магазине – желательно, разумеется, популярном и престижном: если с таковым удастся заключить договор, то будут обеспечены и приличный гонорар, и выход новорожденного опуса на самую широкую аудиторию.
Современный читатель ленив: он не желает напрягать ум и зрение, бегая глазами по печатным строкам, а предпочитает, чтобы содержимое книги само текло в его сознание – легко и ненавязчиво. Процесс приобщения к прекрасному в наши дни упрощён до предела: надо только, скачав за оговоренную цену нужный файл из Интернет-магазина, упаковать голову в специальный шлем, несколько раз последовательно щёлкнуть мышью – и погружение в мир искусства обеспечено. «Читающий» виртуальный роман как бы присутствует внутри него, наблюдая воочию развитие сюжета, но – в отличие от использования игровых программ – не имея возможности что-либо изменять по своему усмотрению. Помимо живого действия, через уши прямо в мозг читателя попутно вливаются рассуждения автора, необходимые комментарии. Многоплановое звуковое воздействие обеспечивает восприятие задуманных эмоций, даже перепадов настроения. (За тем, чтобы оные эмоции и перепады не травмировали психику пользователей, призван следить специальный государственный орган – Психологический контроль.) Таким образом, нынешнее чтение (как и прежнее) являет собою своеобразную экскурсию за острыми ощущениями и чужими глубокими мыслями – причём достигается такой эффект, будто данные мысли исходят из собственного сознания «экскурсанта». Всё это очень удобно и здорово, потому престиж литературы с момента перехода её на виртуальную основу неуклонно повышается. Читают практически все, по крайней мере время от времени. Конечно, «традиционные» книги в классическом исполнении – бумажные, с обложками и корешками – остались предметом развлечения лишь особо несгибаемых консерваторов, к каковым всецело отношусь и я. Помимо бумажных книг, я умудряюсь сожалеть и о старом добром кино с живой актёрской игрой; отчего-то виртуальные фильмы – при всём их совершенстве – меня не впечатляют…
(Кстати, кто бы доходчиво объяснил, в чём коренная разница между виртуальными фильмами и виртуальными книгами? Лично мне известны всего два отличия – впрочем, не слишком принципиальных. Во-первых, в создании виртуального фильма участвует более многолюдный и более равноправный коллектив, потому у него не бывает конкретного автора. Во-вторых, никаких рассуждений там не предусмотрено – только чистое зрелище безо всякого интеллектуального балласта. Вот, вроде бы, и всё.)
За порогом сосредоточенно-делового кабинета Чарльстона царит абсолютно иная обстановка, а лучше сказать – иной мир. Не привычного к причудам «лемурийцев» человека, попавшего в подобный дом впервые, непременно охватывает целая гамма контрастных чувств – от испуга до восторга – это я помню по себе. Весь первый этаж, начиная с прихожей, наполнен фантастическими растениями, искусственно созданными по заказу хозяина в генетических лабораториях (сродни неуклюжему Фирсу). Изгибаясь упругими лианами и вспучиваясь сферическими кустами, проклёвываясь из буйной зелени яркими бутонами невиданных цветов, модифицированная флора обвивает перила и мебельные ножки, покрывает стены и потолок со специальными креплениями, мягко стелется по полу по сторонам паркетных проходов, по краям ведущей наверх лестницы. В гостиной из зелёной массы выглядывают окна, экраны стереовизора, видеофона и игрового компьютера, будто из травяного облака вздымаются кресла и столы. Скрытые в настенных зарослях кондиционеры подают «ветер» - свежий воздух под давлением, направляемый и регулируемый. Словом, чувствуешь себя как на лесной поляне, только без насекомых.
Некоторые рьяные почитатели «матери-природы» оживляют подобные «зелёные уголки» разными зверушками, диковинными пернатыми и пресмыкающимися, размещая их в клетках и стеклянных ёмкостях вдоль стен. Роберт тоже большой любитель животного мира, однако «меньших братьев» предпочитает держать вне дома, в просторном флигеле справа от входа. Там у него целый зоопарк с элементами аквариума, террариума и серпентария. Млекопитающие, птицы, рыбы, пауки и ползучие гады размещены вперемежку – на первый взгляд, бессистемно. Но это не так. Местонахождение разных представителей фауны здесь определяется их взаимной зависимостью в естественных условиях: то есть клетка с цаплей находится напротив прозрачного лягушатника, трёхметровый крокодил через стекло пожирает глазами соседствующих с ним австралийских кроликов, а сумрачный питон из своего обширного сосуда круглосуточно созерцает проживающих рядом разнокалиберных грызунов. Чарльстон убеждён, что постоянная обоюдная близость хищника и жертвы способствует постоянной же выработке у обоих необходимого количества адреналина, что не позволяет им захиреть в неволе. Надо признать, теория моего приятеля довольно любопытна. Во всяком случае, ни скучающими, ни даже спящими я его животных питомцев не застал ни разу.
Второй этаж дома Чарльстона представляет собою минимузей вкупе с минигалереей. У стен между «классическими» живописными полотнами и «прогрессивными» голограммами горделиво сверкают стальные доспехи рыцарской эпохи, пыжатся древнегреческие амфоры на специальных подставках. На по;лках из красного дерева штабеля клинописных табличек перемежаются античными и псевдоантичными статуэтками. По всем правилам оружейной икебаны развешаны охапки старинных колющих, режущих и рубящих изделий, щиты, колчаны и прочие раритеты. Всё призвано сразу дать понять гостю, что здесь обитает незаурядная личность, коей присущи не только странности, но и тонкий вкус, и разносторонние интересы, и возвышенное мироощущение, - эдакий денди новейшей эры. Притом весьма преуспевающий.
На самом верху данного фаллического строения (с позволения сказать – в головке) помещается личная обсерватория хозяина с довольно мощным телескопом, в который Чарльстон иногда с умным видом разглядывает далёкие миры. Впрочем, астрономию, как высокоточную науку с присущими ей мудрёными вычислениями, мой знаменитый приятель не особенно жалует, так что обсерватория присутствует здесь скорее для комплекта – так сказать, «до кучи», - дабы хозяин выглядел ещё более нетривиальным, чем в действительности. Хотя, по-моему, куда уж более…
Поздним вечером мы с Робертом сидим на третьем этаже, между минимузеем и обсерваторией, в уютной комнате для особо близких ему друзей и подруг. Вальяжно развалившись в глубоких креслах перед громоздким камином с вычурной резьбою в стиле барокко, врастяжку попиваем ароматное итальянское вино, смотрим в огонь и беспечно болтаем о всякой всячине. Вернее, болтает в основном Роберт, я лишь иногда короткими репликами задаю тему – для оживления разговора. Вообще, что мне весьма импонирует в Чарльстоне – в его компании нет нужды поддерживать беседу. Надо только время от времени подкинуть нужное словцо – как полено в костёр, - а уж процесс непрерывного горения он и сам с удовольствием обеспечит. Особенно под вино.
- …Так где ты пропадал три года подряд, бледнолицый камрад? Раньше, помню, аккуратно появлялся раз в год, как Санта-Клаус. Уж, кажется, не в Средневековье живём, месяцами добираться не пришлось бы!
- Я же говорил по видеофону: то одно, то другое. Как у всех живущих, то дела текущие, то недосуг. Всегда как-то так получается – или ты вдруг умотал неведомо куда, или я в какой-нибудь экспедиции… Если откровенно, докучать тебе слишком часто тоже не хочется. Успею ещё набить оскомину за вечность.
- Ах, какие мы кокетливые! «Не хочется докучать»! Будто не знаешь, как я тебе всегда рад. Иногда крайне приятно в самом Лемур-Арке пообщаться с нормальным человеком, а то впрямь рехнуться можно среди себе подобных… Между прочим, ты в прошлом году собирался в наши края искать Город Дравидов.
Сдержанно киваю.
- Так ты был в той экспедиции?
- Был.
- Ну во-от! Лазил по индийским джунглям – практически в двух шагах отсюда, - а в Пенджаб заскочить не удосужился. Друг называется!
- Некогда было, на гражданский тест торопился, - сухо отвечаю я и перевожу направление: - Как твои дела литературные? Творишь чего или в простое?
- Творю, - расцветает абиссинская рожица. – Притом весьма продуктивно, никогда ещё так не бывало. Мысли извергаются, как лава, едва успеваю запечатлеть. Вообще, ты очень кстати приехал – теперь у меня хоть есть оправданный повод отдохнуть, а то, знаешь ли, уже перегрелся от трудов праведных на ниве искусства… Но в конце концов должен получиться супер-ультра-бестселлер, так что читающий мир взвоет от восторга! Только заранее не расспрашивай о сюжете, сам понимаешь – сглазить можно.
- А если в самых общих чертах – что за тема? Опять нашествие инопланетян на беспечную голубую планету?
Роберт беспомощно разводит руками:
- О чём ещё писать в нашу счастливую эпоху – без проблем и противоречий? Только про инопланетян да трагическую любовь. Хотя, честно сказать, своими глазами уже лет двадцать как не видел ни того, ни другого. Ни разу! И народ что-то ни о чём подобном не рассказывает. А до Эры Бессмертия, помнится, оба явления встречались в жизни сплошь и рядом, практически повсеместно. Особенно второе. Не говоря уж о прочих тогдашних напастях, бесчисленных и каждодневных… Мир был жесток, беспокоен и интересен. Вот реализм и процветал – было на чём. Ныне у автора вся надежда лишь на собственную буйную фантазию. Если конфликтов не существует въяве – приходится их придумывать: надо же как-то щекотать нервы изнеженной публике. Публика, Влад, всегда мазохистка: от произведения искусства она неизменно жаждет именно того, с чем в повседневности не сталкивается, - боли и ужаса. Или уж смеха… но комедия, как тебе известно, не моё амплуа.
- Так написал бы что-нибудь историческое. Или, скажем, мемуары. Ты ведь изрядно захватил прошлую эпоху, был очевидцем величайшей войны, свидетелем рождения нового мира, даже гражданином Соединённых Штатов, когда те оставались последней суверенной державой. На твоих глазах происходило возвышение Государя – вы же с ним сверстники, почти одногодки. Почему бы не написать монументальную эпопею в его честь?
- Не стану скрывать, приходят временами в голову такие мысли. Но – страшусь показаться неоригинальным. Во-первых, новый мир родился совсем недавно, все грандиозные события ещё свежи в памяти. Во-вторых, сегодня всякая бездарь норовит влезть в искусство через панегирик Государю. Вот лет через триста-четыреста, пожалуй, уместно будет напомнить человечеству об ушедшей славной эпохе, причём не воссозданием политической хроники, а собранием анекдотических случаев, эдаких забавных курьёзов - вроде той нашумевшей Вашингтонской пресс-конференции в пятьдесят втором году. Через несколько столетий подобные вещи забудутся напрочь, и тогда можно будет очень кстати, так сказать, перелистать историю заново.
- Погоди-ка… Что за пресс-конференция? Чья?
- Как – «чья»?! Государя, естественно. В две тысячи пятьдесят втором году от Рождества Христова. Когда Илья Никитич посетил столицу США, чтобы склонить народ Америки к вхождению в Единую Семью…
- Ну, знаю, знаю. Его визит тогда оказался неудачным.
- Совершенно верно.
- И что там произошло такого забавного – на пресс-конференции?
- Здрасьте! А знаменитый вопрос о красоте американок! Вся планета хохотала, кроме, разумеется, моих тогдашних соотечественников. Ты в то время был уже большой мальчик, неужели ничего не помнишь?
Смущённо пожимаю плечами. Чарльстон усмехается и, просияв от удовольствия, начинает рассказывать:
- Ну, слушай. Значит, приехал Илья Никитич в Вашингтон, долго убеждал наш Конгресс и правительство в необходимости общемирового слияния, доказывал все выгоды, которые и без того были ясны, обосновывал очевидную пользу – словом, всячески уговаривал упёртых янки сделать самим себе хорошо. К тому времени всем уже стало понятно, что вхождение Штатов в ЕСН неизбежно, но наша пресловутая державная гордость постоянно тормозила процесс. Тем не менее деваться было некуда, правительство с Конгрессом волей-неволей признали доводы Государя логичными, приступили к обсуждению условий слияния и так далее. Американские СМИ проливали последние слёзы по звёздно-полосатому флагу, бонисты с нумизматами предусмотрительно откладывали образцы обречённых долларов и центов, самые рьяные патриоты впрок упивались звуками действующего покуда национального гимна – короче, все смирились с неминуемым. По вопросу вхождения в Единую Семью уже был назначен референдум – как сейчас помню, на следующий месяц… И вот Государь собрался улетать и дал итоговую пресс-конференцию в Белом Доме. Репортёров в зале набилось – не протолкнуться, вопросы сыпались самые разнообразные: от гарантий сохранения конституционных прав до любимых блюд главы ЕСН. Илья Никитич отвечал в своей манере – откровенно и бесхитростно. Знаешь ведь его хрестоматийный афоризм: «Честность кончается там, где начинается политкорректность»! Он и в прежние тяжелейшие времена пугал дипломатов неизменной прямолинейностью, а здесь, конечно, уже и нужды-то не было лукавить. Однако всё шло прекрасно, все были привычно очарованы обаянием Ильи Никитича, его остроумием, ёмкостью фраз, правильным английским произношением. И тут под самый занавес какая-то дура из модного журнала, невесть как проникшая на пресс-конференцию, надумала поинтересоваться: «Мистер Пересветофф, нравятся ли Вам американские женщины?» - и ещё уточнила: «Я имею в виду – внешне». Вот попробуй придумать вопрос, более неуместный и провокационный!.. Тебе смешно, а Государю в тот момент было не до смеха. Он попытался было отделаться обобщённой фразой: «Красота – понятие субъективное, дело вкуса…» Но дура и тут не отстала: «А на  Ваш вкус?» Представляешь, в каком положении оказался Илья Никитич! Нет, он, конечно, мог бы, подобно другим политикам, рассы;паться в традиционных комплиментах, как-нибудь вывернуться, соврать, - но тогда это был бы уже не Пересветов: конец многолетнему имиджу в глазах всего человечества, сам понимаешь. И не ответить невозможно! Вот он задумался, молчал, молчал, наконец выдавил-таки: «Среди американок встречаются очаровательные красавицы…» Потом увидел, что публику столь уклончивая отговорка не удовлетворила – все, затаив дыхание, ждут продолжения, - побагровел, насупился и выдал: «Я не хочу говорить вещи, заведомо неприятные для американцев. Поэтому предлагаю вам, мисс, снять свой вопрос, иначе я буду вынужден ответить честно». Вообрази эффект! Впрочем, нет; чтобы это хотя бы представить, нужно самому побывать американцем… Негодованию всех пятидесяти штатов не было пределов. Референдум немедленно отменили. Месяца два подряд все СМИ трубили об уязвлённой национальной гордости, государственный гимн пели хором даже на вечеринках, покупатели пытались бойкотировать импортные товары, какие-то идиоты рвали флаги Единой Семьи на площадях. После, конечно, угомонились, однако решение вопроса о вступлении в ЕСН затянулось ещё на год.
Продолжая усмехаться, Роберт доливает вино в бокалы. Призывно звякнув своим бокалом о хрусталь моего, назидательно произносит:
- Такие факты надо знать обязательно – вне зависимости от их значения. Хоть данный эпизод и не вызвал серьёзных осложнений, однако это был  последний международный скандал  в истории. Последний дипломатический конфликт разделённого человечества. Финальный акт затянувшейся драмы, некогда начатой Каином.
Синхронно отпиваем по несколько глотков. Ароматная струя, мягко пробежав по горлу, приятно растекается по жилам, ласковой волной окатывает мозг. Размягчённый язык, отслоившись от гортани, настоятельно требует движения. Я повинуюсь:
- Так Государь был объективен – насчёт неотразимости твоих бывших соотечественниц? Ему действительно не стоило тогда отвечать честно?
- Что тут поделаешь, - хмыкает Роберт. – В длинном перечне американских достоинств женской красоты, увы, не значилось. Визуальная привлекательность в нашей изобильной сверхдержаве всегда была в большом дефиците. Так что Илья Никитич лишь хотел уклониться от констатации очевидного – из самых добрых побуждений. А вот той дуре из журнала определённо нужно было думать, о чём спрашивает.
- Скажи, а ты сам никогда не сожалел об утраченной независимости твоей страны? Хотя бы поначалу?
- О чём? – Брови Чарльстона изумлённо подпрыгивают. – О том, что вместо гражданства Соединённых Штатов я получил гражданство Земного шара? О том, что после общего слияния навсегда исчезли границы и военная угроза? Поверь на слово, Влад, я и в то время не был настолько тупым… Или, может, мне стоило пожалеть о своём будущем бессмертии?!
Резонно… Однако разговор входит в опасное для меня русло. Могу на нетрезвую голову высказать что-нибудь такое, чего высказывать не следует. Сейчас лучше всего, пожалуй, опять сменить тему или уж позволить Роберту говорить монологом… Но вино ощутимо действует, сидеть молча совершенно невозможно, тянет поучаствовать в беседе на равных, порассуждать, поспорить, поотрицать общепризнанное. Коварная штука этот древний напиток: пьёшь его, пьёшь, и вроде ничего, не косеешь, а потом – как-то вдруг – будто пуховым одеялом накрывает сознание, и сразу понимаешь, что пил не напрасно… Ладно уж, к чёрту перестраховку, а то впрямь скоро начну собственной тени пугаться! Если и брякну что-то лишнее, Чарльстон всё равно наутро не вспомнит. У него, вон, глаза уже осоловели, ещё пара бокалов – и вообще начнут блуждать автономно один от другого. А я хоть немного выговорюсь – не всё же с самим собою…
Следуя своему позыву, принимаю позу диспутного бойца – откидываюсь на спинку кресла, забрасываю ногу на ногу, сцепляю пальцы в замок – и запускаю наживку:
- Полагаешь, бессмертие – это благо?
- То есть?.. – слегка теряется визави. Мимолётный взгляд его скользит по бутылке, затем – по трём уже опустошённым, наконец останавливается на моём лице. Рассмеявшись, заверяю:
- Нет, Роб, я не вдребезги пьян, и уж пьянее тебя не стану. Надеюсь, ты не забыл мою племенную принадлежность?
- Действительно, - успокаивается Чарльстон. – Ну, тогда давай, развивай мысль. Или подскажи, в чём тут юмор.
- Отчего же, я вполне серьёзно. Ты абсолютно убеждён, что вечная земная жизнь – только к лучшему? Сомнений не возникает? Ведь всякому явлению, как известно, присущи свои плюсы и минусы…
А вот в ясности собственного ума Роберт уже не уверен – и, кажется, сам сознаёт, что небезосновательно. Пытаясь сообразить, что; я имею в виду, он сосредоточенно хмурится и косит исподлобья чёрным зрачком:
- И… какие минусы в бессмертии?
- Вот почему ты; меня об этом спрашиваешь, а не наоборот? Ты же писатель, личность творческая, возвышенная, ты должен мыслить шире, глубже, оригинальней прочих. Ты обязан во всём сомневаться, особенно в аксиомах. А тебе, вижу, и в голову не приходило взглянуть на важнейшую дилемму жизни и смерти с другой, не привычной, стороны. Не стыдно?
Чарльстон скептически поджимает губы:
- Я бы покраснел, да цвет лица не позволяет. Но ты продолжай, продолжай.
- Сей момент, только прикину, как бы изложить подоходчивее… Ты что любишь больше всего на свете?
- А то ты не знаешь! Секс, разумеется. Во всём его неисчерпаемом многообразии.
- Стало быть, подойдём к вопросу в сексуальной плоскости. Что; есть по сути половое влечение и сам интимный контакт двух человеческих особей? Прежде всего это подсознательное стремление хотя бы на время слиться с другим человеком, хоть на несколько минут избавиться от навязанного нам природой одиночества. Однако и таким путём избавиться от него не удаётся. Ты тесно соприкасаешься с женщиной, приникаешь к ней, погружаешься в неё, но всё-таки не сливаешься с ней совсем – и остаёшься по-прежнему одиноким, подобно всякому из живущих, ибо тебя ограждает и ограничивает твоя физическая оболочка. И никуда нам от этого панциря не деться, приходится таскать его с собой по земной поверхности – повсюду, день и ночь, как броненосцам. Наружу из него не высунуться, и в чужой не проникнуть, и в свой никого не пустить… После же смерти – когда таковая случается – человеческая сущность покидает тело, то есть вырывается из тесного панциря – полагаю, с облегчением. Остаётся чистый дух, ничем не ограниченный, не сдерживаемый, и он запросто сливается с другим духом, и с третьим, со всей Вселенной! Разве это не прекрасно?! Разве грубая материя праха, из которой сотканы наши нынешние оболочки, способна дать нам подобные возможности?!. В прежние времена приоритетность духа над плотью признавалась неоспоримой. Для наших предшественников земная жизнь была только прологом к вечному посмертному триумфу. А мы надумали обрести бессмертие во плоти – и тем лишили себя перспективы воссоединения с целым миром, с бескрайним космосом, растворения в нём, приобщения к самой бесконечности. Заодно с нашей физической жизнью мы увековечили и наше одиночество – одиночество каждого из нас.
- Ну, Сократ, ты – философ! – Роберт восхищённо крутит кучерявой головой. – Давай за тебя, семипяденный!
Осушаем бокалы. Чарльстон сразу наполняет их заново. Отставив бутылку, легко сдувает всю мою схоластику, как пух с подоконника:
- То, что ты сказал, очень красиво и поэтично. Но это лишь абстракция – без всякого конкретного фундамента. Действительность же – штука предельно конкретная, и воспринимать её надо максимально позитивно, тогда и беспричинных сожалений возникать не будет. Никто не знает, что  там,  за гранью земной жизни. А здесь хорошо, и я это знаю определённо. Так что, извини, никаких минусов в физическом бессмертии не вижу. Наоборот, сплошные плюсы. Особенно в заданной тобою сексуальной плоскости. Ты только представь: благодаря вечной и, главное, дееспособной жизни каждый из нас имеет реальную возможность перепробовать практически всех женщин планеты! Всех до единой! Не сразу, конечно, а в течение многих сотен тысяч лет или даже миллионов. Зато вообрази, как по завершении столь титанического подвига отрадно будет сознавать, что все бабы на Земном шаре – твои! А ты говоришь – одиночество… Некогда, дорогой Влад, рассуждать об одиночестве, тут работы невпроворот!
Вот так. И кто из нас мудрее – я с моей унылой заумностью или Роберт с его жизнеутверждающей простотой? Да конечно, Роберт; кто бы сомневался! Ибо мудрость предписывает принимать всякую данность как должное и во всём находить свои плюсы, а у него и то, и другое получается естественным образом. Потому-то он и Армагеддон пережил, и повторный Всемирный Потоп переживёт, если потребуется. И на любом ковчеге будет озабочен единственной проблемой: с кем бы нынче переспать…
- Да, Роб, планы у тебя грандиозные. Есть для чего жить миллионами лет!.. А что станешь делать, когда перепробуешь всех? Пойдёшь по второму кругу? Мне кажется, тебе это будет не интересно.
- Хм!.. Действительно… Надо же, как ты умеешь всё испортить, пессимист чёртов! И ведь так обосновал – не подкопаешься… В самом деле, как тогда быть? Ориентацию менять?
- Не-ет! Только не это, я тебя умоляю!
- Есть другие предложения?
- Думаю, сто;ит положиться на собственную забывчивость. Вряд ли ты запомнишь в лицо и по имени полтора миллиарда своих баб. Так что пугаться повторных контактов через миллионы лет, по-моему, излишне – всё равно ведь не догадаешься, что они повторные.
- Верно! Молодец! За твою светлую голову!
Пьём до дна. Чарльстон опять наполняет бокалы и откупоривает новую бутылку.
- Кстати о бабах. Очередной эротический праздник у себя я назначил на послезавтра. Завтра мы едем смотреть битву при Гидаспе, надо предварительно отдохнуть, чтобы быть бодренькими, а не зевать в ладошку. Потому я и решил сегодня просто посидеть с тобой вдвоём, пообщаться, что называется, духовно. Но если хочешь – знойные нимфы будут к твоим услугам через двадцать минут. Притом натуральные, а не клони;хи какие-нибудь. Видел же, сколько их тут, вечно страждущих…
- Нет, Роб, ты всё решил мудро. Я твою рожицу за три года наблюдал только несколько раз по видеофону, соскучился страшно, так что любые третьи лица сейчас были бы лишними.
- Ну, я рад, что угадал… Зато послезавтра оторвёмся от души! Не пожалеешь, что заехал, это я тебе клятвенно обещаю. Приглашения, как говорится, уже разосланы. Между прочим, должна явиться одна экзотическая танцовщица из Дели – моя страстная поклонница – и изобразить для своего кумира и дорогих гостей суперэротический номер с удавом. А для обеспечения большей массовки привлечём туристок – они ради завтрашнего исторического шоу слетелись в Пенджаб тучами со всех континентов. Короче, скучно не будет.
Это его конёк. Если не сбить тему, он может фонтанировать о грядущей оргии без остановки. Да уж, второго такого эротического гурмана среди бессмертных ещё поискать… Впрочем, от меня он в данном смысле отличается только тем, что более откровенен. Ну, и более беззастенчив, конечно. И гораздо менее разборчив.
- Скажи, Роб, а ты когда-нибудь влюблялся всерьёз?
- Я? Что ты, упаси бог! Любовь – штука ядовитая, крайне опасная, хуже всякого наркотика. Она затуманивает разум, портит кровь и вредит здоровью. Не верь романтическим классикам, Влад, они возвысили то, в чём нет ничего возвышенного. Думаешь, любовь способствует пробуждению благородных качеств? Ни в малой степени. Напротив, на протяжении всей истории поражённые сей заразой несчастные совершали самые неблаговидные, грязные, жестокие поступки, притом отнюдь не будучи прирождёнными мерзавцами. А потому что не могли себя контролировать! Влюблённый не владеет собой, то есть перестаёт принадлежать себе, утрачивает собственную личность. Попросту говоря, он по всем признакам повреждается рассудком. Полагаю, восхищаться тут нечем, а завидовать тем паче нечему.
- Но любовь же даёт и огромную радость, ощущение счастья, полноты жизни…
- Это ты точно у классиков вычитал! Хотя… Может, подобное и случается – при условии, что любовь взаимна. Если же любовь безответна – а именно так бывает чаще всего, - то она лишь причина ненужных страданий, подчас невыносимых, угнетения духа, сильнейшего расстройства, иногда даже желания уйти в мир иной. И – чего ради?.. Насмотрелся я на влюблённых страдальцев в прежнюю эпоху. Тогда мировосприятие у людей было другое, более обострённое. Все спешили жить – век-то человеческий был короткий, молодость ещё короче, - боялись упустить нечто важное, неповторимое. Вот и старались - мечтали, грезили, выдумывали себе лирические чувства, благородных принцев, сказочных принцесс. Уж так усердно выдумывали, что в конце концов получали желаемое – вернее, образ желаемого, перенесённый на некоего реального человека. Мало кому такая «удача» не выходила боком – реальный-то человек, сам понимаешь, далёк от совершенства. Сколько бывало разочарований, сколько поздних раскаяний! Сколько судеб было искалечено, сколько жизней загублено… Суициды случались весьма нередко – всё по той же причине. Так что… Знаешь ведь: глупый учится на собственном опыте, умный – на чужом. Я вот в своё время насмотрелся – потому себе такого счастья не хочу и тебе не желаю. Вообще, зачем всё усложнять? Дело-то проще ананаса: есть мужчина, есть женщина, каждый из них является для другого источником наслаждения. Обоюдное наслаждение достигается сексом – приятным физиологическим процессом, а вовсе не лирическими чувствами. Занимаясь сексом, человек не только сам получает удовольствие, но и даёт его партнёру. Разве дарить радость ближнему – не благое деяние? Ему с Ней хорошо, Ей хорошо с Ним. Это же хорошо, когда всем хорошо! А то наизобретали, понимаешь, в дикие времена чёрт-те чего – любовь, брак, верность, моногамию… лишь бы самим себе ухудшить существование! Вся тысячелетняя мораль наших предков внедрялась принудительно, искусственно, вопреки человеческой натуре… да что там – вопреки самой Божьей воле! Помнишь, как Господь Саваоф разгневался, увидев, что Адам и Ева прикрыли наготу фиговыми листами? Попросту рассвирепел – настолько, что изгнал их из сада Эдемского. Люди, однако, выводов отнюдь не сделали и за века создали целую систему – да не одну, а ряд систем – подавления собственной естественности. Безумцы, право! Они институт брака противопоставили институту природы, извращённое понятие супружеского долга – понятиям свободы и счастья. А нормальное половое влечение и вовсе признали постыдным – на уровне скотства. Любовь им, видите ли, подавай, без неё влечение не оправданно! Это же надо додуматься!.. И мы ещё им сочувствуем: мол, жизнь у предков была безрадостная. Да предки просто  не позволяли себе радоваться! Ну, значит, поделом им, сами виноваты…
Тут совершенно некстати в дверях появляется Фирс. Роберт осекается, несколько секунд опасливо пялится на «дворецкого», потом натянуто вопрошает:
- Тебе чего?
Фирс подобострастно изгибает сутулую спину и слащаво гундосит:
- Не угодно ли чего, батюшка?
- Тебя вообще кто звал?!
- Не извольте гневаться, батюшка, - ноет Фирс, цепкими глазками ощупывая помещение. – Пришёл проведать, не желают ли чего барин с дорогим гостем.
- Ничего не нужно. Давай иди отсюда!
Однако «дворецкому» неймётся. Придирчиво оглядев все углы, он замечает-таки непорядок: по его мнению, огонь в камине горит недостаточно жарко. Надо сказать, огонь действительно чисто символический – уюта ради; прогревать комнату попросту нет нужды, и без того не холодно. Тем не менее Фирс, удивительно прытко подскочив к камину, хватает кочергу и принимается с лютой активностью ворошить угли. Из камина вырывается сноп искр и густым роем осыпает его сутулую фигуру. Стильный фрак «дворецкого» мгновенно покрывается прожжёнными дырами.
Я закатываюсь в хохоте. Фирс недоумённо разглядывает свой испорченный костюм, явно не решаясь поднять глаз на хозяина. Чарльстон не смеётся. Абиссинская рожица источает глубочайшее уныние и покорность жестокому року.
- Фирс, - грустно говорит Роберт. – Ты меня доконал. Ей-богу, я тебя отправлю в утиль.
Физиономия «дворецкого» ничуть не меняет выражения, однако кустистые брови в знак реакции на слова господина подпрыгивают и зависают посреди лба. Я хохочу пуще прежнего – равнодушно смотреть на артистичного гомункула нет никакой возможности.
- Исчезни с глаз моих, убожество, - тоскливо произносит Роберт. Фирс кланяется чуть не до пола и шаркающей походкой удаляется прочь.
- Видал? – жалуется Чарльстон, влажно блистая зрачками. – Совсем от рук отбился. Ни приказа ему не требуется, ни пожелания, ни намёка – он сам лучше меня знает, что мне надо! Врывается без спросу… Нормально, да? Называется, выполнили спецзаказ мудрецы-технологи, вывели в пробирке клоуна с замашками на самостоятельность!
- Зря огорчаешься, Роб. У кого ещё имеется подобный биоробот! Ты владеешь поистине уникальным образцом. Если Фирс проявляет самостоятельность, значит, у него есть зачатки интеллекта. Он  соображает,  понимаешь?!
- Похоже, так. Но именно это в нём самое скверное. Биороботам, Влад, соображать незачем, не для того они задуманы. Если сегодня клоуны начнут мыслить, стало быть, завтра научатся хитрить, послезавтра станут выражать недовольство, потом протестовать, требовать прав и свобод, а там, чего доброго, дойдёт до бунта. И – крышка цветущей цивилизации заодно с человечеством, и никакие высокие технологии нас не спасут.
- Не сгущай краски, Роб. Фирс не взбунтуется.
- Ты уверен? А я вот не знаю, что у него на уме. Сам видишь – открытое неповиновение он уже проявляет.
- Это у него генетическая программа такая. Он не неповиновение проявляет, а навязчивую заботу о господине – как его чеховский прообраз.
- Хорошо, если так… А вдруг он намеренно пакостит? Вот взял, каналья, и прервал на полуслове! О чём это я говорил-то?
- О том, что наши предки были придурки и не давали себе радоваться.
- А, да… Впрочем, бог с ними, с предками. Выпьем за то, что ты приехал, дружище! Очень приятно созерцать твою бледноарийскую рожу.
Переливаем рубиновую влагу из бокалов в желудки. Тёмные глаза Чарльстона стремительно мутнеют, становятся умильно-ласковыми, язык лениво вязнет. Однако с русской речи он не сбивается – значит, покуда не вполне окосел. Вот как заговорит на чистейшем санскрите – тогда, стало быть, всё, норма…
- Так ты, Влад, впервые будешь на историческом шоу?
- Впервые.
- Что так? С твоими-то научными пристрастиями…
- Да так… Видел пару репортажей по стереовизору. Резня, крики, массовое убийство… Жутковато как-то.
- Но фильмы же ты смотришь – про крестовые походы, инквизицию, опричнину. И виртуальные книги на исторические темы, полагаю, почитываешь. Там ведь тоже всё изображается вполне натуралистично.
- Там, Роб, виртуальная анимация, и все персонажи нарисованные. А здесь – живые, из плоти и крови.
- Брось! Это же клоуны. Их нарочно создают для конкретного боя – иначе они и на свет никогда не появились бы. Нашёл кому сострадать… А вот я каждый год езжу смотреть, за девять лет ни одного сражения не пропустил. Поначалу там такой бардак был, сбои сплошные: видимо, никак не удавалось радиосигнал отрегулировать – ну, который управляет действиями бойцов… ты же в курсе, что у тех микрочипы в головах?
- Конечно.
- Ну, вот. Поэтому ход боёв нарушался, соответствие с реальными событиями не соблюдалось, подчас вообще всякая стратегия   отсутствовала – просто шла какая-то сумбурная поножовщина. Один раз, помню, вовсе результат боя получился обратный – семь лет назад в Санкт-Петербурге, на шоу в честь стапятидесятилетия Октябрьского переворота. Не смотрел по «стерику»? Напрасно! Там красногвардейцы не смогли взять Зимний дворец – передрались между собой на Дворцовой площади, а юнкера потом вышли и добили оставшихся. Представляешь конфуз?! Но с каждым разом становится лучше, всё качественнее, всё организованнее. В прошлом году ездил на восемьсотпятидесятилетие битвы при Калке – там шоу от начала до конца провели чётко, без сучка без задоринки. Разыграли баталию безукоризненно, как по нотам. Зрелище было грандиозное, панорама обширная. На огромном поле несколько часов подряд – многотысячные конные массы, лихие атаки, отступления, окружения!.. Оттуда до тебя рукой подать. Хотел в гости напроситься, а ты по «мобильнику» сказал, что прямо завтра улетаешь в Индию. Думал, заглянешь на обратном пути, но разве это допустимо – чтобы белый человек да унизился до визита к чернокожему!..
Та-ак, песня пошла по второму кругу. Всё-таки симпозиум пора завершать.
- Говорю же – мне нужно было быстренько пройти тест. Я и так просрочил.
- Не оправдывайся, несчастный, нет тебе прощения! А я так надеялся, что ты посетишь вечно-чумазого друга с радостным известием об обнаружении Города Дравидов, какой-нибудь хрустальный череп подаришь или хотя бы табличку с клинописью… А вы, значит, только попусту избороздили девственный лес.
- Выходит, попусту.
- Стало быть, там вообще ничего? Ни следа, ни намёка?
- Нет, - досадливо обрываю я и резко меняю курс: - Что ты говорил про конные массы в шоу при Калке? Лошади, получается, во время представления тоже подвергались опасности?
- Разумеется. Как положено – табунами гибли.
- И прогрессивная общественность не возмущалась?
- А с какой стати? Животные для подобных зрелищ тоже выращиваются лабораторно. Они такие же клоуны, как и всадники, с тем же чипом в башке. Зрителей об этом специально заранее предупреждают - чтобы за лошадей не волновались. Кстати, завтра, насколько я понимаю, ещё и слонов должны задействовать… Были у царя Пора боевые слоны?
- Непременно. Без слонов, может, он и воевать бы не пошёл.
- Значит, увидим клоунов с хоботами. Здо;рово!.. В общем, не переживай, сердобольный мой, ни единая божья тварь при Гидаспе не пострадает. Как-никак эпоха Гуманизма…
Роберт неверной рукою до краёв наполняет бокалы. Прищуренным оком изучает бутылку. С минуту напряжённо прикидывает объём жидкости, затем делает сомнительный вывод:
- Осталось на два с половиной дринка. Сейчас допьём, договорим – и баиньки… Я правильно произнёс? «Баиньки»? А то уже не вполне уверен, знаешь ли… Не так-то просто, скажу я тебе, держать в мозгу девятнадцать языков: достаточно чуть опьянеть – и сразу возникают проблемы с сортировкой. Пожалуй, надо закругляться – пока не перепрыгнул с твоего «великого и могучего» на мой родной зажёванный… О! Русский каламбур! Пора тормозить, пока не начал «тормозить». Как оно?
- Браво!
- Thanks… Итак, время – полпервого. В час упадём, до шести проспим, потом ещё часок в автобусе подремлем. Нормально. Зрелище назначено на полдень. Народу, как всегда, ожидается несметное множество. Нужно прибыть заблаговременно, чтобы занять место, откуда обзор получше…


                3.
Восточный берег реки Джелам (древнего Гидаспа), около полудня. Десятки тысяч зрителей, съехавшихся со всех уголков планеты. Чистое небо, яркое солнце, сухой тёплый ветер. Погода в Пенджабе в это время года и должна быть ясной, но на всякий случай небосвод контролируют размещённые в окрестностях зенитные установки, призванные следить, чтобы неожиданное ненастье не омрачило долгожданного праздника. Такие установки на подобных мероприятиях используются постоянно. В случае возникновения поблизости скоплений облаков последние расстреливаются специальными ракетами с химической начинкой – старинный способ, успешно и почти без изменений применяемый с конца двадцатого века (по прежнему христианскому летосчислению).
Обширное поле предстоящего сражения со всех сторон окружают высоченные наблюдательные вышки. На верху каждой из них размещены в несколько ярусов широкие смотровые площадки, обильно утыканные мощными стационарными биноклями и оснащённые громкоговорителями, по которым строгий женский голос (явно человеческий) время от времени даёт зрителям необходимые комментарии.
Мы с Робертом, прибыв на место за два часа до начала представления, поднялись на вышку, расположенную, по нашему мнению, удобнее всего для наблюдения. Сейчас стоим рядом на краю самой верхней площадки, среди оживлённо гудящей публики, нетерпеливо перетаптываемся и водим трубками прилегающих к стальному парапету биноклей по сторонам. Из наших нагрудных карманов торчат сложенные листовки – вручаемые при входе на территорию шоу схемы разыгрываемого боя, своеобразные либретто, по которым можно сверить достоверность воспроизведения реального события.
Над полем ожидаемого побоища грузными тушами зависли дирижабли – ещё одно востребованное изобретение былых времён. Они могут свободно перемещаться, набирать высоту (для панорамного обзора) или снижаться по желанию находящихся в гондолах пассажиров. Это платная роскошь для самых богатеньких зрителей, а также привилегия для особо почётных и заслуженных гостей. На дирижабле с государственной символикой устроились высокие представители власти. Может, и сам Государь среди них?.. А что, не исключено.
- …Ровно две тысячи четыреста лет назад, в триста двадцать шестом году до Рождества Христова, войско македонского царя Александра Великого, преодолев хребты Гиндукуша, вторглось в пределы тогдашней Индии, - вежливо и бесстрастно вещает ближайший к нам репродуктор. – На этом самом месте произошло решающее столкновение македонян с местным владыкой царём Пором. Через несколько минут вашему вниманию будет предложено точное и подробное воспроизведение одного из известнейших сражений Древнего мира. По техническим соображениям и в целях экономии времени мы опустили не представляющие особого интереса этапы ночного и утреннего форсирования армией Александра реки Гидасп и подготовки обеих сторон к бою. Вам предстоит увидеть лишь непосредственно саму битву. Ещё раз напоминаем: задействованные в представлении животные – лошади и слоны – являются клонированными копиями настоящих. Все натуральные млекопитающие заранее удалены за пределы шоу-территории…
- Н-да, масштабной панорамы, как при Калке, не ожидается, - ворчит Роберт. – Поле не такое большое… Тесновато. И бойцов поменьше. Не то, всё не то!..
Репродуктор тем временем выразительно хрюкает и повторяет всё прежде сказанное по-английски, затем по-китайски. После снова переключается на русскоязычное вещание:
- На западной стороне поля вы видите войско Александра Великого, разделённое надвое рекой. Македонского царя можно узнать по ярко-красному плащу и шлему, увенчанному рогами, за что он получил на Востоке прозвище Двурогий. Индийская армия расположена на восточной стороне. Окружённый свитой и телохранителями, на самом большом слоне восседает двухметровый раджа Пор в богатом царском облачении…
Индийцы находятся справа от нас, их рать пестрит разноцветными одеждами. Слева – греки с македонянами, их легко узнать по классической античной форме: поножи от ступней до колен, голые бёдра, сверкающие панцири, высокие – иногда пернатые – шлемы. Вообще-то, к моменту данной битвы в армии Александра числилось гораздо больше азиатов, нежели его соплеменников и эллинов, но, видимо, подобные нюансы устроители сознательно предпочли обойти, дабы зрителям, созерцающим боевую свалку, было яснее, кто есть кто… По ту сторону Гидаспа – македонский лагерь с шатрами и частью войска. По эту – переправившаяся часть во главе со знаменитым предводителем, построенная в фалангу. Вот уже несколько часов противники стоят в полном боевом порядке, без малейшего движения, будто статуи. Конечно, «натуральные» древние воины вряд ли часами торчали на месте, не шелохнувшись. Но то «натуральные». У этих в головах микрочипы – электронные имплантаты, полностью заменяющие персональный разум. Собственные эмоции и побуждения у «боевых биороботов» отсутствуют напрочь. Всякое их движение или позыв к движению происходят исключительно по приказу, посылаемому в указанные микрочипы из находящегося неподалёку координирующего центра. Проникнет в мозги определённой группы клонов дистанционный сигнал «Начать наступление!» - те начнут, прикажут им тем же способом отступить – отступят, распорядятся удариться в паническое бегство – побегут галопом. Пока велено стоять смирно – вот и стоят себе. Кстати, шлемы на головах бойцов наверняка не металлические, иначе радиосигнал не проходил бы до чипов. Скорее всего, пластмассовые с окраской под металл…
- Влад! – толкает меня локтем Чарльстон. – Александра видишь?
- Ну, вижу.
- Похож?
- Так, в общем. Типичная античная физиономия.
- А под ним Буцефал?
- Нет. Буцефал накануне подох от старости. Да и видно, что жеребец молодой – выглядит года на три. Азиатский же поход Александра к тому времени продолжался восемь лет, и до того ещё сколько несчастному Буцефалу довелось повоевать! Ни одна боевая лошадь столько не прослужит. А омолаживать организмы тогда не умели.
- Да что ты говоришь! Напра-асно… А какой у Пора слон красавец! Просто милашка. Как думаешь, не завести ли мне такого – вместо собаки?
- Во дворе на цепь посадишь? Давай, дерзай. Только не забудь ему будку сколотить – размером с твою гостиную.
- Ну, не обязательно натуральных габаритов… Можно заказать уменьшенную копию - слона величиной, скажем, с поросёнка, - говорят, сейчас такие эксперименты как раз ведутся. Пусть гуляет по моим газонам, травку щиплет…
Внезапно по рядам противостоящих войск прокатывается волнообразное движение. Застывшие фигурки бойцов оживают. Часть армии Пора организованно выдвигается вперёд.
По смотровой площадке проносится азартный шелест множества голосов. Зрители дружно приникают к биноклям.
- Сражение начинается, - невозмутимо  оповещает  громкоговоритель. – Раджа Пор посылает в атаку своего сына с отрядом конницы и боевыми колесницами. Желаем вам приятного просмотра.
Сто двадцать индийских колесниц, растянувшись во фронтальную линию, с угрожающим стрекотом устремляются на врага. Позади на малой дистанции следует кавалерия.
Македонская фаланга, в свою очередь, начинает медленное шествие по полю. Отделившись от неё, многотысячная конница бросается навстречу неприятелю. Расстояние между противниками стремительно сокращается. Толпы зрителей на вышках вопят от напряжения. Стая дирижаблей, несколько снизившись, плывёт параллельно колесницам.
За двадцать секунд до столкновения над полем воцаряется абсолютная тишина: зрители разом затаили дыхание. Сотен пять македонских всадников – конные лучники, - вдруг остановившись, быстро выпускают по две-три стрелы поверх голов продолжающих скачку товарищей. Несколько индийских колесниц с поражёнными лошадьми и возницами сбиваются с курса. Остальные, достигнув цели, на полном ходу сшибаются с вражеской конницей.   
Восторженный рёв зрителей едва не сотрясает смотровую площадку. Хоровой женский визг острой бритвой режет перепонки. Будто гигантскую сирену рядом включили… А если этот звук да умножить на количество вышек? Небось, все пернатые в окру;ге разлетелись!
Но бойцов посторонний шум нимало не отвлекает – ни двуногих, ни четвероногих. Бой разворачивается в точности по заданной схеме. Колесницы погружаются в плотную конную массу, смешиваясь с ней в единое целое. Следом на врага обрушивается подоспевшая индийская кавалерия. Её мощному напору удаётся слегка потеснить македонян. Однако у последних огромное численное преимущество. Их конница практически сразу начинает окружать неприятеля с флангов.
Издалека происходящее на поле кажется довольно ленивым, нарочито-замедленным. Увеличиваю фокус… Вот, так уже действие воспринимается более динамично. Движения людей и лошадей активны и порывисты. Отчётливо различимы взмахи рук с мечами и щитами, повисшие на копьях тела, индийцы в колесничных повозках, в упор гвоздящие стрелами кишащую вокруг живую массу. В самой гуще конной схватки пламенным языком мелькает алый плащ Александра, плотно окружённого телохранителями-гетайрами.
Укрупняю картинку до максимума. В глаза тотчас бросаются искажённые яростью лица дерущихся, дикие оскалы лошадей, обагрённые лезвия клинков, агонизирующие под копытами раненые… В ужасе отпрянув от бинокля, ошалело смотрю по сторонам. Вокруг – ликующая публика, плотоядно хохочущие рты, скрюченные пальцы, вцепившиеся в оптические трубки. Что?! Им это нравится?! А мне?..
Несколько секунд недоумённо пялюсь на кучерявый затылок слившегося с биноклем Чарльстона, потом всё-таки вновь приникаю к окулярам. В ограниченном оптикой круге – копошащееся месиво плоти, вонзающаяся в тела сталь, переломанные древка, вмятины на доспехах, кровавые брызги… Зрелище дикое, безумное, но – завораживает! Голова моя полыхает, сердце звенит медным гонгом, грудь испуганно замерла, не дышит. А оторваться нет сил. Мозг, как-то очень быстро оправившись от начального шока, принимается цинично анализировать: почему это на лицах бьющихся только ярость? где иные эмоции, присущие человеку? где страх, отчаяние, мольба? где упование на спасение, торжество от победы в личном единоборстве? где всё, что должно быть?!
Или - не должно? Чего можно ожидать от безмозглых клонов? Нормальные чувства при их создании нарочно не предусматриваются программой – иначе в выполнение их единственной задачи, чего доброго, способен некстати вмешаться пресловутый человеческий фактор, а тогда запросто нарушится весь ход задуманного представления, и ни о какой скрупулёзной точности в воспроизведении исторического события не будет и речи. Человеку свойственно ошибаться, колебаться, паниковать, у него случаются разные перепады настроения, что сразу отражается на поведении. Скажем, обладай вот эти дерущиеся «индийцы» естественной реакцией на обстановку, они давно обратились бы в повальное бегство. Их осталось-то всего ничего, а они держатся, продолжают героически биться - потому что сигнала к бегству их мозговые чипы покуда не приняли… Между прочим, действительно пора отступать – и по «либретто», и просто согласно здравому смыслу. Что там, в координирующем центре, уснули, что ли!..
А, вот – сигнал наконец поступил. Жалкие остатки индийских всадников, ничуть не меняя яростного выражения лиц, бросаются наутёк – весьма организованно, все в один момент. Македонская конница их дружно преследует, затем, приняв радиоприказ прекратить погоню, единовременно возвращается назад, к захваченным колесницам. Да уж, такой дисциплине и слаженности любой кайзер позавидовал бы.
Отстраняюсь от окуляров, чтобы перевести дух. Влажной ладонью провожу по ледяному лбу. Чувствую, как мелко и противно трясутся колени. Внутри – озноб, грудь вздымается с натугой, словно под грузом. В гробу я видал такие шоу! Кой чёрт занёс меня на этот праздник? Если уж по стереовизору мерзко было смотреть…
Странно, почему все продолжают столь внимательно таращиться в бинокли? Схватка же закончилась… Ну-ка, что там ещё?.. Господи! Победители, спешившись, добивают раненых врагов. Отсекают головы, перерезают глотки, вонзают мечи в глазницы… Поведя биноклем, натыкаюсь на какого-то урода в пернатом шлеме, вырывающего серьги из ушей ещё живого индийца в богатых окровавленных доспехах. Уж не сына ли царя Пора?.. Тут же второй урод, прытко подскочив, принимается по одному отрубать беспомощному врагу пальцы, унизанные перстнями…
Тьфу! Пропади она пропадом, эта историческая достоверность!.. А что же я рассчитывал увидеть? Ведь именно так оно и было на протяжении всей жизни человечества. Не существовало никаких достойных эллинов, благородных римлян, безупречных рыцарей, щепетильных мушкетёров. Все доблестные витязи – Ахиллы и Гераклы, Давиды и Самсоны, Ланселоты и Баярды, Айвенго и д’Артаньяны – вот так же мародёрствовали, бесчинствовали, убивали пленных, глумились над мирным населением, истязали в подземельях великолепных замков своих соперников и мятежников. И творилось это всё не столь давно, по историческим меркам – почти вчера… Боже, как прекрасно, что мне довелось появиться на свет уже на исходе длиннющей кровавой эпохи! Как здорово, что я не имел возможности лицезреть ближних моих в тех волчьих условиях! Как замечательно, что мне, мягкотелому чистоплюю, не пришлось воевать!
Словно подслушав мои мысли, какая-то дама слева цепко хватается за мой локоть и патетически восклицает – прямо в ухо:
- Нет, вы подумайте, в прежние времена это происходило с живыми людьми! Натуральные живые люди – такие, как мы с вами – ходили в атаки, дрались в рукопашных, умирали в муках, убивали других людей. Честное слово, не могу представить, чтобы мои предки были настолько жестоки… и настолько бесстрашны! Не клоны – люди! Просто не верится. А Средневековье со всеми его казнями, пытками, кострами, религиозным фанатизмом – вообразите, оно закончилось каких-то четыреста лет назад! Совсем недавно!
Да, для прежних людей даже полвека означали целую эпоху. А для нас,  вечных,  и тысяча лет – ерунда…
- Ну, как тебе?! – радостно орёт в другое ухо отвлёкшийся от упоённого созерцания резни Чарльстон. – Видал, что творят, варвары! Ни одного раненого не пропустили, всех укокошили. А какова была мясорубка, а! Жалко, что быстро закончилась. Но ничего, это только прелюдия. Сейчас начнётся основное сражение, оно покруче будет… Эй, Влад, что с тобой? Чего такой бледный? Как себя чувствуешь?
От необходимости отвечать меня спасает равнодушный голос из репродуктора:
- Дамы и господа! Вы посмотрели начальный фрагмент боя между армиями Александра Великого и индийского царя Пора. Отряд сына Пора потерпел поражение. Теперь наступает момент решающей схватки главных сил. Запаситесь терпением: битва предстоит долгая и упорная. Желающие в любое время могут воспользоваться лифтами и посетить расположенные внизу кафе и туалеты. Приятного вам просмотра!
Галдящие зрители, как по команде, умолкают. Все взоры снова устремляются на поле. Роберт, мгновенно забыв о моей бледности, опять припадает к биноклю. Я же, угнетённый тягостным впечатлением от «прелюдии», пребываю в беспокойной неуверенности, стоит ли смотреть основной сюжет. Но в конце концов, увлечённый красивым движением грандиозных древних армий, с нервным вздохом приникаю к окулярам. Правда, фокус предварительно уменьшаю до предела.
Противники неуклонно сближаются. Вышагивающие впереди индийцев боевые слоны, задрав хоботы, воинственно ревут и порываются перейти на бег. Сидящие на их шеях погонщики ударами стрекал смиряют пыл своих питомцев, не позволяя нарушить строй. Ощетиненная копьями македонская фаланга грозно марширует навстречу огромным животным, не сбивая равномерной поступи. Кавалерия сдержанно скачет по флангам. На несколько десятков шагов фалангу опережают легковооружённые конные лучники. На глазок всего европейского войска на поле – тысяч пятнадцать. Индийцев раза в полтора больше. Часть македонян пассивно наблюдает за ходом действия из лагеря на той стороне Гидаспа: им предстоит сыграть свою роль под занавес.
Когда между армиями остаётся полоса пространства в пару сотен метров, македонские лучники осыпают слонов стрелами, затем стремглав разлетаются к своим флангам. Животные, трубно взревев, серыми башнями бросаются вперёд. Индийская пехота, стараясь не отставать, во весь дух бежит за ними. Всадники с обеих сторон пускают лошадей в галоп. Войска с диким криком сталкиваются, линия соприкосновения вспучивается воздетым над головами оружием. Глыбы слонов, нарвавшись на стальную щетину фаланги, силятся разметать копейщиков и погрузиться в людскую гущу. По флангам яростной пеной вскипает конная схватка. Сверху хорошо видно, как македонская кавалерия, медленно тесня противника, постепенно охватывает индийскую рать роковыми клещами.
Непреодолимо тянет опять увеличить фокус, но – страшно. После того, что довелось наблюдать полчаса назад, костенеющий палец не решается нажать кнопку увеличения. Покуда креплюсь, довольствуясь общим видом баталии. Время течёт незаметно, сражение вступило в стабильную фазу: противостоящие войска плотно увязли друг в друге… Наконец досадное, нездоровое любопытство берёт верх. Задержав дыхание, словно перед погружением, делаю увеличение. Бесстрастная оптика чётко выхватывает из бушующей массы громадную ушастую голову одного из слонов. На длинных бивнях его лохматыми гроздьями болтаются чьи-то окровавленные потроха. Могучая грудь напоминает огромную массажную расчёску - она густо утыкана стрелами и дротиками, и всё новые дротики вонзаются в толстую кожу. Несчастный зверь кричит от боли. Хоботом он ловко хватает направленные на него копья и, вырывая из рук македонян, отбрасывает в сторону. Погонщик сверху отчаянно лупит его по ушам острым стрекалом, понуждая двигаться вперёд. Однако слон не может двигаться – боль от стрел, усеявших исполинское тело, заставляет его пятиться задом. Из страдальческого глаза к обагрённому бивню сползает выпуклая слеза…
Злобно матерясь, выпрямляюсь. Конечности крупно вибрируют, как старинный отбойный молоток. В груди раскалённым гейзером кипит негодование. Это же изуверство! Какие лютые извращенцы додумались до подобных шоу! Как вообще это можно планировать, организовывать, представлять, наблюдать! До какой степени троглодитами нужно быть, чтобы получать от этого удовольствие! Милосердная цивилизация называется! Славное племя эпохи Гуманизма! А я-то… я-то что тут забыл?!
К чёрту! Надо спуститься и валить отсюда подальше, куда и крики беснующихся зрителей не долетают… Но отчего-то медлю. Титаническое побоище словно магнетизирует, не позволяя отвести глаз. Зачарованно глядя на свирепое крошево, непроизвольно отмечаю себе происходящий в сражении перелом. Все слоны начинают синхронно сдавать назад, грузно поворачиваясь к фаланге мясистыми тылами… Ах, да, я же забыл, что слоны тоже с чипами в головах! Значит, вовсе не боль заставляет их пятиться, а соответствующий сигнал из координирующего центра…
Дружно развернувшись, утыканные дротиками гиганты обрушиваются на индийцев. Воины Пора толпами погибают под их ногами-тумбами, а увернуться некуда – завершив окружение, кавалерия завоевателей замкнула кольцо. Оправившаяся фаланга возобновляет наступление, вовсю тесня противника.
Слоны жестоко буйствуют, вытаптывая мечущихся «земляков». Теперь индийцев примерно столько же, сколько македонян, а скоро, видимо, станет гораздо меньше… Но вот ушастые великаны начинают валиться наземь – туша за тушей. Что случилось?.. Вновь то ли естественное, то ли противоестественное любопытство побуждает меня обратиться к услугам оптики. Ага, вот оно что: погонщики, внемля одновременному дистанционному сигналу, вбивают в затылки слонов стальные клинья – дабы их «обезумевшие» питомцы не уничтожили собственное войско… Всё, последний «млекопитающий танк» громоздко рухнул замертво. Дальше выяснять отношения двуногим предстоит самостоятельно.
Судорожно сглотнув, отпускаю бинокль. Вязко сплёвываю под ноги заполнившую рот желчную горечь. Отвернувшись от поля, прислоняюсь спиной к парапету. Запускаю влажные пальцы в карман брюк, достаю упаковку мятной жвачки. Закинув в рот два душистых кубика, бесчувственно сплющиваю зубами.
Зрители намертво прилипли к оптике. За уши не оттянешь… Сколько уже длится шоу? Ого, больше шести часов! Предложенной возможностью спуститься вниз и посетить кафе с сортиром никто не спешит воспользоваться. Конечно, какой сортир, когда тут – такое! Где ещё в наше мирное время возможно вволю насладиться кровопролитием, кроме как на подобном историческом празднике!
Почему человек неизменно жаждет жестоких зрелищ? Чем его так привлекают свирепые батальные сцены, когда собственная нужда в вооружённой борьбе уже отпала? Недостаёт адреналина? Или попросту хочется лишний раз взглянуть на чужую гибель и чужие страдания, чтобы лишний же раз убедиться в своей особой удачливости, благословенности, избранности? Ведь так отрадно сознавать, что тебе самому никогда не придётся на потеху кому-то атаковать под градом стрел, бежать навстречу копьям, бросаться под ноги слонам, не придётся истекать кровью, орать от боли и корчиться в смертельных конвульсиях! Ибо ты – венец творения. Ты – человек, а не жалкий клон.
Да, касательно всякого бессмертного - особая удача в самом деле налицо. Уж повезло так повезло. А могло не повезти – и тогда он родился бы клоном, в лабораторной пробирке, с заранее заданными функциями. И, возможно, попал бы в формируемую для очередного исторического представления воинскую команду, и находился бы сейчас не на смотровой площадке и не в гондоле дирижабля, а там, на поле боя, в адском месиве обречённых. Ведь могло такое случиться?.. Ага, поди докажи это любому из зрителей! Сразу изумлённо выкатит зенки и завопит благим матом: я – клоном?! я никак не мог родиться клоном! потому что  не мог – и всё тут!!
Именно так люди себя и убеждают. И всегда убеждали. Античные греки и римляне поголовно были уверены, что никак не могли родиться варварами. Немцы периода национал-социализма не могли родиться «недочеловеками» - евреями, славянами, китайцами. Белые плантаторы-рабовладельцы – неграми. Русские помещики – крепостными холопами. Чем же ещё утешить, убаюкать покрепче дремлющую совесть, чем оправдать собственный скотский эгоизм, обосновать своё процветание за чужой счёт! Быть-то господином хочется; более того, хочется  иметь на это право – моральное право. Словом, охота и жить хорошо, и себя при том считать хорошим. Главное – узаконить удобное для себя положение вещей, ввести в догму, в привычку: тогда уже можно будет не заботиться об аргументации, всё станет восприниматься как само собой разумеющееся.
Вот сколько вокруг народу, а подобные мысли ни единой разумной особи в голову не приходят. Потому что  не нужны им эти мысли, а вовсе не потому, что люди сплошь такие глупые. Роберта, например, глупым никак не назовёшь, однако и он абсолютно убеждён, что всё в мире заведено логично, мудро, справедливо. Для него тоже вполне естественно, что тупые биороботы ради его удовольствия вспарывают друг другу животы, а он за данным процессом с любопытством наблюдает. Надо же, как увлёкся: склеился с оптикой, вдавил себе трубки в глазницы, словно он с биноклем – единый организм, будто так и родился… Ладно, что там творится на поле? Надо уж досмотреть, раз всё равно здесь торчу…
Бой затянулся. Силы противников примерно равны. Индийцы, невзирая на окружение, отбиваются упорно. Но, кажется, близится развязка. Крупный резерв македонян, переправившись через реку, поспешает к месту схватки… Достигли. Ударили со свежей энергией. Сейчас индийцы всей массой попрут назад, прорвут кольцо окружения и хлынут спасаться бегством… Вот сейчас… Сейчас, сейчас… Ну!..
Что-то не бегут. Дерутся всё так же отчаянно. Падают сотнями, но продолжают держаться. Это уже никуда не годится! Где хвалёная достоверность?! И, кстати, где раджа Пор, который должен быть непременно захвачен живым?.. Нет, Пора нигде не наблюдаю. Неужто прибили?!
Зрители тоже почуяли неладное, взволнованно гудят, сверяются с «либретто». Роберт с недоумённой гримасой отлипает от бинокля. Разворачивает свой листок со схемой боя, внимательно перечитывает концовку пояснительного комментария и беспокойно вопрошает:
- Влад, как ты думаешь, почему индусы не бегут?
- Они не индусы. Тогда индуизм ещё не сложился.
- Да будь они хоть буддисты, чего не бегут-то?
- Нашёл кого спросить! Сам не пойму.
- Наверно, опять какой-то сбой в системе управления. Клоуны сигнала не получают.
Направляю бинокль в самый центр кровавой свалки. Индийцы действительно в отчаянном положении – окружены со всех сторон, стеснены, сбиты в плотную кучу. Но, похоже, их это не волнует. На смуглых лицах – то же выражение, что в начале боя: безграничная ярость, бешенство, дикая жажда убийства. Ни страха, ни растерянности. Страх им неведом – в буквальном смысле, как неведомы прочие «натуральные» чувства, - радиосигнал явно не достигает мозга, а психологический фактор, побуждающий людей к спасению, отсутствует напрочь. В общем, у данных «индийцев»  нет причин для бегства… М-да, хорошо, что такие биороботы не появились лет на сорок раньше, перед Третьей мировой, - иначе война завершилась бы только с гибелью последнего из побеждённых, будь он хоть клон, хоть «человек разумный»…
- Точно, сбой, - вздыхает Чарльстон. – Опять в координирующем центре потеряли контроль над ситуацией. Сапожники хреновы, ну никак не могут без конфуза!
- Роб, ты видишь Пора?
- Нет… А ведь его, кажется, должны взять в плен?
- Должны. Однако среди живых его не видно.
- Значит, прикончили Пора. Или павшим слоном задавило… А Александр жив! Вон его плащ мелькает. По-прежнему на коне, и охрана вокруг, как положено.
- Видимо, контроль потерян только над индийцами. Македоняне дерутся по уму, тактически правильно… Но если индийцы так и не побегут, что от самих македонян останется?
Зрители раздражённо галдят, ругают устроителей шоу разными нехорошими словами. Многие язвительно смеются: задуманная трагедия на их глазах превращается в фарс. В знак протеста с вышки белоснежной стаей летят сотни листов с несбывшимся сценарием. Это, конечно, напрасно. Не стоит так уж гневаться на ближних своих – они же не боги, в конце концов. Что поделаешь, не всё ещё вполне отлажено в системе управления клонами. Мы, как говорится, лишь в начале большого пути. Лет сто назад в СССР подобные неувязки официально именовались «временными трудностями». Трудностей тогда в самом деле было навалом, притом весьма серьёзных, не чета нынешним, а советский народ, однако, был куда снисходительней, не роптал вот так по любому поводу…
Сражение мало-помалу угасает. Последние индийцы под ударами врагов падают наземь. Таким образом, македоняне побеждают, однако от их личного состава сохранилась едва ли пятая часть. С таким мизерным войском, разумеется, продолжать свой поход Александр не решился бы, будь он хоть четырежды Великим.
Публика неистовствует. В бинокли более никто не смотрит: вторично наблюдать, как победители добивают раненых, никому не интересно. Долгожданный спектакль безнадёжно испорчен неудачным финалом. Недосягаемые режиссёры подвергаются дружному уничижению. Мужчины по всем ярусам вышки разражаются разбойным свистом. Женщины, не умея свистеть, выражают солидарность с сильным полом оглушительным визгом. Со стороны видно, что на других вышках происходит примерно то же самое.
В тотальную какофонию доливает масла проснувшийся репродуктор. Ледяной голос из него лаконично объявляет:
- Представление окончено. Мы надеемся, что наш праздник доставил вам удовольствие. Желаем вам всех благ и хорошего настроения. До новых встреч!
Продолжая громогласно возмущаться, разочарованные зрители гуртом направляются к спуску. Лифты увозят вниз первые партии граждан, остальные, ни на миг не умолкая, остаются ждать своей очереди возле захлопнувшихся дверей. Покуда объёмные кабины плавно маячат вниз-вверх по шахтам, мы с Чарльстоном, не желая тесниться в толпе, по-прежнему стоим у парапета. Меня противно знобит, в самом горле тошнотворно клокочет пульс, упругими толчками перекрывая дыхание. Силясь унять трясущиеся пальцы, засовываю руки глубоко в карманы и сжимаю кулаки. Состояние премерзкое.
Роберт, оставив бинокль, наконец соизволяет обратить на меня внимание. Голос у него беспокойный, неподдельно встревоженный:
- Эй, Влад, да что с тобой такое? Не заболел, часом?.. Может, перемена климата сказывается?.. Но ты же не в первый раз в наших широтах. Прежде, кажется, у тебя проблем с акклиматизацией не возникало. Или возникало?
Шумно вздохнув, отворачиваю лицо. Отвечаю натянуто:
- Зря я сюда явился. Не стоило.
- Зрелище не понравилось? Ты поэтому такой бледный?.. Ну, брат, настолько впечатлительным быть недопустимо. Всякая сентиментальность должна иметь разумные пределы. Видел, сколько тут женщин собралось? Больше, чем мужиков! И ни одна в обморок не упала. Я же говорил: проще надо на всё смотреть, тогда и жизнь начнёт казаться более правильной и разумной. Ничего, в следующий раз будешь спокойней. Приезжай в феврале на битву при Павии… кажется, пятьсотпятидесятилетие. Побродим по Италии, попинаем исторические булыжники…
- Нет уж, давай без меня. Я на такие познавательные представления больше не ездок.
- И что на тебя так подействовало?.. Может, ты крови боишься?
- При чём тут… Зверство это, Роб, понимаешь? Зверство и дикость наша неистребимая. Что здесь объяснять! Не должен человек получать удовольствия от вида чужих страданий и смерти. Не должен, не имеет права! А если мы до сих пор не изжили в себе зверя, тогда не следовало себя увековечивать – возможно, наши дети или внуки были бы людьми в большей степени, чем мы!
Роберт примиряюще поводит бровями:
- Ладно, что ж. Не понравилось так не понравилось. В конце концов, у каждого свой вкус, своё восприятие… Не переживай. Сейчас спустимся, вмажем в кафе коньячку, домой вернёмся – добавим. Отвлечёшься, успокоишься. Я позвоню куда надо, уточню завтрашнюю программу. А с утра нам до;лжно быть весёлыми и боеготовными: предстоит бурный день с великими сексуальными испытаниями.
Не имея желания продолжать беседу, молча смотрю на усеянное трупами поле. Орда победителей издалека напоминает муравейник: крохотные фигурки суетливо копошатся, самозабвенно мародёрствуя и докалывая полуживых врагов. Тут и там между македонянами, не нашедшими компромисса в дележе добычи, вспыхивают злобные схватки, и свежие мертвецы пополняют число павших. Так, чего доброго, понемногу истребят друг друга поголовно. Видимо, в координирующем центре махнули рукой, не удосужившись подать в их мозговые чипы сигнал отбоя. Оно, в общем, и ни к чему: уцелевших в бою клонов нигде больше использовать невозможно. На данный момент их узкая функция полностью выполнена. Смысл краткого существования на земле исчерпан. Всё равно списывать…
Так всё-таки зачем я здесь? Что привело меня на эту вышку? Чувствовал же, что развлечение не по мне, практически – знал… Хотя, конечно, озадачиваться тут нечем. Оказался я здесь по собственной воле, а побуждения мои были самые банальные – любопытство да желание развлечься. И ещё, пожалуй, хотелось - как и всем сюда явившимся - воочию убедиться в преимуществах современности. Наглядно узреть резкий контраст между нашей блаженной эрой и безжалостной древностью. Пощекотать себе нервы, наблюдая ужасы и злодейства прошлых эпох, дабы теперешняя казалась ещё лучше, ещё светлее, ещё человечнее…
Ведь то, что мы сейчас видели, - это злодейства   прошлых эпох… Ведь не нашей?!
Да?..


                4.
Вечером снова сижу в кресле возле символически горящего камина на третьем этаже жилища Чарльстона. Хозяин удалился организовывать завтрашний разврат. Наверно, звонит по сотне номеров. Заботливо предоставленный им шерстяной плед укутывает моё тело от шеи до пят: меня всё ещё слегка знобит. Голова моя откинута, веки сомкнуты. В памяти навязчиво мелькают кровавые картинки нынешнего боя, восторженные лица зрителей, азартно раззявленные рты, выпученные глаза, хищные пальцы, судорожно впившиеся в оптические трубки… Как же так? Почему никто из этих нормальных, приветливых, добродушных людей не испытывает  ни  омерзения  от  ужасного зрелища, ни сострадания – пусть к не равным им, но всё же живым существам? Животных ведь мы жалеем… тех, которые натуральные. А двуногие клоны даже не животные, их биологическая организация несомненно выше, чем у всей млекопитающей фауны. Если они и не люди, то гораздо ближе к нам, нежели кошки с собаками или даже обезьяны… Откуда у изнеженных бессмертных, не ведающих бед и проблем, столько ледяного, зияющего бездушия! Откуда столько жестокости в гуманнейшем обществе, давно отвыкшем от какого бы то ни было насилия!
А ведь в предшествующую суровую эпоху жестокость массовым зрелищам отнюдь не была присуща. Как раз наоборот – она считалась в таковых недопустимой. Живя в жестоком мире, тогдашние люди неизменно жаждали добра и первостепенным человеческим достоинством признавали милосердие. Милосердие и сострадательность –  ко всему сущему!
Вот почему мне так нравится смотреть старинные фантастические кинофильмы. Они, конечно, технически примитивны, иногда до смешного наивны, часто попросту глупы, но меня всегда умиляет доброе, поистине отеческое отношение их героев к разным неповоротливым роботам, капризным компьютерам, говорящим пылесосам и прочим малонаучным «помощникам» человека, созданным воображением тогдашних сценаристов. Хотя подобные неодушевлённые персонажи и наделены недюжинным интеллектом, полным спектром эмоций и изрядным чувством юмора, всё-таки они – лишь машины, то есть абсолютно не похожие на что-то живое железяки с лампочками; тем не менее, когда означенные железяки ломаются или получают повреждения, героям становится их  жалко!  Мало того, спасая какого-нибудь незадачливого робота, напоминающего скорее спаренную тумбочку, чем человека, герои подчас рискуют собственной жизнью, притом самоотверженность эта преподносится зрителю как нечто естественное: в самом деле, разве можно не выручить попавшего в беду друга, будь этот друг хоть на все сто процентов из чистого феррума!
Насколько же мы бессердечней наших предков, коих привыкли считать свирепыми варварами! «Варвары»-то, судя по всему, были куда гуманнее нас: мы вот доброй фантастики давно не снимаем, а любая сентиментальность по отношению к роботам (или биороботам), случись таковой проявиться в каком-нибудь современном фильме, была бы способна вызвать у нынешнего зрителя разве что недоумение. Так, может, весь наш хвалёный духовный прогресс – лишь самовнушительная фикция, ибо налицо как раз обратное – деградация и одичание, хитро замаскированное внешним благолепием и сытым лоском? Тогда сто;ит ли радоваться, что я удосужился жить именно сейчас, в этом обществе, среди этих людей? Так ли уж великолепна наша высокоразвитая цивилизация, ежегодно уничтожающая больше двуногих, чем погибало в любой из древних войн?.. Впрочем, почему – ежегодно? Ежемесячно! Еженедельно! Сколько несчастных клонов изо дня в день приносится в жертву при проведении различных испытаний, исследований, экспериментов? Сколько их гибнет при строительстве, перекрытии рек, прокладке дорог и туннелей, осушении и орошении? Сколько просто списывается, заменяясь на новых, усовершенствованных? Кто считал? Кому это интересно?!
Действительно ли умертвить гомункула – не грех? Ведь из него при поражении тела вытекает не синтетическая смазка, а кровь, настоящая, живая – по всем химическим признакам  человеческая!  Ведь эти самые «биороботы» созданы на основе  наших генов! Они – плоть от плоти нашей! Разве убивать фактически собственных детей – не грех?! Почему никто не желает об этом задуматься?! Где я обитаю, в конце-то концов, - в обществе людей или в ухоженном зверинце?!! Господи, да куда же я попал!!!
К чёрту… Всё к чёрту! У меня есть Марина. Она – чудо. Наверно, единственная достойная женщина, каким-то невероятным образом уцелевшая в нынешнем безумном мире. Она лучшая, самая лучшая, она добрая – потому что ей   жалко клонов – ей одной! Зачем я её оставил и примчался сюда, за тридевять земель? Чтобы насладиться похотью бессердечных разумных самок? Вряд ли. Эту причину я сам придумал – потому что надо было что-то придумать. Потому что душа ноет и мечется, тревога замучила, всё время тянет сорваться с места и нестись куда-нибудь… А может, я прилетел в Лемур-Арк в поисках своей стаи – чтобы оказаться среди «белых ворон», таких же нестандартных и неправильных, как я сам? Это уже теплее. Это – скорее всего. Но здешние «вороны» белые только снаружи. У них просто перья крашеные. Они не такие, как я, они мне ничем не ближе прочих. У меня нет своей стаи. Есть только Марина – одна на целом свете. Почему я сейчас не с ней? Как можно было покинуть любимую женщину хоть на мгновение – ведь я, может статься, вижу её последний месяц! Вот уж воистину, что имеем – не храним…
- Ну, как ты? Отошёл или ещё дрожишь? – врывается в комнату радостно возбуждённый Чарльстон. – Может, ещё коньячку?
- Спасибо, Роб. Уже не дрожу – твоими заботами.
- А горячего кофе всё-таки выпьешь, - решает хозяин и, схватив с тумбочки у стены дистанционный пульт, нажатием кнопки вызывает прислугу.
Скоро в дверях появляется миловидная девушка-клон в одном минипередничке и чепчике поверх голубых волос. Бесстрастно моргнув длиннющими ресницами, делает приветственный книксен.
- Мальвина, придумай нам быстренько две чашки кофе.
- Пять минут, господин, - монотонно отвечает нагая дева и, блеснув ослепительной задницей, удаляется на первый этаж.
Чарльстон с размаху плюхается в кресло. Абиссинская рожица сияет счастливым предвкушением.
- Уф-ф… До всех дозвонился, и даже больше. Помимо тех, что ожидались, зазвал на завтра целый табор европейских туристок. Танцовщица из Дели подтвердила: будет непременно вместе с удавом. И ещё два фокусника, гипнотизёр, дрессировщик из Лахора с обезьянами…
- Обезьяны тоже для секса?
- Как получится, - хохочет Роберт. – А что? Они ведь тоже, как и мы, человекообразные!
Это он точно сказал: мы – человекообразные.  Просто «человек» - для любого из нас звучит слишком гордо…
- В общем, оргия должна получиться на зависть всем Неронам и Калигулам. Так что давай оправляйся, чтобы завтра с утра был как огурчик!
- Знаешь, Роб… Ты извини, конечно. Но я, пожалуй, поеду домой. Аэробус из Лахора в пять утра. Если выехать отсюда через час, успею.
Смеющиеся губы Чарльстона повисают уголками вниз. Острый нос от неожиданности, кажется, вытягивается на дюйм.
- То есть… ты что это?..
- Ну, прости, дружище. Этот чёртов бой у Гидаспа в самом деле испортил всё настроение. Чувствую, впечатления хватит на несколько дней как минимум. Омрачать твою завтрашнюю фиесту моей траурной физиономией совершенно ни к чему. Да и, честно сказать, меня после нынешнего шоу ни на какой блуд не тянет. Короче, спариваться с удавом и человекообразными тебе придётся без меня.
Чарльстон обескуражено разводит руками:
- И всё из-за проклятых клоунов?
Утвердительно выпячиваю губу. Роберт машет светлой ладошкой:
- Прекращай! Отдохнёшь и встанешь совсем с другим настроением. Как у вас говорят, утро вечера мудренее.
- Я поеду домой, - повторяю безапелляционно. – Прости и не обижайся… Учти, я уже трижды извинился, больше не стану. А ты кончай уговаривать.
Чарльстон хмуро смотрит немигающим взглядом. Поняв, что уговаривать действительно бесполезно, откидывается в кресле и недовольно надувается. Помолчав с полминуты, сердито произносит:
- Дались тебе эти клоуны! Влад, скажи откровенно – без обиды, хорошо? – ты сам своё отношение к биороботам считаешь нормальным?
- А ты полагаешь, сострадание – это патология?
- Сострадание к кому? К искусственным механизмам?
- Какие же они механизмы! Если бы генные инженеры изначально не вычищали им мозги, любой из них ничем не уступал бы нам с тобой, а может, и превзошёл бы… Впрочем, тут дело даже не в клонах. Натуральные братья по разуму меня впечатлили гораздо больше. Чёрт знает… я не понимаю, как люди могут ликовать при виде жестокого побоища. Возбуждаться, орать, махать руками, смаковать подробности… Вот у тебя это как получается?
- Да обыкновенно. Как у всех. Ты же знаешь, люди всегда любили подобные зрелища. В древности римляне очень ценили битвы гладиаторов, в Средневековье аристократы наслаждались рыцарскими турнирами, после появились бокс, рестлинг, не говоря уж о корриде и собачьих боях… Это у нас в крови, в генах с допотопных времён.
- Стало быть, мы недалеко ушли от допотопных дикарей… Впрочем, зачем обижать дикарей? Гладиаторские бои, и рыцарские турниры, и бокс, и сражения клонов придумали развитые народы. Видимо, упоение насилием и душегубством – признак цивилизованности и высокой культуры.
- Какое душегубство? Влад, что ты несёшь! Откуда у клоунов душа! Их вывели в лабораториях, как выводят полезные бактерии, наделили конкретными способностями и поставили на службу человечеству, чтобы навсегда избавить людей от необходимости добывать в поте лица хлеб насущный. Благодаря этому мы стали свободными: хочешь – занимайся любимым делом, хочешь – путешествуй, хочешь – загорай целыми днями, покуда не задымишься. Вся необходимая грубая работа делается гомункулами, а Homo sapiens имеет возможность использовать неограниченный досуг, как заблагорассудится: для повышения интеллектуального уровня, для совершенствования в любых направлениях либо просто для удовольствия. Наша эпоха – воплощённая мечта всех поколений о Золотом веке! Не только человек, всё живое блаженствует. Животных наконец-то перестали резать на мясо, теперь питаемся мясом искусственно выращенным – между прочим, тоже методом клонирования. Никто больше никого не забивает, никто ни на кого не охотится, никто не тиранит братьев наших меньших изнурительным трудом. Мы вернулись в Эдемский сад и вернули туда всех тварей земных. Но эти-то… существа из пробирок – они всего лишь биологические машины, творение наших рук и разума.  Абсолютно бездушные машины!
- Бездушные… Роб, всё живое имеет душу.
- Ты хоть помнишь, что такое душа? Это вместилище чувств, ощущений, желаний и побуждений всякой особи. Но у бойцовских-то клоунов какие, к дьяволу, чувства и побуждения! Они же полностью управляются дистанционным сигналом! Они просто радиоприёмники, не более того! Каждый из них лишь в точности исполняет полученные команды, не умея их анализировать. Клоуны не понимают, что делают. Не понимают, что сражаются, не понимают, что убивают, не понимают, что убивают их. Не понимают, что живут, не понимают, что умирают. Они вообще  ничего не понимают!
- Но ты сам видел, как они кричали от боли!
- Ну и что? Это естественный рефлекс всякой биологической материи. Даже лист мимозы скручивается при прикосновении – ему больно. Однако лист неодушевлён, он ничего не понимает и боли не осознаёт. Хотя само по себе растение способно питаться, расти, размножаться, так как всё это изначально предусмотрено в его генетической программе… Вот ты сейчас видел Мальвину: она запрограммирована исполнить любое моё пожелание – в данном случае принести кофе, - а больше ничего не соображает и не испытывает в том надобности. Ей даже мужчина не нужен. Она просто искусственный организм с примитивными рефлексами – есть, пить, спать, отправлять физиологические потребности. Ни чувств, ни мыслей у неё нет – как у той мимозы. Так о какой душе ты ведёшь речь? О какой тождественности, пусть самой отдалённой, между нами и клоунами?!
- Вот так же некогда нацисты относились к иным народам – именовали «низшими расами», «недочеловеками». Так же просвещённые эллины свысока взирали на «варваров». Так же белые рабовладельцы не признавали негров за людей. Но я – потомок тех самых «варваров», а в твоих жилах течёт кровь чернокожих невольников; тем не менее ты вряд ли склонен считать нас с тобой неполноценными.
- Сравнил! Слил в один стакан предрассудки древности и естественное восприятие! Владислав Сергеевич, голубчик, смею вам напомнить, что эллины и варвары, белые и негры, арийцы и семиты появлялись на свет натуральным путём. Их не монтировали в лабораториях, не программировали их функций, не корректировали сознания. Все люди на земле действительно рождались равными… Впрочем, возможно, в античную эпоху культурные греки имели некоторые основания для шовинизма – прочие-то племена вокруг них были сплошь дикие.
- Отнюдь. По крайней мере, далеко не все. Тогда любой народ почитал за варваров всех остальных, не только греки. (Последние, например, долгое время являлись дикарями для египтян, и тоже не без оснований.) Дело тут не в чьём-либо культурном уровне. Просто кто-то должен был трудиться, обеспечивая процветание «богоизбранных» господ, а господа, желая успокоить свою совесть, очень нуждались в идеологическом утверждении собственного природного превосходства. Думаю, сам Гитлер прекрасно понимал, что германец ничем не «качественнее» еврея или славянина. Но он обещал немцам мироустройство, в котором те будут блаженствовать за счёт порабощённых «недочеловеков», - и немцы пошли за ним, заставив себя поверить в нацистскую чушь, ибо она показалась им приятной и выгодной. Сейчас мы, паразиты новейшей эры, живя за счёт клонов, убеждаем себя в том, что наши рабы – всего лишь биороботы, стилизованные под людей. Иначе нам пришлось бы строить наше благополучие собственными руками, а сие, знаешь ли, весьма трудоёмко. Или оставалось бы признать, что мы рабовладельцы и эксплуатируем себе подобных, - а как тогда себя уважать?.. Кстати, я заметил: ты ко всем своим слугам запросто обращаешься то по-русски, то по-английски, то по-французски, то вообще по-латыни. Они у тебя скольким языкам обучены?
- Фирс – только русскому, остальные – девятнадцати, как и я… Но это же естественно, я их так и заказывал.
- Девятнадцать языков в личном лексиконе! У тупых искусственных биороботов! Роб, скажи, пожалуйста, много ли ты знаешь подобных полиглотов среди натуральных двуногих?
Чарльстон ошарашенно выпучивается. Долго безмолвствует, по-рыбьи хлопая губами: очень хочется возразить, а нечего. Я удовлетворённо кривлю рот – мой неожиданный аргумент потряс оппонента до глубины души.
На пике немой сцены, как всегда некстати, входит Фирс – в прежнем прожжённом фраке, с парой дымящихся чашек на подносе. Выпрямив сутулую спину, принимает несвойственную ему доселе горделивую позу и громогласно возвещает:
- Кофе господам!
Роберт оторопело оборачивается. Брови его негодующе ползут вверх:
- Что такое? Почему ты?! Где Мальвина?!
«Дворецкий» тотчас изгибается вопросительным знаком и напевно канючит:
- Не пеняйте старику, батюшка. Я надумал сам услужить барину и дорогому гостю.
Роберт возмущённо вздёргивает плечи:
- Ничего себе, а?  Он надумал!.. А мнение хозяина, значит, побоку?!
«Дворецкий» скрючивается ещё сильнее и замирает без движения. Чарльстон с минуту злобно пыхтит, потом бросает:
- Ну, подавай, раз принёс… Только осторожно!
Фирс опять горделиво выпрямляется и, вальяжной цаплей ступая по полу, направляется в первую очередь к гостю – в соответствии с требованиями старинного этикета. Остановившись прямо передо мной, вновь подобострастно склоняется… разумеется, слишком резко. Одна из чашек соскальзывает с подноса, её раскалённое содержимое выплёскивается в аккурат на моё правое колено. Быстро среагировав, отдёргиваю плед; брюки остаются сухими.
Незадачливый «спецзаказ» вытягивается в струнку. Физиономия его принимает выражение рассеянное и старательно-глупое. Взгляд неотрывно фиксируется на упавшей чашке.
Роберт, подпрыгнув в кресле, тревожно восклицает:
- Сильно ошпарил?!
- Нет, спасибо твоему пледу, не успело просочиться.
Чарльстон устремляет на «дворецкого» тягучий взор, исполненный бесконечного уныния. Подперев кулаком подбородок, угнетённо вздыхает и выдаёт обычное резюме:
- Всё-таки я тебя спишу, старый хрыч… Или буду за каждую выходку пороть на конюшне. Вот специально конюшню заведу!
Фирс, не меняя выражения, поднимает одну бровь. Взглянув на него, я разражаюсь невольным смехом.
Но теперь настроение пропало у Роберта. Ещё раз тяжело вздохнув, он упавшим голосом приказывает:
- Сгинь с глаз моих, чудовище. И чтоб я тебя три дня нигде не видел.
Фирс опускает бровь, с глубочайшим достоинством ответствует:
- Как угодно, барин, - и журавлиным шагом удаляется вместе с подносом и как-то удержавшейся на нём второй чашкой.
Терпеливо дождавшись, пока я просмеюсь, Чарльстон укоризненно качает головой:
- Стало быть, не передумаешь уезжать?
- Нет, Роб, не передумаю. И довольно об этом.
- Жаль, конечно… Ладно, дело хозяйское. Но ты хоть имей совесть, совсем-то не забывай. Звони, приезжай… Чёрт с ними, с праздниками, поводами, приезжай просто так.
- Обязательно… Взял бы да сам как-нибудь приехал!
- Не исключено. Но у меня ведь интереснее: всё-таки Восток, экзотика, лемурийцы… Да, мне тут сейчас сказали по видеофону: кажется, планируется новая экспедиция на поиски Города Дравидов. Примкнуть не желаешь?
- Нет. Прошлого раза по уши хватило, снова в джунгли пока не тянет.
- А вообще удивительно, да? Столько уже было попыток! Столько привлекалось средств, столько учёных задействовано, джунгли прочесали вдоль и поперёк не единожды, а результата – ноль. При таком упорстве давно Атлантиду можно было бы обнаружить! Что за хитрый Город, в самом деле…
Стараясь не выдать волнения, интересуюсь, будто походя:
- В каком районе теперь собираются искать, не сказали?
- На сей раз хотят взять восточнее… Хм, но это же абсурд! По всем данным, Город должен находиться именно там, где искали до сих пор. Я копии первоисточников читал непосредственно на санскрите, и у меня на сей счёт сомнений никаких. Так что напрасно отступились от прежнего места. Ты как считаешь?
Предельно равнодушно пожимаю плечами.
- Ты же был год назад в экспедиции, - не отстаёт Роберт. – Как по-твоему, тот район достаточно исследован? Может, стоит ещё пошарить?
Решительно пресекаю допрос:
- Нет, там больше делать нечего, ручаюсь. И мы, и те, кто до нас искал, уже все выпуклости излазили, во все впадины заглянули, чуть не каждое дерево ощупали. Никакими дравидами там не пахнет. Кажется, миф этот Город и не более того… Извини, мне пора собираться. Нужно успеть на автобус. Проводишь меня, дружище?
…А хорошо, что у Чарльстона нет своего детектора лжи. Что покуда не додумались выпустить персональные образцы и вручить всем поголовно. Вот уж где был бы полный капут!
Ужасно, конечно, когда мир стоит на сплошной лжи, как стояла веками вся предыдущая цивилизация. Но если совсем невозможно слукавить – это тоже никуда не годится. И бог знает, что хуже.

;

          Г Л А В А   Ч Е Т В Ё Р Т А Я


        Продолжение записок Воронцова
             в зелёной тетради








< … > Неслыханное процветание сегодняшнего общества, его изобилие и растущая роскошь держатся на трёх китах: единстве человечества, бурном развитии науки и эксплуатации клонов. Видимо, цивилизация – даже самая могучая, самая зрелая, самая передовая, прогрессивная, гуманная – по-прежнему не может обойтись без рабов, её обслуживающих. Ибо без рабов не будет никакого Золотого века для «богоизбранных» граждан. Уж так повелось в этом мире с древнейших времён: дабы одни процветали и благоденствовали, повышали свой культурный уровень, развивали интеллект, оттачивали таланты, совершенствовали технику, философствовали, создавали шедевры искусства – необходимо, чтобы другие тупо тянули лямку, обеспечивая и ублажая «благородную» элиту, воплощая высокие замыслы утончённых господ, таская каменные глыбы для возведения величественных пирамид, Фаросских маяков, Акрополей, Колизеев и Китайских стен... 
Клоны выполняют за людей всю грязную, трудоёмкую и малоквалифицированную работу. Они строят дома и плотины, роют каналы, прокладывают дороги, пробивают туннели. Осушают болота, озеленяют пустыни, выращивают урожаи. Добывают полезные ископаемые, плавят металлы, монтируют аэробусы, атомоходы и автомобили. Шьют нам одежду и обувь, готовят пищу, обслуживают электрические сети, водопровод и канализацию. Самоотверженно тушат пожары и активно участвуют в спасательных операциях. Во имя торжества нашей науки поднимаются в стратосферу и опускаются на дно морское, бессознательно предоставляют свои организмы для медицинских и иных экспериментов. Они обустраивают наш быт, обеспечивают уют, чистоту и порядок, прислуживают, исполняют капризы хозяев, ублажают и развлекают, сплошь и рядом бестрепетно жертвуя жизнью по воле бессмертных рабовладельцев. Они действительно не сопоставимы с нами – носителями высочайшего разума и благородных эмоций. Так что мы ничуть не комплексуем по поводу их эксплуатации – биороботы для того и существуют. Любому из них ещё до «пробирочного зачатия» назначается узкий набор функций, ради выполнения которых ему предстоит появиться на свет. В соответствии с этим назначением умелые манипуляции с генетическим кодом планируемого клона задают ему определённые физические параметры, телосложение, чёткий перечень способностей, необходимый интеллектуальный уровень. Также специально программируются тембр голоса, цвет кожи, волос и глаз, размеры и формы различных частей тела – по желанию будущего владельца (частного лица или предприятия-заказчика).
Двуногие божества штампуют гомункулов не столько по своему образу и подобию, сколько согласуясь с собственной фантазией. Всякая торговая, туристическая, транспортная или иная компания предпочитает иметь рядовой персонал одинакового роста и внешности (в соответствии с внутренним стандартом) – это элемент фирменного стиля. Каждый гражданин может заказать себе горничную и кухарку по своему личному вкусу и сообразно своим притязаниям. Любой извращенец – завести целый гарем безропотных наложниц, способных выполнить самые изощрённые прихоти хозяина. (Иному воспалённому воображению такие сексуальные рабыни могут потакать даже анатомически – например, иметь по два ряда грудей, как у свиноматок. Правда, на сегодняшний день подобные «специфические» пожелания обходятся заказчику весьма недёшево. Но это – только пока. Если кому-то очень хочется, можно и подождать - куда нам, бессмертным, торопиться!..)
Мы пьянеем от понимания безграничности наших возможностей, от полной доступности всего, чего пожелаем. Нас всецело захлёстывает восторг бытия, головокружительное состояние счастья, а особенно - сознавание незыблемости и нескончаемости этого счастья. В отличие от наших горемычных предков, мы навсегда избавились и от нудного, изнурительного труда ради хлеба насущного, и от скучных повседневных обязанностей, от постоянных проблем со здоровьем, от непреходящих страданий, опасений, от удручающей неизбежности риска и неудач, от самой смерти, наконец. Мы на глазах превращаем голубую планету в цветущий сад, в сплошную землю обетованную; населяем огромные зоопарки и заповедники реликтовыми животными всех геологических эр и периодов; заводим клонированных домашних животных – разумеется, генетически скорректированных, - которые не тявкают попусту, не царапают мебель, не таскают колбасу со стола и не гадят по углам, а если ненароком попадают под машину – не вызывают переживаний, так как в любое время без проблем заменяются на абсолютно идентичных. Совсем скоро, кажется, войдут в моду уменьшенные копии хищников и крупных млекопитающих: тигры размером с кошку, мини-медведи, слоники, носорожки, какие-нибудь пресноводные кашалотики для загородных прудов. А в обозримом будущем, как обещает безудержно прогрессирующая наука, появится возможность искусственно выращивать любые живые организмы, какие только способна породить самая больная человеческая фантазия. Тогда можно будет создавать всё, без каких-либо ограничений: русалок, чебурашек, сирен, пегасов, химер, кентавров, минотавров – кого угодно, хоть тянитолкаев... Ай, спасибо тебе, генная инженерия! Преогромное merci вам, туманные хромосомы, ДНК и стволовые клетки! А прежде всех хромосом и клеток – вам, господа генетики и биотехнологи, исследователи и экспериментаторы, учёные и лаборанты – за ваш решающий вклад в тотальное безумие собственного вида!
Помнится, во времена оны жесточайший из тиранов Иосиф Сталин намеревался задушить нарождающуюся генетику прямо в колыбели, да так и не задушил. Много ужасного совершил тогдашний «отец народов», а тут – не осилил. Возможностей не хватило. Потому что владычествовал он лишь над одной шестой частью суши, а отнюдь не над целым миром. Так и тянет в сердцах добавить: «к сожалению»!.. Но, конечно, это только в сердцах. Разумеется, мне очень жаль и несчастного академика Вавилова, и всю загубленную в те годы плеяду подобных ему гениев. Им-то, полагаю, и в страшных снах не виделись нынешние плоды их открытий и трудов праведных. Они-то хотели как лучше... Ах уж эти пресловутые благие намерения, которыми вымощена дорога в ад! Ведь всякое великое зло неизменно на них опиралось – и опирается...
...А началось глобальное научное сумасшествие так недавно – каких-то восемь десятков лет назад, в конце прошлого века. С появления на свет первенца технологии клонирования млекопитающих – кроткой английской овечки Долли. С агнца Божьего... Или – Дьяволова?..


