Двое в пустыне

Сначала они пришли за коммунистами, но мне было плевать. Потом забрали евреев, но что мне до этого - я же не еврей! Потом разогнали профсоюзы, запретили католическую Церковь. Не обратил внимания, ведь я протестант, не состоящий в профсоюзе. А вот когда пришли за мной, уже не осталось никого, кто бы мог за меня заступиться…
Мартин Фридрих Густав Эмиль Нимёллер


Ай! Как горячо! Генрих Рейтер вскочил на ноги, осматриваясь вокруг слипшимися после сна глазами. В забытьи долгожданной дремоты лейтенант прижался затылком к раскаленному борту M13. Чертова пустыня, чертово солнце, чертов песок! Из-за горизонта поднимались  десятки густых антрацитовых столбов дыма, чуть выше они сливались в одну бескрайнюю тучу от востока до запада. Ни одной птицы, хотя здесь их и так не много. Ни одного облачка на небе. Ни одного жалкого кустика – песок, песок на песке, песок справа, песок слева, кругом один песок, песок уже в сапогах, за шиворотом, в нижнем белье. Песок внутри, в желудке, в глазах, в голове, никуда от него не деться.
Второму штурму Тобрука не хватило самой малости, каких-то пяти минут, каких-то 5-ти танков, каких-то 15-ти литров горючего. И в результате – через несколько часов все начнется заново, в причудливом круговороте жизни и смерти. Снова будут сброшены человеческие личины, снова пять сотен консервных банок (или сколько их там теперь осталось?) ринуться через барханы и дюны к разрушенным стенам ливийского городка, прямо под яростный огонь дотов и береговых турелей. Снова существа по ту сторону длинных пушечных стволов засыплют колонны Роммеля градом стальных болванок. Кому-то повезет, кому-то нет.
 Можно отступить, выпить воды, прочистить топливные фильтры и готовиться к новой атаке. Это путь  хладнокровных машин рейха, опоры нации. Можно бежать, хотя куда? Вокруг ничего нет, кажется, что можно шагать всю жизнь, так и не встретив человека. Это путь уставшего, проклявшего всех и всё. Можно сдаться в плен, но это путь дурака: защитники Тобрука пленных не берут, стреляют на месте, там и так слишком много народу для такого маленького клочка зелени в море желтого песка. В этом городе тяжело дышать, в нем невозможно долго жить, но, впрочем, в пустыне еще хуже. А можно просто потеряться. Это путь таких неудачников, как Генрих. Сбиться с курса посреди бескрайнего моря – верх нелепости.   
На юг уходили отчетливые следы пары человек, Андреса Витта и Йенса Клауфа, - его экипажа. Безумие. Тащиться на своих двоих через такое пекло… Бог им будет судьей за то, что бросили своего командира, бог судья Рейтеру – за то, что позволил этим сумасшедшим рискнуть. Солнце поднималось быстро, с охотой, как будто не сидится ему на своем востоке. “Когда этот фонарь достигнет зенита, - подумал Генрих, - заберусь под танк, хоть там посплю по-человечески”. Он опустил темную кепку на глаза, поправил на шее запыленные очки.
С севера, прямо из-под дымовой завесы, вот уже полчаса двигался к Рейтеру человек. Или мираж. Или галлюцинация. Фигура бодро перебирала ножками, не приближаясь ни на шаг. Возможно странный оптический эффект? Их так много в этой дикой местности! Сбоку от танка, метрах в пятистах, плескалось изумрудное озеро, фантом, на который Генрих давно перестал обращать внимание. Волны неторопливо накатывали прямо на песок, гаснув в желтых холмиках, выдавая видение с потрохами. Внезапно, человек, шагавший по пустыне, оказался прямо перед  танком. Жестом спросил, не занято ли в тенечке, лейтенант кивком ответил, что нет. Человек устало плюхнулся и протянул узкую женственную руку.