< … > Первая и главная цель науки – самореализация. Все иные мотивы для неё вторичны. Истинному учёному, всецело погружённому в свои эксперименты, по большому счёту наплевать на то, к чему приведут его открытия. Его заботит лишь чистый  результат – сам по себе, ни во имя чего. Смысл всякого исследования – прежде всего  постижение, а отнюдь не общее благо, как у нас традиционно провозглашается.*

____________________

*Вот чего ради, скажем, Энрико Фе;рми зачесалось в разгар Второй мировой войны (в 1942 году) создавать реактор и расщеплять в нём атомные ядра? Из благородных побуждений – во имя борьбы с нацизмом, безопасности демократического мира и т.п.? А может, просто потому, что «атом» в переводе с греческого – «неделимый»? Гениям же всегда хочется совершить что-нибудь эдакое, невозможное... Неужели не догадывался, как будет использован результат его экспериментов? Не сознавал, какого ужасного джинна выпускает из лампы? Как же! Всё-то он прекрасно знал и понимал. И прочие подобные ему «открыватели» тоже всё знали и понимали. Потому-то, сделав себе карьеры и славные имена (ну и деньги, конечно) на смертоносных открытиях, многие из них спешили заблаговременно заверить общественность в своих исключительно возвышенных помыслах: мол, мы трудились на благо человечества, а если плоды наших трудов будут использованы по иному назначению, не наша в том вина, всё извращают проклятые политики да милитаристы... Какая, однако, лукавая братия эти светила науки! Пожалуй, по части лицемерия запросто дали бы фору вышеозначенным политикам... Впрочем, попадались среди них и вполне откровенные. Тот же Ферми, например, неоднократно повторял: «Не надоедайте мне с вашими терзаниями совести! В конце концов это (т.е. итог его работы в ядерном проекте) – превосходная физика!»
Словом, одержимым своими идеями высоколобым интеллектуалам никогда не бывали присущи ни чувство ответственности, ни рассуждения о пользе или вреде их опытов (не говоря уж о нравственных колебаниях – куда там!), – только одно неуёмное любопытство (подчас патологическое): «А ну-ка, давайте посмотрим, что там! Опасно? Всё равно давайте посмотрим!.. А попробуем-ка сделать вот так! Рискованно? Один чёрт попробуем! Иначе попробует кто-то другой и вместо нас попадёт на скрижали истории. Обидно, право!..»
____________________

Биотехнологи, будучи от природы ребятами умными, и в прошлом веке вполне сознавали, что успехи их опытов по клонированию живых организмов способны привести к самым непредсказуемым последствиям, однако не желали - а возможно, по сути своей не могли - остановиться и задуматься. Они увлечённо продолжали и углубляли свои изыскания, одновременно с маниакальной настойчивостью убеждая мировую общественность и власти в необходимости продвижения в данном направлении для блага человечества – хотя сами отнюдь не были абсолютно уверены в неотразимости собственных доводов.
Периодические издания 90-х годов пестрели заголовками по означенной теме. Сообщения о самочувствии овечки Долли часто помещались на первых полосах, оттесняя на задний план репортажи о войнах, терактах и политических переворотах. Заинтригованные журналисты вволю фантазировали о невероятных перспективах клонирования, грядущем излечении с его помощью любых болезней и обретении реального бессмертия. А учёные мужи изливались пространными интервью, в коих сетовали на запреты экспериментов по клонированию людей и клялись в совершенной безопасности оных, призывая уповать на полный контроль прогрессивного человечества над использованием полученных результатов. Собственноручно создавая  чудовищное, научные светила искрились беспечным оптимизмом, подчас заставляя усомниться в адекватности их мышления. Читаешь и диву даёшься: неужели умудрённые доктора с профессорами действительно были столь наивны? неужели вправду верили в тотальный контроль общественности? верили, что Власть не злоупотребит их новым достижением, как она привыкла злоупотреблять  всем?  Что, у них в то время Власть была какая-то особенная? Чистая? Честная? Вообще, бывала когда-либо Власть чистой и честной?!
Тревожились по данному поводу только дилетанты, никакого отношения к науке не имеющие. Но дилетанты и возражали по-дилетантски, поэтому их мнение не выглядело особенно весомым. Подчас городили откровенную нелепицу. Одни предлагали рассматривать любой вопрос с точки зрения христианской догматики – хотя в спорах о клонировании многословное Священное Писание вряд ли годилось на роль арбитра: безусловно подходящих цитат в нём попросту не было. Другие рисковали философствовать, притом начисто забывая, что искусство абстрактных рассуждений не сочетается с излишней эмоциональностью. (К примеру, очень часто в газетных «эссе» того времени встречается потрясающий по глупости постулат: «Бессмертие обесценит нашу жизнь!» Странная логика. Лично я ежечасно убеждаюсь в обратном: именно отсутствие неизбежности смерти сделало жизнь главной – даже, пожалуй, единственной – значимой ценностью. Все прежние ценности – высокие чувства, устремления, идеалы, благородные пристрастия – рядом с ней ничего не сто;ят. Это-то и есть самое ужасное!)
Более трезво мыслящие оппоненты клонирования предпочитали не углубляться в заумные дебри, а весьма просто и резонно заявляли: «Нельзя давать несовершенному человечеству поистине божественную власть над природой! Есть ли хоть одно принципиальное открытие, которое люди не постарались бы использовать в первую очередь как оружие, средство устрашения, способ достижения мировой власти или иное зло? Неужели даже недавняя история ничему не учит? Уже забыли, во что вылилось изобретение пороха, динамита, двигателя внутреннего сгорания, ракетного аппарата? Буквально вчера человек проник в тайны микромира, научился расщеплять атомное ядро, высвобождая колоссальную энергию. Это тоже был триумф науки. А во что сей триумф воплотился – практически сразу? Да, да, именно в то, во что и ожидалось. Или кто-то ожидал другого воплощения?! О чём, кроме удовлетворения собственного профессионального любопытства, думали великие физики, участвовавшие в Манхэттенском проекте по созданию атомной бомбы, - Нильс Бор, Ферми, Оппенгеймер и прочие? О всеобщем благе?! Вот так же о нём пекутся и господа генетики. Им лишь бы высветить свой талант, блеснуть открытием, а там – хоть трава не расти!» (Что ж, по-моему, всё верно сказано. Ни убавить, ни прибавить. Впечатление такое, будто это мои соображения помещены в газете за 1998 год...)
В политических кругах разных стран темами клонирования и бессмертия тоже интересовались. Правда, высказываться по данным вопросам не спешили или делали это очень осторожно, со множеством оговорок, предпочитая занимать выжидательную позицию. Видные политики, лидеры партий и правительств, от которых в конечном счёте зависела судьба всякого значимого явления, не утруждаясь размышлениями о моральной стороне проблемы, чутко следили за реакцией своих электоратов. Абсолютное же большинство граждан, составлявших эти самые электораты, не слишком вникало в суть вышеозначенной полемики, будучи поглощено текущей суетой. В целом перспективы и опасности каких-то научных разработок широким массам были побоку, что давало биотехнологам обоснованное право надеяться на будущее признание и снятие всех запретов на их опыты.
Первый прорыв произошёл всё в той же неумеренно передовой Великобритании – на родине первого человека, зачатого в пробирке (Луизы Браун 1978 года рождения), и славной овечки Долли. 23 января 2001 года английский парламент принял закон о расширении экспериментов над человеческими эмбрионами. Согласно оному покуда запрещалось так называемое репродуктивное клонирование человека, однако разрешалось терапевтическое (что подразумевало пресечение жизнедеятельности двухнедельного клонированного эмбриона и использование его стволовых клеток в исследовательских целях и для нужд пациентов). Данному решению, правда, предшествовали довольно накалённые дебаты. Противники закона пытались убедить коллег-парламентариев в недопустимости утверждения учёного и врача над Богом и природой, в аморальности самого использования клеток умерщвлённого зародыша пусть даже ради помощи страдающим тяжёлыми недугами. Сторонники доказывали, что гораздо важнее - возможность излечения тяжелобольных и спасения жизни людей. Эти вторые в результате голосования победили. Тем самым официально – законодательно – была провозглашена приоритетность человеческой жизни над любыми этическими и нравственными понятиями. Физическая жизнь оказалась признанной  превыше всего.

< … > Несмотря на первую победу апологетов клонирования человека, их путь к торжеству оказался длинным, тернистым и извилистым. Руководящие элиты по всему миру долго не могли выработать чётких позиций по данному вопросу. Законодательства разных стран то грозили ретивым «демиургам» суровыми мерами, то давали им ощутимые послабления; сегодня полностью запрещали их опыты, через год разрешали, затем снова налагали запрет. При этом державные правительства насторожённо косились друг на друга, опасаясь допустить в научной сфере отставание от иностранных конкурентов, если те всё-таки решат дать своим биотехнологам «зелёный свет». (Разумеется, в секретных государственных лабораториях любые запрещённые эксперименты велись безостановочно – для подобных «спецконтор» закон помехой не являлся.)
Мало-помалу назрел перелом. В ряде стран начали появляться всё более либеральные законы, постепенно развязывавшие руки мастерам клеточного совокупления. Поначалу с оговорками, стало допускаться репродуктивное клонирование человека. С течением времени оговорки одна за другой снимались. Как выразился впоследствии кто-то из историков, «на пути научного прогресса поднимался шлагбаум за шлагбаумом».
Появление на свет первых здоровых человеческих клонов стало решающим аргументом в пользу «новейших технологий». Осчастливленные негаданным потомством бесплодные семейства буквально заливали лабораторных «волшебников» потоками благодарности через прессу и телевидение. Такая реклама оказывала действительно мощное воздействие и на общественное мнение, и на колеблющихся политиков. Государственные власти повсеместно начинали склоняться к полному признанию «копированного размножения». Протестующие голоса на какое-то время потонули в восторженном рёве приверженцев «передовой науки».
Наконец правительства и парламенты большинства стран вовсе махнули рукой на приличия и позволили биотехнологам творить всё, что взбредёт в их учёные головы. К концу третьего десятилетия XXI века некоторые державы вообще взяли специалистов в области клонирования под свою высокую опеку и приступили к планомерному финансированию их исследований. Между ведущими государствами даже возникло нешуточное состязание за первенство в данной сфере, напоминавшее «перетягивание каната» в эпоху «холодной войны». Столь благоприятные условия, естественно, способствовали росту продуктивности «клонопроизводства» и постепенному утиханию страстей вокруг оного. Число двуногих клонов непрестанно множилось, сами же они вызывали всё меньший общественный интерес, всё менее привлекали внимание СМИ, плавно переходя из разряда сенсации в обыденное явление.

< … > Получая долгожданное «добро» на активизацию своих опытов, «био-демиурги» первым делом принимались искать добровольцев, готовых выступить в роли доноров исходного материала для произведения клонированного «потомства». Поначалу на призыв поделиться клетками откликались немногие. Однако очень скоро количество желающих приобщиться к великому эксперименту стало возрастать стремительно и неуклонно. В результате претендентов на приобщение начали отбирать на конкурсной основе – весьма тщательно и привередливо.
Данная тенденция постоянно усиливалась. В 2030-м году, согласно данным общественных опросов, ок. 18% жителей Европы и Америки мечтали обрести собственные живые копии, притом, как правило, не по одной, а «чем больше, тем лучше». Массовую реализацию этой мечты сдерживало единственное, но весомое обстоятельство: процедура «обретения» к тому времени перестала быть бесплатной, как для первых «подопытных» волонтёров. Цена на клеточное воспроизведение была довольно круглой, и изготовители человеческих «копий», начавшие жить на широкую ногу, одним своим цветущим видом доказывали всем и каждому: видите, а ведь мы были правы, когда говорили о пользе клонирования!
Некоторые богатенькие сумасброды, наштамповав себе по два-три десятка одушевлённых «зеркальных отражений», всё свободное время наслаждались обществом таковых, с умилением наблюдая за их развитием. Видимо, чертовски приятно воочию лицезреть себя самого голосистым грудничком, неуклюжим младенцем, сопливым дошкольником! И не только лицезреть – можно и потрогать, чтобы лишний раз удостовериться: нет, это не пустые грёзы, это действительно я – рядом со мной! А вот ещё я, и ещё, и опять я... Именно Я! Не брат-близнец и не родной ребёнок – Я  сам! Потому что брат, как бы ни был на меня похож, всё-таки другой; и сын, хоть и моя кровь течёт в его жилах, всё же существует как отдельный человек. А  эти сплошь состоят из моих клеток; своего – отдельного, персонального – в них нет абсолютно ничего, ни молекулы! Как здорово возиться с самим собою, водить себя за ручку, держать себя на коленях, дарить себе игрушки, баловать себя, воспитывать, отчитывать самого себя за разные шалости! Поистине, высшего наслаждения вообразить невозможно – ибо кто ещё в этом мире мне так же дорог и так же нужен, как  Я сам!..
...Согласно некоторым эзотерическим преданиям, духовная деградация атлантов, среди прочего, проявилась в том, что они обожествили себя и начали поклоняться собственным изображениям. Нынешние люди накануне кошмарного Армагеддона дерзнули пойти по их стопам – и далеко превзошли предшественников. Эго-идолы атлантов высекались из камня – наши были во плоти... Видимо, сущность человеческая не меняется с течением веков и тысячелетий. В данном смысле напрасны уроки истории, бессмысленны поползновения разума, тщетны усилия духа, просвещения, искусства. И все явления нашему косному, надменному, себялюбивому племени любых пророков, будд и мессий – также абсолютно бесполезны.

< … > Однако большинство тогдашней общественности оказалось достаточно консервативным, а многие ведущие политики – вполне здравомыслящими, чтобы в конце концов осознать растущую опасность. Увлечение клонированием зашло слишком далеко, грозя перерасти в массовый психоз. Данное явление развивалось чересчур стремительно, порождая множество насторожённых вопросов и предположений. Никто не мог определённо сказать, к чему приведёт дальнейшее безудержное развитие биотехнологий. Вместе с тем практически все понимали, какие фантастические возможности даёт использование неограниченного количества «двойников» криминалу, террористам и прочим нечистоплотным личностям. Эти и иные опасения в начале 30-х годов вызвали в передовом мире мощное движение против клонирования людей. Многочисленные общественные организации, священники всех конфессий, авторитетнейшие деятели политики, культуры и даже науки настойчиво требовали остановить глобальное безумие. Всё большее число граждан присоединяло к этим требованиям свои голоса, устраивая грандиозные демонстрации, драматические акции протеста, засыпая правительства и парламенты своих стран петициями с бесконечными рядами подписей. На выборах всех уровней стали уверенно побеждать кандидаты, активно выражавшие неприятие самой идеи «копирования» разумного существа. Недовольство лояльностью властей к «животворному кощунству» с каждым днём усиливалось, пока не привело к восстановлению жёстких ограничений в сфере репродуктивного клонирования человека, а местами и к запрещению оного, в западных государствах. Сей прецедент встретил широкое одобрение во множестве других стран, где клонирование никогда не было особенно популярным, за чем последовало введение и там аналогичных ограничений и запретов. Очень скоро законодательный отказ от «копировочного размножения» стал в международной политике своеобразным правилом хорошего тона.
В данной ситуации специалисты по скрещиванию клеток вели себя по-разному. Одни (большинство) вполне смирились со случившимся и остались работать на своих местах, довольствуясь клонированием «терапевтических» эмбрионов и животных. Другие, желавшие во что бы то ни стало продолжать эксперименты по «выведению людей», принялись перебираться в страны с более благожелательным отношением к роду их деятельности. Правда, стран таких на глазах становилось всё меньше, а остававшиеся тоже готовились в ближайшем будущем ввести ограничения на клонирование человека. Понятно, что причиной тому являлось так называемое «воздействие мирового общественного мнения» - проще говоря, дипломатическое давление ведущих держав.
Однако «дипломатично надавить», к сожалению, было возможно не на всех. В марте 2034 года цивилизованный мир содрогнулся от пугающей сенсации: Всемирный Халифат объявил об открытии на своей территории целой сети исследовательских центров по вопросам клонирования человека и официально зазывал к себе опальных биотехнологов, суля им самые выгодные условия и всестороннюю государственную поддержку в их работе. Внемля заманчивому приглашению, непреклонные «демиурги» поодиночке и группами потянулись древней дорогой паломников – на Ближний Восток.
Запад опешил. В разыгравшемся воображении христиан живо возникли грозные шеренги бесчисленных однообразных клонов в чалмах и с ятаганами, нескончаемыми волнами надвигающиеся на Европу... Это была роковая капля, вмиг переполнившая чашу. В течение какой-нибудь недели клеточное воспроизведение человека – на сей раз даже терапевтическое - оказалось вне закона по всему Американскому континенту, в Европе, Австралии, южной Африке, Эфиопии и большинстве стран немусульманского Востока. Наконец в мае Организация Объединённых Наций наложила полный запрет на продолжение исследований в области клонирования людей и на само такое клонирование по всему миру. Всё специальное оборудование, используемое для указанных исследований и процедур, подлежало повсеместному уничтожению в кратчайший срок.
Мавры, однако, демонстративно игнорировали решение ООН, продолжая поощрять работу «демиургов» в своих владениях как ни в чём не бывало. Вели они так себя, кажется, исключительно из свинства – дабы воочию доказать собственную независимость от мирового сообщества. В условиях непрекращавшейся «Перманентной войны» столь вызывающее поведение исламистов не могло остаться без должного ответа. После провала всех попыток повлиять на сарацин методом призывов и увещеваний ООН ввела против них жесточайшие политические санкции, а НАТО объявило о начале экономической блокады Халифата и пригрозило зарвавшимся изгоям заставить их уважать волю человечества силой оружия.
Руководство исламистов, напряжённо посовещавшись, изобразило смятение и с видимой неохотой заявило о подчинении решению ООН. Все исследовательские центры по проблемам клонирования на территории мусульманской империи были в одночасье закрыты, и Халифат гостеприимно распахнул двери перед международными инспекторами, прибывшими контролировать уничтожение запретного оборудования.
Вопреки первоначальным ожиданиям, работа данной комиссии не встретила какого-либо противодействия со стороны здешней власти. Оборудование было благополучно уничтожено, вся документация, относящаяся к сфере биотехнологий, передана инспекторам. Вообще, мавры в тот раз буквально из кожи лезли, демонстрируя своё смирение. Представителей внешнего мира принимали как самых дорогих гостей, окружали навязчивой заботой и предупредительностью, осыпали славословиями, а их рекомендации и замечания выслушивали с величайшим вниманием и почтением. Центральные улицы Багдада и других городов по маршруту следования комиссии были утыканы флажками с символикой передовых держав, увешаны портретами их президентов и приветствиями на английском языке. Народные толпы, завидев автомобили с иностранцами, разражались восторженными кликами, военные браво вытягивались во фрунт. Чиновники всех уровней увивались вокруг инспекторов виноградными лозами, едва не стелясь им под ноги. В то же время сарацинские дипломаты со скорбными лицами через СМИ молили европейцев с американцами о снятии блокады и сумрачными красками расписывали перед репортёрами бедствия соотечественников, оставшихся без западных чипсов, собачьих консервов, стиральных порошков и подгузников.
Знаменитое восточное коварство не замедлило принести свои плоды. Растроганные христиане пообещали в ближайшем будущем с головой завалить раскаявшихся грешников едой и ширпотребом. ООН, польщённая наглядным доказательством своего могущества, вскоре отменила все санкции. НАТО, сполна удовлетворив собственное тщеславие, дало отбой приведённым в состояние боевой готовности войскам.
Мировое сообщество, беспричинно уповая на потепление политического климата, поспешило провозгласить новый этап развития международного сотрудничества. Западная пресса впервые за много лет громогласно заявила, что арабы ничем не хуже других людей. Различные благотворительные организации и любители экстремального туризма принялись паковать чемоданы в предвкушении вояжей к загадочным мусульманам. Наиболее рисковые миссионеры начали даже осторожно подумывать о дальнейшем распространении веры Христовой. Правда, сводки происшествий по-прежнему пестрели сообщениями о терактах в странах Евросоюза, но этот горестный нюанс почти официально признавался неким остаточным явлением, существующим исключительно по инерции и обречённым на скорое исчезновение. Поэтому заявление Пересветова с резким осуждением исламского терроризма (сделанное, напомню, во время визита в Москву сарацинской делегации) было на Западе истолковано просто как завуалированное предложение Совету Европы помириться с Россией. Западные «Талейраны» по данному поводу изрядно поехидничали в СМИ, впрочем, расценив жест русского Государя как несомненно позитивный признак. Короче, прогрессивное человечество в очередной раз с удовольствием погрузилось в созерцание радужных миражей светлого будущего... А 17 июля 2034 года войска Халифата двумя стальными клиньями вломились в Европу.

< … > Одна группа сарацинских армий, форсировав Гибралтар, вторглась в Испанию и Португалию. Другая высадилась на Сицилии, откуда чуть позже начала переброску на «носок» Апеннинского «сапога». Третья с юга и юго-востока врезалась в Турцию, стремительно продвигаясь к Босфору.*
____________________

*Даже мельком взглянув на карту, невозможно не поразиться, насколько Европа удобно расположена для такого тройного вторжения с юга – просто идеально! Действительно, «перепрыгнув» через Гибралтар и Босфор с Дарданеллами, агрессор сразу охватывает всю Западную Европу с двух сторон, а Италия словно напрашивается на атаку с территории Туниса и удар по центру окружённого противника. Ужас... Поистине, сама география Старого Света была для исламистов подарком Аллаха!
____________________

С самого начала нашествия очередной «всемирный халиф» Аббас ибн Усман выступил по радио и в Интернете с торжественным обращением к правоверным Земного шара, в котором с пафосом провозгласил Великий Джихад – последнюю священную войну, имеющую целью поставить на всей порочной мировой цивилизации жирный крест... или, вернее, полумесяц. Понятно, что в развязывании войны обвинялся «обнаглевший западный империализм», чему далее следовало обоснованное разъяснение. Завершалось обращение братским призывом ко всем мусульманам немедленно хвататься за оружие, дабы истреблять неверных «повсюду, где вы их настигнете», и, как полагается, кротко-смиренным восхвалением милосердного Аллаха. А на следующий день Совет Мудрейших Халифата единогласным решением присовокупил к имени Аббаса ибн Усмана титул «Махди» - обещанного древними пророчествами победоносного объединителя правоверных, коему суждено покрыть всю планету зелёным знаменем ислама. Покуда данная цель не будет достигнута, новоявленный «Махди» объявлялся бессменным халифом мусульман и наделялся особыми властными полномочиями – по сути диктаторскими.
Тем временем ещё одна, самая южная, группа войск Халифата, не встречая серьёзного противодействия, потекла через экватор по Африке, алчно и быстро поглощая чёрный континент. Христианская Эфиопия, изолированная от западных единоверцев, подверглась вторжению со всех сторон сразу. Сознавая абсолютную бессмысленность сопротивления, эфиопская армия для приличия произвела несколько залпов и капитулировала.
В то же время полыхавшие давно вожделенной местью арабы огромной ордой обрушились на крохотный Израиль, намереваясь стереть с лица земли люто ненавидимое еврейское племя, - но здесь их продвижение неожиданно застопорилось. Израильская армия встретила незваных гостей весьма сурово и четверо суток, днём и ночью, перемалывала бесчисленные полчища сарацин, не уступая ни пяди. Молодые еврейские мужчины и женщины, юноши и девушки в военной форме стояли насмерть, поразив мир невероятной доблестью. За их спинами круглосуточно проходила посадка гражданского населения на американские и европейские суда. Переполненные людьми морские караваны натовских союзников под свирепыми бомбёжками прорывались сквозь заслоны исламских кораблей к портам Крита и материковой Греции; мимо них в обратном направлении спешили следующие транспорты – за новыми партиями живого груза. Изнемогающие еврейские воины истекали кровью, теряли последние силы, загромождая рубежи обороны своими и вражескими трупами и подбитой техникой, но отошли к побережью лишь когда эвакуация всего населения была полностью завершена. На транспортах и кораблях под натовскими флагами остатки непобеждённых наследников Моисея покинули свою землю обетованную.
В Европе их встречали как мифических героев. Чествование защитников форпоста цивилизации вылилось в восторженный триумф. Впервые христиане столь искренно славили иудеев. Кажется, европейцы тогда окончательно вспомнили, что у двух древних вер – единый исток и единый Бог, что сам Иисус, его апостолы и особо почитаемая на Западе Богоматерь (Мадонна) были евреями, – словом, вспомнили то, о чём очень многие старательно забывали двадцать веков подряд. Так, наконец, свершилось великое примирение двух стволов от общего корня – Церкви с Синагогой, Евангелия с Торой, Креста со Звездой Давида.
Арабы же в отношении своих двоюродных братьев разразились новым холокостом. Халиф объявил иудеев «племенем, отверженным Аллахом», и с этого момента несчастные евреи повсюду, где их застигали исламисты, стали подвергаться немедленному поголовному истреблению.

< … > Вероломное нападение Халифата вызвало в Западной Европе волну яростного негодования. Воинственный порыв охватил всё общество от мала до велика. В потомках эллинов и римлян, славян и галлов, готов и норманнов разом пробудился боевой дух далёких предков. Призывные пункты буквально за пару дней оказались до отказа забиты добровольцами, воинские команды едва успевали формироваться. Вчерашние хулиганы и клубные бездельники, разномастные неформалы и хлипкие студенты философских факультетов спешили надеть солдатскую форму и занять место в строю защитников родины и свободы. Пожилое население шумно приветствовало новоявленных крестоносцев, девушки висли у них на шеях, осыпая поцелуями. Повсюду гремели бравурные марши, дисгармонично смешиваясь с колокольным звоном. Давно позабытые ощущения общей опасности, грозной сплочённости, собственной решимости и силы наполняли сердца европейцев гордостью и не вполне уместным восторгом. Внешне мобилизация выглядела скорее всенародным праздником, нежели драмой. Славные обитатели Просвещённого континента готовились к смертельной схватке как подобает – до краёв зарядившись бодростью и оптимизмом. 
Столь эмоциональное буйство, впрочем, длилось недолго и вскоре оказалось омрачено известиями с разных фронтов. По всему Средиземноморскому бассейну флотские армады Халифата теснили корабли союзников по НАТО, прижимая их к европейским берегам. Атлантический флот НАТО не мог прорваться на помощь через запертый врагом Гибралтар. Проводимый маврами захват европейского побережья угрожал Средиземноморскому флоту полным окружением и гибелью. Проход по Суэцкому каналу и само Красное море всецело принадлежали исламистам. Покуда открытым оставался только выход в Чёрное море, но наступавшие прямиком на Стамбул сарацины грозили вот-вот перекрыть и его.
Вся Турция мигом вспыхнула грандиозным исламским мятежом. Восставшие вливались в ряды халифатских войск, разворачивали партизанскую борьбу в тылу собственной армии. В подразделениях самих Вооружённых Сил республики усиливалось опасное брожение; началось массовое дезертирство вместе с оружием и техникой. Обороняться в таких условиях представлялось совершенно невозможным, поэтому основная часть турецких войск (кто действительно сам пожелал) перешла на Европейский континент. На некоторое время линия фронта на данном участке установилась по Мраморному морю – от Дарданелл до Босфора.
На западном направлении мавры с тяжёлыми боями развивали наступление на Пиренейском полуострове, постепенно поглощая Испанию с Португалией и неуклонно приближаясь к французской границе. Юг Апеннинского полуострова также кишел арабами, непрерывно прибывавшими из Африки через захваченную Сицилию. Сопротивление христиан в Италии было особенно упорным, однако огромный численный перевес и дикий энтузиазм сарацин вынуждали натовских военачальников с прискорбием констатировать, что Рим, скорее всего, удержать не удастся.
Положение складывалось катастрофическое. Когда линия обороны пролегла в нескольких десятках километров от «Вечного города», европейские руководители, смирив гордыню, обратились к России с просьбой о помощи. И получили отказ. Пристально наблюдая за упорной дракой на западе, российская верхушка сочла вмешательство в неё нецелесообразным. Государь хмуро заявил послам Евросоюза: «Умными нужно быть вовремя!» - и те, опустив головы, понуро удалились.
Вскоре Рим пал. Западнее полчища сарацин, заполонив Испанию, перевалили через Пиренеи и вторглись в южную Францию. Восточное же их крыло, форсировав Черноморские проливы, обрушилось на Балканы. Косовские, албанские и боснийские мусульмане, обиженные прежним общеевропейским бойкотом, тотчас объявили НАТО войну и приняли всенародные решения о вхождении своих стран в состав Всемирного Халифата. Таким образом Средиземноморский бассейн оказался почти полностью обложен исламистами. Запертым в нём потрёпанным эскадрам союзников очень скоро стало бы некуда причалить.
В этой ситуации морское командование решило попытаться сохранить хотя бы часть наличных кораблей. Сгруппировавшись близ Балеарских островов, Средиземноморский флот НАТО вошёл в морской рукав между Испанией и Африкой и, расстреливаемый с воздуха, воды и суши, ринулся на прорыв. С запада к Гибралтару подошёл Атлантический флот союзников. Массированные десанты натовцев несколько раз высаживались по обе стороны пролива, захватывая, отдавая и вновь захватывая гибралтарские мысы. Мусульманские корабли, плотной стеною перекрывшие пролив, атаковались с двух сторон. При этом Атлантический флот успевал отражать назойливые атаки наседавшего с юга океанского флота сарацин. В небе над ужасающей битвой проносились косяки боевых самолётов, рассыпая бомбы, шпигуя ракетами землю, море и друг друга, гудящими метеорами обрушиваясь в волны и на корабельные палубы. Между плавучими армадами шныряли коварные субмарины, вонзая торпеды в стальные борта. Вражеские команды потопленных судов, барахтавшиеся в солёной воде и теснившиеся в шлюпках, уничтожались противниками безжалостно... Титаническое побоище полыхало больше суток. В итоге остатки Средиземноморского флота христиан, выбив гибралтарскую пробку, вырвались-таки на океанские просторы.

< … > Ко времени войны все великие державы (включая Всемирный Халифат) накопили на своих базах изрядное количество ракет с ядерными боеголовками. На первый взгляд кажется странным, что сей смертоносный арсенал оружия массового поражения в ходе боевых действий не нашёл себе широкого применения. Хотя ничего странного здесь нет. Сарацинам совершенно не хотелось угробить ненавистный Запад на условии немедленного получения «адекватного ответа» тем же способом. В свою очередь и европейцы с американцами не горели желанием погубить себя заодно с «южными варварами». В общем, «равновесие страха», как и в прежние времена, достойно выполнило свою благотворную миссию.*
____________________

*Разумеется, для предотвращения атомной угрозы принимались и другие меры. Например, атомные реакторы на западноевропейских АЭС с началом войны были повсеместно остановлены, иначе на таких объектах существовала бы постоянная опасность ядерного взрыва – при бомбардировке или, скажем, при попадании артиллерийского снаряда.
____________________ 
 
Тем не менее в первые часы войны далёкие от боёв североамериканские Соединённые Штаты захлестнула великая паника. С минуты на минуту ожидая апокалипсического ядерного удара, население самого могучего государства в один день дочиста смело с полок магазинов необъятные залежи продуктов питания, тёплой одежды, оружия, зажигалок, спичек, табака, алкоголя – словом, всего, что только попалось на глаза, - а затем разбежалось по жилищам и засело там, подобно мышам, непрерывно слушая по радио и телевидению сообщения с военного театра, молясь и заранее оплакивая кончину – каждое семейство собственную. Несколько суток тоскливого предвкушения изрядно подорвали и без того шаткое психическое здоровье нации. Поскольку ракетной атаки так и не последовало, накопившееся напряжение в конце концов вылилось в массовые беспорядки, повальные грабежи, насилия и общий хаос по всей стране.
Конечно, американскому руководству на первых порах пришлось туго. В экстремальной ситуации все минусы демократической системы всплыли разом, как поплавки. (Никуда не денешься, нужно признать: тоталитарные режимы для военных условий были куда более пригодны. К примеру, в СССР в 1942 году, в разгар сокрушительного германского наступления, Сталину для того, чтобы пресечь тотальную панику, оказалось достаточно рявкнуть «Ни шагу назад!» С гражданами свободной страны, разумеется, подобный номер не прошёл бы: дабы их образумить, одного грозного окрика Лидера было явно маловато.)
Однако надо отдать должное правительству Соединённых Штатов – оно ничуть не растерялось и действовало весьма толково и решительно. По всей территории государства было немедленно введено военное положение. Армейские подразделения взяли под свой контроль города и населённые пункты. Полицейским и солдатским патрулям было дано указание применять против нарушителей порядка оружие – без предупреждения и в той мере, какую сами патрульные сочтут необходимой. Эти и подобные мероприятия и распоряжения очень быстро обуздали дикие страсти и привели в себя ошалевших сограждан. Паника вскоре улеглась, порядок восстановился, а в магазинах вновь появились продукты питания, одежда, сигареты с зажигалками и ставшие особенно популярными противогазы. Правда, теперь товары были представлены в меньшем ассортименте и по более высоким ценам, нежели прежде.
Одновременно руководство страны предприняло всё возможное для максимального обеспечения государственной безопасности. При активном участии спецслужб, национальной гвардии и армии все более или менее подозрительные лица – в основном мусульманского вероисповедания – оказались свезены в несколько десятков тщательно охраняемых специальных лагерей (которые стыдливо именовались «зонами временного проживания», по сути же являли собою обычные концлагеря). Впервые за много десятилетий в США была объявлена мобилизация. А военно-морские силы наглухо перекрыли океанские подступы к американскому побережью с обеих сторон.

< … > Между тем события в Европе входили в трагическую фазу. Инициатива в боевых действиях всецело принадлежала сарацинам, перелома ситуации не предвиделось. Правда, всецелому успеху агрессоров препятствовал существенный фактор - невозможность блокировать Европу с моря. Флот НАТО безраздельно господствовал на просторах Мирового океана, соперничать с ним мавры были не в состоянии. Почти вся ударная мощь ВМС Халифата оказалась сосредоточена в Средиземноморском бассейне, прочие их боевые суда лишь осуществляли оборону собственного побережья, и то с грехом пополам. Так что все надежды исламисты возлагали на быструю сухопутную победу в Европе и захват морских баз и портов противника, намереваясь превратить оные в базы и порты для своих кораблей.
На начальном этапе войны решающему испытанию на прочность подверглось единство европейских союзников. Не все это испытание выдержали с честью. В данном смысле речь не идёт об исламских государствах Европы, перекинувшихся к маврам. Некоторые сугубо христианские страны, входившие в НАТО (из числа принятых после 2000 года), видимо, опешив и растерявшись, не удосужились сразу оказать военную поддержку партнёрам по блоку. (Кстати, формально это не являлось нарушением союзных обязательств: согласно 5-й статье Североатлантического договора, каждая страна-участница альянса могла реагировать на агрессию против союзников «путём осуществления действия, которое сочтёт необходимым», - т.е. в принципе имела право хоть отделаться нотой протеста.) После 17 июля таковые «воздержавшиеся» в ожидании своей очереди на мусульманское вторжение приводили в боевую готовность свои армии, выдвигали их к национальным рубежам – и тем ограничивались, не решаясь предпринять что-либо ещё. Видимо, уповали, что пронесёт. Впрочем, подобная пассивность спасала эти страны ненадолго – только до подхода сарацинских авангардов.

< … > В течение осени полное преимущество Халифата на европейском театре военных действий стало окончательно очевидным. За этот период мавры поглотили Балканы, Венгрию, Румынию, Чехию, Словакию, Италию, Австрию, Швейцарию. К концу 2034 года ожесточённые бои шли на территории Франции, Германии и Польши.
Борьба между цивилизациями принимала крайне свирепые формы. Пленные с обеих сторон практически отсутствовали. Исламисты сами живыми не сдавались (по крайней мере находясь в сознании), а сдавшихся врагов либо истребляли на месте, либо держали в условиях, делавших выживание невозможным. Хуже всех приходилось попавшим в лапы сарацин турецким военнослужащим, сражавшимся в войсках европейцев: их мавры рассматривали как вероотступников и, случалось, часами публично истязали. Разумеется, в натовцах такое поведение противника тоже подавляло всякое желание и уповать на милосердие варваров, и проявлять милосердие к ним самим.
На глазах оцепеневшего мира в массовых масштабах расцветало дичайшее изуверство. Захватчики повсеместно практиковали самые безобразные виды средневековых казней. Гражданское население уничтожалось ими безжалостно, невзирая на пол и возраст. Людей сотнями, тысячами сжигали заживо, топили, обезглавливали, зарывали в оврагах и котлованах, взрывали вместе со зданиями. Великолепные памятники целенаправленно расстреливались из орудий и гранатомётов, христианские храмы разрушались до основания, святыни и реликвии подвергались кощунственному глумлению. Казалось, воочию воскресли времена полуторатысячелетней давности, когда варварские нашествия волна за волною смыли с лица земли античную цивилизацию. Необозримые толпы беженцев, на автомобилях, в грузовиках и просто пеших, бросая пожитки, силились удрать от постоянно надвигавшейся линии фронта. Поголовный исход европейского населения заполонил живой массой покуда не занятые маврами пространства, бурлящим потопом устремляясь на север и северо-восток.
В атмосфере вселенского ужаса христианами традиционно овладевали мистические настроения. Вновь и вновь вспоминались и цитировались, истолковывались и перетолковывались различные древние прорицания. Опять на устах миллионов оказался Нострадамус (несмотря на усилия священников, далеко превзошедший в популярности всех библейских пророков). В его туманных катренах открывались всё новые «прозрачные» указания на происходящее, потрясавшие доверчивое воображение: так, в анаграмме некоего (предположительно злого) «персонажа» центурий – Mabus – почти всеми было признано имя тогдашнего «владыки правоверных» Аббаса ибн Усмана. С горестным удивлением «профессиональные» толкователи и дилетанты высматривали в написанных полтысячи лет назад рифмованных строках страшные картины текущих событий, свершившихся и ещё предстоящих испытаний. В смятенное сознание европейцев елеем отчаянной надежды вливалась фраза из второй центурии: «Рано или поздно, долгожданная помощь придёт». И помощи этой гонимые христиане ожидали от холодного «Аквилона», или «Борея», - от всегдашней спасительницы Европы – России.
Правда, сам «Аквилон» отнюдь не спешил выручать западных единоверцев. Официально осудив агрессию Халифата, Москва в то же время решительно заявляла о своём невмешательстве. Тем не менее российские войска в огромных количествах стягивались к западным границам РФ и весьма плотно концентрировались на территории союзной Белоруссии. На насторожённые запросы сарацин представители Кремля неизменно отвечали, что развернувшиеся в непосредственной близости масштабные боевые действия вызывают в России естественное беспокойство, и повышенные меры по охране рубежей диктуются соображениями собственной безопасности. Звучало и выглядело это вполне логично. Всё же для пущей убеждённости полномочный посол исламской империи в России настоял на аудиенции у Пересветова, где от имени Халифата предложил обменяться дополнительными гарантиями взаимного ненападения. Государь одобрил инициативу о заключении соответствующего договора и ещё раз заверил представителя Багдада в абсолютной незаинтересованности своей страны влезать в чужой конфликт. Разумеется, и сам посол, и сарацинское руководство остались глубоко удовлетворены как итогами означенной встречи, так и личной позицией российского лидера. Непреклонная честность Ильи Никитича к тому времени во всём мире стала притчей во языцех. Разве можно было ему не верить...
Так «русскому Аристиду» впервые довелось примерить маску двуличного Фемистокла. Осудить его в данном случае язык не повернётся: поступить иначе он действительно не мог. Даже для него в этот раз честность оказалась непозволительной - слишком высока тогда была её цена.

< … > Российское общественное мнение с первых дней войны было всецело на стороне европейцев. В общем-то, иначе и быть не могло. Все разногласия с Западом забылись моментально. Оказавшихся в России «братьев во Христе» - французов, немцев, греков, итальянцев – сердобольные местные жители наперебой зазывали в гости, в кафе, рестораны и закармливали-запаивали до полуживого состояния, таковым посильным способом помогая гибнущей передовой цивилизации. Вчерашние оголтелые «патриоты», без устали клеймившие «западных империалистов», теперь почитали своим долгом оказать оставшимся без родины иноземцам всяческую поддержку и внимание. Хозяева гостиниц предоставляли европейским клиентам ощутимые скидки, таксисты подвозили за полцены, а проститутки частенько обслуживали вовсе задаром. Не успев опомниться от недавнего общенационального презрения, изумлённые заезжие «фрицы», «макаронники» и «лягушатники» вдруг с головой погрузились в бездонную пучину русского гостеприимства. (Надо отметить, что отношение к американцам, чьи части сражались против мавров в союзе с Европой, сразу улучшилось в той же мере. Однако для них россияне ценовых льгот не предусматривали – не из каких-либо предубеждений, а просто потому, что жалеть Америку покуда не было объективных причин.)
Российские средства массовой информации круглосуточно нагнетали страсти, повествуя соотечественникам о ходе боевых действий на Западе, живописно рисуя картины ужасных разрушений, запредельных зверств исламистов и повального геноцида христианского населения. Глядя на телекадры и газетные фотографии с руинами всемирно известных соборов, с поверженными статуями святых, Христа и Богоматери, с телами повешенных на поперечинах храмовых крестов, православные исполнялись лютой ненавистью к диким басурманам. Помимо военных репортажей, таковому отношению изрядно способствовали регулярно цитируемые СМИ выступления халифа ибн Усмана, в которых лидер правоверных открыто заявлял, что вере Магомета надлежит распространиться по всей планете от полюса до полюса, а до тех пор Великий Джихад не может считаться завершённым. Даже для особо тупых было очевидно, что разгромом Европы исламисты не ограничатся. Также было ясно, что следующей целью агрессоров станет именно евразийская Россия. И казалось, это понимали все – кроме Пересветова. 
Подчёркнутая отстранённость Российской Федерации от европейской трагедии вызывала в россиянах на первых порах молчаливое удивление, затем – язвительный ропот, потом – откровенное негодование. Спустя несколько месяцев после начала войны некогда обожаемого Государя уже повсюду громогласно честили за его лояльность в отношении Халифата. Сумрачные телеобращения Пересветова к согражданам, в коих тот пытался оправдать политику нейтралитета, неизменно порождали шквал раздражения и побуждали телезрителей переключаться на другие программы. Целенаправленно создаваемый «голубым экраном» и прессой психологический настрой доводил наиболее впечатлительных до зуда в ладонях. Казалось, ещё немного – и переполненные праведным гневом русичи всем миром, не спросясь Хозяина, самовольно попрут освобождать многострадальную Европу. Пребывавшие в боевой готовности российские войска, стальной массой загромоздившие Белоруссию, тоже глухо роптали, со злобной тоской глядя на западный берег Буга. На той стороне отчётливо громыхало: война вплотную приближалась к границам двустороннего славянского союза.
Дипломатические представители Халифата несколько раз высказывали Кремлю своё недовольство откровенно враждебной пропагандой российских СМИ. Впрочем, делалось это скорее для проформы. Чувства россиян были исламистам вполне понятны и воспринимались ими как естественные: всё-таки западные и восточные христиане являлись единоверцами. В принципе, маврам было наплевать на эмоции православного населения – лишь бы те не повлияли на кремлёвскую политику.
Официальный нейтралитет России сарацин очень устраивал. Дабы ненароком не вывести Москву из равновесия, они даже, скрепя сердце, воздержались от поддержки собственных сторонников в Средней Азии и Казахстане, поднявших там одновременные мятежи под зелёным знаменем Пророка. Восставшие напрасно молили братьев-мусульман о помощи – вторгаться в традиционную сферу влияния Кремля мавры не рискнули. Вскоре при активном участии российских войск все мятежи были подавлены жесточайшим образом. 

< … > Война в Европе отозвалась тяжёлым резонансом по всему миру. Бесчисленные злобные валькирии, дотоле старательно сдерживаемые общими усилиями человечества, разом вырвались на свободу и во весь опор понеслись по дрожащей тверди. Кровожадное безумие вмиг охватило планету, подобно сверхзаразной пандемии. Веками худо-бедно терпевшие друг друга народы, как взбесившиеся псы, вцепились в соседские глотки, образовав множество рычащих, грызущихся клубков по всему Восточному полушарию.
Сразу после начала сарацинской агрессии Индонезия с Малайзией дружно поддержали единоверцев-мусульман и объявили войну НАТО. Австралия, союзница Запада, тотчас высадила войска на ближайших к ней индонезийских островах. Поскольку сил у обеих сторон оказалось не густо, боевые действия в данном регионе изначально приняли нудный и затяжной характер.
Крохотная, но дерзкая Бангладеш, ободрённая успехами Халифата и явно уповающая на его своевременную поддержку, внезапно объявила все крайне-восточные индийские штаты своим владением и в подтверждение слов сунулась туда с оружием в руках. Индии, разумеется, не оставалось ничего иного, как принять вызов. Здесь тоже война затянулась. Причина тому была вполне уважительная: будучи в состоянии раздавить маленького противника одним хлопко;м, Индия никак не решалась перебросить на восточный театр достаточно войск, ибо обоснованно опасалась удара с запада – с территории Пакистана, ныне входившего в Халифат. Но поскольку она не являлась де-юре союзницей христиан, сарацины покуда не сочли уместным открывать для себя дополнительный фронт. Вторжения в Индию с запада так и не последовало, поэтому бенгальцам пришлось довольно туго. Правда, на начальном этапе противостояния им сопутствовала удача: бангладешским частям удалось нахрапом ворваться в Калькутту. Однако уже вскоре подоспевшие индийские войска вошли в город с другой стороны. Изнурительные уличные бои продолжались несколько месяцев. В результате, когда бенгальцы были окончательно выбиты из знаменитого порта, от Калькутты остались только дымящиеся руины.
Конечно, всех заботила позиция огромного и мощного Китая. Особенно  насторожённо  косилась в его сторону  Россия, опасаясь, как бы многолюдный южный сосед не надумал поживиться её Приморскими и Дальневосточными землями, оставшимися без должного войскового прикрытия. Но, к счастью для неё, у китайцев в это время появились собственные неприятности: сперва западную часть их страны охватило грандиозное восстание мусульман-уйгуров, следом поднялся на освободительную борьбу ламаистский Тибет. Наверно, впервые в истории (и, слава богу, в последний раз тоже) возник нелепый прецедент – военный союз мятежных мусульман с мятежными буддистами. Само собой, Китаю пришлось отвлечься от внешней стратегии, дабы всерьёз заняться наведением порядка у себя дома. Карательная операция носила характер необузданно-ожесточённый и, по древней китайской традиции, сопровождалась массовым истреблением мирных жителей. Складывалось впечатление, что руководство Поднебесной заодно с внутриполитическими задачами пытается решать свою вечную демографическую проблему с избытком населения. Впрочем, уйгуры в данном отношении совершенно не уступали противнику, отнюдь не отличаясь высокой гуманностью... А ещё, пользуясь отсутствием в прилегающих водах американского флота, ушедшего воевать с сарацинами и прикрывать собственные берега, китайцы под общий шумок с неописуемым удовольствием проглотили давно вожделенный Тайвань.
Демонстрировать свои пристрастия к какой-либо из сторон глобального конфликта Пекин не спешил. Политика Китая вообще отличалась крайней самостоятельностью: в любой ситуации он неизменно разыгрывал исключительно собственную карту, при том до поры до времени никому не давая её рассмотреть. Естественно, китайские руководители надеялись извлечь из мирового столкновения максимально возможную выгоду. Обоюдное ослабление двух доминирующих цивилизаций – Западной и исламской – могло сулить «жёлтому гиганту» перспективу выхода в мировые лидеры. Более того, продолжавшееся разрастание войны вовлекало в неё всё новых участников, что грозило в недалёком будущем привести к крушению целого ряда государств, длинной череде гуманитарных катастроф и колоссальным людским потерям во всех частях света. Запросто могло случиться так, что после сей великой гекатомбы китайцы на Земном шаре оказались бы  большинством выжившего населения.* Тогда их нация стала бы реально (и по праву!) представлять и олицетворять человечество, а сам Китай превратился бы в центр мироздания, т.е. получил бы, образно выражаясь, «контрольный пакет акций» при принятии решений по всем общемировым вопросам.
____________________

*К началу Третьей мировой войны совокупная численность лиц китайской национальности (хань) составляла ок. 1/4 населения всей планеты.
____________________

Фантастические миражи о планетарном первенстве кружили пекинским политикам головы и заставляли их осторожничать пуще прежнего: просчёты в подобной игре были абсолютно недопустимы... А так, если говорить просто о симпатиях в отношении постороннего конфликта, то, конечно, китайцы предпочли бы видеть победу Запада: с ним они за века привыкли находить общий язык (пусть относительно), с исламистами же это было бы весьма проблематично... чтобы не сказать – невозможно. Ведь в случае своего торжества Халифат вряд ли простил бы геноцид братьев-уйгуров, а уж предоставления им независимости потребовал бы определённо. И вообще, ну их, этих сарацин с их идеей вселенской исламизации!..
Единственным по-настоящему позитивным событием среди общего смятения, озлобления и страха стало долгожданное подписание  мирного договора (!) между Российской Федерацией и Японией. Пребывая в шоке от всего происходившего тогда на голубой планете, наследники самураев здраво рассудили, что в таких условиях находиться в состоянии только «прекращения войны» с огромной соседней державой вовсе не безопасно. Посему японцы приняли предложения Пересветова, сделанные им накануне глобального конфликта, выразили горячее желание дружить с Россией до скончания века, заключили с ней мир, массу соглашений о широком сотрудничестве и навсегда отказались от притязаний на так называемые «северные территории» - Южные Курильские острова. Вот уж воистину – нет худа без добра...

< … > Наконец стало ясно, что Старый Свет обречён. В руках западных союзников в начале 2035 года от всей Центральной Европы оставались лишь северная Польша, северная Германия, Бельгия с Нидерландами и Люксембургом да узкая полоска Франции от Лилля до Меца. Прибалтийские государства (Литва, Латвия, Эстония) стали перевалочной базой для миллионов обездоленных беженцев, нескончаемым мутным потоком текущих в Финляндию и через неё на Скандинавский полуостров. Десятки миллионов жаждали прорваться туда же через Данию и Датские проливы, неделями осаждая вокзалы и порты. Власти уже не пытались гарантировать всем удачное спасение: желающих было слишком много, технических же средств недоставало - транспорт и пути сообщения в основном обслуживали военные нужды. Времени тоже не оставалось: сарацины напирали безостановочно, спеша добраться до северных морей и обеспечить там базы для своего флота, дотоле не способного развивать наступление на Британию и Норвегию. В планах исламистского командования значился прорыв через Польшу в Прибалтику с целью блокировать центральноевропейскую группировку НАТО и лишить её возможности отхода на северо-восток.
Без сомнения, маврам очень бы хотелось обогнуть польскую территорию, взяв чуть восточнее, - но там находилась Белоруссия, плотно забитая российскими войсками. Южнее Белоруссии тесно жались к России Украина и Молдавия, впервые со времён распада СССР искренне дорожащие дружбой с великой соседкой: на их земли сарацины вступить не решились, опасаясь конфликта с Москвой. Мало того, по настоятельным просьбам украинского и молдавского правительств в их пределы ещё осенью были введены крупные соединения Вооружённых Сил Российской Федерации. В конце 2034 года с подобными же просьбами к Кремлю обратились Грузия и Армения. Русские части вошли и туда – и были встречены более чем радушно. Вообще, Россия в тот период напоминала добрую наседку – она брала под крыло всех желающих. (Как вскоре выяснилось, не только из альтруизма, но и для воплощения вполне конкретного стратегического замысла.)
Между тем у натовцев уже не оставалось сил защищать остатки Европы. Правда, мавры к тому времени тоже изрядно выдохлись, их наступательный порыв постепенно утрачивал первоначальную интенсивность. Однако перевес был всецело на их стороне, и упорные исламисты стремились во что бы то ни стало удержать инициативу. Натиск на восточном фланге обороны не ослабевал. Измотанные непрерывными боями христиане кое-как сдерживали вражеский напор в северной Польше, сохраняя коридор, по которому нескончаемо шли в Литву бесчисленные беженцы. Но ресурсы оборонявшихся были на исходе.
Трезво оценив опасность оказаться отсечёнными от Прибалтики, прагматичные американцы и англичане (при молчаливой поддержке канадцев) заявили союзникам, что все возможности для защиты Центральной Европы исчерпаны. В целях избежания полного разгрома ими предлагалось эвакуировать войска  центральноевропейской  группировки НАТО – и, следовательно, бросить не успевшее уйти гражданское население на растерзание маврам. С точки зрения целесообразности данный вариант в сложившейся обстановке действительно представлялся единственно разумным. Однако французы, испанцы, итальянцы, поляки, обыкновенно выдержанные немцы и другие их соседи по континенту с гневом отвергли циничный план, поклявшись лечь костьми, но обеспечить спасение беженцев. Для них это были не просто беженцы – это были их дети, их женщины, это был живой генофонд их народов. В самом деле, если погибает нация, к чему сохранять армию? Зачем оставаться в живых французским и германским солдатам, если на свете, кроме них, больше не будет ни французов, ни немцев?!
Изначально-космополитичным американцам, понятия не имеющим о каких-то исторических корнях, вековых традициях и могилах предков, таковые рассуждения казались нелепыми. Они продолжали настаивать на скорейшей эвакуации войск, в результате рассорившись с обозлёнными союзниками вдребезги. Англичане, заколебавшись, в конце концов приняли сторону европейцев, официально раскаялись в своей прежней позиции и полностью сохранили на материке британский экспедиционный корпус. Канадские военные, увлечённые великодушием боевых соратников, тоже предпочли присоединиться к большинству. Таким образом, янки со своим ледяным прагматизмом очутились в непривычном для них одиночестве. Но смириться с общей волей наотрез отказались. Преисполнившись раздражением, они обвинили союзников в безнадёжном идиотизме и в одностороннем порядке приказали своим подразделениям покинуть Центральную Европу.
В течение нескольких дней части ВС США грузились на морские транспорты, осыпаемые проклятьями и лютой бранью толпившихся у причалов европейцев. Надо сказать, большинство американских военных из здешнего корпуса отнюдь не одобряло решения своего командования. Многие офицеры и солдаты поспешно подавали рапорты с просьбой оставить их на материке в рядах союзников. Несколько сотен таких просьб было удовлетворено, но на третий день эвакуации подача подобных рапортов оказалась запрещена, ибо грозила перерасти в массовую. Это привело к тому, что некоторые американские военнослужащие остались самовольно, поодиночке и группами примкнув к европейским подразделениям. (Конечно, по законам военного времени подобная выходка сулила им, ни много ни мало, смертный приговор, ибо формально означала неподчинение и дезертирство. Впрочем, уже через полгода все самовольно оставшиеся были амнистированы президентом Соединённых Штатов, и те из них, кто уцелел в прежних боях, смогли вернуться в свои части.)
Основной личный состав европейского корпуса США был переброшен на Британские острова и в Норвегию. После чего американские транспорты и корабли ВМС сразу вернулись к побережью Центральной Европы – вывозить упрямых союзников, когда неизбежная эвакуация их войск всё-таки начнётся.

< … > Как только в Кремле стало известно об эвакуации американского корпуса, Государь немедленно распорядился открыть для европейских беженцев границы Калининградской области. Примеру России тотчас последовала союзная ей Белоруссия.
Лавины христианского населения хлынули в образовавшиеся бреши, затопив собою пространство от Гродно до Бреста и всю бывшую Восточную Пруссию. Для несчастных, утративших родину, вместо узкого коридора из Польши в Литву вдруг распахнулись настежь широченные ворота, ставшие поистине спасительным чудом. Сколько в течение ближайших недель было беженцами пролито слёз облегчения, сколько сказано слов благодарности, сколько вознесено к Господу горячих молитв во здравие Пересветова – вообразить невозможно. Можно лишь в очередной раз констатировать небывалый рост авторитета благородного русского правителя.
...Вот это и именуется  политической мудростью.  Благодаря своему гуманному жесту Илья Никитич превратился для европейцев в истинного международного героя – на сей раз безо всяких натяжек и оговорок. Отныне Россия в их глазах навсегда стала страной бескорыстных джентльменов, а бывшая «надежда и опора» - США – упала, что называется, ниже ватерлинии. И до сих пор господа историки вспоминают о роли спасителя, взятой на себя Государем, с особенным умилением. Что ж, факт есть факт. История, как известно, не терпит сослагательных наклонений – всяких там «если бы»...
И всё же попробуем помыслить сослагательно. Что, если бы Государь распорядился открыть границы несколько раньше? Тогда, конечно, беженцев успело бы спастись гораздо больше. Но в таком случае, возможно, американцам не довелось бы ни бросить оных беженцев, ни эвакуироваться в одиночку – и янки сохранили бы свой авторитет незапятнанным. Россия же, по большому счёту, мало что выгадала бы. А это со стороны мудрейшего Пересветова явилось бы ничем иным, как  политической недальновидностью – или даже  грубейшим просчётом.
Основной постулат почтенной науки Политики: хорош не тот, кто играет честно, а тот, кто выиграл. Чтобы остаться на устах миллионов «Аристидом», надлежит не просто блистать благородством – это и дурак сможет, - а блистать благородством  своевременно.

< … > Сарацинское руководство пыталось протестовать. Встретившись с послом Халифата, Государь выслушал ноту молча, затем удивлённо вздёрнул бровь и спросил: «А разве вы в подобной ситуации отказались бы помочь единоверцам?» Для мусульман помощь братьям по вере являлась святой обязанностью. Посол совершенно не нашёлся, что ответить, и почтительно откланялся.
Благодаря распахнутым границам Российско-Белорусского союза бежавшее европейское население было в основном спасено. Прикрывая хвост Великого Исхода, натовцы медленно пятились на восток, крайне неохотно уступая сарацинам пядь за пядью Франции и Бенилюкса. По полном завершении Исхода населения планировалась морская эвакуация христианских войск одновременно с отступлением части их в Литву.
Разъярённые исламисты стягивали на свой восточный фланг всё новые и новые резервы. Сражение за польско-литовский пограничный коридор обещало быть не менее жестоким, чем Гибралтарское, и предсказать заранее результат его никто не брался. Было определённо ясно, что мавры на востоке европейского военного театра концентрируют громадные силы отнюдь не для того, чтобы позволить вражеской группировке ускользнуть подобно Средиземноморскому флоту.
И тут «мистер Пересветофф» решил ещё раз блеснуть благородством – притом во всю широту славянской души. Москва и Минск в один голос объявили, что границы их двустороннего союза теперь открыты не только для беженцев, но и для отступающих натовских армий. Таким образом, войскам европейцев дополнительно предоставлялись для отхода широкие полосы рубежей Калининградской, Гродненской и Брестской областей, что значительно облегчало их задачу. И вновь «русский Аристид» удостоился в свой адрес оглушительного «Vivat!» от всего прогрессивного человечества (сколько такового ещё оставалось в наличии).
Со стороны России и Белоруссии это был прямой вызов Халифату. Измотанные и издёрганные полугодовым побоищем исламисты основательно встревожились. Сил для намеченной ими операции на восточном фланге было сконцентрировано ещё недостаточно, но нервы у сарацин сдали, и они поспешили атаковать. В промежутке между Варшавой и белорусским Брестом мощнейший корпус мавров нанёс сокрушительный удар по обороне христиан, прорвал фронт и, стремительно двигаясь вдоль польской границы на северо-запад, вышел к Балтийскому морю. Одновременно другой корпус исламистов с юго-запада ворвался в северную Германию, молниеносно взял Бремен и Гамбург и вскоре также достиг моря в районе Любекской бухты. Сразу за тем победоносные соединения захватчиков ринулись навстречу друг другу вдоль балтийского побережья.
Христианский флот, бросившись на выручку окружаемой группировке, яростно утюжил мавров огнём с моря, высаживал многочисленные десанты, однако не смог сдержать напора противника. Преодолев все препятствия, сарацины близ устья Одера замкнули кольцо. Несколько отчаянных попыток европейцев вырваться из мышеловки не увенчались успехом. «Франки» (как исторически-традиционно именовались натовцы в сарацинских военных сводках) были обречены. Оказавшимся в ловушке войскам и не успевшим уйти беженцам оставалось лишь героически принять мученическую кончину.
В сердце Европы на громадном пространстве закипела кровавыми пузырями лютая «битва народов». Не уповая на спасение, христиане дрались свирепо, весьма дорого отдавая свои жизни. По всему северу Польши и Германии круглосуточно шло великое избиение людей. В непрерывном грохоте взрывов, рёве моторов и гуле пожаров миллионы двуногих целенаправленно превращали друг друга в груды изувеченного праха. Лучшие части мавров, обильно удобряя павшими каждый километр завоёванной территории, словно в титанической мясорубке перемалывались в багровый фарш. День за днём изнурённые скопища солдат теряли силы, рассудок, ощущение реальности и инстинкт самосохранения. Непосредственные участники той бойни после утверждали, что продлись она ещё пару суток – и обе противостоящие стороны попросту перемёрли бы от усталости.
Но подобного финала не допустил российский Государь. Когда силы исламистов оказались основательно истощены, с территорий Украины, Молдавии, Белоруссии и Калининградской области в Европу всесокрушающим ураганом ворвались славянские армии. Их танки, сметая сарацинские заслоны, триумфально преодолели опустошённые войной пространства и менее чем через неделю вышли к Бискайскому заливу. Из южной Франции опешившие захватчики были отброшены за хребты Пиренеев. Войска же Халифата, окружавшие «франков» в Польше и Германии, сами оказались в стальном капкане. < … >








                1.
В прошлом году я нашёл Город Дравидов. Я один, не экспедиция. Организованная группа прошла мимо, не подозревая, что цель её находится под самым носом, буквально в километре от очередной стоянки. Поскольку кроме меня никто об этом не узнал, наша экспедиция вернулась с традиционным нулевым результатом и докладом участвовавших в ней специалистов, из коего вытекало, что данный район исследован досконально, и каких-либо признаков загадочного Города там попросту нет. Действительно, район за несколько лет избороздили десятки поисковых групп. Как ни одна из них не наткнулась на руины, непонятно: поселение достаточно обширное, и руинами-то его можно назвать лишь условно – разрушения минимальны, строения сохранились превосходно, практически в первозданном виде, и некоторые довольно высокие… Тем не менее ни одна не наткнулась. А меня угораздило.
Мы ходили по джунглям три месяца подряд. Энтузиазм специалистов на глазах угасал, сменяясь унылым скепсисом. Археологи и историки всё чаще констатировали бесперспективность дальнейших поисков. Споров по этой теме между ними уже не возникало, все соглашались, что пресловутый Город – либо пустая легенда, либо некогда существовавший населённый пункт, от которого давным-давно не осталось ни камня, ни пыли. Перед учёными мужами открывалась удручающая дилемма: терпеливо отыскивать в санскритских манускриптах мутные намёки на иное местонахождение Города Дравидов – или бросить саму затею к чёртовой матери и переключиться на что-нибудь более реальное.
Путешествие близилось к концу. Нам предстояло ещё три дня пути, чтобы выйти к заданной точке, откуда нас должен был забрать вертолёт. Было четыре часа пополудни по местному времени, когда руководитель группы решил устроить сорокапятиминутный привал. Обосновавшись на небольшом открытом пространстве (в северных лесах это именуется поляной), участники экспедиции побросали поклажу и разбрелись по близлежащим зарослям, дабы справить некоторые естественные нужды. Мне, разумеется, ничто человеческое тоже не было чуждо, так что и я последовал общему порыву, совершенно произвольно выбрав направление.
С самого начала путешествия меня не покидало вновь возникшее навязчивое ощущение постоянного наблюдения за мной, будто кто-то со стороны тщательно следил за каждым моим шагом. Вообще, в экспедициях такое случается, подобное чувство периодически появляется у многих во время блужданий по заповедным местам. Некоторые объясняют это незримым присутствием местных мифических обитателей – леших, гномов, духов, языческих божков, - сопровождающих незваных пришельцев в своих владениях. Но на сей раз данное ощущение тревожило меня одного, к тому же я заметил, что оно проходит, стоит мне на несколько минут отойти от группы. В такие минуты я получал отрадную психическую передышку, успокаивался и старательно уверял себя в том, что пребывание в джунглях чересчур обостряет мою восприимчивость. Однако по возвращении чувство скрытной слежки неизменно восстанавливалось. Оно здорово нервировало, действуя угнетающе и раздражающе. Поэтому сейчас, разобравшись с естественными надобностями, я надумал пожертвовать обедом и побыть полчаса вне компании, чтобы немного расслабиться.
Уловив чуть в стороне тихое журчание, я шагнул на звук и обнаружил чистый ручей, несуетно струящий кристальную влагу к реке, вдоль которой продвигалась наша экспедиция. С великим удовольствием напился, ополоснул лицо и не спеша побрёл вверх по течению, беспечно удаляясь от стоянки.
Моя портативная рация осталась в кармашке рюкзака на поляне, мобильный телефон – там же, в сброшенной куртке. Однако голоса спутников слышались отчётливо, ручей выступал в роли путеводной нити, так что заблудиться я не боялся. К тому же, на запястье моём плотно сидел браслет с сигнальным датчиком – так называемым «маячком». Такие датчики выдавались каждому участнику экспедиции, включая клонов-носильщиков. Непрерывный сигнал, поступавший с «маячка» на специальный приёмник, находившийся в ведении руководителя группы, позволял определить удалённость любого участника. То есть, пропади я надолго, товарищи не оставили бы меня на съедение тиграм. Или уж, окажись какой-то тигр не в меру удачливым, непременно подобрали бы мои бренные останки. Ну, или, совсем в крайнем случае, сообщили бы о районе моего исчезновения спасателям, чтобы те потом нашли хотя бы браслет.
Ни о чём не думая, отрешившись, наслаждаясь одиночеством, я шёл вдоль ручья минут пятнадцать-двадцать. Голоса людей затихли, сменившись первобытными криками и писками неразумных обитателей тропического леса. Было очень хорошо, легко, радостно – и немного досадно, что пора возвращаться. Ручей в конце концов погружался в какие-то особо густые, переплетающиеся заросли. Я хотел дойти до них и повернуть обратно. Но когда дошёл, вдруг увидел, как из-под размытого ила на дне ручья выглядывают камни – плоские, примерно одинакового размера и правильной прямоугольной формы… Дно, без сомнения, было выложено искусственно! И не вчера, не десять и не сто лет назад, потому что в эти дебри до начала поисков Города Дравидов ни единая двуногая душа не забиралась, судя по всему, тысячелетиями!
Потрясённый увиденным, я некоторое время стоял неподвижно, затаив дыхание, и смотрел на отшлифованные водой рукотворные прямоугольники камней. Когда очнулся, первым порывом было стремглав бежать назад, вопя во всё горло о чудесном открытии. Однако порыв прошёл практически сразу. Не рассуждая, без всяких опасений и колебаний я шагнул в воду, опустился на четвереньки и, цепляя обувью скользкие каменные плитки, полез в одиночку штурмовать переплетение зарослей.
Трудно определённо сказать, что; мною в тот момент двигало – азарт, любопытство, тщеславие или трепетное чувство единоличного прикосновения к дремучей тайне. Сознание было словно взорвано, взвихрено, ощущения смутны и бесформенны. Рассекая телом струящееся навстречу течение, я безотчётно продирался сквозь густую путаницу гибких ветвей, мало что соображая и вовсе забыв о времени, об оставленной группе, обо всём на свете. Заросли между тем становились всё гуще. Иногда, когда гамаки лиан совсем касались воды, приходилось окунаться с головой и два-три метра ползти по дну ручья по-пластунски. К счастью, ни крокодила, ни питона мне не встретилось – им, наверно, в этой тесноте тоже было неуютно, да и караулить некого.
Воевать с тропической флорой пришлось довольно долго, но в итоге одержимость и упорство прорвали растительный редут. Геройски преодолев зелёные заграждения, я очутился у могучей стены из стандартных камней, тщательно обтёсанных и плотно подогнанных друг к другу. Передо мною была древняя крепость, самая настоящая, творение мысли и рук человеческих!
В низу стены находился правильный треугольный проём, довольно узкий, через который ручей вытекал из крепости наружу. Вероятно, русло ручья пересекало всю крепость, имея для себя идентичный вход с обратной её стороны. Конечно, проверить это предположение захотелось немедленно. Нырнув в ручей, я через проём проник за стену – и увидел Город.
Перед глазами моими, оплетённые ветвями и лианами, угрюмо безмолвствовали многочисленные каменные строения разной величины. Дверные и оконные отверстия робко выглядывали из-за обложившей их зелени, плоские крыши были обильно покрыты плесенью травы и щетиной кустарников. Тут и там нахальные деревья, пробиваясь к свету, варварски взломали городское дно, мощённое каменными плитками. Вдоль строгой улицы, уходящей к центру, тянулась аккуратно выложенная камнем канавка, по которой струился выпрямленный ручей. Было тихо и жутко. Воздух казался стоячим, совершенно неподвижным. В ноздри тягуче заползал густой, необъяснимый запах древности и смерти, какой бывает в только что вскрытом старинном склепе. Изредка мелькавшая в повсеместных зарослях мелкая живность лишь усугубляла впечатление пустынной заброшенности.
Кажется, я достаточно долго зачарованно бродил по открытому мной поселению. Ступал кошачьим шагом, словно боялся разбудить неких дремлющих джиннов. Со щемящим восторгом рассматривал здания, невесть когда возведённые, дивясь их небывалой стойкости. Действительно, время, обычно безжалостное, проявив в данном случае странную снисходительность, не разрушило здешних строений даже отчасти. Правда, определить на глаз назначение каждого из них всё равно не представлялось возможным, за исключением разве самых маленьких и вопиюще-одинаковых, явно бывших жилыми домами рядовых горожан.
Планировка поселения соответствовала современным нормам: стройные улицы пересекались крестообразно, под прямым углом. Все здания имели чёткую геометрическую форму, снаружи визуально искажённую торжествующей растительностью.
Заглянуть в какую-либо дверь я тогда не решился – не из суеверного трепета, а по вполне практическим соображениям: мало ли какие ползучие гады там гнездятся!.. Конечно, в наше время с нежелательными пресмыкающимися (не говоря уж о насекомых) разбираются в два счёта. Специального аэрозольного баллончика вполне достаточно, чтобы хоть пещерного медведя из его логова выкурить навсегда. Так что если провести тут надлежащую санобработку, убрать лишнюю флору, должным образом почистить и отмыть одно из строений (или даже несколько) – то запросто можно жить. Разумеется, здесь напрочь отсутствуют всякие бытовые удобства… зато всегда тепло (как-никак тропики) и экология здоровая, стерильно-девственная. Пропитание кругом так и шмыгает, с питьём тоже проблем не возникало бы: вон ручей течёт себе через весь Город, и ведь не иссяк за тысячи лет. Словом, всё необходимое для существования - налицо. И это очень хорошо…
Даже беглый взгляд на Город вызывает почтение к его прежним жителям. Народ тут обитал весьма цивилизованный – по планировке видно, - возможно, тот же самый, что в знаменитом Мохенджо-Даро, там тоже улицы прямые. Может, и вообще допотопный – допустим, отдалённая колония атлантов. Полагаю, технический уровень у людей с таким уважением к геометрии был не ниже уровня античности. Наверняка помимо общественного ручья у них здесь и водопровод имелся – в богатых жилищах. А может, что и покруче…
Вот только абсолютно не ясна причина ухода жителей. Явных разрушений нет, следов природной катастрофы или нашествия не заметно: ни признаков пожара или наводнения, ни истлевших останков, ни разбросанных камней, ни осколков утвари. Вообще всё чистенько, будто обитатели организованно покинули обжитое место и унесли с собою весь скарб до последней иголки. Значит, к бегству их побудило нечто неординарное, из ряда вон выходящее, и никакие завоеватели на их место не явились – хотя о существовании Города древним захватчикам-ариям было известно. Это ведь на языке ариев написано «Попавший в Город вскоре возжаждет смерти»… То есть данное место было проклято и у тех, кто населял его прежде, и у последующих пришельцев. Потому и заросли; к нему все пути, что люди старательно обходили подальше.
Может, поблизости произошёл какой-нибудь разлом земной коры, и из него начали истекать некие газы, не лучшим образом влиявшие на психику? А среди населения от этого вспыхнула, допустим, эпидемия самоубийств – подобное ведь случалось в истории. Вот и рванули незадачливые жители куда подальше, спасая племенное поголовье от самоистребления и по пути из уст в уста передавая предупреждение о специфическом воздействии покинутой местности на слабый человеческий рассудок…
С тех пор многое изменилось. Надеюсь, сейчас причин для опасений нет, всё вредоносное давно выветрилось?.. А так, на первый взгляд, в самом деле можно жить. Само собой, придётся освоить искусство первобытной охоты, установки силков и ловушек для дикого зверья, овладеть мастерством свежевания, потрошения, разделывания, приготовления вкусной и здоровой пищи на открытом огне… Ммм-да уж… Холодильник сюда не припрёшь, и стереовизор, и компьютер, и кондиционер, и ванну с душем и гидромассажем, и вагон мыла и шампуня. Даже самую маленькую автономную электростанцию не донести… не такая уж она и маленькая, если тащить через джунгли, - и где потом горючее брать? Стало быть, прозябать без электричества, канализации, простейших удобств, элементарной гигиены и каких бы то ни было развлечений? Скверно-то как, господи… А с другой стороны – жили же предки именно так, и ничего, терпели. Человек не собака - ко всему привыкает. Зато – никаких тебе здесь гражданских тестов, никаких детекторов лжи, никакой Общественной Безопасности, контроля над сознанием, обвинения в инакомыслии, смертного приговора. Потому что здесь никто никогда не найдёт и не достанет… если «маячка» с тобой не будет!
Странные фантазии в один миг рассыпались хрустальными брызгами. Я ошалело уставился на браслет с индивидуальным датчиком. Меня же давно потеряли! Наверно, вся экспедиция в панике. Смотрят на экран приёмника, определяют, в каком радиусе я нахожусь. Припоминают, в какую сторону я ушёл. Начнут искать – заодно со мной найдут и Город… Скорее назад!
Я бросился бегом по древней мостовой, вплавь через треугольный проём за стену, напролом через внешние заросли. Весь изорвавшись, изодрав лицо и руки, стремительно проплыл-пробрался по путеводному ручью. В голове вперемешку бултыхались сумбурные мысли, одна нелепее другой. Я опять не отдавал себе отчёта, чего хочу, чего боюсь, какие чувства мною владеют. Но, приблизившись к месту стоянки, услышав с разных сторон тревожное «Ау!», уже твёрдо знал: моё открытие останется при мне, а наука Единой Семьи Народов на сей раз как-нибудь перебьётся без сенсации.
Оказалось, я отсутствовал два часа. Меня вовсю искали, но, слава богу, не додумались нырнуть в ручей и штурмовать непролазные дебри. И искусственно выложенного дна не разглядели… Пришлось объяснить, что умудрился задуматься и заблудиться да ещё, споткнувшись, бултыхнулся в воду и весь изодрался о какие-то растительные колючки. Затем, конечно, довелось выдержать лютую взбучку от целого переполошённого коллектива. Моё явственное смятение и возбуждённый блеск в глазах оказались кстати – сошли за испуг. Многочисленные ссадины вкупе с мокрой и рваной одеждой также свидетельствовали в пользу моего рассказа. Надо полагать, выглядел я действительно аномально, потому что сразу после разноса все дружно принялись меня жалеть, налили ви;ски и накапали успокоительного. Однако успокоился я лишь когда экспедиция тронулась в путь, уверенным шагом удаляясь от вожделенного объекта долгих поисков.
Спустя трое суток мы благополучно вышли к нужному пункту, где уже ожидал, шелестя лопастями, подоспевший чуть раньше нас вертолёт. Группа была доставлена в ближайший аэропорт и распущена. А ведущие специалисты отправились в Дели - доложить, что дальнейшее исследование прежнего района не имеет смысла, ибо исследовать там больше нечего.
Учёная братия в очередной раз погрузилась в досадливый пессимизм. Однако самые одержимые энтузиасты и тут не пожелали угомониться – легко сдаваться современный человек не привык… Стало быть, собираются вести поиски восточнее? Что ж, пусть ищут, бог в помощь. Нужно же племени беззаботных паразитов чем-то развлекаться…
Итак, пока многовековой покой древнего Города остался ненарушенным. И, надеюсь, останется – по крайней мере в обозримом будущем. Сумасшедшей, эгоистичной цивилизации бессмертных незачем вторгаться в укромный заповедник прошлого естественного мира, мудрые обитатели которого не преступали законов природы, а продление жизни обретали в собственном потомстве… Просто замечательно, что кто-то другой вот так же нечаянно не обнаружил Город! Ведь запросто могло случиться… Но случилось, как случилось. Сейчас о том, где он притаился, знаю только я. А я никому не скажу. Ни-ко-му. Даже Марине… наверно.


                2.
Войдя домой, первым делом устремляюсь в спальню – к видеофону. Набрав номер, нетерпеливо смотрю на экран. Аппарат успевает послать адресату пять тягучих гудков, затем экран вспыхивает, явив моим глазам Марину в сиреневом халате, с обмотанной полотенцем головой. Её взгляд в первый миг выражает удивление, в следующий – осыпает меня радостными искорками. Уголки губ подрагивают, силясь одолеть напускную сдержанность и разбежаться в лучезарной улыбке.
- Привет! Ты откуда звонишь?
- Из дому. Только что вернулся.
- Ты же собирался задержаться в Пенджабе дня на четыре. И, между прочим, просил тебя звонками не отвлекать… уж не знаю, от чего.
- Да вот, понимаешь ли, больше двух суток без тебя не выдержал. Как закончилась битва при Гидаспе, так сразу – домой.
- Ну и? Получил удовольствие от побоища?
- Получил… такое, что до сих пор с души воротит! Ты была абсолютно права, делать нечего на подобных шоу.
- Народу много съехалось?
- Не продохнуть. Весь Пенджаб заполонили.
- Как же ты раздумал задержаться? Неужели ни одна фанатка гладиаторских боёв не привлекла твоего внимания? Вот ни за что не поверю!
- Тем не менее ни одна не привлекла.
- Может, ты заболел? Или стал чересчур привередливый?
- Скорее второе… Кажется, я не вовремя позвонил – достал прямо из ванны?
- Нет, из ванны я вылезла заблаговременно. Правда, вытереться не успела, пришлось набросить халат на мокрое тело.
- Могла бы не набрасывать.
- Я же не знала, что это ты звонишь. Мало ли кто. Вдруг наш начальник отдела? Неудобно как-то нагишом беседовать с шефом. Хотя, уверена, он бы не возражал.
- Тебе сегодня на работу?
- Нет, у меня как раз два выходных – сегодня и завтра.
- Замечательно!
- А что, есть предложения?
- Конечно, солнышко. Имеется огромное желание выпить испанского вина, а в одиночку, как известно, подобные процедуры проводить неэтично. Потому естественным образом возникает острая нужда в компании. Не хочешь составить со мной дуэт?
- Насколько я понимаю, сказанное означает: бросай всё и приходи?
- Головастенькая моя, вот это в тебе самое ценное – ты всё понимаешь с полуслова.
- Во-от, значит, как! Больше во мне, стало быть, ничего ценного! Вы в своей манере, Владислав Сергеевич, комплименты вам, как всегда, удаются на славу. Ну-ну, продолжайте. Расскажите, какой у меня склочный характер, и разрез глаз почти азиатский, и мозгов как у одалиски…
- Марина! Мариночка! Давай отложим препирательства до встречи тет-а-тет. А то нам за вином поспорить будет не о чем. Приходи, пожалуйста, чем скорее, тем лучше.
- Прямо сейчас?
- Именно. Можешь прямо в халате.
- Позвольте полюбопытствовать, что за спешка? Отчего вам так не терпится?
- Я соскучился, сладкая. Шутка ли – полста часов тебя не видел!
- Точно – заболел… Или действительно всерьёз влюбился?!
- А разве это не одно и то же?
Очаровательная бестия довольно смеётся, явно намеренно позволив халату соблазнительно распахнуться на груди. Пару мгновений изучает мою реакцию и снова прячет манящие округлости под шёлковыми створками.
- Уговорил, речистый. Жди и надейся. Сейчас приду, полечу тебя.
Марина посылает мне с экрана воздушный поцелуй и отключает связь. Итак, у меня имеется примерно полчаса, чтобы помыться и побриться. Отправляю Далилу в магазин за вином и иду в ванную.
Выхожу через двадцать минут. Быстро расчесав влажную шевелюру, одеваюсь в чистое. Опрыскиваюсь подаренными Мариной мускатными духами. Снимаю с постели покрывало, взбиваю подушки. Включаю мягкую музыку. Всё, подготовка к встрече дорогой гостьи в основном завершена, осталось только дождаться её саму и Далилу с вином.
За окном как-то незаметно начался дождь – мелкий, но частый. Нетерпеливо смотрю на часы. Марина вот-вот должна подойти, если, конечно, не надумала нарочно припоздниться, чтобы помотать мне нервы… А в Лемур-Арке – двенадцатый час дня. В фаллообразном доме Чарльстона уже начинается Большой Разврат. Полагаю, до общего нудизма покуда не дошло. Как раз сейчас, видимо, относительно перезнакомившиеся гости поедают разнообразные деликатесы, доводя эротический настрой до надлежащей кондиции созерцанием пикантного танца с удавом. Наверно, дрессированных обезьян пичкают фруктами, а может, и вином угощают, невзирая на протесты их владельца… Что такое? Неужели жалею, что уехал оттуда? Нет, ничуть. Даже самому удивительно. Что-то после дикого исторического шоу душа совсем не лежит к кому-либо из его восторженных зрительниц. И вообще ни к кому – кроме Марины. Только с ней у нас схожие чувства, взгляды, только с ней мне хорошо, тепло и уютно. С ней одной меня связывает нечто большее, чем просто преходящее влечение. Лишь она одна в целом мире создана специально для меня, дабы своим присутствием рядом, своей близостью, слиянием со мной дарить мне высокую радость и гармонию. Моя Половинка… Впрочем, каждому – своё. (Как выражались апологеты коммунизма, «каждому – по потребностям».) Если Роберту хочется перепробовать всех женщин планеты – успехов ему. Между прочим, это и для него реальный шанс найти свою Половинку. Где-то ведь таковая должна быть предусмотрена для каждого.  Просто мало кому везёт, как мне, - чтобы вот так встретить её почти сразу, в тридцать пять лет, по меркам бессмертных – на заре жизни… Но мне повезло справедливо. У других в распоряжении – целая вечность, а значит, возможность искать бесконечно. У меня же от моей вечности осталось меньше месяца…
Звонок. Подбегаю к двери, распахиваю настежь. Марина переступает порог, озарив прихожую сияющей улыбкой. Господи, она в том самом платье – чёрном, облегающем, с разрезом по бедру и «молнией» на спине! В том самом, в котором пришла сюда впервые – тогда, пять месяцев назад… Рысьи глаза из-под длинных ресниц смотрят весело и ласкающе. С белокурых прядей стекает дождевая вода, на кончике носа трогательно висит светлая капля.
- Не думала, что под дождь попаду, зонтика не захватила, - сообщает Марина вместо «здравствуй» и тут же мокрыми ладонями притягивает меня за шею. Я губами снимаю с её носа каплю и прижимаюсь к податливому телу, глажу гибкую спину, крепенькие ягодицы. Жадно вдыхаю влажный запах её волос, нежно, едва касаясь, целую маленькое ушко.
Марина шёлково трётся щекой о мою щёку и мягким, интимным шёпотом уточняет:
- Ты дверь закрывать собираешься – или пусть вся улица нам завидует?
Не выпуская Половинку из объятий, правой рукой толкаю дверь. Захлопнувшись, клацает замок, равномерный шум дождя остаётся снаружи. Продолжаю целовать розовое ушко, с заводящим волнением чувствуя шеей горячее дыхание Марины. Обоюдное возбуждение спонтанно нарастает, приятным ознобом перетекая из тела в тело. Моя ладонь от её ягодиц поднимается вверх по спине, средний палец пробегает шершавую дорожку «молнии», добираясь до замка таковой. Когда плоский пластмассовый язычок оказывается нащупан, Марина вдруг, тихонько пискнув, выдёргивает из моих губ мочку уха и, отстранившись, через моё плечо ревниво оглядывает прихожую:
- А где твоя крутобёдрая невольница?
- Пошла за испанским вином. Ещё не вернулась.
Разумеется, ей всё равно, где Далила. Но она вот так фокусничает очень часто. Когда я изрядно возбуждён, для Марины первое  удовольствие – подразнить меня и оттянуть момент. Уловки с её стороны могут быть самые разные: от нелепых вопросов до изумлённых восклицаний типа «Ой, Влад, смотри, смотри!» Тут главное – ни на миг не разжимать объятий, а то вообще выскользнет – и лови её тогда по всему дому… Детский сад какой-то! Вот, казалось бы, взрослая женщина, на полтора года старше меня, а рассудок – как у девчонки. Ещё тысячу лет проживёт – и всё равно девчонкой останется. Я иногда в её обществе натуральным педофилом себя ощущаю, ей-богу!..
Не позволяя вывернуться, обнимаю Марину крепче. Моя левая рука стискивает её талию, пальцы правой скользят по тонкой шейке и, незаметно ухватив пластмассовый язычок, начинают расстёгивать «молнию». Когда язычок опускается ниже лопаток, проказница вновь пробует отстраниться, упершись ладонями в мою грудь:
- Да что с тобой?!
- Говорю же – соскучился.
- Так сильно?
- Угу.
- Прямо, то есть, исстрадался за два дня?
- Ужасно. Если бы ты видела, как я страдал, тебе бы понравилось.
- Почему это?
- Все женщины любят, когда мужчины из-за них страдают. Особенно если эти мужчины им близки. Ты тоже женщина – для тебя это нормально. Вот я, напротив, хочу, чтобы тебе было хорошо из-за того, что я у тебя есть. Мне совершенно не польстило бы, окажись я причиной твоих страданий. Мужчины вообще существа очень добрые… гуманные и альтруистичные…
Заговаривая зубы, продолжаю тихонько расстёгивать «молнию». Марина с лукавой улыбкой внимает моему словоблудию. Наконец, опустив её руки вниз и стянув с них рукава, я провожу ладонями по бокам красавицы – платье мягко спадает с великолепного тела, сложившись гармошкой вокруг стройных ножек.
Ощутив себя раздетой, Марина испуганно таращит глаза и скрещенными запястьями закрывает грудь:
- Ты что!
Теперь можно не заботиться о дипломатии. Подхватываю мою нимфу на руки и несу в спальню. Но Марина до последнего продолжает изображать наивное детище:
- Мы же собирались пить вино!
- Точно, собирались.
- Что, не будем?
- Будем. Вот Далила вернётся…
- Куда ты её послал?
- На другой конец города, в испанский универсам. Только там вино прямо с Пиренеев.
- Может, сначала дождёмся?
- Нет!
Бережно кладу драгоценную ношу на кровать. Неотрывно следя, чтобы не спрыгнула, торопливо сбрасываю с себя одежду. Отстегнув наручные часы, забираюсь в постель, с восторженным предвкушением приникаю к тёплому чуду. Возбуждённые тела тесно льнут одно к другому, разгорячённые бёдра крепко сплетаются… С трудом отклеив свои губы от моих, вожделенная Половинка издаёт-таки последний аккорд кокетливой прелюдии:
- Так когда мы будем пить вино?
- Потом. Позже…
- После первого раза?
- Между вторым и третьим!
Марина звонко смеётся, запрокинув голову. Я впиваюсь губами в нежную шейку. Это её слабое место – буквально в следующий миг несвоевременный смех переходит в сладостный стон… Правильно, серьёзным делом надо заниматься серьёзно.


                3.
…Непрерывный рокот барабанов, беснующаяся толпа, фригийские колпаки санкюлотов, острые когти плебейских фурий, живая ограда конвоя. Парализующий страх, ужас, смятение. Кажущийся огромным эшафот, увенчанный педантично-бесстрастной гильотиной.
Ватные ноги подкашиваются, не в силах удержать грузно обмякшее тело. Гвардейцы за локти волокут меня по ступеням. Толпа мерзких уродов остаётся внизу. Я над землёй, выше всех, лицом к лицу со смертью. Мне необходимо немного времени, чтобы взять себя в руки. Минуту, всего минуту… секунду! Подождите ещё секунду, граждане, позвольте отдышаться, усмирить дикий пульс, ощутить доски под ногами. Я должен умереть достойно, должен набраться духу и выдержать невыносимое мгновение гибели как полагается. Я обязан дойти до страшного орудия сам, а не влекомый конвоирами, будто баран на заклание… Подарите мне одну минуту, секунду, долю секунды, - что вам сто;ит! Ведь для вас это лишь секунда – маленькая, крохотная, ничтожная. Для вас время течёт прежним ходом – вы же не на моём месте!..
Глоток воздуха – гигантский, наполняющий лёгкие до отказа, растягивающий их, как пузырь волынки, едва не разрывающий. Я уже спокоен… Я спокоен и твёрд. Я готов. Готов… Ну, где ваша дьявольская мясорубка для врагов нации и свободы? А, прямо здесь, в пяти шагах… Прямо здесь… Окровавленная корзина для голов, окровавленная рамка шейного хомута над корзиной, холодно сверкающий косой нож в голубом небе… Нет! Нет!!! Прочь! Назад! Пустите меня, звери!! Пустите меня…
Это Она… Она в толпе, в первом ряду, совсем близко. Её глаза смотрят внимательно, не мигая, безотрывно. Её взгляд очаровывает, завораживает, потрясает… останавливает время. Не пойму только, что; в этом взгляде. Любовь? Ободрение? Презрение? Что в нём?! Подскажи, любимая! Подай знак… Сам я сейчас ни на что не способен, от моего некогда проницательного рассудка не осталось следа. Вместо твёрдого, уверенного ума – какая-то жидкая каша…
На моё плечо ложится ладонь подручного палача. Что, уже пора?! Нет, вы неправы! Я ещё не успел попрощаться с моей возлюбленной, не успел даже кивнуть… не успел понять, что означает Её взгляд… Говорю же вам, господа… граждане подручные, я ничего не успел!.. Куда вы меня тащите?! Зачем?! Ведь я ни в чём не виноват! Произошла ошибка, меня с кем-то перепутали! Я сам убеждённый республиканец – уже много лет! Я люблю нацию, революцию… люблю великий французский народ, славное третье сословие, якобинцев, лично Робеспьера! Я и вас люблю, господа подручные! Никто не будет так любить вас, как я, поверьте… поверьте!..
Ноги, вновь обретшие чувствительность и силу, упираются в поверхность помоста, скребут каблуками по доскам. Теряющие терпение мясники в голос бранятся, вдвоём заламывая мне руки, пригибая лицом вниз. Противиться им невозможно… Со стороны площади – неопределённый ропот зрителей. Хватка подручных ослабевает, вместе со мной они поворачивают головы. На эшафот стремительно взбегает элегантный молодой человек. Он в начищенных до блеска сапогах, в сплошь чёрном костюме, контрастно оттеняющем светлый шейный платок и аристократически-бледное лицо. Поверх длинных смоляных волос – модная широкополая шляпа, кичливо увенчанная разлапистым трёхцветным султаном. Кто он? Что он хочет сообщить? Может, это помилование?.. Конечно, помилование!! Справедливый революционный трибунал во всём разобрался! Нелепый приговор отменён! Действительно, чего ради уничтожать благонадёжных граждан? Кому это нужно!..
Душераздирающая надежда пьяной струёй ударяет в мозг. Сердце яростными взрывами сокрушает грудь. С очередным его толчком голубой фон небосвода грандиозно вспыхивает. Фиолетовое пламя мгновенно поглощает мир – и, постепенно бледнея, рассеивается, растворяется в солнечном свете. В обрамлении света возникает Её лицо. Тревожный взгляд рысьих глаз. Белокурые локоны. Припухшие от страстных поцелуев губы. Марина… Уффф!.. Стало быть, опять кошмар. Всего лишь кошмар…
Подруга укоризненно хмурится. Качнув головой, натянуто вопрошает:
- Гильотина?
Тяжело вздыхаю. Привычно отираю ледяной ладонью влажный лоб. Прислушиваюсь, как стук сердца помалу обретает надлежащий ритм. Смиренно жду следующего вопроса.
- Короче, когда ты идёшь к психиатру?
- Не знаю… Может, через месяц, после моего гражданского теста.
- А тест тут при чём?
- Так… ни при чём.
- Если сам не решаешься пойти к врачу, давай я тебя отведу.
- Солнышко, позволь мне разбираться с моими персональными проблемами самостоятельно. Я же не младенец, в конце концов.
- А кто же ты? Взрослый, что ли? За собственным здоровьем не можешь последить, везде тебя нужно то вести за ручку, то тянуть за шиворот… И чавкать за столом никак не отучишься! Налицо все признаки заторможенного развития.
- Ну, хорошо, я младенец. Дай грудь пососу!
- Ай!.. Ай! Отпусти, бессовестный!
- Чего дерёшься? Тебе же приятно.
- Да что ты говоришь!
- А разве нет? Не приятно?
- Представь себе, ничуть. У меня скоро от твоих снов, кроме мурашек, вообще никаких естественных эмоций не останется.
- Так уж и никаких! Смотри, как сосок сразу напрягся…
- Пусти, сказала! Всё равно мой сосок тебе сейчас не поможет. Лучше на свой хоботок взгляни.
- А что с хоботком? По-моему, ничего.
- Вот именно – ничего. Ромашки спрятались, поникли лютики. Ещё несколько серий твоего кошмара – и вообще завянет.
В самом деле, организм на переживания во сне реагирует болезненно, и по хоботку это особенно заметно. Весь скуксился, съёжился, будто не мне, а ему собирались отрубить голову. Да; уж, судя по показаниям данного индикатора страсти, мои попытки ухватить Марину за грудь действительно кажутся детским баловством, не более.
Вытянувшись плашмя, сердито воззряюсь в потолок. Белокурая бестия пристраивается сбоку. Опершись на локти, внимательно рассматривает моё лицо. Взгляд её ощущается щекой, как тёплый лучик.
- Владик, почему у тебя всегда такие грустные глаза? Даже когда шутишь, смеёшься – всё равно… Или, скорее, не грустные, а – тоскливые.
Заметила, дотошная… Что ей ответить? Как объяснить, что других глаз и не может быть у человека, сознающего свою обречённость, да ещё когда ему точно известен роковой срок? Какая радость может светиться в зрачках того, кто остро чувствует полнейшее одиночество среди себе подобных, кому не с кем поделиться своей невыносимой ношей, своим смятением, своим сокровенным… Или – поделиться? Взять и выложить ей страшную правду, всю как есть, сполна, без утайки! Оголить бездну души до самого дна! То-то у Марины личико бы вытянулось! Небось, дар речи пропал бы часа на два, а глаза стали бы как у того крыловского волка, который, как известно, лез в овчарню, но ошибся адресом. Вот сейчас смотрит так ласково, сочувственно, влюблённо, а тогда – ка;к смотрела бы?.. Любопытно, конечно, но проверять не хочется.
- Значит, после теста сходишь к психиатру?
- Да, сказал же.
- Точно, сходишь?
- Точнее не бывает.
- А тест у тебя, стало быть, через месяц?
- Уже меньше. Двадцать восьмого.
Мало времени осталось. Ах, как мало… Что будет потом? Возможно, ничего. Никогда ничего больше не будет. Потому что  меня не будет, а значит, исчезнет весь мир, являющийся лишь порождением моего сознания, - кажется, так утверждали мудрецы-солипсисты. Если это верно, очень жаль: как-никак целый мир…
- Солнышко, а как ты смотришь на идею, скажем, съездить со мной на курорт?
- На курорт?
- Ну, да.
- Сейчас?
- А что? Давай махнём куда-нибудь… подальше. Сможешь взять пару недель отпуска?
- Отпуск не проблема. Однако что за внезапная блажь? Почему теперь, а не в июле – после твоего теста и визита к психиатру? Ты что, последний месяц доживаешь?
Бог мой, она даже не представляет, насколько проницательна! Прямо оракул в юбке… вернее, нагишом.
- Просто хочу отдохнуть. Отвлечься, расслабиться. Наесться всяких природных афродизиаков и любить тебя круглосуточно, до мозолей. Возможно, мне тогда и психиатр не понадобится.
- Ну, если в лечебных целях… На пару недель, говоришь?
- Где-нибудь, примерно. Дней на десять хотя бы.
- И куда ты решил меня заманить для любви до мозолей?
- А ты бы куда хотела?
- Не знаю. Твоя идея – сам соображай.
- Если тебе всё равно, предлагаю Кавказ. Зачем лететь за тридевять земель, часовые пояса менять? Аэробус до Адлера домчит за сорок пять минут. На месте сориентируемся, куда податься дальше вдоль побережья. Климат там великолепный, природа роскошная, воздух головокружительный; в целом ничуть не хуже, чем на любых Мальдивах. Даже удобнее – все говорят исключительно по-русски. Остановимся где-нибудь, снимем в лучшем отеле шикарный номер с видом на Понт Эвксинский…
- На – что?..
- На Чёрное море… Поживём несколько дней, как богачи, с доставкой завтрака прямо в постель, с широченным ложем под балдахином, с бассейном, джакузи… Хочешь ванну с шампанским?
- Ого! С чего это ты решил разгуляться? Клад нашёл? Или изобрёл вечный двигатель и уповаешь на премию?
- Вынужден разочаровать: и не нашёл, и не изобрёл. Просто надумал потратить то, что есть у меня на банковском счету. На две недели хватит. Вот загорелось «оторваться», и всё тут! Хочу устроить чудесный праздник – тебе и себе. Имею я право раз в жизни побуйствовать, не думая о последствиях? Может, у меня душевный кризис, меланхолия замучила…
- А потом что будешь делать? Жить на одну социальную дотацию? Никакой предприниматель тебя на работу не возьмёт – за отсутствием надлежащей специальности. А на государственную службу тебя пинками не загнать – ты же лодырь хронический.
- Я не лодырь, я философ, меня от всякой нудной деятельности в сон тянет – сосредоточиться не могу. А государственная служба сплошь нудная и однообразная – никакого простора для творческой мысли… Но ведь ты мне не дашь умереть с голоду? Подкинешь иногда кусочек колбаски, пока я в очередную экспедицию не завербуюсь?
Марина хохочет, опрокинувшись на спину рядом со мной. Упругий живот эротично содрогается, малиновые соски на вершинах молочных полусфер маняще вибрируют… Как же она всё-таки хороша! И в одежде хороша, а без одежды – вообще богиня. Наверно, забавно было бы поваляться рядом с ней на каком-нибудь нудистском пляже – потешить своё самолюбие, горделиво понаблюдать через тёмные очки, как мужчины вокруг подыхают от зависти, даром что бессмертные…  Пожалуй, когда будем на курорте, предложу это Марине – разнообразия ради. Уверен, она не откажется.
Усмехнувшись, уточняю:
- Так мы договорились?
- Насчёт поездки?
- Нет, с поездкой уже всё решено, возражения неуместны… Насчёт Кавказа.
- Против Кавказа я, в принципе, ничего не имею… А ехать ты хочешь непременно в ближайшее время?
- Непременно.
- Хм… Вот этот последний момент ещё надо обдумать.
- Нет, Марина, - говорю я очень серьёзно. – Через месяц можешь думать о чём угодно, а сейчас просто соглашайся. Подари мне июнь, сколько его осталось до моего теста. Или хотя бы часть июня. Надеюсь, это не слишком большая жертва с твоей стороны?
Рысеокая Половинка слегка удивлённо таращится сбоку. Дабы подчеркнуть свою независимость, около минуты тянет с ответом, глубокомысленно морща нос. Наконец согласно двигает бровями:
- Хорошо. Поплывём в русле твоих фантазий. Прямо на Кавказ, как аргонавты. Завтра подам заявление, попрошу две недели без содержания. Обычно отпускают дней через семь-восемь.
- Нормально. Как раз вода в Чёрном море успеет прогреться.
- Но у меня условие!
- Всё, чего пожелаешь, сладкая.
- Ванна, где ты собираешься купать меня в шампанском, должна быть розового цвета. И обязательно в форме сердца.
- Замётано, госпожа. А шампанское будет французское.
- Как раз не угадал. Только «Советское»! Хоть ты в глубине души и считаешь меня круглой дурой, однако я тоже кое в чём имею вкус. И, представь себе, обожаю всяческую классику.

;

                Г Л А В А   П Я Т А Я


        Продолжение записок Воронцова







< … > Объективно оценивать минувшую войну ещё сложнее, чем всё остальное. Не только по причине дефицита правдивой информации. Очень мешает навязчивый «патриотический» критерий, постоянно склоняющий сознание к делению действующих лиц на «хороших наших» и «плохих врагов». Кроме того, сегодняшнее представление о войне (в том числе моё) во многом сформировано трудами историков, а почти любому историку присуще искушение приписать максимум достоинств победителям и максимум же пороков побеждённым. Как известно, победители всегда правы. Вот одержи верх  сарацины – и сейчас во всех хрониках говорилось бы, что доблестные воины Аллаха самоотверженно спасли мир от христианской чумы, и все ныне живущие признавали бы сие за непреложную истину. Однако вышло так, как вышло, потому правы в конечном счёте оказались христиане.
И всё же я попробую (хотя бы для самого себя) побыть беспристрастным. Насколько смогу, конечно. Раз уж взялся...

< … > Предстоящая операция славянских войск держалась в наистрожайшей тайне – даже от будущих союзников. Опасались возможной утечки - слишком много было поставлено на карту, малейший риск был абсолютно недопустим. Требовалось непрестанно усыплять бдительность сарацин, не давая им малейшего повода усомниться в незыблемости кремлёвского нейтралитета. Поэтому само командование НАТО оказалось поставлено в известность о готовящемся ударе с востока лишь за несколько часов до оного. Так что «русскому Аристиду» довелось «побыть Фемистоклом» и в отношении братьев-христиан. (Ничего, во второй раз оно – уже легче...) Зато таковая сверхсекретность позволила на 100% использовать фактор внезапности и достичь максимальных успехов с самого начала наступления.
Конечно, хочется спросить: а разве не могли славянские войска ударить несколько раньше – дабы поскорее помочь окружённым в Польше и Германии натовцам и спасти огромное множество христианских жизней? Ответ очевиден: разумеется, могли. Но тогда столь сокрушительного удара могло не получиться, а в итоге освобождать Европу пришлось бы гораздо дольше и труднее. Поэтому российско-белорусское командование предпочло терпеливо дождаться, пока мавры, увязнув в затянувшейся «битве народов», вконец изнурятся и основательно утратят боеспособность, - чтобы раздавить их уже наверняка. С точки зрения стратегической, славянские маршалы всё рассчитали и сделали правильно. Рассуждать же о цинизме, с которым они много дней подряд наблюдали за избиением «франков» и не спешили вмешаться, по меньшей мере нелепо – ибо нравственные критерии мирного времени к условиям войны неприменимы. Война была делом сугубо диким и грязным; тем, кто за это дело брался, надлежало забыть о «белых одеждах» до лучших времён. На войне только успех имел реальное значение. Всё, что обеспечивало успех, признавалось безусловно оправданным – и любые жертвы, и любой цинизм.
Кстати - раз уж речь зашла о «белых одеждах». Сейчас во всех хрониках и энциклопедиях однозначно утверждается, что поводом к тому славянскому вторжению послужил инцидент на западной границе Белоруссии. Будто бы сарацины, окружая «франков», нарушили священные рубежи союзного России государства и даже походя что-то там погромили и пожгли. Это ложь, придуманная официальными историками уже впоследствии. Я лично лет десять назад беседовал с человеком, который в 2035 году подростком проживал в том самом месте, где якобы произошло пересечение белорусского рубежа исламистами. Так вот, он божился, что никакой агрессивной провокации не было, мавров только видели на той стороне границы, притом в приличном отдалении... Впрочем, сегодня вышеозначенный «живой источник» вряд ли решился бы столь же уверенно подтвердить сарацинскую щепетильность. А ещё лет через десять, полагаю, с пеной у рта станет доказывать, что нарушение исламистами границы действительно имело место, и притом будет искренне в этом убеждён, и даже подробности припомнит – также совершенно искренне. Каждодневная настойчивая «мозговая обработка» даром не проходит и неизбежно даёт ожидаемые плоды.