- Чезаре Дайнелли- сказал он, вглядываясь чистыми, голубыми с зеленцой глазами в серые, не по-арийски темные очи Рейтера.
Итальянский фашист. Прекрасно! Детеныш дуче Муссолини. Парень лет двадцати пяти, может меньше. Без сапог, штаны закатаны до колен (у них там что, до сих пор не додумались снабдить армию шортами?), зеленая рубашка расстегнута, на груди висит позолоченное распятие. Гладко выбрит, ладно скроен. Настоящий отличник боевой и политической подготовки. Никакого оружия, только походный мешочек за спиной, по виду – пустой и ненужный.
- Чезаре – повторил парень, тряся в воздухе ладонью без единой мозоли. Какие ровные ногти! Он что, во время войны пользуется маникюрным набором!? C такими ручками - и еще не генерал? Что ж вы, сеньор Дайнелли, не там подмазывали?
- Генрих – лейтенант протянул свою кисть, покрытую десятком шрамов, загорелую до черноты, где все до единого ногти сломаны в недавней попытке оживить издохший танк. – Шпрэхен зи дойч? 
- Но, оиме - покачал головой Чезаре, - Парла Италиано?
- Найн, - Генриху и так было чем заняться и без настырного фашиста. Например, поспать. – Франсе, русский?
- Да, говорю по-русски! – неожиданно оживился Дайнелли. – Здорово! Белиссимо! Какое счастье! А что вы тут делаете?
Вот это поворот! Генрих снова осмотрел своего гостя, на этот раз более придирчиво. Сколько там народа сидит в Тобруке, и среди них – русские, поляки, евреи, чехи, греки, югославы… Но парень вроде действительно итальянец. Нужно быть осторожнее. На войне Рейтер доверял только фюреру, в жизни – только матери и капеллану. Ни одного, ни другого, ни третьего здесь не было. В пустыне вообще никому нельзя доверять. Паршивые бриты, убегая в сторону Египта, забросили практически в каждый колодец огромной ливийской пустыни по мешку соли. Теперь не менее паршивые бедуины режут любого зазевавшегося немца или итальянца своими сабельками. Их можно понять. Беда в том, что они никого понять не в состоянии.
- Мы тут повоевали немного, сеньоре. Надеюсь, вы обратили внимание? – ответил лейтенант по-русски. Почти без акцента, его отец родился в Риге, мать – в Кенигсберге. Фолькс дойче, как говорят. Дома они частенько говорили на русском, Генрих читал русские книги, его, 18-ти летнего танкиста с начальным техническим образованием, посылали в Казань в тридцатом году.
- О, так я тоже оттуда, - как и все итальянцы, Чезаре самозабвенно жестикулировал руками. – Мы поддерживали вас  с запада! Наступали силами 2-х пехотных дивизий, но когда увидели, что танки дальше не пойдут, наступление как-то само захлебнулось, все разбежались… Чего не дошли-то опять?
- Не хватило ударной мощи, еще бы немного танков. Они очень… быстро ломаются в этой пустыне… Особенно ваше… итальянское дерь… - Лейтенант говорил все медленнее, отчаянный круговорот мыслей в голове мешал языку. Как он говорит по-русски! Интонация, построение фраз!
Осторожнее Генрих, ты же сейчас выболтаешь этому проходимцу реальное состояние дел в армии Роммеля! Расскажешь о том, о чем изможденным защитникам Тобрука знать совершенно не полагается. Танки - как решето, ломаются через каждые полсотни километров. Топлива нет, экипажи не спят сутками из-за духоты в пустыне, у каждого второго головные боли, каждому третьему грозит нервный срыв. Поэтому так и рвемся к чертовому порту, к прохладе моря, к человеческой тени оазисов. Но, какой странный шпион! Безоружен, без сапог…
- Где потеряли обувь, берсальер?