< … > Сразу после вступления России в войну Государь по радио и телевидению обратился с воззванием к согражданам. Когда-то в школе нас, учеников, заставляли зубрить наизусть большие фрагменты из этой речи. Кое-что помню и сейчас – дословно:
«...В прежние времена россияне доблестно сражались за Родину, за свободу и независимость Отечества. Ныне наша миссия гораздо выше: нам предстоит спасти мировую цивилизацию. От нас с вами зависит, будут ли впредь существовать на земле современное общество, передовая культура и сам Человек как высокодуховное явление – или вся история обратится вспять, а люди опять одичают и опустятся до уровня обезьяноподобных троглодитов. Так случилось, что прогрессивному человечеству вновь не на кого уповать, кроме великой России – всегдашнего щита христианства. На нас с вами в последней трепетной надежде взирает окровавленный мир, изнемогающий в неравной схватке с безжалостными варварами...» - и так далее.
Современники тех событий говорят, будто, внимая словам Пересветова, вся страна пребывала в состоянии крайнего возбуждения, переходящего в истерический экстаз. Что ж, красноречия нашему Государю не занимать. Сохраниться в полной мере безукоризненным Аристидом ему уже тогда не удалось – по объективным причинам, - зато несомненным Цицероном он остаётся по сей день... или Троцким* - уж как посмотреть...
____________________

*Имеется в виду расхожее советское выражение (явно «выпуска» 30-х годов прошлого века): «П..дит, как Троцкий».
____________________

Примечательная подробность: одновременно с объявлением мобилизации в России Государь наложил запрет на приём в армию добровольцев из мест лишения свободы – вплоть до окончания срока каждого заключённого призывного возраста. «Бандиты нам для святого дела не требуются!» - это заключительная фраза из соответствующего приказа Верховного Главнокомандующего Пересветова. Надо признать, что дотоле никакие воспитательные меры не имели столь впечатляющего психологического воздействия на преступников: большей горечи от общественного отторжения они не испытывали никогда. Сей чрезвычайно обидный официальный бойкот весьма ощутимо способствовал их исправлению и привёл к тому, что основная масса заключённых, отсидев своё, решительно порвала с криминальным прошлым. А многие из них (те, чьи срока завершились до окончания боевых действий, а также досрочно освобождённые за примерное поведение) успели ещё и послужить в действующей армии – как правило, добровольцами.

< … > Вместе с Россией и Белоруссией в войну против Всемирного Халифата вступили Украина и Молдавия. Их армии приняли участие в общей операции по освобождению Европы с самого её начала.
Успех первоначального удара превзошёл все ожидания. Славянские танковые корпуса прошли по Европе, как нож по маслу. Разумеется, весомо сказались и внезапность удара, и усталость сарацин, измотанных упорной обороной «франков», однако не стоит сбрасывать со счетов боеспособность и энтузиазм самих наступавших. Это организовать мирную жизнь, обеспечить самим себе сытость и благополучие у восточных славян никогда толком не получалось – зато уж воевали они всегда от души, с полной самоотдачей. Как говорили тогда в России, «ломать – не строить».
Славянские группировки молниеносно очистили всё северное побережье Центральной и Западной Европы, буйно вломились на Балканы и в Италию, огненным смерчем пронеслись вдоль северных склонов Пиренеев и замкнули громадное кольцо в районе французского Бреста. Чуть живые натовцы, вырванные неожиданными союзниками из смертельного капкана, воспряли духом и словно обрели второе дыхание. Предложение российского командования временно остаться в тылу и оклематься было ими решительно отвергнуто – уступать одним славянам лютую сладость мести европейцы не пожелали. Быстренько приведя остатки своих частей в относительный порядок, «франки» яростно обрушились на ненавистных мавров. Потомки крестоносцев дрались самозабвенно, атаковали бесстрашно, подчас безоглядно, и совершенно не брали пленных, даже в виде исключения. По всему расширяющемуся на юг и юго-запад европейскому фронту началось тотальное избиение захватчиков.
Одновременно с наступлением в Европе российские войска из Средней Азии вторглись в восточные провинции Халифата – на территорию Ирана, Афганистана и Пакистана. Преимущество в численности здесь оказалось у исламистов, и некоторое время успехи россиян были невелики.
Тогда же из Закавказья (на тот момент всецело дружественного России) русские части вошли в оккупированную маврами Турцию и северо-западные области Ирана. После удачного начала операции линия фронта продвинулась до Тебриза и Эрзурума – и тут надолго застопорилась. Путь к сердцу мусульманской империи сарацины защищали героически, а сверхмощные укрепления, возведённые ими по всему Ближнему Востоку и множеством концентрических колец опоясывавшие область Багдада до самых отдалённых подступов, имели все основания претендовать на неприступность. Тем не менее, совершившийся перелом в мировой схватке был очевиден. Ободрённые уязвимостью сарацин, в ближайшие недели войну Халифату объявили Армения и Грузия, а немного погодя – мусульманский, но изрядно «европеизированный» Азербайджан.
В течение весны Европейский континент был очищен от захватчиков до линии Пиренеев. Восточнее мавры отдали славянам европейскую часть Турции, эвакуировав войска на южный берег Мраморного моря. Объединённый Российско-Украинский флот через Босфор и Дарданеллы вышел в Средиземное море. Однако в одиночку данному флоту было не по силам тягаться с господствовавшими в здешних водах многочисленными эскадрами исламистов. Поэтому с запада в «межматериковый бассейн» настырно рвались корабли НАТО. Второе Гибралтарское сражение оказалось ещё более страшным и гораздо более продолжительным, нежели первое: оно длилось в общей сложности три недели (с короткими перерывами). В итоге флот западных союзников проник в Средиземное море, и по просторам гигантской водной равнины надолго загрохотало жесточайшее противоборство стальных армад.

< … > Почти всю весну и начало лета 2035 года христианские силы с суши и моря штурмовали Пиренейский полуостров. Мавры держались упорно, и победа далась союзникам весьма недёшево. Лишь к концу июня «вторая Реконкиста» была завершена, и Европа оказалась полностью освобождённой... Если так можно выразиться. Потому что освобождать здесь было некого и нечего. На прежде оккупированных исламистами территориях почти не оставалось ни живых европейцев, ни вполне сохранившихся населённых пунктов... вернее, бывших населённых.
В июле в относительно уцелевшем Лейпциге собралась конференция союзников (официальное наименование – Лейпцигское совещание представителей союзных государств и командующих вооружёнными силами). Прибывший на неё Пересветов был встречен невиданным дотоле ликованием. Портреты «освободителя Европы» глазели с полуразрушенных стен на восторженную толпу возвратившихся жителей. Разношёрстные войска в несколько слоёв стояли навытяжку вдоль улиц и проспектов, по которым проезжал кортеж Государя. С барражирующих над городом бипланов тоннами квадратного конфетти сыпались листовки с самыми помпезными эпитетами в адрес «величайшего спасителя цивилизации», «сокрушителя варваров», «героя христианства»... Пожалуй, воскресни вдруг тогда Цезарь с Наполеоном, оба непременно лопнули бы от зависти: им подобного триумфа удостаиваться не доводилось.
Насколько искренне в те дни европейцы чествовали Пересветова и вообще всех россиян, настолько же открыто презирали американцев. Легко простить своим бывшим покровителям малодушное бегство с их гибнущего континента они не могли. Гражданские общались с подчинёнными Пентагона очень неохотно, военные старались не общаться вовсе. Европейские солдаты демонстративно не отдавали чести американским офицерам любого ранга, европейские же командиры козыряли с таким выражением, что несчастные янки предпочитали заранее опускать глаза. Американцы терпели молча, вполне признавая обоснованность такого к себе отношения. Им теперь предстояло завоёвывать уважение  заново – долго и старательно. Что их бойцы, кстати, и делали, сражаясь на всех фронтах весьма достойно и самоотверженно.
На торжественном открытии Лейпцигского совещания американцы, зная, что их будут выслушивать чисто формально, выступали крайне лаконично, держались предельно скромно и вообще старались не привлекать к себе лишнего внимания. Зато Пересветов разразился как всегда красочной и довольно продолжительной речью, по окончании её сорвав не менее продолжительные овации. Эту речь мы тоже наизусть учили в школе:
«...До сих пор считалось за аксиому, что развитие цивилизации делает людей эгоистичными, рыхлыми, слабыми духом. Действительно, данные недостатки были во многом свойственны передовым народам. Потому столь часто в прежние времена культурные государства становились лёгкой добычей диких варваров. Сегодня мы обязаны доказать, что цивилизованные люди не менее мужественны, не менее стойки и так же готовы к самопожертвованию во имя общего дела, как наши дикие враги. Если на сей раз нам не удастся сравняться с варварами в их фанатичной устремлённости к победе – варвары вновь победят, а христианская цивилизация и европейская культура исчезнут с лица земли, не сумев отстоять права на своё существование...» - и далее по известному тексту.
После того, как отгремели бурные аплодисменты, отсверкали фотовспышки, а восторженные крики голубиной стаей разлетелись по залу, охрана выпроводила посторонних и совещание перешло к своей деловой части. Сперва без каких-либо возражений и колебаний было принято решение о слиянии всех союзных вооружённых сил под единым началом. Затем участники совещания постановили поручить командование объединёнными силами российскому Государю. За этот пункт также единодушно проголосовали все – даже американцы. Куда им было деться...

< … > Свирепое противостояние в Средиземном море длилось почти полгода. По завершении оного, когда последний сарацинский корабль между тремя континентами был благополучно потоплен, война окончательно покинула европейское побережье и всецело перешла в Азию и Африку. С этого момента вызывать исламистов на бой принялись все, кому не лень. В течение двух месяцев войну Всемирному Халифату объявили Казахстан, страны Средней и Юго-Восточной Азии, несчётная россыпь мелких островных государств. Вся Центральная и Южная Америка тоже сочла своим долгом бросить перчатку далёкому Багдаду. (Правда, ни единого солдата на фронт латиноамериканцы так и не прислали. Их армии по-прежнему нудно воевали с собственными партизанами и наркомафией.) Наконец, когда в противоборство на стороне христианских союзников вмешались грозные новогвинейские папуасы*, стало определённо ясно, что Халифат обречён.
____________________

*В 2034 году выступившая на стороне Всемирного Халифата Индонезия, которой принадлежала западная часть о-ва Новая Гвинея, заявила о своих правах на восточную часть данного острова, где располагалось независимое государство Папуа – Новая Гвинея. Лишь вмешательство Канберры и последовавшая высадка в Индонезии австралийских войск воспрепятствовали осуществлению этих притязаний.
____________________

Несколько припозднились с поддержкой христиан Япония и Корея (незадолго до войны ставшая единой). Впрочем, и последующее присоединение их к антиисламскому союзу явилось не более чем дипломатическим жестом. Правда, японские корабли поплавали вблизи южных Филиппин, а японские десантники, высадившись на занятой мусульманскими мятежниками части острова Минданао, покричали «Банзай!» и даже чуток постреляли, но соваться со своими скромными силами ещё южнее, в гущу малайзийских и индонезийских исламистов, не стали. Не из робости, а чтобы не составлять неуместной конкуренции более мощным союзным державам.
Китай, продолжавший старательно искоренять непокорных уйгуров и приводить к повиновению упрямых тибетских ламаистов, внезапно решил заявить о себе на внешней сцене. На неделю раньше Кореи выступив против Халифата и его присных, луноликие воины Поднебесной в громадных количествах высадились на малайзийской оконечности полуострова Малакка, на Суматре и Калимантане. Стремительно заполонив собою всю Малайзию, они следом принялись активно поглощать Индонезию, и вскоре, помимо двух вышеуказанных островов, оккупировали Молуккские острова, Сулавеси и самую Яву со стольной Джакартой. Австралия, уже долго воевавшая с Индонезией, глазом моргнуть не успела, как ушлые раскосые молодцы наглейшим образом похитили у неё 80% перспективных плодов победы. Однако ссориться с Китаем, разумеется, в планы австралийцев не входило. Они даже, через силу улыбаясь, официально поблагодарили Пекин «за своевременную поддержку» (так сказано в меморандуме), а сами удовольствовались тем, что  им  оставили  нежданные союзники, - Малыми Зондскими островами и западной частью Новой Гвинеи.
Индия, дождавшись, когда вся её западная граница – от Гиндукуша до Аравийского моря – окажется надёжно закрыта от Халифата вторгшимися в Пакистан российскими войсками, также с лёгким сердцем присоединилась к христианской коалиции и, получив наконец возможность перебросить основные армейские силы на восток, всерьёз занялась дерзкой Бангладеш. Злосчастные бенгальские моджахеды были буквально задавлены многомиллионными массами индусов. С трёх сторон окружённые территорией противника, блокированные с моря, нещадно избиваемые, они метались в сжимающемся кольце, едва не зарываясь в землю, разбегаясь в панике по горам и долам, - так что индийскому командованию после завершения операции пришлось очень долго отыскивать среди оставшихся в живых врагов хоть мало-мальски полномочное лицо, годившееся для подписания капитуляции.
Главные же сражения второго этапа войны бушевали, конечно, на землях Всемирного Халифата. Эпицентром глобального конфликта стал Ближний и Средний Восток, где борьба велась с особенным упорством, линии фронтов постоянно колебались, а наступления и контрнаступления едва успевали чередоваться. В то же время объединённый флот христиан блокировал Африку, полностью захваченную сарацинами, и начал там методичную высадку десантов. На просторах «чёрного континента», в безводных пустынях и девственных джунглях также возгорелось до голубых небес всепожирающее пламя мирового пожара. 

< … > Ход Последней войны в плане стратегическом, тактическом и хронологическом подробно описан во множестве исторических трудов, в мемуарах и художественных произведениях. Детальное воссоздание его для меня сейчас не имеет значения. Я только хотел бы остановиться на тех моментах, которые нынешняя официальная наука особенно тщательно искажает по смыслу и сути, а в перспективе, без сомнения, извратит до абсолютной потери первоначального вида. Тогда реальные факты, исковерканные должным образом, превратятся в красивый миф со статусом окончательной версии. А многократно изнасилованная Истина, в бессчётный раз перенеся принудительную пластическую операцию, навеки утвердится в изысканно-парадном облике. Последний, со временем окаменев, станет ещё одним нерушимым памятником славных деяний человечества. Каковы же были эти деяния на самом деле, никто больше не вспомнит – никогда. И те, к кому в руки попадёт моя тетрадь, перелистав её, пожмут плечами и единодушно назовут автора фальсификатором. Но мне это будет уже безразлично. Итак...
Неправда, что война после вступления в неё России стала чередой сплошных побед. Случись так, она не затянулась бы ещё на два года, и продвижение христианских армий по Азии и Африке не было бы столь медленным и трудным, и ядерное оружие под занавес применять не пришлось бы.
Неправда, что союзное командование христиан блистало безупречной гениальностью и неизменно избегало всяческих ошибок. Были и ошибки, и просчёты, и предательство тоже имело место. Ветераны рассказывали, как иногда «по ошибке» уничтожались целые части – огнём своей же артиллерии и авиации. А противник неким странным образом умудрялся подчас узнавать секретнейшие планы предстоящих операций, о коих осведомлены бывали лишь высшие чины военного руководства. Впрочем, и наша сторона не менее успешно пользовалась услугами исламских изменников.
Неправда, что в отношениях со всем ополчившимся на мавров человечеством у христиан изначально сложилась полная гармония. Случались и трения – особенно с Китаем. А уж между нашими нехристианскими союзниками противоречия сплошь и рядом доходили до кровавых соплей, т.е. правильных вооружённых столкновений. Разнимали дерущихся, как всегда, славяне и европейцы с американцами – ничего не поделаешь, традиция.
Абсолютная ложь, будто «мирное население Халифата встречало войска антиисламской коалиции как освободителей» (цитата из моего школьного учебника истории). Во-первых, с какой стати мавры должны были бы радоваться приходу врагов на свою землю? А во-вторых, никакого «мирного населения» христианам на территории сарацинской империи вообще не попадалось – исключая разве грудных младенцев. Старики, подростки, женщины в чадрах оказывали иноверцам всевозможное посильное противодействие, фанатично сражаясь плечом к плечу со своими солдатами, бестрепетно умирая и убивая «во имя Аллаха милостивого и милосердного». О лютой истребительной войне на уже занятых землях очевидцы до недавних пор вспоминали с невольным содроганием. Оккупационные войска союзников сметали огнём целые населённые пункты вместе с жителями (иногда подавляя сопротивление, иногда просто превентивно, на всякий случай), протравливали горные ущелья и джунгли газами и разнообразной химией. При этом изрядная доза токсичности перепадала самим «отравителям». Но тогда, в разгар вакханалии оголтелого умерщвления, никто не думал о последствиях...*
____________________

*О душераздирающих подробностях и нюансах таких истребительных операций я мальчишкой вдоволь наслушался непосредственно от их участников. Многие после соприкосновения с отравляющими веществами бывали очень больны, подчас разрушались практически на глазах. Кто дотянул до Эры Бессмертия, тех залечили, омолодили; по их теперешнему виду не догадаешься, что они – жертвы химической войны. Сегодня из них правды не выдавишь: пожалуй, и под пыткой станут божиться, что запрещённые международными конвенциями виды оружия применяли исключительно исламисты! Но я покуда помню, что; именно рассказывали ещё лет двадцать пять назад ветераны, медленно угасавшие от всевозможных форм рака, от лейкоза и иных, часто непонятных медикам, болезней. Эти обречённые могли позволить себе побыть откровенными – никто из них тогда не планировал жить вечно или хотя бы долго. Терять им, в сущности, было нечего: смерть для любого из них представлялась не кошмаром, а, напротив, избавлением от непреходящих страданий. Пройдя через ад при жизни, они не боялись уже ничего. В жутких своих воспоминаниях некоторые из них находили особое удовольствие, несколько садомазохистское. Им нравилось травить душу себе и окружающим наиболее мрачными картинками, извлечёнными из глубин их памяти. Когда им удавалось живописным смакованием шокирующих деталей привести слушателей в трепет, это их несказанно забавляло. Видимо, чужое психическое напряжение – пусть поверхностное, мимолётное – давало им иллюзию облегчения, словно часть их собственной боли в такие моменты перетекала к находившимся рядом.
Те же, кто надеялся жить дальше, уже тогда ничего подобного не рассказывали – ибо очень старались забыть. Жить с такими воспоминаниями чрезвычайно трудно, поэтому мозг сам постепенно выталкивает из своих анналов вредную информацию. Избавиться же от последней окончательно помогает государственное мифотворчество, т.е. целенаправленное «редактирование» общественной памяти. Ветераны «химических атак» принимают данную помощь более чем охотно. Для них «пропагандистская терапия» - лучшее противоядие и от ненужных воспоминаний, и от связанного с ними комплекса вины. В самом деле, на чём ему держаться, этому комплексу, когда сверхсолидные официальные источники из года в год категорично утверждают: отравляющие вещества в ходе боевых действий использовали только сарацины! фактов применения таковых христианами не выявлено! и вообще – разве мы могли дойти до подобного изуверства?! Нет, конечно... Конечно, нет!!
____________________

Словом, последняя в истории война, подобно всем предыдущим, велась самыми омерзительными методами – с обеих сторон. Ничего странного или неестественного в этом не было. Люди тогдашней ужасной эпохи хорошо знали первое правило любого противоборства: враг не должен иметь преимущества ни в чём – ни в силе, ни в храбрости, ни в жестокости, ни в коварстве. Чтобы уповать на победу, надлежит по степени варварства уподобиться врагу – иначе нельзя. Желающий остаться непорочным заранее обречён на поражение. Не сто;ит, конечно, опускаться ниже врага (дабы хоть в какой-то мере сохранить самоуважение), однако опуститься  до его уровня – совершенно необходимо.
Хотим мы того или нет, но борьба со Злом всегда ведётся по правилам Зла.

< … > Жестокость противников не знала пределов – в этом обе стороны вполне сравнялись. Европейцы после гибели их цветущего континента, кажется, напрочь забыли все свои гуманистические принципы и самые заповеди Христовы. Заодно, конечно, испарилась без следа и их всегдашняя политкорректность. Лицемерная демагогия прежних времён о «борьбе с международным терроризмом» была отброшена за ненадобностью – всё равно в «террористах» оказался почти весь мусульманский мир. Война официально была признана столкновением двух глобальных систем – «цивилизации» и «варварства», - исламисты провозглашены «слугами Дьявола», Всемирный Халифат – «Империей Зла». (Напомню, в XX веке на Западе так именовали Советский Союз.)
Средневековый прорицатель Нострадамус в популярности среди христиан почти сравнялся с Пересветовым. Его центурии перечитывали, заучивали и цитировали повсеместно, в том числе в действующих армиях в перерывах между боями. Некоторые толкования смутных пророчеств, наиболее отвечавшие потребностям аудитории, превращались в догмы, то есть признавались безоговорочно, даже несмотря на очевидные противоречия с логикой. Так, чрезвычайно расхожим стал 62-й катрен второй центурии со словами:

Mabus скоро умрёт. Тогда свершится
Ужасное истребление людей и зверей.
После внезапно придёт возмездие...

Данный катрен миллионы европейцев повторяли как заклинание, полагая его бесспорно относящимся к текущему моменту. И никого не смущало, что последовательность событий в нём явно не соответствовала тогдашней реальности: «ужасное истребление» всего живого вершилось уже третий год подряд, а Mabus (если признать таковым Аббаса ибн Усмана) всё никак не умирал. Сия досадная неувязка сознательно игнорировалась: логика и подобные ей мелочи давно стали для всех второстепенными, зато как привлекала многообещающая третья строка – насчёт «возмездия»! Ибо возмездием в те ужасные годы жарко дышало всё уцелевшее население сметённой Европы.
За свой исчезнувший уютный мир, за свои поруганные святыни, разрушенные очаги и убиенных соплеменников европейцы мстили свирепо. О пресловутых «международных нормах» и христианском милосердии более никто из них – и  при них – не смел заикаться. Само слово «гуманист» в их воинской среде стало тягчайшим оскорблением. Третья мировая исказила все фундаментальные понятия до крайней степени, перевернув дотоле незыблемые представления с ног на голову.
Кое в чём это бывало даже к лучшему – ибо далеко не все прежние представления отличались безупречной объективностью. К примеру, в былые эпохи на Западе традиционно почитали россиян за гунноподобных варваров и дикарей. Во время случавшихся между Россией и какой-либо частью Старого Света военных конфликтов европейское население подчас сломя голову удирало из районов русских наступлений, предпочитая нищету и скитания встрече с «безжалостными скифскими ордами». (Между прочим, напрасно: варварство великороссов ярко проявлялось в основном по отношению друг к другу – во внутреннем быту и особенно в гражданских междоусобицах. Во внешних войнах они вели себя, во всяком случае, не хуже их врагов. Вне родных пределов дикость и жестокость русских ощутимо притуплялась – видимо, большей частью оставаясь дома.) В данном смысле тоже произошла радикальная метаморфоза. Теперь россияне – вкупе с украинцами и белорусами – сплошь и рядом вызывали общее раздражение как раз своим великодушием, ибо спасали население Халифата от повального уничтожения, частенько ограждая обречённых сарацин от безудержного гнева европейских союзников. Фактически благодаря православным славянам «корень Симов» (не касаясь, разумеется, иудейской ветви оного) не исчез тогда с лица земли. Во время борьбы за Северную Африку разгромленные арабы с остатками семей, ища защиты от не знающих пощады «франков», случалось, толпами бежали в направлении путей передвижения славянских войск: во-первых, те не гнушались брать пленных, а во-вторых, сдаться, в частности, русским моджахеды считали менее позорным, так как среди россиян у них было множество единоверцев.
К слову, о последних. В ходе боевых действий российские мусульмане, равно как среднеазиатские и военнослужащие турецкой армии, проявили себя весьма достойно. Воинские части, состоявшие в основном из союзных христианам последователей Магомета, по заслугам считались одними из самых боеспособных. Если у командования антиисламской коалиции поначалу и имелись сомнения в их надёжности, то таковые полностью рассеялись после первых столкновений означенных частей с «братьями по вере».

< … > Как уже говорилось, американцы на всех фронтах сражались ничуть не менее доблестно, чем западные и восточные европейцы, однако досадного пятна «дезертиров», обретённого при их злосчастной эвакуации в начале 2035 года, полностью отмыть так и не смогли. Разумеется, прохладное отношение союзников их здорово удручало. Россияне же, вдруг обретя неслыханный авторитет и безмерную любовь передового человечества, напротив, чувствовали себя как никогда бодро и окрылённо.
Любопытно сравнивать фотографии двух последних Мировых войн, на которых русские с американцами присутствуют вместе. На снимках 1945 года красноармейцы рядом с заокеанскими союзниками выглядят как-то зажато, закомплексованно, излишне сдержанно – наверно, опасаются проявить не слишком рекомендуемое политначальством расположение к западным «буржуям»; янки, наоборот, позируют непринуждённо, абсолютно раскованно, почти фамильярно – сразу видно: свободные граждане свободной страны. На фото Последней войны совсем иная картина: улыбающиеся до ушей славяне в лихо заломленных касках дружелюбно-ободряюще притискивают за плечи сконфуженных американских солдат; те тоже улыбаются, но смущённо, жалко, и стоят скукоженно, явно не зная, куда деть руки. Различие резко контрастное – и символичное. До 30-х годов XXI века просвещённый мир смотрел на россиян, как на отсталых туземцев, - насторожённо-покровительственно; теперь россияне получили моральное  право  покровительственно – и даже слегка свысока – взирать на то, что оставалось от просвещённого мира. Впрочем, вряд ли у них возникало желание злоупотреблять этим правом; во всяком случае, на фото радушие русских по отношению к союзникам выглядит вполне искренним.
Помимо фотографий и кинохроники, более или менее достоверное представление о духе той эпохи можно составить по печатным воспоминаниям ветеранов, широко публиковавшимся в послевоенные годы. Несмотря на цензурное редактирование и традиционную склонность авторов-победителей к демагогии и самолюбованию, мемуары Третьей мировой войны лично мне кажутся всё-таки честнее мемуаров Первой и Второй.


< … > Развитие и применение хитроумных средств убийства в период Последней войны достигли своей кульминации. (Слава богу, хоть дальнейшее совершенствование вооружений осталось невостребованным!) В ходе боевых операций довольно широко применялись новейшие разработки всяческих сверхсекретных НИИ: электронное и электромагнитное оружие, парализующее средства связи и высокоточную технику противника; инфра- и ультразвуковые генераторы, разрушительно воздействующие на центральную нервную систему солдат неприятеля; ослепляющие световые установки; многочисленные разновидности психического оружия, химического, бактериологического – всего не перечислить. Время от времени использовались экспериментальные новинки, названия и принципы действия которых до сего дня известны только особо узкому кругу посвящённых, - как, например, некое поистине дьявольское средство, делавшее живой организм чрезвычайно хрупким: «обработанному» данным средством человеку можно было легко оторвать конечность или, скажем, пробить его ударом кулака почти насквозь. Кроме того, прошёл наконец практическую «обкатку» пресловутый боевой лазер; правда, эффект от «лучей смерти» оказался невелик и весьма разочаровал отцов-разработчиков.
Из этого «мудрёного» арсенала всерьёз нагадить человечеству и природе удалось лишь «старому доброму» химическому и бактериологическому оружию (да ещё, пожалуй, объёмно-детонирующему – так называемому «вакуумному», - достаточно часто применявшемуся против скрывавшихся в горах исламских партизан на последнем этапе боевых действий). В целом «высокие технологии» возложенных на них ожиданий не оправдали, потому к концу войны использовались очень ограниченно. Оказалось, что самолёты, субмарины, танки и артиллерия отнюдь не утратили актуальности и по-прежнему дают результат куда более гарантированный и впечатляющий, нежели любые заумные суперагрегаты (тем паче что мощность взрывчатых веществ по сравнению с временами предыдущих Мировых войн возросла многократно, равно как эффективность вообще всех видов «обычных» вооружений). Но всё равно изобретатели означенных суперагрегатов остались довольны: масштабный эксперимент был проведён. Как известно, без наглядного опыта любой проект гроша не стоит. Всякую теорию надлежит чем-то доказывать, иначе – как убедить людей в её полезности! И в том, что мудрецы из секретных НИИ не даром едят свой хлеб.
...Ныне официально утверждается, будто отравляющие вещества христианами не задействовались, прочие же виды «прогрессивного» оружия применялись ими крайне редко, лишь в случаях исключительной необходимости. Полагаю, лет через двадцать уже никто не усомнится в том, что вообще все бесчеловечные научные разработки осуществлялись исламистами, а у нас ничего подобного отродясь не водилось. Интересно, задумается ли тогда хоть кто-нибудь, как же мы умудрились выиграть войну? В самом деле, раз боевые «высокие технологии» имелись у одних сарацин – значит, за ними же было и полное техническое превосходство. Логично?.. Впрочем, какая разница?! Если и возникнет подобный вопрос, господа официальные историки доходчиво объяснят, что массовый героизм вкупе с сознанием собственной правоты гораздо сильнее любого сверхоружия...


< … > Когда нас развлекают натуральными инсценировками древних и средневековых сражений, мы поневоле ужасаемся. Любому из заворожённых зрителей трудно вообразить себя в гуще кровавой сечи, где сверху дождём сыплются стрелы и камни из метательных машин, а вокруг мечи с лязгом грызут доспехи и отрубленные головы кувыркаются под ногами, как арбузы. Но что такое античная битва в сравнении с великим побоищем сорокалетней давности! Ведь тогда вместо стрел с неба сыпались реактивные снаряды, на оборонительные позиции накатывались не лавы всадников, а стальные громадины танков, над головами оглушительно гудели хищные стаи самолётов, земля в грохоте взрывов раз за разом вставала на дыбы, и невозможно было ни уклониться от удара, ни спрятаться за щитом. А ещё – химия, коварные газы без цвета и запаха, радиация, бактерии, лазер, ультразвук... Хорошо хоть нынешних совершенных клонов в распоряжении воюющих сторон не имелось, а то, без сомнения, запрограммированные на убийство «биороботы» оказались бы задействованы в первую очередь – и уж истребляли бы не только солдат противника заодно с его населением, но и коров с верблюдами, и кошек с собаками, и канареек в клетках... Впрочем, что; я напустился на несчастных клонов? Будто это они извели 87,5% человечества, а не сами «братья по разуму»! И – много ли канареек уцелело в регионах, охваченных кровавым безумием высокоинтеллектуальных «сапиенсов»?..
Насколько же мирными и уютными должны были казаться тогдашним людям все предыдущие эпохи, даже самые воинственные! Жизнь человеческая и прежде не слишком дорого стоила, сорок же лет назад обесценилась абсолютно. Как говорят современники Третьей мировой, мало кто всерьёз надеялся пережить войну – хоть оказавшись в зоне боевых действий, хоть пребывая в отдалении от таковых. Ибо спустя два года после начала глобального конфликта в драку «доминирующего вида» вмешались мириады крохотных микробов, вдруг единовременно разгулявшихся по всей планете бесчисленными эпидемиями, - и это бедствие оказалось намного чудовищнее самой войны. Определённо установить характер большинства бушевавших в тот период вирусов учёные-медики так и не смогли по сей день. Видимо, исходили означенные вирусы из всё тех же секретных НИИ оборонных ведомств – то есть, попросту, из миллионов пробирок различных военных лабораторий, легально и полулегально работавших на свои государства по всему Земному шару. Без сомнения, огромную роль в распространении смертельных инфекций сыграли исламские агенты и диверсанты, стремившиеся, насколько возможно, навредить побеждающим «кяфирам». Что ж, это им удалось сполна... Хотя, конечно, в обстановке всеобщего хаоса и тотального разрушения утечки «боевых бацилл» случались и без умышленной помощи.
От воздействия бактерий и вирусов не спасали ни профилактические меры, ни средства защиты, ни холодные широты. Выведенные явно искусственно, возбудители странных болезней отличались невероятной стойкостью к любым медпрепаратам, вакцинам и низким температурам, от их стремительного распространения не могли уберечь никакие карантины. Ненасытные микроорганизмы опустошали целые страны и регионы, особенно лютуя в местах наибольшего скопления двуногих «объектов»*, поэтому в данном смысле тяжелее всего пришлось действующим армиям, многочисленным лагерям беженцев и странам с высокой плотностью населения. Поистине сокрушительно пострадали государства и народы Южной и Юго-Восточной Азии: так, в течение только второго полугодия 2036 г. более двух миллиардов человек лишился несчастный Китай, разом утратив и свою вечную проблему с перенаселённостью, и все свои мировые амбиции.
____________________

*Любопытно, что многие неведомые эпидемии отличались строгой избирательностью и поражали исключительно людей, добродушно щадя их бессловесных «меньших братьев».
____________________

Для человечества сие великое поветрие обернулось катастрофой апокалипсического масштаба. К концу войны население планеты уменьшилось на три четверти. Однако и после прекращения боевых действий эпидемии продолжали свирепствовать около года, сократив количество уцелевших ещё вдвое.*
____________________

*Кроме того, в течение нескольких лет выжившим пришлось ликвидировать бесчисленные минные поля и прочие коварные «сюрпризы», оставшиеся от глобального побоища. Однако и сейчас время от времени появляются сообщения о новых жертвах взрывов в самых неожиданных местах: земная твердь и Мировой океан по-прежнему хранят в себе необнаруженные «начинки» минувших войн, отнюдь не только последней...
____________________

О какой надежде на выживание могла идти речь, если выжить было  невозможно! Потому умудрявшиеся выживать не понимали, как это им удаётся. Само физическое существование было тогда – вопреки всему: вопреки войне и мору, убийству и разрушению, голоду и холоду, вопреки жестокости и ненависти, снарядам и минам, врагам и бактериям, вопреки ужасу и отчаянию, скорби и усталости, вопреки законам психики и биологии. Вопреки всякому пониманию и всякой вероятности.
...Я родился через год после войны, как раз когда великие бедствия оставили наконец в покое последних землян, отчего-то не доведя свою жестокую миссию до логического завершения. Всевышний опять сжалился и укротил очередной Всемирный Потоп, необъяснимо пощадив остатки рода людского.
Отец мой вернулся домой спустя несколько месяцев после победы – постаревший и одичавший, весь в ранах, ожогах и медалях. На радостях из последних сил зачал ребёнка и вскоре скончался, не дождавшись моего появления на свет: видимо, организм солдата, за два с половиной года привыкший жить в постоянном экстремальном режиме, не вынес обрушившихся на него расслабленности и покоя. В те годы многие рождались и очень многие умирали. Угасшая война долго добирала своих современников, обеспечивая человечеству максимальное обновление для вступления в новую эпоху.
Мама тоже умерла, когда мне исполнилось семь лет. Подобно большинству своих сверстников, она не дотянула до Эры Бессмертия. Впрочем, вряд ли перспектива вечной жизни на Земле могла её обрадовать. Я смутно помню, как она тосковала по отцу, как подолгу смотрела на его большой фотопортрет на стене, зачем-то часто раскладывала на столе его боевые награды и часами бестолково меняла их местами, словно это был некий замысловатый пасьянс. Помню, как она пристально вглядывалась в моё лицо, скрупулёзно изучая черты, схожие с отцовскими, - видимо, силилась убедить себя в том, что это он, её муж, отчасти возродился в собственном потомстве. Хоть я не вполне сознавал, что творилось в душе у мамы, мне её всегда было жалко – гораздо больше, чем усопшего отца и вообще любого из усопших. Мёртвые не страдают – чего их жалеть?
Перед смертью мама долго болела и не вставала с постели. Соседи опекали меня, назойливо старались отвлекать, пореже допускать к ней, дабы оградить хрупкую детскую психику от преждевременных тягостных впечатлений. Однако я, добиваясь права круглосуточного общения с матерью, непрерывно канючил, плакал, закатывал грандиозные истерики. В конце концов от меня отступились, и несколько последних недель я неотлучно провёл возле умирающей. Мы почти не разговаривали. Я ненавязчиво занимался обычными детскими делами – что-то рисовал в тетрадках, возводил фантастические строения из игрушечного конструктора, по слогам читал сказки, - а она просто смотрела на меня, не произнося ни слова. Во взгляде её не было заметно страха или волнения. Она знала, что скоро умрёт, - даже знала (от доктора),  когда это случится, - но не боялась совершенно. Похоже, она была  рада своему грядущему Уходу, ибо верила, что уходит к нему – к своему любимому, своему единственному. Смерть для неё стала надеждой – на возвращение утраченного счастья там, за порогом жизни. Бессмертие  здесь ей было ни к чему...

< … > Весной 2037 года война, охватившая Восточное полушарие, стянулась болотным окном к изначальному ядру Всемирного Халифата. Центральные провинции мусульманской империи оказались плотно обложены противником с севера, юга и востока на пространстве в 700 тыс. км2. Со стороны Средиземного моря и Персидского залива обречённых мавров блокировали флотские силы христиан. Исламистам больше не оставалось, на что уповать: в такой ситуации не спасает даже чудо.
Тем не менее Багдад с презрением отверг предложение о капитуляции (к жестокой радости всех христианских войск). Ни сам Аббас ибн Усман, ни всё его ближнее и дальнее окружение вполне резонно не рассчитывали на пощаду. Нечего было терять и многочисленным головорезам из элитных сарацинских  частей,  густо  скопившихся  вокруг  своей столицы – сказочного города «Тысячи и одной ночи». Решив сложить буйные головы под зелёным знаменем, дабы всей оравой отправиться прямиком к райским гуриям, отважные башибузуки изготовились к апофеозному кровавому пиршеству.
Мало того, напоследок исламисты надумали посильно напакостить человечеству, умертвив тех, до кого так и не смогли дотянуться. Для осуществления данного замысла у мавров на территории, прилегавшей к Багдаду, имелось несколько десятков межконтинентальных ракет с ядерными боеголовками. (Это было всё, что уцелело от некогда обширного стратегического арсенала Всемирного Халифата: в результате наступления христиан и множества проведённых ими спецопераций бо;льшая часть ракетных баз, установок и самих ракет оказались для исламистов потерянными.) Покуда оставалась надежда на победу, использовать столь чудовищное оружие сарацины не собирались: кому нужна победа на безжизненной Земле! Но теперь надежда угасла, и сдерживать самоубийственное искушение стало попросту незачем. Сохранять планету для торжествующих неверных багдадские фанатики не видели смысла.
30 апреля по завершении очередного намаза ибн Усман торжественно провозгласил конец света и отдал соответствующее распоряжение – как тогда выражались, «нажал кнопку». Десятки огромных остроносых цилиндров, подобно адским демонам вырвавшись из клубов дыма, со зловещим грохотом взвились над древней Месопотамией и взяли курс на Северную Америку, Центральную Россию, Британские острова и Скандинавию. (При том непосредственно Соединённым Штатам, ввиду особой к ним ненависти, исламисты адресовали половину своих баллистических «посылок».)
Для обеспечения конца света запущенных ракет, конечно, было маловато, однако угроза над странами-«мишенями» нависла нешуточная. Впрочем, таковой подлости от сарацин ожидали давно, поэтому российские и натовские службы противоракетной обороны не дремали. Настало время испытания на прочность нашумевшего «ядерного зонтика», весьма широко рекламируемого в прежние годы (особенно на Западе). Поскольку экономия в данном случае представлялась неуместной, средства для отражения ядерной атаки были использованы по максимуму: против смертоносных «посланцев от Mabus;а» оказалось задействовано пятикратное количество ракет-перехватчиков.
В целом пресловутый «зонтик» доказал свою пригодность. Почти все сарацинские ракеты были сбиты – кроме трёх. Две из них взорвались-таки на территориях США и Канады. Третья угодила прямиком в Лондон и до основания смела всемирно известный «клубничный» район Сохо с прилегающими улицами.*
____________________
 
*Многие в самой Англии сочли сие за проявление гнева Господня на царивший в данном районе разврат. После этого в британском обществе на некоторое время возобладали благопристойные нравы Викторианской эпохи. Лондону же, лишившемуся всякой пикантной экзотики, ещё долгие годы приходилось привлекать туристов исключительно статусом культурно-исторического центра.


< … > Ярость христиан была неописуема. В войсках, осаждавших центральные провинции Халифата, вспыхнули массовые беспорядки: бойцы требовали немедленного штурма последней цитадели «Империи Зла». С великим трудом удалось избежать общего мятежа, пообещав солдатам решить вопрос с сарацинами в ближайшие три дня.
Ужасное решение принималось руководством союзников (чьи части были задействованы в блокаде) сообща на высшем уровне. Особых разногласий не возникло. Все высокие командные чины и главы государств признали, что, во-первых, штурм ближневосточной цитадели обошёлся бы слишком дорого, а во-вторых, исламисты сами выбрали свою участь. Исходя из означенного, постановили воздать злодеям адекватно, т.е. применить в отношении неприятеля ядерное оружие.* Главнокомандующий объединёнными силами христиан Пересветов, потемнев лицом (как утверждают историки), с тяжёлым вздохом подвёл черту: «Быть по сему...»
____________________

*На данном решении особенно активно настаивали американцы, а когда оно было утверждено, не скрывали очевидной радости. Тому имелась ясная причина. До тех пор Соединённым Штатам принадлежала сомнительная честь исполнителя самого страшного преступления в человеческой истории – атомной бомбардировки японских городов в 1945 году, - и, разумеется, янки очень хотелось эту честь с кем-нибудь разделить. Отныне же, как им казалось, никто больше не имел морального права упрекнуть их в былом злодеянии, ибо теперь всё прогрессивное человечество приняло на себя грех куда страшнейший: на сей раз уничтожить предстояло сразу несколько провинций – бывших стран – с поистине бессчётным количеством людей.
(Сколько именно народу находилось на блокированной территории, так и не установлено даже приблизительно. Ясно, однако, что очень много: на окружённых землях скопились все остатки сарацинских войск, местное население и никем не учтённые миллионы мусульманских беженцев. Свершившееся действительно оказалось ни с чем не сравнимым по своей чудовищности. Так что американцам было чему радоваться: гибель Хиросимы и Нагасаки от их атомных «презентов» на фоне последней трагедии стала выглядеть почти детским хулиганством...)
____________________

2 мая христианским армиям был отдан приказ о быстром отходе с занимаемых позиций – пока без объяснения причин. Впрочем, на сей раз никаких эксцессов в войсках не случилось: бойцы смутно догадывались, что таковой приказ поступил неспроста. В течение двух суток шло поспешное отступление во всех направлениях от осаждённой цитадели. Союзные корабли также в срочном порядке отчалили от ближневосточных берегов. Авиация христиан полностью прекратила полёты над территорией противника.
Когда войска оказались отведены на безопасное расстояние, по притихшему в роковом ожидании остатку Всемирного Халифата был нанесён массированный ядерный удар. В течение нескольких часов ракеты одна за другой вонзались в кишащий маврами клочок мусульманской империи, покуда вся ближневосточная цитадель не превратилась в уныло-однообразную смесь пыли, песка и камня. Непосредственно Багдаду – столице мирового ислама – досталось семь мощнейших боеголовок.*
____________________

*Ближневосточный «треугольник» между Средиземным морем, Каспием и Персидским заливом много лет потом оставался безжизненным и абсолютно необитаемым. Данная территория после ядерной атаки была ограждена со всех сторон и объявлена «мёртвой зоной». По всему же остальному миру эту зону именовали «про;клятой».
____________________

Третья мировая война завершилась там, откуда изошла. Так устроена Вселенная – любые явления и процессы в ней подчинены единому непреложному закону цикличности: всё возвращается на круги своя.

< … > Совсем неподалёку (около ста километров к югу) от бывшего Багдада, в долине реки Евфрат, до ядерного удара находились руины древнего Вавилона – города «божьих врат». Согласно ветхозаветным преданиям, то была колыбель человеческого общества. Отсюда племена и народы в незапамятные времена растеклись по лику земли – поэтому всю человеческую цивилизацию от Всемирного Потопа до конца Третьей мировой войны часто условно именуют «Вавилонской». Здесь некогда возгордившийся мировой властитель Нимрод задумал построить башню до небес и вознестись выше Бога. Именно здесь, если верить седым легендам, случился первый массовый раздор между людьми – когда те, вдруг заговорив на разных языках, не смогли понять друг друга. И здесь же раздоры оказались навеки прекращены – спустя тысячелетия. Варварская цивилизация окончила изнурительный кровавый путь, вернувшись к месту собственного истока.
Всё возвращается на круги своя. «Всё вышло из праха, и всё возвратится в прах». Нет и не может быть ничего незыблемого, несокрушимого, бессмертного. И нам, возомнившим себя владыками Вселенной, громоздящим ныне очередной безмерный зиккурат, отнюдь не помешало бы вспомнить о гневе Господнем за слишком вызывающую глупость и самонадеянность. < … >





                1.
Острыми вершинами подпирая небосвод, белея седыми шапками пиков, тысячелетиями угрюмо сопит на стыке Европы и Азии древний Кавказ, стиснутый с боков двумя морями. Навсегда миновали времена неутихающих усобиц, непрестанных войн, регулярных опустошительных нашествий, долгими веками сотрясавших усталые горы. Теперь по гребням погружённого в расслабленную летаргию гигантского хребта безбоязненными мурашками лазают геологи, археологи, туристы, художники и фотографы. Одни здесь ищут отдохновения, другие - вдохновения. Многие сотни рабочих клонов под руководством агрономов и высоколобых ботаников кропотливо и непреклонно озеленяют специально выведенной высокогорной растительностью доселе голые скалы, с каждым годом поднимаясь всё выше. Зачем – никто уверенно не ответит. Просто человек новейшей эры – большой непоседа. Прежде он расходовал свою неуёмную энергию в основном на самоуничтожение, старательно доводя до ручки экологию, биосферу и самое себя, потом ударился в другую крайность и вот второе десятилетие подряд оживляет и озеленяет, орошает и осушает всё, что попадётся под руку. Извечно-привычный облик окружающего мира постоянно изменяется, вынуждая то и дело корректировать карты рельефов земной поверхности: по вчерашним пустыням струятся реки и каналы, степные просторы покрываются лесами, на местах бывших непролазных топей белеют стройными стволами берёзовые рощи. По-прежнему малонаселённая Сибирь буйно колосится бесконечными гектарами морозостойкой пшеницы, Сахара мало-помалу превращается в джунгли, а Гренландия вновь становится зелёной землёй – в соответствии с историческим названием. Пока таковое преображение поднебесной тверди вселяет радужные надежды и тешит глаз, но, по-моему, творческий пыл сто;ит поумерить, хотя бы во избежание однообразия. Вот засадят ретивые ботаники своей любимой флорой все Эльбрусы и Казбеки по самые макушки – и исчезнет былая суровая эстетика гор. Тогда и голову задирать не захочется: куда не глянь – всюду зелень, зелень…
Помимо генетически модифицированной и натуральной растительности, горные склоны густо облепили разнокалиберные гостиницы, кафе и рестораны для любителей поглазеть с высоты. Ещё выше, иногда под самыми облаками, приклеились к скалам палаточные лагеря ценителей дикой романтики, жаждущих временного отрыва от цивилизации. Специально для таковых в горах проложены удобные, безопасные дорожки с надёжными ограждениями по краям обрывов. (Разумеется, по отвесным утёсам к манящим вершинам уже давно никто не карабкается. Альпинизм с наступлением Эры Бессмертия исчез как явление. Столь нелепо рисковать вечной жизнью, в отличие от преходящей,  дураков нет.)
Мы же с Мариной, подобно большинству отдыхающих, таращимся на горы снизу, предпочитая поэтическим высотам птичьего полёта смиренное пребывание на грешной земле. Я, как обещал, снял двухместный «люкс» в лучшем отеле здешнего курортного местечка и дважды в сутки купаю мою нимфу в сердцевидной розовой ванне. (Кстати, состоявшееся купание в шампанском не произвело на Марину ожидаемого впечатления, так что с тех пор все веселящие напитки мы употребляем только внутрь.) Целыми днями мы ездим на экскурсии, бродим по аллеям парков, блаженно коптимся на пляже, ловим медуз в солёных волнах. Трапезничаем чаще всего в открытом кафе «У Хачика». Хачиком именуется сам хозяин заведения – обаятельный армянин, маленький и круглый, как дыня, с загорелой лысиной и седыми усами. В наше время, конечно, он мог бы легко избавиться и от седины, и от лысины – если бы захотел. Но не хочет – резонно полагая, что именно такой его образ внушает особое расположение и привлекает посетителей. Мне кажется, Хачиком он представляется понарошку – из чувства юмора и опять-таки ради рекламы.
Вообще, «своя», облюбованная кафешка есть у каждого отдыхающего. Человеку присуща способность быстро найти, к чему привыкнуть, - так он легче осваивается и перестаёт ощущать себя посторонним. Люди – существа компанейские: даже приехав на короткое время в незнакомое место, они хотят, чтобы их узнавали, приветствовали, расспрашивали о настроении и самочувствии. Хачик в этом смысле совершенно великолепен. Всякий посетитель бывает им радушно обласкан, всякая посетительница - доведена до пунцовой краски обилием комплиментов, потому и тот, и другая, оказавшись в его кафе один раз, непременно придут снова и снова. Кроме того, душевному комфорту гостей заведения способствуют разные предусмотрительные мелочи: к примеру, на каждом столике всегда стоят свечи и симпатичный букетик живых цветов, а сверху, на высоте полутора метров, к «ножке» нависающего над столиком «грибка» из прозрачной непромокаемой ткани прикреплён отдельный динамик с ручным регулятором, по которому транслируется музыка, всяческие поздравления и тосты. Последнее особенно удобно, так как все посетители могут настраивать для себя громкость звучания по своему усмотрению.
Между прочим, готовят «У Хачика» тоже весьма недурно. Поваром служит огромный клон с волосатыми руками по имени Трезор. Собачья кличка главного гомункула – ещё один демонстративный штрих хозяйского остроумия; прочий персонал наделён нормальными именами – почему-то сплошь грузинскими. Клоны-официанты однообразно одеты в горские костюмы с газырями и кинжалами и обладают характерным кавказским акцентом (подавая блюдо, непременно произносят: «Кющай, дарагой! Прыятного аппэтыта!»), что также повышает настроение гостей, очарованных столь явственным соприкосновением с местным колоритом. Правда, сам Хачик постоянно жалуется посетителям, что биороботы его безнадёжно устаревшие, неповоротливые, Трезор недостаточно ловок, пару обслуживающих столики «абреков», наверно, хорошо было бы заменить стройными девушками. Но, по-моему, всё очень мило: неторопливая размеренность движений здесь как раз уместна и прекрасно вписывается в вышеозначенный колорит, а сплошные девушки в подобных заведениях уже набили оскомину. Пусть всё останется, как есть, – лично я Хачику так и сказал.
Поздним вечером, когда раскалённую за день землю мягко покрывает прохладный сумрак, мы с Мариной сидим в «нашем» кафе, медленно-медленно пьём вино и бросаем кусочки со стола назойливым четвероногим попрошайкам. По всему побережью вольготно проживает великое множество бесхозных собак и кошек, весьма дорожащих своей свободой – вполне в духе древних кавказских традиций. Сии братья меньшие не имеют и не желают иметь личных хозяев – попытки сердобольных граждан приютить кого-либо из животной шпаны крайне редко венчаются успехом. Однако человеческое общество для некогда «окультуренных» млекопитающих необходимо – из населённых пунктов они не уходят. Более того, законно сознают себя местными жителями со всеми прилагающимися правами, из которых важнейшим, естественно, является право на пищевое довольствие. Весь «звериный общепит» между бестолковыми, казалось бы, тварями пропорционально поделен и распределён. Всякая хвостатая особь чётко «приписана» к конкретному кафе, шашлычной или закусочной, где каждодневно получает изобильное и калорийное пропитание. В определённое время нагулявшие аппетит мохнатые беспризорники пёстрой стаей прибывают к месту кормёжки и, рассевшись по двое-трое у занятых столиков, гипнотизируют вкушающих людей. Хладнокровно выдержать укоризненный взгляд барбоса или мурки не представляется возможным. Посетители щедро делятся со зверьём своей трапезой, изумляясь животной прожорливости, до тех пор, покуда четвероногие не достигнут степени полного отвращения к яствам. Затем пресытившаяся фауна, едва влача набитые чрева, удаляется по-английски, не удостоив кормящих хотя бы благодарным взором. Это самая настоящая спесь, а не какое-то там наивное незнание этикета. Если не верите, можете убедиться: например, попробуйте протянуть здешней вольной псине, севшей возле вас, смачный кусочек и взамен потребовать, чтобы та подала голос. Щас! Тотчас презрительно фыркнет и отвалит к другому столику.
Воистину эпоха всеобщего благоденствия! Все довольны, всем хорошо, даже четвероногим. Кажется, я правда единственный, кого в этом мире что-то тревожит, гнетёт, удручает. Единственный, кто понимает, что не вечен.  И,  может быть,  как раз поэтому мне сейчас так уютно и приятно – гораздо лучше, чем всем остальным моим братьям по разуму. Остальные просто радуются, сознавая, что будут радоваться и завтра, и через год, и через тысячу лет, я же знаю, что несколько дней курортного праздника – мои последние беззаботные дни. Праздников для меня впредь не предвидится, жизни, видимо, тоже. Потому я ощущаю иссякающее удовольствие особенно сильно, пронзительно, с отчаянным, жгучим наслаждением. Я смотрю на сидящую напротив возлюбленную – на её красивом лице таинственно пляшут тусклые блики от горящей рядом свечи. Прекрасно, что мы оба сейчас здесь, что будем здесь ещё не один день, не один вечер. Прекрасно, что Марина так же молча смотрит на меня. Прекрасно, что вместо бездушного электричества «У Хачика» вечерами зажигают свечи. И плавная мелодия, негромко льющаяся из динамика над нами, такая чудная, романтичная… Удивительно – я столько раз её слышал, а ничего подобного не замечал…
Что хмуришься, солнышко? Отчего надула губки? Снова разглядела тоску в моих глазах? Но ведь в них – не одна тоска. Присмотрись внимательнее: в них – и любовь, и нежность, и бесконечная благодарность, и ещё много, много всего. Столько всего, сколько не существует определений в любом языке, даже в русском. Глаза мои переполнены чувствами, потому что в них - ты, любимая. Ты – лучшее, что было в моей недолгой жизни, лучшее, что сейчас есть. Ты – лучшее, что есть в этом мире, и каждое мгновение рядом с тобой тоже – лучшее. Никому тебя не превзойти, и никому с тобой не сравниться… Чему усмехаешься столь загадочно? Читаешь мысли? Не смейся. Это не пустые высокие слова. С тобой действительно никто никогда не сравнится – ведь ты у меня последняя. Это я у тебя – лишь очередной…
Нет, грустить я абсолютно не настроен. Всё плохое случится потом. А сейчас мне хорошо. Уютно, спокойно, безмятежно… Я стараюсь не думать о будущем. Очень стараюсь – поэтому у меня получается. Я изо всех сил внушаю себе, что будущего не существует, есть только волшебное настоящее. Что мир состоит всецело из солнца, моря, пальм, магнолий и панам. Что радость моя безбрежна и нескончаема, как синий простор за окнами отеля, а сумрачные мысли, тревожащие душу самовольными всплесками, лишь придают моему празднику своеобразную остроту – тоскливую, щемящую и одновременно утончённо-волнующую, - подобно пикантной приправе к блюду, и без того вкусному…


                2.
Над песчаным пляжем золотым апельсином висит солнце. Знойный воздух, напоённый солёной влагой, вязко плавится, зыбко колышет неясную линию горизонта. Море добродушно искрится, шаловливо разбивая о тела купающихся пенные барашки. Ликующие чайки, неустанно голося, суетятся над волнами. Вдалеке, дугообразно мелькая чёрными спинами, резво шныряют дельфины.
Люди, пестря разноцветными купальниками, барахтаются у берега, повизгивают в унисон с чайками, ныряют и выныривают, пробуют лежать на воде, переворачиваются на надувных матрасах, бросаются друг в друга медузами. Озябшая Марина, притягивая алчные взоры мужчин, грациозно выходит из моря и, старательно вихляя бёдрами, направляется сушиться. В её сомкнутых ладонях дрожит прозрачное желе. Сейчас подойдёт и положит медузу мне на живот. По её расчётам, я должен буду охнуть и подскочить с тысячей проклятий – это Марину странным образом позабавит.
За тёмными очками глаз моих не видно, потому коварная бестия уверена, что я дремлю. Закусив губу, крадётся бесшумно, заходит сбоку, чтобы тень от неё не разбудила меня, упав на лицо. Подкралась. Затаив дыхание, протягивает руки, шлёпает холодную слизь на мою раскалённую грудь и заранее заливается радостным смехом. А вот не угадала, я возьму и никак не среагирую!
Слегка раздосадованная моей толстокожестью, подруга ложится рядом на бок, мокрыми пальцами поднимает мне очки на лоб. Убедившись, что не сплю, опускает обратно.
- Опять о чём-то думаешь?
Отрицательно мотаю головой.
- Думаешь, думаешь! А о чём?
У неё явно настроение поболтать. Покуда не выдавит из меня какого-либо звука, не успокоится. Волей-неволей приходится ей потакать. Блаженно улыбнувшись, лениво бормочу:
- Ни о чём. Просто млею. Море, небо… чайки пищат…
- Плачут, - назидательно поправляет Марина. – Чайки – плачут.
- Глупости. С чего им плакать-то? Погода прекрасная, жратвы полное море, проблем никаких – изобилие и благоденствие. Поэтому чайки именно пищат, что бы ты там себе ни воображала. Притом пищат от восторга и совершеннейшего удовлетворения жизнью.
- Какой ты сухарь, однако! Ни капли романтики!
В тысячный раз высказав данное резюме, Марина вытягивается плашмя и смыкает веки. Мой взгляд с привычным удовольствием скользит по её безупречному телу и вновь устремляется в бездонную синеву небосвода. Белые пернатые, раскинув крылья, барражируют прямо надо мной, хищно разевают крикливые клювы. Разморённый организм с насаждением впитывает горячий ультрафиолет, в голове великолепно пусто. Кажется, мысли плавятся и испаряются заодно с влажным воздухом, а разгруженные серые извилины внутри головы до краёв заполняются целебной беспечностью. Безмятежное зрение равнодушно следит за крылатыми альбиносами. Отрешённая память бесцельно выдёргивает откуда-то из заброшенных архивов своих разрозненные обрывки хрестоматийных цитат:

«…Чайки стонут перед бурей, - стонут, мечутся над морем…»

«…Птичка Божия не знает
Ни заботы, ни труда…»

«…Дивлюсь я на небо та й думку гадаю:
Чому я не сокiл, чому не лiтаю?..»

«…Мы вольные птицы; пора, брат, пора!..»

«…Рождённый ползать - летать не может».

Вот это точно. Хоть перо себе вставь в ягодицы, хоть подпрыгивай на месте до изнеможения, хоть с колокольни сигани – а воспарить у нас не получится. Ибо ползать-то мы научились не хуже гадов, а летать умеем только вниз…
Во все времена обездоленные двуногие завидовали птицам – за то, что те вольны в своих желаниях и поступках, ничто им не предписано, ничто не запрещено, существование никак не регламентировано. «Лечу, куда хочу!» И я завидую – и свободе их, и неприхотливости, и крыльям, и птичьим мозгам… Нелепо: человек – венец творения, полновластный хозяин Земли, божество, превозмогшее саму природу, - завидует примитивным созданиям! Причём как раз за их примитивность. Потому что именно отсутствие у простодушных тварей развитого мышления, подобного нашему, не позволяет им всецело владычествовать друг над другом, как то от века повелось среди нас – высокоинтеллектуальных кретинов.


                3.
Дабы разнообразить досужее курортное пребывание, на четвёртый день выезжаем в Сочи. Гуляем по дендрарию и набережной, фотографируемся в обнимку с макаками и питонами, участвуем во всевозможных игровых аттракционах. Просто слоняемся по улицам, наблюдая деятельную подготовку к грядущему юбилею Государя. Таковая ведётся весьма активно и организованно. Множество клонов по всему городу покрывают торцы зданий объёмными и плоскими портретами Пересветова, сооружают возле отелей и муниципальных учреждений какие-то декорации, возводят подмостки и трибуны для выступлений. А в центре, на Театральной площади, непосредственно 11 августа планируется поднять в воздух огромный шар в форме бессменного Лидера ЕСН – разумеется, привязав его за ноги, чтоб совсем не улетел. Говорят, оболочка шара изготовлена и надлежащим образом разрисована, осталось только гелием накачать.
Вообще-то, до означенного юбилея ещё два месяца, особо торопиться некуда. Но, видимо, граждане уже настроились на грандиозный праздник, и им неймётся до чесотки. Каждый местный домовладелец, всякое сообщество многоквартирного дома загодя придумывают, как через украшение своего двора и фасада достойно вписаться в планетарное торжество: кто-то разоряется на дорогую голограмму фигуры Государя трёхметровой высоты; другие, не обладая столь необъятной мошной, заказывают раскрашенную гипсовую статую Ильи Никитича; иные вынужденно довольствуются его однотонным бюстом. Самые малообеспеченные из экономии ударяются в поэзию, результатом чего становятся помпезные, но искренние вирши, саженными буквами намалёванные хозяевами на своих стенах и балконах, например:

Встречаем три четверти века
Великого Человека!

- или:

Да здравствует семидесятипятилетие
Великого Творца бессмертия!

- и ещё много всякого в том же духе. Разноцветные надписи пестрят повсюду, навязчиво привлекая внимание. Даже мой саркастический мозг, заразившись повальным творческим энтузиазмом, поневоле заработал в общем направлении и через какую-нибудь минуту победно выдал:

Можем мы достичь всего,
Но желаем одного:
Лишь бы здравствовал Илья –
И не надо ни…

Жаль, что это нельзя обнародовать. Практически перл пропадает…
Дорвавшись до большого города, Марина таскает меня по разным магазинам, не пропуская, кажется, ни одного из попавшихся по пути. Что за счастье бесцельно шнырять от прилавка к прилавку, я не понимаю: по мне, один от другого ничем принципиально не отличается. Однако терплю, зная, что потом в виде компенсации подруга пойдёт со мной в музей или на какую-нибудь художественную выставку. В данном смысле, конечно, Половинка имеет надо мною весомое преимущество: её восприятие универсально, она способна получать одинаковое удовольствие от посещения торгового павильона и картинной галереи. Правда, взгляд её на искусство довольно специфичен. Ревниво рассматривая обнажённую статую или полотно в стиле ню, она непрестанно дёргает меня за локоть и спрашивает:
- И чего этот (имярек художника или скульптора) в ней нашёл? По-моему, я на этом месте (на этом ложе, на этом постаменте) выглядела бы гораздо лучше. Как полагаешь?
Иногда и хочется её разочаровать, но объективность – превыше всего. Действительно, Марина и там, и тут смотрелась бы лучше.
- Солнышко, что же тебе мешает стать натурщицей или фотомоделью?
- Фи! Я что, клони;ха, что ли!
Это правда, позируют в наше время почти исключительно  гомункулы – с самыми безупречными лицами и телами. Конечно, с ними у творцов визуальных шедевров былых проблем не возникает: клоны могут хоть сутками пребывать в заданной позе без малейшего движения и оплаты не требуют. Зато и живописные, и фотографические, и скульптурные произведения современности удручают полным отсутствием живой энергетики – сродни означенным бесчувственным моделям. Поэтому, сколь бы ни были соблазнительны запечатлённые мастерами женские формы, сколь бы ни были оригинальны и драматичны авторские замыслы, а впечатление всегда такое, будто перед тобой сплошные натюрморты. Нынешнее искусство напрочь утратило эмоциональную окраску, оно становится всё более и более  искусственным (pardon за тавтологию). А может ли быть по-другому? Вряд ли. Видимо, не напрасно раньше считалось, что творческая личность непременно должна быть страдающей, чтобы суметь страданием своим наполнить произведение, - иначе никакое совершенство техники и стиля не побудит зрителя (или читателя, слушателя) проникнуться этим произведением, пропитаться им, ощутить его дух. А откуда, скажите на милость, у сегодняшних авторов взяться страданию? Сострадать-то некому, не то что страдать самому.
В прежние же времена именно эмоциональная составляющая являлась в искусстве первостепенной, стержневой, основополагающей. Как иначе? Ведь искусство не просто существовало само по себе – оно отражало дух, мировоззрение и чувства человека, всего общества на своём этапе истории. Древние, к примеру, вынуждены были жить в страшную эпоху, однако они воспринимали сложившийся мир как естественный, почитали его устроенным мудро и правильно, и сами вписывались в этот мир органично, цельно, спокойно; потому в древнем искусстве – особенно античном – безраздельно царит гармония и уверенное сознание связи с природой, безоговорочное приятие совершенства и незыблемости её законов, юношеская непосредственность и искренность. Искусство фанатичного европейского Средневековья сурово, аскетично и испуганно, под стать подавленному, расплющенному свинцовой религией сознанию тогдашнего человека. Ликующий взрыв Ренессанса, напротив, исполнен духом освобождённости, неуёмной жаждой жизни и земных радостей. «Галантный» восемнадцатый век струится утончённым изяществом. Просвещённый и гуманный девятнадцатый являет в произведениях искусства интеллигентную сдержанность, зрелость и достоинство наконец-то повзрослевшего человечества.
В лютом двадцатом столетии мир рухнул в пропасть буйного безумия. Всё изначально признанное, устоявшееся как-то в один миг пошло прахом, включая понятия добра и зла, связь времён, преемственность поколений и само чувство прекрасного. Расхристанная, искалеченная, ожесточённая душа человека той эпохи красноречиво отразилась в кричащей мазне футуристов, кубистов, дадаистов и им подобных, с позволения сказать, рисовальщиков, в нарочито-грубой скульптуре тогдашних ваятелей, в малопоэтичных россыпях стихов – без чётких рифм и ритма, в ревущей какофонии огромного множества популярных музыкальных групп. В ту пору эпидемия оголтелого «экспериментирования» обрушилась на культуру сродни камнепаду, придавив её едва не насмерть уже самим количеством производимой «творческой продукции». И ведь таковая принималась всерьёз, дотошно анализировалась профессиональной критикой, обильно венчалась лаврами! Мухинские человекотумбы с серпом и молотом становились своего рода государственной символикой, извращённые театральные постановки в духе «нового прочтения» собирали аншлаги, геометрические фигуры на полотнах Малевича и безобразный примитивизм кисти Пикассо ценились не ниже «Сикстинской Мадонны», «Данаи» или «Вирсавии», а восторгов подчас вызывали и поболее. Каких-либо мало-мальски ясных критериев в искусстве попросту не осталось – как не оставалось их тогда ни в политике, ни в идеологии, ни в морали.
Именно таким он и был, человек конца второго тысячелетия, - до жути неразборчивым. Всё подряд признавал: и пролетарскую революцию, и национал-социализм, и оружие массового уничтожения (во имя защиты передовых ценностей), и всеобщее избирательное право (при коем голос учёного с мировым именем весил ровно столько же, сколько голос прирождённой посудомойки)… и первые эксперименты по клонированию живых организмов, среди прочего. Что ж, каков человек, таково и искусство, - это естественно. Вся «авангардная» культура того периода наглядно свидетельствует: да, мир в XX веке определённо сошёл с ума – ибо признал сумасшедших творцами. Тем не менее, при всём агрессивном, циничном, поистине плебейском надругательстве над Формой - эмоции и страсти, свойственные живому существу, тогдашнему искусству были весьма присущи. И не просто присущи: они били фонтаном - иногда кровавым, иногда грязным, но всегда с большим напором.
Ныне всё абсолютно по-другому. Налицо торжество обратной крайности. Сегодняшние произведения скульптуры и живописи радуют глаз именно безукоризненностью исполнения, идеальной точностью в передаче натуры; никаких антиреалистических выходок, как в предыдущую эпоху, авторами не допускается. Однако такие явления, как экспрессия, буйство эмоций, пламенный порыв – исчезли без следа из арсенала тружеников резца и кисти. На смену духовному разброду и хаосу двадцатого столетия в искусство пришли непререкаемый педантизм, математическая скрупулёзность, старательное избегание всякой визуальной неожиданности, непредсказуемости, гротескности. Словом, полнейшая выхолощенность, хуже чем в Средние века. Можно сказать, в искусстве бессмертных отсутствует жизнь. Всё как-то тщательно опреснено, стерилизовано и дистиллировано. Хотя внешне – полный порядок: пропорции детально соблюдаются, цветовая гамма находится в очевидном соответствии с действительностью, все соотношения и расстояния – будто циркулем замеряли. Наверно, даже волосы на головах натурщиц предварительно пересчитали – чтоб не ошибиться при воспроизведении…
Техническая безупречность, хладнокровие и упрощённая  понятность – вот три кита, на которых зиждется сытая культура блаженного общества, всё прочее признано излишним. Все закоренелые экспериментаторы и авангардисты, оставшись невостребованными, прозябают добровольными изгоями по нескольким богемным скитам, вроде Лемур-Арка, где творят для самих себя и узкого круга своих поклонников (точнее, поклонниц). Ни одно культурное учреждение внешнего мира их работ не приобретает. А жаль. Вот выставлялись бы их забавные поделки по музеям и галереям – можно было бы, взглянув, хоть фыркнуть насмешливо или, скажем, удивлённо дёрнуть бровью. А так – нечему ни удивиться, ни усмехнуться. (Насчёт «восхититься» вообще умолчим…) Потому и остаётся только сравнивать, кто красивее – запечатлённая художником «клони;ха» или натуральная Марина, - иных чувств современные творения не вызывают. Неинтересно и скучно.
Так что у скульптур и полотен новейшей эры мы не задерживаемся – проходим туда, где выставляются образцы мятежного вдохновения минувших веков, в классический отдел. Там, среди картин и репродукций картин живописцев далёкого прошлого, среди копий и голограмм скульптур и статуэток Микеланджело, Челлини, Лисиппа и Праксителя я легко обретаю и щемящий восторг, и восхищение, и возвышенный настрой ума – всё то, что непременно должно сопутствовать соприкосновению с Талантом. Только там немое приветствие потомкам, через зримые образы посланное из временны;х глубин, определённо достигает цели – несмотря на мелкие огрехи и диспропорции (если, конечно, таковые в работах классиков имеются; лично я к ним с лупой не приглядывался).
Разумеется, столь наглядный психологический контраст между прошлым и современностью – в немалой степени заслуга наших державных опекунов. Уже два десятилетия подряд они усердно стараются избавить бессмертных сограждан от излишней эмоциональности – во имя непоколебимости общественного спокойствия. Всяческие переживания, страсти и длительный накал чувств признаны безусловно вредными для нашего душевного здоровья. Творческие порывы – в том числе. Вот и борются с ними, как с пережитком печального прошлого, изживают, как ненужный атавизм. Или локализуют, отлучая слишком «порывистых» творцов от широкой аудитории – дабы уберечь последнюю от будоражащего воздействия их «креативной продукции». В данном отношении точка зрения государства представляется совершенно обоснованной: в безмятежном социуме пламенеть недопустимо, а Божья Искра не менее пожароопасна, чем любая оппозиция. В сущности, она уже сама по себе – оппозиция, ибо побуждает своих носителей мыслить и чувствовать слишком нестандартно. Нестандартно же мыслящие государству не нужны.
В общем, потрясающих шедевров от культуры новейшей эры ожидать не приходится. Даже самый виртуозный художник или скульптор наших дней никогда не сравнится с Рафаэлем и Брюлловым, Фальконе и Роденом. Ибо Рафаэль и Роден творили  искусство духа,  нынешним же преемникам их, не заражённым мучительной горячкой Вдохновения, присуще лишь искусство мастерства – сугубо технического. Искусство умелого исполнения – без наполнения.


                4.
С утра поджарившись на пляже, понежив тело в морской воде, днём посетив сувенирный магазин, местный краеведческий музей и массажный салон, вечером отдохнув в тенистой беседке и отужинав «У Хачика», на ночь глядя отправляемся на танцы. Я, вообще-то, танцевать не большой любитель, а Марине, конечно, необходимо покрутиться среди незнакомых людей, покрасоваться, представить свои визуальные достоинства на всеобщее обозрение, привычно очаровать мужчин и вызвать зависть женщин; чуть позже затесаться в толпу танцующих, позволить какому-нибудь симпатяге себя ангажировать, под нежную музыку потереться о партнёра грудью, ощутить через тонкую ткань возбуждённо бьющий молот его сердца, пробудить в несчастном тщетную надежду – и безжалостно покинуть его сразу после танца, мило поблагодарив за приглашение. Попусту мучить незадачливых претендентов на её благосклонность – для Марины не развлечение, а насущная потребность, сродни дыханию и приёму пищи. Понятно, что таким образом она заодно пытается помучить и меня. Правда, безуспешно - ревность мне изначально не присуща. К тому же после каждой серии подобных танцевальных флиртов моя Половинка в постели просто брызжет ненасытной страстью и изощрённой фантазией, так что препятствовать ей заряжаться эротикой на танцплощадке отнюдь не в моих интересах. Кроме того, мне самому доставляет большое удовольствие наблюдать со стороны, как, следуя плавной мелодии, обольстительно изгибается её грациозное тело в руках очередного безнадёжного притязателя. А разве я должен чувствовать что-то иное? Ведь рысеокая прелестница сейчас танцует  для меня, она соблазняет меня и никого другого – я это знаю, и потому благодарен ей за сей пикантный спектакль.
Сидя за столиком чуть поодаль от танцплощадки, я медленно потягиваю янтарное пиво, расслабленно слушаю музыку и смотрю на танцующих. Площадка ярко освещена, по головам веселящейся толпы в такт мелодии волнами пробегают разноцветные лучи светотехники. Меня же поглощает чернильная тьма, делая невидимым на расстоянии нескольких метров. Над столиком негаснущими искрами носятся светлячки, рядом за спиной протяжно и грустно дребезжит сверчок. Неподалёку под розовым кустом старательно облизывает друг друга влюблённая кошачья парочка. А наверху в уютной кроне развесистого платана суетливо шуршат неугомонные птички. Господи, как хорошо… Вот так сидеть бы веками, год за годом, слушать трели, шорохи, беспечно глазеть на отдыхающих, на светлячков, на кошек – пожалуй, больше ничего и не нужно. Как же не хочется терять это море, это небо в низких звёздах, этот столик, платан, кружку с пивом, танцплощадку, Марину, себя любимого… А деться некуда: скоро, очень скоро придётся всё потерять, всё покинуть и навсегда удалиться – либо в бега, либо вообще на тот свет. И с какой стати, спрашивается, я обязан исчезнуть из жизни? Кому я мешаю? Почему моё присутствие в человеческом обществе столь недопустимо? Потому что я с моими крамольными мыслями представляю угрозу цивилизации? Ну так установите за мной постоянный надзор, сделайте строгое внушение, возьмите подписку с обязательством не подрывать устоев, что ли, - но уничтожать-то зачем?! Зачем стирать меня дочиста, как неудачный набросок с листа? Я ведь не набросок, я, как и вы, одушевлённый, я жить хочу…
Совсем недавно люди относились к перспективе смерти куда проще, некоторые – вовсе философски. Тогда это было естественно. Во-первых, смерть была неизбежной, а удручаться неизбежным – нелепо и бессмысленно. Во-вторых, существовала такая штука как старость, иногда довольно продолжительная – занимавшая до трети жизни. В старости – то есть в самом процессе непрерывного увядания, одряхления – при всей её неприглядности и обречённости был глубокий смысл и утешение для смертных. Она давалась им природой намеренно – чтобы, устав, утратив радость бытия, отяжелев и обессилев, люди обретали возможность умереть спокойно, без страха, без досады и сожаления. Ныне же, в эпоху физической вечности, даже мимолётная мысль о смерти вызывает в людях ужас и содрогание. Как можно умирать, когда мы довольны и счастливы, когда организмы наши, систематически обновляясь, пышут неувядающим здоровьем! Как умирать, если самочувствие наше непрестанно бодрое, энергия неиссякаемая, аппетит богатырский, а сексуальная потенция превосходит кроличью! У нас не болят суставы, не отказывают органы, не притупляется зрение, не выпадают зубы – нам нет износу! Как можно умирать, если мы –  не стареем!!
Действительно, на нынешнее «золотое поколение» приятно смотреть. Все весёлые, подвижные, стройные – вечно молодые. Хотя бы в этой толпе танцующих – кому по прежним меркам дашь больше тридцати – тридцати двух лет? А ведь среди них наверняка есть такие, кто старше Государя… В предшествующие годы многие – те, кто успел уже изрядно пожить и износиться, – прошли процедуру клеточного обновления по нескольку раз. В итоге физиологический возраст всех бессмертных примерно сравнялся. Чтобы и впредь оставаться в этом возрасте, всякому из нас надлежит повторно «обновляться» каждые двенадцать – пятнадцать лет. То есть достиг организм гражданина состояния матёрой зрелости – и хорош, пора назад, к расцвету молодости! А накопленный рассудок и жизненный опыт захватим с собой – в полном объёме, ни крупицы не пропадёт!
Вот поди угадай, кому здесь сколько от роду, кто уже «обновлялся», а кто покуда не истощил, так сказать, естественных ресурсов свежести… Надо же, да тут и настоящие подростки имеются! Вон они – кучкуются отдельной стайкой на краю площадки. Значит, успели-таки удачно родиться прямо на заре Эры Бессмертия, ещё до запрета на размножение. Ничего не скажешь, повезло так повезло. Возможно, когда меня не станет, повезёт ещё кому-то – кому разрешат появиться на свет, чтобы заполнить моё вакантное место…
Как-то одновременно кончается пиво в кружке и мелодия на танцплощадке. Нудный сверчок, видимо, испугавшись внезапной тишины, тоже обрывает печальную трель. Попарная толпа мигом рассыпается поодиночке, в ожидании следующего танца рокоча разноголосым говором. Из гущи нарядных тел выныривает Марина – раскрасневшаяся, довольно улыбающаяся: наверно, снова удалось кого-то «завести с полоборота». Легко подбегает к столику и прыгает ко мне на колени. За ухо поворачивает к себе моё лицо.
- Ну-у-у! Опять сидишь хмурый, бука букой! Таращишься из темноты, будто филин, а твоя пассия вынуждена танцевать с кем попало!
- Ты же знаешь, солнышко, танцор из меня – как из бурого медведя: удовольствия не доставлю, а ноги отдавлю.
- Что ж, давай, продолжай пить пиво. Но не удивляйся, если я вдруг пойду танцевать, а вернусь только к завтраку!
- Такое возможно?
- Запросто. Я, между прочим, не мраморная, могу не устоять перед соблазном.
- Это что же должен быть за искуситель? Не иначе, сам Аполлон.
- Ну, может, не сам, а земляк Аполлона…
- Грек, что ли?
- Ага. Три танца со мной откружился и умолял о четвёртом. Такой душка! Красивый, галантный, страстный, настойчивый… очень настойчивый.
- Небось, сопротивляться всё труднее?
- Вовсе невмоготу… Владик, можно я тебе чуть-чуть изменю?
- Ради бога.
- То есть – совсем не возражаешь?!
- Нет, радость моя. Разве я могу тебе в чём-то отказать…
- Вот ты какой!
- Какой?
- Бессовестный. Хоть бы раз для приличия немного поревновал!
- Ни за что. Ты мне нужна исключительно на добровольных началах.
- Так вести себя с женщиной нельзя. Это тебе не общественные отношения, тут либерализм не уместен. Женщина – создание романтичное, легкомысленное, её нужно держать крепко. Ослабишь хватку – она поневоле пустится во все тяжкие: не потому, что ей захочется, а просто потому, что не запрещено.
- Ошибаешься, головастенькая. Или лукавишь. Всё обстоит как раз по-другому. Женщина постоянно стремится поступать наперекор – она вообще мыслит наперекор. Станешь её удерживать – она начнёт страстно мечтать об измене. Отпустишь – напротив, возжаждет большой и вечной любви своего единственного и неповторимого мужчины. Именно этого я и добиваюсь. Поскольку я не требую непреклонной верности, значит, для тебя в измене изначально отсутствует интригующий момент, сознавание недопустимости, запретности – а, стало быть, теряется вся прелесть и пикантность самого проступка. При таком раскладе сторонние отношения становятся попросту неинтересны: ни остроты в них, ни адреналина. Поэтому, если ты мне при случае и изменишь, то всё равно потом вернёшься и будешь дорожить мною пуще прежнего. Да ещё комплекс вины передо мной появится – придётся изо всех сил заглаживать, так что впредь у тебя и мысли об измене не возникнет… по крайней мере очень долго.
- Ух ты какой психолог! Всё-то про меня знаешь – лучше меня самой!
- Я такой! Куда до меня какому-то смазливому греку! А что, не правда?
- Истинная правда. Ты у меня действительно самый-самый… А я у тебя какая?
- Ещё лучше. Мы оба практически идеальны – куда же нам друг от друга деться!
Марина шелестит смехом, мягко обвивает руками мою голову, прижимается к щеке возбуждённо пылающим лицом. Касаясь губами, вязко шепчет в ухо:
- Владик… любимый, я безумно тебя хочу. Отнеси меня домой.
- Кхм… До отеля больше километра. А моя фамилия, между прочим, не Поддубный. Дальше вон тех кустов не донесу.
- Хорошо, согласна на кусты.
- В кустах сверчки, сладкая, всякие жуки и мотыльки, а ты насекомых боишься.
- С тобой, Владик, я никого не боюсь, даже ящериц. Неси скорей! Сольёмся с природой по полной программе!
- Ну, смотри, сама напросилась… Кстати, есть предложение: если в самом деле хочешь экзотического уединения, давай завтра с утра поедем в горы. Заберёмся на безлюдную вершину и будем там спариваться, как орлы!
- А как именно орлы спариваются?
- На высоте и с клёкотом.
- Хи-хи-хи!.. Ладно, давай поедем в горы. Только не забудь где-нибудь по пути прихватить кислородный баллончик.
- Для тебя?
- Для себя.
- Зачем мне кислородный баллончик?
- Потому что воздух на высоте разреженный, вы же, мужчины, народ хлипкий: чуть что – одышка. А если ты при горном спаривании орлом себя не проявишь, тогда и я со своей стороны никакого клёкота тебе не гарантирую.



                5.
Весёлое солнце хитро щурится с горних высот и, кажется, подмигивает, ободряя обласканную им землю. Небо ярко-голубое, непорочно чистое – ни тучки, ни облачка. Лёгкий ветерок веет лениво и нехотя – только чтобы напомнить о своём существовании. Стоячий воздух дремотно колышется, равнодушно наполняясь светом, зноем и звуками проснувшегося дня. Природа, неторопливо потягиваясь, отряхает с зелёных волос ночную влагу и, бесстыдно разбросавшись во всей своей прелести, с удовольствием позирует приветливому светилу, подобно популярной фотомодели былых времён, гордящейся собственной неотразимостью.
Округлая двухместная кабинка, мягко колыхаясь под тросом канатной дороги, доставляет нас с Мариной высоко в горы. Дальше искусственными и козьими тропами поднимаемся сами. Продолжающие прибывать следом за нами скалолазы-любители рассыпаются поодиночке и группами в разных направлениях – никто никому не желает навязывать неуместной компании.
Я, с лёгким рюкзаком на спине, карабкаюсь за устремившейся в поднебесье Мариной, время от времени понукающе подталкивая её обтянутые джинсами ягодицы. Половинка смеётся и пытается лягнуть меня ногой, но всякий раз при том теряет равновесие и, раскинув конечности, бороздит древние скалы нежным телом. Однако синяки и ссадины ничуть не умаляют её мужества; отважная амазонка упрямо лезет всё выше и выше, намереваясь, кажется, добраться до звёзд. Я неотступно следую на шаг позади, с усмешкой прикидывая, на сколько достанет её запала.
Но постепенно выясняется, что означенный запал неиссякаем. Через час непрерывного восхождения я начинаю сердито сопеть, дыхание сбивается, едкий пот щекотливыми струйками резвится под одеждой. А Марине хоть бы хны – шуршит себе кроссовками в том же темпе, что в начале пути. Совсем не устала, что ли?.. Дёрнул же меня чёрт за язык предложить подобный променад! Внизу так хорошо отдыхалось – чего не хватало?.. А она зачем-то взяла и согласилась! И, похоже, не жалеет. В ней, наверно, какое-то генетическое воспоминание пробудилось. Надо поинтересоваться: может, кто-нибудь из её предков был профессиональным собирателем мумия;? Или Спайдерменом… Или тем орлом, что где-то в здешних местах ежедневно выклёвывал печень несчастному Прометею! Последнее вернее всего: склонность к издевательству в ней налицо. Ведь нарочно старается, терпение моё испытывает. Ждёт, когда я взмолюсь о пощаде… Уф-ф… Ну, ладно, посмотрим… посмотрим… Уф-ф!..
…Нет, поглядите на неё! Хоть бы раз запнулась… или шаг замедлила из приличия… я уж не говорю – из сострадания, куда там… Уф-ф-фууу… Кхе… Определённо, не остановится, пока не попрошу. А после потребует сексуальных подвигов, да? Вот тут-то её ожидает глубокое разочарование! Если хочешь пылкой страсти, нечего доводить мужчину до измождения… Ну, куда, куда ещё карабкаться! И отсюда вид прекрасный… А я на этой поганой тропе костьми лягу, но не запищу. Не дождёшься, коварная!..
…Ф-ф-ф… Наверно, всё же запищу… Почему я вообще за ней лезу? Оно мне нужно, а? Я сюда отдыхать приехал или надрываться попусту?.. Надо же, ни в одной экспедиции так не выматывался… У Марины явно с головой не всё в порядке… или с психикой… комплекс Икара какой-то!.. Ф-ф… Ну, всё. Торжествуй, злодейка, я сломался. Не знаю, как насчёт твоей орлиной наследственности, но среди моих предков однозначно мулов не водилось…
Сбрасываю рюкзак; тяжело дыша, опускаюсь рядом. Окликаю Половинку:
- Тормози! Приехали.
Злодейка с наигранным изумлением смотрит через плечо:
- Что случилось?
- Через три метра начинается стратосфера, туда без скафандров не пускают.
Марина, злорадно смеясь, возвращается. Присев рядом со мной, гладит мою лоснящуюся потом голову, жалеючи вытягивает губы утиным клювом:
- Утомился, бедненький! Устал, мой маленький!
- А ты не устала?
- Не очень.
- Хм! У тебя в роду альпинистов не водилось?
- Нет.
- А космонавтов? Откуда такая тяга к высоте?
- Космонавтов тоже не было. Каменщики были, строители…
- Наверно, те, что Вавилонскую башню строили!
Опять смеётся. Что ж, имеет полное право: как говорится, горе побеждённым…
- Если устал, давай отдохнём.
- Что значит – отдохнём?! А потом?..
- Полезем дальше.
- Нет уж, быстроногая моя, никуда я больше не полезу! Мне и здесь тепло и комфортно. Вон какая удобная площадка поблизости, и пейзаж с неё открывается самый великолепный.
- Точно – площадка… Пойдём посмотрим!
Кряхтя, поднимаюсь, иду за Мариной к краю обрыва. Встав с ней плечом к плечу, бросаю вниз опрометчивый взгляд. Голова тут же уплывает в сторону, дыхание перехватывает. Покачнувшись, хватаюсь за подругу обеими руками. Она тоже обнимает меня – бережно и не по-женски крепко, - прижимает тело к телу… Она в эту минуту – моя опора, моя поддержка, моя крепость и надежда. Славная, смелая, сильная Половинка! Моя  лучшая Половинка…
Переждав головокружение, снова осторожно смотрю вниз. Перед взором моим словно развернулась гигантская рельефная карта. С разных сторон монументальными глыбами громоздятся горделивые горы; самые дальние кажутся синими, полупрозрачными, и визуально сливаются с небом; более близкие у подножий добродушно зеленеют растительным покровом. Серебристая лента моря, пестрящая крапинками судов, маняще сверкает до самого горизонта, мягко обволакивая собою мироздание. Прямо под нами, до краёв залитая солнцем, блаженно дремлет уютная долина, запятнанная населёнными пунктами, будто шершавыми оспинами. Между ними по тонким полоскам автострад микроскопическими букашками семенят автомобили. Иногда украдкой взблёскивает речка – пугливо и неуверенно, так что невозможно определённо понять, различил ты её или только вообразил…
Грандиозная панорама стремительно наполняет грудь невыразимым, мощным восторгом. Величественная картина потрясает сознание, разворачивает душу, словно та до сих пор была сжата, сдавлена, до скрежета стиснута постоянной узостью пространства там, внизу. Ощущения небывалые, неестественные, абсолютно необъяснимые логически… Откуда-то изнутри, из потайных глубин моей сущности, вулканическим извержением рвётся великое чувство Открытия… не знаю, чего именно, но чего-то сверхважного, вселенского, божественного. Кажется, будто я вот-вот расправлю крылья, о наличии которых доселе не подозревал, уверенно взмахну ими и взмою над распластавшейся землёй – могучий, бесстрашный и свободный, как никто из людей! А на спину посажу Марину – дабы после, придя в себя, не пожалеть, что улетел и потерял её из виду…
Половинка прижимается ко мне всё сильнее. Она тоже восхищена открывшимся видом, тоже взволнована, но она не жаждет царственного полёта, её не влечёт безудержное торжество личной свободы. В отличие от меня, она даже на мгновение не захлебнулась ликованием своего отдельного опьянённого «Я». Она и здесь всё время помнит, что мы с ней – вместе.
Как минуту назад – неуёмный восторг, так теперь меня целиком охватывает безграничная, всепоглощающая нежность. Сердце тает, изливаясь из глазниц счастливой влагой. Я целую мою бесценную женщину в горячие щёки, в лоб, в губы, погружаю лицо в её волосы, сладостно млея от их запаха. Милая моя, родная, единственная, как хорошо, что мы здесь! Мы здесь одни – совершенно одни! – вокруг никого, под нами – весь мир. Миру нас не достать, он внизу, далеко-далеко, он нас не потревожит, ни за что не осудит и ничего не предпишет. Сверху он – такой тихий, не страшный, бессильный и в сравнении с тобой ничего не стоящий…
Губы Марины влажно размыкаются, произнося – беззвучно и ясно:
- Я люблю тебя.
- Я тоже тебя люблю, и наверняка сильнее.
- Нет. – Половинка уверенно трясёт головой. – Сильнее меня любить невозможно. Сильнее можно только ненавидеть… Во мне сейчас столько чувства, что хочется столкнуть тебя с этого обрыва, ей-богу!
- Зачем? Меня же тогда у тебя не останется.
- А я бы прыгнула вместе с тобой. Тогда любовь наша стала бы вечной. Здесь, на земле, мы когда-нибудь расстанемся, а  там – остались бы вместе навсегда.
-  Там это было бы уже не то. В ином мире у нас появились бы иные ценности – высшего порядка, гораздо выше всего земного, выше любых теперешних побуждений и чувств…
- Выше любви?
- Полагаю, выше. Кроме того, в духовном мире нет плоти – там я не был бы мужчиной, а ты женщиной. И то, что здесь столь неодолимо влечёт нас друг к другу, там не имело бы значения.
- Тебя ко мне влечёт тело – и только?
- Не только. Но будь ты мужчиной, меня к тебе  так не влекло бы. Конечно, телесный фактор в физическом мире играет роль очень важную – подчас определяющую. От этого никуда не деться.
- Телесный фактор, говоришь… Значит, если бы я не была красивой, ты меня не полюбил бы?
Вот что; за народ эти женщины! Ведь не переносят правды – и всё время на ней настаивают! Врать Марине без какой-либо крайней нужды мне не хочется, тем более здесь и сейчас, а уйти от ответа она не позволит. Да и совру – всё равно же не поверит…
Поколебавшись, со вздохом признаю:
- Вряд ли. Я зацикленный эстет, большой поклонник всего совершенного… Разумеется, я и тогда относился бы к тебе очень хорошо, как ты того заслуживаешь. Уважал бы, питал расположение. Однако полюбить – как женщину – не смог бы. Нет, не смог бы… Но – к чему эта тема? Слава богу, в наше время совсем некрасивых не водится. Во всяком случае, нет ни старых, ни безобразных, ни тощих, ни грузных, ни дефектных, ни искалеченных. Физическая ущербность канула в Лету вместе с минувшей эрой. Так что успокойся – быть некрасивой ты попросту не могла бы.
Марина несколько минут безмолвствует, озирая рябую от теплоходов морскую равнину. Потом произносит – непривычно глубокомысленно:
- Иногда я думаю: обретя бессмертие, не потеряли ли мы нечто большее – высшее блаженство в том самом духовном мире? Может, мы сами себя лишили чего-то очень важного, высочайшего, настолько великолепного, что не способны и представить? Как бы ни был прекрасен этот мир, -  там,  возможно, несравнимо лучше…
Разве моя Половинка – не чудо! Разве она не уникальна, не бесподобна – бессмертная, рассуждающая об издержках собственного бессмертия!.. Конечно, с ней можно поделиться всем сокровенным, всё обсудить, обо всём посоветоваться. Она не отвернётся, выслушав моё ужасное признание. Она всё поймёт правильно, непременно поймёт и поможет, когда я… Не сейчас – потом, позже. Наш отдых здесь так чудесен, так упоителен, беззаботен – пусть он продлится ещё чуть-чуть. Пусть ещё несколько сказочных дней протекут в покое и наслаждении, наполненные негой и радостью, прежде чем неминуемое разрушит карточный домик моего счастья. Сейчас я не желаю думать о плохом, сейчас я беспечен и весел – потому что враждебный мир далеко внизу, потому что я покуда жив. Потому что со мной моя Марина.
- Солнышко моё, любимая моя! Ты даришь мне столько блаженства, сколько вряд ли хранится в закромах любого рая... Знаешь, временами я даже сомневаюсь, что ты у меня действительно есть. Слишком нереальное везение… подобный шанс просто вне вероятности! По идее, я должен был бы искать тебя вечно – долгую, нескончаемую череду пустых, бесцветных лет – без особой надежды найти. Как же я благодарен судьбе – и тебе – за то, что ты встретилась мне так скоро!.. Бедные люди прошлого! В их распоряжении имелось всего несколько десятилетий. До чего ничтожна была их надежда обрести свою Половинку!
- Зато у смертных, Владик, было одно великое преимущество: они могли любить друг друга  всю жизнь.  А теперь это невозможно. Так или иначе, когда-нибудь мы с тобой расстанемся… Погоди, не возражай!.. Мы неизбежно расстанемся – именно потому, что впереди у нас – вечность. В вечности же, рано или поздно, случается всё.


                6.
- …Нет, мы никогда не расстанемся. Я не захочу – а тебе не позволю. Что я без тебя? Зачем мне всё остальное, если тебя со мною не будет? Как я могу тебя потерять? Кем заменить? Ведь нет на свете другой такой как ты, и нет хотя бы отдалённо похожей на тебя. Кроме тебя, солнышко, мне никто не интересен, никто не близок и никто не нужен. Без тебя я даже сам себе не нужен, честное слово.
Веки Марины сомкнуты, ресницы чуть уловимо трепещут, губы подрагивают, сдерживая улыбку. Она слушает внимательно и чутко, впитывая каждый звук, будто нектар. Её великолепное тело, раскинувшись, лежит поверх смятого одеяла, грудь колышется глубоким дыханием, возбуждённые моими словами соски вызывающе торчат твёрдыми наконечниками.
Всё-таки мы не орлы, а равнинные млекопитающие, поэтому геройских фантазий о высокогорном сексе воплощать не стали. Экстремальные ощущения хороши для поднятия тонуса, вдохновения, обострения чувств, а для интимной близости требуется спокойная обстановка, элементарный комфорт, подходящий температурный режим, наличие под рукой чистой воды, мягкая постель, крыша над головой и – главное – воздух неразреженный. Иначе сама близость превратится в испытание на выдержку, состязание сторон на выносливость, – какое уж тут удовольствие! Так что, набравшись в поднебесье сильных впечатлений, для всего остального мы с Мариной без проволо;чек вернулись на родную твердь, в свой укромный гостиничный номер. И поступили очень мудро и своевременно, потому что сейчас, в вечерних сумерках, уютный балдахин над любовным ложем гораздо уместнее серого неба…
Заметив, что я умолк, Половинка открывает глаза, довольно улыбается и заявляет:
- Ну что ж, как ты мною дорожишь, я выслушала. Теперь расскажи, какая я прекрасная, - это у тебя получается особенно убедительно.
И как прикажете после подобной увертюры источать вышеозначенный нектар? Я, значит, изливаюсь тут, как правильная симфония, а ей всё хаханьки!.. Однако заказ поступил, теперь уже не отвертеться – надо исполнять. То есть в бессчётный раз воспеть её достоинства. Или хотя бы перечислить.
- Ты у меня самая замечательная. Самая добрая, самая отзывчивая, самая понимающая, самая рассудительная. Самая нежная, страстная, чувственная… самая сексуальная, эротичная. Самая красивая.
- Ах, ах, ах! Знаешь, я тебе ужасно завидую: надо же, какую отхватил! Прямо Гера, Афина и Афродита в одном лице! Парису и не снилось.
- Действительно… Ты так восхитительна во всех отношениях, что мне порой страшно тебя любить. Вдруг привыкну, а ты меня бросишь, я же в другой – или в других – не смогу найти всего того, что есть в тебе. И что тогда мне, несчастному, делать?
- Минуту назад ты сказал, что не позволишь мне с тобой расстаться…
- Не позволю. Во всяком случае, насколько сумею.
- А каким образом? Вот надумаю я от тебя уйти – и как ты сможешь меня удержать?
- Удержать – пожалуй, никак. Просто стану каждый день таскаться за тобой по пятам и умолять вернуться, а ночами буду торчать под твоими окнами, пока не околею от бесприютности – чтобы ты потом вечно мучилась горьким раскаянием.
- С чего ты взял, что я буду мучиться?
- Будешь. Потому что никогда уже не встретишь другого, способного любить тебя так же сильно, как я.
Марина не возражает. Посерьёзнев, берёт мою руку и прижимает к своей груди. Её крепкий сосок приятно упирается в середину моей ладони; грациозные ножки, согнувшись в коленях, непроизвольно смыкаются – бедро к бедру… Определённо, мой лирический монолог произвёл на подругу должное впечатление, что отразилось, помимо прочего, и на её восприимчивой физиологии. Верно говорят, что у женщины уши – самая эрогенная зона…
Половинка смотрит не мигая – нежно и признательно. Стало быть, со своей частью звуковой программы я вполне справился. Теперь её черёд усладить моё самолюбие.
- Ты мне тоже очень дорог, Владик. Дороже всего на свете.
И только-то? Негусто. Придётся самому выпрашивать…
- Дороже всего?
- Дороже.
- Всего-всего?
- Всего-всего.
- Дороже всех житейских благ, всех удовольствий, всех друзей и знакомых?
- Гораздо дороже.
- Дороже твоей красоты?
- Да. И моей красоты, и всего остального… Что усмехаешься! Я не преувеличиваю – действительно дороже.
- И дороже Государя?
- Ну тебя! Какие-то идиотские вопросы задаёшь! При чём здесь Государь?
- А всё-таки?
- Что – всё-таки? Государь – это Государь. Его я люблю как нечто высшее, как символ… почти как бога. Тебя – как своего мужчину. Это два совершенно разных чувства, их нельзя сравнивать.
Видимо, в самом деле зря спросил. Надо поворачивать…
- Марина, помнишь, там, на вершине, ты сказала, что хочешь столкнуть меня вниз и прыгнуть следом?
Губы подруги волнисто изгибаются загадочной улыбкой:
- Помню. Ты испугался?
- Нет. Пожалуй, проявись у тебя всерьёз такое намерение, я даже не стал бы противиться.
- Правда?
- Правда. А ты в самом деле могла бы умереть заодно со мной?
- Угу. Запросто. Но только заодно.
Отшучивается. Или нет?..
- А, допустим, окажись мы по воле случая вдвоём в какой-нибудь недоступной глуши – скажем, в пустыне или на необитаемом острове, куда веками не заглянет ни одна живая душа… и не было бы у нас ни телефона, ни рации, и никто бы нас не нашёл…  Ты согласилась бы жить там со  мной – без цивилизации, без удобств, без омоложения, без замены органов, постепенно старея, - до самой смерти?
Половинка сладко зевает. Повернувшись на бок, мягко толкает меня, понуждая лечь на спину. Затем обнимает, кладёт свою ногу поверх моих, а голову – мне на плечо. Она демонстративно настраивается на отдых – мой странный допрос её не вдохновляет. Однако я не унимаюсь:
- Ты сама говорила, что завидуешь смертным, которые могли любить друг друга всю жизнь.
- Говорила. Ну и что?
- Так если бы мы оказались в пустыне…
- …или на необитаемом острове? Там у нас не оставалось бы выбора - пришлось бы жить без удобств, и стареть, и умирать. Только какое значение в подобной ситуации имело бы моё согласие? А тебя же именно оно интересует, если я верно поняла… Владик, ты явно переутомился, в твоих вопросах нет ни смысла, ни логики. Давай отложим разговор до утра.
Обидно, конечно, выслушивать такое. А самое скверное то, что Марина права: я определённо устал, перевозбудился от дневных впечатлений; наверно, после высотного подъёма и спуска сказываются перепады атмосферного давления, кислородной насыщенности воздуха, вот и несу всякую чушь… Впрочем, не такую уж и чушь, если учесть моё положение. Однако подруге оно не известно, потому вполне понятно, что мои фантазии насчёт уединённого обитания вдали от мира воспринимаются ею как нездоровый бред. Ничего, скоро она всё поймёт. Очень скоро, через несколько дней… А пока – спи, солнышко, спи спокойно. Давай я поглажу твои волосы, маленькое ушко, бархатную щёчку. Закрывай глазки, сладкая. Баю-бай…
Марина так и поступает. Её округлое бедро поверх моих ног расслабленно грузнеет, дыхание становится ровнее. Ритмичные струйки воздуха из её ноздрей легко щекочут мою грудь. Сейчас Половинка совсем не та, какой была утром в горах. Отважная амазонка под смягчающим дуновением Морфея превратилась в хрупкую, беззащитную девочку, доверчиво льнущую к своему избраннику – своему мужчине, своему рыцарю, храброму, сильному и надёжному. Вот так, Владислав Сергеевич, - выходит, рыцарем ты способен быть только в кровати. А чуть закружилась голова на высоте – сразу ухватился за хрупкую девочку, как за спасательный круг. Слабак…
А Марина и впрямь вошла в роль натурального ребёнка. Опять зевает, чмокает губами, копошится чего-то, голову поудобнее укладывает. Того и гляди потребует сказку на сон грядущий…
- Так говоришь, я самая красивая?
Ну вот, чего и следовало ожидать.
- Самая-самая. Ты сомневаешься?
- И красивее меня уже не бывает?
- Нет, не бывает. Твоя красота совершенна, безукоризненна, она – живое воплощение Гармонии. Превзойти твою красоту невозможно, можно лишь сравняться с ней – как максимум. Поэтому ты так часто пробуждаешь во мне желание физической близости: глядя на тебя, мне хочется в тебя проникнуть, слиться с тобой – чтобы приобщиться к твоей красоте, чтобы она стала и моей в той же мере. Мне хочется раствориться в тебе, стать с тобою единым целым, одной органической сущностью – насовсем, неразделимо… Но я понимаю, что, если бы это чудесным образом случилось, то я уже не смог бы упиваться созерцанием твоего совершенства, как упиваюсь им сейчас. Твоя красота, став нашей общей, уже не была бы для меня столь волнующей, столь притягательной, манящей, завораживающей, - потому что любоваться самим собой у меня определённо не получилось бы. У тебя ведь не получается. Для тебя, например, твоя грудь – только часть твоей плоти, изначальная данность, не более того; и точно так же – твои ножки, твоя попка, твой живот и то, что под ним. Ты не можешь вполне постичь своей чарующей прелести и не можешь наслаждаться ею извне, со стороны. А я могу, и очень этому рад, ибо нет на свете наслаждения выше…
Роскошные дифирамбы легко и обильно льются из моих уст, ненавязчиво сплетаясь в нескончаемую оду. Марина, смежив веки, счастливо улыбается, плавно переходя из приятной реальности к не менее приятным грёзам. Я же продолжаю говорить, осыпая её комплиментами, словно лепестками роз, и речь моя певуча и искренна, как никогда прежде.
Конечно, если бы не гнетущее приближение моего рокового финала, я не источал бы сейчас столько любви и нежности, не плавил бы без надобности олово рассудка, отливая бесчисленные фигурки лирических слов. Но меня с каждым часом всё больнее сжимают тиски времени, поэтому нужно успеть сказать как можно больше, как можно насыщеннее, щедрее – чтобы и впрок хватило надолго. Выразить то, что раньше не решался выразить, достать из-под спуда привычной сдержанности все свои светлые чувства и, расписав их яркими красками, разложить перед возлюбленной. Мне уже незачем что-то таить и чего-то стесняться - потому мои прощальные признания звучат столь вычурно и высокопарно. Так и полагается – лебединой песне пристало быть возвышенной. Возвышенной, искренней и открытой. Пусть не вполне совершенной, но непременно - от души. Настолько от души, насколько может быть лишь то, что напоследок...
…Кажется, уснула. Прилипла ко мне тёплой щекой и тихонько  сопит – отрешённо и беспечно. Для неё время – ничто. А моё кончается. Поэтому я ещё долго не засну – буду старательно ощущать собственное бытие, пытаясь волевым усилием растянуть существование. Буду отрывать от оставшегося мне малого срока минуту за минутой, выщипывать добавочные крупицы времени, словно липкие кусочки из плотного комка пластилина… С некоторых пор я начал чувствовать время почти физически – для меня оно перестало являться бесплотной абстракцией. В отличие от прочих разумных двуногих, я не бессмертен. Запас моих липких кусочков – моих минут – чётко ограничен. Поэтому нельзя отдавать их сну сверх необходимости. Непозволительно разбрасываться драгоценными крупицами. Я обязан беречь моё время – чтобы выхватить у иссякающей жизни столько отрадных мгновений, сколько успею. Я постараюсь успеть побольше. Я должен спешить жить…


                7.
«У Хачика», как всегда, душевно и уютно. «Абреки» в кавказских нарядах разносят вина и острые блюда, гортанно желают «прыятного аппэтыта». Хозяин радушно приветствует дорогих гостей, успевая между делом дружески побеседовать с каждым понемногу. Из динамиков над столиками льётся музыка; дабы по возможности удовлетворить разнообразные вкусы клиентов, минорные и мажорные мелодии продуманно чередуются: энергичная лезгинка сменяется лиричной баркаролой, а та – тоскливым соло флейты. На столиках печально и трепетно горят свечи, в меру сил своих противясь густеющей темноте, прорезанной молниеносными траекториями светлячков.
Мы с Половинкой привычно сидим за столиком напротив друг друга. Визуально изменяемые колеблющимися отблесками свеч лица наши таинственны и мистичны. Только что клон-официант принёс заказанные блюда, полбутылки вина уже выпито прежде – ради пущего аппетита. Желудки наши в предвкушении вкусной трапезы нетерпеливо похрюкивают, захлёбываясь собственным соком. Однако мы не торопимся. Сегодняшний вечер решено растянуть надолго – это последний вечер нашего романтического вояжа. Завтра утром аэробус вернёт обоих домой: Марину – к её работе, меня же… Ладно, это будет только завтра!
Лаская друг друга взглядами, иногда тихо смеясь, вспоминаем подробности нашей первой встречи. С игривым удовольствием делимся мыслями и чувствами, владевшими каждым из нас в момент знакомства и последующего свидания. Половинка весела и беззаботна; слегка захмелев, щебечет безостановочно, как неуёмная канарейка. Я стараюсь тоже быть весёлым и побольше говорить, но нить беседы время от времени ускользает от меня, уступая спонтанным приливам рассеянности. Для Марины этот вечер – лишь завершение очередного приятного эпизода нескончаемой жизни; для меня – пронзительное прощание со всем, что в жизни есть приятного, светлого, радостного… вернее, что в ней  было такового. Было – но не будет. Никогда уже не будет у меня ни тёплого моря, ни кричащих чаек, ни уютных посиделок за столиком. Ни приветливого Хачика, ни искусного повара Трезора, ни услужливых официантов с кинжалами на поясах. Не будет загорелой Марины, её мокрого тела на пляже, лукавых рысьих глаз, страстных ночей в номере «люкс»… Правда, мой срок тестирования ещё не завтра, так что я, конечно, попробую дома урвать несколько волшебных рандеву с ней, прежде чем…
- …Владик, да ты меня не слушаешь! И как это называется, а? Я тут перед ним распинаюсь, душу выворачиваю, сокровенные секреты выкладываю, будто на прилавок, а он себе витает непонятно где!
- Я слушаю, солнышко, притом очень внимательно, просто перебивать не хочу.
- Слушает он! Приклеил улыбку на лицо и смотришь сквозь меня, а я чувствую себя как на сеансе флюорографии!
- Это я не сквозь тебя смотрю, а только сквозь твоё платье. И действительно внимательно слушаю… Кстати, с обвинениями в мой адрес категорически не согласен: что; плохого в том, что я раздел тебя на пятом танце?
- А надо было не форсировать события, потанцевать ещё, продлить романтический момент. Я вот предполагала, что ты более галантен, потому и оделась столь опрометчиво.
- То есть?
- То есть во всё удобоснимаемое. Не ожидала, что ты сразу дашь рукам полную волю.
- А следовало прийти ко мне в спасательном костюме с автонадувом?
- Именно. Или в платье восемнадцатого века – с миллионом застёжек и завязок.
- Значит, я тебя тогда разочаровал?
- А ты как думал! Только представь: я практически сразу после случайного знакомства иду домой к мужчине, абсолютно уверенная в своей безопасности и его высокой порядочности, а этот мужчина, презрев этикет, вдруг сдирает с меня все одежды! Как примитивный самец, ей-богу!
- Ну, положим, примитивный самец до пятого танца не удержался бы… Между прочим, могла и намекнуть, если тебе это было неприятно, а то я что-то не заметил.
Марина, смеясь, откидывается на спинку стула. Тугие полушария, дерзко выпирающие из её декольте, вызывающе подрагивают. Огненный язычок ближней к ней свечи, превозмогая внезапное смещение воздуха, испуганно трепещет.
- Владик, ты совсем утратил чувство юмора. Дуешься чего-то, язвишь… Конечно, это было приятно, притом настолько, что я сама удивлялась. Правда, бродили в голове мысли, что надо бы вести себя поскромнее, - смутные такие, ленивые. Но я их прогнала – решительно, как назойливых насекомых. И отдалась тебе вся без остатка. Хотя, вообще-то, я вовсе не такая, не легкомысленная, а, напротив, девушка весьма строгих правил. До встречи с тобой никому столь легко не доставалась. Ты меня в самом деле покорил, заарканил, будто дикую лошадь, и с тех пор я принадлежу тебе всецело, осталось только тавро поставить. Так что можешь с полным правом торжествовать победу.
- Торжествовать победу? И – кого же я победил?
- Меня.
- Тебя? То есть, связавшись со мной, ты проиграла?
Марина вскидывает брови, хмыкает и долго соображает, что ответить. Так и не сообразив, досадливо машет рукой:
- Ну тебя! Лучше бы дальше молчал, зря отвлекла, - и, вооружившись вилкой и ножом, принимается за ужин.
Усмехнувшись, следую её примеру. Поспорить мы сегодня ещё успеем, шашлык же из «стволовой» баранины ждать не будет – просто возьмёт да остынет, а тогда никакие пикантные воспоминания нам упущенного удовольствия не компенсируют, по крайней мере сполна.
С наслаждением уписав два толстых мясных колечка, беру за горлышко бутылку и доливаю вина Марине и себе. Синхронно делаем по нескольку глотков во славу нашего с ней союза и снова жадно хватаем трапезный инструмент. До чего вкусно – словами не передать! Вот так всегда «У Хачика»: пока половину блюда не слопаешь – не оторвёшься.
Поблизости в плотную темноту улицы дуплетом вонзаются лучи горящих фар. К кафе подъезжает крытый фургон, останавливается напротив входа. Клон-водитель вылезает из кабины, открывает заднюю дверь кузова. Оттуда выпрыгивают восемь или девять гомункулов. Мгновенно строятся в шеренгу, подобно прусским гренадерам, и застывают без малейшего движения. Водитель захлопывает кузов и направляется навстречу спешащему к ним хозяину заведения.
Подошедший Хачик что-то эмоционально выговаривает водителю, активно жестикулируя и тыча пальцем в циферблат ручных часов. Тут как раз в динамиках заканчивается очередная мелодия, и до слуха отвлёкшихся посетителей долетает возмущённый голос хозяина:
- …ничего не знаю и знать не хочу! Вы должны были три часа назад приехать! Совсем ваша контора не желает нормально работать! Завтра позвоню начальнику, нагоняй устрою. Самому главному!.. Ай, тебе-то что объяснять, робот бестолковый…
Над столиками звучат первые аккорды следующей мелодии. Негодующая тирада Хачика тонет в плавных звуках старинного вальса.
В конце концов, устав в одностороннем порядке ругаться с невозмутимым клоном, рассерженный армянин обращает внимание на шеренгу доставленных новичков. Он придирчиво осматривает каждого из них, заставляя повернуться и что-нибудь произнести. Потом берёт у водителя кипу бумаг – видимо, функциональные характеристики товара, - мельком вычитывает по нескольку строк с каждого листа. После, ворча, ставит подпись на представленной тем же водителем квитанции. Тот бесстрастно благодарит, возвращается в машину и уезжает.
Жующие клиенты, поняв, в чём дело, равнодушно отворачиваются, продолжая беседовать о чём-то своём. Я же, машинально перемалывая зубами кусок шашлыка, продолжаю смотреть с безотчётным любопытством. Зачем Хачику столько рабов? Надумал что-то построить – например, новый дом или ещё одно кафе? Стало быть, это – бригада строителей? Не в помощь же своим официантам он их заказал – те и так прекрасно справляются.
По знаку обретённого господина прибывшие гомункулы цепочкой заходят в подсобное помещение. Хачик громогласно скликает своих «абреков»:
- Эй, все клоны – сюда! Арсен, Гиви, Сандро… все сюда скорей! Трезор, ты тоже давай сюда!
Собрав весь старый персонал, он уводит его следом за новенькими и сам скрывается за дверью. Спустя несколько минут вновьприбывшие появляются снаружи – кто-то уже в горских костюмах, кто-то в белой униформе. Те, что в униформе, сразу в сопровождении хозяина направляются на кухню. Их внедрение в производство не занимает много времени – вскоре Хачик возвращается в подсобку. А на место уехавшего фургона подкатывает другой – с эмблемой службы утилизации на боку кузова. Двое рослых гомункулов в синих комбинезонах, выйдя из кабины, открывают заднюю дверь и застывают неподвижными манекенами в ожидании груза.
Вот оно что. Значит, привезённая партия клонов – это не дополнительная рабочая сила. Это – замена. На место устаревших биороботов явились новые, более современного образца, более совершенные, более поворотливые. Получается, Хачик всерьёз сокрушался по поводу недостаточной расторопности своих подчинённых, не просто чтобы о чём-то поболтать. Вот решился наконец, поистратился на «молодых» и шустрых. А прежние, стало быть, теперь ни к чему, только место занимают. Держать их дальше незачем, кормить – тем паче. Сейчас выйдут из подсобки, сразу – в фургон и в утиль. Многолетняя трудовая вахта завершена, пора на слом… Что ж, прощайте, несчастные. Как говорится, покойтесь с миром. За беззаветную службу человечеству пусть в вашем клоновском раю скажут вам спасибо ваши ангелы, от людей благодарности всё равно не дождётесь…
Выходят. И Трезор, и Сандро, и Гиви, и все остальные, без изъятых горских костюмов, без поварской униформы, переодетые в дешёвые шмотки «сменщиков». Хачик, выйдя последним, указующе машет рукой:
- Ступайте в машину!
Уволенные биороботы безмолвной вереницей тянутся к фургону. Выражение лиц повседневное – стабильно-бесстрастное. Ничего похожего на тревогу или удивление в их механическом сознании не возникает: они всего лишь исполняют очередной приказ пожизненного владельца. Куклы неразумные… Скот, говорят, хоть мычал перед убоем, копытами упирался, а эти – даже шага не замедлят! И отчего, спрашивается, мне так не по себе? Подумаешь, устаревшие аппараты забирают для демонтажа…
- Владик… что это? Не пойму… он их списал, что ли?
Глаза Марины широко раскрыты, в них свечным отражением дрожит болезненное недоумение. Тонкие брови нервно изломились, рука с нанизанным на вилку кусочком баклажана зависла над тарелкой… Всё, романтических воспоминаний больше не будет, во всяком случае сегодня. Как её успокоить, я не знаю. Меня бы самого кто успокоил…
Подавляя вздох, стараюсь ответить как можно ровнее и невозмутимее:
- Да, прежних клонов заменяют на образцы новой модели. Заведение заботится о собственном престиже и максимальном удобстве клиентов. Наверняка свежий персонал будет обслуживать посетителей намного оперативнее. Качество еды, полагаю, тоже должно возрасти, иначе Хачик оставил бы Трезора.
Опустив глаза, замолкаю. Угрюмо уставясь в перечницу, бесцельно кручу в пальцах столовый нож. Справа лязгает захлопнутая дверь кузова, слышится гудение заведённого мотора, мягкий шелест шин по асфальту. Фургон уезжает, а паршивое впечатление остаётся.
Новые «абреки» уже вовсю суетятся между столиками, сразу освоившись, словно здесь и родились. Хозяин, продолжая торчать у подсобки, внимательно следит за их работой. Сердитая физиономия Хачика постепенно смягчается, обретая всегдашнее обаяние и благостное радушие: стремительное мелькание свежего штата определённо его устраивает. Гости заведения уютно беседуют, попивают вино и с восхищённым аппетитом уплетают принесённые яства. Всё нормально, всё как положено, все изменения – только к лучшему.
А вот моя сентиментальная Половинка совсем приуныла. Сидит, поджав губы, нудно скребёт вилкой залитый соусом фаянс тарелки. Похоже, доедать едва початое блюдо она уже не будет. И мне что-то расхотелось есть свой шашлык. Повторно погружаться в воспоминания о первой встрече нас тоже не тянет. И не потянет. Вечер безнадёжно испорчен. Мой последний в жизни южный вечер… Чёртов Хачик!
Марина вскидывает на меня серьёзные глаза. Убедившись, что я хочу того же, чего и она, произносит первой:
- Пойдём отсюда.
Подняв руку, подзываю официанта:
- Эй, ты… как тебя…
Новоиспечённый «абрек» подлетает молниеносно. Учтивейше склонившись, представляется – без всякого кавказского акцента:
- Сандро. Что угодно господину?
Он уже Сандро – вместо списанного предшественника. Имена бывших рабов хозяин передал нынешним сразу; акценту, полагаю, ещё научит.
- Принеси счёт.
Пожелание исполняется во мгновение ока – одна нога здесь, другая там. Расплатившись за надкусанный ужин, мы с Мариной встаём, идём к выходу. Бдительный Хачик, заметив неладное, бросается следом. Догнав нас, встаёт на пути и принимается отчаянно сокрушаться:
- Что случилось? Почему так рано уходите? Ай, не обижайте меня, оставайтесь ещё! Может быть, кушанье не понравилось, или музыка, или вино выбрали не того сорта? Подождите, вернитесь, мы сейчас всё исправим. Очень быстро, вот увидите!
Не глядя на него, сухо бросаю:
- Спасибо. Нам пора в аэропорт.
- Жалко, ай как жалко!.. Ну что ж, тогда не стану вас задерживать. Желаю счастливого пути и много-много хорошего в жизни. Очень рад был с вами познакомиться. Приезжайте ещё, заходите сюда, ко мне. Обязательно заходите, не забывайте доброго Хачика. Вы мне понравились, я буду скучать. Заходите, пожалуйста, я всегда рад вас видеть. Всех вам благ, дорогие!
Марина вымученно улыбается и слегка кивает. Я, так и не взглянув на радушного хозяина, огибаю его и за локоть тяну подругу за собой. Походя боковым зрением улавливаю вытянутое лицо обескураженного армянина.
Наверняка сейчас добрейший Хачик подсядет к кому-нибудь из скучающих посетителей и, ткнув нам в спину толстым пальцем, с горьким укором скажет что-то вроде:
- Вот какие скверные особи попадаются среди людей! Я к ним – со всей душой, с открытым сердцем, а они даже вежливо попрощаться не соизволили. Отвернулись, будто не заметили… Что ни говори, дорогой, а не все ещё в наше время стали культурными и цивилизованными. Нет, не все из ныне живущих заслуживают бессмертия!

;

              Г Л А В А   Ш Е С Т А Я


             Продолжение записок







< … > Людям всегда свойственно было рассуждать и делать определяющие выводы, пользуясь исключительно критериями их временно;го периода – их «дня сегодняшнего». Вероятность изменения критериев в будущем при этом игнорировалась, а то и намеренно предупреждалась. Что из происходившего людям виделось хорошим или плохим на данный момент, то они спешили утвердить в роли, соответственно, хорошего или плохого на веки вечные – т.е. создать максимально простой и устойчивый стереотип. И очень не любили что-либо пересматривать или додумывать впоследствии. В самом деле, к чему ломать голову над тем, что однажды установлено и рассортировано! Ведь так удобно воспринимать жизнь наподобие шахматной доски: одна клетка белая, другая чёрная, полутонов никаких; всё нарисовано чётко и ясно, раз и навсегда, - зачем что-то менять и перекрашивать?..
Но жизнь не похожа на шахматную доску – она пестрит полутонами и оттенками. А история человечества вообще напоминает перламутровую мозаику, в которой каждый камешек переливается чуть не всеми цветами радуги. Поэтому, если бы люди нуждались в объективной оценке каких-либо событий, им надлежало бы, во-первых, избавиться от привычки торопиться с подведением итоговой черты, а во-вторых, научиться мыслить гибко и непредвзято (даже, пожалуй, несколько  отстранённо), рассматривая любой вопрос с разных позиций, в том числе с тех, откуда смотреть не хочется.
Разумеется, сие означает, что в стремлении к объективности (если бы, подчёркиваю, таковое имело место) людям пришлось бы по сути переродиться. Однако подобного желания у них до сих пор не возникало. Теперь, конечно, и не возникнет... А жаль: умение соображать извилисто*, без оглядки на прямолинейные установки конкретного текущего момента, способно было бы коренным образом преобразить их мировосприятие. Если попросту – люди стали бы на порядок умнее. И обрели бы возможность делать самые неожиданные выводы там, где, казалось бы, давным-давно всё выведено, все знаки обозначены и все точки расставлены.
____________________

*Как известно, рельеф нашего головного мозга формируют  извилины, а не параллельные прямые. Так что мыслить извилисто, по-моему, для человека – святая обязанность.
____________________

А упомянутые неожиданные выводы подчас просто напрашиваются. К примеру, возьмём, для пущей наглядности, самое одиозное событие Второй мировой войны – атомную бомбардировку американцами Хиросимы и Нагасаки в августе 1945 года. Отношение к данной акции представляется совершенно однозначным, и рассуждать тут, вроде бы, не о чем. Как уже говорилось, подобного преступления дотоле человечество не знало (и не узнало вплоть до 2037 года). Янки во главе с президентом Трумэном за свою кошмарную выходку многократно осуждены, освистаны и заклеймены. Оправдать их хотя бы отчасти никто не пытается и, кажется, никогда не пытался. В исторической литературе, посвящённой тому периоду, провозглашалось и провозглашается как аксиома, что «применение ядерного оружия против Японии не было вызвано военной необходимостью». Аксиома, понятно, вещь уважаемая... А если всё же подумать – без лишних эмоций?
Пройдитесь подробно по ходу боевых действий в 1942 – 1945 гг. на Тихоокеанском театре. Взгляните, как происходило освобождение оккупированных японцами островов – Соломоновых, Филиппинских, Новой Гвинеи и др. Весьма и весьма кроваво оно происходило, скажу я вам. А как далось американцам взятие двух непосредственно японских островов – Иводзимы и Окинавы! Вспомните, что подданные токийского микадо принципиально не желали сдаваться – даже в самых безнадёжных ситуациях (самурайский кодекс «бусидо» не позволял). Причём недопустимость попадания в плен, по их убеждению, касалась не только военнослужащих и даже не только мужчин: сплошь и рядом преемники самураев, готовясь лечь костьми во славу божественного императора, предварительно убивали своих женщин и детей. Что же тогда ожидало западных союзников при штурме самой Японии?! Ведь её героический народ намеревался защищать отечество до последней капли крови, а уж пролить кровь врага постарался бы по максимуму!
То есть решись американцы с англичанами на вторжение в Страну Восходящего Солнца – и они гарантированно потеряли бы больше солдат, чем до этого за всю войну (включая Европейский и Африканский театры). Японцы же дрались бы до конца, попутно вырезая собственные семьи, - и так город за городом, деревня за деревней, пядь за пядью. В итоге западные союзники понесли бы поистине колоссальный урон, а японская нация могла попросту прекратить своё  существование – на что она, кстати, вполне была настроена.
Общая геройская смерть с оружием в руках всецело соответствовала духу японского народа. А вот массовая гибель в ядерном пекле не сулила ничего геройского – ни доблести, ни славы, ни последнего «Банзай!», ни вражеской крови на самурайском мече. Такой финал был бы сродни гибели тараканьей популяции в результате интенсивной санобработки. Янки же в августе 1945-го убедительно продемонстрировали готовность к проведению подобной «санобработки» в любых масштабах. Поэтому после Хиросимы и Нагасаки имперское руководство поневоле смирило гордыню и решилось, наконец, признать своё поражение.
Вывод: атомная бомбардировка, склонившая Токио к капитуляции, не только предотвратила грандиозные бессмысленные жертвы – она, возможно, спасла Японию и японцев от исчезновения с лица земли. Неожиданно, да? Но разве не так?..
Или рассмотрим другой эпизод из истории той же Второй мировой – нападение Гитлера на СССР 22 июня 1941 года. Сейчас уже никто не сомневается, что Сталин (тогдашний глава страны Советов) сам готовил нападение на Германию и для этой цели к моменту начала боевых действий обеспечил на границе с нацистским рейхом свой огромный перевес в силах – просто фюрер его опередил и успел ударить раньше. То есть конфликт между двумя воинственными державами произошёл бы так или иначе, ибо планировался обеими сторонами. Так вот, по данному поводу можете спросить любого, как он оценивает случившееся, - и любой вам скажет: совершённое Гитлером чудовищно, и лучше бы германский вождь никогда на это не решился. Насчёт чудовищности сомневаться не приходится, однако дальше развивать мысль никто не хочет. Хотя особого воображения тут не требуется.
Представим себе, что Гитлер не рискнул начать агрессию против Советского Союза и опрометчиво дождался, когда тот сам шарахнет по рейху. В этом случае Красная армия (имевшая, повторяю, весьма внушительный перевес над силами вермахта – если не качественный, то количественный), пользуясь преимуществом первого массированного удара, получила бы основательные шансы сокрушить противника и занять солидную часть Европы. И что – Сталин тем и удовольствовался бы? Ой, вряд ли! Конечно, советское руководство тотчас взялось бы за воплощение некогда отсроченного замысла «мировой революции». Это немедленно выразилось бы в насаждении коммунистических режимов на завоёванной территории и настойчивом стремлении к полному поглощению Европы (или, по крайней мере, к установлению тотальной гегемонии над ней – что в перспективе сулило опять-таки поглощение, только поэтапное). Далее неизбежно последовало бы столкновение с Великобританией и теми европейскими странами, что воспротивятся революционному нашествию. В ходе борьбы с «мировой буржуазией» красные части вторглись бы в Индию и на Ближний Восток, большевики провозгласили бы свободу всех порабощённых народов и энергично потрудились бы, чтобы вызвать широкое движение против угнетателей-империалистов в колониях и зависимых от Запада странах, - наверняка небезуспешно. Зуб на означенных империалистов тогда имела почти вся Азия с Африкой, так что при активной поддержке СССР повсеместные антизападные выступления и мятежи, думаю, не заставили бы себя ждать. Естественным образом противники Запада и повстанцы колоний и полуколоний превратились бы в союзников страны Советов*, а во главе многих новорожденных независимых государств встали бы коммунистические либо левые прокоммунистические партии – идеи марксизма в то время были чрезвычайно популярны. Вместо «коричневой чумы» мир получил бы «красную» - куда более опасную в силу своей притягательности для широких масс. Вот тогда война обрела бы поистине всеохватный масштаб, и носила бы, понятно, характер упорный, крайне ожесточённый и бескомпромиссный, и затянулась бы очень надолго. А что вышло бы в итоге – даже фантазировать страшно!**
____________________

*На определённом этапе союзницей СССР вполне могла стать и Япония, в том же 1941-м сцепившаяся в лютой драке с США и Великобританией. Среди тех, кто поддержал последних, значились Австралия, Новая Зеландия, Канада и несколько латиноамериканских государств. При таком раскладе альянс Советского Союза и Японии вывел бы войну на уровень межконтинентального противостояния.
**Многие историки убеждены, что в случае нападения СССР на Германию советские войска, значительно уступавшие немецким в боеспособности, были бы в течение нескольких недель разгромлены на территориях Польши и Румынии. В этом случае нацисты, преследуя отступающие красные части, вошли бы в пределы Советского Союза, а далее получилось бы примерно то, что имело место в реальности: оккупация вермахтом советских территорий, союз СССР с Англией и США, и т.д. Данный сценарий не представляет особого интереса, т.к. вряд ли внёс бы существенные коррективы в ход истории.
____________________

Возможен был и иной вариант событий – кстати, едва не случившийся. В 1939 – 1940 гг. французы с британцами намеревались вступиться за Финляндию, подвергшуюся советскому нападению. Произойди такое вмешательство западных союзников в двусторонний конфликт – и СССР мог автоматически превратиться в союзника Третьего рейха (в тот момент воевавшего против Англии и Франции). Сложилась бы жуткая триада: нацистская Германия, коммунистический Советский Союз и имперская Япония (плюс сателлиты рейха вроде Италии, Венгрии, Болгарии и т.д.). Смог бы свободный мир противостоять сей исполинской гидре? Какое-то время противостоял бы – полагаю, довольно долго: пока означенная триада прочно завоевала бы Азию, Африку, Океанию, Австралию и, наконец, Британию, времени и сил ушло бы достаточно. Завоевание же Американского континента грозило затянуться неимоверно. Тем не менее в длительной и изнурительной борьбе могучий блок агрессоров, скорее всего, победил бы. А потом, рано или поздно, амбициозные победители передрались бы между собой за единоличное господство над миром... Словом, голубая планета умылась бы кровью настолько, что стала бы краснее Марса. И если этого не произошло, то, среди прочего, потому, что западные союзники так и не оказали своевременной военной поддержки финнам в 1940-м. Хотели вмешаться, да припозднились - ибо их тогда очень тревожил Гитлер, стягивавший свои армии к линии Мажино. Перспектива войны на два фронта Англию и Францию отнюдь не привлекала. И обеспечить германскому фюреру альянс со Сталиным они, понятно, тоже не стремились.
Правда, ещё вероятнее, что никакого альянса между СССР и Третьим рейхом в 1940 г. не вышло бы – при любых обстоятельствах. Уж очень алчно Гитлер взирал на восточнославянские земли, а «натиск на восток» («Drang nach Osten») неизменно провозглашал одной из основных целей германской нации. Так что фюрер вполне мог даже поддержать англичан и французов в их конфликте с Советами (на что, кстати, рассчитывали многие сторонники такого конфликта в Париже и Лондоне). Втроём означенные европейские «соратники», конечно, одолели бы большевиков, но потом нацисты всё равно захватили бы Францию и сцепились с Британией. А тогда доблестным британцам уже не довелось бы уповать на могучую Красную армию – они остались бы с рейхом один на один. И, возможно, в скором времени победоносные воины вермахта весело плескались бы в тёплых водах Инда и Ганга.
Вообще, можно перебрать ещё множество гипотетических сценариев Второй мировой войны, однако всякий из них окажется гораздо страшнее случившегося в действительности. Столкновение Запада с Советским Союзом в тогдашних условиях могло привести всю человеческую цивилизацию к последствиям роковым и необратимым. Но, как ни балансировали СССР и Запад на грани такого столкновения, а всё-таки его избежали. Потому что опасный фактор по имени Гитлер заставлял их поневоле воздерживаться от взаимного кровопускания, а 22 июня 1941 г. именно он, Гитлер, буквально втолкнул Сталина в объятия Черчилля. Он же спустя полгода, поддержав Токио после Пёрл-Харбора, объявил войну США и тем самым приобщил к враждебному дуэту Рузвельта.
Вывод: нападение нацистской Германии на Советский Союз явилось, бесспорно, великим злом, однако в сложившейся на тот момент ситуации это зло было наименьшим из возможных. Совместное выступление СССР, США и Великобритании против общего врага, спровоцированное данным нападением – вкупе с нападением Японии на Соединённые Штаты и солидарностью с ней Третьего рейха, - обеспечило человечеству, ни много ни мало, продолжение цивилизованной истории. В итоге и «коричневая чума» оказалась повержена – заодно с японским милитаризмом, - и большевикам пришлось, скрепя сердце, отложить «мировую революцию» до лучших времён. (А колонии и так поочерёдно обрели вожделенную независимость в течение ближайших десятилетий.) Т.е. на данном историческом отрезке человеческий вид избежал реальной перспективы тотального самоистребления, как сие ни кощунственно звучит, во многом благодаря крайне агрессивным, подчас авантюрным действиям Адольфа Гитлера против стран Запада и Советского Союза. Разумеется, образ самого нацистского фюрера от этого ничуть не становится светлее: выступить в роли невольного спасителя  всех рас планеты «вождь полноценных арийцев» отнюдь не стремился, просто обстоятельства так сложились.*
____________________

*Можно, конечно, рассмотреть ещё один «виртуальный» сценарий, согласно которому СССР и Третий рейх вообще не собираются воевать между собою, добросовестно соблюдая пакт о ненападении. Здесь возникает развилка. Вариант первый: Сталин и Гитлер (разумеется, в союзе с Японией и германскими сателлитами) рано или поздно вместе выступают против Британии и США. (Последствия подобного альянса я уже обрисовал.) Второй: Советский Союз вовсе не вмешивается в глобальную войну и мирно строит у себя дома свой развитой социализм. В таком случае Великобритания практически в одиночку долго и нудно воюет с рейхом, поскольку Соединённые Штаты всецело заняты борьбой с «самураями». Наконец, одолев Японию (или несколько раньше), американцы приходят на помощь англичанам и совместно с ними открывают широкие боевые действия на Европейском континенте. Полагаю, так или иначе Германия терпит поражение, но уже значительно позднее 1945 года. И, возможно, избежав полного разгрома и капитуляции.
Впрочем, данный сценарий – особенно второй  вариант – вряд ли стоит воспринимать всерьёз даже теоретически. Подобное положение (т.е. отсутствие враждебных намерений между большевиками и нацистами) представляется абсолютно невероятным. Две агрессивные империи – СССР и Третий рейх – никак не могли спокойно уживаться в непосредственном соприкосновении друг с другом, как два ядовитых паука никогда не уживаются на общем ограниченном пространстве. Да и лично Сталин, разумеется, не способен был безучастно наблюдать со стороны мировую драку, не попытавшись активно использовать её для расширения своего владычества. Ибо адскому дракону попросту надлежит полыхать пламенем – согласно самой его природе и сущности.
____________________

А теперь перейдём от минувшего века к нашему и вообразим, что сарацины в 2034 году не обрушились на ненавистную им Европу. Не случилось бы тогда великой бойни, за которой последовал разгром Халифата. Не было бы ни нынешнего обновлённого мира, ни всеобщего равенства, ни благоденствия, ни изобилия. Человечество не слилось бы в Единую Семью Народов, а по-прежнему прозябало бы в нужде, угнетении, вопиющем бесправии и беззаконии, погрязало бы в противоречиях, раздорах, волчьей конкуренции, политической борьбе и нескончаемых больших и малых войнах. В общем, ничего хорошего землян не ожидало бы... Страшно сказать, но то, что произошло сорок лет назад, возможно, тоже явилось  оптимальным вариантом. Видимо, человечеству необходимо было пройти через адское горнило Третьей мировой, изведать фантастические ужасы и повальное ожесточение, потерять за четыре года (включая год после победы) 7/8 населения – чтобы уцелевшие счастливчики получили ту жизнь и те блага, о которых безнадёжно мечтали все предыдущие поколения. Дорога в рай лежит через страдания – иначе не бывает.
Можно возразить, что цена оказалась чересчур громадной, попросту запредельной, что лучше бы уж потихоньку прозябать, чем вот так решать наболевшие проблемы. Очень хочется согласиться с этим, только... Только ведь Третья мировая всё равно произошла бы – но позже. Когда учёные и инженеры успели бы изобрести новейшие виды оружия, гораздо более опасные и смертоносные, нежели те, что применялись сорок лет назад. Когда наряду с людьми смогли бы сражаться неисчислимые полчища бесчувственных клонов-убийц. Когда дотошные военные исследователи вывели бы совершенно неодолимые вирусы и бактерии, не погибающие ни при каких условиях. Словом, когда человечество обрело бы способность к полному уничтожению самого себя и всей планеты! Допустить же вероятность мирного – или хотя бы относительно мирного – сосуществования в длительной перспективе либерально-буржуазной мегасистемы и исламской сверхдержавы абсолютно не представляется возможным. Такие гордиевы узлы сами собою не развязываются, тут дело без рассекающего меча не обойдётся, как ни крути... Гипотетически, конечно, можно было избежать Армагеддона, если бы одна из означенных сторон отказалась от мировых притязаний – то есть без боя признала бы своё поражение. Однако блеснуть подобным смирением никто тогда не пожелал. Полагаю, вряд ли кто-то пожелал бы и впоследствии.
Видимо, всё же не напрасно последний багдадский халиф надумал начать свой «Великий Джихад», похоронивший и его исламскую империю, и всю прежнюю кровавую «Вавилонскую» цивилизацию. Не иначе, сам Господь его надоумил. Как это сказано в Библии? «...Ожесточу сердце фараоново... Фараон не послушает вас, и Я наложу руку Мою на Египет... и покажу славу Мою на фараоне и на всём войске его...» Именно так: сперва «ожесточу сердце», т.е. спровоцирую фараона на непродуманные действия, а потом его же за это и покараю – заодно с войском и подданными. Воистину, Иегова – предтеча всех политиков!
Может, вправду неисповедимы пути Господни, и всё совершающееся совершается к лучшему? Что ж тут поделаешь, если не было у злосчастного человечества иного шанса на выживание...
...А в мозгу болезненно свербит мысль ещё более дикая: стоило ли ему – человечеству – вообще выживать?..

< … > В результате трёхлетней титанической драки, беспощадного взаимного геноцида, голода, эпидемий, прочих прямых и побочных воздействий Мировой войны на Земле к моменту крушения Всемирного Халифата уцелело лишь около четверти довоенного населения. Первый послевоенный год сумела пережить только 1/8 часть человечества, и не было никакой уверенности, что хоть она задержится на этом свете более-менее надолго. Требовались экстренные меры для предотвращения перспективы полного вымирания человеческого вида.
Как всегда, в большей степени пострадала мужская часть населения. Понятно, что на Последней войне, как вообще во время любых конфликтов, представители сильного пола истреблялись враждующими сторонами в первую очередь. Кроме того, свою «щедрую» лепту в нарушение полового равновесия внесли бесчисленные инфекции. Иммунитет женщин оказался устойчивее мужского, к тому же многие искусственно выведенные в военных лабораториях бактерии целенаправленно выкашивали именно потенциальных воинов, т.е. опять-таки мужчин. В итоге к началу 2039 года соотношение мужчин и женщин в мире было определено соответственно как 1 к 2,5. Так что теперь, в отличие от предвоенного периода, именно мужики стали ходить гоголями, ибо ценность их сразу изрядно возросла.
В целом таковой дисбаланс в тогдашних условиях оказался человечеству на руку: на повестке дня остро стоял вопрос количественного восполнения людского племени, а способность рожать, как известно, присуща исключительно женщинам. В данной связи в первые же полтора-два года после войны почти все страны приняли законы о разрешении двоежёнства (некоторые – и троежёнства) – как временную меру на ближайшие 20 лет, покуда соотношение полов хотя бы относительно не выровняется за счёт нового поколения. Означенное нововведение вскоре начало приносить должные плоды: уже в 2040 году обозначился демографический всплеск. Правда, в первое время на показатели рождаемости очень скверно влиял ряд негативных факторов: общее физическое и психическое истощение (как мужчин, так и женщин), частые необратимые последствия химических и радиоактивных воздействий на организмы, высокая детская смертность – всё это и многое другое ощутимо препятствовало устойчивому росту численности населения.
Существует древняя, как сам мир, закономерность: всё живое активно размножается, будучи довольно условиями жизни. Посему для успешного решения проблемы выживания надлежало как можно скорее ликвидировать тотальную разруху, обеспечить оставшимся в наличии представителям разумного вида хотя бы самое необходимое: пищу, кров, элементарную санитарию, функционирование государственных органов, коммуникаций, транспорта и бытовых служб. Всем этим и предстояло заниматься уцелевшим в мировой катастрофе.
Поначалу измотанным великими бедствиями людям данная задача казалась непосильной: при виде бескрайних пепелищ у самых мужественных опускались руки. Однако деваться было некуда, пришлось засучить рукава и приступить к работе. Дело восстановления, сдвинувшись с места, понемногу пошло своим чередом. Мало-помалу расчищались грандиозные завалы, засыпались гигантские воронки, заново возводились дома и мосты, прокладывались шоссе и кабельные линии, запускались заводы и электростанции. Мир, сродни пробудившемуся исполину, грузно поднимался из руин, вселяя в оттаивающие души оптимизм и вкус к жизни.
В те годы люди вновь обрели позабытую способность радоваться мелким успехам, разным незамысловатым пустякам и бытовым аксессуарам современности: загоревшейся лампочке, заговорившему радиоприёмнику, зазвонившему телефону, заработавшей газовой плите, водопроводу и центральному отоплению. Неподдельный восторг вызывало восстановление регулярного движения автобусов, уличного освещения, открытие каждого нового магазина. Появление в провинциальном городке под Рождество ряженого Санта-Клауса производило не меньшее ликование, чем визит главы государства. Возобновившие работу кинотеатры битком набивались восхищённой публикой и не могли насытить всех алчущих приобщения к искусству, даже перейдя на круглосуточный режим. Всё, что до войны воспринималось как должное, само собой разумеющееся, теперь обрело статус значительных ценностей.
Парадоксально, но факт: преступность в поствоенном мире практически сошла на нет. Бытовая агрессивность, ксенофобия, моральная нечистоплотность и иное недоброжелательство тоже очень быстро уходили из повседневности, проявляясь всё реже и реже. Пресытившиеся насилием, ненавистью и всяческим злом люди страстно возжаждали человеческих отношений. Лишившись едва не всех родственников, друзей и приятелей, они теперь научились дорожить каждым новообретённым знакомым, всякой приятной компанией, любым общением с себе подобными. Они действительно почувствовали себя братьями и сёстрами, единым несчастным племенем, которому абсолютно незачем самому себе отравлять существование нелепыми раздорами. Величайшее бедствие сплотило человечество куда успешнее, чем все проникновенные проповеди бесчисленных пророков и филантропов за многие тысячелетия.
С радикальным сокращением числа обитателей общая планета вдруг стала невероятно просторной. Разом исчезли всякие территориальные споры между державами. О серьёзной охране государственных рубежей ни одно правительство не заботилось. Извечная напряжённость между соседствующими народами как-то сама собою улеглась за отсутствием смысла и желания соперничать из-за клочков жизненного пространства: Земли наконец-то с избытком хватило всем. А уж о том, что когда-либо снова может возникнуть нужда воевать, никто из переживших Третью мировую не хотел помыслить даже гипотетически. На шестом тысячелетии своего цивилизованного существования человечество в конце концов утихомирилось, до отрыжки пресытившись собственной кровожадностью.
Правда, ещё несколько лет пришлось отлавливать и добивать одичавшие банды непримиримых исламских фанатиков, рыскавшие в глубине африканских джунглей. В охоте на них принимали участие армейские подразделения со всего мира, тем не менее сафари изрядно затянулось. Впрочем, мусульманский фундаментализм был уже навсегда сломлен –политически и психологически. Сверхдержава правоверных летом 2037 года была демонтирована, количество образованных на её территории независимых государств вдвое превысило число прежних стран-провинций. Остатки населения бывшего Халифата разуверились в покровительстве Аллаха идее всемирной исламизации, ибо Он на их глазах даровал победу неверным. Смирившись с волей Всевышнего, уцелевшие сарацины приняли участие в восстановлении разрушенного мироздания, мало-помалу усваивая блага и принципы европейской цивилизации и всё чаще находя, что эти блага и принципы отнюдь не столь омерзительны, как им внушали прежние исступлённые имамы. Мужчин среди мавров сохранилось совсем мало – попросту всего ничего, - потому крутобёдрые восточные красавицы постепенно сняли чадры и начали выходить замуж за иноверцев. Как оказалось, в этом тоже нет ничего страшного, и необрезанные мужья практически ни в чём не уступают совершившим обрезание.
Так - с преодоления межгосударственного и межконфессионального отчуждения - началась всесторонняя унификация человечества. Дотоле разнообразная и пёстрая, а ныне однотонно полинявшая, совокупность разумных млекопитающих дружно двинулась к единому прогрессивному образцу.

< … > Авторитет России в послевоенном мире стал безоговорочным. Всякое важнейшее решение, прежде чем быть принятым каким-либо государством, непременно согласовывалось с российским руководством. Илья Никитич Пересветов сделался поистине мировым кумиром, мнение которого по любому вопросу имело решающее влияние на умонастроение всего человечества.
Русский язык обрёл необычайную популярность. Во всех частях света люди самых разных оттенков кожи и разрезов глаз по поводу и без повода пересыпа;ли свою речь отдельными словами и целыми фразами, произносимыми по-русски (или почти по-русски). Многие находили, что «язык Пересветова» гораздо удобнее и благозвучнее «зажёванного» английского: акустика русской речи выгодно отличалась чёткостью, а произношение не вынуждало говорящего неловко выворачивать челюсть. Хотя, конечно, главной причиной утраты «мирового признания» английского языка явились не его технические особенности, а падение престижа англоязычных Соединённых Штатов Америки – до войны самой влиятельной державы. В прежнем мире авторитет языка был напрямую связан с авторитетом говорившей на нём страны, поэтому теперь непререкаемая популярность России способствовала тому, что её «великий и могучий» быстро обретал статус языка международного общения.
Политическое возвышение России предопределило её ведущую роль в мировом объединительном процессе. Через полтора года после окончания войны, в конце 2038-го, Россия и Белоруссия объявили о создании единого государства с сохранением за обеими сторонами права сецессии (свободного выхода из состава означенного государства). Вскоре желание присоединиться к данной конфедерации выразили поочерёдно Украина и Молдавия, потом Казахстан, все среднеазиатские республики бывшего СССР и Монголия. В течение ближайших лет просьбы о вступлении в новообразованную державу подали страны Прибалтики и Восточной Европы, затем подоспела Западная и Северная Европа, а в середине 40-х годов так называемое «движение присоединения» охватило Азию, Африку и перекинулось на Южную и Центральную Америку.
В столь дружном стремлении к объединению имелся понятный резон. Российская экономика в период правления Пересветова пребывала в состоянии неуклонного подъёма. Не пострадав значительно во время войны, она в последующие годы выглядела ещё более внушительно на общем печальном фоне, составляя с экономиками соседей по планете не просто резкий, а режущий глаза контраст. Российская валюта в поствоенном мире стала самой прочной и высококонвертируемой. Европейские, азиатские и африканские государства, прибегая к помощи и кредитованию России для восстановления своего разрушенного хозяйства, так или иначе попадали в зависимость от неё (чем, кстати, не особенно тяготились). Восстановление же, несмотря на все усилия, шло медленно, о какой-либо конкурентоспособности и устойчивости собственных финансовых систем в обозримом будущем не приходилось и мечтать. Перспектива надрывно преодолевать гигантские трудности, обречённо плестись в хвосте у бурно развивающейся России и притом всё больше погрязать в долгах и зависимости от неё вряд ли кого-то могла прельщать. Легче было самим стать согражданами россиян и таким образом сразу обрести и уверенность в завтрашнем дне, и причастность к растущей экономике, и стойкую рублёвую валюту, а кроме того влиться в не совсем идеальную (по западным меркам), но вполне приемлемую и, безусловно, надёжную и дееспособную государственную систему. Тем паче что вхождение всякой страны в конфедерацию* подразумевало равноправие со всеми её членами и право свободного выхода в любой момент. Словом, неудобств в таком слиянии не виделось почти никаких (по крайней мере серьёзных), выгоды же были налицо.
____________________

*Данное государственное образование в целом копировало устройство бывшего Советского Союза: единая экономика, валюта, армия, единое союзное законодательство при частичном сохранении внутренних законодательств стран-членов, единое гражданство и т.п. Многие политологи определяли такое устройство как «мягкую федерацию». Тем не менее официально ЕСН до 2054 года именовалась именно конфедерацией – видимо, по признаку вышеупомянутого права на сецессию.
____________________

Новосозданная конфедерация получила наименование Единой Семьи Народов. Властная структура в ней была выстроена по образцу президентской республики. Законодательные функции осуществлялись Высшим Советом – парламентом ЕСН. Исполнительную власть венчало конкретное должностное лицо – фактически президент конфедерации с весьма широкими полномочиями. В первое время при вступлении в ЕСН всякого нового члена по всей разросшейся державе проходили новые выборы главы единого государства. Затем, когда подача заявок на приём в конфедерацию стала напоминать состояние, близкое к аншлагу, такие выборы начали проводить реже – только после того как присоединившихся стран набиралось с десяток. Разумеется, на всех этих выборах неизменно побеждал Пересветов. Отечественный титул его – «Государь» - был сохранён как официальное наименование высшего руководителя Единой Семьи. Каких-либо возражений или недоумения по данному поводу отмечено не было: само слово «Государь» в глазах мировой общественности ассоциировалось со светлой личностью обожаемого Ильи Никитича и потому вызывало исключительно положительные эмоции; очень многие вовсе считали, что это одно из имён Пересветова. (Правда, выборы Государя ЕСН почему-то формально именовались «президентскими».)
Таким образом, власть «русского Аристида» стремительно распространялась по поверхности планеты, наподобие былых вирусов охватывая континент за континентом, а срок его правления после каждых новых выборов начинался с нулевой отметки. Идеология блага Родины, некогда провозглашённая Пересветовым на заре его российского президентства, ныне уступила место идеологии блага единого человечества. Исполненные самых лучезарных надежд, нация за нацией, племя за племенем, брезгливо отрясая прах старого мира, спешили влиться в общий сосуд. То, что империя Чингизидов, коминтерновский Советский Союз, Третий рейх и исламский Халифат не смогли осуществить силой оружия, теперь свершалось по доброй воле без единого выстрела.*
____________________

*Как правило, процедура приёма в ЕСН новых членов проходила гладко и не вызывала лишних вопросов. Некоторые досадные недоразумения возникали лишь с пожелавшими войти в конфедерацию монархическими государствами. Можно понять потомственных королей, султанов и эмиров: нелегко вот так, в одночасье, отказаться от многовековой династической власти и фамильных привилегий. Все они неизменно настаивали на особом статусе своих держав, предусматривавшем сохранение монархического строя на их территориях. Но сие противоречило основополагающим принципам Конституции Единой Семьи, и потому столь же неизменно отвергалось. Впрочем, предлагавшийся Высшим Советом компромисс выглядел довольно убедительно: Основной Закон ЕСН отнюдь не препятствовал подданным бывшего монарха избирать последнего президентом своего субъекта конфедерации – притом неограниченное число раз и на любые сроки, предусмотренные внутренним законодательством означенного субъекта. Коронованных владык такое разъяснение успокаивало. Всецело полагаясь на народную любовь к собственным венценосным персонам, они с лёгким сердцем соглашались на все условия вступления в ЕСН, для чего отрекались от трона, объявляли у себя дома республику и назначали президентские выборы с выдвижением своей кандидатуры. Чаще всего это выходило им боком – народная любовь как-то сразу непостижимым образом улетучивалась, и президентом избирался кто-нибудь другой.
____________________

К 2050-му году оставалось не более десятка стран, сохранявших государственную самостоятельность. Это были мощные державы (такие как США, Великобритания, Бразилия и т.п.), экономика которых оказалась относительно пощажена великой войной и последующими эпидемиями, и лучше прочих сберегла свой потенциал. Однако конкурентоспособность даже наиболее развитых держав неуклонно понижалась по мере расширения ЕСН. Успешно соперничать с мировой конфедерацией не представлялось возможным. К тому же народы данных держав, заражённые охватившим человечество всеобщим братанием, настойчиво требовали от собственных правительств присоединения к Единой Семье. Волей-неволей правительствам приходилось уступать неизбежному и приводить под высокую руку Государя новые владения и новых подданных.
Наконец в 2053 году пал последний независимый бастион. Им, конечно же, оказались Соединённые Штаты Америки, слишком упорно ностальгировавшие по своему столь недавнему «особому месту» в мировом сообществе. Когда откладывать тягостное решение стало уже невмоготу, американцы смирили гордыню и, едва не плача, подали просьбу о принятии их «супердержавы» в ЕСН. Их вступление в конфедерацию, завершавшее процесс объединения Земного шара, сопровождалось неслыханным ликованием всего человечества с повсеместными салютами, фанфарами, костюмированными парадами, стихийными карнавалами и бескорыстными концертами звёзд эстрады на площадях и стадионах. Всё это в некоторой степени смягчило удручённым янки переход в новое состояние: хоть напоследок, на несколько дней, они вновь оказались в центре внимания и стали общими любимцами, главными героями феерического, триумфального всемирного праздника! Они же всегда обожали грандиозные шоу...
...Нет, успешное объединение человечества не явилось подтверждением американской теории о возможности «однополярного» мира. Новообразованный мир стал просто  бесполярным.

< … > Далее относительно чёткий (или чёткий в крапинку) образ Пересветова как-то резко мутнеет, во всяком случае для меня. Становится неясно, то ли Государь сильно изменился под губительным воздействием всемерного навязчивого обожествления его личности, то ли он до тех пор лишь очень натурально притворялся, изображая великого скромника и филантропа – чуть не святого апостола... Как бы там ни было, практически сразу по достижении им максимальной, необъятной, вселенской власти начинает вырисовываться новый облик вчерашнего «Аристида» - непривычный, отнюдь не апостольский. Облик примитивного земного владыки, дорвавшегося до вожделенной вершины, дабы накрепко укорениться на ней и беззаботно царствовать. Именно  царствовать, а не руководить.
Правда, несколько раз Илья Никитич вроде как порывался оставить свой высочайший пост – но ведь не оставил. Его уговаривали посидеть на троне ещё некоторое время – во имя блага подданных, - и он неизменно соглашался. Может, попросту ломал безвкусную комедию, кокетничая и заодно проверяя лояльность подчинённых? Приём очень древний и банальный, за долгие века набивший оскомину. Так поступали до Государя многие знаменитые правители – цари, императоры, диктаторы, - но у тех для подобного фарса имелся политический резон: их власть отнюдь не была незыблемой, потому приходилось постоянно изобретать разные лукавые приёмы ради её поддержания. Власть же Пересветова уже  тогда – в 2053 году – являлась абсолютно неоспоримой и несокрушимой. Так для чего ему понадобились многократные трюки с демонстративными попытками уйти в отставку? Неужели просто напоказ – как говорится, из любви к искусству? Кто знает, может, он тоже полагал, что в нём погибает великий актёр, - подобно Нерону, коего первые христиане нарекли Антихристом за два тысячелетия до Пересветова...

< … > Спустя полгода после завершения объединения по всей ЕСН был проведён референдум по вопросу увековечения общего единства и упразднения принципа конфедеративности. Каждая из бывших стран (хоть большая, хоть карликовая) обладала при подведении итогов одним голосом. Положительным или отрицательным будет этот голос, предварительно определялось прямым голосованием граждан данной страны – т.е. простым большинством их личных голосов.
Результат был ясен изначально. За вечное единство человечества практически повсеместно высказалось ок. 100% граждан* и, как следствие, все 100% стран-членов ЕСН. Разумеется, воля человечества оказалась исполнена планетарным руководством незамедлительно. Под оглушительный аккомпанемент очередного всемирного ликования навсегда ушли в прошлое и конфедерация с правом сецессии, и сами страны, а заодно с последними – деление людей на нации, народности и племена. Отныне гражданская и национальная принадлежность личности определялась единственным обозначением – человек.
____________________

*Вполне ожидаемым исключением явились США, где положительно проголосовало только 73 процента.
____________________

Формально закон «О вечном единстве...» вступал в силу 11 августа 2054 года. Сия дата, назначенная Высшим Советом ЕСН, попадала в аккурат на день 55-летнего юбилея Государя. Естественно, все понимали, что решено так отнюдь не случайно, а дабы лишний раз сделать Илье Никитичу приятное. То, что ни один законодатель не возразил против акта слишком откровенного лизоблюдства, не удивительно. Но «великий скромник» Пересветов не возразил тоже.
11 августа Высший Совет на торжественном заседании сначала осы;пал державного юбиляра утомительно-многословными поздравлениями и пожеланиями, а уже потом – вторым пунктом повестки дня – единогласно утвердил заранее разработанную Всемирную Конституцию. В новом Основном Законе среди множества прекрасных и очень правильных статей напрочь отсутствовала одна, на мой взгляд, весьма немаловажная –  определяющая срок полномочий высшего должностного лица, то есть Государя. Обсуждение и внесение таковой статьи запросто отложили «до возникновения необходимости». О какой-либо смене главы ЕСН никто из законотворцев не помышлял: действительно, зачем менять Государя, если имеющийся на данный момент – идеален?!. И Пересветов опять ничего не возразил.
«Правьте нами вечно!» - игриво напутствовал Илью Никитича спикер Высшего Совета под добродушный смех и аплодисменты парламентариев. Сказано было вроде бы в шутку. А шутка оказалась – пророчеством.


< … > Объединительный процесс вызвал бурный экономический рост по всей планете. Ко времени принятия Всемирной Конституции уровень жизни людей практически сравнялся с довоенным и продолжал непрерывно повышаться. В ближайших планах мирового правительства значилось доведение комфортности бытия до неслыханной прежде степени. Все предпосылки для осуществления лучезарных перспектив реально имелись. Оглушив граждан самыми головокружительными обещаниями, руководство Единой Семьи провозгласило 11-е августа 2054 года – День Рождения Государя и первый день неделимого человечества – ещё и днём начала «Пятилетки Расцвета». Восторженно взревев, непрестанно ликующие земляне скопом ринулись к Изобилию и Счастью.
Дабы благополучное развитие общества стало навсегда поступательным и неуклонным, необходимо было разрешить ряд проблем глобального масштаба, способных в будущем повредить таковому развитию. В перечне данных проблем значились вопросы экономического, социального, медицинского и культурно-воспитательного характеров. Первоочередной же задачей правительства стало обеспечение условий, позволяющих впредь гарантированно исключить возможность каких бы то ни было острых общественных противостояний, раздоров и конфликтов. К выполнению этой задачи державные мужи приступили не мешкая, с ответственностью и энтузиазмом. Способ обуздания конфликтности был выбран простой и категоричный – тотальное выравнивание людских умонастроений путём широкого применения известной с античных времён практики «сбивания торчащих колосьев».
К всегдашней досаде власть имущих, даже в самые благоприятные периоды истории среди подданных находились ядовитые особи, отравлявшие общий пасторальный фон своим недовольным ропотом. Имелись таковые и на указанный момент. Среди повального воодушевления и оптимизма некоторые неугомонные граждане постоянно брюзжали о попрании основ демократии, зарождении культа личности, реставрации абсолютизма и тому подобной ерунде. На сей слабый диссонанс в могучем торжествующем хоре не хотелось обращать внимания. Однако соратники Государя были люди мудрые и, в отличие от сановников прошлых эпох, умели делать выводы из уроков истории. Они знали, что все великие смуты, перевороты и революции в прежние века постепенно вырастали из таких вот одиночных голосов, к которым с течением времени начинали прислушиваться, а впоследствии и вторить, всё более многочисленные единомышленники; мало-помалу количество последних становилось критическим, и тогда над обществом нависала опасность внутреннего взрыва. С этой ползучей угрозой ныне надлежало разобраться раз и навсегда, решительно задавив её, так сказать, в стадии эмбриона.
Разбирались по-старинке, традиционными методами – разумеется, с поправкой на соблюдение современных правил приличия. Недовольных никто не преследовал, не шантажировал, не притеснял; ни арестам, ни ссылкам они не подвергались. «Чёрные воронки;» ночами по улицам не колесили, заброшенные тюрьмы пустовали. Но назойливые крикуны – оппозиционные политики разных уровней, редактора «кусачих» газет, отдельные писатели и журналисты, общественные и религиозные деятели, просто чересчур активные диссиденты – вдруг начали пачками отправляться в мир иной при совершенно невинных, порой курьёзных обстоятельствах. Кто-то из них скоропостижно умирал от инфаркта, кто-то от инсульта. Одни сгорали на дачных пожарах, другие умудрялись утонуть в собственных бассейнах и загородных прудах, третьи неловко падали с балконов высотных зданий. Иные разбивались в автомобилях с неисправными тормозами, а кое-кто среди ночи зачем-то залезал в щит высокого напряжения и погибал от удара током. Подобным «случайностям» не было числа, и происходили они сплошь и рядом, практически ежечасно и повсеместно. Так что всё оказалось просто и, главное, понятно для умеющих думать.  Думающие правильно при этом быстро сделали нужные выводы и прикусили языки, а не пожелавшие последовать их примеру вскоре пополнили траурный реестр безвременно усопших.
Периодическая печать, Интернет и телевидение изо дня в день осыпали публику свежими сообщениями о кончинах более или менее известных лиц и соболезнованиями в адрес их близких. (Кстати, когда речь шла о гибели мировых знаменитостей, на соболезнования от своего имени не скупилось и руководство ЕСН.) Подобные новости напоминали нескончаемый однообразный сериал, действие которого разворачивалось в масштабах целой планеты, так что все желающие могли составить представление о размахе происходящего.
От российской «охоты на гангстеров» двадцатилетней давности нынешняя «очистная» акция отличалась двумя принципиальными моментами. Во-первых, правительство на сей раз не стало открыто провозглашать какие-либо репрессии, «нейтрализация» инакомыслящих производилась неофициально. Во-вторых, отстрел организованного криминала в 2034 году в целом приветствовался широкими слоями российского населения, теперешнюю же череду смертей представителей интеллигенции мировые гражданские массы просто  игнорировали – абсолютно. Так называемое общественное мнение не сочло происходящее за угрозу гражданскому благополучию. Вообще, народ никогда не испытывал особой нужды в правдолюбцах; в то же время нельзя сказать, чтобы они ему как-то мешали. Словом, народу было совершенно  всё равно, что с оными правдолюбцами происходит. Потому никаких неприятностей с протестами или тем паче волнениями у организаторов акции не возникло - не случилось нигде ни волнений, ни протестов. Хотя похороны погибших крамольников иногда бывали очень многолюдными, и скорбели по ним присутствовавшие вполне искренно. Но даже на таких похоронах проявления гнева и негодования отмечались единичные – исходящие от подобных же крамольников, коих назавтра ожидала та же участь.
В результате означенного «диссидентского мора» мировой общественный климат окончательно и бесповоротно оздоровился. Никто более не выражал ненужных сомнений и опасений. Никто не бушевал с телеэкрана и со страниц печатных изданий. Никто не портил людям кровь и не поганил настроение. Отныне мышление гражданской совокупности прочно обрело отрадную невозмутимость и уверенность в мудрости правительственного курса. После тысячелетий непреходящих политических бурь и штормов на истерзанное общественное сознание мягким пуховым покровом опустился блаженный мёртвый штиль.*
____________________

*В общем-то, ничего особо оригинального и неожиданного в указанных действиях властей не было. Уничтожение инакомыслящих издревле являлось самым надёжным методом политической борьбы, приводящим – в случае успеха – к безраздельному торжеству победителей. Этим методом пользовались охотно и беззастенчиво все, кто в означенной политической борьбе принимал непосредственное участие: реформаторы и консерваторы, революционеры и реакционеры, возмутители и усмирители. Как правило, те и другие исходили из лучших побуждений, и если заблуждались, то искренне. Те и другие стремились к гармонизации общественных отношений через совершенствование оных. Имея противоположные взгляды на пути данного совершенствования, те и другие согласно следовали принципу «Цель оправдывает средства». Те и другие обретали то добрую, то дурную славу – в зависимости от результатов их деятельности, её уместности и своевременности, собственной победы или поражения, от общественного мнения, мировоззрения эпохи, оценки историков, наконец от того, чьей идейной позиции в итоге удавалось возобладать. Извечное противостояние означенных антиподов нашло отражение не только в исторических трудах, но и в философии, искусстве, даже в фундаментальной мифологии.
Одним из типичных адептов «общественного умиротворения», например, был небезызвестный Иуда Искариот. Почему он предал Христа? Из-за пресловутых тридцати сребреников? Нет, конечно: он сам потом тщетно пытался вернуть первосвященникам «цену крови», а когда те отказались, оставил деньги в храме и удавился – странным образом «раскаявшись» сразу после акта предательства. О мотивах его поступка Евангелие от Иоанна смутно говорит: «Вошёл в него сатана», - притом «вошёл» уж очень неожиданно, в один момент. То есть Иуда внезапно решил, что надлежит поступить именно так, что так надо, до;лжно, необходимо. Разумеется, это не было спонтанным всплеском алчности – с чего бы вдруг! (Между прочим, Иуда заведовал «ящиком» с апостольской казной – алчному подобной миссии не поручили бы.) Наверняка данное решение вызревало долго и постепенно, и для окончательного принятия его Искариот действительно имел множество оснований.
Дело в том, что Иисус из Назарета отнюдь не являлся смиренной овечкой – вопреки его образу в церковной традиции. Смиренные не создают новых вероучений (и, кстати, не изгоняют бичом из синагоги торговцев с менялами). Иисус был еретик – с горячей кровью и пламенным взором, - классический тип пассионарного реформатора вроде Петра Великого, Ленина, Робеспьера, Кромвеля или Савонаролы. Он вещал: «Не мир пришёл Я принести, но меч»; «Кто не со Мною, тот против Меня»; «Думаете ли вы, что Я пришёл дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение; ибо отныне... отец будет против сына, и сын против отца; мать против дочери, и дочь против матери»; «Огонь пришёл Я низвесть на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!» Да, именно так – через хаос и смуту, через вражду и разделение – всё новое прокладывает себе дорогу. Это длительные, затяжные роды в муках – роды новой жизни, нового общества, нового мира.
Видимо, Иуда живо представил, как учение Христа рушит государства, империи, противопоставляет людей, вооружает их друг против друга, сталкивает лбами. Вообразил потоки крови, города в пламени религиозных войн, выжженные нивы, горы трупов, бесчисленные пытки, экзекуции, эшафоты... И он решил не допустить краха мира – пусть несовершенного, но привычного, относительно стабильного и безопасного в пределах Римской державы – и предал Учителя правосудию Синедриона. Обозначив Христа перед стражниками знаменитым  своим  поцелуем, он тем самым спас апостолов – иначе их схватили бы всех и наверняка всех казнили бы, а в том Иуда не видел необходимости, явно полагая, что опасное новое учение умрёт вместе с его проповедником. Искариот не желал излишней жестокости и смерти товарищей – это очевидно. Кроме того, он поцеловал Иисуса  открыто, не таясь (а ведь мог бы просто указать на Равви; из-за спин стражников, эдак тихонечко), - так примитивные подонки не поступают. Он не прятался в толпе, не держался в отдалении и никак не пытался себя обезопасить; более того, не стал скрывать своих чувств по отношению к Иисусу. Его поцелуй был  искренним – именно искренним! – это было последнее «прости», последнее «пойми» и «поверь, ничего личного», ибо Иуда действительно любил Иисуса всем сердцем. Предательство явилось со стороны Иуды величайшей жертвой, тяжести которой он не смог вынести. Искариот бросил на алтарь общественной стабильности самое дорогое, что имел: своего Учителя, свою жизнь и свою душу. Потому что очень уж хотел, чтобы люди не ссорились, вели себя благопристойно, чтобы всё в мире было невозмутимо, спокойно и тихо. Как в склепе.  Как сейчас...
____________________

Руководил ли очередной «Большой Чисткой» лично Государь? Отдавал ли непосредственно приказы об уничтожении смутьянов? Указывал ли ретивым исполнителям кандидатуры, утверждённые для отправки в последний путь? Полагаю, в этом не было необходимости. Толковые холопы тем и отличаются, что могут самостоятельно вершить то, в чём нуждается Хозяин, - не дожидаясь от последнего даже намёка. В данном случае пересветовским киллерам из Общественной Безопасности было вполне достаточно, чтобы Хозяин просто  не возражал. И тот не возражал. Кажется, с некоторых пор он только «невозражением» и занимался.
...В одной из раздобытых мною последних «кусачих» газет того периода я прочёл гневную и горькую статью, посвящённую череде необъяснимых смертей инакомыслящих. Автор там недвусмысленно обвиняет в начавшемся «диссидентском море» верховную власть, а время своё – время «мора» - именует «эпохой прозрачных намёков»*. Статья подписана: «Валентина Красавкина».
____________________

*Как точно и ёмко сказано! Помню, несколько раз мне – в те годы едва «оперившемуся» юнцу – доводилось услышать это словосочетание в приглушённых разговорах старших (правда, я не догадывался, откуда оно проистекает). То есть фраза обрела широкое хождение – что называется, «стала крылатой» - хотя бы на некоторое время. Значит, автор старался не зря, и мысли его удостоились благосклонного внимания читателей.
____________________

Интересно, что стало после публикации этой статьи с бесстрашной Валентиной? У меня имеется несколько последующих номеров той же газеты (вернее,  газеты с тем же названием, но уже с абсолютно иным содержанием – вполне благонадёжным). Фамилия «Красавкина» на её страницах больше нигде не встречается. Хочется надеяться, что только уволили... Хотя, конечно, не только. Наверняка остроумная Валентина вскоре последовала за оплакиваемыми ею «лучшими представителями рода человеческого» - заодно со всеми ей подобными, так и не пожелавшими понимать «прозрачные намёки» правильно. Видимо, тоже упала с балкона, захлебнулась в ванне или «случайно» выпила уксуса, перепутав его с минеральной водой. «Намекнулась», как тогда выражались...

< … > Помимо всецелого «умиротворения» общества, требовалось застраховаться на будущее от са;мой провокационной проблемы всей человеческой истории – проблемы перенаселения. Как известно, именно количественный избыток народа объективно создавал в любом прежнем социуме внутреннюю напряжённость и очень часто лежал в основе гражданских и международных противостояний, именно он порождал нужду и голод, становился главным «стимулятором» восстаний и внешних войн – иногда прямо, иногда косвенно. Над задачей обуздания демографических процессов политические деятели, учёные и мыслители веками ломали мудрые головы. Только сейчас, по достижении планетарного единства, появились реальные предпосылки для успешного решения этой задачи.
В XX веке на Западе была довольно популярна так называемая «теория золотого миллиарда», согласно которой оптимальное число землян не должно превышать данной десятизначной цифры – лишь в этом случае человечество может рассчитывать на безбедное существование в пределах обитаемого мира. Ныне сия теория оказалась взята на вооружение всемирным правительством – конечно, с поправками на особенности текущего момента, а также на современные экономические возможности, значительно возросшие по сравнению с прошлым столетием.
Перед Третьей мировой войной количество жителей Земного шара составляло приблизительно 12 млрд. человек. К концу войны в живых оставалось порядка 3 млрд. В течение следующего года по множеству причин популяция Homo sapiens сократилась ещё вдвое, т.е. до полутора миллиарда. Вследствие наступившего мира, восстановления народного хозяйства, внушающего светлые надежды объединительного процесса и т.п. повсеместно отмечалось заметное увеличение рождаемости. Когда же бурный экономический подъём привёл к резкому взлёту благосостояния людей, логично последовал демографический взрыв, и к началу «Пятилетки Расцвета» население планеты вновь стало приближаться к трёхмиллиардной отметке. Отчётливая тенденция дальнейшего стремительного роста численности граждан могла в перспективе оказать человечеству медвежью услугу, вернув его к известному дисбалансу между потребностями и возможностями. В таком случае радужная мечта об изобильном и гармоничном существовании превратилась бы в очередную безнадёжную утопию.
В данной связи руководство ЕСН взяло курс на жёсткое ограничение прироста населения. Для этого был задействован широчайший комплекс мер – разъяснительных, социальных, научных, медицинских. В результате указанный прирост вскоре удалось значительно снизить, а с началом новейшей эры он оказался законодательно сведён к нулю.

< … > Наконец, сама собою отпала ещё одна проблема, ранее служившая неотъемлемым признаком цивилизации как таковой, - социальная разобщённость. В прежние времена, когда поголовная обеспеченность всеми жизненными благами была нереальна, достойное бытие оставалось привилегией высших общественных слоёв. Данное положение естественно порождало непреходящую враждебность между различными классами, кастами и сословиями. Теперь ситуация изменилась. Постоянно растущее товарное производство вкупе с разумной организацией планетарной экономики, продуманным трудовым законодательством, отсутствием межгосударственных барьеров и межгосударственной же конкуренции позволили устранить кричащий контраст в условиях жизни разных социальных групп, а тем паче разных регионов Земного шара. Вследствие чего исчезла и такая общественная язва как социальная напряжённость.
В кои веки классовая вражда перестала быть камнем преткновения в развитии общества, а сами различные классы – именоваться (и являться) «антагонистическими». Не то чтобы капиталисты вдруг коренным образом переродились и возлюбили пролетариев. Не то чтобы они оказались гуманнее своих предшественников и осознали, что трудящихся не надо угнетать слишком откровенно и цинично. Просто нужда в угнетении отпала. В отличие от прежних злосчастных эксплуататоров, теперешние заводчики и фабриканты получили реальную возможность дать нижестоящим собратьям по социуму и видимость справедливости, и достойное вознаграждение за труд, при том не нанося ущерба собственному бизнесу. В итоге мировое общество обрело устойчивость и прочность поистине небывалую. Извечная взаимная отчуждённость «верхов» и «низов» уступила место их активному сотрудничеству во имя общего блага. Так что не одному Нострадамусу удалось из глубины веков блеснуть точными прогнозами – смелые фантазии Фурье и Сен-Симона с середины XXI века тоже перестали восприниматься лишь наивными сказками (разумеется, не без поправок).
С тех пор благополучию «доминирующего вида» изнутри не угрожало ничто. Все основные причины возможных общественных проблем оказались заранее устранены. Живущее на тот момент поколение людей могло обоснованно смотреть в грядущее с великим оптимизмом: предстоящие десятилетия сулили сплошные успехи, коим не виделось конца и края. После пережитых в недавнем прошлом ужасов и лишений нынешняя лучезарная реальность вызывала эйфорическое головокружение – заодно с грустным сожалением об отцах и дедах, чьё беспросветное существование услаждалось лишь мечтами о подобном благоденствии. Как раз тогда старинное словосочетание «золотой миллиард» и вошло в общий обиход человечества как горделиво-ироничное самоназвание (хотя налицо «золотых миллиардов» оказалось три с лишним).
Вступавшие в новейшую эпоху имели бесспорное право так себя величать (даже до поры не сознавая того в полной мере). Они действительно стали счастливейшим из поколений – поколением особо одарённых судьбою, избранных самой историей для вечного владычества над планетой и нескончаемой радости бытия...

< … > Итак, благодаря дальновидной политике мирового правительства единое человечество в кратчайший срок избавилось от рокового наследия прошлого. С упразднением отдельных государств навсегда исчезли международные трения, соперничество наций, державная конкуренция и бесчисленные неудобства, с ними связанные. Канули в Лету межклассовые противоречия, социальная напряжённость и взаимная вражда общественных слоёв. Тысячелетиями терзавшая цивилизацию классовая борьба сменилась благолепием гармоничного сотрудничества. Неугомонные смутьяны оказались изведены под корень вместе с распространяемой ими крамолой и агрессивностью, потому теперь ничто не сбивало оптимистичного настроя граждан Единой Семьи. Заодно с угрозой перенаселения отступили в тьму минувших эпох зловещие призраки нужды и лишений, недостатка материальных благ и безработицы.
Кроме того, утратила актуальность и омерзительная борьба за верховную власть. По причине намеренно допущенного пробела в законодательстве кресло высшего руководителя неизменно сохранялось за Пересветовым, и мировую общественность такое положение всецело устраивало. Практически весь трёхмиллиардный «золотой миллиард» боготворил Илью Никитича. По настоятельному требованию подданных День Рождения Государя с 2057 года был утверждён в качестве главного государственного праздника ЕСН.
Непререкаемый авторитет Пересветова в конце концов сделал ненужными любые избирательные кампании. В провинциях ЕСН (бывших странах) на выборах местных президентов все шансы получить 100% голосов избирателей имели те кандидаты, в поддержку коих изволил высказаться богоподобный Илья Никитич. Поэтому выборы глав провинций стали попросту излишними и были отменены специальным постановлением Высшего Совета, а взамен введено прямое Государево назначение. В дальнейшем оказались упразднены выборы глав всех административных образований – областей, штатов, городов и т.д. – с аналогичной заменой на назначение нижестоящих руководителей вышестоящими (т.е. мэров стали назначать губернаторы, а губернаторов – непосредственно президенты их провинций). Затем органично отмерли выборы в законодательные собрания всех уровней – заодно с самими этими собраниями и региональными законами. Депутаты же единственного  сохранившегося  в  ЕСН  законодательного органа – Высшего Совета – официально стали несменяемыми. (Замена всякого парламентария с тех пор может произойти только по личной инициативе Государя.)
В итоге времена острых предвыборных баталий, «чёрного пиара», межпартийной и межклановой конкуренции также стали достоянием истории. Трёхмиллиардный «электорат», уставший регулярно ломать головы над списками кандидатов в различные органы власти, встретил своё освобождение от обязанности думать традиционным уже гулом одобрения. Таким образом, державная пирамида обрела строгую иерархичность, многочисленные претенденты на высокие должности наконец угомонились и перестали попусту будоражить общество, а граждане избавились от лишней заботы, оставив нужду заниматься политикой исключительно профессионалам. Снова все оказались удовлетворены.
...Это довольно странно, но, как я слышал, среди восторженных масс верноподданных тогда ещё встречались недовольные мудрым правлением Пересветова. Что; именно их не устраивало, окружающие понимали весьма смутно. Открыто демонстрировать своё неприятие складывающегося нового общества сии недовольные не смели, памятуя о «диссидентском море», однако в укромных уголках, особенно в узком кругу друзей и близких, любили горестно побрюзжать о пресловутом культе личности, сотворении кумира и извращении светлых идей народовластия. Сытые, счастливые граждане, насквозь пропитанные оптимистическим энтузиазмом, косились на таковых чудаков с откровенной неприязнью. Впрочем, подобные сумрачные ворчуны единодушно почитались душевнобольными, потому никаким явным ущемлениям не подвергались (до тех пор, пока в начале 2059 года по всей территории ЕСН не было введено обязательное персональное «гражданское тестирование»; после этого, кажется, их оптом «ущемили» раз и навсегда).

< … > Весь мир был охвачен беспрецедентным созидательным устремлением. Поскольку всяческий криминал и коррупция практически прекратили существование, а на оборону и масштабные политические интриги денег уже не требовалось, то все средства, сколько их имелось в обильно наполнявшемся бюджете ЕСН, целенаправленно шли на дальнейшее развитие общества. И оказалось, что средства эти колоссальны, что их хватает на всё задуманное, что жить в достатке даже в прежнюю эпоху человечеству не позволяли только воры всех мастей и уровней, интеллектуальная ограниченность былых державных руководителей вкупе с их эгоизмом да военная угроза. С устранением означенных факторов производимая населением прибыль словно перестала проваливаться в бездонную яму – равно как и усилия самого населения.
Лучшие умы науки, освободившись от непрестанного совершенствования различных видов оружия и мер по защите от них же, принялись плодотворно работать на мирном фронте. Потрясающие открытия и головокружительные изобретения следовали одно за другим, едва успевая фиксироваться и внедряться. Всестороннее развитие прогресса, некогда приостановленное Третьей мировой войной, теперь понеслось бешеным галопом, подчас пугая самих учёных. Неслыханный взрыв активности научно-творческой мысли во второй половине 50-х годов нашего века заслуженно получил название ННТР – Новой научно-технической революции, каковая продолжается по сей день, ничуть не замедляя темпов.
Даже на фоне общих успехов впечатляла своими достижениями медицина. Неизлечимые прежде болезни – такие как тяжёлые формы рака, лейкоз, СПИД, многочисленные вирусы и пр. – стремительно отступали под её победоносным натиском. Помимо постоянно совершенствующихся препаратов и вакцин, всё большее применение обретало лечение на клеточном и генетическом уровне. Активно внедряемые передовые методики очень быстро вытесняли архаичные способы борьбы с недугами, устраняя из повседневной практики жуткие хирургические операции, связанные со вскрытиями живых тканей и брюшных полостей, трепанациями черепов и удалениями органов, а заодно - сами орудия данных операций: скальпели, ланцеты, различные свёрла, пилы, ножницы и тому подобные ужасы*. Понятие боли вообще утратило всякую связь с медициной, хотя страх перед белым халатом ещё некоторое время сохранялся у пациентов как отмирающий атавизм минувшей кошмарной эпохи.
____________________

*Сегодня такая «грубая» хирургия (вкупе с означенным инструментарием) применяется только для замены устаревших органов и тканей, а также в экстренных ситуациях, связанных со значительными повреждениями организма – в результате несчастных случаев, аварий, катастроф и т.п.
____________________

Параллельно с нарастающим экономическим подъёмом продолжало расти всестороннее благополучие граждан. Материальные и социальные блага сыпались на опьянённые головы землян нескончаемым ласковым градом. Буквально на глазах, подобно миражам, возникали один за другим максимально комфортабельные современные города и столь же современные сельские посёлки (отличавшиеся от городов лишь меньшими размерами да более чистым воздухом). Продукты питания и промышленные товары переполняли прилавки магазинов, поражая своим ассортиментом и дешевизной. Сервис непрерывно улучшался на каждом шагу, а мастера развлечений неустанно соревновались между собою в выдумывании всё более оригинальных способов ублажения и увеселения «золотого» поколения. Словом, жить человеком на планете Земля стало необычайно удобно и приятно.

И вот тут-то на пепелище поверженных проблем во весь рост поднялась одна нерешённая – доселе существовавшая как бы подспудно, а ныне весьма болезненно действующая на массовое сознание. Поскольку благополучие и впредь обещало непрерывно возрастать, людей начала чрезвычайно угнетать перспектива неизбежной личной кончины. Уходить из становящегося прекрасным земного мира теперь попросту никто не хотел. К тому же по причине жёстких демографических ограничений большинство живущих лишилось возможности завещать этот прекрасный мир собственному потомству. Следовательно, надлежало попытаться оставить его  самим себе – по крайней мере на максимально длительный срок.
Способ виделся единственный: вернуться к многообещающим опытам по терапевтическому клонированию человеческих эмбрионов, запрещённым покойной ООН ещё в 2034 году. То обстоятельство, что некогда именно стремление сарацинского Халифата продолжать данные опыты стало толчком к началу мировой войны, сейчас никого не должно было смущать: чего нельзя варварам, то можно нам, цивилизованным! Стоило означенной идее один раз просочиться в СМИ – и через несколько дней её уже жарко обсуждало всё двуногое поголовье Земного шара.
Мировое общественное мнение созрело для выработки единой позиции очень быстро. Вожделеющие взоры «золотого миллиарда» (заодно с бесчисленными петициями со всего света) устремились к древнему московскому Кремлю, где (во всяком случае официально) находилось обиталище  Государя – своего рода мировой Олимп. От земного бога ненасытные подданные потребовали чуда – бессмертия. А тот пожелал доказать, что он – бог истинный.
Государь размышлял недолго. Вскоре землянам было объявлено решение планетарного руководства о снятии всех запретов на опыты по клонированию – разумеется, опять под ликующий рёв всего трёхмиллиардного населения. По поручению правительства учёные активно приступили к экспериментам, и спустя полгода звонко отрапортовали о Самом Великом Открытии: физическое бессмертие человека реально возможно уже сегодня! Для широкого претворения данной возможности в действительность надлежало в определённые сроки создать необходимую организационную структуру и техническую базу, после чего гражданам предлагалось сдать в распоряжение упомянутой структуры некоторое количество своего клеточного материала и немного подождать – покуда из означенного материала не вырастет то, что требуется для обеспечения их вечной жизни.
Обалдевшие земляне на несколько дней впали в состояние экстатического транса, а когда отошли, начали вести себя с утроенной осторожностью: старательно избегали лишних передвижений (особенно на большие расстояния), до минимума сократили потребление табака и алкоголя, во время трапез тщательнейшим образом прожёвывали пищу и вконец достали врачей тревожными обращениями по таким поводам, как лёгкий насморк, мелкая царапина или обнаруженный прыщик. Некоторые предусмотрительно затупили кухонные ножи и покрыли слоем изоленты шнуры бытовых электроприборов. Словом, все берегли себя как могли. Действительно, скончаться от какой-нибудь нелепой случайности накануне обещанного бессмертия было бы слишком обидно для кого угодно. (Впрочем, и нынешним обладателям неувядающих организмов по-прежнему не рекомендуется попадать  под поезд  или высоковольтный разряд – ибо исход будет точно таким же, как до Эры Бессмертия.)
...Конечно, не надо иметь семи пядей во лбу, дабы понять, что исследования в сфере клонирования человека интенсивно велись в течение всего периода официального запрета на них – в секретных лабораториях разных стран, а впоследствии и ЕСН. Иначе за шесть месяцев сказка определённо не успела бы сделаться былью: Самые Великие Открытия так быстро не совершаются. Столь же понятно, что к единодушному требованию отменить вышеозначенный запрет общественное мнение оказалось подтолкнуто весьма своевременно – когда тайные опыты по клонированию наконец принесли желанные плоды. Как я уже говорил, мудрость власти состоит в том, чтобы всё делать вовремя. И желательно не по своей инициативе, а по воле народа. Тем самым неизменно достигается обоюдное удовлетворение: власть получает нужный ей результат, народ – отрадное сознание, будто его мнение решает всё.

< … > Без ложки дёгтя, однако, не обошлось. Виднейший учёный, академик Томас Фелер – бывший австриец – попытался (правда, безуспешно) отравить атмосферу общего ликования.
Самое удивительное: этот Фелер обрёл мировую известность как раз на ниве клонирования человека. Ещё в 20-х годах он возглавлял один из исследовательских центров, занимавшихся данной проблемой, - то есть принадлежал к плеяде тех высоколобых биотехнологов, кому означенное клонирование обязано своим существованием. Что; вдруг случилось с бедным Томасом в момент триумфа собственных устремлений, какое роковое видение его посетило, какое внезапное прозрение свершилось в его душе – об этом мог бы поведать только сам герр Фелер. Для всех прочих остался в памяти лишь необъяснимый факт: во время Всемирной пресс-конференции, специально посвящённой перспективам Самого Великого Открытия, сей академик потряс аудиторию заявлением о необходимости восстановить полный запрет на изучение клонирования человека и немедленно уничтожить все материалы и наработки, касающиеся данной сферы.
Многочисленные присутствовавшие (равно как и телезрители) отвесили челюсти. В зале пару минут царило гробовое молчание. Затем молоденькая журналистка откуда-то из задних рядов изумлённо выкрикнула:
«Вы что-то имеете против бессмертия?!»
«Я против искусственного увеличения продолжительности жизни, - глухо ответил академик. – При улучшении качества жизни она и так будет продлеваться – естественным образом. Но нельзя продлевать её до бесконечности. Иначе, если смерть перестанет быть неизбежной, страх перед смертью возрастёт в тысячу раз и станет основной составляющей человеческого мировосприятия. Страх потерять жизнь будет доведён до абсолюта, до невиданной прежде, небывалой, апогейной степени. А тогда людьми очень легко будет манипулировать. Слишком легко...»
Я, подобно сотням миллионов сограждан, наблюдал эту сцену по телевизору. Академик Фелер был бледен как мел, руки его мелко дрожали, губы тряслись. И только в умных глазах, крупным планом глядевших с экрана, кажется, отсутствовало всякое волнение. В них была лишь какая-то болезненная тоска и безмерная усталость. Герр Фелер прекрасно знал, что своим демаршем подписывает себе смертный приговор. Но он знал и то, что сейчас его предупреждение слышит огромное множество людей: пресс-конференция, ввиду её особой важности, транслировалась в прямом эфире сразу по нескольким каналам. Видимо, до этой самой минуты мятежному академику приходилось тщательно скрывать своё прозрение, иначе его слова ни за что не попали бы в микрофоны СМИ, а через них – в уши всепланетной аудитории.
Конечно, к его мнению не прислушались.  Не пожелали прислушаться. Кто и когда всерьёз воспринимал пророков – до того, пока предсказанное ими не начинало свершаться?.. Помнится, я тоже тогда счёл его за идейного мизантропа и даже разозлился: надо же, какому чудовищу позволили проповедовать по телевидению! Сперва сам десятками лет усердно штамповал клонов, сделал себе на них громкое имя и наверняка немалое состояние, а теперь требует запретить клонирование и говорит, что людям не нужно продлевать жизнь! Не нравится – не живи, кто тебя заставляет!
Так оно вскоре и вышло. Спустя два дня после скандальной пресс-конференции академик Томас Фелер внезапно скончался в своей лаборатории, разбив закрытый сосуд с каким-то концентрированным высокотоксичным веществом – разумеется, совершенно случайно. Мгновенно распространившиеся ядовитые испарения вызвали немедленный паралич дыхательных путей с летальным исходом у всего живого, что в тот момент находилось в помещении, - у самого академика, пяти подопытных кроликов и трёх десятков лабораторных крыс.
Средства массовой информации отреагировали на гибель научного светила язвительно и злорадно: «Последний человеконенавистник почил в бозе», «Его мечта сбылась – он избежал бессмертия», «Приобщиться к вечности г-ну Фелеру оказалось не суждено» и т.п. А один шибко остроумный щелкопёр обозвал покойного академика некрофилом.
«Некрофил» по-гречески – «любящий мёртвых». Короче, извращенец. Не такой, как все нормальные...

P.S. Только что специально заглянул в немецко-русский интернет-словарь. Обнаружил два слова, созвучных с фамилией вышеуказанного академика. (Кстати, я здесь эту фамилию передал в русском написании, а по-немецки она выглядит как Fehler, т.е. произносится с протяжкой первой «е».)
Der Fehler – ошибка,  недостаток,  изъян,  дефект; fehlen – ошибиться, провиниться, согрешить. Производные: fehlerhaft – неправильный; fehlgehen – сбиться с пути; der Fehlgriff – промах, ошибка; der Fehltritt – неверный шаг, проступок; der Fehlschlu; – ошибочное заключение. Есть ещё выражение «fehl am Platz sein» (или «fehl am Ort sein») – «быть неуместным», «оказаться не к месту».
В общем, лишний раз довелось убедиться, как порою фамилии чудесным образом характеризуют их обладателей. Кажется, с таким своим «родовым наследством» Томас Фелер был просто обречён рано или поздно выйти в одиночку на смертный бой. Один против всех...

P.P.S. Как-то вдруг пришло в голову целое четверостишие. Пока не забыл, фиксирую:

Легко  в колонне быть героем,
Что грозно прёт сплочённым строем.
Вот быть героем  одному
Не пожелаешь никому.

М-да. Определённо, во мне погиб певец свободы. Всё-таки я при рождении изрядно ошибся эпохой. Надо было явиться в сей мир лет на двести пораньше и попробовать стать кем-то наподобие Байрона, Лермонтова или, скажем, Андре Шенье...
Шучу, конечно. Какой из меня, к чёрту, Шенье! Тот лёг под нож гильотины спокойно и с достоинством, как подобает тираноборцу; у меня же умереть с достоинством не получается даже во сне...

< … > Чтобы обеспечить человеческому организму практически вечную молодость и столь же вечную жизнеспособность, требуется периодически производить его омоложение (при необходимости – лечение) и где-то раз в столетие совершать полную замену «износившихся» составных частей: внутренних органов, мышечных волокон, костных тканей и т.д. (Пересаженные «запчасти», разумеется, должны быть для организма биологически «родными», дабы не вызывать отторжения.) Для всего этого нужны в достаточном количестве стволовые клетки, которые являются первичным «строительным материалом» любой живой плоти, и в качестве «донора» таковых для себя, любимого, каждый человек выступает сам.
В представлении дилетанта общая схема «технологии бессмертия» выглядит следующим образом. На основе клеточного материала «донора» (в данном случае – человека, т.е. гражданина Единой Семьи) биотехнологами производится клонированный эмбрион, коему и суждено стать источником стволовых клеток для нужд своего биологического «родителя». Эмбриональные стволовые клетки служат основным компонентом современного «эликсира бессмертия», при помощи которого совершается омоложение человеческого организма – так называемая ревитализация. Сеанс ревитализации занимает несколько часов, в течение коих означенный «эликсир» путём множественных инъекций поэтапно вводится в разные зоны организма – дабы последний оказался целиком охвачен «молодильным» процессом. Внутри человека чудодейственная смесь выполняет всю восстановительную работу самостоятельно. Данная процедура проводится по мере необходимости. Рекомендуемая частота ревитализаций, позволяющая поддерживать человеческий организм в состоянии неувядающей молодости, - примерно один раз в 12 – 15 лет.
Если возникает надобность в лечении какого-либо отдельного органа, в район последнего так же посредством инъекций внедряются эмбриональные стволовые клетки. Попав в организм, они превращаются в здоровые новые клетки нужного органа, что в сочетании с лекарствами обеспечивает максимальный благотворный эффект.
Часть стволовых клеток, добытых из клонированного эмбриона, остаётся «на рассаду»: как известно, они имеют способность к практически бесконечному делению и возобновлению. Ещё часть идёт на выращивание для «донора» готовых органов. Последние используются как для плановой замены устаревших органов, так и для экстренной замены в случаях серьёзных повреждений «донорского» организма или подобных крупных неприятностей. Срок годности органических «деталей» определён в десять лет, потом они списываются. Само собой, на смену им заблаговременно выращиваются «свежие».
Весь клеточный материал заодно с готовыми органами хранится в «донорских банках». Сеть таковых «банков» довольно густо покрывает планету. Стволовые клетки и целые «запчасти» каждого гражданина размещены сразу в нескольких «банковских» филиалах по разным регионам мира, чтобы при внезапно возникшей необходимости (например, несчастном случае) можно было обеспечить их скорейшую доставку и помощь пострадавшему, где бы тот в данный момент ни находился.
Конечно, операционное вмешательство – мера крайняя, неприятная и нежелательная, и может быть вполне оправдана только в чрезвычайных обстоятельствах (вроде сильнейшей травмы). Поэтому в перспективе предполагается полный отказ от неё даже при плановой замене изношенных внутренних органов – за счёт дальнейшего совершенствования клеточной отрасли. То есть замена устаревших «фрагментов» организма в будущем станет достигаться тем же внедрением в нужное место данного организма стволовых клеток, которые в кратчайший промежуток времени смогут сформировать там новый орган, «отсеянные» же клетки прежнего будут постепенно выводиться наружу естественным путём – как «продукты жизнедеятельности». Лично я, признаться, механики протекания подобного процесса постичь не в состоянии... Но наука всерьёз над этим работает. Очень возможно, что самым молодым из нынешних бессмертных не придётся проходить через хирургическое обновление собственной плоти ни разу – если фантастические прожекты биотехнологов в ближайшие 60-70 лет действительно станут явью. В общем-то, последнее сомнений не вызывает: разумеется, станут, притом гораздо раньше.
Более «тонкие» неполадки в организме, не связанные с повреждением и износом его частей, устраняются на генетическом уровне. Вообще, проникновение в тайны генома произвело гиперреволюцию в биологии и медицине. Путём направленного воздействия на генотипы (внедрения «нужных» генов наряду с функциональным подавлением «ненужных») удалые эскулапы в самом начале Эры Бессмертия избавили страждущих от всех врождённых недугов, разного рода физических и психических отклонений и предрасположенности к таковым. Сейчас подобным же образом лечат различные заболевания, повышают иммунитет, иногда даже регулируют тонус – короче, творят что угодно. Благодаря достижениям в данной сфере люди наконец перестали повседневно отравлять себя мерзкими химическими медпрепаратами, забыли об аллергиях, затяжных болезнях (не говоря уж о хронических), о заикании, ожирении, гипо- и гипертонии, близорукости, дальнозоркости, тугоухости, о бесчисленных маниях, фобиях, провалах памяти и прочих расстройствах и патологиях. Теперь все «гомосапиенсы» как один здоровые, бодрые, весёлые, стройные, цветущие и лоснящиеся. Никаких немощных, калек, инвалидов, никаких уродств и аномалий. Именно физическое совершенство – поголовное, без исключений – визуально отличает современное поколение от всех предшествующих. Наши несчастные предки в самом деле изрядно прогадали, поспешив родиться слишком рано...
Без сомнения, при нынешнем уровне медицинской науки запросто можно было бы сделать всех до одного писаными красавцами. Но тут уже вмешалось правительство, отнюдь не желающее допустить тотального беспредела в области изменений внешности. Это естественно: строгий учёт подданных и чёткая их идентификация есть основа государственного контроля над обществом. Посему с началом новейшей  эры  любые  пластические  исправления  были запрещены – за исключением случаев слишком вопиющей безобразности, как врождённой, так и обретённой вследствие полученных травм. Желавшим сменить пол тогда же дали двухгодичный срок для окончательного выбора половой принадлежности, затем всякие изменения последней тоже оказались под запретом. Иначе наверняка нашлась бы уйма экспериментаторов, для коих регулярная перемена собственной физической оболочки – а то и физиологии как таковой – стала бы любимым хобби.
Кроме того, разумеется, было абсолютно запрещено создавать биологические копии (точные или относительные) ныне живущих граждан. Всякий представитель «золотого поколения» должен быть во всех отношениях единственным и неповторимым – опять-таки во избежание проблем для государства.