-  Не знаю, - смутился итальянец. - Я бежал, потом шел, потом снова бежал, со мной бежали многие, потом только Лучано и сержант Пьяццо, потом я остался один. Потерял сознание, очнулся, увидел танк на горизонте. Шел к нему, шел долго, он все не приближался. Наверное – какой-то оптический эффект…
-А что в мешке? – Генрих, на всякий случай, ощупал карман, где лежал складной походный нож. Был и автомат, но он валялся в танке. Да, и патронов там, наверное, не было. В армии Роммеля очень плохо с боеприпасами. Нож предназначался для резки лимонов, очень хороший нож с надписью “Зубочистка тысячелетнего рейха” на рукоятке. Витт пошутил.
- Не знаю, - искренне смутился итальянец. – Это не мое. Я нашел его в пустыне, когда пришел в себя. Он торчал из песка, пришлось копать. Долго копать, руками, очень неудобно, ямка все осыпалась... Может там клад? Посмотрите, какой старый! О, Санта Мария…
Дайнелли, секунду назад дерзко, не отводя взора, глядевший на лейтенанта, мгновенно изменился в лице, в его ясном взоре мелькнул испуг, он весь, как-то по-страусиному, вжался в бок своего железного соотечественника, прикрыв голову руками. Мимо них по песку скользили, раскинув гладкие крылья  десятки черных теней.
- Спокойно, - Генрих хлопнул итальянца по спине, - поднимите голову, романский волк! Это - свои.
-  Они же летят ОТ Тобрука! – итальянец и не думал поднимать голову. Интересно, он хоть раз бывал под настоящей бомбардировкой? Что за поза, чему-нибудь этих макаронников учат? Как открывать тушенку в полевых условиях? Ни капельки грязи под ногтями, ну конечно, сразу было видно, что перед Рейтером за фрукт. Банан, совсем зеленый.
Сам Генрих услышал будоражащий свист британских снарядов всего два месяца назад, когда мальтийская воздушная эскадра их королевской светлости выжгла лагерь целой танковой роты, совершающей обходной маневр по верхней кромке Киркенаики. Старый оберфельдфебель Штрауп тогда сказал: “Мальчики, если завтра моя обожаемая старуха узнает, что её супруг отправился на небеса, сделайте так, что бы эта ведьма не получила ничего из моего ценного имущества. Все ценное я ношу с собой”. Разбирая его ошметки, Витт нашел только рукописную копию лучших сочинений Шиллера. “Да, рукописи не горят” - танкист и не подозревал о существовании русского писателя Булгакова, просто такую рукопись действительно трудно сжечь. Книжка и сейчас в танке, Клауф резал на ней хлеб.
- Да какая разница, как кому захотелось полетать! Это же вольные птички! Над ними только Бог, солнце и Геринг! Причем, некоторые считают, что это 3 ипостаси одной сущности. – Какой там шпион? Трус, дезертир, совершенно не к месту здесь этот тип с мешком на спине. Лейтенант не верил науке физиогномистике, но её адепты явно определили бы в Дайнелли маминого сынка, не способного на какое-либо важное решение, светлого оптимиста и, может быть, даже  пацифиста. А мешок очень старый. Действительно – мешок, с каким гуляли бродяги лет шестьсот назад по всей Европе, а не ранец рядового. Даже в такой псевдо-армии, как итальянская не стали бы  использовать подобную дрянь.
- Мне кажется, что одна из дюн рассыпалась, тут все так тряслось из-за взрывов, - сказал между тем оживший Чезаре, раздражая Генриха своими локомоциями. – А этот мешок лежал там, на дне, очень давно. Вот это находка, правда? Эридиколо!
- Ты из Рима, да? – Рейтер смотрел парню прямо в наивные глаза, правой рукой снимая с плеча мешок, а левой – сжимая нож в кармане. Отвлечь его. Смутить. Надо разгадать эту игру, какого беса им надо от потерявшегося в пустыне танкиста?