< … > Да, сегодняшний человек – уже не прежний «хрупкий сосуд», беззащитный перед враждебным миром, подверженный разрушительным воздействиям старости, слабости, нездоровой окружающей среды, крайне уязвимый, постоянно боящийся простудиться и растолстеть, испортить желудок и зрение, подхватить смертельную инфекцию и лишиться потенции. Нынешний Homo – истинный властелин голубой планеты, гордый триумфатор и преобразователь мира. Он – настоящий хозяин своей судьбы и судеб всего живого, бесспорный повелитель природы, изменяющий и отменяющий её самые фундаментальные законы. Для него воистину нет ничего невозможного... ну, почти ничего.
Одна упрямая загвоздка всё же остаётся. С обновлением головного мозга у биотехнологов до сих пор ничего не выходит. А он ведь тоже изнашивается... Высоколобые специалисты бьются над проблемой усердно, ежегодно замучивая на алтаре науки сотни подопытных гомункулов, но позитивных сдвигов покуда не заметно. Вырастить из стволовых клеток лабораторного «биоробота» само серое вещество с извилинами, разумеется, не составляет труда, вот «поселить» его в черепной коробке «донора» без ущерба последнему никак не получается. «Донор» при этом сразу становится уже  не тот, ведёт себя бестолково, напрочь теряет память, на слова и заученные сигналы реагирует просто как на звук; вообще, создаётся впечатление, будто он только что появился на свет... Конечно, существования мифической души (учёные именуют её «личностной субстанцией») никто признавать не собирается. Всякая субстанция в физическом мире должна состоять из физической же материи, а любую материю можно заменить на её аналог. Почему абсолютно идентичное серое вещество – биологически  «родное», клонированное – не выполняет в голове «родителя» функций прежнего, удалённого, ни один из научных авторитетов на данный момент объяснить не способен.
Пробуют идти и от обратного: из клеточного материала подопытного «донора» (которому уже несколько лет «от роду») выращивают новый клон и пересаживают в черепную коробку последнего мозг генетического «предшественника». В этом случае «обогащённый» мозгом «родителя» новый клон начинает воспринимать информацию и вести себя как означенный «родитель». То есть, выражаясь попросту, «личность донора» при переносе в другое тело сохраняется. Мало того, за счёт приживания в новом, более молодом организме мозговая ткань на некоторое время (очень короткое) тоже «омолаживается» - но вот потом принимается устаревать ускоренно, и в считанные дни опять достигает возраста своего первого «носителя». И с каждой следующей пересадкой этого же мозга его устаревание «до исходного уровня» происходит всё быстрее. (Что, в общем-то, вполне естественно. Вряд ли сами экспериментаторы всерьёз надеются, что при переносе в более молодую «оболочку» какой-либо орган – в том числе мозг – вдруг чудесным образом «сбросит» собственные прожитые годы. По-моему, подобные опыты есть не что иное, как поиск вслепую – по принципу «а вдруг?».)
Эксперименты по выращиванию и замене отдельных участков головного мозга также не дают желаемых результатов. После подобной «фрагментарной» пересадки сознание и чувственное восприятие подопытного полностью дезориентируются, всякая адекватная реакция и координация движений пропадают вчистую. Короче, текущие в его голове процессы начинают напоминать те, что происходят в ёмкости включенного миксера. Возвращение же на прежнее место «своего», ранее удалённого, фрагмента мозга уже не восстанавливает нормального функционирования последнего. Толку от такого гомункула впредь ожидать не приходится, остаётся только списать его поскорее, чтоб не мучился попусту...
Словом, задачу «реставрации» головного отдела центральной нервной системы на сегодняшний день решить не удаётся. Посредством клеточной терапии достигается лишь регулярное временное «омоложение» ЦНС – заодно с прочими органами и тканями. Проблема продолжает сохраняться в изначальном виде, без каких-либо сдвигов и обнадёживающих перспектив. Само собой, это вызывает досаду у привыкших к победам учёных. А ещё порождает недовольство власти и разочарование всего общества – потому что никто не знает, как быть, когда мозги «золотого поколения» в конце концов полностью выработают свой ресурс, пусть и значительно возросший.
Впрочем, технические возможности у нынешних исследователей практически неограниченные. И времени для решения означенной проблемы тоже достаточно – не каких-то несколько десятков лет, а по крайней мере пара сотен. Что-нибудь придумают.


< … > С началом широкого клонирования в светлых умах всемирных руководителей логичным образом созрела идея: вырастить множество клонов-рабов с чётко ограниченными функциями, дабы переложить на их плечи всю неквалифицированную, нудную, тяжёлую работу и тем самым освободить от неприятных обязанностей богоизбранный «золотой миллиард». Благодаря успехам виртуозов от науки, научившихся играть на генетических кодах, как на клавишах, эта идея имела все шансы на воплощение. В течение нескольких лет интенсивно велись лабораторные исследования, пробы, испытания, огромное количество неудачных образцов (то бишь готовых клонов) оказалось отбраковано и списано, но полученный результат с лихвой компенсировал все усилия и затраты. По удачном завершении данной экспериментальной программы человечество одним гигантским шагом достигло вершины исполнения своих амбициозных чаяний. С этого момента все мы – белые и цветные, выдающиеся и рядовые, талантливые и бездарные – стали расой господ, и, как полагается господам, принялись жить исключительно в своё удовольствие. А громоздкую тележку нашей цивилизации (и нас самих в той тележке) потащили безропотные «биороботы».
Они гораздо покладистее рабочего скота. С ними не возникает проблем касательно дрессировки и приучения к обязанностям – язык-то человеческий клоны понимают не хуже нас. Автоматическая дисциплина и слепая покорность хозяину закладывается в их гены изначально – ещё в пресловутой «пробирке». Никаких сомнений, недовольства или, упаси бог, возмущения в их головах не возникает: специалисты-изготовители выстраивают их генетический «шифр» таким образом, чтобы тот вообще не предусматривал мыслей, помимо требуемых для должного выполнения узких задач. Словом, идеальные подчинённые, мечта любого рабовладельца! Правда, кормить гомункулов приходится как полноценных людей. Но ведь на дворе сейчас не античность, еда (тоже заботами славных генетиков) выращивается в неограниченных количествах – так что не жалко, пусть себе кушают на здоровье.
Удобнее же всего то, что если какой-то клон перестал устраивать хозяина (директора фирмы, начальника, личного владельца), этого клона можно просто списать, а взамен приобрести нового – любого, какого захочется: все пожелания заказчика, вплоть до самых мелких, изготовителями будут учтены. Жалеть списанных рабов никому (ну,  почти никому) в голову не приходит: они действительно всего лишь биороботы – человекоподобные организмы без мыслей, побуждений и эмоций, - так что их «утилизацию» можно сравнить, скажем, с демонтажем устаревших механизмов. Вся процедура означенной «утилизации» поручена опять-таки клонам – из специальной службы. От хозяина требуется только сообщить в ближайшую контору данной службы о своём желании избавиться от ненужного биоробота – и такие же биороботы вскоре приедут, заберут забракованного собрата и увезут куда надо – с концами. Всё чётко, оперативно, без лишних хлопот и неприятных эксцессов. Очень удобно! Прежним работодателям подобные беспроблемные увольнения и не снились.
В ходе первых экспериментов по созданию «трудовой армии гомункулов» биотехнологам пришлось изрядно повозиться с сокращением периода доведения клонов до полной готовности к выполнению назначенных функций. Поначалу биологическое развитие всякого гомункула было совершенно идентично человеческому, посему предполагалось, что девять месяцев его должна вынашивать суррогатная мать – так называемая «клономатка» (разумеется, тоже из гомункулов), - затем предстояло дождаться, когда он достигнет определённого возраста, соответствующего нашему совершеннолетию (помнится, официально таковое наступало с 18-ти лет). Конечно, подобные сроки исполнения заказов никак не могли устроить бессмертную клиентуру. Поэтому в конце концов был изобретён некий «ускоритель развития клонов». Из каких компонентов он состоит и как работает, понятно, кажется, только самим биотехнологам; я и вникать не пытался: для меня эти биохимические нагромождения – что дремучий лес. Результат же оказался потрясающим. Сегодня, к примеру, если вы сделаете индивидуальный заказ на клона, указав какие-то оригинальные пожелания, то вам предоставят полностью готовый «взрослый» образчик уже через полтора года.*
____________________

*Поскольку столь стремительное «созревание» возможно лишь в особой искусственной среде, предполагавшиеся изначально «услуги» клономаток оказались невостребованными (как и сами клономатки), и массовое производство гомункулов стало осуществляться в специальных инкубаторах. (Кстати, наши генные «чудотворцы» на достигнутом не останавливаются, намереваясь в ближайшие годы добиться ещё более радикального сжатия срока «взросления» клонов.)
____________________

А так, если каких-то особенных прихотей у вас не имеется, вы в любой момент можете заказать себе клона-домработницу, клона-наложницу, клона-садовника, клона-массажиста, клона-кого-угодно в ближайшем региональном филиале обширнейшего «Банка готовых клонов». Означенный «Банк» подразделяется на специализированные агентства: агентство горничных, агентство силовых рабочих, агентство сексуальных работниц (а также подобное последнему агентство сексуальных работников) и т.д. Ваши пожелания по поводу цвета глаз, волос, структуры тела, роста и тембра голоса приобретаемого гомункула будут учтены, а заказ доставлен по вашему адресу в течение суток. Сто;ит эта услуга пока довольно дорого, но цена с каждым годом падает. За последние пять лет упала в два раза. Наверно, к началу следующего века (по старому летосчислению) серийный клон станет дешевле стереовизора. Я имею в виду – человеческий клон (так называемый антропоидный). Искусственно выведенные декоративные зверушки (вроде тигра размером с персидскую кошку или разноцветного аллигатора), само собой, котируются не на уровне ширпотреба. Они, видимо, ещё долго будут в цене.

< … > С незапамятных времён многие светлые и несветлые личности, облечённые властью или имевшие на неё влияние, всерьёз увлекались идеей коренного «улучшения» человеческого рода – хотя бы в рамках собственного племени. (Разумеется, критерии «качества» у адептов «племенной селекции» везде бывали разные, но сейчас речь не о них.) «Улучшать» подданных порой пытались методом искусственного отбора (например, в древней Спарте или нацистском Третьем рейхе), но чаще всё-таки ограничивались сферами воспитания и образования. Как известно, несмотря на все усилия, особо заметных достижений в деле массового «облагораживания» не наблюдалось, так что означенная идея в течение тысячелетий не могла наглядно подтвердить своей состоятельности. Однако в третьей четверти XXI века ситуация изменилась. С развитием генной инженерии в новейшую эпоху любое «усовершенствование» человечества (физическое, интеллектуальное и моральное) стало реально достижимо в достаточно короткие сроки.
Посему даже в самых благонадёжнейших умах поначалу копошилось опасение, что правительство, чего доброго, надумает вырастить путём радикального «исправления» геномов некую «высококачественную породу» людей, дабы заменить ими не вполне совершенных живущих. Подозреваю, что таковое искушение у властей предержащих действительно имелось, но, видимо, на сей раз им достало мудрости отказаться от тотального «облагораживания» сограждан. Возможно, высоких начальников не слишком прельстила перспектива существовать в окружении стандартно-безупречных особей. А может, учитывая собственное несовершенство, всякий из них боялся впоследствии так же оказаться «забракованным» ради замены на более способного и неутомимого преемника... Хотя нет, боязнь тут, конечно, ни при чём. Пожелай правящая элита генетически «облагородить» население, неприкосновенность своей касты она, без сомнения, обеспечила бы сполна. Для сановных небожителей сохранение их общих привилегий – святое дело.
Короче, как бы там ни было, дикая идея искусственного «улучшения разумного вида» покуда остаётся невостребованной. Однако лично я не поручусь, что к возможности такового «улучшения» наши светлоголовые руководители не обратятся когда-нибудь в будущем. Ведь для них сегодня никаких ограничителей не существует. Любой их самый безумный замысел способен воплотиться, не встретив ни препятствий, ни помех. Ибо, на что бы они ни решились, - кто посмеет им воспротивиться?..

< … > Рожать детей в ЕСН нельзя – данная роскошь оказалась запрещена с началом Эры Бессмертия. Здесь всё логично: отказавшись от смерти, людям поневоле пришлось пожертвовать собственным  размножением – планета не безразмерна, как и её ресурсы. Дабы у не вполне сознательных граждан не возникало искушения нарушить означенное табу и во избежание всяческих досадных случайностей, «золотое поколение» поголовно прошло процедуру внесения в геном определённых изменений, сделавших оплодотворение невозможным. (В народе это назвали «блокировкой зачатия».)
С тех пор рожать дозволяется лишь немногим особо отличившимся – в виде поощрения за какие-либо заслуги перед обществом. Всё-таки умирать людям иногда доводится: от несчастных случаев и стихийных бедствий по-прежнему никто не застрахован. Государством ежегодно учитывается общее количество погибших и в точном соответствии с ним выдаются разрешения на беременность. Для осуществления вожделенного зачатия поощрённой персоне и её паре – т.е. мужчине и женщине – делается временная «разблокировка» воспроизводительной функции. Последняя после успешного выполнения своей задачи вновь «блокируется» (у женщины – по окончании беременности, у мужчины – немедленно по наступлении таковой у его пары).
Надо заметить, что с момента запрещения естественного воспроизводства большинство людей вдруг страстно возжаждало радостей отцовства и материнства. На получивших разрешение зачать окружающие взирают как на удостоенных небесной благодати. Такова неизменная людская натура: особенно неодолимо нас тянет к тому, что не положено.
Но даже получив официальное «добро» на зачатие, дождаться наступления беременности бывает трудно: человеческий организм постепенно утрачивает невостребованную функцию. Видимо, через несколько десятков лет про способность естественно родить нам придётся забыть навсегда. А что будет дальше? Дальше аналогичным образом рано или поздно отомрёт секс... Это, конечно, произойдёт нескоро, потому что секс очень приятен, избавляться от него никто не планирует и «блокировать» не собирается. За счёт постоянного использования существование интимной функции может продлеваться довольно долго. Но – не бесконечно. Природа неумолимо прагматична, она ничего не предусматривает и не оставляет организму просто так – без необходимости. Поскольку для людей секс уже сейчас утратил биологическую необходимость – перспектива очевидна. А так как именно мы – мы теперешние – представляем собою окончательный состав рода людского и намереваемся жить вечно, значит, когда-нибудь именно мы и перестанем заниматься сексом. Весело...
Заодно с сексом исчезнут эротическое восприятие, понятие физической привлекательности, взаимное влечение мужчины и женщины, чувственная привязанность, любовь... Вообще, мне кажется, что у людей в конце концов помимо эгоизма останется лишь одно сердечное пристрастие – к Нему, Государю. Он-то в глазах подданных всегда будет особенным, неповторимым, несравненным. Единственным. Мы же, простые бессмертные, наоборот, обречены век от века становиться всё более и более однообразными – в результате нашего неуклонного единомыслия, нашего поступательного социального и физиологического выравнивания, нашего нескончаемого (в течение тысячелетий!) взаимовлияния, взаимопритирания, взаимоподражания. Мало-помалу мы совсем перестанем воспринимать наши индивидуальные различия, прекратим как-то выделять друг друга из общей массы, дорожить друг другом, избегать друг друга, восхищать и возмущать, привлекать и отталкивать, вызывать расположение и неприязнь. Вот тогда венец творения – «человек разумный» - достигнет роковой ступени своего развития, превратившись в бесполое, бесстрастное, безликое существо – в биоробота, ничем не превосходящего собственных клонированных рабов. Зато единство общества при том станет не просто прочным, а однородно-неразрывным. Может ли быть что-либо более монолитное, нежели племя абсолютно идентичных, психически нивелированных особей!
Вот так, исподволь, начинает сбываться великая мечта многих поколений пламенных революционеров: люди наконец-то становятся не только равноправными, но и  равноценными.  То есть, по сути, одинаковыми. Одинаково мыслящими, одинаково понимающими, одинаково чувствующими. У нас на всех – один кумир, одни убеждения, надежды, устремления.  Даже счастье, говорят, одно на всех...

< … > На сегодняшний день «теория золотого миллиарда», которую в XX веке дружно именовали чудовищной, циничной и бесчеловечной, убедительно подтверждает свою состоятельность. Растущее день ото дня благополучие людского племени, как сейчас уже всем понятно, зиждется в первую очередь на постоянстве численности населения. И, разумеется, на отсутствии в обществе внутренних расколов и разногласий.
Всё логично. Некогда первопредки человечества захотели отведать плодов от запретного древа божественной мудрости – и лишились безмятежного существования в Эдемском саду, взамен же обрели для себя и потомков размножение, безрадостную жизнь на земле, непрестанные кровавые усобицы, каждодневный надрывный труд, многочисленные недуги и обязательную смерть. Чтобы вернуться в Эдем, к безоблачному бытию и бессмертию, отдалённым наследникам Адама и Евы предстояло вновь отказаться от родительских инстинктов, взаимной вражды и склонности к опасным рассуждениям (т.е. к вышеозначенной божественной мудрости). Обуздать собственную эмоциональную натуру, тяготевшую ко всяческим провокационным порывам, оказалось весьма непросто, но в конце концов удалось – мы вступили под забытую сень благоухающего сада и впредь не намерены его покидать.
Дабы давняя история с потерянным раем не повторилась, к древу познания добра и зла приставлен надёжный страж – Общественная Безопасность. Табу на критическую мысль увековечено, посягать на заповедные плоды не смеет никто: даже смутное поползновение к таковому кощунству будет сразу выявлено при помощи «гражданского теста» и решительно пресечено. С другой «антирайской» угрозой – неуместным деторождением, - как сказано выше, удалось справиться на генном уровне, так что здесь в постоянных напоминаниях о запрете нет нужды, поскольку нарушить его всё равно невозможно. В остальном (как и до грехопадения первопредков) благоденствие людей ничем не стесняется: предписания и ограничения сведены до минимума, все страдания, лишения и унижения остались в прошлом, целый мир вращается только для ублажения «доминирующего вида», а хлеб насущный в поте лица нам добывают неутомимые безмозглые клоны.
Для самих «сапиенсов» труд из прежней обременительной необходимости превратился в разновидность развлечения: касательно рода деятельности любой представитель «золотого поколения» может выбирать исключительно то, к чему предрасположен. Тягостное условие обязательного рабочего времени также отошло в область преданий – нынешний бессмертный гражданин свободно распоряжается каждой минутой собственной вечности: при трудоустройстве он сам устанавливает для себя временну;ю «норму выработки», а его рабочий график составляется с учётом индивидуальных пожеланий (конечно, если профессиональная специфика допускает такую возможность).
В принципе, можно с чистой совестью не работать вовсе – с голоду, как раньше, не опухнешь. С момента провозглашения эры Всеобщего Благоденствия каждый гражданин ЕСН регулярно получает от государства социальную дотацию – притом постоянно возрастающую, - которой вполне хватает на безбедное существование, включая приобретение и содержание одного или двух личных «биороботов». (Я, к примеру, в позапрошлом году даже смог себе позволить купить горничную новой модификации). Тем не менее, абсолютное большинство людей по-прежнему желает трудиться – не столько ради вознаграждения, сколько для сознавания собственной значимости, нужности, из соображений престижа, из потребности к самореализации, к приложению природных способностей. В Общественной Безопасности, например, очень большой штат сотрудников, несмотря на явное отсутствие какой-либо серьёзной угрозы внутреннему спокойствию мировой державы. Служащие ОБ, в отличие от их предшественников из спецслужб отдельных государств, не имеют особых привилегий, высоких окладов и карьерных перспектив. (Какая может быть карьера при отсутствии сменяемости руководящего состава!) Но им  интересно следить за согражданами, что-то анализировать, кого-то вычислять. Им нравится всё время ощущать себя сидящими в засаде. Они несут свой дозор  по призванию, из любви к искусству сыска. Здоровый инстинкт, ничего не поделаешь. Разумеется, государство идёт им навстречу, предоставляя право и возможность проявлять врождённую бдительность сколько душе угодно.
Вообще, стремление подданных к трудовой деятельности государством всемерно поощряется. Во-первых, само желание граждан быть полезными обществу не может не приветствоваться. Во-вторых, коллективное влияние на личность, как и прежде, признаётся благотворным. Коллектив как микромодель социума сплачивает людей, направляет их энергию в надлежащее русло, не позволяет отдельной человекоединице сосредоточиться на собственной мелкоэгоистичной индивидуальности. Опять же – взаимный перекрёстный присмотр... Словом, чем меньше времени человек пребывает в одиночестве, тем меньше в его голове возникает ненужных мыслей, тем он благонадёжнее и безопаснее для всего мирового сообщества.

< … > На нынешнем этапе существование денег признаётся необходимым: надо же как-то поощрять труд, выдающиеся достижения в науке и общественно-полезной деятельности, просто регулировать внутренние отношения в государстве и экономике. В некоторой степени имущественное неравенство даже поддерживается искусственно. Это правильно: нельзя слишком резко отказываться от тысячелетних устоев - печального опыта разного рода «больших скачков» у человечества предостаточно. Тем не менее указанное неравенство постепенно сглаживается, общее благосостояние «золотого миллиарда» неуклонно повышается, а деньги с каждым годом играют роль всё более символическую. Не исключено, что сей пережиток старины не дотянет до следующего века – даже по христианскому летосчислению. Вот тогда-то на Земле и наступит самый настоящий коммунизм, в реальность которого ещё полстолетия назад не верил ни один здравомыслящий человек. Правда, коммунизм «по Марксу» не предусматривал жёсткой централизации власти, всестороннего усиления роли государства и тем паче наличия в «светлом обществе будущего» органов контроля за мышлением граждан...

< … > Понемногу намечается тенденция к формированию общечеловеческого языка, призванного стереть последний барьер, разделяющий людей и обособляющий бывшие национальные группы. Основополагающий принцип данного «языка будущего» уже вырисовывается – это чёткая фонетика, т.е. отчётливое и ясное произношение звуков. Потому в нём явно останется довольно мало от некогда «общепринятого» английского (крайне нечленораздельного), зато много будет от «великого и могучего», прочих славянских и романских языков, а также разных диалектов немецкого. Какую лепту в сей «общий котёл» внесут неевропейские языки, предсказать очень трудно, но определённо гораздо меньшую, нежели европейские. Никто, слава богу, не подстёгивает и не направляет процесса складывания универсальной речи, так что всё происходит естественно и органично, путём свободного творчества народа, постепенного ненавязчивого взаимопроникновения и смешения различных лексиконов. (Спасибо учёным специалистам – хоть здесь они не рвутся к прогрессу, закусив удила!)
Пока же в качестве всемирного языка имеет хождение русский: на нём изначально делаются все официальные заявления  и  распоряжения,  его  употребляют  в  первую очередь – как общепонятный – на всех масштабных мероприятиях, в аэробусах, на вокзалах, именно он обыкновенно применяется в частном общении между представителями разных народов. И при проведении «гражданского тестирования» первые вопросы (в том числе «Какой язык предпочитаете?») тоже задаются на нём, родимом...
Впрочем, многочисленные лингвисты без дела не сидят. Недавно, например, они всем скопом взялись за разработку общеупотребительного алфавита (видимо, надумав покончить с отжившими своё иероглифами и вообще с неуместным разнообразием письменности). Предполагается, что состоять этот мировой алфавит будет в основном из латинских букв - с добавлением нескольких знаков из кириллицы, воспроизводящих те звуки, которые в правописании западных народов выражались дву-(или более)-значными сочетаниями: ж, ч, ш, щ, ё, ю, я. В рамках данного проекта усердные разработчики месяц за месяцем неустанно дискутируют об отображении звука «Ы», о необходимости применения мягкого знака и о прочих нюансах «азбукотворчества». Словом, трудятся, как ломовые лошади. Будто двужильные, ей-богу!

< … > В плане морального оздоровления общества позитивные сдвиги также оказались весьма впечатляющими. Всего за пару-тройку десятилетий, прошедших после величайшей войны, культура человеческих взаимоотношений изменилась принципиально. И продолжает совершенствоваться далее. Если сегодня, например, где-то случается конфликт с рукоприкладством, это воспринимается как чрезвычайное происшествие. Местные власти тотчас разражаются гневными проповедями, средства массовой информации оповещают о рецидиве варварства весь мир, а виновники инцидента после долго не решаются показаться на глаза согражданам - ибо на драчунов люди новейшей эры смотрят как на воскресших троглодитов. Подобное общественное порицание делает излишним применение каких-либо санкций по отношению к провинившимся со стороны правоохранительных органов. Полицейским в данном случае надлежит лишь составить соответствующий протокол и провести с уличёнными буянами укоризненную душеспасительную беседу.
Вообще, «профильной» работы у стражей порядка практически не осталось. Преступность давно изжита как явление: последний криминальный эпизод был зафиксирован, кажется, семнадцать лет назад. Нынешние граждане не имеют причин опасаться друг друга и не нуждаются в охране имущества, а входные двери своих жилищ продолжают запирать на замки исключительно по привычке. Так что функции полиции в наши дни сводятся к упорядочению движения в местах массовых скоплений народа, а также к принятию неотложных мер в экстренных ситуациях (при транспортных или иных катастрофах, стихийных бедствиях и т.п.). По сути, из былого аппарата «отлова» и принуждения органы внутренних дел превратились в помощника спасательных служб. Поэтому никаких резиновых дубинок и наручников, разумеется, при полицейских не наблюдается; от их прежнего боевого снаряжения сохранилось только табельное оружие – на случай всяческой непредвиденной необходимости (скажем, для защиты граждан от какого-нибудь декоративного хищника, улизнувшего из хозяйского вольера на городские улицы).

< … > Гуманизация человеческого племени ярче всего проявилась в его полном отказе от намеренного умерщвления животных – как для пищевых и промышленных нужд, так и в научных целях.* Охота оказалась признана варварским развлечением, а регулировать при необходимости поголовье диких зверей поручили специально подготовленным гомункулам (находящимся, понятно, под началом егерей из бессмертных).
____________________

*Впрочем, подобное отношение распространяется только на «натуральную» фауну; клонированных животных никто за «меньших братьев» не признаёт.
____________________

Сегодня искусственные кожи, меха и шерсть качественно превосходят натуральные, замечательное молоко дают генетически усовершенствованные клоны коров и коз (с огромным выменем и способностью полноценно доиться по семь раз на дню), мясную же пищу наши гениальные биотехнологи выращивают в специальных «мясных инкубаторах» форменными кусками - из стволовых клеток опять-таки клонированных животных. Так что становиться поголовно вегетарианским прогрессивному человечеству не пришлось, а от очередного кровавого наследия оно успешно избавилось. Сейчас добродушные гурманы могут уплетать буженину и сервелаты без внутреннего содрогания: забивать ради ублажения их желудков рогатых и пернатых «питомцев» больше не приходится.
Правда, теперь сердобольные зоологи вынуждены заниматься постепенным приучением бывшего домашнего скота и птицы к жизни в диких условиях. Точнее, не всего скота и птицы, а только наиболее жизнеспособных особей, тщательно отобранных для специальных заповедников. Высвободившиеся же после внедрения «стволового» мясопроизводства гигантские стада «бурёнок» и «пеструшек» двуногие хозяева, скрепя сердце, депортировали в естественную среду без всякого адаптационного периода. В результате многочисленные хищники впервые с сотворения мира получили чудесную возможность без хлопот и дележа ужраться говядиной, бараниной и курятиной буквально до упаду.
Что ж, если праздновать наступление изобильной эпохи, так всем миром: пусть вместе с нами и зверьё порадуется. Вот только «бурёнок» жалко...

< … > В сельское хозяйство широко внедряются всё более совершенные сорта генетически изменённых растений (так называемых трансгенных) – сверхустойчивые, сверхплодоносные, сверхпитательные, сверхобогащённые витаминами и прочими полезными компонентами. Однако при стабильном количестве населения для изобильного пропитания с избытком хватает и естественных злаков, фруктов и овощей. Так что люди предпочитают избегать лишних экспериментов над собственными организмами и по-прежнему используют в пищу натуральную зелень и столь же натуральные крупы. А высококачественные «растительные мутанты» в полном объёме идут на провиант для гомункулов.

< … > Поистине коренные изменения за последние годы произошли в отношении людей к своей планете. Прежние поколения, по причине краткосрочности своего земного пребывания, жили по подлому принципу «После нас – хоть потоп!» и обращались с окружающей средой, будто с лютым врагом. Кажется, что главной целью их «разумной» деятельности являлось скорейшее умерщвление матери-природы и всего в ней обитающего – включая собственное потомство. За два предыдущих столетия преуспели они в данном изуверстве основательно – остаётся лишь изумляться невероятной стойкости биосферы, продолжавшей сохранять жизнеспособность вопреки всем усилиям «доминирующего вида».
Сегодня неувядающие «сапиенсы» прекрасно сознают, что жить дальше в этом мире предстоит именно им, - а на самих себя уже не наплюёшь, как на детей и внуков. Поэтому обращаться с «голубым шариком» они предпочитают предельно бережно, даже, пожалуй, трепетно. Благодаря целенаправленным усилиям «золотого миллиарда» Земля из прежней загаженной помойки превращается в образцовый уголок Вселенной – на зависть любым инопланетянам. Можно констатировать, что в третьем тысячелетии человек наконец помирился со своей планетой, начав сосуществовать с ней в любви и согласии. И это, несомненно, самый позитивный результат обретённого нами бессмертия.

< … > Запасы природных энергоносителей оказались гораздо бо;льшими, нежели полагали специалисты начала века. Обещанного ими нефтяного дефицита, например, так и не случилось. Никаких проблем с «чёрным золотом» по-прежнему не возникает – помимо единственной: горючее из него здорово загрязняет атмосферу. Посему человечество практически полностью перешло на использование более чистых экологически видов топлива – в основном на спирты. Конечно, спиртовые выхлопы тоже пованивают, однако с бензиновыми или соляровыми никак не сравнить.
Горючее на основе традиционных видов ископаемого сырья в силу его более высокой энергетической ценности применяется для узкого ряда технологий, требующих повышенных энергозатрат, - скажем, для запуска космических ракет. Для остальных же нужд энергию сейчас извлекают из всего подряд: из солнечного света, воды, разных газов, из мудрёных соединений каких-то химических элементов, элегантно запакованных в крохотные батарейки... В данной области изобретатели буйствуют на полную катушку, чуть не каждую неделю привнося в копилку цивилизации что-нибудь новенькое. Для одержимых демоном науки ныне воистину Золотой Век!
Профессиональные фантасты, у коих учёная братия отняла на Земле весь хлеб, всецело устремили взоры в звёздное небо и теперь рассуждают, ни много ни мало, об использовании энергии вращения ближайших планет. Уж не знаю, как они представляют себе техническую сторону данного «проекта», но, как известно, мечтать не вредно. Люди уже привыкли наблюдать, как бесшабашная фантазия становится явью – часто куда скорее, чем можно было предположить. (Кто, скажите, верил в стальные самолёты и стальные же корабли всего лет за двадцать до появления таковых? А в антропоидных рабов или собственное бессмертие – лет за десять?) Потому сегодня всяческий скепсис по поводу любых гипотетических новаций вполне закономерно считается дурным тоном... В общем, насчёт использования вращения небесных тел загадывать не стану: доживём – увидим. Мы – нынешние – до всего доживём.
(...впрочем, я не имею в виду себя лично...)

< … > Лет сто назад чуть не каждый второй подросток мужского пола мечтал зачем-то стать космонавтом. А вот теперь, в эпоху небывалого расцвета науки и техники, космонавтов среди разумных обитателей голубой планеты практически не осталось (кроме тех, кто успел слетать в космос до начала новейшей эры). Во-первых, люди, обретя возможность жить бесконечно, напрочь утратили философское отношение к смертельному риску и предпочитают вместо себя посылать в звёздное небо электронных роботов и всё тех же гомункулов. (Гомункулы выступают прежде всего в роли подопытных для изучения воздействия на организм различных космических факторов, а роботы в неземных условиях действительно гораздо пригоднее человека: они и сложнейшие расчётные операции с лёгкостью совершают за доли секунды, и в системе напичканного аппаратурой корабля проще ориентируются, да и в самом звёздном небе тоже.) Во-вторых, нам сейчас и Земли с лихвою хватает для счастья и изобилия, так что нужда в освоении вселенских просторов отпала естественным образом.
Тем не менее запуски ракет продолжаются, а дальность полётов космических аппаратов всё увеличивается. Конечно, дело тут не в одном научном любопытстве. Куда важнее соображения безопасности: мы ведь не застрахованы от всяких глобальных угроз, исходящих из тёмных глубин Вселенной. Никто не может поручиться, что какая-нибудь непутёвая комета или некстати вывернувшийся из галактической бездны блуждающий астероид внезапно не разрушит наш земной рай во мгновение ока. Это, пожалуй, единственная тревожная мысль, омрачающая блаженство бессмертных «сапиенсов».
Астрономы усердно ломают головы над проблемой преодоления космической опасности. На дальних подступах к голубой планете - в пределах и за пределами Солнечной системы – бдительно рыщут многочисленные аппараты слежения. Дозорные станции с удалённых орбит круглосуточно передают на Землю подробную информацию об обстановке в «окрестностях» нашего уютного мирка. А некие сверхсекретные НИИ наверняка разрабатывают теоретические проекты экстренной эвакуации землян на другие планеты. Правда, если официальные СМИ не врут, пока в пределах нашей досягаемости не удаётся обнаружить небесного тела, на поверхности которого было бы возможно воссоздать здешний Эдемский сад. Однако поиски ведутся, космолёты с электронными «экипажами» проникают всё дальше, наука стремительно прогрессирует, технические способности человечества ежегодно возрастают. Не исключено, что лет через сто или двести мы начнём вполне успешно создавать поселения в иных звёздных системах, даже в иных галактиках, – словом, колонизировать таинственные новые земли, как некогда Кортес, Писарро и Ермак Тимофеевич.
В данной связи перед державным руководством неизбежно встанет насущный вопрос: как контролировать отдалённых «звёздных поселенцев»? Каким образом правительство сумеет держать за шиворот подданных, обосновавшихся где-нибудь в районе Альфы Центавра? Что же ему тогда – отказаться от тотальной власти над ними?! А колонисты, как известно из истории, ребята ушлые: сто;ит им очутиться вдали от метрополии, как они сразу начинают мечтать о независимости...
Но нерешаемых вопросов не бывает, особенно в эпоху ННТР. Наверняка к тому времени изобретут нечто, что сделает постоянный надзор за каждым индивидуумом попросту излишним. Допустим, какую-нибудь контролирующую микросхемку, вживляемую внутрь человеческого организма или черепной коробки. Крохотный такой чип, неразличимый невооружённым глазом, способный самостоятельно анализировать импульсы мозга своего «носителя» и при необходимости мгновенно уничтожать последнего. То есть: чуть только созрел в твоей голове мятежный замысел – сразу бац! – и бдительный микрочип тебя ликвидирует (заодно с собой, разумеется). Чисто и надёжно!
Сомневаюсь, что данная идея мне первому пришла на ум. Полагаю, проекты подобных «аналитических микросхем» уже существуют. Или даже экспериментальные образцы. Мало-помалу их доработают, досовершенствуют – и можно внедрять. Это средство будет куда вернее ежегодного «гражданского тестирования» и гораздо удобнее... Впрочем, будь такой чип реальностью на сегодняшний день, немедленно вживлять его в массовом порядке руководство не решилось бы – иначе оно рисковало бы остаться вовсе без подданных. Нынешним людям ещё свойственно рассуждать – по старой привычке, скорее невольно, - и рассуждают они о чём угодно, подчас хаотично, без разбору. Провокационные мысли иногда тихой сапой заползают в мозги; правда, их тотчас старательно прогоняют, но тем не менее... В общем, с «чипизацией» бессмертных придётся малость повременить. Вот когда «золотой миллиард» окончательно утратит способность мыслить  вопреки, тогда можно браться за широкое внедрение любых «микроконтролёров». А уж после таковой «прививки» - летите куда угодно, дражайшие сограждане: на Альфу Центавра, на Сириус, хоть в «чёрную дыру» - никуда вы от родного государства не денетесь, везде будете хранить  искреннюю преданность и ему в целом, и лично Государю Илье Никитичу! Если же кто-то из вас под расслабляющим воздействием удалённости хоть через тысячу лет усомнится в собственной благонадёжности – тот сам виноват, пусть на себя и пеняет...
Конечно, себе самому Государь означенную «схемку» вживлять не станет. И отнюдь не потому, что для Него это неприятно или унизительно. (В конце концов, Он провозглашён «первым среди равных», и, по идее, должен в подобных случаях вдохновлять граждан личным примером – как Екатерина Вторая при внедрении вакцины от оспы или Ленин на первом всероссийском субботнике.) Просто - вдруг после такой «контрольной прививки» Илья Никитич когда-нибудь невзначай  сам о себе подумает плохо?!. Нет, ни за что не вживит. Он же умный. И Ему, в отличие от остальных, быть умным не возбраняется.

< … > Любое великое дело не обходится без издержек. Не обошлось и на сей раз: славная эпоха ННТР породила массовое увлечение погружением в «виртуальные миры». Собственно, страсть к высокотехнологичным развлечениям уходит корнями в конец XX столетия. Уже в то дремучее время зацикленных на виртуальности было более чем достаточно. Однако гигантский скачок технического развития в середине XXI века открыл для них поистине фантастические возможности. Сегодня, удобно устроившись перед панелью управления, надев специальный шлем и запустив нужную программу, пользователь проникает в «киберпространство» и (при определённом умении) творит там буквально всё, что пожелает: моделирует любые образы, возводит целые миры, вершит историю, созидает и разрушает, убивает и воскрешает – словом, всецело распоряжается своим личным миражом. Процесс чрезвычайно захватывающий, ни с чем иным не сравнимый, иллюзия собственного всемогущества абсолютная, упоительная, провоцирующая полную отрешённость от окружающей действительности. Немудрено, что чересчур впечатлительные из пользователей способны при этом начисто забыть об эфемерности «киберпространства» и погрузиться в свои грёзы основательно и необратимо – что называется, нырнуть с головой.
Лет пятнадцать назад очень многие вот так ныряли и не хотели выныривать. Даже создаваемый в реальности земной рай становился им неинтересен, казался скучным и блёклым в сравнении с миром необузданного компьютерного волшебства. Некоторые, уединившись, столь увлекались виртуальными грёзами, что попросту умирали с голоду. Та;к их потом и обнаруживали – неподвижно сидящими перед своими «волшебными» аппаратами, истощившимися, бледными, холодными, с блаженными улыбками на посиневших губах. Стоило давать им бессмертие, скажите на милость?
Наиболее «дальнозоркие» мыслители – философы, психологи, даже антропологи – предрекали в данной связи неизбежную потерю самостоятельности и приоритетности человеческого вида. Пугающая схема угасания гегемонии «сапиенсов» преподносилась ими в следующем виде. Постепенно «виртуальная зараза» охватит всё население поголовно. Люди насовсем уйдут в компьютерные грёзы и не захотят покидать их даже на время. Само собой, возникнет необходимость в бесперебойном поддерживании жизнедеятельности наших физических организмов извне – раз уж мы сами будем денно и нощно «плавать» в собственных миражах. Выполнение данной задачи, разумеется, будет поручено гомункулам, чьей основной обязанностью станет бережный уход за органическими оболочками хозяев (т.е. обеспечение последним искусственного питания, отправления естественных нужд, своевременного омоложения и т.д.), а также техническое обслуживание самих устройств «виртуальной реальности», в «мирах» которых будут непрерывно пребывать блаженные души «золотого миллиарда». Мало-помалу тела наши атрофируются, мы станем беспомощнее младенцев. Клонированные же нами «биороботы», лишившись нашей опеки, напротив, начнут поневоле совершенствоваться, управлять оставленным на них реальным миром, создадут свою иерархическую структуру (общественную или государственную – называйте как угодно) и займутся самостоятельным выращиванием своего «пробирочного потомства». Поскольку никакие биотехнологи уже не «вычистят мозги» следующему поколению антропоидных клонов, последние вступят в жизнь, обладая нормальным разумным мышлением. Вот тут нам и крышка. Разумные клоны, что бы им там ни пытались втолковать их «скорректированные» предшественники, быстро поймут, что ничего они нам не должны, что мы для них никто, что у них есть более интересные и полезные занятия, нежели бесконечное поддержание нашего «запредельного» бытия, - и попросту выкинут нас вместе с нашими «галлюциногенными» аппаратами на свалку истории. Притом выкинут в буквальном смысле – физически – и в буквальном же смысле на свалку... Помнится, в прежнюю эпоху над подобными прогнозами (вроде захвата власти «умными» машинами или резко поумневшими обезьянами) принято было беспечно посмеиваться. Но современные люди прекрасно сознают: всякий сегодняшний теоретический бред назавтра может стать практической явью. Так что в этот раз мрачные предсказания учёных мужей мировая общественность восприняла более чем серьёзно.
Правительство отреагировало на озабоченность граждан и приняло оперативные меры. Безудержное увлечение виртуальным фантазированием было объявлено «наркоманией периода Расцвета», и с ним началась решительная борьба. Именно необходимостью этой борьбы планетарные власти официально объяснили тотальное внедрение в компьютерную сеть всепроникающего «контрольного вируса». С тех пор многочисленные служащие Отдела компьютерного контроля бдительно следят за виртуальными утехами населения, выискивая тех, чьи электронные фантазии систематически превышают границы адекватного восприятия, - т.е. чрезмерно склонных к углублению в сюрреализм. Таковые «замечтавшиеся» пользователи подвергаются со стороны властных структур грозному внушению с перспективой в случае продолжения нездоровой тенденции лишиться права вообще садиться за компьютер в течение многих лет.  Попавшиеся «виртуальные беспредельщики», разумеется, сразу раскаиваются, клянутся впредь не зарываться и очень долго после этого не решаются сотворить в своём личном «киберпространстве» хотя бы избушку на курьих ножках.
...Конечно, приятно сознавать, что правительство столь трепетно заботится о психическом здоровье граждан. Однако мне кажется, что по поводу «виртуальной наркомании» власти всполошились в первую очередь не из жалости к умершим от истощения «погружённым». Последние определённо не годились для вхождения в состав идеального общества, так что их своевременный уход из жизни должен был вызвать у планетарного руководства скорее удовлетворение, чем сострадание. Благородное же опасение за судьбу целого человечества в данном случае было явно преувеличенным: всё-таки абсолютное большинство людей не страдало склонностью к безвылазному сидению в «киберпространствах». Дело тут в ином. Погружаясь в «виртуальное созидание», человек легко «теряет тормоза», напрочь утрачивая – пусть хотя бы на время – всякое чувство гражданской ответственности. Увлечённый выстраиванием собственных «воздушных замков», он психологически изолируется от существующей реальности, а значит, и от общества, и от государства, - словом, непозволительно обособляется, слишком  индивидуализируется. В «своём» виртуальном мире пользователь зависит исключительно от своей же воли – он  сам себе власть, Государь и Господь Бог. Он  вершит, что пожелает, не сообразуясь ни с какими общественными нормами и державными предписаниями. И самое скверное: он получает  удовольствие от таковой самостоятельности! А то, что приносит удовольствие, неизбежно превращается в привычку и даже потребность. Потребность же в излишней самостоятельности в нашем славном государстве совершенно недопустима. Подданный ЕСН и внутри электронного миража обязан постоянно помнить как о своей гражданской принадлежности, так и о своей полной досягаемости. Вот для обеспечения этой досягаемости и появился на свет «всевидящий» Отдел компьютерного контроля вкупе с «контрольным вирусом». Ну и вообще, конечно, для отслеживания всей информации, проходящей через мировую компьютерную сеть.

< … > Особенно много хлопот у компьютерного контроля с писателями – творцами виртуальных сочинений. Мышление у пишущей братии дерзкое, фантазия хоть и не столь анархичная, как в минувшую эпоху, но довольно провокационная, подчас многослойная, неоднозначная – так что очень трудно бывает чётко определить для неё пределы допустимого. Поэтому между писателями и Общественной Безопасностью постоянно возникают всякие трения и недоразумения. ОБ всё время оказывает на «виртуальных литераторов» давление, а те в свою очередь вопят о зажиме свободного творчества и демонстративно дерзят ещё сильнее.
Впрочем, действительно каким-то противостоянием сия склочная перепалка может показаться лишь поверхностному взгляду. На самом деле ОБ опекает писателей по-отечески нежно, а напускную строгость изображает только для острастки – так сказать, в целях профилактики, - дабы гонористые подопечные не расшалились сверх положенной меры. Бдительные надзиратели прекрасно понимают, что литераторы весьма полезны обществу: книги они создают благонадёжные, оптимистичные, дозволенных границ всерьёз не нарушают, державных устоев не затрагивают, а Государя и человечество в целом не устают усердно воспевать – поэтому на сограждан их творчество влияет сугубо положительно. То есть по сути своей сотрудники ОБ и творческая интеллигенция – настоящие соратники, ибо делают одно благое дело – способствуют поддержанию в обществе позитивных и  правильных умонастроений.

< … > Примерно одновременно с тотальным внедрением «контрольного вируса» был обнародован закон «Об обязательном прохождении ежегодного персонального гражданского теста». Отныне всякий подданный каждый год должен был проходить испытание на  лояльность мышления. Доведённые до совершенства детекторы лжи сделали невозможным сохранение в тайне крамольных мыслей, недовольства и неуместных сомнений даже для тех благонадёжнейших граждан, которые готовы были по приказу власти мириться с любой её нелепостью в течение всей своей вечной жизни. Нынешней власти было уже недостаточно простой покорности – она требовала  искренней преданности... Видимо, именно тогда хваткие ребята из ОБ успешно избавили человечество от последних потенциальных смутьянов.
Таким образом, в период правления Пересветова (сначала в роли Президента РФ, затем – Государя ЕСН) на подвластной ему территории за четверть века было проведено три полномасштабных «очистных» кампании: 1). ликвидация российского организованного криминала (2034 г.); 2). истребление всемирной открытой оппозиции (2054 – 2055 гг.); 3). уничтожение тайных инакомыслящих (2059 г.). По завершении последней никаких «маргиналов» в Единой Семье Народов попросту не осталось. Счастливое человечество наконец-то обрело абсолютную общность взглядов, несокрушимую сплочённость и монолитность, к которым столь трудно и мучительно продвигалось с самого своего зарождения. Теперь дальнейший триумфальный ход истории и всестороннее торжество прогресса стали окончательно необратимы.

< … > «...И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали...» Да, мы действительно создали новый мир – мир фантастических чудес науки и техники, в сравнении с которыми чудеса ветхозаветного Иеговы кажутся примитивными фокусами; мир прочнейшего духовного единения людей, какого не мог добиться Иисус Назареянин. Мы превзошли саму природу, преодолели естественный ход бытия, упразднив все недуги, старение и смерть. Мы воздвигли мироздание, в коем всецело воцарились над жизнью, доведя власть человеческой мысли до абсолюта... И взнуздали эту самую мысль, как пойманную лошадь, не позволяя ей даже слегка уклониться от определённого для неё направления.
Все прежние религии безболезненно отмерли, подобно атрофированному рудименту – за полной ненадобностью. Доселе люди остро нуждались в небесном покровителе – ведь им выпало несчастье жить в страшную эпоху бедствий и испытаний; тогда образ Бога был необходим им для психологической поддержки – как последняя отчаянная надежда на лучшее. Но сытым и счастливым сверхъестественный чудотворец ни к чему... Кроме того, Бог выполнял роль пугала, заставлявшего верующих соблюдать моральные нормы – из страха перед его всевидящим оком и мифической карой. Однако сейчас совершенные детекторы лжи куда надёжнее изобличают скрытый порок, и отнюдь не мифическая кара настигает отступника неотвратимо и незамедлительно... А ещё наши предки вспоминали о Боге (каждая конфессия – о своём) в ожидании неминуемой кончины и перемещения в загробный мир. Сегодня об этой мрачной перспективе можно не помышлять. Убогие людишки прошлого, подчёркивая собственную ничтожность и зависимость от божьей воли, говорили со вздохом: «Все мы смертны». Теперь так не говорят. Теперь как раз мы – бессмертны, а многоликий Бог – умер. Потому что когда Бога можно безбоязненно игнорировать, его существование становится бессмысленным, и он исчезает вместе с верой в него.
Ныне на Земле владычествует новый бог, далеко превзошедший властью и величием череду предыдущих – ибо Ему поклоняются  все живущие без исключения. Имя Ему – Государь. Этот бог не расточал пустых обещаний и сладких посулов о посмертном рае – Он доказал своё могущество и отеческую любовь к признавшим Его, дав им Мир, Изобилие и Бессмертие  въяве. Потому Ему не грозит судьба прежних божеств – неизбежное разочарование верующих, низвержение и забвение.  Этот господь утвердился над миром навсегда.
Правда, Его по-прежнему именуют «первым среди равных», но это лишь дань традиции: Христос ведь тоже назывался «сыном человеческим», подавал бесчисленные примеры смирения, даже ноги ученикам омывал... Наш Государь, как известно, образец беспредельной скромности, однако и Он (подобно Христу!) не может воспрепятствовать благоговейным поклонникам обожествлять Его – раз они сами того желают. А они желают: с 2059 года даже местоимения, относящиеся к личности Государя, стали писать с большой буквы. По той же причине «гражданское» ФИО Ильи Никитича Пересветова постепенно выходит из употребления, упоминаясь всё реже и реже: мировому идолу не пристало иметь человеческого имени, это Его слишком «приземляет», недопустимо уравнивает с остальными. Наверно, лет через полста Он и сам не вспомнит, как когда-то нарекли Его родители...

< … > Итак, на Государя «золотой миллиард» смотрит с обожанием, в собственное будущее – с обоснованным оптимизмом. Впереди племя бессмертных счастливчиков ожидает лучезарное однообразие сплошных побед и успехов. Все масштабные неприятности – вражда, конфликты, потрясения – навсегда остались в прошлом. Никаких принципиальных изменений социального и государственного устройства впредь не предвидится – ни революций, ни переворотов, ни даже смен руководства. Иными словами, не предвидится вообще никаких политических событий. История как таковая завершилась с окончанием Последней войны, достижением планетарного единства и установлением незыблемой политической системы.
Моей бывшей державной родине выпала честь продиктовать заключительные страницы истории. Неугомонная Московия на заре III-го тысячелетия триумфально исполнила свою глобальную миссию: отстояла передовую цивилизацию – теперь уже навеки – и породила величайшего владыку – на сей раз не только для себя, а для целого мира. И тоже навеки.

< … > Официально «новое небо и новая земля» начались с 11 августа 2059 года. В этот день – как полагается, с огромным ликованием – единое человечество отметило шестидесятилетний юбилей Государя и завершение «Пятилетки Расцвета». Подведя великолепные итоги сего пятилетнего «переходного периода», Высший Совет торжественно поздравил сограждан со вступлением в чудесную, светлую, нескончаемо-блаженную эпоху и объявил о введении нового государственного летосчисления. Отныне День Рождения Государя – 11 августа – становился первым днём календарного года, а 11 августа 2059 года в частности являлось начальной точкой отсчёта провозглашённой «Эры Бессмертия». Соответственно, все даты, предшествующие указанной, надлежало отсчитывать в обратном порядке: 1 г. до Э. Б. (11.08.2058 – 10.08.2059), 10 г. до Э. Б. (11.08.2049 – 10.08.2050), 100 г. до Э. Б.  (11.08.1959 – 10.08.1960) и т.д. – т.е. с увеличением чисел по мере возрастания удалённости от исходного.
И эту новость благодарное население Земного шара встретило с неописуемой радостью. (Оно теперь всё встречало с радостью, не утруждаясь осмыслением поводов.) Под восторженные клики, под звуки фанфар и грохот салютов окрылённое человечество  бодрым  маршем  вошло в новейшую эру – эру Вечности, Прогресса, Изобилия, Процветания, Благоденствия, Счастья – эру Всего-Всего-Всего... < … >





                1.   
Прямоугольные цифры на дисплее настольных часов равномерно сменяют друг друга, с монотонной неумолимостью приближая роковой срок. Удав времени упругим телом обвил мою шею и медленно сжимает смертельную петлю – всё туже, туже. Я задыхаюсь - но тоже медленно, мучительно; мне дано прочувствовать собственное умирание сполна, осознанно, скрупулёзно, без паники и благотворного шока, сопровождающих всякую внезапную гибель. Моя гибель лишена отрадной внезапности, мне не суждено опрокинуть залпом ядовитую чашу смерти – я, сродни гурману, осушаю её по капле, врастяжку, мелкими-мелкими глотками, с тихим ужасом наблюдая постепенно оголяющееся дно… Впрочем, вот так смаковать гнетущую отраву осталось недолго – всего четыре дня.
Сегодня двадцать четвёртое июня. Двадцать седьмого мне исполнится тридцать шесть лет. Двадцать восьмого – мой срок прохождения гражданского теста. За четверо суток, наверно, можно придумать, что делать, куда и как убежать, скрыться, исчезнуть, чтобы продлить земное существование насколько получится. Только, как и месяц назад, что-то ничего по данному поводу не думается, не прикидывается, не рассчитывается. Стоит настроиться на тему побега – голова сразу становится ленивой и пустой, как глобус; мозг словно каменеет, не позволяя выдавить из него ни единого мало-мальски дельного соображения. Сознание воспринимает нависающую угрозу нехотя, расслабленно, слишком уж философски. Психический анабиоз какой-то… Поэтому каждый день я досадливо отгоняю назойливый призрак Большой Проблемы, обильно заполняю торопливыми строчками мою «крамольную» тетрадь и жду очередного свидания с Половинкой – чтобы, погрузившись в неё телом и разумом, на несколько счастливых часов отрешиться от жуткой перспективы. Как обречённые наркоманы минувшей эпохи жили «от дозы до дозы», так я сейчас живу «от рандеву до рандеву». Вот дотяну до последнего свидания – двадцать седьмого числа, - устрою в честь моего дня рождения прощальный праздник наедине с возлюбленной – фактически тризну по самому себе – и… Что «и», пока не знаю. Я не знаю, что именно произойдёт на следующий день, как   это будет выглядеть, на что окажется похоже. Однако чувствую, что ни на какой побег не решусь. Схватят меня или нет, усадят к детектору лжи принудительно или опять не заметят моего отсутствия на обязательной процедуре – всё может случиться, но от Марины я не убегу. До последней возможности, до последней минуты. Куда мне от неё деться? Ведь она в моих глазах - единственная тёплая звёздочка в ледяной Вселенной, драгоценная крупица здравого смысла среди общего ликующего безумия. Она для меня воплощает всю радость бытия, всё совершенство и гармонию физического мира. Без неё же, поистине, гроша не будут стоить ни сам этот мир, ни моё пребывание в нём.
Доброе, светлое белокурое солнышко! Зачем мне спасать мою жизнь, если в ней не останется тебя? Зачем беречь мою плоть, если ты её никогда не коснёшься? Зачем сердцу моему продолжать биться, если оно не сможет в тесных объятиях звучать в унисон с твоим? Без тебя – что; мне хранить? Моё одиночество? Мой скепсис? Мои угрюмые мысли, мою горечь, моё уныние? Да нужны они мне! Уж было бы чем дорожить, ей-богу…
…Конечно, я понимаю: в моей безграничной привязанности к Марине есть нечто болезненное, одержимое, нечто горячечное. На моё чувство влияет и ужасная ситуация, и ощущение отчуждённости от себе подобных, разнородности с окружающим миром, и сознание собственной обречённости – всё то, что дурманит рассудок и наполняет грудь тоскливым беспокойством. Я действительно нездоров, я не в состоянии сейчас воспринимать что-либо сугубо трезво и беспристрастно. И к Марине это относится в первую очередь… А с другой стороны, чувство ведь тем и отличается от ума, что оно пристрастно по сути своей. Так что в данном смысле я ничуть не оригинален. Подобно всякому влюблённому, я вопреки заповеди Господней сотворил себе кумира, и теперь поневоле ожидаю от последнего соответствия моему идеалу. И старательно усматриваю это соответствие во всём подряд – наверно, даже в том, в чём его и быть не может.
В любви каждый ищет что-то, необходимое именно ему, - то, чего особенно недостаёт. Для одних влюблённость – просто приятное приключение, эдакое «щекотание души», возможность разнообразить повседневную будничность; для других – скорее дань обычаю, общей норме, извечному стремлению уподобиться окружающим. Кто-то с помощью любви самоутверждается, избавляется от комплексов; кто-то утоляет психологическую потребность в оживлении эмоций. Иные любят из врождённого альтруизма – им доставляет удовольствие дарить радость; некоторые, как ни странно, обожают сознавать себя бесконечно страдающими, потому намеренно влюбляются в тех, кто ни за что не ответит им взаимностью. Особо трепетные натуры наслаждаются красотой и лиричностью романтических переживаний. Для меня же, утопающего, моя любовь – как спасательный круг в бескрайнем море, где от горизонта до горизонта нет ни островка, ни рифа… Или даже не круг, а неверный обломок, вряд ли способный удержать на плаву. Или пресловутая соломинка, за которую вообще лучше не хвататься – только утянешь за собой, а сам всё равно не спасёшься…
Открыться ей?.. Уже сколько раз порывался, да так и не решился. Всегда что-то мешало, останавливало в последний момент, заставляло прикусить язык и вновь отложить рискованное намерение на неопределённое «потом». Значит, я не уверен в ней? Или просто боюсь? Пожалуй, имеет место и то, и другое. Правда, бояться мне, вроде бы, уже поздно. Насчёт же неуверенности… Конечно, я не хочу допустить мысли, что Марина решит меня выдать, но если такое и случится – это лишь несколько ускорит мой конец, и только. А вот если не выдаст – что тогда?
Тогда для неё самой станет невозможным прохождение проверки на лояльность. Несколько вопросов гражданского теста как раз устанавливают, не имеет ли проверяемый какой-либо связи с инакомыслящими, не располагает ли сведениями о последних, готов ли при обнаружении таковых немедленно и без колебаний оповестить надлежащие государственные органы, и тому подобное. Стало быть, выслушав моё откровение и промедлив с доносом, Марина автоматически окажется в одном со мной положении – то есть превратится в обречённого изгоя, которому нет места в обществе и в жизни. Разве я вправе вот так сломать её судьбу! Что я могу предложить ей взамен? Бегство со мной в неизвестность? Нескончаемые скитания? Непреходящую угрозу обнаружения и поимки? Весь спектр страданий, нужду, болезни, неуклонное старение и в конце концов смерть – жалкую, безобразную, неприкаянную – в скрытом от человеческих глаз убежище среди непроходимых зарослей?.. Нет, такого «рая с милым в шалаше» я своей Половинке не желаю. Так что пусть ещё несколько дней всё идёт для неё, как прежде – привычно, безмятежно, легко и радостно. А потом меня арестуют – и я просто исчезну из её жизни, растворюсь мимолётным миражом, словно меня и не было… Впрочем, нет, так, конечно, не получится. «Обэшники» сразу установят все мои личные связи, начнут проверять и допрашивать моих друзей, знакомых, каких-нибудь неведомых родственников до седьмого колена, соратников по экспедициям, дабы убедиться в нераспространении моей заразы на окружающих. Разумеется, Марине тоже придётся давать показания, причём её сознание исследуют особенно тщательно и придирчиво. Зато тогда она будет объективно невиновна, к моей крамоле никоим образом не причастна, и самый дотошный ДЛ лишь подтвердит её безупречное алиби. А заодно Половинка узнает, куда я пропал столь таинственно…
Но неужели она должна услышать жестокую правду обо мне только после моего ареста, от других людей, уже не имея возможности меня увидеть! Неужели она поймёт, кого любила, лишь когда её возлюбленный навсегда уйдёт из жизни, не оставив ни следа, ни отголоска! Разве она не имеет права узнать, кто я есть, чем дышу, о чём думаю, - от меня самого? Естественно, имеет. И мне очень, очень хочется поведать ей всё без утайки, поделиться с единственным любимым существом моей невыносимой тайной, распахнуть бездну моей измученной души настежь – и увидеть её взгляд, устремлённый в эту бездну. Пусть в её рысьих глазах огненным сполохом плеснётся ужас, пусть сузившиеся зрачки обожгут меня презрением и враждебностью, но это будет её взгляд на  меня – такого, какой я есть, - а не на мою всегдашнюю полумаску. Все люди что-нибудь скрывают друг от друга, прячут какие-то неприятные черты, моменты и нюансы от своих близких, своих возлюбленных, от себя самих; я же хочу открыться перед моей Половинкой целиком, до дна, до отдалённой глубины, - чтобы она лучиком своего взора выхватила из потаённого сумрака каждый уголок и каждую трещинку моей сущности… А потом пусть идёт и доносит – не потому, что ей так захочется, а потому, что так надо. Я всё равно обречён, мне уже не помочь, а ей незачем бессмысленно губить себя.
Лучше всего открыться ей поутру двадцать восьмого. Двадцать седьмого мы отметим мой день рождения, она, разумеется, останется со мной на ночь, а утром, когда мне предстоит идти на тестирование, я ей всё выложу. Всё расскажу, объясню, сброшу с души свинцовую глыбу роковой тайны – и, может статься, ухвачу напоследок каплю сочувствия, совсем не унизительной жалости… если Марина соизволит меня пожалеть. После чего усажу подругу перед видеофоном, велю позвонить в местное отделение ОБ и сдать меня со всеми моими диссидентскими потрохами. Да, это, пожалуй, идеальный вариант, лучше не придумаешь.
…А вдруг она не захочет позвонить и сдать? Откажется – и всё тут, да ещё пощёчину влепит за то, что я ей предложил такое… Ведь наверняка именно это и случится. Не может моя Половинка меня предать, даже вынужденно, - не способна по определению! И что тогда делать? Обсуждать создавшееся положение будет попросту поздно. Воображаю, как Марина, гневно и отчаянно сверкая очами, крикнет в мою растерянную физиономию: «Идиот! Какого дьявола молчал до сих пор!» - и, безусловно, будет права. Вряд ли мы успеем сообразить, что предпринять, а дело в итоге может обернуться максимально скверно: меня, скорее всего, в течение суток схватят, следом за мной – Марину. Допрос с применением детектора лжи изобличит её как мою сообщницу. Результат предсказуем: оба погибнем - одна за другим, как в старинных куртуазных романах. Тристан и Изольда новейшей эры… вот только скорбеть по нам никто не станет.
Нет, надо открыться раньше. Если у нас в запасе будет хотя бы пара дней, можно что-то придумать, найти способ спастись: например, попробовать как-нибудь обмануть компьютер, фиксирующий показания детектора при тестировании, или вовсе отключить детектор от компьютера и занести в последний нужные мне фальшивые показания, или… не знаю, что «или»! Я над всем этим бесполезно ломал голову много месяцев подряд. Пусть Марина подскажет – она же должна знать, что; в их Центре тестирования за система контроля!.. Так или иначе, нам необходима хоть какая-то фора во времени, а я нудно и бестолково тяну кота за хвост, поступательно умаляя собственные шансы на избавление от смертельной угрозы – а заодно и Маринины. Нужно быть решительнее, Владислав Сергеевич, раз уж вас угораздило тридцать шесть лет назад родиться мужчиной! Ломаться и бесконечно прикидывать «за» и «против» уже некогда! Вот сегодня вечером Марина явится навестить своего трусливого рыцаря – и почему бы вам не изложить ей проблему прямо тогда?
Действительно, почему?.. Ах, если бы именно разум был главным распорядителем наших поступков! Конечно, я должен всё рассказать Марине, и непременно сегодня вечером. Только как отважиться, где занять мужества, уверенности, твёрдости? Ведь я изо дня в день намереваюсь сделать это, однако сто;ит мне увидеть драгоценную Половинку, её струящие нежность глаза, улыбающиеся губы – и я опять не в силах преодолеть себя, превозмочь светлого восторга очередной сказочной встречи, очарования волшебного момента. Я не могу своим убийственным признанием разрушить это очарование, заставить эти глаза потускнеть, стереть с этих губ улыбку. Не могу допустить, чтобы это милое личико исказила болезненная гримаса, а сияющая на нём радость от встречи со мной сменилась ужасом… или, может быть, жалостью… И сегодня вечером – как вчера, позавчера и неделю назад – я наверняка вновь скажу себе: «Нет, только не сейчас! Возможно, завтра… Незачем так спешить, время ещё есть».
Что ж, время есть. У меня есть ещё четыре дня…


                2.
На часовом дисплее – без двадцати семь вечера. Скоро должна подойти Марина. Коротая ожидание, включаю стереовизор, сажусь в кресло напротив, наугад нажимаю на дистанционном пульте кнопку канала и устремляю равнодушный взгляд на вогнутый экран.
Кажется, идёт очередной документальный фильм из бесконечной тематической подборки, посвящённой семидесятипятилетию Рождества Государева. В каждом таком фильме Пересветова сопоставляют с одним из прежних великих правителей, и сопоставление это неизменно оказывается не в пользу последнего. Выходит так, что Юлий Цезарь, Наполеон или Александр Македонский в подмётки Илье Никитичу не годились – ни по масштабу и значению деятельности, ни по уровню гениальности, ни по нравственным качествам; словом, мелкие злобные насекомые рядом с могучим динозавром, ослепительно сверкающим добродушным оскалом… Ну-с, и кого же сегодня пристыдят сравнением с Несравненным? Похоже, Петра Первого. Да, через две недели же годовщина Полтавской баталии… Видимо, фильм уже близится к завершению: под бравурные звуки «Преображенского марша» на экране сменяют друг друга картинки современности. Следом за гробом Петра Алексеевича в царской усыпальнице Петропавловского собора и знаменитым «Медным всадником», пугливо снятым из-под копыт его вздыбленного скакуна, взору зрителя является помпезно вырастающий из вод Москвы-реки гигантский пучеглазый монстр резца Церетели, установленный за два года до рождения нынешнего мирового владыки. При виде нелепого страшилища, подразумевающего первого российского императора, в памяти тотчас возникают строки батюшковской эпиграммы двухсотшестидесятилетней давности, посвящённые не менее одиозному опусу пиитического коллеги Шихматова:

Какое хочешь имя дай
Твоей поэме полудикой:
Пётр длинной, Пётр большой, но только Пётр Великой –
Её не называй.

Пожалуй, если в этой эпиграмме заменить «поэме» на «стату;е», то выйдет как раз точная рецензия на монументальный шедевр Церетели – поистине   крупномасштабного ваятеля минувшей эпохи.
Надо сказать, бездарные литераторы, художники или, скажем, актёры прошлых времён были куда гуманнее бездарных скульпторов и архитекторов. «Творения» первых по сути своей ненавязчивы. Стоит, к примеру, на полке книга: хочешь – читай, не хочешь – взгляни на имя автора на обложке и поставь на место. А вот от церетелевского «Петра» куда деться? Этого исполинского оглоеда отовсюду видно за много вёрст; он, зараза, постоянно торчит перед глазами несчастных москвичей и гостей столицы, хоть головы не поднимай… Всё-таки, что ни говори, эпоха тогда была изуверская, калечащая души людские до неузнаваемости, - потому что дойти до подобного эстетического садизма способны были только «урожденцы» двадцатого века.   
А как символично, что в 90-х годах того самого двадцатого века – в период агрессивной демократизации – россияне по-прежнему возводили монументы страшным тиранам! Ничего удивительного: прирождённые холопы остаются холопами и на баррикадах. Даже сражаясь за свободу, они продолжают воспевать деспотию – ибо, свергая былое рабство, уже мечтают о следующем…
Между тем картинка на экране меняется. Покончив с демонстрацией циклопического памятника императору Петру, для параллели и одновременно для контраста с ним зрителю преподносят скульптурного гиганта наших дней – грандиозно вздымающуюся из тех же вод (несколько ниже по течению, прямо напротив кремлёвских стен) статую бессмертного Государя Ильи Никитича. Стальной Пересветов в полтора раза выше всего предыдущего сооружения – то есть корабля с мачтой и рострального пьедестала, вместе взятых, - самого же бронзированного Петра превосходит раз в семь или восемь. Таким образом, уже по одним размерам представленных фигур можно безошибочно определить, кто в истории просто Великий, а кто – Величайший.
Это – обязательные апофеозные кадры, дающие понять, что сюжет исчерпан. На фоне скульптуры Планетарного Руководителя по экрану снизу вверх ровными шеренгами проползают титры. Затем возникает багровая надпись «Конец фильма» - и в ту же секунду в прихожей раздаётся звонок. Вскакиваю как ужаленный – нервы в последние дни вовсе расшатались. Непроизвольно ругнувшись, спешу к входной двери.
Марина врывается подобно метеору и с порога вешается мне на шею. Её влажные губы прилипают к моим, мягким насосом втягивают мой язык, а острые зубки тотчас стискивают его кончик. Настроение у подруги великолепное; жаль, что это не заразно.
Не разжимая зубов, проказница ликующе смеётся. Как, однако, мало ей нужно для счастья!.. Я не могу ни шевельнуться, ни возмутиться: язык мой ухвачен капитально. Приходится терпеть; надоест – сама выпустит.
Выпускает. Жалостливо смотрит в лицо, трогает мой лоб подушечками пальцев.
- Ну что опять случилось? Что мы такие хмурые? Лобик весь в морщинках, глазки грустные, ротик скорбный. Больно укусила, да?
Взять бы сейчас и выложить всё, что собирался. Посмотрел бы тогда, какой у неё стал бы лобик и глазки! Но не здесь же, не в прихожей… Уныло вздыхаю, по-рыцарски опускаюсь на колено и снимаю с изящных ступней дамы сердца босоножки. Затем обхватываю округлые бёдра чуть выше колен, отрываю Половинку от пола и несу в зал.
- Ой, погоди, погоди! – суетится Марина, размахивая над моей головой тряпичной сумкой. – Я пиццу принесла, полуфабрикатную. Зашла по пути в супермаркет, глянула на неё – глаз не оторвать! И так отчего-то захотелось пиццы…
Продолжая держать Половинку на весу, зову Далилу. Служанка возникает в коридоре бесшумно, словно призрак. Подняв бесстрастные очи поверх моей макушки, монотонно произносит:
- Добрый вечер, госпожа.
- Далила, возьми-ка, - в бессчётный раз пытается покомандовать ею Марина, протягивая сумку. – Достань пиццу и приготовь для нас.
Служанка и бровью не ведёт. Опустив взгляд на уровень моего лица, молча дожидается распоряжений от хозяина.
- Возьми сумку, Далила, - привычно дублирую я. – Достань пиццу, приготовь и принеси в зал. И про чай не забудь.
Служанка протягивает руку. Раздражённая Марина приподнимает сумку выше, дразня клона, как собачку. Однако полученный приказ подлежит выполнению – на сей счёт в программе биоробота сомнений не предусмотрено. Поэтому, всегда механически-размеренная, Далила неожиданно делает резкий прыжок и выдёргивает сумку из пальцев Марины. После чего невозмутимо удаляется на кухню.
- Ничего себе, - потрясённо лопочет Половинка. – У меня чуть сердце не оборвалось!..
Удивлённый не менее подруги, я пробую засмеяться. Правда, смех получается какой-то скрипучий, отрывистый, будто звук старого скворечника на ветру. Так, наверно, только гомункулы смеются – если это от них требуется по замыслу генных «программистов».
Вношу Половинку в зал, аккуратно опускаю на диван. Придвигаю к дивану низенький столик. Сажусь рядом с подругой и обнимаю её с тоскливым упоением.
Марина привлекает мою голову к себе на грудь. Гладит мои волосы, время от времени заправляя жёсткие пряди за ухо. Голос любимой, утратив высокие нотки, журчит нежно и мелодично:
- Ты совсем плохо выглядишь, Владик. С каждым днём всё хуже и хуже. Будто стареешь на глазах. Нельзя так себя запускать. Чего доброго, и впрямь поседеешь, обрюзгнешь, да ещё потенция ослабнет – и что мне тогда с тобой делать? В шахматы играть? Если тебя что-то мучает, мог бы и поделиться. Ты же знаешь – мне всё можно рассказать. А иначе – для чего мы нужны друг другу?
- И для чего же?
- Как раз для этого. Чтобы помогать друг другу, поддерживать, утешать. Чтобы жалеть, когда требуется. Разве нет?
- Да… Конечно, да, солнышко.
Тёплая ладошка легко касается моей щеки и мягко проводит по ней, словно стряхивая все проблемы и невзгоды, стирая мою боль, тоску, гнетущее предчувствие – и отбрасывая прочь, далеко в сторону. Так приятно, что хочется замурлыкать подобно пригретому котёнку, свернувшись калачиком на милых коленях. Хорошо… уютно, блаженно… Вот так бы и сидеть в обнимку целую вечность, не думая ни о каких вселенских вопросах, нас двоих ничуть не касающихся…
- Так что с тобой творится, любимый? Расскажешь?
Ну что, рассказать?.. Нет, пусть ещё погладит мой висок, поворошит волосы, подышит в затылок. Пожурчит, пошелестит, пошепчет. Ломать её лирический настрой поистине кощунственно… К тому же, ещё пиццу надо съесть – спокойно и с аппетитом.
Кстати, вот и она подоспела. Аромат вкусный, гармонично смешанный, немного пряный… Желудок сразу требовательно напрягается, вытесняя из головы неуместную озабоченность. Язык, обильно увлажнившись, возбуждённо прилипает к нёбу. Определённо, хоть эта пицца и оказалась легка на помине, а долго жить ей не суждено.
Служанка опускает на край столика широкий поднос, снимает и ставит на середину блюдо с горячей пиццей, по бокам от него располагает две тарелки, два ножа и пару дымящихся чашек с чаем. Потом берёт в руки пустой поднос, отступает на полтора метра и вытягивается, устремив на меня ледяной взор.
- Ты свободна, Далила, - отпускаю я. – Больше пока ничего не нужно.
Грациозный гомункул кланяется, поворачивается вокруг своей оси и равномерно шагает к двери. Марина, ревниво изломив бровь, окликает:
- Далила! А если бы ты в прихожей заодно с сумкой руку мне оторвала? Скажи, пожалуйста, нормально это было бы?
Полуобернувшись на ходу, педантичный недочеловек резонно констатирует:
- Отрывать вам руку господин не приказывал, - и, ритмично стуча каблуками, удаляется из зала.
Обозлённо надувшись, Марина шипит вослед:
- Не служанка, а мегера какая-то! Моя несуразная клон-баба куда воспитанней.
Забавно наблюдать соперничество натуральной женщины с серийным биороботом!.. Усмехнувшись, возражаю:
- Твоя клон-баба по твоему приказу слону хобот оторвёт – или уж костьми ляжет в неравной схватке, наподобие фермопильского спартанца… Далила – образцовый исполнитель, какие к ней могут быть претензии? Чтобы быть мегерой, надлежит по крайней мере иметь стервозный характер, а у неё – откуда взяться характеру?
- Из таких вот образцовых исполнителей в прежние времена получались идеальные киллеры… Кстати, как думаешь, если ты своей Далиле прикажешь уничтожить тебя самого, она послушается?
- Хм… В самом деле интересно. Надо будет её спросить… Ладно, давай есть твою пиццу, пока не остыла.
Отрезаю два треугольных куска, раскладываю по тарелкам. Марина совершенно некстати спрашивает прямо под руку:
- Значит, не желаешь рассказать, что тебя удручает?
Недовольно хмурюсь. Стараясь не допустить паузы, отвечаю уклончиво:
- Да так… Ничего конкретного. С нервами что-то, сам не пойму.
- Кошмар про гильотину больше не снится?
- С момента нашего отъезда на Кавказ – не случалось.
- А к врачу, стало быть, до своего теста точно не пойдёшь? Ни в какую?
- Нет, Марина! Прекращай, сколько можно!
- Но я же о тебе беспокоюсь!
- Не надо беспокоиться столь усердно. Ничего со мной не случится… во всяком случае до теста.
- Выдержишь ещё четыре дня? Не свихнёшься вконец?
- Постараюсь. С твоей помощью… А ты сама двадцать восьмого будешь в Центре тестирования?
- Да, у меня как раз рабочая смена.
- А номер твоего кабинета какой?
- Семнадцатый. Что, хочешь тестироваться у меня?
- Ты против?
- Да ради бога! Только какая тебе разница? Там вся процедура – минут десять. Флиртовать с тобой мне всё равно будет некогда.
- Ты же знаешь, солнышко, для меня не видеть тебя несколько часов подряд – сродни кислородному голоданию. А вот полюбуюсь десять минут на мою ненаглядную – авось и доживу до следующего вечера.
- Ой-ой, какие мы красноречивые! Явно рот занять нечем. Лучше ешь давай!
- Ты мне не веришь?!
- В том-то и дело, что не верить тебе невозможно – очень уж красиво ты рассказываешь сказки! Но мы же, вроде, ужинать собрались. Так что оставь свои панегирики на потом, иначе я сейчас вместо пиццы чего-нибудь другого захочу.
- Принято. Фонтан временно закрывается. Приятного аппетита!
Откусываем по кусочку. Активно прожёвываем. Не успев проглотить, откусываем снова. Марина от великого удовольствия закатывает глаза:
- Ммм! Вкуснотища!
- Божественно! – в унисон восторгаюсь я, подкрепляя оценку гомеровским гекзаметром: - Амброзия чистая с не;ктаром сладким!
- Кстати, о божественном, - в промежутке между откусами задаёт тему Марина. – Просвети-ка, как ты относишься к существованию Высшего Разума. А то из твоих рассуждений можно любые выводы делать.
- Ну, - отвечаю раздумчиво набитым ртом, - я в общем склонен признавать его существование.
- То есть – ты веришь в Бога?
- Не то чтобы верю… Я верю только в то, что знаю. А если по какому-то вопросу знание мне недоступно – просто мыслю логически. И прихожу к определённым заключениям.
- Но Бога нельзя признавать логически - ведь доказать его существование невозможно.
- Доказать, наверно, невозможно, но можно хотя бы обосновать. Не стопроцентно, разумеется… Стопроцентно, солнышко, я и о тебе не могу судить: чужая душа – потёмки.
- Меня ты ещё успеешь изучить и разложить по полочкам – у тебя для этого вся вечность впереди. Давай-ка не уходи от темы! Итак, чем же можно обосновать наличие Высшего Разума?
- Да чем угодно – всем его творением. Конечно, это очень сложный вопрос, как тут в двух словах… Ну, скажем, обнаружили археологи каменную плиту – ровную, гладкую, словно отшлифованную. Сразу возникает сенсация, многие спешат сделать вывод, что сия плита – результат приложения разумного труда, одним словом – искусственная. Однако тотчас находятся и скептики, весьма резонно возражающие: ваши доказательства неубедительны, коллеги, сама по себе гладкость плиты не является надёжным аргументом в пользу вашей гипотезы – а вдруг её просто ветром так отшлифовало, или водой во времена Потопа, или отступающим ледником? Всё, можно драть глотки хоть до Второго Пришествия, но консенсуса не достичь… А теперь представим, что те же археологи нашли кусок древней стены – пусть не столь гладкий и эстетичный, даже напротив, шершавый, весь выщербленный, осыпающийся - однако состоящий из отдельных кирпичей, более или менее стандартных, более или менее правильной геометрической формы. В данном случае какой олух посмеет отрицать рукотворность кладки? Никакой. Ибо будет совершенно очевидно, что означенную стену создавали разумные существа, что кладка эта содержит в себе и предварительный замысел, и инженерный проект, и его творческое воплощение. Так вот, целая Вселенная тоже состоит из своих кирпичиков, ячеечек, – из множества кропотливо подобранных, чётко взаимодействующих деталей и фрагментов. Она вся являет собою точно продуманное, скрупулёзно систематизированное творение! И Вселенная, и каждый из миров, и земной мир в том числе. Взгляни, как всё в природе  толково устроено! Разве это может быть результатом бездумного нагромождения элементов? Если хаос не упорядочивать сознательно, он навсегда останется хаосом – и в частном быту, и в целом мироздании.
- Но, как говорят учёные, хаос упорядочивается в ходе эволюции.
- Сам собою упорядочивается? Непроизвольно?
- Именно. В течение очень и очень долгих периодов.
- Непроизвольно, солнышко, только сам хаос и получается. Любой же порядок есть результат намеренной организации. Как раз в организованной направленности эволюции разумный замысел Всевышнего проявляется наиболее наглядно – в том, что всё сущее миллиардами лет целеустремлённо движется от примитивного к совершенному. Именно – целеустремлённо, то есть по намеченному курсу, а не куда кому вздумается. Кроме того, иногда принципиальные изменения в природе происходят ускоренно и явно принудительно - если в том возникает необходимость. К примеру, некогда нашу планету сплошь покрывал океан, потом появилась суша, и на сушу, как утверждает наука, понемногу вылезли некоторые из прежних водяных обитателей. Вылезли и остались жить! Но, простите, раз эти авантюрные твари миллионами поколений жили в воде, значит, их дыхательная система была приспособлена исключительно к воде же. Проще говоря, они дышали жабрами – либо чем-то наподобие жабр. И как они с этими жабрами дерзнули сунуться на открытую поверхность? А ведь дерзнули и даже выжили – значит, смогли дышать.
- И что отсюда следует?
- Что способность дышать на поверхности рисковым морским зверушкам была дана заранее – ещё до того, как они высунули нос из воды. Им заблаговременно –  намеренно – была предоставлена возможность выжить на суше. Иначе никакая любопытная тварь с плавниками дольше пары секунд вне воды не продержалась бы – и впредь подобных поползновений предпринимать не стала бы. Чего ради ей вообще лезть на сушу, в абсолютно чуждую среду, когда вода для неё – дом родной, и для всех её предков до многомиллионного колена!..
- А зачем полезла?
- Стало быть, таково было распоряжение высочайшего начальства, а ей поневоле пришлось исполнять руководящий замысел. Надо же было Всевышнему как-то решать вопрос с заселением пустующей суши! Кстати, то же самое касается всего живого: каждое земное создание выполняет определённую функцию, порученную Творцом ему конкретно, и есть такие поручения, которые самим исполнителям ни за что не пришли бы в голову. Дятлу, допустим, с чего взбрело на ум часами долбить клювом по дереву? Ведь мог бы куда проще ловить насекомых в воздухе или из земли личинок вытягивать, подобно другим пернатым. Ан нет – получил «производственное задание»: избавлять деревья от паразитов; вот с тех пор и мучается, несчастный. А знаменитую птичку тари, что, любопытство побудило заглянуть в пасть крокодила и поковыряться в его зубах – или, может, сострадание? Опять-таки верховный приказ - быть личным стоматологом у злобной рептилии, - и никак иначе. Между прочим, самого крокодила тоже требовалось предварительно вразумить, чтобы при «врачебном осмотре» пасть не захлопнул, - ведь он, зараза, привык ею щёлкать по любому поводу… А муравьёв кто надоумил их сложной и грамотной социальной системе – с безупречной организацией, разделением труда, индивидуальной специализацией? Сами догадались – с их-то насекомым соображением?! Могло здесь дело обойтись без разумной подсказки извне – то есть свыше, - как считаешь?
- Гм…
- Вот и я о том же. Проявления божественной воли налицо буквально повсеместно. Эволюция же самостоятельно ничего принципиального не творит и не формирует – она лишь постепенно корректирует то, что уже заданно… Впрочем, говорить на эту тему можно бесконечно. Слишком она неисчерпаема – в отличие от твоей пиццы. Последняя была действительно великолепна. Спасибо, солнышко, твой вкус, как всегда, подтвердил свою безупречность.
- Я рада… Так, стало быть, Бог существует?
- Несомненно.
- И какой он, по-твоему? Похож на нас?
- В определённом смысле… Бог необъятен и всепроникающ. Он являет собою всю Вселенную и вместе с тем – всякую тварь и всякий атом, из которого состоит всё сущее. Бог – это  всё во всём. Создавая мир, он создаёт себя; изменяя его – изменяется сам. Бог не идеален и не совершенен, он –  вечно совершенствующийся – заодно с миром, который сам и представляет. Достоинства и недостатки мироздания есть отражение достоинств и недостатков его Архитектора. Творец присутствует в каждом творении – следовательно, каждое творение несёт в себе какие-то черты Творца. И нас, как известно, Господь изначально создавал по своему образу и подобию, потому вполне естественно, что мы наделены качествами, присущими Создателю.
- Какими, например?
- Многими, очень многими. Жаждой деятельности, тягой к творчеству, к экспериментам. Стремлением к гармонии, к исправлению ошибок, способностью испытывать удовлетворённость и разочарование. Всегдашней непоседливостью, любопытством, чувством юмора…
- Всевышнему присуще чувство юмора?!
- А как же! Чем ещё можно объяснить забавные нелепости природы? Взгляни, к примеру, на австралийскую ехидну. Вроде ёж как ёж, только сумчатый. Но он же с клювом! Абсолютно сухопутное животное, бескрылое, к пернатым никоим образом не относящееся… Вот на фига ему клюв? И яйца несёт – млекопитающее! А земляк ехидны утконос: мало того, что с совершенно неуместным утиным шнобелем, так ещё некоторое время – по молодости – имеет зубы в этом шнобеле, ну никак не приспособленном для молочного вскармливания. Только вообрази: четырёхлапое млекопитающее – притом яйцекладущее – с птичьим клювом и зубами! Это же химера, а не зверь! Строгая матушка-эволюция столь несуразного чучела ни за что не произведёт. Такой абсурд можно вылепить только смеха ради. То есть остались у Господа по сотворении мира лишние запчасти – вот он и поизгалялся от всей своей бескрайней души, просто из ребяческого озорства склеил несочетаемое. Короче, повеселился, насколько достало непомерной фантазии. Собственно, почему бы нет? С такими вывертами мир стал и разнообразнее, и интереснее. Всевышний ведь творил его с любовью, не лишь бы как-нибудь: где-то усмехался, где-то, напротив, проявлял максимальную серьёзность и старательность; что-то им предусматривалось для сугубо практического применения, что-то – для забавы, а что-то – из чисто эстетических соображений. Скажем, закрученные на манер штопора рога у антилопы гарна, разные полосы и «манишки» у мохнатых зверушек, львиная грива, оперение павлина, наконец, - это же всё только ради красоты, иного смысла оно не имеет. Ну разве может быть у холодной эволюции художественный вкус! А склонность к причудам у неё откуда! Вот живёт в Южной Америке четырёхглазая рыба: два глаза под воду смотрят, другие два торчат на поверхности. Что; это, как не явно сознательный эксперимент? Эволюция – дама скупая, любые органы земным обитателям выдаёт лишь при крайней необходимости, и то если их миллионами лет усердно выклянчивают. С чего бы она вдруг расщедрилась и одарила рыбёшку дополнительной парой глаз, когда, по сути, и одной вполне достаточно?
- Может, произошла какая-то мутация.
- Мутация, говоришь… Ну, хорошо, в последнем случае – возможно. Но только не с утконосом или ехидной. Никакая мутация зверя и птицу воедино не сольёт.
- Скорее – зверя и рептилию.
- То есть… почему именно рептилию?..
- Потому что рептилии тоже несут яйца.
Ну, разумеется, должна же Марина сказать своё веское слово! Нужно же ей блеснуть эрудицией, дабы показать мне: смотри-ка, я в курсе, что яйца несут не только пернатые!.. Старательно подавив снисходительную усмешку, говорю как можно ласковее:
- Солнышко, в данном случае яйца – не главное. Главное, что ехидна с утконосом имеют клювы. А клюв, сладкая, это птичий признак.
- У ехидны с утконосом не клювы, - так же ласково отвечает  Марина, - а просто морды клювообразные. И, между прочим, покрытые кожей. Если не веришь, можешь заглянуть в Интернет и убедиться.
Рысьи глаза подруги лукаво смотрят в упор, на озорном лице – сияющая уверенность. Явно знает, о чём говорит… Это конфуз. Сбила, что называется, влёт. Утёрла нос практически досуха. Вот так, я тут, понимаешь, пою самозабвенно, аки птица Гамаюн, опрометчиво полагая, будто наивная слушательница проглотит всё, что преподнесу, а она, коварная, стало быть, каждое моё слово анализирует. Какая она у меня всё-таки замысловатая, даром что блондинка!.. Ладно, пока вконец не смутился, надо плавно уводить беседу в другую сторону.
- Ну, пусть не клювы, пусть морды. Всё равно ехидна с утконосом – очевидный продукт сознательного творчества. И четырёхглазая рыба, скорее всего, тоже. И вообще вся земная фауна. А вот двуногий Homo – который sapiens – определённо результат мутагенного воздействия. Биологическая аномалия, иначе не скажешь.
- Почему?
- Потому что человек – вершина эволюции, он обладает грандиозным могуществом и величайшей властью над природой, и вместе с тем он самое скверное существо на голубой планете. Вряд ли это согласуется с замыслом божьим. Господь так не ошибается. Не может быть, чтобы высокий Творец намеренно отдал этот мир подобному чудовищу. Наверняка в незапамятные времена на Земле произошёл какой-то биохимический катаклизм, а наши предки, как говорится, попали под раздачу. Вот и вырастили себе объём мозга вопреки изначально заложенным пропорциям.
- Договорились называется! Я-то ожидала после ужина каскада комплиментов, а тут такое откровение: прекрасная Марина не что иное, как мутант, притом скверный!
- Да, мы потомки мутантов, и принадлежим к самому несовершенному виду земных обитателей. Однако Всевышний благоволит ко всем своим созданиям, и даже неудачные образцы не спешит отправлять в утиль – как мы отправляем наших несчастных клонов. Вселенский Демиург, в отличие от нас, бесконечно гуманен и терпелив. Без сомнения, он прилагает массу усилий, чтобы как-то облагородить двуногих уродцев, вразумить, направить на путь истинный. Правда, и у него это плохо получается – слишком мы упорно сопротивляемся. Чересчур самонадеянные стали, от рук отбились.
- Ты, Владик, неизлечимый мизантроп. Оттого и супишься постоянно. Жалко, что биотехнологи никак не научатся искусственно синтезировать эндорфины: тебе не помешало бы впрыснуть эдак с поллитра. Думаю, перебора не случилось бы.
- Это верно, я не в восторге от ближних своих – ни от тех, что жили до нас, ни от нынешних. И от себя самого в том числе. Пожалуй, только ты побуждаешь меня усомниться в никчёмности рода человеческого. Потому что когда я смотрю на тебя, то вижу воплощённое совершенство – и тогда понимаю, что человек тоже может быть совершенен. Ты совершенство, солнышко, и наше чувство друг к другу – совершенство, и наше взаимное влечение, желание, страсть. И наша плотская близость, телесное слияние, единение – это акт божественного совершенства. Так что если ты рядом, дополнительных эндорфинов мне не требуется – своих хватает.
Видимо, последние фразы из моих уст звучат особенно проникновенно. Непривычно зардевшись, Марина почитает себя обязанной слегка капнуть елеем и на мою иссохшую душу. И, кстати, не промахивается:
- Итак, наше слияние – акт божественного совершенства. Слияние ума и красоты!.. Да, это определённо покруче утконоса.
Я одобрительно повожу бровью. Марине, похоже, собственное резюме нравится ещё больше. Она звонко смеётся, слегка запрокинув голову, чтобы открыть моему взору нежную шею с голубыми жилками под прозрачной кожей. Она знает, с каким сладостным предвкушением я смотрю на эту шею, чувствует, как взгляд мой расплавленным воском стекает с выемки между её ключиц вниз, к вырезу декольте, где обольстительно смыкаются трепетные полушария её грудей. Проказница меня соблазняет – и это чертовски приятно обоим.
Наверно, Марина действительно меня любит. Может быть, даже не преувеличивает, говоря насколько… Конечно, я должен ей всё рассказать. В том, что я скоро покину её навсегда, моей вины не будет – но я не имею права «уйти по-английски», не попрощавшись с моей Половинкой, не сказав ей за всё последнего «спасибо», не вручив ей – хотя бы на память – всего себя, своих мыслей, своей души. Я просто обязан это сделать, чтобы поневоле не оскорбить возлюбленную своим недоверием. Да, это непременно нужно сделать!..
Нет, сегодня не стану. Сегодня мне слишком хорошо, Марина такая весёлая… Лучше завтра. Завтра я наберусь смелости, схвачу себя в кулак, втяну в лёгкие воздуха – до упора, до боли, до скрипа в рёбрах – и выдохну всё разом, полностью, без остатка, без утайки… Решено: завтра обязательно. Вечером, когда она опять придёт – тотчас. А сегодня нельзя. Никак нельзя… недопустимо, невозможно… Ну, просто  нельзя – и всё тут!!.