- Из Рима, - кивнул Чезаре, остолбенело косясь на левый карман грязных шорт лейтенанта. – Как думаете, что там? В мешке, о, скузи… - поправился он, испугавшись и переведя взгляд на ширинку Рейтера, а затем смутившись и подняв глаза к армейскому биноклю.
- Откуда русский знаешь? - спросил Генрих, возясь с веревкой, связывающей горлышко мешка.  При этом ни на секунду не теряя итальянца из виду. Темнит, макаронник. Но что с них взять - нация такая. Однако общество берсальера очень напрягает, лучше уж  законсервироваться в итальянском бидоне с гусеницами. Хочется пива. Какова вероятность того, что внутри найдется холодненькое баварское? Вообще, Рейтер считал себя удачливым человеком. Может же повезти хоть в такой малости? Нелепый сегодня день…
- Я,…Я учил, мио падре,  - Чезаре, заикаясь и запинаясь в начале предложения, никак не мог его закончить. – И отец у меня… Ассиденти! Чего там в мешке?   
Маленький плоский кусок латуни причудливой формы - фигурка орла, грозно смотрящего в небо. Рейтер сунул её в карман, бросил мешок на колени итальянца, а сам проворно нырнул в танк. И что теперь делать? Первым делом – отгородимся от вероятного противника. Лейтенант  закрыл люк, тут же ощутив, насколько внутри железяки душно. И темно, пришлось сесть под смотровое отверстие. Руки дрожали, находка цеплялась за ткань шорт, не желая вылезать. Паровая баня, горячий пот слой за слоем стекал с арийского лба.
- Генрих, что с вами случилось? – как ни в чем не бывало, вкрадчивым и по-детски наивным голосом, спросил снаружи Дайнелли.
- Рядовой, соблюдайте же хоть видимость субординации! Я старше вас и по званию, и по возрасту, - Рейтер не мог оторвать взгляда от фигурки, она, как липкая лента, приклеивала к себе все, что её касалось. Руки, взгляд, мысли. Еще одно усилие – нужно отделаться от подозрительного макаронника. – Берсальер Дайнелли, находитесь там, где я вас оставил. Попробуете залезть в танк – пристрелю.
Под монотонную итальянскую речь, предположительно бывшую романской руганью, Генрих водил пальцем правой руки по гладкой поверхности птицы, лежащей на ладони левой. Чуть больше по размеру, чем вышеупомянутая левая ладонь отпрыска российских фольксдойче. Цвета чертового песка, будь он трижды проклят. Маленькая головка смотрит ввысь, клюв слегка загнут вниз, крылья в напряжении раздвинуты в стороны. Орел готовится взлететь. Его шероховатый глаз, привыкший буравить небо, цепляет подушечки пальцев Рейтера. Генрих окинулся на спину, почувствовав, что сидит на томике Шиллера. Плевать…
- Солнце уже в зените, господин офицер, - раздался снаружи голос Дайнелли, голос, полный отборнейшей итальянской издевки. – Я сейчас испекусь в мундире. У вас не найдется зонтика?
- Это уже ни в какие ворота! – к месту вспомнил удачный русский фразеологизм Генрих. Что он там о себе возомнил? – Лезь под танк! Я занят.
Раздавшееся снаружи кряхтение засвидетельствовало исполнение приказа. А если он привяжет к днищу танка мину? Бред… У него же ничего с собой нет. Какая интересная находка… Лейтенант не мог оторваться, глаз орла гипнотизировал его, тысячи вопросов, догадок, образов проносились в голове...
***
Рим бросил свои провинции. Метрополия оставляла города один за другим, сжимаясь сначала до размеров Апенинского полуострова, затем до границы собственных пригородов. Центральная власть уходила первой, оставляя пустыми роскошные дворцы, бросая арсеналы с оружием, многовековые архивы, скульптуры давно умерших императоров, раскрепощая наше угнетенное сознание. Улицы опустели, предчувствие беды витало в воздухе, её запах мы ощущали в порывах северного ветра, вкус – в черством хлебе, запасы которого подходили к концу. Еще наши деды, как оказалось, жаждали свободы от мытарей и вербовщиков Римской Империи. Еще жили легенды предков о тех временах, когда не было вечного города, а был лишь поселок латинян в холмистом зеленом Лациуме. Вынырнули из небытия имена забытых богов, замененных завоевателями много сотен лет назад, сначала на римские, затем на иудейские. Расцветали традиции, вытесненные некогда более удобными, привнесенными извне.
Многие сомневались: а те ли это боги, а те ли это традиции? А если даже и те, что были тысячи лет назад, чем они лучше имперских? Тем, что они упрочнят наш суверенитет, отвечали старейшины. Хмурили бороды, трясли кулаками, обживаясь в термах бывших хозяев. У нас теперь не прокуратор, у нас теперь совет старейшин.
Свобода пьянила. Все силы шли на демонстрацию независимости, самобытности, индивидуальности. Этническая одежда, этническая живопись, этнический диалект, кулинария, религия, литература. Сносились памятники этрусским триумфаторам, название полиса привели в соответствие с нормами родного диалекта. Мы настолько увлеклись внешними декорациями, что не заметили, как за революционной весной и беззаботным летом пришла печальная осень. Экономики – нет, армии – нет, сельское хозяйство не приносит ожидаемых результатов. Дремучая плебейская провинция, совершенно не привлекательная для торговцев чем бы то ни было.
И вот, наконец, пришли они, те, от кого бежали латиняне, бросив нас на произвол судьбы. 
***
- Господин офицер, это вы про Польшу сейчас рассказывали? – голос Дайнелли, отовсюду и ниоткуда, словно воспетый поэтом глас божий, выволок лейтенанта из собственной дремоты и впихнул внутрь душного итальянского гроба, рассчитанного конструктором на трех человек. Да, воистину, в каждом макароннике дремлет садист!
Генрих не удивился. Ничего необычного, в принципе. Видения? Ну, подумаешь – видения. Да в этом месте вообще мало реального! Разве похожа на правду картина, рисующая тысячи людей из десятков народов, готовых умереть в пустыне за право обладать песком?
- Какая Польша! Рядовой, вы залезли под танк? По-моему, вам напекло.
-  Господин офицер, что это вас потянуло рассказывать байки замогильным голосом? Да такие увлекательные… За подобное у нас в Риме можно сесть.
- Берсальер, а вас потянуло дерзить после обеда? Что, сиеста, все можно? Вольно-вольно… – Лейтенант вернулся к находке. Орел цеплялся когтями тоненьких лапок за позеленевшую пластинку. Четыре буквы трудно читаемы и, на первый взгляд, не имеют смысла: “SPQR”. Что-то такое всплывает в памяти, древние германцы и древние римляне, темная чаща и давно забытый повод для гордости. Тевтобургский лес. Вот и пригодился итальянец… - Дайнелли, что значит латинская аббревиатура “SPQR”?
- Что-то знакомое, у нас такое ярмо лепят на каждом фонарном столбе. Вы откопали в мешке римскую диковину? – настырен макаронник, настырен. – Готов поспорить, что у вас там походный сигнум. Орел или еще какая живность…
-  С чего вы взяли, Дайнелли?
- Вы забыли в мешке его скобу, господин лейтенант, крепление, или как там оно называется… Чем ваш орел крепится на древко. Тут тоже есть надпись… М-м-м, как интересно! Рим или Рейх. Что-то такое. А знаете, как переводится “adversus”?
- Вы меня спрашиваете? Давай мне её немедленно! – Генрих откинул крышку люка. Никакого дуновения свежего ветерка, все та же духота пустыни. Тобрук на горизонте по-прежнему горит, возможно, уже состоялся еще один штурм. – Рядовой, вылезайте, дьявол вас побери!