                3.
…Барабаны, эшафот, конвой. Когтистая толпа, ненависть, кровожадные крики. Парализующий ужас, ватные ноги, ступени. Доски помоста, окровавленная корзина, алчно блистающий в голубой высоте косой нож. Животная паника, безмерное отчаяние, рывок назад, к краю помоста, к беснующемуся океану голов, грязных чепцов, к алым бурунам фригийских колпаков…
Её глаза из первого ряда зрителей. Загадочный, магнетический взгляд, пронзающий душу… Что; в этих глазах? Любовь? Презрение? Немое прощание?.. Что; в твоих глазах, любимая?! У меня нет времени проникать в твои мысли, нет ни сил, ни рассудка, ни воли, чтобы понять твой взгляд. Не мучай меня хоть ты, скажи, намекни… объясни мне – что; в твоих глазах?!!
Тяжёлая рука на плече. Непреодолимая сила двух здоровяков, влекущих меня к зловещему механизму убийства. Вселенский страх, упорная борьба, ругань подручных палача… Непонятный глухой ропот толпы. Стальная хватка ослабевает, мне позволяют выпрямиться и взглянуть поверх плеч мясников.
На эшафот быстро взбегает франтоватый молодой человек. Он весь в чёрном: чёрные сапоги, чёрный костюм, чёрная шляпа с широкими полями. С каждым его движением над шляпой задорно колышется огромный трёхцветный султан. Лицо бледное, торжественно-возбуждённое… Наверно, он спешит объявить о моём помиловании. Трибунал пересмотрел приговор! Каменные сердца смягчились, ледяные души оттаяли!.. Это божий промысел, не иначе, - ничем другим такого не объяснить. Это сам Всевышний, утомлённый нескончаемым кровопролитием, решил вмешаться и наставить жестоких судей на путь милосердия. Это – чудо, граждане! Поймите, вы, ослеплённые звериной яростью: на ваших затуманенных злобой глазах свершается воля Господня! Ликуйте, убогие: Спаситель опять простил вас, недостойных, в который раз незаслуженно одарив вечно блудных детей своих не имеющей пределов благодатью. Радуйтесь, неразумные!.. Отчего же вы столь обескуражены? Почему багровые лица ваши застыли столь недоумённо? Откуда в сотнях глаз такая досада? Вам не дали вполне насладиться обещанным зрелищем? Вас несправедливо лишили законного удовольствия? Вам недостаточно нескольких отрубленных голов, которыми только что потрясал перед вами палач? Вам до зуда, до чесотки хочется полюбоваться ещё и на мою – отделённую от тела, искажённую конвульсивной гримасой, с высоты эшафота окропляющую кровью ваши волосы и одежды? Ну, извините уж, милейшие соотечественники, на сей раз вам придётся остаться полуголодными. Вон тот элегантный молодой господин несёт мне отпущение несуществующих грехов перед вашей революцией. Посмотрите, как он красив и строен – сродни ангелу, удержавшему занесённый над сыном нож Авраама…
Что… что такое! Почему он не велит мясникам отпустить меня? Почему, не дойдя до меня, останавливается на краю помоста? Для чего с торжествующей улыбкой устремляет в толпу взор стервятника?! Его рука в чёрном рукаве резко вытягивается, тонкий перст, пронзая воздух, указывает прямо на Неё… Зачем?! Чего он хочет?!!
Силясь перекрыть рокот барабанов, молодой франт кричит во всё горло:
- Граждане! Граждане! Взгляните на эту женщину!
Всё существо моё словно окатывает ледяная волна. Сердце останавливается, грудь прекращает дышать. Во рту мгновенно пересыхает, лихорадочную дрожь сменяет оглушённое оцепенение. Всеобъемлющий страх за собственную жизнь бесследно исчезает, рассеивается летучей дымкой, - и на место его приходит стремительно нарастающий, ещё более безмерный, более неодолимый и отчаянный страх за Неё… мою любимую, прекрасную, единственную, которая неприкосновенна, как величайшая святыня, которая должна жить – жить сейчас, до моего последнего мига, жить после, без меня, просто – жить! Никто не вправе посягнуть на святыню! Никто не смеет сломать божественный цветок! Что; нужно от Неё этому чёрному хищнику? Что; нужно вам всем? Я же здесь, в ваших лапах, у самого подножия гильотины! Казните меня, растерзайте, разорвите на тысячу клочков – но Её оставьте в покое! Она-то тут при чём!!
Чудовищное напряжение усиливается, уплотняется, сгущается – и наконец становится невыносимым. Недвижимое сердце, наполняясь возрастающим страхом, распухает, расширяется, раздувается воздушным шаром – и вдруг взрывается, швыряя во все стороны мириады моих кровавых атомов. Ослепительный свет охватывает всю Вселенную… и тотчас потухает, как выключенный экран. Наступившая темнота сразу бледнеет, из неё проступают неясные контуры. Уже через секунду контуры эти обретают чёткие очертания. Перед моим носом – собственные колени, отброшенное одеяло свисает на пол. Тело – от челюсти до кончиков пальцев на ногах – трясётся крупной дрожью, буквально ходит ходуном. По лицу со лба холодными каплями сбегает пот. Я сижу посреди кровати и не соображаю, что; со мной.
- Успокойся, милый. Всё в порядке. Всё прошло.
Марина сидит рядом, подогнув ноги, - нагая, прекрасная и невредимая… Сердце моё принимается ликующе прыгать, внутри головы тугие струи горячим фонтаном окатывают мозг. Из груди через сухое горло вырывается хриплый стон:
- Марина, ты здесь!.. Солнышко моё… ты…
Судорожно охватываю её мягкое тело, прижимаю к себе – крепко-крепко… Марина гладит мой затылок, погружает нежные пальцы в мои волосы. Едва касаясь губами, целует мой висок. Тихий шёпот её ласковым ветерком щекочет ухо:
- Всё хорошо. Всё уже кончилось… Бедный мой, как ты меня напугал… так громко крикнул, подскочил… Владик, любимый, нельзя так себя мучить. Мне тоже не по себе: всё время рядом с тобой – и не в силах помочь. Я так не могу, мне стыдно. Поэтому, хочешь или не хочешь, а к врачу мы пойдём сегодня, прямо сейчас. Вылечим тебя, приведём в норму. Снова станешь здоровым, весёлым и красивым, и спать будешь спокойно…
Отведя её руки, отстраняюсь. Несколько секунд смотрю в Маринино лицо, в тревожные рысьи глаза. Потом говорю:
- Меня невозможно вылечить. И незачем. Через три дня – меня не станет.
В рысьих глазах тусклыми бликами мелькает недоумение. Половинка вопросительно склоняет голову набок:
- Что значит – не станет? А где ты будешь?
Бесконечное мгновение молчания, натянутого, как тетива… В груди моей бурным валом нарастает смятение – и, вздыбившись, сокрушает давно подточенную стену боязливой сдержанности. Сглотнув перекрывшую горло пугливую пробку, я словно всем существом бросаюсь на невидимую амбразуру:
- Марина… Марина, выслушай, пожалуйста… только не перебивай, хорошо? Я не смогу пройти гражданский тест – меня немедленно арестуют… Я пропустил тестирование уже дважды. Наверняка за мной давно установлена слежка. В третий раз, скорее всего, мне не позволят избежать проверки на лояльность. Я обречён, солнышко, мне осталось жить трое суток.
Зрачки Половинки расширяются, лоб покрывается лёгкой рябью складок. Она смотрит на меня с болезненной жалостью и с некоторой досадой – будто на взбесившегося пекинеса.
- Владик, что ты несёшь! У тебя горячка, я вызову «скорую»…
Марина тянется ладонью к моему лбу. Я хватаю её кисть обеими руками, стискиваю до белизны. Очень отчётливо и членораздельно произношу:
- У меня нет никакой горячки, я полностью отвечаю за свои слова. Я сказал тебе правду: мне нельзя проходить гражданский тест.
- Почему?..
- Потому что меня тогда сразу арестуют. Как, впрочем, и без этого…
- Кто? Кто тебя арестует?!
- Обэшники, кто же ещё! Марина, я инакомыслящий… диссидент. Я не люблю Государя, мне не нравится наше общество, поголовное холуйство, единомыслие, контроль над сознанием, увековечение единственного поколения. Я пробовал не думать обо всём этом – у меня не получилось… Созданный нами мир ужасен и отвратителен. Мы, сами того не сознавая, галопом мчимся к пропасти, к деградации, к вырождению. Мы изнасиловали природу, извратили её… мы перестаём быть людьми, постепенно превращаемся в стандартных примитивных монстров – без души и рассудка. Мы, как баранье стадо, семеним гуртом, куда укажут погонщики, - а погонщики наши ещё безумнее нас…
Зрачки Марины становятся всё шире. Она старается выдернуть свою руку из моих. С третьей попытки это ей удаётся. Отпрянув на другой край кровати, она замирает гипсовым изваянием, вперив в меня немигающий взор.
Я осекаюсь. Кровь, вдруг отхлынув от лица, утекает куда-то вглубь похолодевшего тела… Господи, неужели я ошибся! Зачем я ей рассказал?! Какой коварный бес потянул меня за язык?! Ведь всё было так хорошо, и ещё три дня было бы…
В глазах Марины прозрачным кристаллом застыл Ужас – такой, от которого мне самому становится жутко. Пожалуй, услышь она, что я возродившийся убийца, маньяк или космический пришелец, подобного ужаса в ней не возникло бы. Но я оказался куда хуже и страшней любого маньяка – как-никак враг человечества и самого Государя. Враг мирового бога, шутка ли…
Как-то враз обессилев, сгорбившись, устало вздыхаю, облизываю шершавым языком пересохшие губы. Исподлобья глядя на Марину, сипло резюмирую:
- Вот… так. Теперь ты знаешь… Прости. Я не сказал тебе раньше. Сам не пойму, зачем сказал сейчас.
Кристалл Ужаса в рысьих глазах мутнеет, размывается. Брови красавицы сурово сходятся над переносицей. Повременив, Марина натянуто спрашивает:
- И давно ты?..
- Не могу сказать точно. Больше двух лет. Потому и пропустил два теста подряд.
- Без последствий?!
- Пока да. Впрочем, вряд ли… наверно, заметили.
Марина, пьяно качнувшись, закрывает глаза. Отчаянно сжимает ладонями голову. С побелевших губ слетает звучным шёпотом:
- Боже мой… Боже мой, что же теперь делать!..
Немедленно истолковываю это восклицание как проявление  жалости – потому что очень хочу истолковать именно так. Затаившееся было сердце вновь принимается возбуждённо тукать, разбрызгивая горячие струи по обмелевшим капиллярам. Грудь стремительно наполняется живительной надеждой, пальцы рук нервно вдавливаются во влажные ладони. Осторожно, словно боясь спугнуть решающий момент, закидываю удочку:
- Марина… а если я приду в твой кабинет… ну, двадцать восьмого… Ты ведь будешь там одна?
Половинка поднимает веки, смотрит пристально и неласково. Отвечать не торопится. Я уточняю – скорее просительно, чем вопросительно:
- Операторы ведь сидят в кабинетах по одному… если за три года ничего не изменилось.
Марина долго молчит. Потом откликается – крайне сухо, даже агрессивно:
- Ну и что?
- А… ты не можешь как-нибудь… скажем, зафиксировать другие результаты моего теста… не те, которые выдаст ДЛ? Никто же не увидит…
- Зафиксировать другие результаты? То есть – фальшивые?
- Ну… фальшивые, верно.
- И каким образом, интересно?
- Никак невозможно, да?..
- Даже если бы было возможно – что потом мне самой прикажешь делать? Тоже уклоняться от тестирования и ждать неминуемого ареста? Я ведь не сама себя проверяю на детекторе.  Мне –  кто тогда поможет?  Или – наплевать?
Рывком пододвигаюсь ближе. Приглушённой скороговоркой сообщаю свой второй Большой Секрет:
- Послушай, Марина… Год назад, в индийской экспедиции, я обнаружил Город Дравидов – тот самый, о котором везде говорят. Я один знаю, где он, больше никто не догадывается. Я набрёл на него случайно, другие ничего не видели… В этом районе искать его уже не станут, будущие экспедиции решено перенести в восточную часть Индостана – в противоположном направлении. А в то место, где находится Город, ещё, наверно, сотни лет ни единая живая душа не сунется. Это глубина джунглей, там вообще людей не бывает. Зато там всегда тепло, воздух прекрасный, чистейшая питьевая вода протекает прямо по улице. С едой тоже никаких проблем: дичь вокруг Города сидит рядами на каждой ветке. Практически все здания сохранились великолепно, дома в центре просторные, удобные, почти фешенебельные. Если там поселиться, никакая Общественная Безопасность вовек не сыщет! Можно жить и наслаждаться – свободно, безбоязненно, без проверок на лояльность, безо всякого контроля, без предписаний, условностей, комплексов…
- И без всяких контактов с миром, - холодно перебивает Марина. – Без человеческих лиц, человеческой речи, без элементарных удобств и простейших механизмов. Без фильмов, книг, электричества, без прислуги, без какой-либо медицины, без клеточной терапии… Как ты собираешься жить без омоложения организма, без замены органов? Ты же протянешь от силы несколько десятков лет, потом состаришься и умрёшь! А скорее всего, заболеешь и умрёшь гораздо раньше – возможно, на первом же году твоего отшельничества – без ухода и помощи, в полном одиночестве! Ты в своём Городе Дравидов будешь совершенно один!  Один, понимаешь?! Навсегда один!!
Сердце опять переходит с галопа на шаг. Нелепая надежда покидает грудь, и та тоскливо сжимается, будто под прессом, выдавливая наружу идиотскую фразу:
- Почему – один? А разве тебя со мной не будет?
Марина выпучивает глаза настолько, что, кажется, они вот-вот выкатятся из глазниц и, отскочив от её упругой груди, упадут на постель. Сейчас белокурая нимфа являет собою воплощённое Изумление – всем иным чувствам, похоже, в ней просто не осталось места. Я же окончательно понимаю, что самым абсурдным образом сократил собственную жизнь на трое суток. Чёртов кошмар сбил с панталыку… Теперь поздно раскаиваться – время назад не отмотаешь. Всё, Владислав Сергеевич, ты, как говорится, приплыл. А на что рассчитывал, спрашивается? Что твоя Половинка, не раздумывая, кинется в омут заодно с тобой? Что воспримет твоё дикое признание как само собой разумеющееся? Могла она его так воспринять? Вообще, кто угодно на месте Марины не вытаращил бы зенки от подобного откровения? Сам бы три года назад ка;к среагировал, доведись от кого-нибудь услышать такое? А-а, то-то! Ох и дурак же ты, братец…
Набычившись, свинцово пялюсь на женщину – такую отстранённую, далёкую… чужую. С трудом разлепив спаянные горечью губы, хрипло выцеживаю:
- Да… Правильно. Конечно, сам виноват. Теперь тебе остаётся только сообщить в ОБ. Выбора нет, вариант единственный.
Изумление на её лице мгновенно сменяется прежним ужасом. Не отводя от меня глаз, Марина хватает подушку и прикрывает ею грудь и живот. Стройная ножка опасливо соскакивает с постели на пол.
Бог мой, да она решила, что я собираюсь её убить!.. Дыхание моё перехватывает, зрачки мигом наливаются едкой влагой. Неверный голос дрожит и булькает:
- Солнышко… что ты подумала?.. Что; ты обо мне подумала!.. Ты меня боишься… Не бойся. Ступай скорее. И – больше ничего не говори, пожалуйста… я имею в виду – мне, а не обэшникам…
Голос срывается, перекрытый внезапным всхлипом. Пряча потёкшее лицо, отворачиваюсь. Сзади – торопливое шуршание платья, быстрые мягкие шаги на цыпочках, чуть слышный звук открываемой двери. Несколько секунд тяжёлой паузы, затем – её голос:
- Прощай…
Те же мягкие шаги, удаляющиеся по коридору. Короткая возня в прихожей, тихий стук надеваемых босоножек, клацанье замка входной двери. Металлический хлопо;к – словно выстрел в сердце…
Глотая слёзы, падаю ничком, зарываюсь мокрым лицом в подушку. Волновая спазма несколько раз подряд сотрясает горло, грудь, живот – и внезапно затухает, оставив размягчённое тело в оцепенелом покое. Возникает странное ощущение то ли некой подвешенности, то ли свободного падения. Не сказать, что это неприятно, скорее – никак. Почти бесчувственная плоть отрешённо гудит, как после интенсивного массажа. Пульс наконец-то становится ровным, идеально-ритмичным, дыхание – лёгким и глубоким. Голова, подобно усердному дворнику, словно в несколько взмахов выметает прочь все-все тревоги, страхи, переживания, горечь, обиду, как-то сразу став безмятежно-пустой, просторной и стерильной. Многомесячное тягучее напряжение, непрестанная озабоченность, кусачее сознание опасности, дружно бросив высосанную добычу, равнодушно удаляются. Кажется, будто жёсткая шелуха жизни, преждевременно отслоившись, осыпается с моей пропащей души – за слишком очевидной дальнейшей ненужностью…
Теперь точно – конец. Не на что больше надеяться, не о чем беспокоиться, незачем метаться, волноваться, трепетать. К чему-то стремиться, от чего-то уворачиваться, над чем-то задумываться. Что-то ожидать, планировать, рассчитывать… Мои прежние побуждения только что утратили всякий смысл и значение – попросту стали излишними. С этой минуты я ничего не могу ни решать, ни делать, - за меня всё решат и сделают другие. Сперва Марина – явившись в отделение Общественной Безопасности и честно-пречестно поведав о моей преступной персоне; затем – нижние чины означенного отделения, кои не замедлят принять неотложные меры по обеспечению моей изоляции от блаженных сограждан; после – их мудрое руководство, которое вынесет окончательный вердикт. А может, вынесением вердикта озаботятся планетарные вельможи… или даже – сам Илья Никитич Наидержавнейший?! Последнее, надо сказать, было бы весьма лестно… Впрочем, вряд ли моя неприметная личность вправе уповать на столь высокую честь – погибнуть по приказу величайшего из двуногих. Да и до вельмож, полагаю, моё дело не дойдёт. Вернее всего, решат вопрос где-нибудь на среднем уровне: на областном там или чуть повыше – на региональном. Решать, видимо, будут быстро – от силы несколько часов… Интересно, моя перепуганная нимфа уже позвонила в надлежащую «контору» или предпочла заявиться туда лично? Если лично, значит, села в такси. Наверно, ещё не доехала…
Ах, Марина… Солнышко, Единственная, моя рысеокая Половинка. Вот и случилось то, чего я так боялся, – боялся больше нашей разлуки, больше смерти, куда больше любых обэшников, проверки на лояльность, разоблачения, ареста. Случилось самое худшее: неповторимая, необыкновенная Марина оказалась и обыкновенной, и повторимой, вполне заурядной – такой, как все... Что называется, finita la commedia. Феерия закончилась, занавес опустился. Чарующая музыка оборвалась по знаку дирижёра, сказочный свет погас вместе с выключенными софитами. Лучезарный мираж во мгновение ока рассеялся без остатка; ангельские крылья, как полагается, явились простой бутафорией, а то, что хотелось принять за волшебство, - банальным фокусом, оптическим трюком, искусным иллюзионным аттракционом.
Получилось как в детстве, когда «доброжелатели» из сверстников просветили, что Дед Мороз и Снегурочка – ряженые практиканты из пединститута… В подобные моменты почти у всех возникает злобная неприязнь к правде: зачем она нужна, если от неё - ничего хорошего, только сплошное разочарование! Долго не хочется признавать очевидного, потом поневоле приходится, и тогда начинаешь обижаться уже на тех, кто тебя до сих пор столь приятно обманывал. А ещё позже нехотя признаёшь, что в Деда Мороза и раньше не особо верил - просто старательно занимался самовнушением…
Однако я сам хорош, нечего сказать! Чем я думал? На что надеялся? Что вообще сотворил! Ни с того ни с сего, вдруг – без какой-либо предварительной подготовки, без осторожного прощупывания, намёков, подсказок, – поставил перед слабой женщиной невыносимую дилемму, и ещё удивился, когда она приняла единственно возможное решение! Разве она могла принять другое? Хотя бы теоретически – могла?..
Нет. Конечно, нет. Я слишком много от неё потребовал. Чересчур много для женщины… вообще для человека. Ведь я потребовал сразу  всего. Я потребовал возложения на алтарь нашей любви непосильной жертвы – целой жизни. И жизни не временной, не ограниченной, а – бесконечной.
Я безумец… безумец! Тут и психиатр не нужен – диагноз налицо. Только сумасшедший способен утратить рассудок настолько, чтобы сопоставлять преходящее чувство с вечным бытием. Потому что с последним ничто не сопоставимо. Нет в этом мире ценности, соразмерной с нескончаемой жизнью, и никакая любовь – даже самая искренняя, самая светлая, самая высокая, огромная, безбрежная – не сто;ит земного бессмертия.



;

                Г Л А В А   С Е Д Ь М А Я


                Продолжение...







< … > Преодолев тяжелейшие испытания, величайшие трудности, пересилив ужас, отчаяние и саму смерть, мы – физически слабые, хрупкие млекопитающие – не только выстояли, но совершили гигантский эволюционный рывок, перешли в качественно новое состояние и воспарили над поверженной природой. Без сомнений, без колебаний, без оглядки мы устремляемся всё далее вперёд, и безмерное ликование наполняет наши паруса. Мы слишком увлечены движением, слишком спешим, нам недосуг на мгновение сбавить шаг и задуматься: к чему мы стремимся? ко благу ли ведёт избранный нами путь? действительно ли всё происходящее с  нами столь прекрасно, как мы себе неустанно внушаем?
Первостепенная задача всякого прогресса – способствовать духовному возрастанию человека. В прежние времена задача эта худо-бедно выполнялась: с развитием цивилизации совершенствовалось общество и совершенствовались люди, становясь более осмысленными, более гуманными и культурными. Но, видимо, правы были древние философы, утверждавшие, что всё хорошо в меру, - а особенно те из них, кто учил: «Поспешай, не спеша». Рывок последних десятилетий оказался чересчур стремительным – человечество будто перепрыгнуло через собственную голову. Наша цивилизация, слишком быстро ринувшись к апогею, словно вывернулась наизнанку. Нынешний гиперпрогресс, вопреки своему назначению, ведёт людей к очевидной деградации, по сути став  регрессом. Проще говоря, прогресс полностью завершил свою позитивную - развивающую человека - фазу и обратился вспять. Так старинные качели, взмыв к поднебесью, тотчас неумолимо обрушиваются вниз, к исходной точке.
В течение кратчайшего временно;го периода сущность человеческая извратилась до неузнаваемости. Тысячелетнее мировосприятие «доминирующего вида» разлетелось вдребезги, похоронив под обломками его самые яркие качества – дурные и достойные вкупе. То, что было востребовано в прежнем агрессивном мире, с наступлением эры Гармонии разом потеряло актуальность: заодно с воинственностью и жестокостью мы утратили волю и мужество, смягчившись – измельчали, перестав ненавидеть – разучились любить. Ведь любить – значит быть готовыми к самопожертвованию, а кто из бессмертных к нему готов? Кто сегодня может лечь костьми ради кого бы и чего бы то ни было? Вот смертные – могли! Всего три с половиной десятилетия назад люди способны были сознательно жертвовать собой во имя спасения ближних, во имя общего блага и высших ценностей – свободы, веры, родины, – словом, «за други своя». Ныне же единственная сто;ящая ценность – это личная физическая жизнь. Ничего более святого для человека новейшей эпохи не существует.
И при таком-то духовном ничтожестве нас до краёв наполняет гордыня. (Что, в общем, естественно: чем же ещё компенсировать своё ничтожество, как не раздутым самомнением!) Мы задираем носы выше небоскрёбов, восторгаясь собственным величием. Человеческие гимны самим себе разносятся по голубой планете незатихающим рефреном: мы – бессмертны! мы – вечны! мы – всесильны! мы будем бесконечно шагать из эпохи в эпоху, мы станем свидетелями всей собственной истории и её единственными творцами – не в потомстве своём, а непосредственно – Мы! потому что именно мы и есть история! мы и есть цивилизация! мы – и никто кроме нас!!!
Кажется, только тщеславие и досталось нам в наследство от предыдущего «доминирующего вида»... Помнится, я уже упоминал допотопных атлантов, нравственное падение которых выразилось в поклонении самим себе – точнее, своим изображениям. За несколько лет до Последней войны люди попытались возродить их безумный грех, начав штамповать для себя личные клонированные копии. Слава богу, длилось это недолго. Сейчас биологическое «копирование» граждан строжайше запрещено. Многочисленные антропоидные рабы, создаваемые на основе наших генов, посредством целенаправленных модифицирований утрачивают всякое портретное сходство с биологическими «первоисточниками» ещё на стадии пробирочного «зарождения». Иметь персонального клонированного «близнеца» ни один бессмертный индивидуум по закону не имеет права. Однако человечество в целом (т.е. человечество как вид, как единый глобальный организм) отнюдь не гнушается производить двуногих гомункулов по своему образу и подобию, упиваясь присвоенной ролью божественного Демиурга. По-моему, со стороны современных людей это то же самое поклонение себе на подсознательном уровне, только более обобщённое и опосредованное, нежели у наших мифических предшественников.
Правда, на собственные живые копии человечество взвалило всю работу, которую ранее столь неохотно выполняло само. (В новейшем социуме поклонение себе не предусматривает поклонения своим изображениям – тут мы оказались куда смышлёнее атлантов!) Отрешившись таким образом от повседневного самообслуживания, счастливые «сапиенсы» получили возможность сполна насладиться своим природным лидерством. Отныне удел наш – нескончаемое сытое блаженство, беззаботная барская нега, всегдашняя беспечная расслабленность. Всё это, конечно, не лишено приятности, однако в отдалённой перспективе сулит не что иное, как погружение в полнейшую инфантильность, потерю полезных навыков и способностей, а в итоге – плавное, но неизбежное угасание разума. Словом, всестороннее вырождение и сползание с пьедестала эволюции.
Сейчас, понятно, таковой прогноз кажется нелепой страшилкой. Зловещая тенденция пока явственно не обозначилась: в нас ещё сохраняется потребность в деятельности, в необременительном труде, умеренной активности – как инерция от прежней жизни. Однако любая инерция, не подкреплённая необходимостью, когда-нибудь сходит на нет. Рано или поздно сойдёт и эта – а заодно утянет за собой «человека разумного». Ибо последний, как мы знаем из Энгельса, есть продукт воздействия труда на обезьяну. Из чего следует, что при утрате потребности в труде человеку придётся снова стать обезьяной. Или, скорее, кем-то наподобие южноамериканского ленивца.
Может, я слишком сгущаю краски, рассуждая по-дилетантски однобоко. Может, фантазия моя чересчур сумрачна и пессимистична. Но пессимизм мой не с потолка взят, для него имеются веские основания. Они налицо уже сейчас, на данный текущий момент. Ведь мы не просто встали на путь вырождения – мы по нему вовсю движемся. Мотор запущен, машина набирает скорость, а тормоза в ней, похоже, вообще не предусмотрены... Уже сегодня мы стремительно превращаемся в паразитов на теле собственной цивилизации. Мы легко и с удовольствием поэтапно отказываемся от своего природного потенциала: физические усилия поручаются нами гомункулам, интеллектуальные – электронным машинам, воля же целиком передана государству. Нам остаются одни желания, и то лишь допустимые: желать чего-то более значимого, нежели собственное ублажение, довольно опасно – мой личный пример тому наглядное подтверждение.
Впрочем, тех, кому «больше всех надо», давно «вычистили», а нынешние примерные граждане ни о чём выше «хлеба и зрелищ» не помышляют. С начала Эры Бессмертия, насколько мне известно, рецидивов «внутренней крамолы» на Земном шаре не зафиксировано. Понятно, что бдительность стражей общественного спокойствия порядком ослабла – это и дало мне возможность дважды проигнорировать проверку на лояльность мышления. Видимо, сама вероятность возникновения инакомыслия уже никем всерьёз не воспринимается. Наверно, пройди я сейчас гражданское тестирование - оператор ДЛ, заглянув в мой неблагонадёжный внутренний мир, первым делом согрешил бы на неисправность детектора...

< … > Наше всестороннее вырождение постоянно подстёгивается всё новыми техническими внедрениями. Например, сейчас проходят последние испытания несколько типов нейроимплантатов, назначение коих – обеспечить подключение непосредственно к мозгу различных обучающих программ, активизировать бездействующие резервы памяти, многократно повысить работоспособность нашего серого вещества. С помощью этих чудо-приспособлений человек сможет избавиться от необходимости напрягать свою «коробочку» для заучивания и постижения любых премудростей: информация будет  сама ненавязчиво вливаться в мозг в требуемом объёме. Так что даже самый беспробудный лентяй сумеет в кратчайший срок стать обладателем энциклопедических знаний по всем отраслям наук.
И здесь я отнюдь не разделяю общего оптимизма. Мне абсолютно не кажется, что люди таким путём поднимут свой интеллектуальный уровень. Доступ к знаниям и сейчас невероятно облегчён по сравнению, скажем, с периодом столетней давности, однако процент дураков с тех пор не уменьшился. Потому что само по себе зазубривание научных основ, сложных формул и громоздких терминов ума не прибавляет. Ведь умный – не тот, кто способен в нужный момент щегольнуть цитатой из античного философа, пусть даже на древнегреческом, а тот, кто умеет производить  собственные, оригинальные мысли. С широким же внедрением вышеозначенных нейроимплантатов человечество может совсем деградировать, разучившись трудиться головой и постепенно утратив самую функцию индивидуального мышления... Впрочем, именно этого, судя по всему, и добиваются наши высокие «отцы-командиры». По большому счёту, самостоятельное мышление на голубой планете давно вне закона. И всякий, кто таковое покуда сохраняет, рискует в любой момент, сам того не ожидая, перейти из разряда законопослушных в разряд преступников.
Как раз это со мной и случилось. До определённого времени я, сродни крыловской стрекозе, просто наслаждался жизнью, не особо тревожась о том, что непосредственно меня не касается. И покуда сие получалось, чувствовал себя легко, беспечно и радостно – как подобает достойному гражданину ЕСН. Потом внутри меня что-то сломалось, разладилось, словно какие-то пружины сорвались с оси. Розовые очки, прописанные всякому человеку Эры Бессмертия, зазмеились трещинами, захрустели и рассыпались. Окружающий мир очень быстро стал серым, блёклым, куда более прозаичным, нежели прежде. А с тех пор ежегодно, ежемесячно, ежедневно он становится всё серее и серее, грозя в перспективе почернеть беспросветно. Радости в этом, разумеется, никакой; но ещё хуже то, что не с кем поделиться, некуда выплеснуть скопившуюся в душе ядовитую горечь, и она непрестанно умножается, безнадёжно отравляя и сознание, и чувства... Так что надо признать: критическая мысль действительно вредна для душевного здоровья. И не просто вредна, а - губительна.
«Во многой мудрости много печали, и кто умножает познания – умножает скорбь».

< … > Чем безвольнее и инертнее становится человечество, чем явственнее впадает в инфантилизм, тем благожелательнее оно склонно воспринимать тотальное покровительство неограниченной власти. Жалкие подданные взирают на могучего Государя как на защитника и наставника, как на отца родного, как на бога, который их всем обеспечивает и во всём опекает. Бескрайняя приверженность народа к мировому правителю делает излишним для последнего содержание каких-либо силовых структур, призванных охранять существующий порядок. В блаженном обществе принуждение ни к чему. И в прежние эпохи любое абсолютное владычество, претендующее на долговременность, основывалось в первую очередь не на устрашении и насилии, а на подлинном расположении и поддержке большинства населения; владычество же Пересветова базируется на поддержке  всего населения поголовно.
Сегодняшнее государство далеко превзошло все предшествующие не только в отношении политической стабильности, технического развития и материального благосостояния – оно довело до фантастической кульминации зависимость граждан от правящего аппарата. Нынешние державные пастыри владеют не просто жизнями подданных – они целиком владеют их душами, контролируя мысли, желания, чувства. О таком абсолюте власти и мечтать не смели ни Цезарь, ни Чингисхан, ни Наполеон, ни Гитлер со Сталиным. Даже они, великие деспоты, полагали, что владеть душами – прерогатива одного Всевышнего.
Граждане Единой Семьи получили из рук государства всё, о чём мечтали многие поколения их вечно голодных, вечно страдающих предков, и даже изрядно более того. Взамен им предъявлено единственное требование: быть всецело лояльными к установленному мировому порядку, олицетворяемому персоной Государя. Притом лояльность должна быть непременно искренней, не допускающей даже робких колебаний, даже случайных, непроизвольных сомнений, хотя бы подсознательной неуверенности. Нам старательно, навязчиво внушают: «Все беды прошлой истории – от крамольных мыслей. Сомнения и недовольство лежали в основе любых общественных потрясений, являлись главной причиной всех смут, мятежей и революций. Именно оппозиционное мышление есть предтеча бесчисленных социальных противостояний, раздоров и кровопролитий. Потому что бесплотная сама по себе мысль всегда стремится к воплощению в действие, мысль же крамольная способна воплощаться в одно лишь разрушение». Так нам объясняют, и в этих объяснениях, несомненно, есть резон. А что отсюда следует? Что людям для поддержания общественной гармонии нужно напрочь разучиться думать.
Однако – чего они тогда будут стоить?  Не думая – останутся ли они людьми по сути своей?.. Вообще, может ли  человек не мыслить? Я пробовал – у меня не вышло. Что же я могу поделать, если мысль присутствует во мне независимо от моего желания, сама собою, свободная, самостоятельная и необоримая, как Божья воля?!
...А что если как раз со мной всё в порядке? Может, человеку и не должно быть присуще полное удовлетворение? Может, недовольство – в самой его природе? Разве скепсис не заложен в его натуре изначально – как стимул к постоянному движению, к развитию, всесторонней эволюции? Без этого стимула эволюция невозможна: ведь удовлетворённые, всем довольные, блаженные к движению не склонны – им и так хорошо. У них нет мотивов, побуждающих к движению, они ни к чему не стремятся, не желают стремиться, и в конце концов неминуемо деградируют. Потому что жизни без движения не бывает; движение есть всегда – либо вперёд, либо вспять.
Недовольство опасно, рискованно? Да, и опасно, и рискованно. Да, оно порождает смуты и революции. Но чем бы мы были без череды этих смут и революций? Имели бы мы понятие о достоинстве, праве, справедливости? Имели бы общество, отличное от звериной стаи? Вообще, без склонности к преодолению навязанного им мироустройства - отделились бы наши предки от животной фауны и превратились в людей? Возобладали бы над всеми тварями земными? Да ни в жизнь! Даже проповедующая смирение Библия признаёт, что люди обрели этот мир  через неповиновение – самому Господу! Вспомним: Создатель держал Адама и Еву в Эдемском саду, как в теплице, и отправил их в мир земной только после нарушения ими строжайшего запрета – запрета на познание добра и зла, на обретение божественной мудрости. Ибо таким образом люди доказали, что более не нуждаются в постоянном присмотре и опеке, что они могут самостоятельно мыслить и принимать независимые решения! Словом, Творец выдворил людей из рая, убедившись в их  дееспособности. Мы же теперь, пожелав возвратиться в райские кущи, легко отреклись от дееспособности, вручили судьбу свою новому богу и вернули на прежнюю ветку надкусанный запретный плод...
...Конечно, чушь это всё. Всё вышесказанное – чушь, замешанная на сплошных эмоциях. Я могу сколько угодно мудрствовать, обличать вырождающееся человечество, долго и складно обосновывать естественность критического мышления – потому что упорно не желаю признать свою аномальность. Но последняя – налицо, никуда не денешься. Только у меня –  у меня одного – с некоторых пор не получается совладать с собственной «личностной субстанцией», остальным это удаётся запросто. Три миллиарда «сапиенсов» живут себе и в ус не дуют, сохраняя непорочность мышления без каких-либо усилий. А поскольку нормальным считается то, что присуще большинству – тем паче  всем, - стало быть, однозначно выходит, что я ненормальный. Безумец с манией величия, возомнивший себя мудрее прочих. Сумасшедшая белая ворона, вроде академика Фелера...

< … > Томас Фелер был, наверно, последним, кто дерзнул открыто выразить несогласие с официальным курсом. Впредь ничего подобного не повторится. Всех, кого можно было хотя бы с натяжкой обозначить ёмким понятием «личность», предусмотрительно вычеркнули из списков избранных для вечной жизни – а заодно из жизни как таковой. Пропуска в Эдем достались исключительно благонадёжным – безликому поголовью с безопасной ограниченностью помыслов.
Обессмертив «золотой миллиард», державная власть тем самым увековечила себя – ибо без подданных власти не бывает. Она обеспечила себе именно этих подданных – методом  тщательнейшего  искусственного  отбора.  Так  что  эти – действительно  избранные; правда, не Богом, а такими же двуногими – подручными Государя. Руководящую элиту нынешние сверхпокладистые граждане всецело устраивают: с ними можно жить и править в своё удовольствие, не ожидая с их стороны каких-либо угроз государственным устоям.  Этих опасаться не приходится, а других не будет никогда.
Иметь таких подданных – безмерно лояльных, безмерно же любящих своего господина, абсолютно неспособных критически мыслить – золотая мечта тиранов всех времён и народов, начиная с легендарного Нимрода. Так что Государь наш может позволить себе заслуженное почивание на лаврах – ни отставка, ни развенчание Ему не грозят. Незыблемость Его владычества превосходит божественную: от любого божества люди со временем отказывались, перед Ним же – будут благоговеть  всегда. Власть Его неуязвима для самой Природы – Ему не предстоят одряхление и слабость, неизбежные для прежних правителей. Трон Его не поколеблют ни революции, ни нашествия – ибо впредь таковых не случится. На венец Его не посягнут ни коварный соперник, ни алчный наследник - ибо нельзя соперничать с бессменным и невозможно наследовать бессмертному. У Него нет и быть не может никаких преемников. Ныне, и присно, и во веки веков на Земле будет царствовать только Он, боготворимый столь же бессмертными счастливыми подданными.
А подданные действительно счастливы. Сегодня они обрели сытость, завтра гарантированно обретут пресыщение. Что ещё нужно разумным приматам!

< … > Выходит, важнейшее достижение многотрудной человеческой истории – это сытость?! Сытость – предел людских мечтаний, вершина социальной эволюции?!. Получается, Спартак и Че Гевара, Уот Тайлер и Томас Мюнцер, парижские коммунары и декабристы боролись, страдали и погибали – во имя грядущей сытости?! О  ней они грезили, идя на смерть?! Ради сытости многие поколения тираноборцев созывали бесстрашных бойцов под хоругви свободы, штурмовали дворцы и громоздили баррикады, проливали реки крови, без счёта губили судьбы и души?! Неужели – ради сытости?!.
А ведь так и есть. Сам Спартак, и Тайлер, и Че Гевара, конечно, были уверены, что их цель – сокрушение тирании (которая в итоге, как мы видим, не только выстояла, но и оказалась увековечена). Сотни же, тысячи, миллионы повстанцев вряд ли проникались высокими устремлениями своих самоотверженных предводителей. Простодушные рядовые мятежники намеревались завоевать себе именно хлеб насущный, пресловутую курицу в супе да по сундуку со шмотками на  брата – незамысловатый набор житейских благ, коих им так недоставало. Голод и бедность побуждали плебейские массы хвататься за оружие, а отнюдь не грёзы о народовластии... Что ж, эти-то непритязательные массы в конце концов добились своего. Они навсегда избавились от нужды и погрузились в вожделенное Изобилие. В Сытость и Комфорт. Теперь у них нет причин для недовольства, ропота и смут. Им более незачем бунтовать, не за что бороться, не к чему стремиться и нечего достигать – потому что всё желаемое уже достигнуто. И мечтать им тоже не о чем – ибо все их мечты сбылись.
Вот он, обещанный апостолом Иоанном Новый Иерусалим. Безмятежное пристанище истерзанного человечества. Блаженная обитель избранных, не ведающих ни бед, ни скорбей. «И отрёт Бог всякую слезу с глаз их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло»...
Новый Иерусалим... или – Новый Вавилон?! Новая «великая блудница», «мать мерзостям земным», оплот греха, вместилище порока – взамен прежнего, сметённого кровавым Армагеддоном? А может, «город святой» и «город великий» ныне срослись воедино, наделив новоявленный мир чертами того и другого?.. Как бы то ни было, мы здесь останемся. Для человечества  это – конечный пункт, некогда бывший исходным. Исполинский цикл замкнулся, возвращение в Золотой Век состоялось. Исторический путь завершён – путь наших взлётов и падений, надежд и отчаяния, славы и позора. Путь непрестанного духовного восхождения, оказавшийся кольцевым.
Мы долго блуждали в самых разных направлениях. Мы истоптали множество дорог – прямых и извилистых, - то и дело меняя маршруты и курсы. Мы думали, что уходим всё дальше и дальше – от себя прежних, незрелых, первобытных, от своего варварства, подлости, низости, от своей бессердечности и животного эгоизма. Оказалось – всё время ходили по кругу, потому никуда не ушли.
Внешне за тысячи лет изменилось многое, а по сути – что; изменилось? Да, жить человечеству стало гораздо лучше – во всех отношениях, - но оно-то от этого лучше не стало! Торопясь преображать мир, мы не успели преобразить самих себя – и уже никогда не удосужимся. Потому что не захотим – а вернее, не сможем захотеть. Ибо эволюция человеческого общества всегда обеспечивалась волей молодых поколений, приходивших на смену старым. Юные наследники вздымали знамёна передовых идей, отметали одряхлевшие догмы предков, низвергали обветшавшее общественное здание и на его руинах созидали новое, более современное, более прогрессивное и совершенное. Только так цивилизация могла поступательно двигаться к своему апогею – шаг за шагом, ступенька за ступенькой, - и каждая следующая ступенька означала вступление в жизнь очередного поколения.
Теперь восхождение закончено – апогей цивилизации достигнут. Извечный конфликт «отцов и детей» изжит навсегда. Смены поколений больше не будет. Нынешнее мировоззрение «доминирующего вида» никогда не подвергнется обновлению. Существующее на данный момент состояние общества признано идеальным и увековечено. Для человечества наступила воистину последняя эпоха. Эволюция остановилась. < … >





                1.
Пиликающий зуммер видеофона отбойным молотком внедряется в мозг. Суматошно вскочив с постели, продираю глаза, панически кручу головой. Не обнаружив возле себя ни национальных гвардейцев образца 1793 года, ни нынешних «обэшников», помалу успокаиваюсь, со вздохом погружаю в ладони пылающее лицо. Зуммер продолжает настырно дребезжать. Какому уроду поутру не спится?!
Сажусь перед видеофоном, нажимаю клавишу включения связи. На экране возникает абиссинская рожица Роберта Чарльстона. Он вглядывается в моё опухшее лицо, сверкает приветливым оскалом:
- Здравствуй, Влад! Неужто разбудил?
- А ты как думаешь… - недовольно бурчу я. – У нас, кажется, Эра Бессмертия, а не Эра Бессонницы.
- Стыдно спать в такую пору! На часах девять тридцать.
- Девять тридцать в Пенджабе, мудрец ты восточный, а в русском нечерноземье – полвосьмого.
- Всё равно - солнце уже высоко, спать не положено.
- Это неграм не положено на кофейных плантациях. Белому человеку солнце не начальник.
Задевать расовое самосознание Чарльстона бесполезно. Широко разинув рот, мой чернокожий визави заливисто хохочет с экрана. Просмеявшись, переходит к основному вопросу:
- Извини, что разбудил. Боялся, что сам проснёшься и убежишь куда-нибудь. А мне очень уж хотелось поздравить тебя именно по видеофону, созерцая дорогого новорождённого прямо перед собой. Так что happy birthday to you, my friend!
- Merci beaucoup, mon ami, - довольно угрюмо отвечаю я, силясь изобразить благодарную улыбку. Видимо, это плохо удаётся: рожица Роберта становится обеспокоенно-сочувственной.
- Ты, как погляжу, совсем не в духе. Что-то случилось?
- Так… Сон плохой приснился.
- Страшный?
- Страшнее не бывает. Тебя увидел в белом фраке с бабочкой.
Роберт опять заливается смехом. Ржёт заразительно. Как ни сумрачно моё настроение, я поневоле ухмыляюсь:
- Ты чего такой радостный? Не у тебя же день рождения.
- А имеется причина для ликования. Я этой ночью закончил очередную нетленку. Между прочим, специально надрывался, чтобы успеть к сегодняшнему дню. Решил посвятить роман тебе, друг закадычный. Поделиться славой в виде подарка к твоему тридцатишестилетию. Сие означает, что в ближайшие недели миллионы страстных почитателей и почитательниц моего божественного дара будут знать твоё имя и завидовать тебе, счастливчику! Ты хоть понимаешь, какая это честь – запечатлеться в мировом бестселлере великого Чарльстона сразу после заглавия, дабы громогласной фанфарой прозвучать по всему Земному шару?! До сих пор я посвящал свои шедевры только Государю да один раз – целому человечеству… Что застыл, как мумия? Лобызай экран, неблагодарный!
- Знаешь, я ещё не побрился, боюсь видеофон оцарапать… А посвящение, надо думать, ты в роман пока не внёс?
- Внёс, не сомневайся. Три часа назад.
- Показать кому-нибудь успел?
- Нет. Говорю же, только три часа как внёс. Тебя первого извещаю!
- Дружище, я, конечно, тронут до глубины души, но… пока никто не видел – сотри его.
- То есть?.. – Чарльстон изумлённо вздымает брови.
- Сотри посвящение, - очень внушительно повторяю я. – Притом немедленно. И никому не рассказывай, что оно было.
- Хм… Влад, от такого не отказываются.
- Сотри, сотри. И посвяти, как всегда, Государю. Или человечеству. А лучше обласкай данным способом своих соседей по Содому – лемурийцев; глядишь, они тебя почётным поселенцем изберут.
- Лемурийцы подождут до следующего раза. В конце концов, я автор; кому хочу – тому и посвящаю.
- Роб, я настаиваю – сотри.
- Позволь поинтересоваться, почему?
- Ну… вдруг ты во мне потом разочаруешься, мало ли.
Абиссинская рожица вновь до ушей улыбается и произносит чётко и раздельно:
- Ни. За. Что.
- Всё-таки подумай. По крайней мере сегодня сотри, а через пару дней, если захочешь, проставишь заново. Нельзя подобные решения принимать поспешно – речь, как-никак, о шедевре, не хухры-мухры.
- Любопытно, это что же должно случиться за пару дней, чтобы я в тебе разочаровался?
- Откуда мне знать… Грядущее, как водится, туманно. Вот мне завтра надо пройти гражданское тестирование. А что если я окажусь неблагонадёжным? Представь: объявят твоего приятеля инакомыслящим, врагом общества, - тогда ведь и тебя притянут к ответу: как вы, мистер Чарльстон, посмели посвятить ренегату человечества свой последний роман? уж вы, часом, не сочувствуете ли его крамольным убеждениям?!
- Ну тебя к чёрту! – машет рукой Роберт. – Нет, будь моя воля, я-то, конечно, давно изолировал бы тебя от общества и посадил на цепь где-нибудь в кунсткамере среди заспиртованных уродцев. Но, увы, от меня сие никак не зависит. Так что придётся терпеть тебя и дальше – целую вечность. Куда деваться!
Идиот… Ведь практически открытым текстом ему объяснил! Даже досадно, что не смогу взглянуть на его остроносую физиономию, когда на днях явятся к нему строгие ребята из ОБ, и он поймёт, что мои теперешние слова – отнюдь не бред спросонья… Так как же его надоумить? Может, просто облаять по-хамски, чтобы он разозлился и изменил посвящение? Нет, не получится. Столько хамства я в себе не наскребу…
Между тем Роберт перестаёт скалиться, опускает глаза и нерешительно выдавливает:
- Знаешь, Влад… - Затем принимается блуждать взглядом – явно хочет чем-то поделиться. Абиссинская рожица выражает замешательство.
Я понукаю:
- Рожай, Отелло.
Он смущённо усмехается и, глядя куда-то вбок, спрашивает – определённо не о том:
- Не жалеешь, что тогда уехал раньше времени? А мы следующим вечером такую славную оргию замутили!
- С дрессированными обезьянами?
- С дальними родственницами обезьян. Притом весьма миловидными, светловолосыми и голубоглазыми – чистейших арийских кровей. Целое стадо было из скандинавских джунглей – особей тридцать.
- Совсем обнаглел, дитя Африки, - вздыхаю я. – Ни малейшего почтения к высшей расе. Ку-клукс-клана на тебя нет… Так что; хотел сказать-то?
Роберт вскидывает глаза. Внимательно смотрит с экрана – и говорит опять не о том:
- Тут, кстати, формируется-таки очередная экспедиция на поиски Города Дравидов. Неподалёку, в Калькутте. Если надумаешь принять участие, я, пожалуй, составлю компанию.
- Потянуло на лианах покачаться, чернокожий друг? Зов предков покоя не даёт?
- Ха-ха! Куда нам в лианной акробатике до вашего брата! Тарзан, насколько мне известно, был белый. И Маугли – из ваших же благородных арийцев. Помнишь такого? Который бегал по лесу на четырёх конечностях и всякому встречному животному кричал: «Мы с тобой одной крови!..»
Снова смеётся. Весь такой жизнерадостный, и не поддеть его никак…
- Мне кажется, Роб, не сто;ит тебе соваться в эту экспедицию.
- Что так? Я парень фартовый. Не забыл, надеюсь, кто из группы Сусанина первым наткнулся на сенсационные следы?
- Потому и не сто;ит. Ненароком попадёшь в Город Дравидов – и возжаждешь смерти.
- Ты, случайно, не попал в прошлом году? А то похож на уже возжаждавшего.
- Ладно… говори что хотел.
- Да так… ерунда какая-то… Похоже, это ты мне мозги засорил своей нездоровой философией! «Клоны кричат от боли»!.. «Всё живое имеет душу»!.. Вот я и проникся. Кому сказать – на смех поднимут… А мне теперь что; прикажешь делать? Относиться к моим биороботам как к ближним своим? Пусть они творят, что им вздумается, да?..
- Давай не тяни. Что стряслось? Опять Фирс на кого-нибудь кофе пролил?
- Да вот, видишь ли… списал я Фирса позавчера. Достал он меня окончательно. Амфору разбил античную… с амазонками. Слишком усердно пыль с неё смахивал… Уж очень неуклюжий был! Чересчур! Перестарались изготовители. Я, конечно, просил их сделать мне старичка пооригинальней, но не до такой же степени!
Всё моё расположение к Роберту как-то вмиг исчезает - проваливается, будто вода в раковину. Сразу угасает желание и предостеречь его от связанных со мною неприятностей, и вообще продолжать разговор. На душе становится ещё сумрачнее, к прежней удручённости добавляется едкая примесь раздражения. Нечего сказать, удружил приятель! Поднял, называется, с утра пораньше и настроение, и тонус… Что ж я такой незадачливый-то, господи, - даже последний мой день не обошёлся без разочарования!
А кто виноват, спрашивается? Самого Роберта в лицемерии не упрекнёшь – он апостольской личины на себя не цеплял, это я приписал ему доброту, не свойственную «золотому поколению». Увидел в нём то, чего не было, но что очень хотелось увидеть. Как в случае с Мариной. Но если мой взгляд на Марину преломлялся романтическим чувством, что, как-никак, естественно, то здесь – чем оправдать мою наивность?.. Да ничем! Просто психолог из меня - как из крота вперёдсмотрящий…
Откинувшись на спинку стула, хмуро гляжу на экран. Чарльстона будто прорвало: говорит без умолку – облегчает душу, как на исповеди. Видимо, два дня подряд держал это всё в себе, копил слова и доводы, – теперь изливается, подобно прорванной плотине. Явно ждёт, что я его ободрю и утешу. Но не дождётся. Не по адресу обратился. Я не поп, грехов не отпускаю. Да и Роберт в образ страждущего не вписывается… А Фирса жалко.
- …Он бы мне понемногу весь дом разнёс! То за кактус зацепится и вырвет с корнем, то рыцарские латы опрокинет… Неделю назад надумал покормить моих зверушек – хотя никто его не просил – и сдуру запустил в серпентарий мангуста. А тот за полчаса передушил четырёх ценнейших гадов, которых я по всему свету собирал!.. Короче, жизни не стало от чёртова гомункула. В гробу я видал подобные спецмодели!.. Сейчас приобрёл себе нового дворецкого – без всяких заморочек, стандартного. С этим – никаких проблем, милое дело…
- И что же тебя тревожит? – вопрошаю я, удивляясь бесцветности собственного голоса.
Роберт сконфуженно пялится на меня секунд двадцать подряд. Затем фыркает и нервно дёргает плечом:
- Сам не пойму… Вообрази: когда приехали клоуны из службы утилизации, я позвал Фирса, объявил, что больше в нём не нуждаюсь, попрощался… даже спасибо ему сказал, как человеку! А он взглянул так жалобно… у меня внутри всё содрогнулось… и – слезу пустил. Представляешь? Биоробот, бездушная тварь – пустил слезу! Сцена, скажу тебе, душераздирающая, по-чеховски пронзительная – прямо концовка «Вишнёвого сада», только звука лопнувшей струны не хватило для полной идентичности. Я не дурак, разумеется, - понимаю, что получилось совпадение, что Фирсу именно в тот момент какая-то пылинка в глаз попала… но вот уже третий день места себе не нахожу. Хоть к психиатру беги – чтобы назавтра вся Единая Семья жужжала: у гениального Чарльстона нелады с мозгами!.. А всё твои рассуждения о гуманизме, аболиционист проклятый! Загадил моё серое вещество… Всё-таки надо бы тебя изолировать. Иначе, чего доброго, твоё милосердное учение обретёт сторонников, потом, глядишь, прогрессивное человечество осудит рабство, затем отменит, а там и до равноправия клоунов с людьми рукой подать. Вот и накроется наше благополучие медным тазом!
Он опять пытается шутить. Не смешно… И нечего от темы уклоняться!
- Стало быть, Фирс пустил слезу, но ты его всё равно отправил в утиль. И это тебя гложет… А разве не должно?
- Тебя послушать, так я ему и бессмертие обязан был обеспечить! И что; мне тогда – всю жизнь с ним мучиться? Раньше хоть жизнь была ограничена… А когда мучения нескончаемы – это уже называется адом. Однако твой покорный слуга, при всей его порочности, отнюдь не самый великий грешник, потому подобной участи не заслуживает. Логично?
- Роб, это ты – бездушная тварь, - сухо произношу я. – Ты, а не Фирс.
Чарльстон недоумённо вскидывает брови и застывает неподвижной картинкой, как будто в моём видеофоне сработал несуществующий «стоп-кадр». Долго беззвучно таращится, не дыша и не моргая. Потом, встрепенувшись, склоняет голову набок и принимается пытливо щуриться. Тонкие губы хитро кривятся, предваряя улыбку, - он надеется, что я шучу. Но на его экране – моё лицо, и юмором оно явно не искрится. Как и былой симпатией.
В конце концов Роберту приходится воспринять очевидное. Уголки его губ медленно поникают. Чёрная рожица каменеет. Была бы белая – побагровела бы.
- Ты серьёзно? – натянуто уточняет он.
- Более чем.
Роберт опускает глаза. Смотрит куда-то вниз, гневно сопит, раздувая ноздри. Затем с растяжкой выцеживает:
- Зна-аешь что-о… жалельщик биороботов… клонофил хренов… Пош-ш-шёл-ка ты на…
Экран потухает, лишив меня уникальной возможности услышать нецензурную брань из уст литературного гения. Похоже, мой лемурийский друг разволновался не на шутку - раз отключился, не успев закончить фразу.
Что ж, надеюсь, я добился, чего хотел, и Чарльстон всё-таки сотрёт моё неуместное имя из своей виртуальной «нетленки». После поймёт, что я обидел его для его же блага. А может, не поймёт… Какая разница! До того ли сейчас! Мне жить осталось – сутки. Сегодня – день рождения, завтра – день смерти… наверно. Настроение траурное, утешить меня некому. Марина ушла два дня назад, больше не появлялась. Определённо, не желает видеть. И не звонила - не желает слышать. Это понятно. Я ей тоже не звонил. Пусть всё идёт своим чередом. Пусть будет, что будет.
Однако за истёкшие два дня меня не арестовали. Получается, Марина на меня не донесла. Вот это уже совсем не понятно… Вообще, в голове полнейший сумбур, никаких ясных мыслей. Надо взбодриться – как-никак последний день, финал жизни, итог земного бытия. Провести этот день надлежит достойно и осмысленно – додумать недодуманное, доделать недоделанное. Дописать мой малонаучный трактат…
Беру с тумбочки пульт вызова прислуги, направляю в сторону двери, нажимаю кнопку. Спустя полминуты появляется Далила. Размеренно марширует по комнате и останавливается аккурат в полутора метрах от видеофона, перед коим изволит восседать хозяин.
- Доброе утро, господин.
- Принеси кофе.
Служанка кланяется и уходит. Я возвращаюсь к кровати, бессильно падаю на спину поверх одеяла. Заложив руки за голову, смотрю в потолок. Предоставленный собственной воле поток мыслей устремляется в завтрашнюю перспективу.
Следующим утром необходимо выглядеть бодро и презентабельно – событие предстоит выдающееся, не каждый день доводится идти на смерть. Значит, будущей ночью нужно хорошенько выспаться, чтобы быть свеженьким, без кроличьих глаз, без мешков под веками. Встану, приму душ, чисто побреюсь, надену строгий костюм с белоснежной рубашкой и галстуком, залпом выпью стакан водки для храбрости – и неспеша направлю стопы к Центру гражданского тестирования, где в семнадцатом кабинете сидит за своим ДЛ моя Марина. Всё-таки номер её кабинета я удосужился выяснить весьма своевременно… а может, и ни к чему. Сам пока не решил. Конечно, очень хочется увидеть её ещё раз. Сомневаюсь, что ей хочется того же, однако – последнее желание смертника исполняли даже средневековые тюремщики! В самом деле, чертовски романтично было бы зайти в Маринин кабинет и, не отводя влюблённого взора от её прекрасного лица, честно ответить на все вопросы детектора. Подписать себе смертный приговор на глазах ненаглядной возлюбленной. Так сказать, бросить жизнь к её ногам. Спасать меня Марина, разумеется, не станет – и правильно сделает, - но, может, хоть чуть-чуть пожалеет?.. Вообще, раз до сих пор не донесла, значит, не хочет моей гибели. Значит, пожалеет. Возможно, даже прослезится – как несчастный Фирс…
С дымящимся кофе на подносе входит служанка. Ставит поднос на тумбочку, отступает на полтора метра назад и застывает в ожидании дальнейших распоряжений. Правильное лицо мраморно-бесстрастно, глаза пусты, губы сжаты в строгую линию. Никаких эмоций, никаких желаний, никаких лишних импульсов. Ничего постороннего. Абсолютное душевное равновесие. Высшее состояние духа, по версии былых буддистов.
- Скажи, Далила, тебе у меня нравится?
- Да.
- Честно?
- Да.
- А что именно тебе нравится?
- Вы мой господин – мне у вас всё должно нравиться.
Вот так. Практически идеальная женщина, мечта горемычных мужчин предыдущего периода, затравленных воинствующей эмансипацией. Красивая, стройная, хозяйственная, непробиваемо-терпеливая, без каких-либо запросов, претензий, потребностей, прихотей. Всем всегда довольна, амбиций не питает, на сторону не поглядывает. Верна по-собачьи, молчалива по-рыбьи, не докучлива и безропотна – сло;ва поперёк не скажет, даже если попросишь…
- Но тебе же бывает когда-нибудь плохо?
- Нет, мне у вас всегда хорошо.
- Ну, может, иногда чего-то хочется… или болит что-нибудь?
- Нет, меня всё устраивает и ничего не болит.
- А, может, я сам тебе чем-то не нравлюсь? Скажем, не очень красив или голос неприятный…
- Вы лучший господин на свете. Самый красивый, с самым приятным голосом.
- Откуда тебе знать? Других же господ у тебя не было.
- Вы мой господин – значит, самый лучший.
На всё готов немедленный ответ, а главное – безупречный. Клон – не человек, его в тупик не загонишь и в замешательство не приведёшь. Так, может, Фирсу при объявлении о списании действительно пылинка в глаз попала? Откуда у подобного биоистукана взяться чувствам для скорби!
- Стало быть, всё-всё отлично?
- Да, господин.
- И ты всем-всем довольна?
- Да, господин.
- Всегда-всегда?
- Всегда, господин.
- И сейчас?
- Сейчас я тоже всем довольна.
- Тогда улыбнись.
Далила старательно исполняет приказ… Лучше бы не приказывал! Досадливо хмурясь, машу рукой:
- Ступай.
Служанка с поклоном удаляется – продолжать наслаждаться жизнью. Хоть бы красивым задом слегка вильнула… колода бесчувственная!
Да, скорее всего, прощальная слеза Фирса – результат случайного совпадения… Или всё-таки нет? Как знать, может, изготовители, следуя оригинальным пожеланиям заказчика, в самом деле придали данному гомункулу определённые эмоции. Точнее, не стали «вычищать» его сознание полностью, кое-что оставили. Потому тот и получился такой неловкий, некультяпистый, рассеянный – как натуральный престарелый человек минувшей эры. Тогда выходит, Фирс был не просто биологической куклой – он был чувствующим, переживающим,  мыслящим существом! По крайней мере, куда более мыслящим, чем Робертовы гады из личного серпентария… Однако гадов Чарльстону жалко, их-то он ни за что не списал бы. Они же, как-никак, естественная фауна. Божьи твари, в отличие от антропоидных клонов…
Тянусь к чашке, подношу к губам. Раскалённый пар горьким ароматом ударяет в ноздри, вязкой волною ползёт по щеке… Нет, слишком горячий, пусть ещё постоит.
Итак, какие у нас планы на последний день жизни? Прежние смертные в подобных случаях поспешно составляли завещания, произносили рыдающим наследникам какие-то напутствия, оглашали последнюю волю. А мне что сделать? Прогуляться по городу, посетить на прощание памятные места – так сказать, пересчитать вехи? Да ну, слишком грустно… Засесть на всю ночь в роскошном ресторане и пробушевать до утра, усердно спуская оставшиеся деньги? Оно бы неплохо, конечно, но тогда ни о каком пристойном виде поутру и мечтать не сто;ит. Стало быть, не годится… Взять напрокат целый гарем самых длинноногих и пышногрудых проституток? Нет, в данном отношении гомункулы меня никогда не интересовали. Лучше уж авралом подружиться с какой-нибудь романтичной леди из бессмертных, подарить ей три корзины гладиолусов, насыпать гору комплиментов, посулить любовь до гроба – в этом смысле даже врать не придётся… Кстати, всё ещё не поздно улететь в Индию, где, притаившись в джунглях, ждёт моего возвращения Город Дравидов… Или в Гималаи. В тамошних горах, судя по найденным нашей «сусанинской» экспедицией следам, до сих пор обитают «снежные человеки». Если доведётся с таковыми встретиться, тогда не пропаду: людей «доминирующего вида» волосатые йети не убивают (во всяком случае, ни одного подобного прецедента не известно), а ловко скрываться от назойливых цивилизованных Homo они ухитряются тысячелетиями. Главное, чтобы пожелали меня принять. Между прочим, я среди них вполне мог бы блеснуть выдающимся интеллектом и стать вождём первобытного стада – или даже живым богом, навроде Пересветова…
Но прежде всего я должен закончить мои записки. Совершенно не представляю, кому они пригодятся и кому вообще достанутся, однако довершить начатое необходимо – хотя бы ради осознания исполненного долга. После предстоит сообразить, что делать с тетрадью. А уж потом можно хоть по ресторанам, хоть в Индию, хоть в Гималаи…


                2.
Густо исписанные листы с недовольным шелестом переваливаются от задней обложки к передней, тонкими слоями ложась друг на друга. Они отяжелели, огрузнели, покрывшись чернильной вязью, впитав мои суждения, мои чувства, энергию, нервы, – часть меня самого. Возможно, завтра меня не станет, но толика моя, сохранённая в этой тетради, останется на земле, и я буду продолжать пребывать здесь вместе с ней – в новом, бумажном теле… И даже если не буду, если крамольную рукопись, обнаружив, испепелят дотла, - всё равно я не зря много-много часов скрипел допотопной ручкой. Мои записки помогли мне постепенно, поэтапно сориентироваться в мутном сумбуре моих сомнений, опасений, в нагромождении разрозненных мыслей, эмоций, ощущений. Они сколотили весь этот хаотичный сброд в более или менее ясную систему, привели в порядок, подтянули, выровняли и направили в единое русло, позволив мне хотя бы отчасти разобраться в себе и окружающем мире, что-то постичь, в чём-то определиться. Как знать, может, именно в этом постижении и был смысл моей короткой физической жизни? Может, для выполнения своего земного предназначения человеку и не нужно огромного срока, не говоря уж о вечности? Если оно вообще есть – предназначение…
Пластмассовый стержень ручки привычно, удобно угнездился в щепоти пальцев. Сегодня с его острого кончика на покуда чистую бумагу должна излиться последняя глава. Последний аккорд, логично завершающий мою нестройную, негармоничную мелодию. Это будет итоговый штрих – беглый анализ личностного формирования Ильи Пересветова через призму его пути к мировому владычеству и собственному обожествлению. Контурная схема эволюции индивидуума, постепенно опускающегося –  нисходящего – от Человека к Государю. Схема эволюции Антихриста.
Да, воочию свершилось то, о чём издревле предупреждали дальнозоркие прорицатели. Антихрист явился поражённому смутой и отчаянием миру, угомонил и упорядочил его согласно своему замыслу - и воссел на высочайшем престоле на веки вечные… Наивные двуногие млекопитающие, глупые «сапиенсы», жалкие бестолковые людишки! Вы веками ожидали прихода Его в образе страшного Зверя – в серных облаках, громовом грохоте и плеске молний. Вы готовились к лютой борьбе с Ним, намереваясь со стойкостью подвижников терпеть жестокие муки и гонения, лишения и казни. Сколько отважных героев загодя примеряло на своё чело терновый венец, полыхая достойной решимостью лечь костьми в святой битве с посланником Сатаны! А никакой святой битвы не случилось. И не могло случиться – потому что страшного Зверя никто не разглядел.
Сколь ужасным всегда изображали Дьявола: уж он и рогат, и хвостат, и клыкаст, и в очах его – адское пламя! Словно никому было невдомёк, что Дьявол по сути своей не должен быть ужасен. Как раз напротив – он всегда  чертовски привлекателен. Дьявол – великий обольститель; он  искуситель, а не шантажист. И земному наместнику Дьявола надлежит быть по его образу и подобию. Потому Антихрист явился без дыма и пламени; не со звериным оскалом, а с доброй отеческой улыбкой; не с кровавой секирой, а с оливковой ветвью в деснице. Ибо Он пришёл не пугать, не подавлять. Кого боятся, того не любят. А Ему нужна не ваша покорность – Ему нужна именно ваша любовь. Он явился не за трепетом людей, не за вашим рабским подчинением, – Он явился за вашими душами. Душу же нельзя забрать принудительно – человек может отдать её только добровольно. И вы вручили свои души прельстившему вас, и в общем экстазе восславили нового всемогущего владыку. Он всецело очаровал вас, ибо не сулил туманных перспектив в ином мире, неясного блаженства на горних высотах, слишком абстрактного рая, без еды, вина и плотских радостей, - Он дал вам рай на земле, в теле. Он сделал этот  понятный рай изобильным и нескончаемым. Он одарил вас всем, чего вы желали, взамен получив ваше  искреннее поклонение – такое, какого доселе от вас не удостаивался ни один из ваших бесчисленных богов.
…Остриё ручки, петляя, бежит по листу, оставляя на белом поле извилистый след. Мысли теснятся в ограниченном русле, выдавливают друг друга, их плотная масса раздваивается, разделяется речными рукавами, бурно растекаясь в разных направлениях. Один поток синими чернилами изливается на бумагу, другой водопадом обрушивается в пустоту, бесполезно сотрясая воздух. Эти отсеянные мысли – тоже мои, они тоже – часть меня, моей «личностной субстанции»; однако русло слишком узкое, всем мыслям в нём не уместиться - приходится выбирать, какие годятся для того, чтобы нести моё сознание дальше…
Если свершилось нечто, предсказанное библейскими пророчествами, значит, должно свершиться и остальное. То есть – второе пришествие Христа и низвержение наместника Сатаны. Когда это случится? И – случится ли? Ведь Антихрист уже построил царство всеобщего счастья и изобилия, равенства и справедливости. Для чего являться Христу?
Да и откуда ему явиться? Прямиком с неба? Свалиться на головы изумлённому человечеству? Но он и в первый раз предпочёл более естественный способ пришествия – просто нормально родился. А теперь – может Спаситель родиться заново? И если всё-таки родится – станет ли Спасителем? Думаю, вряд ли. Не успеет. Как только в его светлой головке закопошатся непозволительные мысли, его быстренько изобличат и нейтрализуют. Сейчас не эпоха Ирода Великого, нынешние власти подобной опасности не проморгают. Так что ни до тридцати трёх, ни до тринадцати лет новоявленный Сын Божий не дотянет… Словом, нашему блаженному обществу ни Спаситель, ни Спасение не грозят. Кстати, никто в таковых и не нуждается. Где обещанные апостолом Иоанном толпы праведников, не пожелавших поклониться Зверю? Давно в мире ином. Посему не будет никакой последней битвы с Дьяволом: она уже произошла – в душах людей – и закончилась не в пользу Агнца…
Но даже доведись победить Агнцу – и он дал бы миру лишь то, что уже дал Антихрист! Агнец принёс бы равенство, справедливость, бессмертие, изобилие, процветание – тот же самый набор благодатей! А взамен получил бы поклонение!! В чём же разница между Агнцем и Зверем? И есть ли она?..
Несомненно, есть. Главное различие великих антиподов – в их отношении к инакомыслящим. Христос не уничтожал несогласных – и не помышлял об их уничтожении. Он терпеливо проповедовал, убеждал, спорил, доказывая свою правоту и отнюдь не избегая полемики. Антихрист же ничего не желал доказывать, для оппонентов у Него имелся один аргумент – физическое истребление… Впрочем, данный этап уже пройден: истребление завершено, несогласных попросту не осталось, все живущие единодушно «за». Уничтожать более никого не требуется, насилие утратило актуальность. Теперь – кто; увидит разницу между порождениями Света и Тьмы, между Агнцем и Зверем? Ведь этой разницы сегодня  нет!  А прежние жестокости и «перегибы» всегда можно оправдать жестокостью минувших времён, тогдашними обстоятельствами и благой целью. И выглядит данное оправдание вполне резонно – ибо в условиях предыдущего периода и Агнец, будучи облечён властью и ответствен за судьбу человечества, не смог бы обойтись одной мирной проповедью, ему тоже пришлось бы (во имя означенной благой цели!) побыть и суровым, и непреклонным, и лукавым, и в крови запачкаться, как же иначе!..
А может, наш Государь – Христос и Антихрист в одном лице? Воплощённое единство противоположностей? Может, извечная борьба Добра и Зла исчерпала себя, всегдашнее противостояние их благополучно завершилось, и оба великих полярных начала слились в гармоничном союзе? Свет и Тьма сочетались апофеозным браком и породили Золотой Век?! Может, это и есть триумф здравого смысла, и по-другому не могло и не должно было случиться?!
…Рука начинает дёргаться. Относительно стройные доселе буквы, словно опьянев, превращаются в несуразные каракули. Что, очередной виток оглушительных открытий, да?.. Пожалуй, сто;ит отложить слишком масштабную философию на потом, иначе я никогда не допишу последнюю главу. Сейчас нужно целиком сосредоточиться на конкретной теме. Итак, я рассуждаю о личности Государя – вполне земного Ильи Никитича Пересветова…
Пересветов. Последний Президент Российской Федерации. Всенародный любимец, горячий патриот, приверженец честности и открытости. Мудрый, великодушный, справедливый, скромный, бескорыстный. Не щадивший себя, ненавидевший всякое зло, презиравший интриганов, приспособленцев и подхалимов. Русский Аристид… Ах, Илья Никитич, что же с вами стало? Как из эдакого светоча достоинства и благородства вы превратились в зализанного холуями идола, в бездушного вселенского кумира с глупых плакатов, в помпезную аэровокзальную голограмму? Синдром Наполеона? Но, говорят, синдром этот врождённый, и в страдавших им всегда проявлялся сразу при посадке на трон, а чаще – ещё на пути к трону. Вы же много лет правили сотнями миллионов подданных, а манией величия заболели как-то вдруг - когда всё самое страшное и трудное осталось позади, когда отпала всякая нужда доказывать ваш авторитет и право на лидерство. Расслабились и утратили иммунитет? Устали постоянно подавлять в себе демона тщеславия? Или демон сей слишком усилился при обретении вами мировой власти, и одолеть его стало выше ваших сил? Так шли бы на покой – порывались ведь! Если, конечно, не лукавили, уж не знаю для чего…
Впрочем, я слишком многого требую от себе подобного. Государь, несомненно, выдающийся человек – но он не сверхчеловек. Прочность его духа была необычайной – но не безграничной. Мог ли он остаться прежним, пережив длительное испытание властью – притом поступательно возраставшей? Мог ли не переплавиться в её адском горниле – за двадцать-то лет? Мог ли бесконечно противиться Дьяволу, избравшему его орудием своего триумфа?
Видимо, нет. А до него – кто мог? Слаб человек… С незапамятных времён Князь мира сего утверждает своё господство над душами людей через власть земную. В этой ипостаси он воистину неодолим. Сколько славных героев, ни в какую не желая мириться со злом, без оглядки бросалось в пламя священной борьбы с тиранией! Сколько их, беззаветных, бескорыстных, самоотверженных, погибало в неравной схватке… Но во что превращались те из героев, кто побеждал, кто свергал мерзких тиранов и, мечтая осчастливить исстрадавшихся соплеменников, плюхался на освободившийся трон! Да, победители превращались в то же самое, с чем дотоле боролись. И тогда новые герои восставали уже против них – и погибали от их рук… Словом, расплачиваться за прижизненное торжество приходилось утратой доброго имени и нелестным упоминанием в истории. Светлой же памяти удостоились лишь неудачники, не сумевшие победить венценосное зло, да те, кто пал на пороге победы. Последним, понятно, повезло особенно: они и врага сокрушили, и облика его не приняли –  не успели принять, - потому и остались героями на веки вечные. Вот что значит – умереть вовремя! Умереть физически, пока не умерла душа…
…Дописана последняя буква, поставлена последняя точка, проведена черта под последней строкой. Всё, многодневный труд – итог почти трёхлетних мучительных размышлений – наконец завершён. Антихрист изобличён, приговор ему вынесен. Теперь, как говорили в минувшую эру, можно и преставиться со спокойной совестью.
Из груди исходит устало-удовлетворённый вздох. Ноги под столом вытягиваются, тело расслабленно присползает по спинке стула. Итак, с этого момента я совершенно свободен. В запасе у меня почти сутки; часов двадцать точно имеется. Нужно отрешиться от высоких абстракций и вплотную заняться насущными вопросами. Окончательно решить, что делать, куда именно бежать и бежать ли вообще. Но сначала надо просто отдохнуть, не спеша попить кофе, съесть что-нибудь… Пульт вызова прислуги лежит возле видеофона, идти до него не хочется. Сейчас минут десять посижу, смежив веки, потом встану…
Нет, полностью расслабиться не получается. Голова разбушевалась, теперь поди угомони… Так куда лучше бежать – в Индию или в Гималаи? В Индии, конечно, есть конкретное место, где мне будет достаточно удобно, однако там, помимо тропической фауны, общаться не с кем. А в Гималаях всё-таки йети. Может, повезёт встретиться… Да, человек – существо коллективное, и даже такому бирюку, как я, необходимо чувствовать себя в социальной стае. Стало быть, в Гималаи?.. А вдруг йети не захотят меня принять? Они ведь тоже люди – или почти люди, - следовательно, непохожих на себя не жалуют. Если так, тогда мой удел до конца дней – полное, безнадёжное одиночество…
Хм! Ну почему же – одиночество! Ведь я могу взять с собой Далилу!.. Действительно, как это я раньше не подумал? Даже странно… Далила, как положено правильному гомункулу, всецело предана хозяину. Ей при моей драгоценной особе везде хорошо – потому что  должно быть хорошо, сама сказала. Видимо, что такое «плохо», она вообще не разумеет. Вот и пусть делит со мной тяготы и лишения пожизненных скитаний. В конце концов, она запрограммирована на то, чтобы всячески лелеять и ублажать господина. Без меня ей всё равно судьба одна – отправиться в утиль; а так – будет мне прислуживать, как прежде, готовить рагу из добытых мною охотничьих трофеев, поддерживать чистоту в жилище. Для неё принципиально ничего не изменится, а я хоть смогу на досуге членораздельно пообщаться. Да и женщина она красивая… не натуральная, конечно, но на безрыбье и рак – рыба, за отсутствием выбора сгодится. Много ли нужно дикому человеку! Каменный топор, негаснущий очаг да хорошую хозяйку в пещере. А Далила хозяйка превосходная: неприхотливая, аккуратная, исполнительная, расторопная – не чета покойному Фирсу…
Жалко Фирса, такой был непосредственный. Пожалуй, самый человекоподобный клон на всей планете. Любитель экзотики Чарльстон мог по праву гордиться таким экспонатом в своей коллекции раритетов. Однако расписная амфора оказалась ценнее, простить Фирсу разбитую древность Роберт не сумел. И прочими экспонатами рисковать не захотел, предпочёл заменить слишком оригинального «дворецкого» на обычного – «без всяких заморочек, стандартного»… Да, люди ныне стали богами и держат в руце своей жизнь и смерть собственных созданий. Но, став богами, утратили Бога в себе самих – того самого, для всех единого…
Утратили – или обрели другого?.. Теологи неизменно утверждали: Бога можно обрести лишь посредством веры. То есть – какого Всевышнего себе вообразил, такого и имеешь, что ли?.. Может, и так. Говорят, плоды воображения способны воплощаться. Выходит, мы придумали себе нового Вседержителя в лице бессмертного Государя – и таким образом обрели, что хотели… Секундочку! Так мы его  реально обрели – или только в воображении?!.
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   
Господи… Что за мысль! Нет… Да! Да!!. Конечно, чёрт побери! Как же я до сих пор не догадался!.. Да!.. Конечно! Разумеется! Боже мой, до чего я примитивно соображаю! Я, высокоинтеллектуальная личность новейшей эры, рассуждаю как узколобый троглодит ледникового периода… С чего я взял, что Антихрист непременно должен быть конкретным человеком! Почему я решил, что он вообще должен быть во плоти! К чему мне понадобилось персонифицировать абстрактную сущность! Антихрист – только идея, принцип, символический образ. Бесплотный фантом. Всё наше мироустройство, планетарное государство, вся Единая Семья Народов – вот Антихрист, вот его Царствие! А некогда славный Илья Пересветов – никакой не Антихрист. Он никогда не собирался таковым становиться и не стал – потому что Пересветова давно уже нет на свете! Нынешний Государь, повседневно нам демонстрируемый с высоких трибун и экранов стереовизоров, - не Пересветов, а обыкновенный  клон – точная копия Пересветова, носящая его имя! Достойный Илья Никитич не превратился вдруг в собственного антипода, он не изменился – это его заменили на внешне идентичного гомункула – тогда, в пятьдесят третьем!!!
Пальцы инстинктивно хватают ручку. Рука стремительно ползёт по листу, размашистыми каракулями разбрасывая по бумаге хаотические пригоршни эмоций. В голове – тотальный сумбур; кажется, заодно с мыслями путаются сами извилины. Дикий напор бесформенных, лохматых чувств напрочь выдавливает из мозга все мало-мальски здравые суждения…
Звонок в дверь. Я не успеваю завершить фразу, рука напряжённо повисает над листом. Сердце, гулко бухнув, замирает… Что, уже  за мной?..  Почему именно сейчас?..
Звонок повторяется. Ожидающий снаружи явно не собирается уходить… Испуганное сердце робко толкается в рёбра, словно побуждая к какому-то действию. Очень осторожно кладу ручку на тетрадь. Стараясь не скрипнуть, поднимаюсь из-за стола. Тихонько подхожу к окну, сквозь жалюзи выглядываю на улицу.
Ничего подозрительного. Никаких автомобилей, никаких сумрачных типов, окруживших дом… Впрочем, двери отсюда не видно. Если «обэшники» прибыли меня брать, они должны торчать именно за дверью… Почему же они не явились раньше?.. Почему не стоят под окном – вдруг я выпрыгну?.. Возможно, прячутся… и машины поставили в отдалении, чтоб не спугнуть… А какая им разница?! С какой стати им опасаться меня спугнуть!..
Третий звонок… Может, это и не «обэшники». Те давно уже выломали бы дверь… А кто тогда? Кто ещё станет звонить так настойчиво?.. Значит, знают, что я дома. Значит, следили…
Стоп. Спокойно! Это что такое! Совсем потерялся от страха! Надо же хоть выяснить, кто пришёл…
На цыпочках, легко и бесшумно, как балерина, перебегаю комнату, крадучись выхожу в прихожую. Далила здесь же пылесосит ковровую дорожку. На неё звонки не действуют: когда-то я сам дал ей чёткую инструкцию не откликаться на таковые без моего приказа – если я дома, разумеется.
Опять звонят. Это уже попросту неприлично!
- Далила, уйди отсюда.
- Куда?
- Куда угодно!
Служанка исчезает вместе с пылесосом. Нажимаю кнопку обзора наружного вида. Маленький экран на стене услужливо вспыхивает, демонстрируя пространство по ту сторону двери. Перед дверью стоит Марина. Одна, рядом никого. Левая рука беспокойно теребит ремешок висящей на плече дамской сумочки, правая снова тянется к звонку.
Открываю дверь. Марина стоит не шелохнувшись, как старинный гвардейский часовой, и смотрит на меня. Взгляд её одновременно суров и грустен, бледные губы решительно сжаты. Черты лица слегка заострены, под глазами – тусклые синяки от бессонницы.
Я молчу. Не знаю, что сказать, как вообще себя вести. Ожидал чего угодно, кроме этого…
Видя мою растерянность, Марина произносит первая:
- Здравствуй.
- Здравствуй…
- Прости, что звоню так настырно. Я подумала: раз Далила не откликается, значит, ты должен быть дома… Мне можно войти?
Опомнившись, отступаю от порога. Марина входит, закрывает за собой дверь и вновь сурово и грустно глядит мне в лицо. Потом говорит:
- Я согласна.
Теряюсь ещё больше:
- Что?..
- Я прикрою тебя на завтрашнем тесте.
- То есть… как?..
- Введу одну хитрую программку для твоего файла. Тогда, независимо от того, что покажет детектор, компьютер всё равно констатирует твою абсолютную лояльность. Твоя задача завтра – просто попасть в мой кабинет.
- А… потом?
- Что – потом?
- Ты… что ты потом будешь делать?
Марина усмехается, дёргает плечом:
- Убегу с тобой в джунгли. Научусь разводить костёр, потрошить туши и жарить мясо. Буду любить и беречь своего единственного мужчину. А мужчина будет любить и беречь меня. Мы растворимся в первозданной идиллии, привыкнем рука об руку бродить по девственному лесу, наслаждаясь нашим уединением и слиянием с природой. Постепенно утратим членораздельную речь, опустимся на четвереньки, покроемся шерстью. Будем жить долго и счастливо, и умрём в один день.
Мне совершенно не смешно. Пальцы начинают мелко дрожать, в ушах ритмично шуршат всплески пульса, к горлу откуда-то снизу, от желудка, подкатывает колючий комок. С усилием сглотнув, выдавливаю:
- Что ты делаешь!.. Зачем… зачем тебе это?!
Марина улыбается – очень печально. Рысьи глаза смотрят не мигая – на сей раз тепло и ласково.
- Так… Бог уж с ней, с цивилизацией, с бессмертием. Я не видела тебя два дня… я чуть с ума не сошла. Как я смогу жить без тебя целую вечность?
Мне снова нечего сказать. Комок в горле набухает, затрудняя дыхание. Машинально дёргаю челюстью, но вместо слов произвожу одно сопение.
Марина улыбается шире, рысьи глаза приветливо суживаются:
- С днём рожденья тебя, Владик!
Она вытягивает губы трубочкой, легко касается ими моих уст и, обхватив мою шею руками, прижимается лицом к груди. Я потерянно обнимаю её, дрожащей ладонью глажу белокурые волосы. Пульс в ушах усиливается – вот-вот прорвёт перепонки.
- Марина… солнышко… тебе же самой потом нельзя будет пройти тест!
- Уже нельзя. Я ведь  готова тебе помочь. Сам знаешь, для нелояльности этого достаточно. Кроме того, твоя безумная подружка успела вчера внести в базу данных нашего Центра информацию о том, что гражданин Воронцов Владислав Сергеевич точно в срок прошёл тестирование и в прошлом году, и в позапрошлом… Теперь я твоя прямая соучастница, вот.
- Выходит, я тебя погубил… утащил за собой в могилу…
- Пока не в могилу.
- Пока…
- Ничего, за это в джунглях будешь регулярно дарить мне бусы из плодовых косточек. Или из камешков. А лучше – из тигриных зубов. В качестве компенсации.
- Погоди… Когда твой очередной тест?
- Мой? Через полгода.
- Может, к тому времени что-нибудь придумаем?..
- Конечно, придумаем. – Марина поднимает лицо, за шею притягивает мою голову. – Владик, я ужасно соскучилась. Поцелуй меня, пожалуйста.
Поцелуй получается деревянный. Марина слегка отстраняется, смотрит жалостливо, как на скулящего щенка. Тонкие пальцы её нежно скользят по моей пылающей щеке.
- Милый, перестань волноваться. Сейчас на повестке дня – твоё спасение. После станем думать о моём.
И вновь не знаю, что сказать. Потому произношу первое, что пришло в голову:
- Кофе хочешь?
Марина отрицательно качает головой.
- Может, есть хочешь?
Тот же знак.
- А вообще хочешь чего-нибудь?
- Тебя, - жарко шепчет она и крепче прежнего обвивает мою шею. – Господи, как долго я тебя не видела!..
Её губы липко приникают к моим. Я вконец обескуражен. Отчаянная беспечность подруги меня изумляет, пугает… и заражает. Сейчас мне действительно трудно думать о каких-то грядущих перспективах. Я ведь тоже не видел Марину очень долго…
- Но… может, сначала обсудим дела?..
- Успеем, - отвечает она – губами в губы. – Всё успеем. У нас почти целые сутки.
У нас почти сутки. Сутки вдвоём… Боже мой, это же так много! Чуть меньше, чем целая вечность.


                3.
- …Владик! Вла-адик!.. Просыпайся, засоня!
Лёгкая ладонь приятно гладит моё лицо, тёплое дыхание вкупе с мелодичным голосом ласкает ухо. С немалым усилием продираю глаза. Рот рефлективно отверзается, втягивая зевоту. Марина, полностью одетая, сидит рядом на краю кровати. Округлые бёдра, до середины открытые короткой юбкой, красиво смыкаются – колено к колену. Накрашенные малиновой помадой губы, чуть подрагивая уголками, улыбаются – мягко и грустно.
- Проснулся?.. Точно проснулся?
Я киваю, ленивой рукою плотнее прижимая к щеке её ладонь. Марина усмехается – почему-то опять очень невесело:
- Заездила я тебя?
- Угу, - довольно подтверждаю я и свободной рукой притягиваю её за талию.
- Нет, нет, мне пора! И так опаздываю, - протестует Марина, ловко выкручиваясь из объятий. – Ты тоже не залёживайся. Чтоб через два часа был в Центре! Не заставляй меня волноваться, хорошо?
- Сейчас сколько времени?
- Полдевятого доходит. Я побежала… Ты всё понял?
- Всё. Буду в Центре ровно в полодиннадцатого.
- Гляди, чтобы без фокусов! А то снова надумаешь удрать куда-нибудь за тридевять земель – тогда тебя сам чёрт не спасёт.
- Нет, без тебя я никуда не удеру, можешь не сомневаться. Что же мне в джунглях – с обезьянами спать?
- Кто тебя знает с твоей нестандартностью… Не забыл, какой у меня кабинет?
- Семнадцатый.
- Смотри не забудь… Ладно, бегу!
Торопливо наклонившись, Марина целует меня в губы. Вскочив, поспешно пересекает комнату. У порога оборачивается. На долгое-долгое мгновение взгляд рысьих глаз задерживается на мне… Меня словно ударяет электрический разряд: это точь-в-точь  тот самый  взгляд, которым она смотрит на меня уже полгода в моём кошмаре – оттуда, от подножия эшафота! Непроизвольно перестаю дышать… Но долгое мгновение кончается. Маринины глаза, сморгнув длинными ресницами, обретают обычное выражение. Малиновые губы растягивает улыбка. Подруга предупреждает:
- Я не прощаюсь, - и, игриво помахав ладошкой, исчезает в прихожей. Приглушённый стук надеваемых туфель. Хлопок входной двери. Всё, ушла.
Что ж, надо вставать. С хрустом потягиваюсь, намереваясь сесть, однако усталое тело будто примагничивает к постели. После непродолжительных колебаний приходится милостиво позволить себе полежать ещё минут двадцать.
Почти всю вторую половину вчерашнего дня, затем вечер и полночи мы с Мариной посвятили чувственной страсти. Неугомонное желание то накатывало на нас бурным валом, накрывая с головой, то ненадолго отступало, стремительно накапливаясь, концентрируясь, чтобы вскоре нахлынуть вновь. Это было что-то запредельное, какое-то эротическое волшебство! А волшебницей, конечно, была Марина – белокурая нимфа, знойная вакханка, райская гурия, постоянно пробуждавшая во мне неиссякаемое вожделение. Она любила меня самозабвенно, отчаянно, одержимо. Исступлённо… Чего только в этот раз мы с ней не перепробовали – всё по её инициативе! Оказывается, моё яростное солнышко – ещё бо;льшая фантазёрка, чем я полагал до сих пор. С такой, поистине, хоть в джунглях, хоть в Арктике – везде Эдем!.. О делах – моём сегодняшнем тестировании, Городе Дравидов и дальнейших планах, - разумеется, тоже поговорили… ну, в перерывах.
Видимо, женщины от секса действительно не устают. Во всяком случае, их усталость с измождением нашего брата никак не сравнить. Поглядите на неё: без всякого будильника проснулась вовремя, вскочила, оделась по полной форме, причесалась, накрасилась и упорхнула! И не скажешь по ней, что без малого сутки самоотверженно трудилась на любовной ниве. Я же лежу, как прибитый, и ни единой мышцы напрячь не в состоянии. Тело будто отлито из чистого плюмбума – не шелохнуться. И гудит, наподобие древнего телеграфного столба… Зато настроение светлое, радостное – практически счастливое. Давно такого не было. Если вообще когда-то было.
Ну-с… Досадно, конечно, но нужно вставать окончательно. Как бы… как бы… дотянуться до тумбочки… на тумбочке лежит дистанционный пульт… оп, дотянулся-таки! Где тут наша кнопочка? Во-от. А теперь – где наша ослепительная Далила?..
- Доброе утро, господин.
- Далила, принеси кофе. Только не горячий, просто тёплый. Не надо варить, это долго, насыпь растворимого.
Пока служанка ходит за утренним допингом, кое-как заставляю себя сесть на кровати. Свесив на пол свинцовые ноги, застываю в позе согбенного аксакала. Вот поди ж ты, настроение лучезарное, а сил всё равно никаких…
Далила входит с чашкой кофе на подносе. Зная, что тёплый кофе я пью торопливо, становится прямо передо мной с подносом в руках. Я хватаю чашку, осушаю в три глотка, ставлю обратно на поднос и сразу начинаю давать указания:
- Короче, так. Я сейчас отлучусь часика на два. К моему возвращению купишь в продовольственном магазине… м-м-м… в общем, купишь всякой всячины, вина там, фруктов поэкзотичнее, закусок повкуснее. Сервируешь в зале стол как полагается, чтобы выглядело изобильно, но эстетично. Мы с Мариной сегодня будем отмечать мой вчерашний день рождения, поэтому всё должно обстоять по высшему разряду. Ясно?
- Нет.
- То есть?
- Что именно нужно купить?
Вот это меня постоянно раздражает – необходимость до мелочи конкретизировать всякое пожелание. Чёртовы клоны – никакого воображения!
- Уф-ф… Ладно, возьмёшь то же самое, что брала в сентябре прошлого года, когда мы с друзьями отмечали здесь моё возвращение из индийской экспедиции. Теперь ясно?
- Да. Сколько брать?
- На две персоны. Но чтобы означенным двум персонам уесться вусмерть.
- Это сколько?
- Далила, что ж ты за дура такая!
- Я не дура. Я образцовая служанка.
- Ничего себе! Возражать господину! Далила, это открытый бунт.
- Это не бунт. Я образцовая служанка. Лучших серийных моделей на сегодняшний день не производится.
- С ума сойти! Новейшая модель – а не можешь выполнить плёвого поручения!
- Я всё делаю в полном соответствии с полученными распоряжениями.
- Ну хорошо… Сколько у нас было гостей в сентябре?
- Восемь.
- Вместе со мной, стало быть, девять персон?
- Да.
- Значит, купи всего того же, что тогда, но в… три раза меньше.
- Будет исполнено.
- И ещё купи большой букет цветов для Марины.
- Каких цветов? Сколько?
Ну ёлки-палки!
- Девять роз, девять тюльпанов, девять гиацинтов.
- Какого цвета должны быть розы, тюльпаны и гиацинты?
- Розы белые, тюльпаны красные, гиацинты филетовые.
- Будет исполнено.
- А всё-таки ты дура, Далила!
- Я не дура, я образцовая служанка.
- Дура, Далила, дура. Даже не спорь.
Последняя фраза воспринята как приказ. Далила не спорит.
Я хочу усмехнуться, но неодолимая зевота выворачивает мою челюсть. Сладко зевнув, потягиваюсь вполоборота и отведённой рукой нечаянно сбиваю с подноса пустую чашку. Служанка нагибается за чашкой, образовав угол ровно в девяносто градусов. Распираемый буйным весельем, я даю по её красивому заду смачного «леща».
Далила тотчас выпрямляется, ставит чашку обратно на поднос и в упор пялится на меня. Шаловливый жест господина определённо истолкован как прелюдия к дальнейшим распоряжениям. То есть – как будто я её попросту окликнул.
Саркастически хмыкнув, ласково произношу:
- Ступай… мумия.
Служанка, поклонившись, уходит. Я начинаю одеваться. Лень одолевает по-прежнему; ни умываться, ни чистить зубы не хочется. Пару раз небрежно провожу расчёской по волосам. Сойдёт, не на парад. Вот после тестирования вернусь домой, тогда всё и почищу, и расчешу. Приму ванну, побреюсь, надушусь. Наведу надлежащий марафет и буду ждать Марину. Мою возлюбленную, мою спасительницу, моего грациозного ангела-хранителя. Моё солнышко… Рабочий день у неё заканчивается в два часа пополудни. Значит, помимо прочего, я ещё успею купить в ювелирном магазине какой-нибудь золотой перстенёк и попросить мастера выгравировать на нём памятную надпись – с внутренней стороны, для большей интимности. Далиле ведь это не поручишь – за полным отсутствием у неё художественного вкуса, - так что придётся самому…
Конечно, если нам с Мариной всё же предстоит бежать в джунгли, мой перстенёк с потайной надписью вряд ли ей пригодится. Перед кем красоваться в девственном лесу? Пожалуй, любая банка консервов там будет куда вожделеннее всех сокровищ мира…
Тьфу! Вот что за провокатор обитает в моей черепной коробке! Даже помечтать не даст спокойно, обязательно вмешается и всё испортит!.. С какой стати я сейчас берусь рассуждать о побеге! До Марининого теста – пять с лишним месяцев. За такой-то срок непременно что-нибудь изобретём, найдём выход, извернёмся, выкрутимся. Теперь нас двое, теперь всё будет легче – и соображать в том числе. Сегодня в распорядке дня – прохождение мною проверки на лояльность, после – праздник. Любые заботы, проблемы, тревоги – на потом! Сегодня мы радуемся – и только!
Я, кстати, уже радуюсь, вот-вот запою. А ещё вчера утром мог ли подумать, что пойду на гражданское тестирование с таким настроением! Действительно, «на тест – как на праздник». Помнится, пятнадцать лет назад чуть не на каждой уличной стене висели подобные лозунги: государство призывало подданных не бояться странного нововведения. Надо сказать, поданные не особо и боялись… во всяком случае, верноподданные…
Время? Без четверти десять. До тестового Центра – либо пять минут езды, либо двадцать минут быстрого хода напрямую через микрорайон, либо сорок – медленного.  Сидеть дома всё равно невмоготу,  так что  пойду – медленно. Подышу свежим воздухом, успокоюсь немного. Марине я обещал быть в Центре в десять тридцать. Вот в десять тридцать и буду. Точность – вежливость королей…


                4.
В Центре гражданского тестирования всё как три года назад, когда я был здесь в последний раз. Тот же просторный коридор со стандартными дверями кабинетов через равные промежутки, те же стандартные откидные кресла между дверями, стандартные плакаты на стенах по обеим сторонам. Количество посетителей также неизменно. Наше бессмертное население, как известно, ни приросту, ни убыли не подвержено; все граждане являются на обязательную процедуру в то тестирующее учреждение, к которому приписаны согласно месту постоянного проживания, в свой положенный день (исключая случаи опозданий по уважительным причинам или переносов срока по личным просьбам). Посему и три года назад народу здесь было именно столько, и сегодня, и через двести – триста – пятьсот лет будет столько же. Притом в  этот календарный день здесь будут присутствовать именно  эти посетители (кроме тех, конечно, кто сменит место жительства). Пока большинство из них между собой не знакомо, но только пока. Со временем все «однодневники» запомнят друг друга, начнут взаимно здороваться, корчить радостные гримасы, с приторно-лживым любопытством расспрашивать о чужих делах, навязчиво рассказывать о своих – и так целую вечность. Постепенно привыкнут друг к другу, станут воспринимать друг друга как в некотором смысле родственников, а день совместного прохождения теста будет для них чем-то вроде общих именин. Вот и появится у людей ещё один повод для праздника – надо же чем-то разнообразить бесконечную жизнь…
Возле двери семнадцатого кабинета ожидают два человека. Занимаю очередь, сажусь в кресло. С безразличным видом смотрю перед собой. Прямо напротив на стене висит плакат: улыбающийся Государь протягивает руку – мне, явившемуся на тест. Вверху плаката – радушная надпись: «Здравствуй, честный человек!» Ну, здравствуй, здравствуй…
Дверь кабинета открывается, выпуская протестированного. Очередной честный человек заходит в кабинет. Значит, мне идти минут через двадцать… Почему-то начинаю волноваться. Сердце стучит тревожно, торопливо, пальцы рук немеют, дышать становится трудно, как перед грозой. Что случилось? Причин для беспокойства никаких… Или – есть причины?.. А что если в кабинете не Марина, а кто-нибудь другой? Если там – другой оператор?! Как мне быть в таком случае? Зайти в кабинет, взглянуть на  другого оператора, извиниться и выйти? Тогда, пожалуй, без всякого детектора станет ясно, что совесть моя отнюдь не чиста. Нет, так не годится…
Однако Марина точно сказала, что её кабинет – семнадцатый! А этот?.. Семнадцатый, совершенно верно. Если бы что-то случилось – какой-нибудь форс-мажор – и её вдруг удалили бы из кабинета, она предупредила бы… не могла не предупредить! Значит, она там. Она в своём кабинете. Всё нормально. Всё как договорились…
Нет, рисковать столь опрометчиво недопустимо! Нельзя соваться в кабинет, не будучи абсолютно уверенным, что Марина – там… что там – именно Марина, а не кто-то другой. Вот сейчас очередной посетитель выйдет оттуда, а тот, что передо мной, станет заходить. Несколько секунд дверь будет открыта. В это время мне нужно заглянуть внутрь и увидеть оператора.
Поднимаюсь на ноги. Заложив руки за спину, делаю восемь шагов к противоположной стене. В метре от последней останавливаюсь. Покачиваясь с носков на пятки, внимательно рассматриваю плакат с приветствующим меня Государем. Потом медленно делаю три шага вправо, ещё медленнее поворачиваюсь к стене спиной. Теперь дверь с цифрой «17» как раз напротив меня. Вот тут и следует дождаться. Главное, чтобы выходящий пошире её открыл. А входящий пусть не спешит закрыть…
Отчего такое беспокойство? Не просто волнение, не просто страх. Скорее дискомфорт – не столько душевный, сколько  физиологический.  Я явственно ощущаю, как горит моё левое ухо… и щека – тоже левая, - словно на меня сбоку направили тепловой луч. Это чувство мне знакомо, оно не раз возникало после двух предыдущих пропусков теста. Это – чувство слежки, когда кажется, что со стороны за тобой неотступно наблюдают, изучают тебя, разглядывают, анализируют каждое твоё движение, каждый шаг, каждый жест. Препоганое чувство… Только – кому нужно за мной следить? Обэшники, проведав о моей нелояльности, просто арестовали бы без промедления. А кроме них до меня никому и дела быть не может… Короче, ложная тревога, как обычно. Болезненное воображение опять разыгралось. Дурная голова ногам покоя не даёт. Совсем ты, Владислав Сергеевич, расклеился. Довёл себя до ручки за последние два с половиной года: нервы – ни к чёрту, психика расшатана основательно. Мандражируешь без всякого повода, внушаешь себе бог знает что. Вскочил вот, вытянулся свечкой, как идиот. Всюду тебе обэшники мерещатся. Им, обэшникам, пожалуй, заняться больше нечем, кроме как торчать в коридоре Центра тестирования и пялиться на посетителей! Уж если выискивать крамолу, то где угодно, только не здесь. Сюда приходят люди, абсолютно уверенные в своей благонадёжности; диссидент в этот коридор и носа не сунет – по себе знаю…
Всё же – предельно равнодушно и плавно – поворачиваю голову влево. По коридору вдоль обеих стен гнездятся в креслах посетители. Скучающе блуждают взглядами: смотрят на потолок, на плакаты, на часы, друг на друга, на меня – как и я на них. Впечатления бдительного цербера ни один не производит. Ближе всех ко мне, ожидая своей очереди в кабинет, расположенный по эту сторону коридора, сидит рослый мужчина в вытертых шортах и чёрной футболке с изображением скорпиона – будто по пути на пляж заскочил на минутку выполнить гражданский долг, так, между делом. Рядом с ним эффектная брюнетка в коротком платьице нетерпеливо болтает стройной ножкой, закинутой на другую, не менее стройную. Чуть подальше, у следующего кабинета, белобрысый гражданин в солнцезащитных очках, полуобернувшись, с откровенным удовольствием разглядывает эти самые ножки брюнетки. Правда, глаз его за тёмным стеклом не видно, но по положению лица всё определённо ясно, и улыбка такая красноречивая… Рядом с белобрысым, целомудренно стиснув колени, восседает не слишком красивая дама чрезвычайно строгого вида и, наверно, столь же строгих правил… Нет, на обэшников никто не походит даже с большой натяжкой.
Тем не менее, встал я напрасно. Кстати, один стою во всём коридоре. Словно нарочно стремлюсь привлечь общее внимание. Пойду-ка сяду на прежнее место…
Надо же, только уселся – дверь семнадцатого кабинета открылась. Буквально пять секунд не достоял… Один вышел, другой вошёл. Я следующий… Ладно, в моём распоряжении минут десять. Надо успокоиться, взять себя в руки, чтоб не осрамиться перед Мариной. Она - женщина, хрупкое, нежное создание, а владеет собой куда лучше меня, слизняка. Если заметит мою неуверенность – а она непременно заметит! – после заест насмешками, никакому спасению не обрадуешься… Руки трясутся, ч-чёрт, засунуть бы их куда-нибудь… хоть в карманы… И лицо, небось, бледнее луны…
Странно, стоило возвратиться в кресло – сразу загорелось другое ухо, правое. Это я повернулся на сто восемьдесят градусов. Неужели правда следят?.. Так, всё! Всё!! Срочно выбросить из головы эту чепуху! Закрыть глаза и отрешиться на пару минут! Успокоиться… Успоко-о-оиться-а-а!.. Подумать о чём-то приятном, отвлечённом. Например, о предстоящем вечере с Мариной – а также с вином, закусками, экзотическими яствами, тропическими фруктами и сладостями. Надеюсь, Далила ничего не упустит…
- Здравствуйте! Извините, вы; последний в этот кабинет?
Дадут тут отрешиться!.. Разлепив веки, смотрю на подошедшего - ещё один честный человек явился исполнить священную обязанность.
- Да, я… Здравствуйте.
- Значит, я за вами.
- Угу…
- Скажите, давно зашёл предыдущий?
- Только что.
- Только что? М-м-м… Стало быть, мне придётся прождать минут пятнадцать-двадцать, как вы полагаете?
Если отвечу, не отстанет. Поэтому молча пожимаю плечами, отворачиваюсь и опять закрываю глаза… Итак, вечер с Мариной. В честь моего дня рождения, между прочим. Прекрасно, что мы проведём его только вдвоём: посторонние нам ни к чему – мы же с ней теперь вроде заговорщиков… Вряд ли Марина успеет купить мне подарок – мы договорились открыть наш маленький банкет сразу по окончании её рабочего дня. Впрочем, подарок она могла купить заблаговременно. Надеюсь, что не купила. Потому что если она придёт без подарка, то обязательно спросит, чего бы я хотел в виде компенсации за таковое непозволительное упущение с её стороны. А я тогда скажу: хочу стриптиз! Стриптиз, и ничего иного! Желаю, чтобы моя возлюбленная весь вечер пила вино, беседовала и танцевала со мной абсолютно голой! Чтобы я мог часами смотреть на это чудо, наслаждаться видом и изнывать от желания. Чтобы предвкушение сладких восторгов вытеснило, вымыло, выдавило из моего измождённого, истерзанного сознания все тревоги, всё напряжение, весь ужас предыдущих лет, а заодно и мои сумрачные мысли, глубинные рассуждения, губительное прозрение – всё, всё начисто! К чёрту общество, Государя, сограждан, цивилизацию, бессмертие, - хочу, чтобы сегодня для меня оставались лишь этот вечер, вино и голая Марина. Просто Марина, как она есть – без всяких шмоток, заколок и макияжа. Без всего она лучше всего…
Дверь кабинета открывается. Исполнивший долг гражданин со спокойной совестью уходит наслаждаться плодами прогресса… Мне становится зябко, по коже отвратительно семенят бесчисленные мурашки. Спина будто прилипла к спинке стула – не хочет отрываться. Кровь, кажется, вовсе прекратила циркулировать – внутри организма не ощущается никакого движения. Донельзя обострённый слух вместо сердцебиения чётко ловит мелкое тиканье моих наручных часов…
Занявший очередь за мной вопросительно пялится сбоку. Надо идти. Если в кабинете – не Марина, тогда… Не знаю, что тогда. Надо идти, и всё тут.
Тяжело поднимаюсь, на деревянных ногах подступаю к двери. Бесчувственными пальцами берусь за округлую бронзовую ручку, тяну на себя. Словно в пропасть, шагаю через порог. С замиранием сердца смотрю на оператора.
Марина сидит по ту сторону обширного стола перед компьютером, подключенным к детектору лжи. Экран последнего находится по эту сторону и обращён ко мне. Моя подруга здесь одна, как полагается. Взгляд строгий, сугубо деловой. Лишь уголки губ едва уловимо дрогнули в немом приветствии…
Парализующее напряжение разом спадает. Тёплая волна крови приятно приливает к лицу и рукам. Из широко развернувшихся лёгких непроизвольно истекает глубокий вздох.
- Здравствуйте, - сухо произносит Марина. – Закройте, пожалуйста, дверь, проходите и садитесь к экрану.
- Здравствуйте, - запоздало вторю я и суетливо тяну за собою внутреннюю ручку двери. Опускаюсь на стул перед экраном-излучателем, молча и проникновенно смотрю на свою Половинку. Она сейчас напоминает гомункула: лицо бледное, неподвижное, холодный взор, холодный голос. Спину держит прямо, будто у неё титановый штырь вместо позвоночника. Во всём облике – демонстративная отстранённость и подчёркнутое безразличие к мирской суете. Сразу видно: человек занят важным делом, отвлекать от которого – почти государственное преступление.
Конечно, она ведёт себя абсолютно правильно. Марина даёт мне понять, что ничего лишнего здесь говорить нельзя. Эмоции выражать тоже не следует – мы не должны показывать, что знакомы. Видимо, кабинеты могут прослушиваться… несомненно, прослушиваются! Возможно, даже просматриваются скрытыми камерами. Так что надо уяснить: в данный момент я – просто клиент, Марина – просто оператор, и всё.
- Смотри;те на экран, - распоряжается строгая красавица. С лёгким клацаньем пробегает пальцами по клавиатуре – экран детектора освещается молочным светом. Около четверти минуты я старательно таращусь на него – за это время происходит полная идентификация моей личности. Затем опять следует несколько клавишных щелчков: идентификация завершена.
Марина бесстрастным тоном осведомляется:
- Вы готовы отвечать на вопросы?
- Да.
- Какой язык предпочитаете?
- Русский.
Снова тонкие пальчики бегут по клавиатуре. Возможно, Марина как раз сейчас запускает ту самую программку, которая переврёт для компьютера мои показания… Заключительный щелчок – ДЛ издаёт слабый звуковой фон, вроде еле уловимого свиста. Тест начинается.
- Назовите себя, - гнусаво-металлическим голосом предлагает детектор.
- Воронцов Владислав Сергеевич.
- Ваш пол?
- Мужской.
- Сколько вам полных лет?
- Тридцать шесть.
- Состоите ли вы на государственной службе?
- Нет.
- Имеете ли вы постоянный род занятий?
- Нет.
- Относите ли вы себя к какой-либо религиозной конфессии?
- Нет.
- Устраивает ли вас современное состояние общества?
Замявшись, вопросительно смотрю на Марину. Она сосредоточенно глядит на экран своего монитора – изучает спектральную картинку, отображающую уровень моей честности. Не слыша ответа, поднимает на меня глаза и ободряюще кивает.
- Да… - с натугой выдавливаю я, не отводя взгляда от Марины. Та опять смотрит на монитор, затем на меня. Строгое лицо её на миг оживляет сдержанная улыбка… Значит, лукавая программка сработала, спектральная картинка не уличила меня во лжи. Стало быть, можно врать напропалую!
- Признаёте ли вы существующие государственные законы?
- Да.
- Доводилось ли вам нарушать действующее законодательство?
- Нет.
- Присущи ли вам сомнения в правильности государственного и общественного устройства Единой Семьи Народов?
- Нет.
- Почитаете ли вы Государя?
- Да.
- Присущи ли вам негативные мысли в отношении личности Государя?
- Нет.
- Известно ли вам о явной или тайной оппозиции Государю и существующему государственному и общественному порядку?
- Нет.
- Готовы ли вы оказать помощь или содействие оппозиционеру, если таковой станет вам известен?
- Нет.
- Готовы ли вы всячески способствовать изобличению оппозиционера, если таковой станет вам известен?
- Да.
- Одобряете ли вы все без исключения официальные решения, выносимые органами власти Единой Семьи Народов?
- Да.
…Привычные вопросы следуют ровной чередой. Привычные ответы исходят из моих уст легко и беззастенчиво. Марина невозмутимо смотрит на монитор. Всё идёт как надо. Как говорится, полёт нормальный.
…- Находите ли вы недостаточной заботу государства о гражданах?
- Нет.
- Считаете ли вы благом для общества бессменное пребывание Государя на посту высшего руководителя?
- Да.
- Вы довольны тем, что живёте в Единой Семье Народов?
- Да.
Это последний вопрос голосовой анкеты. Тихий свист детектора исчезает, молочный свет на экране-излучателе гаснет – ДЛ отключается до следующего клиента.
Марина отрывисто бьёт пальцами по клавишам. Лицо её, доселе бледное, стремительно покрывается пунцовыми пятнами. Не в силах сдержаться, я улыбаюсь до ушей, лаская свою спасительницу благодарным взором. Закончив стучать по клавиатуре, она отводит взгляд от монитора и устремляет на меня. Смотрит не мигая, однако на улыбку не отвечает. Мне бы её выдержку… Сейчас скажет: «Тест пройден. Большое спасибо. Вы свободны», - притом тем же противным официальным тоном…
Странно. Смотрит, а ничего не говорит. Наверно, тоже переволновалась. Просто нервы у неё покрепче моих, умеет не подавать виду, держаться молодцом, не то что я, слабак… Что ж, надо ей помочь.
- Я могу идти?
- Секундочку.
Не понял. Какую секундочку?.. То есть…
Не слышу, а чувствую, как за спиной открывается дверь. Как-то особенно бесшумно по обе стороны от меня вырастают мужские фигуры. Растерянно кручу головой… Я их видел в коридоре. Один – в шортах и чёрной футболке со скорпионом. Другой – белобрысый в тёмных очках. Неужели…
- Гражданин Воронцов? Владислав Сергеевич? – уточняет белобрысый и суёт мне под нос удостоверение сотрудника ОБ. – Вам придётся пройти с нами.
- Куда?.. – инстинктивно выползает из меня. В следующую секунду моя физиономия шлёпается о стол, а кисти рук за спиной защёлкивают стальные браслеты. Ухватив за локти, обэшники отрывают меня от стула. Я ничего… ничего не понимаю… неужели… Не может быть!
Ошеломлённо воззряюсь на Марину. Она по-прежнему смотрит не мигая. Пунцовый румянец на красивом лице быстро угасает, вновь уступая мраморной бледности. В рысьих глазах, устремлённых на меня, - гордый вызов, высочайшее достоинство, сознание исполненного долга… и только. В них нет ни любви, ни сочувствия… хотя бы болезненной жалости, как к тем списанным клонам «У Хачика»!.. И, конечно, никакого стыда.
А с чего ей, собственно, стыдиться? С какой стати? Ведь она права…
Да, она права.