- Вы знаете, господин офицер, мне и тут хорошо. Какого черта вы вообще тут раскомандовались? Мы разным хозяевам служим. Залезайте в свою, простите, нашу, коробку и продолжайте бредить сказками, под них и заснуть можно. Арривидерчи…
И куда подевалась трусость макаронника? Генрих вытащил нож, перекинул левую ногу через бортик итальянской развалюхи и приготовился прыгнуть. Юный дезертир, конечно, достойный противник, в самом ироничном смысле, естественно, и дело здесь не в субординации, не в дисциплине, лейтенанту глубоко плевать на эти атавизмы армии. Дело в детали от сигнума, в кусочке орла. Птица впилась когтями в душу Рейтара и не отпускала. Вот так становятся фанатиками, одержимыми бесом, дьяволом или другой фантастичной сущностью. И в этот момент Чезаре Дайнелли заговорил.
***
Полчища дикарей двигались с севера из темных германских лесов, так и не покоренных римлянами. И никто не мог сказать хоть что-то вразумительное ни о языке, ни о количестве их, ни о целях. Тысячи беженцев, не останавливаясь, шествовали через наши земли на юг, к Риму, принося самые нелепые слухи. Убийцы, грабители, людоеды, насильники, бесы и демоны преисподней. Вся проблема состояла лишь в том, что никто из переселенцев в глаза не видел вторгшихся – соседи уносили ноги, едва завидя всполохи сигнальных огней пограничных стражей на горизонте.
Да, они были слабы. Их разбросанные тут и там деревеньки не обладали даже тенью сплоченности, отколовшись от Империи, многие получившие свободу города продолжали жить по инерции. Ими управляли прежние римские ставленники, собирались прежние налоги, прежние ритуалы справлялись во время прежних праздников. Брошенные метрополией, несчастные оставались верными рабами и, как только повеяло бедой, северные провинции поглотил хаос.
А вот у нас возродились толики самобытной культуры, национальной гордости и дедовского упорства. Совет старейшин издал декрет “о закрытии границ”. На деле это означало лишь то, что за право пройти нашей территорией несчастные беженцы отдавали до трети своего спасаемого имущества. Те семьи, что не имели ничего, оставляли своих младших сыновей. Детишки становились если не рабами (о, как мы гордились отмененным с уходам римлян рабством!), так вечными слугами маленькой свободной республики. Именно так! Республика, в лучших греческих и старо-римских традициях, на месте жалкой бедной провинции. Расшатанная экономика жирела на глазах, вбирая в себе бесплатную рабочую силу и непомерные пошлины. Видя перед собой кажущуюся мощь, резко контрастирующую с бедностью и ничтожеством соседей, часть беженцев осталась здесь. За зиму население выросло на четверть, эмигрантов обращали в возрожденную веру, основу которой не помнили наши собственные отпрыски, насильно превращая в ограниченное правами этническое оседлое меньшинство. В общем, мы вели себя так, как вели себя с нами римляне несколько сотен лет назад.
Ранней весной, ровно через год после ухода латинян, на горизонте загорелись сторожевые костры.
***
- Дайнелли, шайсе! Очнитесь, проклятый макаронник, ролики противника прямо перед нами! – Генрих, побледневший и испуганный, по-прежнему сидя на башне М13, дрожащей рукой постучал по железному борту. Из-под трака показалось лицо итальянца, помятое и одуревшее, как будто Чезаре только что получил дубиной по голове. Рейтер перевел взгляд на пустыню, туда, где длинной вереницей тянулись десятки королевских “крусайдеров”.
- Мираж… - тихим, испуганным шепотом проронил Дайнелли, подымаясь на ноги.
- Какой мираж, опомнитесь, берсальер! – Генрих был бы рад поверить, если бы не одно обстоятельство – британец, неотрывно глядящий прямо на лейтенанта вермахта из люка своей громадины в бинокль. Вот его танк, шестой по счету, дернулся влево, покинул колонну и, прибавив скорости, понесся прямо на итальянскую рухлядь. Англичанин, теперь было видно, что тоже лейтенант, просканировал всего Рейтера, насколько было возможно, затем что-то сказал экипажу. “Крусайдер” встал. – Дайнелли, лезьте в танк. Попробуем попасть ему под башню!
- Что? Ну, нет! – Итальянец медленно засеменил прочь, в пустыню. - Это же гроб! Мама мне строго-настрого запретила кремацию…         
Генрих заметил в руках Чезаре давешний мешок и, на полном серьезе, сошел с ума. Догнать, наказать мерзавца! Дерзит офицеру, трус, дезертир … забрал мешок с частью птички! Но лишь только сапоги лейтенанта коснулись песка, все снова изменилось. Бесконечный калейдоскоп проклятой пустыни! Лицо итальянца просияло, зажглась утренняя веселая наивная улыбочка, шаги замедлились, а торс повернулся к британской угрозе. Рейтер рывком развернулся, успев лицезреть незабываемую картину.
Англичанин неспешно подошел к кромке миража озера, того, что плескалось в пятистах метрах от немецкого танка, опустился на колени, погрузив загорелые руки по самые локти в песок, его глаза лучились счастьем, сзади подходили еще два члена экипажа с фляжками наперевес. Дальше грозный противник немецкой машины плескался посреди пустыни и, порой, совершенно было не понятно, что здесь настоящее, а что – фантом. Британцы резвились, как дети, забыв обо всем на свете, в том числе и о танковой колонне, затерявшейся за дальними барханами. А ведь, вполне возможно, островная бронетехника шла сейчас по душу Роммеля. В поле зрения Генриха неожиданно ворвался Чезаре, швырнувший с разбега нечто маленькое и темное в сторону миража.
- Оп! Белиссимо! – ухмыльнулся итальянец, перейдя на русский. – Видали? Грохнулся посередке озера и не поднял ни единой капельки брызг! Мираж, все это – мираж!
- Как вы добросили до озера?! На полкилометра!? Стоп, а что бросили? – Рейтер резко потерял интерес к происходящему, его снова звала находка.
- Да, эту железяку из мешка… Ту, с надписью. Ничего больше не было под рукой.
Генрих ринулся к озеру со всех ног, увязая тяжелыми ботинками в рыхлом песке. Идиот, римская обезьяна! Это же надо так поступить с достоянием своей собственной культуры! Мираж, как и следовало ожидать, растаял, стоило лишь лейтенанту чуть-чуть приблизиться к нему. Рейтер нырнул в песок, выискивая захват, так он окрестил загадочное приспособление. Свинья аппенинская, чернявый недоносок! Но, не дурак, Генрих его недооценил. Лязгнул засов люка и, обернувшись, немец увидел одинокий танк, принявший в свое чрево юного фашиста. А кинул он камень, простой камень – вот он лежит. Единственный камень на месте призрачного озера. Камень, пролетевший пятьсот метров? Рейтер зашагал назад.
- Дайнелли, давай поговорим…
- Вы же сами меня приглашали в танк, господин офицер.
- Рядовой Дайнелли, немедленно откройте люк!
- И не подумаю, лезьте теперь вы  под днище, подышите там керосином. У меня и без вас есть командиры, выше крыши. Можете писать жалобу напрямую маршалу Гарибольди. Дайте нормально отдохнуть!
- Проклятый дезертир! Это же надо! Вы сюда отдыхать приехали? Курорт у нас под Тобруком, шагом марш туда! – Серия ударов по корпусу не помогла, Генрих привалился спиной к М13, в той же позе, в какой сидел утром. Его терзало мерзкое чувство бесполезности и бессилия. Еще, лейтенант явственно чувствовал себя оплеванным.   
- Господин Генрих, вы забыли в танке автомат. Мало того, вы забыли его зарядить! – он что там, роется в вещах? – А что черепашка с места не двигается, что-то сломалось?