                5.
…В помещении – три на пять метров – тёмно-коричневые обои; по потолку – несколько электрических лампочек, упакованных в толстостенные плафоны. Лампочки горят постоянно, муторно-рыжим светом – видимо, нарочно подобранным для наведения тоски на заключённого. У стены - откидная кровать, покрытая ватным матрацем из прошлой эпохи – дряблым, в каких-то жёлтых разводах. Подушка под стать матрацу – столь же ватная и дряблая, жирно запятнанная посередине. Одеяло и постельное бельё вовсе отсутствуют – наверно, считаются непозволительной роскошью. Обитая серым дерматином дверь угрюмо смотрит немигающим оком глазка. Там, конечно, вмонтирована беспроводная камера наблюдения, передающая обзор моего «гостиничного номера» на пульт охраны: не заставлять же современных надзирателей по старинке  утруждаться,  регулярно  подходя  к  двери,  чтоб  ко  мне заглянуть, - как-никак на дворе эра Прогресса, не царский режим. Хотя сама тюрьма (а может, только часть её) осталась явно с былых времён. Выходит, специально для меня сохранили… или я не один такой?!.
Рядом  с  кроватью  –  маленький  столик  на  хлипких  ножках.  Это  здесь – вся мебель. Больше нет вообще ничего – кроме меня, разумеется. В былые времена в камерах хоть параша стояла… Впрочем, ну её к чёрту: так всё же охранник иногда появится, сводит в туалет за стеной, - не ахти какое, но развлечение.
А вот отсутствие окна – пусть зарешечённого – это уже против всяких правил! Даже в самые дремучие эпохи узникам давали возможность видеть голубой кусочек неба, звёздную россыпь, луну… иногда любопытная птичка садилась по ту сторону решётки, чтобы искоса подивиться на томящихся в каменной клетке владык природы… Однако здесь окна нет, только квадратное вентиляционное отверстие под потолком. Скверно, одиноко, безжизненно. Хоть бы крыса какая проскочила, что ли… Но подобного срама в новейшую эру, естественно, никто не допустит. Крыса в помещении – пережиток глухой старины. Так же, как и ваш покорный слуга.
Итак, сколько уже я нахожусь под арестом? Ого, восемнадцать часов с мелочью! Хорошо хоть часы не отобрали… Стало быть, сейчас раннее утро. Снаружи встаёт солнышко, деревья на бульварах расправляют листочки, пернатые твари бестолково орут от счастья на разные голоса. Коммунальные гомункулы собирают и вывозят мусор, метут асфальт, подстригают кусты и газоны. В домах нахальные собаки стягивают с сонных хозяев одеяла, требуя немедленного выгула… Нет, с собаками так было в прежнюю эпоху, теперь их по утрам обычно выгуливают клонированные слуги – если, конечно, хозяева сами не «жаворонки»… Кстати, меня-то выгуливать собираются? Часа через три-четыре, наверно, навестят охранники с завтраком, надо будет у них поинтересоваться.
Странно вообще-то: вчерашние обед и ужин оказались вполне съедобными. Не какая-то там жуткая баланда минувших периодов; приличный супчик, приличное второе… оба вторых блюда. А ещё – салаты из свежих овощей, три банана, две груши, два киви. И хлеб не чёрствый, и молоко не кислое. Что бы сие могло означать? То ли покуда не решили, что со мной делать, то ли в Век Изобилия негде взять третьесортных продуктов: не нарочно же выдерживать хлеб до появления плесени или суп – до бродильных пузырей! Уж что оказалось под рукой, то и предложили.
В первый раз еду в камеру доставили почти сразу после того, как меня сюда привезли. Везли долго… по крайней мере, так мне показалось, сидя внутри фургона без окон… Почему у них всё без окон? Стесняются, что ли?.. Я был уверен, что меня препровождают в некое укромное местечко, дабы там тихонько истребить. Ну, как списанных клонов отвозят же куда-то, подальше от глаз… По прибытии вёл я себя оч-чень некрасиво: вырывался из цепких лап обэшников, кричал им про свою стерильную лояльность, про нелепую ошибку, про какие-то неотъемлемые гражданские права… Стыдно, ах как стыдно!.. Когда они волокли моё ватное тело по длинному коридору, мне довелось сполна ощутить то же самое, что в бесконечном сериале моего «французского» сна: безумный, необоримый, парализующий ужас, властно вытеснивший всё остальное, присущее живому человеку, - волю, выдержку, достоинство, способность соображать – всё напрочь! Когда открывали эту дверь с глазком, я ожидал увидеть за ней нечто страшное: электрический стул, прозрачную газовую камеру, ванну с кислотой, ту же гильотину, огромный разделочный агрегат, виселицу или – в лучшем случае – окровавленную стену, к которой меня поставят для расстрела. Меня впихнули внутрь, сняли наручники и захлопнули дверь за спиной. Здесь ничего страшного не оказалось, никаких смертоносных орудий, вообще ничего, кроме кровати и хлипкого столика. И никого – я остался один. Тогда возникло оглушительное чувство… трудно выразить – то ли великой радости, то ли великого облегчения, то ли опустошения… скорее всего сразу. Казалось, будто я – некая закрытая колба, в которую очень долго нагнетали давление, а теперь меня разорвало на мелкие осколки. Я упал на кровать и замер – без движений, без осязания; по-моему, даже не дышал – как-то не возникало потребности. Так и лежал, подобно трупу, покуда металлическое лязганье меня не оживило. При этом звуке плоть мою, только что пассивно-отрешённую, пружиной подкинуло на кровати и усадило вертикально. В мозгу монотонно запищал пульсирующий сигнал: «Вот оно!.. Вот оно!.. Вот оно!..»
Но это было никакое не «оно» - просто принесли обед. Вошли два охранника. Один, вонзив в меня насторожённые зрачки, остался у двери, другой, косясь не менее насторожённо, приблизился, поставил на столик поднос с едой и сразу вернулся. Вновь закрылась дверь, слегка полязгал запор снаружи – я опять очутился один. Они ничего не сказали, и я не спросил.  Лишь  по  взглядам  охранников  понял,  как  они  меня  боятся.  Меня – арестованного, подавленного, отнюдь не атлета. Словно я чудище какое-то или обезумевший псих!
Разумеется, мне тогда было не до еды. И впадать в бесчувственное оцепенение тоже расхотелось. Я вскочил на ноги и заметался по камере из угла в угол, разбрызгивая по замкнутому пространству скопившееся напряжение. Потом долго и яростно барабанил в дверь – пока не уяснил, что никто не среагирует. Потом снова метался, опять барабанил, метался, барабанил, метался… В общем, действительно весьма напоминал буйнопомешанного.
Затем меня дважды водили в туалет – причём уже втроём. Я осыпа;л молчаливых стражей ворохом вопросов в узком диапазоне от «Что со мной будет?» до «Когда вызовут на допрос?» Надзиратели буравили меня волчьими взглядами, не издавая ни звука. Я терял остатки самообладания, мне нестерпимо хотелось ухватить ближайшего молчуна за грудки и вытрясти из него хоть что-нибудь, хоть крик, хоть брань… или просто шарахнуть его о стену, чтоб завыл! Однако стоило мне повернуться к кому-либо из сопровождавших, как все трое тотчас опасливо и угрожающе сжимали кулаки. Было ясно, что при малейшей провокации галантное обращение с моей персоной окажется признано не соответствующим исходящей от меня угрозе – а тогда последует радикальное ужесточение режима. В этом случае можно ожидать чего угодно: от применения парализующих препаратов до пристёгивания наручниками к кровати. Могут и просто кости переломать – я ведь всё равно обречён. И так непонятно, почему жив до сих пор…
Оба раза, вернувшись в камеру, я снова бесился, однообразно скакал от стены к стене, от двери до кровати. Громогласно проклинал охранников, Марину, Общественную Безопасность, правительство, весь «золотой миллиард» и Единую Семью Народов. Но это была уже здоровая реакция. Контуженный арестом разум понемногу приходил в себя, агрессивными выбросами подавая признаки жизни. В конце концов, сами проклятья мои являлись вполне осмысленными, связными, и на бред сумасшедшего определённо не походили. (Кстати, на честь Государя я тогда посягнуть не отважился – каждый раз прикусывал язык, опасаясь немедленной суровой кары. Тоже здоровый признак.)
Потом двое охранников принесли ужин. На несколько секунд замешкались, недоумённо созерцая нетронутый обед. В итоге оставили и то, и другое, - наверно, не имели по данному поводу чёткой инструкции. Потом я пометался по камере ещё пару часов. Потом трое безмолвных детин опять сводили меня в туалет. Потом я ещё чуток пометался – уже не столь энергично, - устал, плюхнулся на кровать и свирепо захотел есть.
И обед, и ужин выглядели пусть не роскошно, однако достаточно аппетитно, что никак не вписывалось в мои представления о жалкой тюремной «пайке». Я долго глядел на подёрнутый жирным налётом холодный суп, на две порции мясного рагу – с картофельным пюре и макаронами. Нерешительно повертел в руках банан, поскрёб пальцем бархатную кожуру киви. Взвихрённые чувства постепенно успокаивались, организм недовольным бульканьем во чреве потребовал помыслить о насущном. Однако растрёпанный ум, едва оправившись, начал выдавать довольно логичные соображения, и именно последние настойчиво убеждали меня воздержаться от предложенной трапезы. В голове нудно крутилось ритмичной считалкой: «Бойся данайцев, дары приносящих».
В самом деле, с какой стати тем, кто меня сюда запер, понадобилось обеспечивать мне достойное пропитание? Если кому-то интересно за мной понаблюдать, поизучать, может, даже побеседовать, - словом, не дать мне умереть раньше времени, - тогда, конечно, доставка пищи объяснима. Но поддержать моё физическое существование возможно и на куда более скромном уровне: хлебом и водой, к примеру, варёной картошкой в «мундире», какой-нибудь пареной репой. А тут – надо же! – рагу, пюре, бананы, киви! Просто отеческая забота о подопечном… о враге человечества! Трепетное радение о преступном организме – о должном для последнего количестве калорий, витаминов, о разнообразии ассортимента, о вкусности еды, наконец. Определённо, тут присутствует некий подвох. С прежними оппозиционерами, насколько мне известно, так не церемонились. И как это прикажете понимать?
А вот как. Тех самых прежних оппозиционеров уничтожили уже давно. С тех пор воды утекло достаточно, мир преобразился, человечество вступило в Эру Бессмертия и Гуманизма. Нравы коренным образом изменились, смягчились, потеплели. Даже самые суровые из людей мало-помалу прониклись милосердным духом беззаботной эпохи. Былая склонность к насилию оказалась забыта, охотиться и то перестали – посягательство на жизнь натурального зверя среди «сапиенсов» считается недопустимым. Про жизнь бессмертного и говорить нечего – таковая безоговорочно воспринимается как наивысшая ценность. Ни один из разумных двуногих в течение многих лет не убивал и не помышлял убивать себе подобных. Да что там себе подобных – даже списанных клонов ликвидируют руками других клонов! Короче, вряд ли сегодня какой-либо представитель «золотого миллиарда» решится умертвить человека, будь тот хоть трижды угрозой для цивилизации. Потому желательно, чтобы необходимое устранение произошло как бы само по себе, без непосредственного участия добрейших граждан – дабы не травмировалась их нежная психика и не запятнались ангельские души. Для этого, например, можно подсунуть крамольнику отравленную пищу – он ведь её  сам съест, никто ему в горло насильно запихивать не станет. Вот  сам и отравится! Разумеется, пища должна выглядеть приятно, иначе чёртов диссидент не захочет её вкусить – по крайней мере ещё долго…
Нет уж, господа премудрые! Раскусил я вас, и к соблазнительным яствам вашим не притронусь. Посему, если желаете устранить в моём лице угрозу общественному благополучию, придётся кому-то из вас взять данную миссию на себя и исполнить её собственноручно – а после жить с этим воспоминанием тысячи лет. В деле уничтожения себя самого, простите покорнейше, я вам не помощник. Так что, давайте-ка, наденьте красную рубаху, засучите рукава, возьмите топор и – действуйте! Или уж терпеливо дожидайтесь, когда помру с голоду…
Я сложил пополам худосочную подушку, подсунул её под голову, поудобнее улёгся и честно попытался погрузиться в себя. Несколько часов подряд старательно думал о моём бедственном положении, о предательстве возлюбленной, о несчастной Далиле, обречённой на неминуемое списание. Тщательно сокрушался, что не спрятал свою тетрадь, представлял, с каким ужасом обэшники изучают мои святотатственные каракули. Фантазировал, насколько бурной может быть общественная реакция на сообщение о моём разоблачении – в случае появления такового. Прикидывал, убрал ли Роберт Чарльстон из своей виртуальной «нетленки» посвящение врагу мировой цивилизации. Соображал, скольких моих знакомых могут привлечь к следствию, и всем им заочно сочувствовал… А есть хотелось всё сильнее. Выходящий из глубокого стресса организм настырно требовал восполнения утраченных калорий. Требовал так, что скоро заглушил всё остальное, включая страх за собственную шкуру. Пожалуй, объяви мне охранники в тот момент о предстоящей казни, даже это не погасило бы моего растущего аппетита. Да, слаб человек. Ах как слаб! Тем паче человек нынешний. В прежние времена людям доводилось голодать по многу месяцев – при неурожаях, осадах, блокадах и прочих масштабных неприятностях. Некоторые, случалось, добровольно отказывались от еды – в знак протеста, в стремлении к духовному подвигу, ради сохранения стройной фигуры или достижения сомнительного лечебного эффекта. Верующие регулярно соблюдали предписанные им посты, а разные балерины и манекенщицы годами хрустели низкокалорийными салатами, принося чревоугодие в жертву профессиональной карьере. Но то были предки. «Богатыри, не мы». Мы же – слабые, мягкотелые, изнеженные донельзя. Бессильное, безвольное, бесхребетное вечное поколение. Психологические промокашки какие-то. Выродившийся остаток некогда могучего человеческого вида – вида героев и подвижников, мучеников за веру и идею, воинов, мятежников, еретиков. Теперь мы – вид рабовладельцев, блаженных паразитов, безликих инфантильных ничтожеств. И я такой, куда деться! Революционер из меня хреновый. Легко ли быть твёрдым и терпеливым, если я ни разу за всю разумную жизнь не испытывал чувства голода! Во младенчестве, наверно, случалось – как-никак то были первые послевоенные годы, - но этого, увы, не помню. Впоследствии же я, как и всё счастливое стадо современников, быстро привык легко получать желаемое, без хлопот и проволочек удовлетворять любые потребности, жить без малейших страданий, проблем, невзгод. Вот меньше суток не ел – и уже трагедия, и никакая философия не отвлекает.
А пахнет заманчиво, хотя давно остыло. И выглядит недурно… Вообще, с чего я взял, будто меня намереваются отравить? Вряд ли для этого стоило приносить ещё и ужин – могли один обед оставить. Кроме того, если уж обэшники не решаются убить ближнего сами, то кто им помешал бы поручить «мокрое дело» гомункулам! За таковыми далеко ходить не надо: в ближайшей службе утилизации клонов специалистов по умерщвлению – пруд пруди. Тамошним биороботам, полагаю, без разницы, кого испепелять – своего собрата или человека: кого прикажут, того и утилизируют. Была бы церберам нужда везти меня сюда и возиться с отравой!
Сочтя последний довод более чем убедительным, я с огромным удовольствием съел зараз и обед, и ужин. Было это часа полтора назад. До сих пор не чувствую никаких признаков отравления. Напротив, напитавшаяся плоть удовлетворённо расслабилась, налилась приятной истомой. Чрево благодарно похрюкивает, кровь струится по жилам медленно-медленно, сердце тукает ровно, ритмично. Сознание становится ленивым, вязким, липким, как патока. Веки тяжелеют, смыкаются. Оно понятно – после такого-то дня… нервное истощение… страх… многочасовая беготня по камере… сытная трапеза… Свет бы вот выключили, чтоб не мешал… и подушку бы дали потолще…
Удивительно. Ещё вечером, так недавно, пребывал в совершенном отчаянии, изнывал от ужаса, кричал, доказывал что-то охранникам, носился тут с рычанием, будто пойманный зверь, а теперь – засыпаю себе… Долго проспать не получится: через несколько часов разбудят – принесут завтрак… или просто отправят к праотцам – к тем самым, сильным духом… Опять-таки – зачем тогда было тянуть целые сутки?.. Ладно, поживём – увидим. Раз кормят, значит, убивать пока не собираются…


                6.
…Сегодня я досмотрел свой многосерийный кошмар до конца. Мне показалось, что я погрузился в него сразу, стоило только сомкнуть веки, а вынырнул тотчас по завершении – от силы через полчаса. Оказалось – проспал часа три. Проснулся ещё до того, как охранник внёс в камеру завтрак. Вчерашний был охранник или другой, не знаю – я к нему не оборачивался. И когда он удалился, долго лежал неподвижно, подетально вспоминая увиденное во сне, раз за разом мысленно возвращаясь к восстановленному подсознанием жестокому эпизоду моей прошлой жизни.
…Снова меня под грохот барабанов вели к эшафоту, снова свирепая толпа тщилась выдрать моё тело из-за ограды конвоя, снова ватные ноги отказывались поднимать меня на помост. Опять всё существо моё сжималось в жалкий, трепещущий сгусток при виде блещущего на небесном фоне лезвия гильотины. Как всегда, я в лютом ужасе рванулся прочь от жуткого станка смерти - и увидел вблизи эшафота Её лицо, обрамлённое белокурыми волосами, Её рысьи глаза, проникающие в душу непонятным взором… Как прежде, один из подручных палача ухватил меня за плечо… Опять я отчаянно упирался пятками в доски помоста… Снова на эшафот взбежал тот франтоватый молодой человек с трёхцветным султаном на шляпе и простёр перст в Её сторону, крича: «Граждане! Граждане! Взгляните на эту женщину!» И вновь мой предсмертный страх растворился в страхе за Неё – блондинку с рысьими глазами, - и оглушённое сердце затаилось, притихло в ожидании чего-то ещё более ужасного, нежели предстоящая казнь.
- Граждане! Граждане! – надрывался молодой человек, призывно подняв руки. Толпа, заинтригованная его внезапным появлением, затихала, навостряла уши, вытягивала шеи. Штормовой рёв её постепенно улёгся, сменившись сдержанным гулом. С неохотой оторвавшись от гильотины, сотни алчущих глаз обратились к «пернатому» щёголю.
По знаку офицера барабаны смолкли. Дождавшись относительной тишины, молодой человек опять направил на блондинку указующий палец и высоким, звонким голосом возгласил:
- Граждане! Взгляните на эту женщину! Взгляните на ту, что стоит среди вас!..
Новая волна отчаяния захлестнула мою душу. Притихшее сердце, болезненно дрогнув, зачастило лихорадочным стуком. Я смотрел на рысеокую красавицу с мольбой и натугой, задыхаясь от собственного бессилия. Мне хотелось крикнуть: что же ты стои;шь! чего ждёшь! беги, беги отсюда! заройся в толпу, смешайся с дикими фуриями, спрячься, скройся! не торчи, как дура, у них на глазах! зачем тебе умирать вместе со мной!.. Но я не мог крикнуть, я опасался обозначить Её, навлечь на Неё слепой гнев кровожадного плебса. А Она не бежала. Она так и стояла – спокойно – и вместе с толпою спокойно смотрела на оратора. А тот по-прежнему указывал на Неё и вопил во всё горло:
- Взгляните на неё, граждане! Вот живой пример высокого патриотизма, верности нации и свободе! Вот достойный образец для подражания! Это она, славная дочь французского народа, разоблачила подлого врага, приспешника тиранов, который был её возлюбленным! Эта хрупкая, но гордая женщина предпочла пожертвовать своей любовью во имя родины и революции! Именно её самоотверженность привела на плаху этого негодяя… - Указующий перст устремился в мою сторону. - …таившего чёрный замысел измены! Граждане! Покуда Франция рождает таких дочерей, революция непобедима! Да здравствует нация!! Да здравствует свобода!! Да здравствует республика!!
Восторженный рёв множества зрителей взорвал площадь. В воздух над ней алой стаей взлетели подброшенные фригийские колпаки. Людская масса мигом сомкнулась вокруг моей блондинки, десятки рук оторвали Её от земли и вознесли над толпой. Зыбко покачиваясь на чьих-то плечах и ладонях, отовсюду осыпаемая приветствиями, Она смеялась, что-то кричала в ответ и посылала во все стороны воздушные поцелуи. Затем вновь обратила ко мне раскрасневшееся лицо. Поймав мой взгляд, горделиво вздёрнула подбородок. В Её рысьих глазах были вызов, достоинство, сознание исполненного долга… то же самое, что вчера, в кабинете, после моего теста. Ни сожаления, ни сочувствия я в них не увидел.
Мне казалось, что я уже умер. Страх, отчаяние, бешеная жажда жизни – всё ушло разом, без следа и остатка. Вместо этого пришла горечь – огромная, безмерная, невыносимая – такая, с которой жить становится невозможно. Я глядел на новоявленную героиню и ничего кроме Неё не замечал – ни ликующего стада двуногих зверей, ни эшафота под ногами, ни обступивших меня мясников… только Её – мою женщину, мою любимую, мой кусочек счастья на земле. Мне больше не хотелось кричать; хотелось просто сказать Ей – тихо-тихо, как в минуты нашей близости: что; он тут врал, этот одержимый юнец с крашеным пером на шляпе? ведь его бред не может быть правдой… или может?.. неужели это ты меня выдала… ты рассказала оголтелым безумцам то, что я доверил тебе как сокровенное… ты разложила перед ними мои мысли, мои сомнения, самую душу мою… а я так упорно держался на допросах, всё отрицал, недоумевал, как они догадываются о том, во что я не посвящал никого… кроме тебя… я верил тебе безгранично… больше чем себе, честное слово… зачем ты так? зачем ты это сделала?.. зачем сейчас явилась сюда? полюбоваться на дело рук своих?.. зачем встала рядом с эшафотом? чтобы насладиться моим падением, моим трепетом, моей слабостью? чтобы убедиться, насколько преданный тобою жалок и ничтожен? или чтобы не пропустить ни единой подробности моей казни?!. зачем чёртовы санкюлоты подняли тебя над головами? чтобы тебе лучше было видно?!.
Снова зарокотали барабаны, вплетая грозную дробь в неистовый вой сотен глоток. Подручный опять взялся за моё плечо. Я отстранил его руку и пошёл к гильотине. Мне уже не было страшно – совсем. Самое страшное уже произошло. Разве есть на свете что-либо страшнее разочарования? В угнетённом мозгу даже мелькнуло смутным утешением: а ведь случившееся только что, пожалуй, к лучшему – теперь я смогу умереть достойно, не вызывая заслуженного презрения публики. Выходит, моя патриотичная пассия всё же оказала мне последнюю услугу, пусть и невольно… А может, не невольно? Может, Она для того и стояла здесь, вблизи эшафота, чтобы присутствием своим пристыдить и ободрить меня?  Если так, спасибо Ей:  чем смогла – помогла.  И «пернатому» спасибо – тот помог особенно…
Подручные палача связали мне руки за спиной – не сильно, просто по обязанности. Пока они не успели схватить меня за локти, я сам поспешно шагнул к вертикальной доске у подножия гильотины. Моё тело прикрутили к ней накрепко, затем опустили доску горизонтально, так, что я оказался лежащим – лицом вниз. Прямо перед моими глазами очутилась зловонная, густо окровавленная внутри корзина, куда вскоре предстояло упасть моей голове. Рамка деревянного хомута захлопнулась, закрепив мою шею в его круглой прорези. Обездвиженный и беспомощный, я стиснул зубы в ожидании рокового удара.
Как-то сразу стало тише: толпа прекратила орать, видимо, всецело сосредоточившись на  манипуляциях палача и моём коротко остриженном затылке. Остался лишь неумолкающий рокот барабанов, кровавая корзина перед глазами и всё та же горечь – ещё более липкая, более зловонная, более омерзительная, чем корзина… Казалось, время растянулось, подобно каучуковой смоле. Я недоумевал, почему палач так долго возится… Наконец где-то высоко-высоко раздался надсадный звук – будто нечто громоздкое сдвинулось с места. Я не расслышал - скорее почувствовал, как огромный косой нож с угрюмым рычанием заскользил по пазам вертикальных столбов. Всё ближе, ближе… Мгновение длилось нескончаемо, попросту изнурительно. Я ощущал гильотину, как собственное тело, малейшие колебания её отзывались во мне мощным резонансом. Звук падающей стали нарастал, переходя в угрожающий гул, затем в грохот… Всё, рядом! Холодное лезвие коснулось шеи. Разрезая кожу, сокрушая позвонки, погрузилось в мою плоть. Шею кольцом опоясала острая боль. Язык – от горла до кончика – словно обжёг электрический разряд, рот судорожно раззявился, глаза будто взорвались изнутри. Сознание полыхнуло ослепительным светом – и погасло, утонув в глухой, бездонной тьме… А потом тьма медленно рассеялась, и я увидел потолок, утыканный тусклыми лампочками, и чёрный квадрат вентиляции, и унылые обои. Я понял, что жив.
…Да, мне суждено было пережить свою прошлую смерть вторично – в преддверии смерти будущей. Но это точно к лучшему, ибо теперь я знаю, что в смерти, по сути, нет ничего страшного. Она – просто тёмный, беззвучный туннель между миром телесных оков и миром свободного духа. Туннеля пугаться не стоит; того, что за ним, - тем более. Я, конечно, не помню посмертного мира – хотя явно побывал там не единожды, - но уверен: он лучше, чем жизнь. Лучше, чем присущие жизни пустота и бессмысленность, скука, бестолковые желания, ненасытная неудовлетворённость… презрение к себе, отчуждённость с окружающими, повседневное разочарование, бесконечный обман в ожиданиях, в чувствах… неизбывная людская глупость, подлость, коварство, лицемерие, предательство…
Итак, моя белокурая Половинка предала меня и в этой жизни, и в прошлой. И, наверно, во множестве предыдущих жизней предавала многократно… Видимо, так. Если общая человеческая история всё время повторялась – не косвенное ли это подтверждение постоянного повторения отдельных человеческих судеб, составлявших историю? Правда, сейчас история закончилась, никаких повторений впредь не ожидается. Стало быть, Марина предала меня в последний раз. А я в последний раз должен умереть. Что меня кто-то произведёт на свет снова – очень маловероятно. Хотя…
Кто знает! Некоторое количество новорожденных всё-таки восполняет «золотой миллиард», притом ежегодно. Не исключено, что и меня когда-нибудь угораздит родиться. А потом… Потом всё повторится. Должно быть, так изначально записано на длиннющей спирали любой персональной судьбы: всё должно повторяться – цикл за циклом, виток за витком, жизнь за жизнью. Витки, как полагается, стандартны – каков был первый, таковы будут и все последующие. Если и триста лет назад, и сейчас мой рассудок не смог мирно плыть по течению, то не сможет и в будущем. Если и в восемнадцатом веке, и в двадцать первом я был диссидентом, то быть мне таковым и в двадцать пятом, и в тридцатом. Если в разных жизнях, в разные эпохи, в разных уголках света я пересекался с Мариной – значит, пересекусь снова. Опять встречу Её, опять полюблю. Ведь в Эру Бессмертия не только жизнь стала вечной – и молодость тоже. Что с того, что при нашей следующей встрече Марине будет лет четыреста, а мне, молокососу, допустим, полста, - в физическом отношении мы будем сверстниками, и ничто не помешает нам любить друг друга… по крайней мере мне Её. А потом Она меня опять предаст…
Господи, неужели всё может быть именно так?! Неужели плен земного бытия нескончаем для всех, угодивших в него изначально, и скорбный путь каждого, кто несёт свой крест на свою персональную Голгофу, тоже нескончаем и не завершается даже при распятии – очередном распятии?!
Нет, это слишком ужасно. Настолько ужасно, что и допускать подобного не хочется. Не мог Всевышний сотворить такого беспробудного кошмара – не изверг же он, в самом деле!..
Надеюсь, что не сотворил. Очень надеюсь… А что мне ещё остаётся?!.

;
               
             Г Л А В А   В О С Ь М А Я


                Обрыв







< … > Как показывает весь исторический опыт «доминирующего вида», человеческой личности не свойственно в течение жизни изменяться в лучшую сторону – только в худшую. (Исключения единичны, и могут рассматриваться лишь как случайная аномалия.) Наиболее наглядно таковая тенденция проявлялась в былые времена – на примере всякого взрослеющего индивидуума, восходившего от детства к зрелости, «от мальчика до мужа».
До Эры Бессмертия обычный подросток, затем юноша, как правило, имел достаточно определённые понятия о личном достоинстве, долге, ответственности, допустимости либо недопустимости тех или иных поступков. Его взгляды на добро и зло в этом возрасте складывались на основе этических норм, присущих коллективной «среде обитания» данного подростка – дворовой шпане, школьному классу, студенческому курсу или иному молодёжному сообществу. Подчас эти нормы бывали утрированными и извращёнными, однако, без сомнения, оказывали на незрелую личность значительное воздействие, не позволяя ей до поры очерстветь и пропитаться оголтелым эгоизмом. Но впоследствии, по мере взросления, индивидуум поступательно отказывался от многих моральных установок, ранее представлявшихся ему незыблемыми, учился приспосабливаться, пресмыкаться, подличать, интриговать, подставлять ближнего, – словом, приобретал необходимый для достижения жизненного успеха арсенал мерзостей и пороков. Годам к тридцати человеческая личность сформировывалась окончательно, и носитель её в 95 случаях из 100 становился обыкновенной сволочной особью, беззастенчиво оправдывавшей любой свой грех неизбежностью в сложившихся обстоятельствах («Не мы такие – жизнь такая»). К этому возрасту некогда чувствительная душа индивидуума покрывалась непробиваемой защитной коркой, а ценнейшая составляющая души – совесть – напрочь изгонялась за пределы означенного панциря, чтоб не мешала удобно жить и гордиться собой. Остальным 5% человечества приходилось довольно туго, так как они – непонятно чего ради – пытались сохранять иссякавшие запасы юношеских идеалов вопреки собственным интересам. Впрочем, и таковые особо упорные мало-помалу утрачивали благородные качества: кто-то – с досадой и скрежетом зубовным, другие – как бы исподволь, иногда незаметно для самих себя, а потому менее болезненно.
В те же предыдущие эпохи сколь многие пылкие натуры в двадцать лет являлись бесстрашными и бескомпромиссными борцами с несправедливостью и деспотией! А уже годам к сорока они же, запуганные либо, напротив, прикормленные означенной деспотией, становились её верными слугами, вызывая презрение и язвительные упрёки следующих поколений молодых и пылких. Сей нескончаемый конфликт «отцов и детей», как уже говорилось, выполнял важнейшую роль постоянного детонатора общественного развития.
Теперь всё это в прошлом. Смен поколений впредь не будет, так что никакая горячая молодёжь нас, нынешних, ни в чём не упрекнёт. Мы высекли на пьедестале цивилизации постулат о собственной идеальности и неустанно его цитируем, зная, что никто сего постулата не оспорит. Выше я излагал своё мнение по этому поводу, возвращаться к сказанному для меня не имеет смысла. Коснулся же вновь данной темы, дабы в свете её рассмотреть персону Государя. Определить, насколько наш державный идол принципиально отличается от своих многочисленных заурядных поклонников и отличается ли вообще. Установить, присуща ли регрессивная личностная эволюция божественному Илье Никитичу в той же степени, что всему «золотому миллиарду» дрожащих тварей...

< … > Людям во все времена хотелось верить, что ими управляют лучшие, мудрейшие, достойнейшие, наиболее бескорыстные, наиболее самоотверженные представители рода человеческого. И люди изо всех сил  старались в это верить – хотя прекрасно знали, что дело обстоит в точности наоборот. Знали, что у власти есть неизменное, непреложное свойство: она всегда, подобно магниту, притягивает худших.  Самых худших. Лучшие по определению  не могут оказаться у власти – ибо попросту не рвутся к ней. Власть же – барышня капризная, своенравная, крайне самолюбивая, и даётся лишь тем, кто её настойчиво и усиленно добивается.*
____________________

*Необходимо сделать оговорку касательно абсолютистских государств: там хороший, великодушный человек мог просто родиться наследником престола и со временем стать самодержавным монархом. Впрочем, подобных великодушных самодержцев в истории так мало, а потомственных тиранов так много, что данное обстоятельство вряд ли возможно рассматривать как аргумент в пользу автократии.
____________________

Изредка возникавшим на сцене истории политическим идеалистам, готовым «приять бразды» ради общего блага, не удавалось благотворно повлиять на характер вышеозначенной барышни, ибо та их отторгала безоговорочно – или быстро перевоспитывала на удобный ей манер. Иными словами, если волею чудесного случая на вершине некой государственной пирамиды вдруг оказывался мало-мальски порядочный человек, то либо он очень скоро с вершины скатывался (чаще всего – прямо в могилу), либо – ещё скорее – преображался в конченую сволочь, к вящему удовлетворению сановной камарильи. (Последняя всегда была уверена, что достойная личность у властного кормила – это национальное бедствие: в политике благородные качества не применимы, от них только смута, разброд и разрушение державных устоев.)
Государь Илья Никитич Пересветов являлся невероятным исключением из общего правила. Вся его руководящая деятельность в течение первого двадцатилетия (2032 – 2053 гг.), несомненно, была направлена на благо подданных и человечества в целом. В его действиях, намерениях, замыслах не наблюдалось тогда никакой корысти, никакой личной амбициозности, лицемерия, лжи или мошенничества – ничего из грязного набора «политических качеств», слывших необходимым инструментом власть имущих. (Внешнеполитическое лукавство Государя, доходившее до вероломства, в период глобальной войны – момент особый, во многом вынужденный.) Даже самые огрехи, перекосы и перегибы, поначалу допускавшиеся Пересветовым в стремлении к усовершенствованию общества, свидетельствовали о чистоте его побуждений, так как никаких личных выгод он с них не имел – и широчайшими возможностями получения выгод отнюдь не пользовался. Так что же за метаморфоза произошла с благородным «Аристидом» впоследствии? Как вышло, что, достигнув воплощения практически всех своих великих замыслов, достойнейший Илья Никитич превратился вдруг в собственного антипода, в безликое чудовище, вознёсшееся над миром, в самовлюблённого идола, понудившего всё человечество бесконечно плясать у его алтаря под несмолкающий аккомпанемент нудно-приторной осанны?
Как такое могло случиться? Ведь изначально Пересветов терпеть не мог лизоблюдства – он органически ненавидел холуёв. Прежний Илья Никитич и для сограждан, и для «коллег»-правителей являлся образцом высокой скромности. Один из основных принципов его политического кредо, озвученных самим Пересветовым в первые дни по вступлении в должность российского Президента, гласил: «Президент отвечает за всё. От воли высшего руководителя государства зависит принятие важнейших решений, а от его способностей и усилий зависит их воплощение. Замыслы Президента исполняются гражданами, потому любые успехи государства есть общая заслуга граждан. В неудачах же в первую очередь повинен сам Президент – всегда».*
____________________

*До Пересветова в России бывало как раз наоборот: все успехи неизменно приписывали гениальности верховных правителей, и те ничуть не возражали. А вот признать ответственность за просчёты у вождей российских кишка была тонка. Поэтому в нужных случаях обязательно находились так называемые «крайние», «стрелочники», «козлы отпущения» (будь то коварные бояре, недостойные министры либо злобные «вредители»), которые незадачливого правителя «подставили», недоинформировали, ввели в заблуждение, обманули или даже сознательно предали. Мудрейший, понятно, сам просчитаться не может...
____________________

Что же стало причиной последующего преображения великого скромника? Его разочарование в людях? Переоценка ценностей, вызванная массой негативных впечатлений? Некое роковое обстоятельство – скажем, заболевание нервной системы, отразившееся на психике и мировоззрении? Гадать бесполезно. Могло иметь место и то, и другое, и третье, и ещё что-нибудь, и всё сразу. Однако определяющим фактором, обусловившим личностную мутацию Пересветова, полагаю, явилось методичное воздействие извне. Государю  помогли преобразиться, и доброхотов в деле его «перевоспитания», без сомнения, нашлось немало.
«Нестандартный» Илья Никитич ворвался во властные сферы подобно чуждому метеору из другой галактики. Он походя, без колебаний, рушил порочные обычаи «державного пентхауса», требуя от руководящей элиты небывалого – чтобы она, эта элита, работала прежде всего на общество, а не на собственный интерес. Пересветов слишком очевидно не вписывался в сановную касту и вписываться не намеревался. Разумеется, это не нравилось очень многим заправилам политического бомонда, если не всем вообще. В иных условиях столь прыткий реформатор наверняка вскоре свернул бы себе шею, но в данном случае стечение множества обстоятельств, видимо, не способствовало дворцовому перевороту. Кроме того, харизматичный пассионарный лидер в тогдашней внутренней и международной обстановке был чрезвычайно необходим России – вопрос стоял, ни много ни мало, о выживании последней, а в этом выживании были кровно заинтересованы и российские общественные «верхи». Посему, не имея возможности попросту устранить «Аристида» или обуздать его бурную преобразовательную деятельность, державные вельможи вынуждены были начать кропотливую и долговременную операцию по «подгонке» неугомонного Ильи Никитича под нужный им образец. Орудие для таковой цели оказалось выбрано максимально надёжное, максимально же проверенное и безотказное – лесть. Та самая лесть, что для земных владык слаще и опаснее любого колдовского зелья. Этот яд во все эпохи разъедал крепчайшие души. Противоядия ему не существовало. Не только облечённые властью люди – даже бесчисленные людские боги неизменно благоволили к тем, кто перед ними пресмыкался.

< … > Надлежащая психологическая «обработка» Пересветова началась, полагаю, с самого вступления его в должность Президента Российской Федерации. На первых порах в этом деле возникали большие проблемы – Илья Никитич на дух не переносил грубой лести. Пришлось научиться льстить тоньше, умереннее и, так сказать, правдоподобнее. Вообще, кремлёвским царедворцам двух предвоенных лет не позавидуешь: приспособиться к новому Хозяину, наверно, казалось им задачей невыполнимой.
Во время Третьей мировой войны Пересветов устраивал все слои российского общества, в том числе власть имущих, ибо тогда интересы последних полностью совпадали с интересами страны, и именно такой правитель – мудрый, самоотверженный, бескорыстный – был нужен абсолютно всем. После победы, естественно, интересы вельмож и общества вновь круто разошлись. Чересчур «правильный» Государь опять стал весьма неудобен для державных сановников – поначалу российских, а в ходе планетарного объединения – и всех остальных. Поэтому они взялись за Пересветова всерьёз – и постепенно переделали достойного человека в себе подобного.
С окончанием войны деятельность Государя утрачивает прежнюю всеохватность и сводится исключительно к глобальным вопросам. Он уже не пытается заниматься всем и вся, контролировать работу государственных служб, министерств и ведомств. (К чести таковых, они теперь и сами неплохо справляются, наконец-то активно включившись в созидательный процесс.) Пересветов более не пугает провинциальных чиновников внезапными визитами, не произносит нравоучительных «телепроповедей», практически прекращает живое общение с рядовыми гражданами. Даже на масштабных официальных мероприятиях присутствует не слишком регулярно, всё чаще поручая приближённым выступать от его имени. Словом, потихоньку превращается из вездесущего распорядителя в недоступную священную особу, лицезреть которую допускается только по телевизору или на отдалённой трибуне по особым случаям. Это понятно: после нечеловеческого напряжения предыдущих лет, надрывных усилий и постоянного давления огромнейшей ответственности Илья Никитич смертельно устал. Конечно, он больше не мог самолично вникать во все проблемы и нюансы происходившего, за всем следить и всё успевать, тем паче что территория его державы росла на глазах, покуда не объяла целый мир. Возможно, стремление Пересветова в 2053 году уйти на покой было даже искренним – он имел право полагать, что полностью выполнил свою политическую миссию, и дальнейшее пребывание на высшем руководящем посту (к тому времени – вселенском) могло его тяготить. Но теперь именно вельможи (тоже – вселенские) не пожелали допустить отставки славного Спасителя Цивилизации. Под различными предлогами его раз за разом удерживали на троне, пока Государь, махнув рукой, не оставил тщетных попыток. (Если, разумеется, то были попытки, а не дешёвый фарс.)
«Поствоенный» Пересветов, в отличие от «довоенного», вполне устраивал сановную партию: тогдашний Государь действительно мало напоминал прежнего неуёмного реформатора и уже не внушал ей былого трепета. Кроме того, вельможам на данном этапе крайне необходима была политическая стабильность ради увековечения их уютного положения, уход же незаменимого (в представлении народном) Государя непременно вызвал бы жесточайшую борьбу за мировой трон разных руководящих групп и кланов, чего последним совершенно не хотелось. Кстати, данное опасение правящей элиты разделяло всё объединившееся население планеты, ибо усобица в «верхах» могла привести к распаду ЕСН и общему возврату в прежнюю кровавую эпоху.
Наконец, хитромудрые царедворцы попросту не желали менять привычного Хозяина: следующий каким ещё окажется – а к этому за много лет притерпелись, притёрлись, изучили, родимого, как блоху под лупой. Вот сейчас он тихий, расслабленный, умиротворённый – словом, как раз какой нужен. Выходит, не зря столько времени старались – в конце концов и «Аристида» угомонили, ввели, так сказать, неукротимый поток в размеренное русло. Правда, попыхтеть при сём довелось изрядно: уж очень упорно Илья Никитич противился общим усилиям, ну никак не желал уподобиться нормальным самодовольным правителям! Всё о «белых одеждах» пёкся – как бы не запачкать. Державных мужей замучил вконец, требуя от них апостольской жертвенности. Сладкоречивых угодников на выстрел к себе не подпускал... Ничего, управились-таки: мало-помалу, капля за каплей, да в одну точку, - кто ж такое выдержит! Капля, говорят, камень точит. Душа же человеческая – не камень; скорей она - как хрупкий мел...

< … > Мог ли Пересветов оставаться сам собою, пребывая в постоянном окружении ушлых царедворцев? Разве что некоторое время... С волками жить – по-волчьи выть. Обитая в некой стае, невозможно быть от неё независимым: рано или поздно поневоле с ней срастёшься, подчинишься ей и примешь ту роль, которую она тебе назначила. Потому что стая от тебя не отступится – либо порвёт, либо так или иначе перелицует по своему усмотрению.
Государя перелицовывали долго, аккуратно и поэтапно. Сперва его сдержанно хвалили, одобряли и приветствовали, после – любили, затем – обожали, и лишь потом обожествили. Поначалу он отмахивался от назойливых льстецов, хмурился, гневно осаживал. Позже – старался не обращать внимания. Затем – привык,  чуть погодя – стал прислушиваться,  в итоге – он начал им верить. Он не имел врождённой склонности к наркотику лести, но его очень тщательно к этому наркотику приучали – инъекция за инъекцией, впрыскивание за впрыскиванием... Можно ли бесконечно противиться тому, что приятно, - особенно когда то, что приятно, тебе старательно подсовывают на каждом шагу? Сомневаюсь. Для этого мало быть просто скромным и недостаточно обладать мудростью. Для этого нужно быть сверхчеловеком, нужно изрядно возвышаться над всем земным. Однако способно ли настолько возвыситься над земным –  земное существо? Пусть оно даже из самых лучших...
Государь не смог преодолеть свою земную сущность. Живой бог не сумел превзойти человека – мелкую, низкую, горделивую тварь – в собственном сознании. Поэтому никакой он не бог. Такое же ничтожество, как прочие...

< … > Видимо, никто не способен вполне уцелеть под настырным натиском лести, не позволив ей повредить душу, - даже святой. Такое испытание – не для людей. Как бы чутко ни охранял человек подступы к своему сознанию, а ужик лести проползёт туда непременно. За ним по проторённой дорожке просочится следующий, и следующий за следующим... Понемногу ужики завладеют сознанием полностью, приживутся там и начнут размножаться. Тогда мировосприятие человека всецело исказится, нравственные критерии потеряют чёткость, и духовное падение его станет неминуемым, стремительным и незаметным для него самого. Такое падение можно сравнить с бегом вниз по крутому откосу: сделал шаг, другой, - а потом уже невозможно остановиться, и летишь стремглав с возрастающим ускорением. Это вверх человеку идти тяжело, а вниз – ноги сами несут. И скоро нисхождение твоё перестаёт зависеть от твоей воли окончательно, так и катишься  кубарем – до самого дна...

< … > Зло на земле неистребимо. Даже будучи смертельно поражено и, казалось бы, повержено, оно не умирает. Оно, подобно сверхстойкой инфекции, постоянно выживает, переходя от одних носителей к другим, потом к следующим – до бесконечности: от побеждённых к победителям, от тиранов к тираноборцам, от обузданных гонителей к бывшим гонимым, от попранных мерзавцев к торжествующим идеалистам. Эдакий «закон сохранения Зла»... За многие века сколько чистых душ обуглилось до черноты в сиянии собственного триумфа! Сколько замордованных еретиков, утвердив господство своей веры, обратилось в палачей для иноверцев! Сколько вольнолюбивых мятежников, вскарабкавшись на завоёванный трон, обернулось свирепыми деспотами! Не счесть. А иначе и быть не могло. Ибо величие земное – не от Бога, здесь Дьявол решает, кого вознести. Именно он – князь мира сего; он, и никто иной, - полномочный губернатор Всевышнего на голубой планете. И нет ему на этом свете ни равных конкурентов, ни сильных противников.
Существует несколько вариантов древней легенды, в которой доблестный, бескорыстный, непорочный герой сражается с ужасным Драконом, угнетающим людей. Герой одолевает Дракона, затем, внимая мольбам освобождённых соплеменников, садится на его престол – и вскоре сам превращается в чудовище, не менее безобразное и безжалостное, чем предыдущее. И следующего победоносного героя ожидает та же участь, и всех героев, что явятся после...
Илья Никитич тоже был героем – притом из самых стойких и упорных. Даже сев на исконный трон чудовищ – российских владык, - он долго оставался человеком и требовал того же от других. Однако в конце концов и он стал покрываться чешуёй, медленно, но верно превращаясь в то, с чем поначалу столь страстно боролся. Вряд ли он сам замечал, что с ним творится: подобная мутация обычно протекает безболезненно, иногда даже приятно. Так, мало-помалу, и перевоплотился целиком – за полтора десятилетия между глобальной войной и глобальным единством. По достижении последнего, на пике своей славы и могущества, величайший из героев и вождей в полной мере растворился в величайшем из чудовищ.
Пересветов совершил колоссальный подвиг во имя человечества – и овладел человечеством так, как никто из былых властителей. Он избавил людей от всегдашних лишений и бедствий, от вражды и угнетения, от болезней и смерти – и за это присвоил их души. Сокрушил прежний варварский мир – и  над  новым  миром  вознёсся  вселенским  идолом.  Убил Дракона – и сам стал Драконом.
Чтобы победить очередного Дракона, нужен очередной герой-освободитель. Но нового героя уже не будет: во-первых, ему неоткуда взяться, а во-вторых, его никто не ждёт. Потому нынешний Дракон – Кощей Бессмертный новейшей эры – воистину непобедим. Он – навсегда.

< … > Когда-то восторженные дифирамбы заслугам Пересветова были вполне оправданы – он действительно имел эти заслуги. Потом аллилуйя Илье Никитичу превратилась в предписание, своего рода правило хорошего тона для верноподданных, - это когда сам Пересветов уже перестал денно и нощно изнурять себя заботой о человечестве. Сейчас вообще неясно, чем занимается Государь (если он хоть чем-то ещё занимается), осанна же ему прочно обрела статус гражданского долга... Эдакая странная закономерность: чем меньше заслуг, тем обильнее лавры!
В анимационных произведениях, будь то виртуальная литература или кинематограф, Величайшего Руководителя изображать не рекомендуется, допускается лишь упоминать как некую высшую данность – без подробностей и, упаси бог, авторского вымысла. А если идея произведения такова, что без присутствия Государя там никак не обойтись, то надлежит представлять его образ в полном соответствии с официальным каноном. Живым человеком, состоящим, подобно прочим, из плоти, крови, противоречивых мыслей и эмоций, Илья Никитич выглядеть не должен.
Это правильно. Божеству нельзя становиться объектом свободного искусства – дабы не развенчать своей божественности. Творческая мысль – штука парадоксальная: постоянно стремясь к идеалу, она разрушает любой идеал. К примеру, когда начался закат христианства? В эпоху Возрождения, когда на основе библейских мифов дерзкие художники и скульпторы стали создавать отнюдь не ортодоксальные шедевры. Да, на полотнах и постаментах Ренессанса взору зрителя представали вполне евангельские Иисусы, Петры, Павлы, Мадонны и Магдалины, однако, глядя на них (особенно на Мадонн и Магдалин), означенный зритель испытывал чувства, весьма далёкие от религиозных. Христос, Богоматерь и сам Всевышний благодаря таланту Рафаэля и да Винчи, Микеланджело и Джорджоне, Боттичелли и Тициана становились людям ближе, понятней; они очеловечивались – и, как следствие, утрачивали ореол сверхъестественности, недоступности, непостижимости. Они вызывали восхищение, сострадание, умиление – но уже не священный трепет. А без священного трепета не бывает самой веры. Не внушающий трепета кумир не внушает и желания ему поклоняться.
В общем, наши прозорливые идеологи абсолютно правы: конечно, Государя недопустимо показывать в книгах и фильмах нормальным земным существом. Идолу не положено быть ни нормальным, ни земным. Ему надлежит быть безупречным, безошибочным, безгрешным, бездушным и бесстрастным – короче, совершенным и однотонным, аки мрамор, из коего он высечен.
Вот так. Что в допотопной древности, что в варварские времена, что в Средневековье, что сегодня – объединяющим и вдохновляющим народным кумиром неизменно являлась и является некая персона. Не путеводная идея, не высокое устремление – а двуногий ближний, бесхвостый примат с членораздельной речью. До восприятия более абстрактных кумиров человечество за всю свою историю так и не доросло.
В данном смысле чем наш сегодняшний державный идол принципиально отличается от прошлых – обожаемых народами вождей и тиранов? Всем им верноподданные современники точно так же пели осанну, рьяно восхваляя реальные и мнимые достоинства своих владык. Притом достоинства эти раздували до превосходной степени, дабы подчеркнуть исключительность их носителей: Соломон провозглашался мудрейшим, Сулла – счастливейшим, Аттила – ужаснейшим. Александр Македонский слыл самым непобедимым, Юлий Цезарь – самым божественным, Иосиф Сталин – самым гениальным. Ленин был «живее всех живых», а Пересветов теперь – бессмертней всех бессмертных... Судьбы культов великих властителей столь же схожи, как их почитание: сии культы процветали при жизни собственных кумиров, иногда – некоторое время по её окончании, но в итоге все как один оказались развенчаны.
Вот и ответ. Именно этим нынешний идол и отличается, в этом его бесспорная уникальность и бесспорное же преимущество над прежними державными «нимбоносцами». Тем, прежним, поклонялись временно, пока они были  сегодняшними. Этот – пребудет сегодняшним навеки. Он  никогда не станет вчерашним. Ему единственному будут поклоняться  всегда!
Какие страшные, леденящие душу слова: никогда, всегда... Такие слова уже при произнесении внушают уныние, ибо в них отсутствует всякая надежда. В них – одна лишь гнетущая, безмерная, беспросветная  обречённость...

< … > «...И увидел я новое небо и новую землю...» Пророчество любимого ученика Иисусова сбылось через двадцать столетий. Действительно, был Вавилон – прежняя жестокая и порочная цивилизация. Был свирепый Армагеддон, в котором насмерть бились «цари земли всей вселенной». Побеждённые пали, Вавилонский мир рухнул. Племена человеческие слились воедино. Нужда, болезни, смерть – оказались преодолены. Настало время обещанного пророком счастливого нового мира.
Величайшая мечта стала явью. Земной рай по апостолу Иоанну обрёл реальное воплощение – со всеми надлежащими признаками. Дивный Новый Иерусалим утвердился для людей на веки вечные, и нет в нём ни лишений, ни страданий, ни скорби. Здесь спасённые народы, получив доступ к древу жизни, вкушают с оного плоды бессмертия. Здесь же налицо и бог живой, и всеобщее поклонение ему, и безраздельное владычество его над всеми сущими.
                ________________

Какая жуткая мысль! Такая неожиданная... А если это – не он?!. Если нынешний Государь – вовсе не Илья Пересветов?!! Боже мой...
Конечно! Несомненно!! Как это раньше не пришло мне в голову! Сегодняшний бездушный идол и не может являться  тем самым Пересветовым, который слыл «русским Аристидом», ненавидел холуёв, выиграл Последнюю войну, объединил мир... Ну, не мог же человек вот так, запросто, взять и перевоплотиться в собственную противоположность!.. Нет, наш державный истукан – определённо не Пересветов! Скорее он... клонированная копия Пересветова!!!
Да, именно так! По-другому и быть не могло. Илья Никитич был слишком неудобен для адского легиона сановников. Он чересчур разительно контрастировал с ними и не собирался срастаться с их стаей – упорно не желал «выть по-волчьи». Он был нетерпимо хорош для них... Вельможи мирились с его правлением, покуда он был необходим, ибо из их среды – из толпы лживых, алчных убожеств – не могло появиться равного ему. Никто из них не способен был свершить того, что удалось Пересветову, и даже все, вместе взятые, они не в силах были вынести столь титанического груза. Лукавые царедворцы позволили ему закончить нечеловеческий подвиг, а после нужда в нём отпала – тогда, в 2053-м, когда Соединённые Штаты вступили в ЕСН и планетарное объединение завершилось. После этого продолжать терпеть «нестандартного» Хозяина стало бессмысленно, и сановники заменили натурального Государя внешне идентичным гомункулом. А Пересветова «отправили в утиль». «Мавр сделал своё дело, мавр может уйти»... Вельможи ведь всегда так поступали с неугодными правителями. Опыт устранения царей и президентов у мировой камарильи огромный, ей не привыкать





                1.
- …Ну вот, даже точку не успели поставить. Оборвали на самом интересном месте. А я так было увлёкся развитием вашей бурной фантазии… Ей-богу, поспешили мы с вашим арестом. Стоило подождать ещё пару дней, чтоб дать вам возможность закончить сей трактат. Да вот, видите ли, семидесятипятилетие Государя приближается, поэтому начальство торопило. Начальству ведь нужно к юбилею отчитаться перед высшим руководством о проделанной работе, о достигнутых успехах, - традиция, сами понимаете. А тут, как раз вовремя, вы с вашим опусом…
Срезав фразу, следователь захлопывает мою тетрадь, откладывает в сторону и, сцепив пальцы в замок, с откровенным любопытством изучает меня через стол. Цепкие глазки, обрамлённые ласковыми морщинками, тщательно прощупывают каждую мою чёрточку. Я в свою очередь исподлобья разглядываю его.
Визуальная дуэль длится недолго. Непонятно улыбнувшись, следователь задаёт первый вопрос:
- Скажите, пожалуйста, милейший, за что вы так ненавидите Государя?
Холодно приподнимаю бровь, старательно выдерживая невозмутимый вид. Отвечаю спокойно и взвешенно:
- Как вы могли заметить из моих записок, лично к Государю я отношусь гораздо лучше, чем к тем, кто его окружает. Во всяком случае, хочу относиться лучше, пытаюсь. Что же касается упомянутого вами высшего руководства – да, к таковому я симпатии не питаю. К Общественной Безопасности - тоже, уж не обессудьте.
- Полагаете, Государь, узнав о вашем к нему  особом отношении, проявит к вам снисходительность?
- Почему бы и нет? – Я саркастически изгибаю губы. – Ведь наш Государь – образец гуманизма и милосердия, безграничной любви ко всему живому… Если, конечно, это всё ещё  тот Государь –  тот самый Илья Никитич Пересветов.
Следователь укоризненно качает ушастой головой:
- Дражайший гражданин Воронцов, вы слишком распустили собственное воображение. Надо же до такого додуматься: Государя заменили клоном! Это настолько нелепо, что даже не смешно… Уверяю вас, наш Государь –  тот самый, и никакой другой. Тот самый Илья Никитич, который победил сарацин, объединил человечество, даровал последнему мир, процветание и бессмертие. Именно тот Пересветов, который навсегда избавил людей от всех страданий, бедствий и смут. Да, Государь, как вы верно заметили, образец гуманизма и милосердия, и доброта его поистине не знает границ. Пожалуй, его доброты даже на вас хватило бы, только ведь он вряд ли о вас узнает. У Государя задачи глобальные, он заботится о целой планете, о её населении, обо  всех сразу. Ему незачем знать о каждом конкретно, вникать в столь незначительные мелочи, как судьба и проблемы всякого отдельного индивидуума. Нас у Ильи Никитича, как-никак, три миллиарда с хвостиком. И, между прочим, благодаря его заботам все поголовно счастливы. Кроме вас.
Мой собеседник перестаёт улыбаться и пытливо прищуривается. В выражении и голосе его появляется искреннее недоумение:
- Объясните мне… я действительно не понимаю… Ну, вам же, наверно, хочется с кем-то поделиться. Нельзя же всё держать в себе, особенно  такое… Вот вам дана блаженная, райская жизнь. В самом деле райская, мы с моими сверстниками лет сорок назад о подобном и во сне не мечтали. Расскажи нам тогда какой-нибудь провидец о дне сегодняшнем – его сочли бы за идиота!.. Итак, вам дана райская жизнь. Вы не ведаете ни лишений, ни опасностей, ни невзгод. Вам даже нет надобности трудиться… даже обслуживать самого себя… даже убираться в собственном жилище – за вас абсолютно всё делают гомункулы. Вам предоставлены любые возможности, какие угодно развлечения, вы ни в чём не нуждаетесь, вы получили жизнь вечную. Что; вам – лично вам – ещё надо?! Чего недостаёт?! Чем вы недовольны, чем не удовлетворены?!
Вот как ему ответить? Что сказать? Сказать, что человек живёт не хлебом единым, - не поймёт, резонно возразит, что масла с ветчиной у нас тоже в избытке. Сказать о потребности разумного существа в правде и свободе мысли – сочтёт за демагогию или воспалённый бред… Смотрит внимательно, ждёт, что я ему сейчас открою  нечто, о чём никто, кроме меня, не подозревает, не ведает. Зря ждёт, ничего особенного не открою. Нет у меня для него никакого «нечто». Однако отвечать нужно – хоть как-нибудь; не молчать же, будто в самом деле виноватый!
- Что мне надо ещё… Скажите, как к вам можно обращаться?
- Олег Михайлович.
- Так вот, Олег Михайлович, мне нечего ответить на ваш вопрос. Я об  этом думал месяцами, годами; думал больно, мучительно, самоистязательно. Вы – не думали вовсе, и не собираетесь… Нет, ничего не могу объяснить, ни вкратце, ни подробно. До  этого человек способен дойти только сам – если захочет. Непременно – сам, и непременно – если захочет.
- Но… мир, в котором вы сейчас обитаете, вас определённо не устраивает?
- Не устраивает.
- И вы хотели бы его изменить?
- Хотел бы.
- А что именно вы изменили бы – в первую очередь? Будь ваша воля, разумеется.
- То есть – будь я всемогущим?
- Да, да, будь вы богом, дьяволом, кем угодно!
- Прежде всего я восстановил бы естественный ход вещей, каковым он был изначально.
- В смысле?
- Вернул бы людям то, что предусмотрено природой, - рождение и смерть.
- Лишили бы их бессмертия?!
- Да. И дал бы возможность рождаться новым поколениям.
- Значит, вы вынудили бы людей умирать – и считали бы это благодеянием?!
- Вы же читали мою тетрадь, там всё сказано. Человеческое общество нуждается в постоянном развитии, движении вперёд, в обновлении. Всякое принципиальное обновление обеспечивается сменой поколений. Без таковой смены общественная эволюция невозможна. А при отсутствии эволюции неизбежна деградация…
- Слова, слова! Красивые слова, громкие, заводные: эволюция, движение, обновление. Звучат они, конечно, интригующе, азартно…  весело! А вот жить в постоянно изменяющемся социуме совсем не весело. Я-то могу об этом судить объективно – в отличие от вас. Вы, молодой человек, родились уже на пороге нынешней облагороженной эпохи, мне же довелось изрядно застать предыдущую,  естественную. Как очевидец утверждаю: дрянь была эпоха. В те времена общество развивалось бурно, эволюция пёрла как на дрожжах, только ничего хорошего от такого неустанного обновления не было – сплошной хаос, смятение, напряжённость и насилие. Счастливы были лишь те, кто жил в странах, ни к какому обновлению не стремящихся, - они одни вкушали мир и спокойствие на зависть неугомонно прогрессирующим народам. Стабильность – вот в чём нуждается человек, вот что он ценит и чего жаждет прежде всего. Вечная, непоколебимая стабильность – и вечная жизнь. Вы же, Владислав Сергеевич, мечтаете отнять у людей их высшие ценности, дав им взамен ужас и варварство прежних эпох, бесконечную череду страданий, унижений и смертей. Вы хотите вернуть своим ближним вражду и соперничество, агрессивность и ненависть, раздоры и усобицы – всё то, чем неизменно сопровождалась желанная вам общественная эволюция. Вы действительно чудовище – без преувеличения!
Олег Михайлович некоторое время хмурится, сердито барабаня по столу костяшками пальцев. Впрочем, праведный гнев его быстро проходит. Он опять усмехается; ласковые морщинки вновь разбегаются от его глаз тонкими лучиками.
- Знаете, - доверительно говорит он, слегка подавшись в мою сторону, - я должен вас ненавидеть… по службе обязан, да и как гражданин… а я вас почти люблю. Ну, это - между нами, да?.. Очень вы кстати подвернулись, а то уже такие слухи пошли нехорошие: будто Общественную Безопасность собираются подвергнуть сокращению штата или, не дай бог, вовсе упразднить – за ненадобностью. Теперь определённо не упразднят. Теперь и самые благодушные – там, наверху – убедятся, что внутренний надзор необходим даже абсолютно беспроблемному обществу, поэтому без нас – по-прежнему никак. Вы, милейший, невольно удружили огромному числу людей – я имею в виду наших сотрудников. Отныне отношение к нашему брату станет куда серьёзнее и уважительнее, чем в последние годы. Власти державные вспомнят, наконец, что мы – опора государства, а не какие-нибудь дармоеды, которые просто играют в сыщиков за казённый счёт. А если власти это вспомнят, значит, и похвалят, и обласкают, и облагодетельствуют. Конечно, как-то поощрят тех, кто принимал непосредственное участие в вашем обезвреживании… а меня, может, и в должности повысят, чего в нашей «конторе» лет пятнадцать не происходило. Сейчас ведь все бессменные – никто не умирает, на заслуженный отдых не уходит, никаких шпионских операций не проваливает, - потому и вакансий не освобождается. Но на сей раз всё возможно – случай-то неординарный. Я уж и не чаял такого – никто не чаял, - а поди ж ты, как оно выпало: разоблачили врага самого Государя, врага общества, человечества; видимо, единственного политического преступника на земле… Или не единственного? Не знаете? А как сами думаете, есть ещё такие – вроде вас? Есть нам на что надеяться в будущем? Точно – не знаете?.. Да нет, вы не бойтесь, пожалуйста. Мы не гестапо и не НКВД, пытать вас не будем и напрасно никого не обвиним. Мы не собираемся убеждать планетарное руководство, а тем паче общественность, в существовании многочисленной оппозиции. Зачем пугать людей! Наоборот, граждане должны твёрдо знать, что в мировом государстве всё прекрасно, все довольны и счастливы, вы же – просто случайный выродок. Но вместе с тем означенным гражданам следует иметь в виду, что подобные выродки могут периодически появляться, притом совершенно неожиданно и беспричинно, где угодно, когда угодно и из кого угодно. То есть был вчера благонадёжный, лояльный, достойный член общества, а потом вдруг – бац! – и стал лютым врагом цивилизации. С вами ведь именно так произошло, правда?.. Следовательно, доблестная служба ОБ обязана круглосуточно быть начеку, бдительно оберегая цветущее мироздание от всяческих поползновений и угроз – пусть даже призрачных, тут не грех перестраховаться. А для чего же ещё нужны верные псы – «церберы», как вы образно выразились, - кроме как для охраны! Какая в них была бы надобность, не будь постоянной опасности? Правильно, никакой. За отсутствием опасности от услуг церберов отказываются и выгоняют их на вольные хлеба. Однако прирождённому церберу вольные хлеба не по нутру, для него вся радость бытия – в охранительной службе, он этой службой и живёт, и дышит. И таких среди бессмертных – великое множество, и всем им очень не хочется раствориться в общей массе и исчезнуть как особый вид. Не хочется повторить судьбу четвероногих коллег. Вот сейчас никто не ворует – и злые собаки по дворам на цепях не сидят. А в прежние времена никакой двор без собаки не стоял.
Радостно хохотнув, следователь откидывается на спинку кресла. Довольно похлопывая мягкими ладошками по столу, продолжает самозабвенно щебетать:
- Не скрою, поначалу у нас возникло намерение объявить вас сумасшедшим. Разумеется, выглядела бы такая версия вполне логично: в самом деле, разве нормальный человек может быть недоволен, когда быть недовольным попросту  нечем! Но по здравом размышлении мы от данного варианта отказались. В роли безумца вы, уважаемый Владислав Сергеевич, нас не устраиваете. Ибо если врагами Государя и общества могут быть только безумцы, тогда мы, служба безопасности, опять-таки оказываемся не нужны: душевные расстройства - компетенция психиатров… Вы сами-то, надеюсь, сумасшедшим себя не считаете? Нет? Вот и прекрасно. И дай вам бог здоровья! Мы действительно вам признательны – за то, что вы есть, и, конечно, за то, что попались. Ведь полтора десятка лет подряд вся наша огромная организация без устали разыскивала кого-нибудь подобного вам! Просто землю рыли в неустанных поисках. И вот наконец – такая удача! Сознательный оппозиционер, да ещё с собственным диссидентским памфлетом! Радищев, право слово! Солженицын! Вольтер! Знаете, в наши дни обнаружить такого как вы – всё равно что в прежние времена найти Трою!
Тоже мне Шлиман… Сглотнув желчный комок, я довольно недружелюбно прерываю лучезарную тираду Олега Михайловича:
- Не вполне понимаю… Вы пятнадцать лет не могли отыскать столь нужного вам оппозиционера?!
- Представьте себе! Да и то сказать, откуда бы ему взяться, оппозиционеру? Я вот на вас смотрю и до сих пор не вполне верю, что вы такой есть. Вы, драгоценный наш Владислав Сергеевич, истинный уникум, так и знайте!
- За столько лет могли бы что-то придумать. Подставили бы кого-нибудь, к примеру. Или уже забыли, как это делается?
Лицо следователя вмиг застывает гипсовой маской. Улыбка остаётся, но глаза больше не искрятся ироническим расположением. Зрачки насторожённо суживаются, неожиданно-злобным взглядом пронзая меня едва не насквозь.
С минуту длится тягучая пауза. Наконец Олег Михайлович произносит – натянуто и скрипуче:
- Не забыли, отчего же… Условия теперь не те, что прежде. Подставить кого-либо невозможно. Детектор лжи сразу раскусит: невинного реабилитирует, а нас – наоборот. Мы ведь тоже проходим тестирование, причём четыре раза в год. И вопросов нашему брату при этом задаётся в три раза больше, чем всем остальным. Так что наша честность, искренность и объективность в работе находятся под очень строгим контролем.
Охота щебетать у него явно прошла. Он опускает глаза, недовольно поджимает губы. Строго сведя брови, сухо осведомляется:
- Вас хорошо кормят?
- Вполне.
- Вы нуждаетесь в медицинской помощи?
- Пока нет.
- У вас ко мне имеются какие-то вопросы?
- Я хотел бы узнать, что с моей служанкой, Далилой…
- Она допрошена и отправлена на списание. Больше нет вопросов?
- Есть. Скажите… вы ведь знали о том, что я диссидент, ещё до моего тестирования?
- Да, знали.
- То есть… то есть Марина сообщила вам заблаговременно…
- За трое суток до вашего ареста.
- Тогда почему я не был арестован сразу? Если вы всё знали в течение трёх дней…
- Трёх дней?! – Следователь снисходительно ухмыляется. – Как я погляжу, вы, милейший, нас вообще ни во что не ставите. Да вы постоянно находились под нашим наблюдением два последних года, с того самого дня, как в первый раз пропустили тестирование!
Видимо, моё недоумение слишком красноречиво – глядя на меня, собеседник вновь обретает доброе настроение. Довольная улыбка упруго растягивает его круглую физиономию, брови игриво подпрыгивают:
- Вы удивлены? Думали, мы, подобно старому коту, совсем мышей не ловим? Всерьёз рассчитывали, что ваше стойкое нежелание проходить гражданское тестирование останется незамеченным? Нет, с того первого раза мы вас ни на шаг не отпускали без присмотра, сопровождали буквально повсюду. И в индийскую экспедицию своего человечка снарядили – для вашей же безопасности, чтобы вас, чего доброго, какой-нибудь бенгальский тигр не загрыз. Разумеется, отслеживали все ваши связи, проверяли друзей, знакомых, - всё как положено. Странно, что вы этого не предполагали. Какой-то вы чересчур наивный оппозиционер. В прежние времена диссиденты были куда проницательней.
- Ошибаетесь, предполагал. Но… тогда почему же…
- Почему не спешили с арестом? Ну, поймите же наше профессиональное любопытство! В кои веки подвернулась долгожданная дичь – так что;, сразу душить? Хотелось растянуть удовольствие, насладиться рабочим процессом, размять извилины, понаблюдать, повынюхивать. Очень интересно было, что вы собираетесь делать, попытаетесь ли обрести единомышленников, намереваетесь ли предпринять какие-либо практические действия по подрыву общественной гармонии. Кстати, скрытой камеры в вашем жилище нарочно не стали устанавливать – вдруг вы или ваша служанка обнаружите, и игра окажется испорчена! Словом, работали мы с вами по старинке, почти без применения современных технологий, следили исключительно сами, живьём, - так оно забавнее, ощущаешь себя эдаким Видо;ком или Пинкертоном… Кроме того, стопроцентной уверенности в вашей нелояльности у нас не было. Имелись сомнения: может, вы попросту забываете о ежегодной обязанности, или игнорируете её по беспечности, или, скажем, боитесь теста по причине появления неких гнусных мыслишек, а мыслишки эти - несерьёзные, по большому счёту безвредные, угрозы обществу не представляющие. С бессмертными такие казусы иногда случаются. В конце концов, человек же не робот с конкретной ограниченной программой, в его живую голову какая только гадость не залезет… впрочем, не мне вам рассказывать. Так вот, приличные люди при возникновении данной проблемы безотлагательно обращаются либо к нам, либо к психиатрам. Практически всегда выясняется, что ничего страшного не произошло.
- Практически?..
- Встречаются тяжёлые случаи, когда человека приходится лечить гипнозом. Подобное происходит крайне редко, а результат лечения неизменно положительный. Кстати, обратись вы к нам вовремя – могли бы и вам помочь.
- А сейчас уже поздно?
- Увы. За два с лишним года вы, мой друг, довели своё сознание до такого состояния, что скорректировать его должным образом без ущерба центральной нервной системе представляется невозможным. Нанесение же означенного ущерба равносильно уничтожению личности: расстроенный головной мозг потом уже не восстановишь. И не заменишь - это ведь не какая-нибудь почка или конечность. С мозгом-то, сами знаете, наши генные волшебники покуда никаких чудес творить не научились. Короче, в вашем случае современная медицина бессильна. А насколько необратима ваша, так сказать, антиобщественная болезнь, определённо явствует из ваших записок. Чтобы убедиться в вашей неизлечимости, специалистом по нейропсихологии быть не обязательно… Я вижу, вас ещё что-то интересует? Спрашивайте, спрашивайте, не стесняйтесь. Нам с вами довольно много времени предстоит провести в компании друг друга, видеться будем ежедневно, так что воспринимайте меня как личного духовника – во всяком случае до окончания следствия…
- Марина давно является вашим агентом?
- Агентом? Отнюдь. С чего вы взяли? Напротив, ваша пассия изрядно прибавила нам работы. После того, как вы с ней сошлись столь близко, пришлось и за Мариной следить не менее тщательно, чем за вами. Но мы на неё за это не в обиде; я же говорю: работа для нас – сплошное удовольствие.
В груди щекочущим ознобом зарождается трепетная надежда. Может, Марина не виновата… не настолько виновата… Она всего лишь слабая женщина, разве можно от неё требовать…
- Всё ясно. Вы заставили её предать меня! Вы её принудили!..
- О чём это вы? Никто никого не принуждал. Чего ради? Если бы Марина стала вашей сообщницей, мы получили бы два драгоценных подарка вместо одного в вашем лице. Тогда это был бы уже целый разоблачённый заговор, представляете! О таком улове нам только грезить остаётся… Нет, ваша прелестная подружка явилась к нам сама, сразу после того, как вы ей открылись. Как честная гражданка, обо всём откровенно поведала. А мы попросили её довести дело до логического финала – до вашего теста, - чтобы уж ваш арест выглядел предельно законно и безукоризненно, чтобы показания детектора лжи были налицо как главная улика… Вы, между прочим, должны нам сказать спасибо за столь щедрый подарок. Мы действительно могли вас арестовать на три дня раньше; пожалуй, даже обязаны были – после Марининого заявления все основания имелись. А мы вместо этого дали вам солидную отсрочку, да ещё Марину к вам отправили. И вы получили такое рандеву, какого ваш покорный слуга, например, за долгую жизнь ни разу не удостаивался… Вы уж простите за откровенность – при Марине тогда имелся «жучок», микроскопический такой, в складке одежды. Так что несколько наших сотрудников слышали всё, что между вами происходило… ну, и я среди них, разумеется. Полдня слушали, целый вечер, потом полночи напролёт. Слушали и завидовали. Столько знойной страсти, неутомимой, изощрённой!.. И сейчас, как вспомню, так чуть слюна не течёт, ей-богу…
Да, то последнее рандеву было особенным, просто сказочным. И Марина исторгала столько страсти, столько алчного, ненасытного желания, сколько вряд ли имеется в сексуальных закромах самой лютой нимфоманки. Её шёпот завораживал, ласки обжигали, тело было послушным, податливым, словно воск, а жадное лоно неустанно источало ароматную влагу… Видимо, сознание того, что она отдаётся обречённому, возбуждало её особенно сильно… вкупе с сознанием, что каждый наш звук прослушивается группой обэшников! Да, Марина всегда была такая фантазёрка… с таким незаурядным воображением…
- …Ваша возлюбленная поистине великолепна. Красивая, умная, обаятельная, чувственная – такая не всякому достаётся, хотя бы однажды. У меня вот никогда подобной женщины не было – за семьдесят восемь лет моего земного бытия. Вам в самом деле необычайно повезло.
Всё моё существо – как тогда во сне, за минуту до казни – наполняется ядовитой горечью. Ощущение такое, будто проглотил несусветную гадость: хочется выплюнуть – а никак... Выслушивать славословия следователя в адрес Марины не хватает терпения. Раздражённо ёрзаю на стуле. Чувствуя, как лицо моё корёжится омерзением, презрительно хмыкаю.
Олег Михайлович пресекает поток дифирамбов честной гражданке. Вскинув брови, удивлённо смотрит через стол:
- Вы на неё сердитесь?
- Она предательница… Иуда в юбке. Двуличная дрянь!
- Значит, сердитесь. Полыхаете ненавистью. Напрасно. Марина вас искренне любила. Это подтвердил её тест. Полагаю, нет нужды объяснять, что мы её тщательно проверили на детекторе, когда она пришла к нам с доносом… с показанием на вас?.. Да если бы не её чувство к вам, разве она согласилась бы провести с вами ещё одну ночь! А она согласилась, притом без колебаний; я бы даже сказал, с заметной радостью. Она действительно любила вас – очень сильно, самозабвенно. Тем сложнее ей оказалось выполнить свой гражданский долг. Ведь женщине жертвовать личными пристрастиями особенно трудно. Для женщины это вдвойне жертва. Чтобы изобличить вас, Марине пришлось преодолеть свою натуру, переступить через себя, то есть, по сути, совершить моральный подвиг. Такой поступок достоин высокой похвалы и восхищения. По-моему, это абсолютно очевидно. Если же вы не понимаете очевидного, значит, ваш ум куда примитивнее, чем кажется на первый взгляд.
- По-вашему, я должен питать к ней признательность за то, что нахожусь здесь?!
- Вы здесь не по её вине, милейший. Право, это так неблагородно – валить с больной головы на здоровую!.. И не злитесь понапрасну на свою возлюбленную: Марина ничем не могла вам помочь.
- По крайней мере, могла не предавать…
- Каким образом? После того, как вы посвятили её в вашу тайну, у Марины не было выбора. Что ей оставалось?.. Пуститься с вами в бега? Так никуда бы вы не убежали, даже на время, – уклониться от теста в третий раз мы бы вам не позволили… Просто воздержаться от доноса и ждать, что будет дальше? Долго ждать не пришлось бы: на первом же тестировании ДЛ выявил бы её причастность к государственному преступлению. И это самое тестирование Марину ожидало бы сразу после вашего неминуемого ареста, то есть уже вчера… А может, ей стоило проникнуться вашей головокружительной идеей обмануть детектор лжи? Ха-ха! Кто-нибудь другой – вроде вас самого, - может, и проникся бы, но только не она. У Марины по данному поводу никаких иллюзий не имелось: она прекрасно знает, что ДЛ не обманешь. То, что она наплела вам насчёт компьютерной программки для изменения показаний детектора, - не более чем лапша на ваши дилетантские уши. Показания ДЛ нельзя изменить – это чётко предусмотрено технологически. Кроме того, непосредственно во время процедуры теста данные показания передаются на множество серверов – местного Центра тестирования и вышестоящих Центров. Передача мгновенная, показания автоматически фиксируются на всех уровнях означенных Центров, - скрыть ничего невозможно! Самостоятельно да ещё незаметно отключить детектор от ведомственной сети Общественной Безопасности невозможно тем паче! Эпоха глобального технического прогресса на дворе, молодой человек! Подобные вещи разрабатывают лучшие специалисты, изобретатели с мировыми именами! А вы всерьёз полагали, будто достаточно договориться с одним оператором?! Оператор в системе гражданского тестирования – фигура самая малозначительная. В его обязанности входит лишь провести саму процедуру да вызвать наших дежурных по Центру сотрудников в экстренном случае вроде вашего… хотя таковые подоспеют и без вызова: на пультовых мониторах в их помещении транслируются все текущие спектральные картинки… Оператор присутствует в кабинете прежде всего для общения с клиентом – то есть он должен поздороваться, пригласить к началу процедуры, проследить, чтобы посетитель правильно сел перед экраном-излучателем, и тому подобное. Короче, оператор  просто присутствует, больше от него ничего не зависит – абсолютно ничего!.. Так вот, Марине, повторяю, всё это известно. И здравое мышление ей тоже отнюдь не чуждо. Потому ей не пришлось ни колебаться, ни раздумывать: узнав о вашем инакомыслии, она попросту вынуждена была сразу обратиться к нам.  Вынуждена, понимаете?! Какие же у вас могут быть претензии к вашей очаровательной пассии? Как вы можете осуждать её за то, что она поступила единственно возможным образом? Вам обидно, что Марина сейчас на воле, а не в соседней камере? Досадуете, что она не пожелала погибнуть заодно с вами? Пламенный революционер, скорбящий за всё человечество, сожалеет, что не удалось увлечь возлюбленную с собой на плаху?
Его слова хлещут сродни пощёчинам… В самом деле, почему я непрестанно злюсь на Марину? Ведь столько раз уже говорил себе, что она права, что она не могла и не должна была поступить иначе… С какой стати ей стоило ради меня рисковать собой? Только потому, что мы любили друг друга? Разве любовь обязывает к риску? Разве любовь выше стремления к самосохранению? Вообще, может ли быть для бессмертного что-либо важнее самосохранения?!. Возразить нечего, и от этого внутри стремительно вскипает агрессивность, раскалённой лавой поднимаясь по горлу к языку. Сейчас начну огрызаться. Не сидеть же, понурив голову на радость врагу…
- Что примолкли, милейший? Скажите что-нибудь.
- Я вам не милейший. Как и вы мне.
- Хорошо, драгоценнейший. Однако я настаиваю, чтобы вы прекратили меня игнорировать и начали нормально отвечать. Смею напомнить, это допрос, а не мирная беседа на завалинке.
- Я помню. Что именно вас интересует?
- Мне всё-таки хотелось бы выяснить: как, по вашему разумению, должна была поступить Марина, узнав о вашей нелояльности?
- Ей нужно было бежать вместе со мной.
- Я же сказал – бежать мы бы вам не позволили.
- Но она этого не знала! Значит, должна была решиться на побег.
- Ну, допустим, решилась бы. Допустим даже, побег бы удался. И что бы ей тогда предстояло? Пожизненно прятаться от людей, как зверь лесной, - на пару с вами? Забраться навсегда в необитаемую глушь, где ни души, ни огонька? Ни цивилизации, ни простейших благ, ни бытовых удобств… Господи, какую жуткую участь вы готовили своей любимой женщине!
- Ничего страшного! С милым рай и в шалаше.
- А вы циник! Вам ли других-то обвинять?.. Ладно уж, бог с ним, с обществом, с комфортом, - но ведь, убежав с вами, Марина оказалась бы обречена на старость и смерть. И произошло бы это весьма скоро, особенно в диких условиях. Уже лет через двадцать ваша цветущая красавица покрылась бы морщинами, изрядно подурнела и собрала коллекцию разнообразных заболеваний. С каждым днём вы оба неуклонно приближались бы к роковому концу… Впрочем, нет, двадцать лет – чересчур большая фора для нежных людей эпохи ННТР. Скорее всего, вашу романтичную чету в течение нескольких дней сожрали бы какие-нибудь удавы, или волки, или пантеры – уж на кого вперёд довелось бы нарваться.
- Пусть! Всё равно это лучше, чем жить в вашем чёртовом обществе… среди вас!..
- То есть смерти не боитесь? Тогда можете гордиться: вы подлинный уникум! Или просто храбритесь, потому что диссидентский запал ещё не прошёл? Всего сутки с небольшим после ареста… Ничего, времени у нас – немерено. Посмотрим, насколько хватит вашего бунтарского духа.
Не понял… Совсем не понял. Что значит «времени немерено»? Уничтожать меня, стало быть, ещё долго не собираются? Почему?.. Сердце в груди припускает галопом, колени начинают подрагивать. Горячая волна приливает к щекам… А может, он это нарочно сказал, чтобы понаблюдать мою реакцию? Интересно же, наверно, позабавиться психологическим экспериментом! Или в самом деле?..
Следователь будто не замечает моего смятения. Смотрит на наручные часы, озабоченно вздыхает:
- Заговорились мы с вами. У меня обед по расписанию, потом ещё дел невпроворот. Если не возражаете, давайте на сегодня прервём беседу… Да, чуть не забыл. Позвольте последний вопрос.
Его цепкие глазки гарпунами вонзаются в мои зрачки. Тонкие губы коварно змеятся, левая бровь любопытно приподнимается.
- Тот наш сотрудник, который был приставлен к вам в индийской экспедиции, рассказал, что вы на одной из стоянок отлучились будто бы по естественной нужде, а затем пропали на два часа. Но всё это время, судя по сигналу с вашего «маячка», находились где-то неподалёку. А вас, между прочим, обыскались. Особенно, конечно, наш человек переволновался. Уж так потом проклинал собственную интеллигентность, из-за которой постеснялся пойти в кусты за вами следом! Впрочем, он ведь тоже живой человек, и у него в тот момент были свои естественные нужды…
Во-от он к чему подбирается! Хитрюга… Нужно постараться не выдать волнения… Надо же, как неожиданно подкрался, я чуть не выпучился!..
Изо всех сил выдерживаю пристальный взгляд визави, пытаясь не моргать и крепко стиснув губы, чтоб не дрогнули. Следователь пялится долго, не произнося ни звука. Затем спрашивает напрямик:
- Вы правда нашли Город Дравидов?
Насколько могу усердно изображаю недоумение:
- Город Дравидов?
- Да, Город Дравидов. Тот самый, который искали.
- Мы тогда ничего не нашли.
- Я – о вас лично, Владислав Сергеевич.
Старательно изумляюсь до крайних пределов:
- Простите, не понимаю… Это что – юмор такой?
- Отнюдь. Будьте добры, отвечайте на вопрос.
- Извольте. Нет, я не нашёл Города Дравидов. К величайшему моему сожалению.
- А где же вы пропадали в течение двух часов?
- Просто заблудился. Джунгли, знаете ли…
- Заблудились? В двух шагах от стоянки?
- А что тут странного! Обычное дело. Надумал прогуляться. Отошёл подальше. Потом потерял ориентацию…
- И пока прогуливались, никаких следов древней цивилизации вам на глаза не попалось?
- Нет. Я бы непременно обратил внимание, уж поверьте.
- Значит, совсем ничего?
- Увы.
- Тогда почему вы звали Марину бежать именно в Город Дравидов? Да ещё расписывали его во всех подробностях…
- Ну… надо же было предложить ей какое-то надёжное убежище. Пытался убедить, что таковое имеется в наличии…
- Обмануть, а не убедить.
- Ну, да. Можно это и так назвать.
- Обманывать очень плохо, драгоценнейший. А сами её упрекаете! Вот так, люди все одинаковы, и вы ничем не лучше Марины. Наоборот, гораздо хуже. Она хоть обманула вас, следуя гражданскому долгу, вы же  её – из чистого эгоизма. Я не прав?
Улыбается. В цепких глазках – лукавый блеск. Кажется, поверил. Или прикидывается?.. Нет, не поверил! Считал всю правду с моей физиономии, как с монитора. М-да, Влад, лицедей ты никудышный. Таланта, прямо скажем, абсолютно никакого. Хоть бы у Марины поучился, пока была возможность…
Однако следователь почему-то не развивает тему. Отведя правую руку, нажимает настольную кнопку вызова. В открывшуюся дверь входят два охранника.
Олег Михайлович, сделав строгое лицо, торжественным тоном объявляет:
- Гражданин Воронцов, вы свободны!
Невольно вздрагиваю. То есть… я не ослышался? Свободен?!. Воззряюсь на собеседника в совершенном изумлении – на сей раз без всякого притворства.
Следователь несколько секунд наслаждается произведённым впечатлением. Потом омерзительно хихикает и поясняет:
- Я имел в виду – можете возвращаться в свою камеру.
Вот ведь какая гадина! Ещё изгаляется, мерзавец! Нашёл кролика для опытов, сволочь обэшная! Швырнуть бы чем-нибудь в его счастливую рожу, да нет ничего под рукой… Агрессивно вскакиваю, быстро шагаю к двери. Отпихнув плечом охранника, выхожу в коридор.
- Не скучайте, драгоценнейший! – кричит вдогонку следователь. – Завтра увидимся!



                2.
Серая дверь сонно таращится немигающим глазком. Лениво горят разбросанные по потолку лампочки. Их унылый рыжий свет, кое-как пробиваясь сквозь толстое стекло плафонов, нескончаемо умирает, поглощаемый коричневыми обоями. Замкнутое пространство камеры стабильно, незыблемо и неизменно. Смотреть вокруг себя уже недостаёт душевных сил, а ведь я пробыл здесь всего два дня и одну ночь… Как раньше люди умудрялись сидеть в «одиночках» подчас десятилетиями?! Да и не в «одиночках» - всё равно непонятно, как. Особенно если учесть, что условия заключения во времена оны были куда жёстче моих сегодняшних. Сырые казематы… то жара, то холод… в углу смердел отхожий чан с «продукцией органической жизнедеятельности»… вместо электрического освещения для особо почётных «постояльцев» – свечи, для прочего злосчастного контингента – какие-нибудь масляные плошки, а то и вовсе ничего, чтобы лучше спалось. Про разницу в питании вообще упоминать не сто;ит: узрев мою здешнюю «пайку», былые арестанты слюной захлебнулись бы. Кроме того, узников прежних эпох люто мордовали надзиратели, изощрённо терзали следователи, жестоко унижали собственные сокамерники. Наиболее же опасные государственные преступники (вроде меня) о сокамерниках только мечтали, потому что были абсолютно изолированы от ближних и тихонько гнили в персональных «каменных мешках», изо дня в день, словно вожделенную возлюбленную, призывая избавительницу-смерть… И ведь некоторые даже в таком аду не ломались, от убеждений своих не отказывались, о выбранном пути не сожалели. Самые мужественные и за годы одиночного сидения, и в ожидании казни с ума не сходили, в отчаяние не впадали, а стоически сносили все страдания, демонстративно презирали своих мучителей и на долгом тюремном досуге создавали нетленные шедевры прозы и поэзии, разрабатывали проекты идеального общественного устройства, рисовали схемы будущих космических ракет. Я же лежу часами напролёт и очей не открываю, лишь бы не увидеть опять чёртовы лампочки на потолке, и обои цвета дерьма, и дверь с глазком… Изверги проклятые, хоть бы почитать чего принесли или радио послушать! Или грызуна какого запустили – я бы с ним поделился «пайкой», поучил бы стоять на задних лапках, выполнять команды по свисту. Разве положено быть тюрьме без грызунов!.. Наверно, все уже забыли, что тут положено и что такое вообще тюрьма. Небось, с конца прошлой эпохи ни разу и нужды не возникало держать кого-то под стражей. У охранников рожи постоянно изумлённые – явно не знают, как меня воспринимать... Однако саму тюрьму державные власти сберегли, не разобрали, не перестроили, не переделали в музей! Видимо, без неё, родимой, государству никак не обойтись, даже самому процветающему…
Итак, убивать меня покуда не спешат. Хотят сперва посмотреть, понаблюдать,  изучить,  как  уникальную  особь  исчезнувшего  вида.  Попутно – заново выяснить воздействие длительной изоляции на психику разумного существа. Возможно, дождаться, когда я свихнусь. Потом всё равно убьют. Интересно – как? Током? Газом? Просто пристрелят или удавят? Или в самом деле отправят в утиль вместе с очередной партией списанных клонов? А как «утилизируют» клонов? Каким способом умертвили мою бедную красивую Далилу, которая так и не дождалась меня к запланированному дню рождения? Каким образом уничтожают сотни гомункулов ежедневно? Так же варварски, как некогда рогатый скот на бойнях, - или более гуманно, безболезненно… может быть, даже как-то  приятно?!.
Боюсь? Конечно, боюсь. Сам Сын Божий, предвкушая расправу, потел от страха, а уж мне, слабому порождению обычных людей, подавно простительно… Я боюсь не смерти самой по себе, не ухода из жизни, не небытия, не угасания сознания. Страшен конкретный  момент умирания, сопровождающие его страдания, боль. И боль-то бывает разная: терпимая, нестерпимая, всеохватная, локальная; резкая – шоково-парализующая; долгая – нудно-невыносимая… Боль многолика и многогранна, как сама природа; это – сложнейшее явление, бывшее для немалого числа людей предметом изучения, мастерства и искусства. Как заставить ближнего физически страдать – целая наука со своими традициями, профессиональными навыками, опытом поколений, со своими признанными мастерами, специалистами, талантливыми разработчиками, изобретателями-новаторами, теоретиками и практиками. Во все времена человеческая фантазия особенно ярко и успешно проявляла себя именно в данной сфере. Один только перечень традиционных – то есть широко и  повседневно применяемых в разных странах в разные периоды – казней, пыток и экзекуций занимает несколько страниц. Количество умерших за века в ужасных муках на кострах и колёсах, на крестах и кольях, четвертованных и повешенных за рёбра, зарытых заживо и заживо же выпотрошенных сопоставимо с количеством павших на полях бесчисленных сражений. Истязали, увечили и казнили иногда за всё подряд: за то что ты пленный, за то что иноверец, инородец, за то что будучи голодным украл хлебную корку, за то что лишился дома и стал бродягой, за то что ты холоп опального боярина, за то что посол враждебного племени, за то что гонец и принёс дурную весть, просто за то что попал господину под горячую руку… Разумеется, наиболее изысканных, максимально эффектных, подчас «многоступенчатых» казней всегда удостаивались самые выдающиеся преступники. Кажется, мне выпала честь к таковым относиться. Бог знает, что; верноподданные судьи придумают для последнего врага цивилизации. Хочется надеяться, что подвергать меня излишним мучениям они не пожелают – всё-таки нравы нашей эпохи кардинально отличаются от прежних варварских… если, конечно, забыть об удовольствии, которое «золотое поколение» получает от «исторических боёв» клонов, вида грызущихся динозавров и тому подобных «познавательных» зрелищ… Что ж, посмотрим, никуда не денемся. Моя судьба теперь от меня не зависит. Ничего не могу изменить, ни на что - повлиять. Как-нибудь напоследок напакостить вершителям моей судьбы тоже не могу… А напакостить хотелось бы. Очень. Ну, хоть чуть-чуть, самую малость! Вот только – как?..
Олег Михайлович интересовался Городом Дравидов… Да, теперь им и это известно. Честная гражданка Марина услужила церберам на славу: выдала не только меня самого, но и всю мою подноготную. Наверняка, посвятила дотошных «пинкертонов» во все подробности наших с ней отношений, включая интимные. Не думаю, что постеснялась: «жучок» же – для особо любопытных – принесла с собой на последнее рандеву! Вряд ли «прослушку» спрятали в её одежде без её ведома.
Вот так. А я всегда был уверен, что прекрасно разбираюсь в людях. Наивно полагал, будто вижу их насквозь. С Мариной же вместе провёл столько времени, присматривался к ней внимательно, куда пристальней, нежели к прочим, - и не разглядел за броской оболочкой ни коварства, ни лицемерия… Впрочем, снова вру сам себе! Всё эмоции, эмоции… Разглядывать-то было нечего! Не было с её стороны ни коварства, ни лицемерия. Она в самом деле поступила совершенно правильно. Изобличила врага человечества, опаснейшего еретика, дьявола во плоти, в мыслях посягающего на священные устои. Для неё этот шаг явился действительно жертвенным актом, истинным подвигом, никак не меньше, и убеждена она была в своей правоте абсолютно искренне – как некогда Иуда Искариот. Подобно последнему, она совершила предательство открыто, беззастенчиво и бескорыстно – что называется, в лучших традициях. И про Иудин поцелуй не забыла – запечатлела его на устах предаваемого за два часа до ареста. А сколько поцелуев подарила накануне, и не только поцелуев, ещё много чего, - и всё опять-таки искренне, от чистого сердца!.. Так что никакая Марина не злодейка, просто дура, как весь «золотой миллиард». Обыкновенная земная баба – не богиня и не инопланетянка. Стандартная двуногая самка… хотя ноги-то у неё, конечно, выдающиеся – этим Марина, бесспорно, выделяется из общей массы. В остальном – как все. Я же, нелепо возомнивший, будто обрёл в её лице нечто особенное, - не менее обычный влюблённый идиот. Тоже – как все… Чёрт бы побрал мою тупость! Ведь мог же правда удрать с Далилой! Далила, понятно, не человек, но в данном случае оно лишь к лучшему: раз не человек – значит, к предательству не склонна. Зато весь набор женских добродетелей при ней имелся налицо. Жили бы с ней в Городе Дравидов и в ус не дули…
Шиш им, а не Город Дравидов! Ничего не скажу! Пусть хоть что-то останется для них недосягаемым. Пусть хоть куда-то не проникнет гнилым вирусом их безумная цивилизация. Пусть древний естественный и мудрый мир уцелеет в своей беспробудной отрешённости хоть на том крохотном клочке неисследованной земли. В конце концов, это  моя тайна,  мой кусочек другого мира,  мой личный уголок Вселенной! Должно же у меня быть хоть что-то моё, сокровенное, не принадлежащее обществу, человечеству, государству, - только мне! У меня не может быть своей жизни, своих частных секретов, своих мыслей, убеждений, желаний, но  это – пусть будет. А им –  всем – не достанется. Ни к чему – им ведь и так хорошо.
…Господи, о чём я!.. Что я несу, боже мой!! Вконец разволновался, голова совсем не соображает… Город всё равно найдут – обэшники же знают то место, где я «потерялся» на два часа. И вообще все наши стоянки детально отмечены на картах экспедиции. Скрупулёзно обшарить пару квадратных километров для поисковиков труда не составит. Если я ничего не скажу, они только потеряют несколько лишних часов, всего-то. И – какой мне смысл упираться?..
А ведь есть смысл! Есть! Пусть результат ясен заранее, пусть обнаружение Города предрешено – однако важно, сами они его найдут или с  моей  помощью.  Да,  именно  это  и  важно!  Я  ничего  не  могу предотвратить – но могу  не содействовать. И не буду! Впредь ни слова о Городе из меня не вытянут!.. Мелочь, конечно. Однако кроме этой мелочи, к сожалению, мне моим врагам насолить нечем.
…А если станут пытать?.. Правда, Олег Михайлович заверил, что подобная архаика его «конторой» не практикуется («Мы не гестапо и не НКВД…»), но мало ли, что назавтра взбредёт в его ушастую башку! Или не в его башку, а кого-нибудь другого – чином повыше. С какой стати обэшникам воздерживаться от веками проверенных методов? Я же чудовище, на мою персону человеческие законы не распространяются… Смогу выдержать? Разумеется, нет. Через минуту расскажу всё, что от меня хотят услышать. Но тогда, по крайней мере, у меня будет оправдание – перед самим собой. Собственно, уже есть, сейчас попробую сформулировать… Вот. Самой природой в тварей земных заложена способность при необходимости рисковать и даже жертвовать здоровьем и жизнью. Эта способность в экстремальных ситуациях проявляется у большинства животных видов – если не у всех вообще. Однако героически переносить боль, мучения, истязания природа никого не обязывает, и способности такой для фауны не предусматривает. Нельзя этого требовать от живого существа. И от человека тоже – нельзя! Человек тоже живой, он не железный и не каменный, и болевые рецепторы ему даны совсем не для того, чтобы он мог их игнорировать!
Убедительно?.. Сам знаю, что не слишком. Нечем мне оправдать свою слабость, свою трусость и безволие. Ни к чему и мудрствовать лукаво. Да, были в истории личности со стальными нервами, чья выносливость превосходила физиологию. Однако я не такой, это факт. Если меня начнут ломать пытками – я сломаюсь…
Так и быть, я сломаюсь – и укажу  другое, ложное направление от той стоянки! Буду хитрить, тянуть время. Пока организуют поиски, пока достигнут указанного места, пока поймут, что я их надул… Может, к тому времени меня уже «утилизируют».
…Ерунда это всё. Мне не удастся их обмануть – для того и существует ДЛ. Соврать не выйдет, просто молчать – не позволят… Господи, я ничего не могу сделать! Я не в силах им воспрепятствовать, и не содействовать – тоже не в силах! Что же мне, руки на себя наложить, что ли?!.
Хм… Как знать… Если дойдёт до пыток, это останется лучшим выходом. Иногда смерть – единственное средство от страданий. Сейчас такая мысль кажется дикой, но если мне будет  очень больно – смерть в моих глазах перестанет выглядеть сугубо ужасающе. Не исключено, что мне доведётся мечтать о ней, молить Всевышнего и своих палачей о скорейшем её ниспослании… Как сказано в той нашумевшей санскритской рукописи? «Попавший в Город вскоре возжаждет смерти». Я там побывал – видимо, пора платить по счёту. Тем паче что каждое мгновение жизни в моём теперешнем положении – лишь отсрочка неизбежного. Я сейчас – единственный смертный среди бессмертных… или, если быть педантично точным, среди  уповающих на бессмертие.
Загвоздка в том, что при допросе с пристрастием возможности суицида у меня не будет: кто же позволит мне таким образом уклониться от ответов! А помимо того… уж будь честным хоть сам с собою, Владислав Сергеевич, - убить себя ты всё равно не сможешь. Духу не хватит. Кишка у тебя слишком тонкая, человек новейшей эры…
Остаётся надеяться, что Город Дравидов – не самая животрепещущая проблема для бойцов невидимого фронта. Олег Михайлович спросил о нём только под конец беседы, и то как-то вскользь, между прочим. Это понятно: обэшники – народ деловой, озабоченный, сосредоточенный; они всегда увлечены решением задач текущих, злободневных, сегодняшних, - что; им наука, история, археология!.. На предстоящем допросе надо попробовать сфокусировать внимание следователя на чём-то постороннем. На чём угодно – и как угодно. Может, сто;ит подерзить, пошуметь, слюной побрызгать – чтобы увести разговор от опасной темы? Собственно, почему бы и нет? Если постараюсь, должно получиться. Глядишь, собеседник мой рассвирепеет да вовсе забудет про Город. Или хотя бы до следующего раза. А к следующему разу я опять что-нибудь придумаю…
Когда очередной допрос? Завтра? Значит, до завтра нужно сообразить, по какому поводу мне напоказ источать бурные эмоции. Вот по какому, например?.. Хотя, конечно, тут и размышлять не о чем, и так всё ясно. Удобнее всего излить пару галлонов желчи на Марину: в смысле достоверности эмоций данный вариант – самый убедительный…


                3.
- Здравствуйте, милейший! Как настроение? Как самочувствие, сон, аппетит? Что-то вы бледны, цвет лица не очень здоровый. Не приболели, часом?
Следователь опять слащаво вежлив. Тонкие губы вновь змеятся приторной улыбкой, цепкие глазки насмешливо поблёскивают. Лёгким кивком он отпускает охранников и, откинувшись в кресле, весь расплывается в безграничном дружелюбии.
- Присаживайтесь, Владислав Сергеевич. Чувствуйте себя, как дома. Собственно, вы здесь и есть дома, это я – в гостях, так что не комплексуйте.
Сажусь за стол напротив него. Стараюсь смотреть прямо, не отводя взгляда. Олег Михайлович излучает самое приветливое расположение, на какое только может быть способен двуногий цербер из ОБ. Придётся испортить ему настроение. Возможно, в ущерб себе, лишь бы он не спрашивал про Город Дравидов…
- Так что; с вами произошло за минувшие сутки? Отчего кожа алебастровая? Солнышка не хватает? Ничего, через недельку что-нибудь сообразим по данному поводу, обеспечим вам пребывание на свежем воздухе, помывку, смену белья. Вы уж потерпите, милейший…
- Я уже говорил - я вам не милейший. Добрых чувств к вам не питаю, и сексуальная ориентация у меня традиционная.
- Ну вот, начинаете беседу сразу с грубостей. Я к вам, понимаете ли, со всей душой, с распростёртыми объятиями, словно к лучшему другу, а вы мне – будто кирпичом в морду! Нехорошо, драгоценнейший.
- Я вам не драгоценнейший!
- Нет уж, вот этого-то, пожалуйста, не отрицайте. Вы для нас действительно драгоценнейший - редчайший экземпляр, просто презент фортуны. Поверьте, говорю не ради красного словца, а совершенно искренне и предельно серьёзно. Лично я так к вам расположен, что, ей-богу, круглыми сутками общался бы с вами, и в камере бы вместе сидел, если бы не служба. А то, знаете, никакой жизни: дела, дела, беготня, доклады, отчёты, хлопоты – суета сует. Вот сегодня намеревался отвести душу, поболтать с вами всласть – часа три подряд, - ан не тут-то было. Опять надо туда ехать, сюда звонить, то да сё… Короче, времени у нас с вами, любезнейший, не более четверти часа, поэтому говорить будем лаконично и строго по существу. Если у вас имеются просьбы или вопросы, можете обращаться.
- Тогда мне хотелось бы узнать, как там моя Марина поживает. Не просветите?
- Что, соскучились?
- Очень!
- Ах, сколько неприязни в этом вашем «очень»!.. С другой стороны, то, что вы в таком положении можете думать не только о себе, свидетельствует о вашем высоком самообладании. Я восхищён, честное слово!.. Сообщаю: Марина жива и здорова, превосходно себя чувствует и пользуется ныне всеобщим уважением и почётом. О её подвиге второй день трубят все средства массовой информации. Вчера в торжественной обстановке наш градоначальник вручил ей портрет Государя – как раз вот такой… - Следователь кивает на висящий сбоку от стола настенный образ Пересветова (где-нибудь сорок на шестьдесят сантиметров). - …с его, главы города, собственноручной дарственной надписью. И пригласил на муниципальный банкет по случаю ожидаемого визита к нам министра культуры ЕСН. Это, скажу я вам, честь немалая.
Саркастически фыркаю – без какой-либо наигранности:
- Портрет Государя с дарственной надписью мэра?! Неслыханная щедрость! Добро бы сам Илья Никитич на нём расписался, а то – градоначальник!
- Ну, драгоценнейший, не все столь амбициозны, как вы. Марина вниманием со стороны местной власти осталась весьма польщена. Я сам на вчерашней церемонии не присутствовал, но слышал, что ваша красавица, получив означенный портрет, была совершенно счастлива.
- Скорее, сделала вид, что счастлива.
- Почему вы так считаете?
- Мэр – птица невеликая, его автограф недорого сто;ит. А подобные Государевы портреты продаются в любом канцелярском магазине по цене пять рублей сорок копеек. В пересчёте это куда меньше пресловутых тридцати сребреников… М-да, за последние двадцать веков предательство изрядно подешевело. Видимо, предложение основательно превысило спрос.
- Ради бога, не юродствуйте. Какое предложение? Кого сейчас предавать-то? Вы за прошедшие пятнадцать лет – первый и единственный инакомыслящий на всём Земном шаре. Что же касается Марины, то она, прежде всего, обрела глубокую признательность сограждан и сознание выполненного долга. Подобное моральное удовлетворение ни с какими наградами, а тем паче материальными ценностями, не сопоставимо. Такие вещи, циничный вы мой, денежного эквивалента не имеют. Но это, похоже, выше вашего понимания.
- Конечно! Куда уж нам, убогим!
- Вот именно… Ладно, теперь моя очередь задавать вопросы. Владислав Сергеевич, вы хорошо помните местоположение Города Дравидов? Сможете показать на карте?
Следователь кладёт на стол элегантный кейс, извлекает из него сложенную бумагу и разворачивает передо мной. На карте подробно представлен район поиска древнего Города, обозначен маршрут нашей прошлогодней экспедиции, через примерно равные промежутки помеченный синими крестиками.
- Это места ваших стоянок. Вот здесь… - Собеседник втыкает палец в один из крестиков. - …вы покинули группу на два часа и неподалёку обнаружили Город. Вы помните, где именно блуждали, в каком направлении, где наткнулись на предмет поисков экспедиции?
Я вскидываю брови, недоумённо смотрю на него. Он тоже, не мигая, глядит на меня в упор, терпеливо ждёт. Надо как-то переводить тему…
- Олег Михайлович, я ещё вчера ясно сказал вам, что не знаю, где находится Город Дравидов. Вы, наверно, не расслышали?
Вместо ответной реплики следователь поверх прежней карты расстилает другую, гораздо более крупного масштаба. На ней педантично изображены все неровности рельефа, изгибы реки, вдоль которой продвигалась наша группа, мелкие островки на реке и даже устье того ручья, что привёл меня к Городу. Я нарочито рассеянно гляжу на карту, обэшник – очень внимательно – на меня. Не дождавшись реакции, подстёгивает:
- Это укрупнённый план района  той самой стоянки. Пожалуйста, укажите, где вы обнаружили руины и с какой стороны проникли внутрь крепости через искусственный проём.
Ну, да, все мои разговоры с Мариной при нашем с ней последнем свидании «пинкертоны» прослушали дословно. Найденный мною Город я своей коварной пассии тогда описал подетально, а вот про путь к нему по руслу ручья как-то не упомянул. Что ж, и то хорошо…
- Гражданин следователь, я же сказал… могу повторить ещё тысячу раз, если угодно: я не обнаруживал никаких руин, я понятия не имею о местонахождении Города Дравидов. Всё, что я наговорил Марине по данному поводу, - не более чем фантазия с целью убедить её бежать вместе со мной. Больше мне добавить нечего. Или вы хотите, чтобы я и для вас придумал красивую сказку? Мне-то оно труда не составит, но вы говорите, что времени у вас мало, а сказка так быстро не сложится – я вам не Шахерезада… Вообще, удивительно: дался же вам этот Город! По-моему, вы сейчас не своим делом занимаетесь, а, Олег Михайлович? Пусть археологи пекутся о древних развалинах, вам-то что за интерес?
Собеседник вздыхает, согласно качает головой:
- Честно сказать, мне на эти развалины действительно наплевать с высокой крыши. Но сверху требуют, надо исполнять. Город-то, конечно, и без ваших показаний найти – не проблема: в принципе, уже известно более чем достаточно. Однако поймите нас правильно, дражайший, мы же не можем доложить руководству, что арестованный так и не рассказал нам всего, что знает. Вот в чём дело-то! Нас ведь тогда просто на смех поднимут,  притом  совершенно  справедливо.  А  для  нашего  брата авторитет – превыше всего, без него о продолжении службы в Органах и речи быть не может. Так что наш интерес в данном вопросе очевиден. Вы-то чего ломаетесь? Вам уж точно нет резона хранить тайну. Разве что из чистой вредности. Не желаете помогать своим врагам? Так этот чёртов Город ведь не мне нужен, и не моей «конторе», и не державным сановникам, столь вами любимым, даже не Государю. Прежде всего в долгожданном открытии нуждается мировая общественность, образованная элита, историческая наука, наконец. Они-то в чём перед вами провинились? Неужели вам не хочется просто сделать для сограждан доброе дело? Или в вас вовсе ничего человеческого не осталось?
- Олег Михайлович, вы умный человек, вам демагогия не к лицу, - отвечаю я с несколько преувеличенной досадой. – И отстаньте от меня, ради бога, с вашими руинами! Этого злосчастного Города, скорее всего, давным-давно нет на свете. А может, никогда и не было, миф один… Лучше бы рассказали поподробнее про церемонию вручения моей героической возлюбленной бесценного портрета с бесценным автографом. Ну, вы же наверняка смотрели репортаж по стереовизору или от очевидцев много чего об этом слышали. А то я сижу тут в полном отрыве от общественной жизни, никакой информации, просто безобразие!.. Кстати, не передадите Марине при случае мой заочный поцелуй? Был бы крайне признателен.
- У меня сегодня в самом деле нет времени на пустой трёп, - печально возражает следователь. – Пожалуйста, не принимайте меня за идиота – я, кажется, не давал к тому оснований. Не нужно старательно уклоняться от темы – этим вы лишь сильнее заостряете на ней внимание. Не обижайтесь, но актёр вы паршивый, притворяться совсем не умеете. На вашем лице предельно чётко написана исчерпывающая информация о вашем внутреннем состоянии. Не пытайтесь врать – это не ваше амплуа. В конце концов, вы всё равно ничего не измените: примерное местонахождение Города Дравидов нам известно, тщательное исследование ближайших окрестностей той вашей стоянки – дело одного-двух дней. Однако вы можете оказать помощь в поисках, значительно облегчить работу десяткам людей, чего я, собственно, от вас и добиваюсь. Хватит уже ваньку валять, Владислав Сергеевич! Ей-богу, смотреть противно, как вы тут придуриваетесь.
Так. Всё так. Разумеется, Город найдут и без меня… Вот пусть без меня и ищут!
- Ну, скажите что-нибудь, любезнейший. Не томите.
- Да что вы прицепились?! Вы явно знаете про Город больше меня, так ищите себе!
- Значит, ничего не скажете?
- Мне нечего сказать.
- Нечего… Ах, господи! Вот скольких я допрашивал подследственных ещё в прежнюю эпоху – все поначалу твердили одно и то же, как попугаи. Только и слышишь, бывало: «Ничего не знаю», «Представления не имею», «Не понимаю, о чём речь»… И всякий раз надо как-то разговорить упрямца, убедить, уломать. Приходится что-то предпринимать, прибегать к дополнительным мерам, делать то, что совершенно не хочется делать. А от этого настроение портится, притом изрядно и весьма надолго. Всем становится плохо – и самому упрямцу, и тем, кто его допрашивает, и тем, кто просто в курсе происходящего… Владислав Сергеевич, голубчик, вы же понимаете, что результат определён заранее. Так или иначе вам придётся дать ответы на все мои вопросы. Есть миллион способов побудить вас вспомнить даже то, о чём вы действительно понятия не имеете. Только – оно вам нужно?
- Валяйте, приступайте. Как будете пытать - электрошоком или по старинке на дыбу вздёрнете?
- Кхм!.. За кого же вы нас держите, господин Воронцов! Впрочем, я понимаю, понимаю. Вы желаете убедить себя, будто мы чудовища похлеще вас, эдакие кровавые монстры. А сами вы, стало быть, мученик, так, что ли? Ха-ха!.. Не выйдет, драгоценнейший, как раз терзать-то вашу трепетную плоть никто не собирается. Во-первых, ОБ – не испанская инквизиция, а во-вторых, подобное грубое насилие над заключёнными – это вчерашний день… даже, пожалуй, позавчерашний. Не скажу точно, когда произошёл повсеместный окончательный отказ от физического воздействия на подследственных, но что данные устаревшие методы и в ЕСН, и за её пределами не применялись уже четверть века назад – ручаюсь безоговорочно. Зачем ведущему допрос калечить собственную психику? Он ведь тоже хочет себя уважать… В общем, на терновый венец не уповайте, ореолом страстотерпца мы вас не покроем. Существует множество средств мягкого подавления человеческой воли, вполне современных, безобидных, гуманных: всякие «сыворотки правды», пилюли, газовые смеси, электронная аппаратура, гипноз и тому подобное. Из указанного арсенала можно применить что угодно – и вы нам всё-всё подробненько изло;жите, и все мельчайшие нюансы уточните, и даже удовольствие получите от процесса своего красноречия. Однако – поймите, любезнейший, - лично я лет двадцать такими вещами не занимался. Мне это неприятно, противно. Потому я очень хотел бы найти с вами общий язык, чтобы с вашей стороны откровенность была не итогом искусственного воздействия, а искренним, чистосердечным актом, жестом доброй воли. Я не желаю вырывать из вас правду, я хочу, чтобы вы сами отдали её мне… вернее, не мне, а обществу; мне, подчёркиваю, все древние развалины, сколько их есть, нужны, как проститутке девственность…
Прервав монолог, следователь озабоченно смотрит на часы.
- Всё, мне пора. Лимит, как говорится, исчерпан… Вы возьмите карты, возьмите. Нате вот и карандашик. Поизучайте на досуге, отметьте, что требуется. Чем ещё сутки напролёт заниматься в камере? А так – посмо;трите, прикинете, порисуете. Завтра продолжим беседу, тогда и вернёте – надеюсь, уже с указанным местоположением нужного нам объекта. Договорились?
Привстав, он суёт мне в руки плотные скрипучие листы. Застёгивает кейс, затем пиджак на все пуговицы. Походя бросает:
- Что-то хотите уточнить?
- Да, хочу. Скажите, пожалуйста, когда вы найдёте Город Дравидов… которого, повторяю, лично я в глаза не видел… так вот, когда вы его найдёте, вы ведь сразу убьёте меня, правда? Вы же до сих пор оставляли меня в живых только ради этого – ради обнаружения Города?
Брови следователя синхронно подпрыгивают. В округлившихся глазах – неподдельное изумление.
- Убить?! В эпоху Торжества Гуманизма?! Любезнейший, вы и впрямь ненормальный. Разве люди светлой Эры Бессмертия способны убить себе подобного! В нашем обществе человеческая жизнь – неприкосновенная святыня.
- Такая ли уж неприкосновенная? А академик Фелер? А прочие, погибшие до и после него от рук ваших соратников?
- Драгоценнейший, очнитесь! Фелер и «прочие» жили в  ту эпоху и погибли тогда же. И мы тогда были людьми  той эпохи, мыслили критериями  того исторического периода, действовали в условиях и по правилам  того времени. А сейчас – эпоха сменилась, и мы все, вступившие в новый мир, преобразились соответственно новым условиям, впитали, так сказать, современные понятия, современный менталитет. Я не только о соратниках – вообще о человечестве. Весь род людской преобразился – поголовно. Мы нынешние от нас прежних ушли безвозвратно. А вот вы, определённо, реликтовый образчик прежних дремучих веков. Тем и интересны. – Следователь усмехается; ободряюще кивнув, заверяет: - Не бойтесь, никто в вашей смерти не нуждается. Напротив, мы желаем, чтобы вам у нас было хорошо, тепло, сытно, максимально уютно и беззаботно. Так что будьте здоровы и живите вечно!
Олег Михайлович нажимает кнопку вызова охраны. Появившимся надзирателям отдаёт распоряжение:
- С сегодняшнего дня в рационе заключённого необходимо повысить содержание витаминов. Побольше фруктов, соков, салатов, вообще всякой зелени, и поразнообразней. А то у нашего подопечного что-то кожа слишком бледная, вид измождённый, мешки под глазами. Не дай бог, занедужит, а нам отвечать…


                4.
Предписание следователя исполняется безукоризненно: на ужин мне принесли столько фруктов и тропических плодов, сколько никакому орангутангу не сожрать за неделю. Со скуки медленно поглощаю дары природы второй час подряд. Более калорийная пища, разумеется, остаётся нетронутой. Так и вегетарианцем стать недолго. Говорят, для здоровья это полезно. А пригодится оно мне, здоровье-то?..
Что там пожелал мне добрейший Олег Михайлович? «Живите вечно»… Опять издевается, иезуитская рожа! В  их вечности для меня места нет. Однако ради чего-то моё обречённое существование усердно поддерживается. То ли обэшники в самом деле за последние годы пропитались гуманизмом, то ли у них в отношении меня имеется некий замысел, разгадать который я не в состоянии. Зачем им понадобилось моё здоровье и цветущий румянец?.. Возможно, намереваются представить экзотического арестанта кому-то очень высокопоставленному. Может, самому Государю?! Вот это, пожалуй, и меня бы развлекло. Хоть убедиться воочию, что нынешний мировой владыка – не клон, а мой настоящий разумный ближний! Впрочем, клон тоже способен быть вполне разумным, если не увечить изначально его генетического кода, так что наличие здравого рассудка – ещё не доказательство подлинности Пересветова… С другой стороны, если Государь – подставной гомункул, к чему тогда меня ему демонстрировать? Абсолютно незачем. Вывод: ежели мою скромную персону предъявят-таки светлым очам Спасителя Человечества, значит, оный Спаситель – истинный Илья Пересветов,  тот самый, и никто иной!.. Хм, а действительно, неплохо бы с ним встретиться. Вот довелось бы напоследок разобраться с этой загадкой, и то не столь досадно было бы погибать во цвете лет.
…Господи, какая мура лезет в голову! Что, кстати, вполне естественно. Мозгу ведь, как и желудку, требуется постоянная пища – для рассуждений, умозаключений. Ему необходимо неустанно функционировать, трудиться, излучать мысли, дабы обогащать ими ноосферу. А тут – жуй бананы и гляди в потолок, или вон изучай карту собственной стоянки годичной давности. То есть приличной пищи для мозга в данном замкнутом пространстве не предусмотрено. А в отсутствие таковой серое вещество поневоле, подобно губке, заполняется пустой жижей, без смысла и содержания, и при усилии выдавливает из себя такую же жижу и ничего толкового. Явственно ощущаешь, как мало-помалу нарастает мозговая заторможенность, соображать начинаешь как-то вязко, лениво, всё более неохотно. Может, мои «опекуны» именно этого и добиваются – чтобы я стал упитанным, кругленьким и тупым? Тогда можно будет показать меня Государю и прокомментировать: «Взгляните, Илья Никитич, вот последний оппозиционер – пресыщенный и глупый». (Ясное дело, разве умный стал бы оппозиционером! На подобное способен только идиот, который с жиру бесится!)  А господин Пересветов картинно нахмурится, окинет меня презрительным взором и небрежно так бросит через плечо стоящим смирно обэшникам: «Списать!» Вот тут-то зажравшегося диссидента Воронцова возьмут под белы рученьки и в соответствии с высочайшим распоряжением отправят в утиль…
Ха-ха! Любопытный вариант! Но - безосновательный. Чтобы я совсем уж дошёл до стадии кретинизма, требуется либо слишком много времени, либо «помощь» извне. Однако меня покуда по голове не бьют, никаких «дебилизирующих» инъекций не делают, в еду, вроде, тоже ничего подобного не добавляют… Похоже, дело обстоит гораздо проще и традиционней: поскольку я, так или иначе, являюсь гражданином ЕСН, полноправной единицей «золотого миллиарда», то судить и казнить меня надлежит в хорошем физическом состоянии. Состоянием моим Олег Михайлович остался недоволен, посему суд и казнь, видимо, будут отложены по этическим соображениям. Гуманизм есть гуманизм – больных полагается щадить. Ибо даже в суровые времена минувшей эры существовал цивилизованный обычай: хворого на плаху не отправлять. То есть извольте его сперва вылечить, а потом со спокойной душой рубите голову!
Наверняка, так и есть. Уморить узника – невелика честь, ещё совесть заест, чего доброго. Нет, меня сначала откормят, как некогда домашнюю скотину, а затем уж пошлют на убой. И тогда останутся довольны и спокойны: всё по правилам, приличия соблюдены, никаких угрызений… Моя же задача – умереть не подобно скоту, а достойно, благородно, дабы не опозорить звания последнего бунтаря в истории. Горделиво вздёрнуть подбородок, бестрепетно лечь под топор, - в прошлой жизни ведь удалось. Хорошо бы ещё на прощанье блеснуть замечательной фразой - как, например, Томас Мор. «Палач! Шея у меня короткая – целься лучше, чтоб не осрамиться!..» Правда, сэру Томасу в этом смысле было полегче: он свою последнюю шутку имел возможность приготовить загодя, ибо точно знал, каким именно образом будет умерщвлён. Я же о моей предстоящей кончине пока что понятия не имею. Возможно, и не буду иметь – до последней минуты.
Значит, придётся острить экспромтом… Нет, экспромтом не получится. Испугаюсь, затрясусь, и все мысли разлетятся без остатка… Можно, конечно, просто превозмочь испуг, постараться удержать себя в руках, чтобы не упасть в обморок, не рухнуть на колени перед убийцами. Это, в принципе, достижимо, надо только покрепче стиснуть зубы и воздержаться от всяческих звуков до конца, так сказать, финального акта. Как минимум и этого достаточно, но тогда надлежащего эффекта не будет. Всё-таки есть разница: погибнуть мужественно - и погибнуть  бесстрашно. Второе куда предпочтительнее, именно потому и желательно кинуть в морду палачам что-нибудь эдакое, язвительное, задиристое, - дабы хоть они потом долго вспоминали с невольным восхищением, - и сразу на плаху… или на электрический стул. Последнее более вероятно – как-никак современность, не Средневековье… Короче, сострить надо в самый крайний миг. То есть сначала с небрежной ухмылкой сесть на стальной агрегат, подождать, пока пристегнут руки к подлокотникам, ноги к ножкам, пока присоединят к разным точкам тела электроды, залепят пластырем глаза, чтобы из орбит не выскочили, - и тогда уже разразиться афоризмом, прежде чем исполнитель приговора щёлкнет рубильником. А в следующее мгновение в воздухе завоняет палёным мясом, кровь попрёт из носа, дым из пяток… М-да, прогрессивная-то казнь пострашнее гильотины. И гораздо гаже.
Эх-хе… Не выйдет ничего. Куда там – острить в преддверии жуткой расправы, если даже сейчас конечности леденеют, как представлю… Ну не Мор я! И не Сократ, не Стенька Разин, не Джордано Бруно. Я не титан духа,  напротив – пигмей; жалкий, трусливый человечишко, безвольное ничтожество, тварь дрожащая…  очень  дрожащая! Меня покуда ни четвертовать, ни заживо жечь не собираются, пытать, кажется, тоже, а я всё равно трепещу, гусиной кожей покрываюсь от макушки до пят… Что делать-то? Как не повторить моё позорище трёхсотлетней давности, случившееся там, во Франции, после подъёма на эшафот?.. Да, тогда в последнюю минуту у меня получилось презреть свою слабость – но то было не мужество, а душевный шок, безмерная горечь от предательства любимой, заглушившая прежний животный ужас. То был момент потрясения, более сильного, нежели страх. А откуда взяться подобным ощущениям на этот раз, перед следующей смертью? Нынешнее потрясение уже миновало, горечь от предательства постепенно притупляется, становится привычной. Чем же мне подавить мощнейший из инстинктов – инстинкт самосохранения – во время грядущей казни? Какое ещё чувство способно перекрыть неодолимую естественную панику? Есть ли оно – такое?..
Вообще-то, есть. Есть! Это чувство – злость. Ярость. Ненависть. Это чувство – самое сильное в живой природе. Оно способно затмить всё остальное, в том числе страх. Ничто не устоит перед злостью. Посему, чтобы не трусить, чтобы не потерять лица на пороге гибели, мне надлежит возненавидеть. Пусть ненависть наполнит меня до краёв и испепелит прочие чувства – тогда в душе моей не останется ни трепета, ни жалости к себе, ни жажды жизни. Тогда у меня вновь получится умереть достойно.
Чтобы вызвать вожделенную ярость, требуется растравить себя до крайнего накала, до бешенства, до пены на губах, спровоцировать острое противостояние с врагами, вынудить на ярость их самих. Дабы злобное чувство успело вызреть своевременно, необходимо немедленно заняться его выращиванием, нагнетанием, накоплением. Пора прекращать галантные отношения с противником и переходить к открытой войне – иначе ненависти не дождаться, и одолеть предсмертный страх будет нечем. Тянуть и откладывать недопустимо: я не знаю, когда наступит развязка, мне надо быть готовым к ней в любой момент.
Итак, решено! Приступаем, что называется, к развязыванию конфликта. Завтра же на допросе нужно непременно вывести из равновесия самодовольного следователя, охранников и заодно себя, родимого. Как именно? Можно устроить обэшнику молчаливый бойкот или, наоборот, обрушиться на него с руганью… Нет, несерьёзно, надо что-то порадикальней… Конечно, лучше всего было бы, по примеру некоторых буйных арестантов минувших времён, шарахнуть добрейшего Олега Михайловича стулом в лоб. Тогда и открытая война не заставила бы себя ждать, и репрессии с экзекуциями последовали бы незамедлительно, и вражеской ярости, доходящей до бешенства, хватило бы с лихвою. Так ка;к вы, Владислав Сергеевич, насчёт подобной выходки?.. Ну вот, сразу приуныли, и крылья опустились, и вздыбленный было гребень опал. Стало быть, как всегда – слабо;?
Ну, да, слабо;. Страшно. Очень страшно вызывать ярость тех, в чьих руках находишься. Однако в данном случае даже не страх – главный сдерживающий фактор. Главное то, что я – современный человек. Частичка блаженного «золотого миллиарда», дитя беззаботного общества, порождение мирной эпохи. Представитель благодушного непоротого поколения. Меня никто никогда не бил, и я, разумеется, никогда и никого. И в мыслях до сегодняшнего дня ничего подобного не возникало. Легко сказать – стулом в лоб! Это ведь не салфеткой шлёпнуть. Чтобы я решился нанести увечье ближнему, мне необходим слишком веский повод. Более чем веский… даже не знаю, какой. Вот если бы сам следователь накинулся на меня с кулаками, а мне волей-неволей пришлось бы защищаться… Но он не накинется – потому что за долгие годы тоже «осовременился». Ему тоже, чтобы низойти до рукоприкладства, нужен повод не менее веский, чем мне.
Что тут скажешь! Скучный мы, бессмертные, народ. Нет в нас былой дикой удали, бесшабашного боевого азарта, безоглядной лихости, твёрдой руки. От всего этого мы напрочь отвыкли за последние десятилетия. Упиваемся кровожадным восторгом, любуясь на свирепые баталии ряженых гомункулов, сами же на малейшее насилие совершенно не способны. Уж такие мы теперь – сверхгуманные, сверхвоспитанные, сверхутончённые. Добрые, нежные, интеллигентные. Цивилизованные – до омерзения…


                5.
- Добрый день, Владислав Сергеевич!
- Добрый…
Не дожидаясь приглашения, сажусь напротив следователя. Олег Михайлович удивлённо дёргает бровью, долго с прищуром всматривается. Пронзительные глазки его насторожённо поблёскивают, приторная улыбка становится натянутой. Кажется, понял, что юмор сегодня неуместен, - узник настроен слишком агрессивно.
Впрочем, моя агрессивность не внушает ему опасений. Немного помедлив, он привычным кивком отпускает охрану. Слегка нахмурясь, приступает к допросу – на сей раз в совершенно серьёзном тоне:
- Как самочувствие?
- Далось вам моё самочувствие! Будто оно правда вас интересует…
- Представьте, ещё как интересует. И не только меня, а многих. Очень многих.
- Уж не самого ли Илью Никитича – среди прочих?
- Государь о вас по-прежнему не знает, во всяком случае пока. И - он не может быть «среди прочих», он – единственный.
- Как я?
- То есть?..
- Ну, вы же сами говорили, что я – уникум.
Тонкие губы следователя повисают кончиками вниз. Зрачки останавливаются неподвижно, как у питона, гипнотизирующего лягушку. Зрелище отрадное; я с трудом подавляю довольную ухмылку, продолжая нагло пялиться на визави. Сегодня его очередь выдерживать взгляд собеседника, мне уже надоело. А забавно было бы, если бы он не выдержал…
Получилось! Обэшник опускает глаза, недовольно морщит лоб. Что-то себе думая, нервно мотает ушастой головой. Потом сухо спрашивает:
- Карты принесли?
- Разумеется. Мне чужого не надо.
Кладу на стол сложенные карты, сверху – карандаш. Следователь по очереди разворачивает плотные листы. Не найдя никаких пометок, устремляет на меня недоумённый взор. Я в ответ вопросительно приподнимаю брови. Веки обэшника напряжённо суживаются. Выждав паузу, он уточняет:
- Вы их вчера изучали?
- Да, целый вечер напролёт.
- И что?
- Оценил по достоинству. Карты очень хорошие - все нюансы рельефа отображены с предельной точностью. Как ни старался, никаких изъянов или недочётов не обнаружил.
- Совсем?
- Абсолютно.
- А где находится Город Дравидов, так и не вспомнили?
- Простите великодушно, не сумел. Видите ли, довольно трудно вспомнить то, чего не знаешь…
Олег Михайлович поджимает губы. Укоризненно склоняет голову набок:
- Издеваетесь?
- Не всё же вам надо мной.
- Вот как! Над вами здесь кто-то издевался?
- На-адо же! Ах, какое искреннее удивление! Святая простота! Действительно, разве возможно издевательство в светлом обществе Гуманизма и Милосердия, под отеческим скипетром великодушнейшего Государя! Неужели благородные бессмертные способны опуститься до подобной низости! Конечно же, нет, и вообразить-то такое нелепо! Никто ведь никого не пытает, не морит голодом, костей не ломает, суставов не выкручивает. О чём речь?! О каком таком издевательстве?! Мы уж и не помним, что сей термин означает, правда?!.
Я завожусь стремительно и бурно. Мне нравится, что это получается столь легко и естественно. Вот и замечательно! Теперь главное – не останавливаться, продолжать нагнетать давление, накалять атмосферу, пока воздух вокруг не закипит! И по возможности не давать обэшнику рта раскрыть…
- А вы сами, добрейший Олег Михайлович, пробовали круглые сутки сидеть в замкнутом пространстве и бесконечно разглядывать лампочки на потолке? Без сокамерника, без компьютера, без стереовизора… Хоть бы какую завалящую газетёнку столетней давности подкинули или отрывной календарь из музея! Оконце дециметровой ширины на улицу просверлили бы! Картинку на стене нарисовали бы, что ли, чёрт бы вас побрал! Если лень, так принесите краски, я сам нарисую! Мне не лень! Я вам не скотина, чтобы безвылазно торчать в хлеву и только жрать целыми днями! Чем так измываться, уж кончали бы скорее всю эту дурную комедию. Я лишь благодарен был бы, честное слово! Не ахти какое счастье жить в вашем дрянном государстве, среди стада безликих ничтожеств. Мне здесь и тридцати шести лет хватило по уши, больше сил моих нет обитать в этой гнусной теплице для правильно мыслящих. Я из вашего Богом проклятого земного рая, поверьте, уйду без сожаления. А вы благоденствуйте себе, пойте осанну своему Пересветову, пресмыкайтесь, холуйствуйте, сколько влезет! Шпионьте друг за другом, доносите, предавайте, - мне до вас дела нет! Я видеть всех вас больше не желаю – ни-ког-да! Особенно вас конкретно, господа из Общественной Безопасности, сатрапы хреновы…
- Молчать!! – отрывисто рявкает следователь. Я осекаюсь от неожиданности; с невольным изумлением таращусь на него. Олег Михайлович на глазах преобразился – буквально за секунду: лицо полыхает багровыми пятнами, зрачки расширены, из оскаленного рта тускло блещут стиснутые зубы. Взгляд не просто пронзителен – он жарит лазерным лучом, почти прожигает. Во взгляде этом столько лютой ненависти, столько хищного, тигриного бешенства, что голова моя против воли втягивается в плечи, а лопатки до боли вжимаются в спинку стула. Весь мой азартный пыл мгновенно улетучивается, будто вытянутый мощным сквозняком.
Обэшник тяжело сопит, губы его изламываются брезгливым зигзагом. Он медленно поднимается, делает несколько свинцовых шагов в сторону и останавливается у стены под портретом Государя, спиною ко мне. Пару минут, засунув руки в карманы, смотрит себе под ноги, потом возводит глаза на портрет. Долго глядит на него снизу вверх, видимо, стараясь успокоиться. Наконец поворачивается и произносит непривычно скрипучим голосом:
- Ты не получишь ни столетних газет, ни отрывных календарей, ни тем паче стереовизора. Тебе это всё не требуется, потому что ты – не человек. Ты отвратительное тупое животное, пытающееся укусить руку, которая тебя гладит, - руку Государя, общества, человечества. Ты грязный, вонючий монстр, вопиющая ошибка природы, аномальная патология. Негодная побочность доминирующего вида, рядом с которой даже питекантроп представляется эволюционным совершенством. Сейчас ты с этим не согласишься, но пройдёт сколько-то времени – и отрицать очевидное станет невозможно. Впрочем, тогда тебе будет уже безразлично, кто ты и на что похож. Ты перестанешь тяготиться тоскливыми мыслями, одиночеством и бездельем. Тебе больше не нужны будут компьютеры, книги и картинки на стенах. А жратва и тёплая подстилка станут единственными твоими потребностями.
По всему телу моему волнами катятся колючие мурашки. Я ещё не вполне понимаю, что имеет в виду мой грозный собеседник, но интуитивно чувствую нечто ужасное, непреодолимое, что-то такое, в сравнении с чем самая жестокая смерть уже не выглядит столь пугающе… Олег Михайлович продолжает говорить. Ровный, словно электронный, голос его ледяным червём заползает в мой мозг:
- Ты знаешь человеческую историю. Ты помнишь, что именно бесчисленные смутьяны – вольнолюбцы и правдолюбцы - раз за разом выбивали общество из колеи, прерывали его естественное, органичное развитие, обращали вспять его эволюцию. Всякий раз великая смута начиналась с праведных идей, с прекрасных лозунгов и восхитительных проектов, - и всякий раз человечнейшие замыслы неизменно превращались в реки крови, сокрушение устоев, подрыв государственности. Устремляясь на свет, сродни мотылькам, множество людей сгорало дотла, а больно было абсолютно всем. Энергия миллионов разумных существ, вместо того чтобы обратиться к созиданию, направлялась на массовые убийства, погромы, на истребление целых сословий, на уничтожение культурных ценностей, на низвержение всего достойного и беспредельный разгул всяческого зла. История почти любой страны минувшей эры есть бесконечная эпопея внутренней разобщённости, гражданской вражды и ненависти, жестокости и подлости. И в любой стране непреходящую угрозу тотального безумия в какой-то мере сдерживали только мы – жандармы, сатрапы, держиморды, опричники, сторожевые псы, церберы… уж как бы нас ни величали тебе подобные. Лишь мы каждодневными усилиями обеспечивали своим соплеменникам некоторую передышку от смуты до смуты, от мятежа до мятежа, от революции до революции. Без нас – ищеек, соглядатаев, шпиков, филёров – цивилизованное общество повсеместно захлебнулось бы в бессмысленном насилии и перестало бы существовать. Но оно выжило – благодаря  нам и вопреки  вам, - слилось воедино и неким высшим промыслом обрело возможность угомониться навсегда, чтобы во веки веков пребывать в довольстве и согласии. Три миллиарда землян получили бессмертие – залог несокрушимой стабильности мирового государства. Требовалось только удалить из этого бессмертия злобную породу смутьянов, выполоть дьявольский сорняк, выжечь раковую опухоль, дабы она опять не пустила ядовитые метастазы по всему социальному организму, в очередной раз не погубила человечество, не ввергла его вновь в пучину хаоса и смерти. И мы это сделали. Нам было мерзко, отвратительно, за два десятилетия без войн и конфликтов сердца наши порядком размягчились, убивать не хотелось даже насекомых, не то что людей, – но мы понимали, как это необходимо. Во имя добра, во имя безоблачного счастья ближних наших, ради того чтобы никому никогда больше не пришлось убивать, мы сделали свою неблагодарную работу – и очищенное, освобождённое от крамолы и недовольства, человечество с облегчением устремилось в новый, гуманный, лучезарный мир. И мы, бойцы невидимого фронта, скромные и неприметные, вошли в рай земной вместе со всеми, заслуженно гордясь тем, что честно исполнили свой неприятный долг. Честно и  до конца… Мы полагали, что до конца. Однако оставались сомнения: не рано ли нам сворачивать нашу деятельность? не рано ли могучей «спецконторе» уходить на покой? не преждевременно ли бессменному часовому покидать всегдашний пост? Мозг человеческий – по-прежнему загадка для науки; не окажется ли так, что крамола имеет способность беспричинно возникать в сознании благонадёжных граждан? Посему мы покуда сохранились… вернее, нас сохранили – как службу. На всякий случай. Всерьёз-то, полагаю, никто не ожидал, что феномен инакомыслия когда-либо проявится. Признаться, и сами мы с каждым годом всё более убеждались, что таковые опасения напрасны… И вдруг появился ты! Ни с того ни с сего – внезапно! Появился, чтобы опять баламутить умиротворённые души людей, чтобы вновь заражать их необъяснимым недовольством и тащить назад, вспять, в пропасть злобы и ненависти, к варварству, к дикости, к смерти. Снова – в ту проклятую, гнусную эпоху!
Голос следователя взвинчивается до вскрика. Он быстро шагает к столу, усаживается на него прямо передо мною и впивается мне в глаза яростными зрачками. Лицо его, обычно слащаво-добродушное, искажается болезненной гримасой.
- Ты хоть представляешь себе  ту эпоху? Всё, что ты намарал в своей тетрадке, - общая картинка, не более. В глобальных масштабах невозможно разглядеть мелких деталей – тех самых, из которых состоит вся жизнь человеческая. Да, ты имеешь понятие о великих сражениях, геополитических катастрофах, знаешь цифры погибших, умерших, родившихся. Помнишь про вселенские катаклизмы, всенародные бедствия, про массовое одичание и падение нравов в кризисные моменты истории… Но вряд ли тебе известно, насколько омерзительна была тогдашняя жизнь просто в повседневности – ежечасно, ежеминутно. Тебе не известно, до какой степени отвратительны, бессовестны, грубы и дики были люди на обычном бытовом уровне – в спокойное, мирное время, - сколько подлости, хамства и скотства источали они постоянно, непрестанно и неустанно. Тебе только  кажется, что ты это знаешь. Откуда тебе это знать! Ты не успел даже осознанно понюхать  той эпохи, щенок! А вот я её наглотался до рвоты, до желчной блевотины! И я ни за что не желаю  туда возвращаться – пусть хоть в роли Папы Римского, хоть Наполеона, хоть кого угодно! Я больше никогда не желаю творить те мерзости, которые бывал вынужден творить  там, чтобы только вписаться в окружающее общество, - и не желаю видеть, как их творят другие. Не желаю снова видеть вокруг сонмы людей без человеческих понятий – и сознавать, что сам такой же. Не хочу опять презирать себя и весь род людской – как сейчас презираешь его ты, возомнивший себя сверхчеловеком!
Он резко наклоняется, приблизив своё лицо вплотную к моему. Лютые зрачки его стальными бурами вонзаются прямо в душу.
- Ты – величайший из преступников за всю историю. Никто из былых убийц и разрушителей с тобой не сравнится. Прежние крамольники, мятежники, революционеры боролись и калечили цивилизацию ради благих целей, из лучших побуждений. Пусть они заблуждались, пусть не принесли людям ничего, кроме страданий, - однако они заблуждались искренне и искренне стремились помочь ближним своим, сделать жизнь соплеменников светлее, достойнее, справедливее. Они убивали и разрушали во имя счастья человечества. Ты же жаждешь отнять у людей это самое счастье – только потому, что тебе, видите ли, оно не нравится! А что оно нравится всем остальным – тебе безразлично! Ты хуже любого фанатика, любого террориста, любого кровавого деспота. Ты – настоящий дьявол. Дьяволу же надлежит пребывать в аду, ибо там – его место.  Твоё место, драгоценнейший!
Обэшник выпрямляет спину, взирая на меня сверху вниз, будто некий всесильный владыка. Конечно, он не владыка сам по себе, но в эту минуту он олицетворяет всё и всех – Общественную Безопасность, правительство, мировую державу, человечество… Он говорит сейчас не от собственного имени – его устами вещает целый «золотой миллиард». Потому каждое слово его – официальное обвинение, каждая фраза – приговор, не подлежащий пересмотру.
- Мы вполне могли бы устроить тебе ад – по полной программе и, как полагается, вечный. В прежние времена это было невозможно. Преступника, понятно, всячески истязали, держали в кандалах, изводили голодом и холодом, клопами и бессонницей; так могло продолжаться долго, месяцами, годами, но в конце концов организм несчастного, истощённый болью и лишениями, неизбежно подрывался и погибал – на том мучения прекращались. Сейчас – совсем другое дело. Ныне есть возможность постоянно восстанавливать организм, чтобы вновь и вновь подвергать его истязаниям – до бесконечности. Помнишь Прометея, которому орёл Зевса ежедневно выклёвывал печень, а за ночь та опять отрастала?
Он делает паузу и наблюдает за эффектом. Дыхание моё перехватывает, со лба по лицу текут холодные капли. Челюсть непроизвольно клацает, не желая захлопнуться. Глаза застилает мутная пелена… Олег Михайлович удовлетворённо усмехается. Взгляд его перестаёт отливать сталью, голос снова становится ровным и спокойным:
- Однако мы не варвары и даже не античные греки. Мы действительно являем собою воплощение высшей цивилизованности. Я имею в виду и нынешнее общество в целом, и непосредственно нас, представляющих державный механизм на всех уровнях. Мы гораздо милосерднее Зевса, Иеговы и собственных предков. Свирепость нам не присуща; ни страданий твоих, ни крови мы не жаждем. Не то что подвергать каким-то истязаниям, даже банально умертвить тебя никто не помышляет… Конечно, в прежние времена казнь государственного преступника была необходима: помимо наказания как такового, она имела целью наставление подданных – через их устрашение. Более эффективного средства воспитания народных масс тогда попросту не существовало. Но мы, современная высокоцивилизованная власть, отнюдь не намерены шокировать сограждан своей жестокостью. Нам нужно, чтобы они боялись не нас, а тебя. Посему касательно твоей персоны в некоторых мудрых головах возникли определённые соображения – на мой взгляд, весьма остроумные. Однозначно решено, что смерть твоя совершенно бессмысленна, а вот твоё бессмертие может иметь огромное воспитательное значение… Короче, государство оставляет тебе вечную жизнь и всё, что требуется для её поддержания: тщательный медицинский контроль, регулярное омоложение, замену изношенных органов и так далее. Будь уверен, ни эшафот, ни удавка, ни чаша с цикутой тебе не грозят. Ты не умрёшь ни теперь, ни когда-либо позже, - ты вообще не умрёшь. Только я, признаться, тебе не завидую – а вот ты, милейший, непременно позавидуешь всем страдальцам минувших эпох, притом много-много раз. Смерти ожидал, наивный? Ну уж нет, так легко не отделаешься. Смерть для тебя – чересчур большая роскошь, придётся с ней подождать… лет эдак пару миллионов! Тебе, господин Воронцов, предстоит жизнь долгая, беззаботная и беспросветная. Единая Семья Народов берёт тебя под свою опеку - с полным казённым обеспечением. Так что от голода и холода ты не загнёшься, а болеть и хандрить тебе не позволят. Тебя будут кормить, как любимого домашнего питомца, вкусно и сытно, будут холить и лелеять, лечить и выгуливать, но словесное общение с тобой по окончании следствия прекратится совсем. О получении какой бы то ни было информации, чтении и простой разговорной речи тебе придётся забыть – навсегда. Думаю, переживания твои особо не затянутся – ввиду их очевидной бесполезности; от хронической меланхолии, если таковая всё же будет иметь место, доктора избавят с помощью медикаментов – вернут и тонус, и бодрость, и жизнерадостность… Нет, вычищать тебе мозги и искусственно делать из тебя придурка никто не намеревается. Можешь не сомневаться, позиция руководства по данному вопросу безупречно принципиальна. А принцип гласит: раз ты отвергаешь существующее общество – значит, общество вправе отвергнуть тебя. По-моему, справедливо, как считаешь?.. Поэтому единственной мерой воздействия по отношению к тебе станет абсолютный бойкот вкупе с абсолютной же изоляцией. То есть все изменения в твоём сознании будут происходить исключительно естественным путём, без малейшего постороннего вмешательства. А происходить они будут неминуемо – ибо вне общества остаться человеком невозможно, и тебе предстоит познать это самому и продемонстрировать окружающим. Советую попусту не насиловать свою психику в тщетных попытках противостоять собственной мутации – это не остановит необратимого процесса: времени у нас сколько угодно, ресурсы же твоей воли вполне исчерпаемы. Рано или поздно ты устанешь на что-то надеяться, смиришься и успокоишься. Постепенно привыкнешь к своей камере, к голым стенам, к одиночеству, к отсутствию всяческих занятий. В течение нескольких лет ты обречённо деградируешь, лет через двадцать уподобишься дикому примату, а ещё через пару десятилетий опустишься ниже самого примитивного млекопитающего. Тогда, пожалуй, можно будет открыть к тебе доступ широкой публике – к примеру, выставить тебя в клетке на всеобщее обозрение и табличку прикрутить с пояснением: «Диссидент». Пусть всякий желающий собственными очами увидит, что такое настоящий отщепенец! Тогда-то точно никакого романтического ореола вокруг твоей мятежной головы не возникнет, ты одним своим видом будешь благонадёжных граждан делать ещё более благонадёжными. Ты на века станешь живым музейным экспонатом, показательным образом минувшей эпохи, её наглядным олицетворением. Ты обретёшь мировую известность, войдёшь в легенды, анекдоты, тебя начнут поминать чаще любой притчи во языцех. Тебя будут знать все – и все всегда будут ужасаться тебе. В глазах бессмертных ты станешь воплощением абсолютного Зла на земле – того самого Зла, защитой и спасением от которого может быть только поголовное единомыслие и безоговорочное доверие граждан мировой власти. Тем самым ты вопреки своей воле послужишь государству и обществу. И, возможно, науке – в качестве подопытного образца.
- Но я не кролик!.. – жалким писком выползает откуда-то из моего нутра. – Я же не кролик, я челов… - Пересохшее горло судорожно глотает воздух заодно с обрывком слова.
- А уж это не тебе решать, многоуважаемый Владислав Сергеевич! Кто ты есть, будут устанавливать люди сведущие – умные и компетентные. Впрочем, не нужно иметь семи пядей во лбу, дабы определить, что недочеловек – ещё не человек, а сверхчеловек –  уже не человек. Чтобы относиться к людям, нужно им соответствовать и биологически, и психологически, и мыслить как они. Ты же мыслишь явно по-другому – не по-людски… Удивительно, до чего порой нелогична бывает природа! Зачем она засунула тебя в чужую оболочку? По мне, раз ты не человек, то и выглядеть по-человечески не должен… Жаль, полномочия мои весьма ограничены, не то я этот казус устранил бы в два счёта. Знаешь, как? Попросил бы биотехнологов приживить тебе рога с хвостом. А после эдакое чудо поместил бы в специальный вольер – пусть люди воочию убедятся, что ОБ поймала самого сатану. А надпись на табличке сделал бы ту самую: «Диссидент». Вот тогда, глядя на последнего представителя вымершего вида инакомыслящих, граждане перестали бы удивляться обилию войн и жестокостей в историческом прошлом, и всё поняли бы правильно… Кстати, интересная идея! Пожалуй, сто;ит поделиться с начальством – вдруг понравится?
Следователь запрокидывает голову и громогласно хохочет. Зрение моё мутнеет всё сильнее, фигура собеседника размывается, превращаясь в неясный силуэт. В обрамлении багрового тумана чётко различим лишь раззявленный рот обэшника. Нестерпимо хочется оттолкнуть смеющуюся пасть, отпихнуть куда-нибудь, чтобы только не видеть! Но руки онемели, я их не чувствую… совсем не чувствую…
Олег Михайлович обрывает хохот, берёт что-то со стола и протягивает мне. Я бы взял, да не могу… весь оцепенел… Правда не могу!
- Держи! – железно лает следователь. Моя правая рука как-то сама собою поднимается и принимает протянутое. По плотному шороху догадываюсь, что это всё те же карты индийской экспедиции.
- Карандаш! – гавкает обэшник и впихивает в мою левую руку тонкий гранёный стержень. Снова склоняется к самому моему лицу и напряжённо шипит в глаза: - Чтобы завтра всё было подробно и точно отмечено! Детали расскажешь устно. Уговаривать по-хорошему больше не буду. Опять начнёшь кочевряжиться – применим «сыворотку правды»… анального типа. С поллитра вкачаем в задницу – заговоришь как миленький. Специально ради тебя одолжим у ветеринаров клизму для слонов – во-от такую! – и засандалим по самые уши – чтобы ты понял, что собой представляет настоящее издевательство. И что собой представляет прошлая эпоха, куда ты так стремишься.
Силуэт следователя встаёт со стола, огибает его и тяжело плюхается на свой стул. Немного подумав, посопев, побарабанив пальцами, нажимает кнопку.
За моей спиной мягко топают ботинки. Мускулистый конвой привычно вырастает по бокам. Олег Михайлович хмуро бросает:
- Уведите.
Я пытаюсь встать. Ватные ноги не держат совершенно. Охранники поднимают меня за бесчувственные локти, но едва отпускают, как я кулём падаю на прежнее место. Карты и карандаш летят на пол. Втроём смотрим на следователя: я – жалобно, охранники – вопросительно.
- Значит, унесите! – раздражённо приказывает тот. – И подберите это. Отдадите ему в камере.
Охранники подбирают карты и карандаш. Взявшись с двух сторон, волокут моё тело прочь из кабинета, затем тащат по коридору. Я бессильно перебираю ногами. В глазах хаотично переливаются мириады микроскопических искр, в ушах гнетущим фоном стоит нудный гул. Голова чугунной гирей болтается на безвольной шее. По сухому горлу вверх-вниз катается противная спазма. Кажется, сейчас стошнит прямо на летящий под ногами пол…
Грузно шелестит стальная дверь. Охранники втаскивают меня в камеру, сажают на кровать, привалив спиною к стене. Встав напротив, озадаченно смотрят в лицо.
- Может, ему нашатырного спирта дать понюхать? – неуверенно предлагает один. – Или врача вызвать?
- Олег Михайлович насчёт этого ничего не сказал, - пожимает плечами другой. – Да что ему сделается! Обычный обморок.
Он наклоняется, легко шлёпает меня по щеке. Заглядывая в глаза, спрашивает:
- Эй! Ты как? Врач нужен?
Вяло мотаю головой. Пусть они просто уйдут…
- Обморок у него… Наверняка, симулирует, гад, - мрачно цедит первый охранник. – Блин, ещё волноваться приходится за эту нелюдь паскудную! Поручили бы мне – я б его моментом вылечил… из револьвера в лоб.
- Вот так прямо – взял бы и убил? – не верит второй. – Живого человека?
Первый сурово хмурит брови, однако подтвердить не решается. Молча кладёт на столик обе карты с карандашом и покидает камеру. Второй, усмехаясь в спину напарнику, выходит следом. Дверь захлопывается.
Наконец-то тишина. Гробовое безмолвие. Никаких звуков, никаких лиц. Коричневая стена, чёрный квадрат вентиляции, рыжие лампочки по потолку. Сложенные карты поверх тщедушного столика. Я сам поверх кровати… Багровая рябь в глазах, гул в ушах, в голове – полный вакуум. Безмерная слабость, усталость, измождённое опустошение. Больше ничего… ничего…


                6.   
…Лязганье двери выдёргивает сознание из летаргической ямы. Голова рефлекторно поворачивается на звук. Пришли охранники с ужином. Один, как всегда, остаётся у входа, другой с подносом проходит в камеру. Некоторое время нерешительно смотрит на столик, затем ставит «пайку» прямо на карты, краем подноса сдвинув в сторону карандаш. Забирает прежний поднос с недоеденным обедом и удаляется. Дверь закрылась. Я опять один.
Значит, уже вечер. Потом наступит ночь. Утром двое верзил принесут завтрак и начнётся новый день. В этот день я должен буду выложить следователю местонахождение Города Дравидов. Тем самым я отдам всё, что покуда имею, - свою душу со всеми её потайными закоулками, свою личную волю, себя целиком. Перестану являть собою хоть относительно самостоятельное существо, способное принимать решения, делать выбор, соглашаться и отказываться. Исчезну в собственных глазах. А моя опустошённая, но по-прежнему живая оболочка останется моим врагам. И в их власти сотворить с нею всё, что подскажет их изуверская фантазия.
Не выдать им то, чего они требуют, невозможно. Тогда они действительно применят клизму для слонов – вряд ли это просто аллегория. Я всецело в их распоряжении… всецело… Когда они вырвут из меня всё, что им нужно, следствие закончится… собственно, расследовать-то нечего… а по окончании оного, как просветил Олег Михайлович, начнётся эпопея доведения меня до стадии живого экспоната – в соответствии с мудрым замыслом державного руководства. Я буду наглухо изолирован от окружающего мира, лишён словесного общения, какой-либо пищи для рассудка. Буду год за годом прозябать в этом запертом склепе, не имея чем заняться, со скуки объедаться до тошноты и сознавать, что постепенно превращаюсь в безвольную, безмозглую амёбу… А если высоким начальникам в самом деле понравится идея с рогами и хвостом?! Может, не сейчас, так потом, в будущем, лет через десять, сто, тысячу – какая разница! Ведь они и это сделают!!.
Непременно сделают. Такой фокус вполне в их интересах: уж ежели стращать подданных, то с гарантией надёжности, чтоб у «золотого миллиарда» дух захватило! Наверно, ещё шерстью меня покроют и козлиными копытами снабдят – ради полной аналогии с нечистым. И начнут демонстрировать живого чёрта публике – в воспитательных целях. Возможно, мой фантастический облик граждан особо не испугает, но  участь последнего инакомыслящего – участь изгоя, отщепенца, отверженного – впечатлит несомненно. Тогда сплочённые единомыслием разумные особи станут вдвойне дорожить своей принадлежностью к общему стаду – что от них и требуется. Слабые проблески сострадания к одинокому узнику исподволь затрутся монотонной пропагандой: со временем все – даже сами обэшники… даже Марина! – уверуют в то, что я подлинный сатана, бесконечное же глумление надо мной будут почитать за неуместное милосердие. («Полюбуйтесь, этого урода следовало сразу казнить, списать, утилизировать, а его до сих пор кормят, поят, омолаживают, будто порядочного!») И в тысячный раз изумятся безмерной доброте Государя, гуманности общества, и воспоют собственную судьбу ещё громче, ещё восторженнее, ещё искреннее. Таким образом, палачи мои сполна добьются своего: даже я, диссидент, убеждённый враг, окажусь участником их пьесы, буду играть предписанную мне роль и способствовать торжеству режиссёрского замысла. Хочу я того или нет – не имеет значения.
А «милосердная» кара будет нескончаемой – как весь этот проклятый мир. Умереть мне не дадут – сатане умирать не положено. Специально для меня посреди земного рая учредят маленький ад… для меня – ад, для сограждан – своеобразный аттракцион с реальным монстром. Преображённый в неведомого зверя, я получу от изобильного государства персональное жизненное  пространство – в несколько квадратных метров. Одна из стен, ограждающих выделенную мне территорию, разумеется, будет прозрачной: через неё публика сможет глазеть на меня, а я – на публику. Это и станет моей вселенной – на веки веков… Хотя в погожие дни меня, возможно, будут выставлять снаружи – в каком-нибудь парке или на площади. В такие дни я буду млеть от счастья, наслаждаясь свежим воздухом, солнцем, щебетанием птичек и видом обширного пространства вокруг моей клетки. Смеющаяся толпа будет тыкать в меня пальцами и иногда забавы ради бросать мне фрукты через решётку. Я же стану ловко хватать их на лету и тотчас поедать, от удовольствия похрюкивая свиным пятачком и жмуря мохнатые веки. И чесать рога о стальные прутья… Боже! Боже!! Неужели это – навсегда! Узники прошлого, как бы худо им ни доводилось, всё-таки знали, что их муки временны, что рано или поздно придёт избавление, что оно неминуемо, неизбежно, неотвратимо. Мне же не на что уповать, нечего ждать… совершенно нечего… Ах, глупые, недалёкие, безумные «сапиенсы»! Чему вы непрестанно радуетесь? Своему физическому бессмертию? Земной вечности? Никому, то есть, в голову не приходит, что любой из вас рискует однажды оказаться на моём месте? Ведь пути мысли человеческой неисповедимы и чёткому контролю не поддаются. Не верите – спроси;те у светил вашей науки. Никто не способен поручиться на будущее за стерильность своего мышления – ни один из живущих, даже обэшники, даже сам Государь. Значит, над каждым из трёх миллиардов беспечных землян (кроме, видимо, высших сановников) постоянно висит дамоклов меч обвинения в нелояльности – со всеми вытекающими последствиями. Всякий, всякий из вас может завтра очутиться в такой же клетке. И вот тогда-то он поймёт, что бессмертие – это страшно, безысходно, что нет на Земле ничего ужасней  вечности!..
Что же мне делать?.. Что делать… Голова горит, тело лихорадит, руки трясутся. Бешеный пульс колотит изнутри по барабанным перепонкам, кровяной напор распирает жилы… Что делать? Завтра допрос, клизма для слонов, потом – всё. Всё… Когда я расскажу, где искать Город Дравидов, прежний Владислав Воронцов станет никому не нужен. Вместо Воронцова на свет должен будет появиться чудовищный мутант, напоминающий бывшего человека весьма отдалённо. Олег Михайлович заверил, будто мудрое руководство решило позволить мне мутировать постепенно и естественно. Может, это и правда, но что помешает державным мудрецам передумать – в любой момент?..
В самом деле, зачем им ждать так долго! Нет, они наверняка приступят к своему жуткому эксперименту сразу – возможно, прямо завтра. Сделают соответствующее распоряжение, переведут меня в клинику и передадут надлежащим специалистам. Изверги в белых халатах станут шпиговать меня инъекциями, внедрять чужеродные гены, гормоны, пару раз прооперируют – и я начну меняться, покрываться щетиной, отращивать когти… Пока этого не случилось, надо уходить.  Уходить совсем. И немедленно!
Как именно? Перестать принимать пищу?.. Смешно. Будут кормить принудительно, через зонд, ту же клизму, капельницу. И вообще, способ ухода нужен очень быстрый, надёжный, чтоб не успели спасти…  Спасти! Ну и словечко подобрал… Может, удавиться?! Чем? Разорвать одежду на полосы?.. Нет. Видеокамера в дверном глазке, полагаю, работает исправно. Свет в моём «люксе» горит постоянно. Покуда разорву, охранники будут тут как тут… На брючном ремне? Ненадёжно… Короче, этот вариант не годится. В петле организм умирает слишком долго, хоть как успеют вытащить. А тогда уж примут жёсткие профилактические меры: запеленают в смирительную рубашку да ещё прикуют накрепко, а может, просто станут постоянно вкалывать что-то обездвиживающее или снотворное – до тех пор, пока моё мутационное перевоплощение не будет успешно завершено… Нет, настораживать врагов недопустимо. Следует сделать всё с первой попытки: второй мне не представится –  никогда.
Итак, повешение отпадает. Тогда что?.. Вокруг – ничего подходящего… ну совершенно  ничего!! Как же быть?.. Вилку проглотить? Не смертельно… Стоп! Ну-ка, ну-ка…
Как я сразу не подумал! Мне же всегда приносят нож для еды – чтобы будущему дикому зверю было чем разрезать мясо, покуда клыки не отросли… Вон он, лежит на подносе рядом с вилкой и ложкой, поблёскивает… Ах, какое упущение! Они даже не подозревают, как я могу воспользоваться этим инструментом! Конечно, кому придёт на ум, что человек Эры Бессмертия способен по своей воле расстаться с жизнью! «Возжаждать смерти»… Бестолковые, узколобые тюремщики! Привыкли судить о других по себе, отклонений от собственных шаблонов совсем не допускаете. Вам невдомёк, что всякое живое существо, будучи загнано в угол, психологически перестраивается. Отчаяние подавляет любые инстинкты, в том числе инстинкт самосохранения. Когда терять уже нечего, дорожить жизнью становится попросту  невозможно. Впрочем, ваша непредусмотрительность мне на руку, так что я не в претензии.
Сейчас надо очень спокойно пересесть на кровати к столику, будто я собрался поужинать… Так, пересел… Стараться не смотреть в сторону двери с глазком: как верно заметил Олег Михайлович, актёр я паршивый, на физиономии моей всё ясно написано… Взять кусок хлеба, откусить. Положить хлеб на место, пожевать эдак рассеянно. Только спокойно, спокойно… Придвинуть к себе второе блюдо, взять в левую руку вилку, в правую – нож…
Нет!.. Не-е-ет… Ну нельзя же так, в самом деле! Нельзя, чтобы нож был таким тупым… да ещё закруглённым… И не наточишь – не обо что. В старинных тюрьмах хоть стены были каменные, а тут, небось, кирпич под слоем штукатурки… К тому же сталь такая твёрдая… очень твёрдая. Ах, как качественно всё делают в наше время!..
И что мне остаётся? Вогнать себе вилку в глаз? А вдруг до мозга не достану?.. Наверняка не достану. И глазное яблоко само по себе может помешать, отклонить удар. Ишь оно какое – скользкое, упругое… Нет, глаз для такой цели не годится. Вилка – тоже. Всё-таки нужен нож – либо какое-то подобие оного…
Вот ещё лет тридцать назад, помнится, столовые ножи для заведений общепита изготавливались из мягких металлов. Был бы этот, допустим, из алюминия или какого лёгкого сплава – обо что-нибудь да наточил бы… Хм, а ложка, кстати, помягче. Похоже, как раз алюминиевая. И ручка на конце по форме заострённая. Вот удача!..
Только не волноваться. Нельзя волноваться… Ложка действительно мягкая, можно попробовать заточить конец её ручки о рукоятку ножа – та крепкая и шершавая, мелко-ребристая, должно получиться. Вот как бы это сделать незаметно… К дверному глазку приходится сидеть в профиль, оттуда видно всё, что я делаю. Спиной не сядешь – стула-то в камере не водится… Ч-чёрт, как у них всё продумано!
Спиною к двери я могу оказаться, лишь опустившись перед столиком с её стороны – скажем, на корточки. На что это будет похоже с точки зрения наблюдателей? Правильно, на нечто странное; тут даже конченый олух сообразит, что что-то не так… О! Карты! Я же должен отметить на них местонахождение древнего Города! Столик низкий, рисовать на нём, сидя на кровати, неудобно, вот я и переберусь на пол: мол, увлёкся, творческий азарт захватил. А прежде - ради пущего правдоподобия - демонстративно попыжусь, склонившись над столиком с кровати. Но сначала всё-таки придётся слегка поклевать ужин – раз уже взялся за столовые принадлежности. Пусть охранники, наблюдая за мной,  поскучают у своего монитора – авось махнут рукой да отвернутся…
Тихо, тихо! Не давись, Владислав Сергеевич. И не спеши. Вкушай плоды земные спокойно и размеренно… Поел? Скажи спасибо, отодвинь поднос на край столика и придвинь к себе карты. Разверни, разложи. Где там карандаш?.. Так, начинаем усердное изучение. Изобразим крайнюю сосредоточенность, брови сведём, губы выпятим. Поводим карандашиком, порисуем, почеркаем… Ещё порисуем… И ещё немного… Ай, как неудобно! Чрезвычайно несподручно наклоняться в три погибели с кровати – столик уж больно низенький. Попробуем-ка мы переместиться на пол, на корточки… Ну вот, совсем другое дело! Сразу стало удобнее рисовать… В данном положении спина почти полностью закрывает столик от обзора из глазка. Теперь требуется на секунду привстать - мол, посуда мешает, надо убрать её и засунуть под столик, - и одновременно взять с подноса нож и ложку…
Есть. Сейчас посмотрим, как оно пойдёт… Конец алюминиевой ручки быстро-быстро скребёт по рукоятке ножа. Получается! Придётся, конечно, всерьёз попыхтеть, но, думаю, недолго: четверти часа должно хватить вполне. Лишь бы чёртовы охранники ничего не заподозрили, лишь бы не надумали проявить излишнего любопытства! Иначе – всё. Иначе – ад на тысячи лет…
Шр-р-рк… шрррк-шррк… С рукояткой ножа повезло: мелкие и частые поперечные насечки будто нарочно придуманы для такого применения – прямо недоделанный напильник!.. Шррк-шррк… Правда, они тоже помаленьку стачиваются, но ничего, есть ещё другая сторона рукоятки, пока нетронутая… Шррк-шррк-шррк… А ручка ложки становится всё более похожа на остриё кинжала! Ещё немного пошоркаю – и нужная форма будет достигнута… Руки вот устают, мышцы каменеют; не привык я к столь интенсивным усилиям. И ноги затекли, надо опуститься на коленки… Шшшрррк-шшшрррк… Выточу форму – переверну мой «напильник» нетронутой стороной кверху и займусь, что называется, тонкой обработкой. Доведу своё изделие до максимальной остроты – чтобы вошло в плоть, как в масло… Только бы церберы не спохватились, не почуяли неладного! Осталось-то совсем чуть-чуть – уж дали бы закончить! Пускай ещё немного посидят в своей уютной комнатке, попьют чайку, пожуют чего-нибудь. Отдохнут, расслабятся, отвлекутся от трудов праведных. Посмеются, глядя на монитор, над коленопреклонённым придурком, углубившимся в картографию. Надеюсь, никто из них не пожелает принести мне стул по доброте душевной… Господи, если ты всё-таки есть, прояви своё хвалёное милосердие – дай мне ещё несколько минут!..
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   
Готово! Теперь ложка и впрямь напоминает кинжал, только что не блестит. Кончик острия – как игла, царапает палец. Вот оно, орудие моей последней битвы, что позволит мне вырваться из безнадёжной глухой блокады. Орудие моей личной воли, моего избавления, моей победы. Победы над собственными палачами, над бессмертным Антихристом, нерушимо воцарившимся на Земле, над злым и раболепным «золотым миллиардом», обложившим меня со всех сторон, загнавшим в эту жуткую камеру без окон. Я намерен вырваться из этой камеры, из этой жизни, покинуть эту планету. Умчаться прочь - без сожаления и ностальгии. Я решил отправиться в иной мир – уповая на то, что он окажется лучше. Вы же, мелкое, гнусное племя, жалкие пресмыкающиеся, гадкие двуногие насекомые, оставайтесь здесь на веки вечные! Здесь вам самое место – ибо вы не заслуживаете другого мира, кроме этого сквернейшего из миров, единственно пригодного для вас.
…А если за гранью физической жизни вовсе нет никакого иного мира? Вдруг там – только пустота, небытие, абсолютное  ничто?.. Что ж, пусть даже так. Даже небытие гораздо лучше земного бытия. По крайней мере, небытие определённо подразумевает отсутствие страданий, а это в моём теперешнем положении уже весьма немало… «Быть иль не быть – вот в чём вопрос»… Уже не вопрос. Я выбрал второе – оно для меня куда предпочтительнее, с какого боку ни взгляни.
Да, я выбрал… Однако плоть моя дрожит и молит, плачет и канючит, ни в какую не желая расстаться с угнездившимся в ней разумом. Всегдашняя человеческая дилемма: кто в большей степени представляет моё Я – плоть или разум? к чему сильнее тяготеет моя «личностная субстанция»?.. Сия дилемма пусть остаётся тем, кто продолжит жить. Для меня совершенно ясно: верховодить должен разум. Плоть имеет право разве что на совещательный голос. Вот мы – разум и плоть – посовещались, и Я – разум – постановил: надо расстаться!
Осталось домыслить технические детали. Покуда видеоглазок обозревает только мою спину, необходимо всё просчитать – точно, скрупулёзно и безошибочно. Оплошать я не имею права: расплачиваться за неудачу мне придётся вечной пыткой – это слишком неприемлемая цена. Поэтому способ нужно найти единственный, самый верный, дающий гарантию исполнимости и  необратимости.
Вскрыть вены?.. Чушь! Кровь свернётся – ванна с тёплой водой в камере не предусмотрена. Да и надзиратели, заметив эдакое безобразие, окажутся рядом через минуту. Перетянут руку ремнём или жгутом, быстренько вызовут врачей. Те залатают, вы;ходят, и живи себе, Владислав Сергеевич, хоть до Судного Дня - в вольере для дикого Homo! Данный расклад меня, безусловно, не устраивает, так что вены придётся оставить в покое. Кстати, для такового «классического» суицида алюминиевая заточка всё равно не пригодна – резать ею нереально, только колоть… Пронзить сердце?.. А вдруг не получится? Инструмент слишком мягкий – чего доброго, погнётся или вовсе застрянет между рёбрами. А вбивать его в себя несколько раз подряд я определённо не отважусь. Значит, опять не то…
Как насчёт сонной артерии? Она и пролегает неглубоко, и кровь при её поражении, насколько мне известно, хлещет так, что не успевает сворачиваться. Если её удачно проткнуть, довольно скорая смерть должна быть обеспечена. Скорая и надёжная. А это именно то, что мне нужно.
Да, это то, что нужно! Надёжность – аргумент первостепенный. Вряд ли охранники сообразят, как остановить «сонно-артериальное» кровотечение, - шею ведь жгутом не перетянешь, тут надо конкретно знать, что делать. А они всё-таки не медики и не спасатели, премудростям экстренной помощи явно не обучены. Даже полуобморок мой их порядком озадачил, вид же умирающего самоубийцы в сочетании с эффектом неожиданности наверняка повергнет в оторопь. Так что ничего они не исправят, будут только попусту метаться, суетиться да орать друг на друга. Врачей, конечно, вызовут, но пока те подоспеют… Думаю, мне смело можно рассчитывать на несколько минут беспрепятственного истекания кровью. В данном случае и трёх минут вполне достаточно. Пусть потом растерянные надзиратели оправдываются перед Олегом Михайловичем, а Олег  Михайлович,  бледнея,  разводит  руками  перед  высоким  начальством, - меня им будет уже не догнать, не вернуть. Лишь бы мне самому не облажаться, лишь бы не дрогнуть в решающий миг… Господи, лишь бы мне удалось!
Где она, родимая?.. Вот, чуть сбоку от гортани, там, где упруго бьётся испуганный пульс. Чисто так бьётся, прощупывается хорошо... Главное – не промазать, чтобы остриё вошло как раз в артерию, а не просто скользнуло по ней, уклонившись в сторону... Пожалуй, заточку лучше приставить поперёк – она достаточно широкая, при точном попадании продырявит сосуд основательно, а то и вовсе перерубит.
Ну… Готов? Тщательно настраиваться недосуг, да оно и к лучшему: станешь медлить – чего доброго, запаникуешь, не решишься, упустишь момент, а после придётся веками кусать локти… и в бессильной ярости на самого себя носиться взад-вперёд по клетке - на потеху почтенной публике! Как там сказал Роберт Чарльстон? «Публика – мазохистка, она всегда жаждет боли и ужаса». Нет, Роб, публика – садистка, ибо жаждет она  не своей боли и  не своего ужаса, ей подавай  чужие страдания,  чужое отчаяние,  чужую трагедию! Но моей трагедии алчные сограждане не получат. Для утоления прирождённой жестокости у них есть гладиаторы из пробирок – в неограниченных количествах, - так что обойдутся как-нибудь и без меня. Любых троглодитов, неандертальцев и гоминидообразных мутантов, если понадобится, биотехнологи тоже наштампуют им без проблем, и тоже сколько угодно. А если высокоцивилизованным «сапиенсам» непременно хочется  натурального дикого Homo, пусть хорошенько порыщут в Гималаях: авось повезёт изловить зазевавшегося йети. Тогда будет кого посадить в клетку с табличкой «Диссидент», будет на кого глазеть и ужасаться, и никаких селекционных метаморфоз для этого производить не потребуется!
Всё, пора. Спокойно поднимаемся, спокойно садимся на кровать. Спина прижимается к стене, затылок плотно прислоняется к коричневым обоям – нужен твёрдый упор, чтобы голова инстинктивно не подалась назад. Сейчас я открыт для видеоглазка и сбоку, и спереди; тянуть некогда: заметив в моей руке заточку, охранники всё поймут… возможно, уже поняли. Скорей!.. Металлическое жало касается горла между гортанью и соседней мышцей, вдавливается в кожу, прицеливаясь в пульсирующую мишень. Возникает лёгкая тошнота, тело заранее цепенеет… Теперь надо ударить ладонью по другому концу заточки – решительно, резко, изо всех сил… Церберы, наверно, подорвались с места и летят галопом по коридору. Кажется, даже топот слышен… Это, конечно, моё воображение, не более того. Может, они в эту минуту вообще на монитор не смотрели… А может, смотрели… Короче, колебаться поздно – мои секунды на исходе. Итак… свободная рука отведена, как тугая пружина, напрягшиеся мускулы мощно толкают её назад… Удар!! Ахххррр…
Больно!! Как мне больно… БОЛЬНО!!! Вселенная вспыхивает радужным взрывом – и рассыпается мириадами мерцающих блёсток. Рука непроизвольно выдирает жало прочь из кричащей плоти. Алый фонтан опустошающе рвётся наружу, обильно заливая грудь… и живот… и кровать…
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   
…Прошло, быть может, несколько мгновений, а кажется – бесконечно много. Время растянулось невероятно, невозможно… нереально. Боль магически воздействует на все ощущения и делает время тягучим, безразмерно-эластичным, резиновым. Боль сильнее времени, сильнее любого ужаса, сильнее всего на свете. И чем она острее, тем могущественнее. Она способна поглотить всё – всё сущее, - и пока она держится на своём пике, ничего, кроме неё, не остаётся. Вообще – ничего…
Но пик миновал. Кровь больше не бьёт тугой струёю, она течёт спокойным, ослабевающим потоком. Она уже не бежит – просто уходит. Вместе с кровью уходят силы. Вместе с силами уходит жизнь. Вместе с жизнью уходит боль. Боль, оказывается, штука преходящая, она лишь сопутствует жизни. Если жизнь бесконечна – и боль может быть нескончаемой. Но когда жизнь умирает – боль умирает тоже. Как это здорово, что всё проходит, всё кончается и всё умирает!
Вместо боли приходят слабость и лень. Лень огромная, бескрайняя, всеобъемлющая и – лёгкая, беззаботная, умиротворяющая… Да, жизнь прекращается заодно с болью – ибо жизнь и есть боль. А ещё – страх, ненависть, горечь, разочарование, смятение, отчаяние… Всё это отныне – не для меня. Я удаляюсь от всего земного.
Я удаляюсь навсегда, на сей раз – безвозвратно. Я постиг это секунду назад – необъяснимым образом. Постижение проникло в меня откуда-то извне – наверно, свыше, - и я вдруг осознал предельно ясно: длиннющий цикл моих земных инкарнаций завершён. На этом свете я своё назначение выполнил – я одолел мою личную земную эволюцию, поднялся по её многоярусной лестнице до верхней ступени. Мне больше незачем рождаться.
Моя последняя инкарнация пришлась на Эру Бессмертия – на эру Процветания и Апогея человеческой цивилизации. Это было моё последнее великое искушение, последний контрольный соблазн, самый сильный, самый заманчивый, самый притягательный. Это был итоговый вопрос бесконечной персональной анкеты, заполнявшейся мною в течение всей эпопеи моих воплощений, - вопрос «Чего ты хочешь дальше?» Ответ зависел только от моей собственной воли: явившись в этот мир в последний раз, я должен был сам определить своё будущее.
Я мог, подобно трём миллиардам нынешних «сапиенсов», удовольствоваться достигнутым – и навеки застрять на вершине земного мироздания. Но я желал продолжить восхождение. Желал уже давно – сам до поры того не сознавая. И вот желание моё осуществилось – осуществилось силой обстоятельств, которые, как я теперь догадываюсь, отнюдь не являлись случайными. Моё крамольное прозрение, моё инакомыслие, мой горький скепсис – всё это были указатели, расставленные для меня незримым Проводником, чтобы помочь мне выйти за пределы земного бытия. Я более двух лет непрерывно шёл по этим указателям – то робко, то с досадой, то с унылой покорностью, - хотя не вполне понимал, куда и зачем направляюсь; и только сейчас, дойдя до цели смутного маршрута, я явственно вижу: это именно то, чего я давно неосознанно жаждал, к чему многие годы стремился мой дух, стиснутый жёстким телесным футляром. Я проторчал в футляре миллионы лет, я перерос его, я в нём не умещаюсь. Какое счастье, что мой стук изнутри оказался услышан! Футляр распахнулся – мне позволено выйти наружу.
Да, я перерос свою земную сущность, преодолел в себе эгоистичного говорящего примата, почитающего собственное благополучие превыше всякой истины и справедливости. Я не принял бессмертия во плоти, отверг телесный рай в саду Эдемском. За это мне дано бесценное право окончательно покинуть физический мир. Теперь этот мир уже не мой – я целиком принадлежу иному. Туда и отправляюсь. Я слишком загостился на голубой планете, мне пора домой.
Я отправляюсь в лучший мир – более добрый, более чистый,  более правильный. Я спас себя. Таков порядок вещей, установленный вселенским Творцом для созданных Им душ: каждый может спасти лишь себя – если захочет. Я не могу спасти других. Другие остаются в юдоли земной, ибо не желают спасения.
Бедные, глупые мои братья по разуму! Что за судьбу вы себе обеспечили! Сама Природа, по несказанной милости своей, ограничивала срок вашего земного заключения – а вы решили сделать заключение бессрочным. Воля ваша – потом не ропщите: вы сами додумались наложить на себя это чудовищное проклятье. Будете теперь носить его столетиями, тысячелетиями, – пока не поумнеете. Пока не поймёте, что дорожить земным миром превыше всего не сто;ит, ибо он – худший из миров. Разве может быть мир хуже физического,  в  котором наша высшая ипостась – дух – всецело зависит от слабой и капризной плотской оболочки!.. Вот только поймёте ли вы это хоть когда-нибудь? Скорее всего, вряд ли. Что ж, живите себе, копошитесь во прахе земном, колесите веками по замкнутому кругу. В конце концов, таков ваш выбор; как говорится, дело вкуса. Мне же с вами не по пути, так что позвольте откланяться. Всего хорошего, спасибо за компанию. Не поминайте лихом, а лучше – вовсе никак.
…Тело становится бесчувственным – на сей раз не от страха. Сознание разжижается, постепенно окунаясь в бездонную, безмятежную нирвану. Ощущения странные и неожиданно приятные. Кажется, будто меня укачивает на воздушном плотике – легко и нежно, словно я пушинка. И так свежо, прохладно. Солёный запах, как на море… Очень не хочется, чтобы кто-то сейчас вломился сюда и разрушил прекрасную дрёму. Лишить умирающего спокойной кончины – это уж форменное свинство даже для церберов. Однако случиться такое свинство может запросто… да что там, непременно случится! Охранники, думаю, так или иначе удосужились обратить внимание на монитор. Наверняка успели и всполошиться, и добежать до моей камеры. Вот-вот рванут дверь, влетят с грохотом, с криками, начнут суетиться, теребить, хватать за руки, шлёпать по щекам… Чёрт с ними, пускай суетятся – всё равно уже не откачают. Не вернут. Повторяю: я ухожу окончательно. Ухожу, чтобы не возвращаться.
…Вот только не надо вытягивать лица, выпучивать глаза, отвешивать челюсти! Как будто привидение увидели, ей-богу… На что у вас такая бурная реакция? Вас изумляет мой поступок? Вы в толк не возьмёте, как подобный вам мог добровольно отказаться от вечности? Полагаете, я рехнулся, умом тронулся после сегодняшней беседы со следователем?.. Сами вы придурки. Любой безмозглый клон, равнодушный к самосохранению, куда мудрее вас! Ваш примитивный рассудок не в силах постичь, что земное бессмертие – не что иное, как неизлечимая болезнь, которой вы сами себя заразили. От этой болезни есть лишь одно лекарство, и я его принял. Я исцелился – для новой, действительно счастливой жизни… Поймите, убогие: я не лишаюсь вечности – я её обретаю!


                7.
Я ухожу… А вы остаётесь – вечно влачить земное бытие, вечно убеждать себя, будто оно вам исключительно в радость, и ежечасно бояться его утратить. Удел ваш поистине ужасен, и нет на Земле тварей злополучнее вас. Как вам всем не сочувствовать, как не сокрушаться по трём миллиардам неприкаянных душ… Ещё несколько секунд назад я уверял себя, что вы мне безразличны, что мне наплевать на всех вас; я проклинал вас, презирал, ненавидел. Но сейчас, в последнее мгновение жизни, когда боль и злость целиком истекли из меня вместе с кровью, я не хочу больше себя обманывать. Люди! Мне жаль вас! Господи, как мне вас жаль! Соплеменники, братья, ближние мои! Я – плоть от плоти вашей, вы – родные мне. На этой покидаемой мною планете у меня не было никого роднее вас. Разве я могу быть равнодушен к судьбам тех, кто долгие годы являлся моей семьёй, моей стаей, моей стихией! Разве могу не скорбеть, оглянувшись на вас напоследок…
Я скорблю по вам, и мне страшно за вас. Ведь вы остаётесь в мире, лишённом самого необходимого, самого насущного для разумного создания, - надежды. Без неё – чего может стоить и этот мир, и ваше в нём пребывание?.. Вы мните себя счастливым поколением, но вы несравнимо несчастнее всех ваших предков. Вам кажется это абсурдом, но так оно и есть. Да, человечество до Эры Бессмертия жило трудно, надрывно, кроваво, - однако у смертных надежда была. Пусть несбыточная, утопичная, призрачная, но она давала им силы жить – надежда на то, что завтрашний день будет лучше сегодняшнего, будущий мир – лучше нынешнего, небесная обитель – лучше земной. А вам – на что уповать? Завтрашний день для вас просто не настанет, ибо сегодняшний – навсегда. Он, без сомнения, лучше всех предыдущих, гораздо благополучнее, приятнее, радостнее, он во многом похож на сказку. Но любая сказка, чересчур затянувшись, в конце концов наскучивает. Потому что человеку присуще постоянное стремление к чему-то новому, ещё лучшему, ещё более совершенному, в нём изначально заложена потребность к непрестанному обновлению, переосмыслению ценностей, переустройству мироздания, – потребность к регулярным  переменам. Ожидание перемен заряжает душу оптимизмом, будоражит кровь, напояет рассудок энергией и бодростью, пробуждает интерес к окружающему, любознательность, неугомонность. Оно расписывает повседневность в тысячу ярких цветов, оживляя текущие будни стойким предвкушением грядущего праздника. Как без этого жить – тем паче нескончаемо?!
Современники! Ради своего преуспевания вы совершили колоссальный рывок вперёд, достигнув фантастических побед, обеспечив себе немыслимые прежде блага, навсегда покончив с непреходящей борьбой за выживание, с печальной необходимостью быть стойкими, терпеливыми, мужественными. Преображённая вами планета расцвела гигантской клумбой, наполнилась диковинными зверями, поросла невиданными растениями и заблагоухала райскими ароматами – для вас, всё для вас. Болезни, патологии, эпидемии отступили с шипением змей, потерявших зубы, нехотя признав своё бессилие и отдав вам главенство над жизнью. Вы превзошли все естественные пределы, сокрушили все препятствия, попрали фундаментальные законы физики и биологии. Величие ваше безмерно, могущество – безгранично, возможности – бескрайни… Однако по сути своей вы остались неизменны. Вы те же мелкие, эгоистичные человечки, какими были до новейшей эры, с теми же простенькими желаниями, суетными страстями, отнюдь не высокими побуждениями. (Да, да, и мне всё это было свойственно!) Мир ваш по-прежнему исполнен ложью, лицемерием, малодушием, бессердечностью, стадностью и ещё множеством мерзких пороков, перечень коих составил бы целый словарь. Конечно, вы не хуже ваших предков; конечно, мир людей кишел пороками и до вас, – но до вас можно было  надеяться, что когда-нибудь и люди, и мир станут чище, светлее, достойнее. От вас надежда удалилась. Она, как в мифические времена, спряталась на дне ларца Пандоры, и тяжёлая крышка захлопнулась наглухо. Вам, неувядающие мои, не добраться до заветного ларца, не открыть крышку и не выпустить надежду на свет.  Вы сами это знаете.  Вы знаете, что мир  ваш –  безнадёжен. Ему не суждено когда-либо измениться к лучшему – потому что вы не изменитесь, а другие – лучшие – вам на смену не придут. Никогда.
Чем же вам утешаться? Чем возмещать отсутствие надежды? Изобилием? Роскошью? Доступностью любых удовольствий? Да, какое-то время это будет получаться. Но потом вы неизбежно пресытитесь: человек ко всему привыкает, особенно быстро – к хорошему. Изобилие для вас прочно войдёт в порядок вещей, роскошь также станет будничной и перестанет восприниматься как роскошь, все удовольствия рано или поздно приедятся. С той поры участь ваша будет – скука и апатия, затем тоска, нарастающая с каждым годом, с каждым веком. В конце концов некоторыми из вас – теми, в которых не успеет полностью угаснуть естественное человеческое начало, - овладеет отчаяние. Тогда они, подобно мне, проклянут бессмертие и тоже захотят уйти в мир иной – неустанно движущийся, изменяющийся – из этого нудно-стабильного, уныло-невозмутимого и безнадёжно-неизменного. Так некогда неумирающие гипербореи, удручённые слишком долгой беззаботной жизнью, бросались в море с полярных скал.
Но таких будет мало - вероятно, единицы. Остальные не смогут даже отчаяться, потому что со временем попросту превратятся в бестолковых гоминоидов, лишённых вообще всяких чувств и желаний, кроме тяги к удовлетворению самых незамысловатых потребностей. К чему ещё может привести за тысячи лет бесцельное блаженное существование?.. А третьего исхода для вас не предвидится. Третий исход – возвращение назад, к нормальному человеческому состоянию: к телесному расцвету и увяданию, к молодости и старости, к жизни и смерти в определённые природой сроки, - к готовности уступить своё место под солнцем следующим поколениям. Но вы не возвратитесь. Вы так и будете ликующим гуртом стремиться в бездну, отнюдь не помышляя о спасении. Ибо вам самим безумно-приятно ваше гибельное шествие, и ничто не побудит вас свернуть с роковой тропы.
Надежды нет…


                10. 07. 2009 г.