- А, по-вашему, мы сюда на пикник заехали? К озеру? – Рейтер лишний раз порадовался, что не курит. Раздобыть сигарету в пустыне – та еще задачка. Жаль, что от привычки питаться он еще не избавился. – Кстати, про озеро… Если вы так хорошо кидаетесь камнями, вам, итальянцам, и пушки не нужны.
-Да-да, понимаю. Свернули не туда… И как можно умудриться потеряться в пустыне! Вон же Тобрук! Точнее дым Тобрука. Вы что, не могли сориентироваться?
- Догони Витта и спроси, куда он смотрел. Подделка под берсальера, если ты ищешь там карты, рапорты, секретные документы, то зря стараешься – у нас ничего такого нет. Только пыль, карта Киркенаики времен Бисмарка и гессенская региональная газета второй свежести.
- Как это по-русски?... О! На кой оно мне сдалось? Я ищу ваш сигнум. Точнее, мой сигнум, я же выкопал тот мешок… 
- Напрасно, птичка у меня, - в то же мгновение скрипнул люк, - Вы, итальянцы, и так разбазарили свою культуру, не-е-е-ет, эту штучку я вам не отдам, - Дайнелли ловко спрыгнул с башни и присел рядом с Генрихом, подложив мешок под зад.
- Что мы бродим вокруг да около? Нам нужно одно и то же, я теперь ясно это понимаю. Сама судьба, Дева Мария свела нас здесь, представителей Рейха и Рима. Давайте найдем палку подлиннее и воссоздадим исторический облик реликвии, - итальянец то оглядывался на Генриха, то в смущении отводил глаза. – Надо же чем-то заняться. А вечером можно пробраться к Тобруку и подождать там очередного штурма. Будет же, они теперь каждый день. Присоединимся, вы – ко своим, я – ко своим…
Ветер, разочарованно взвыв, поднял песчаную вьюгу, на небе не было ни облачка, но внезапно стало темно. Картина мимолетно напомнила Рейтеру рижское взморье, дом его матери. А барханы – вылитые песчаные косы на Балтике… Фу ты, взбодрись, взбодрись, размазня!
- Это вы, макаронники, виноваты. Эх, Грациани… Понастроили там баррикады, теперь не прорваться. – Генрих надолго замолчал. Давайте сюда скобу, Дайнелли. Давайте же, все равно потеряете, растяпа! Как вообще можно было потерять сапоги?
- Как можно было потерять экипаж? - хмыкнул в ответ Чезаре. – Вот ваша железячка. Покажите же, наконец, сигнум. 
Генрих достал из кармана орла, соединил его со скобой Дайнелли (штырек на захвате идеально входил в паз на пьедестале птички). Лейтенант поднял сигнум к солнцу, лучи отражались на зрачках статуэтки, придавая им решительный блеск, загнутый клюв стращал потенциального врага, острые когти повергали его в трепет. В этот раз никто не проронил ни слова, говорила птица.
***
Все жители города, от старейшин до бесправных эмигрантов, застыв у окон и ворот пышных усадьб, просторных кабаков и ветхих трущеб, ждали новостей. В сторону границы отправился отряд в четырнадцать знатнейших всадников, а назад вернулся одинокий юноша, оруженосец. Он был бледен как парное молоко, его волосы посидели, а речь оказалась настолько невнятной, что не представлялось возможным понять  хоть что-то. С огромным трудом совет прояснил картину произошедшего события.
Встретившись с первой же группой дикарей, всадники были препровождены в шатры вождей, с которыми имели продолжительную беседу. Юноша не мог сказать, о чем конкретно шла речь, но, в ходе диалога, горожанам предложили покинуть город, бросив его к ногам варваров. Достойные сыны новой республики, с известной долей гордости, отказались, поведя себя не в меру дерзко и, вероятно, нарушив некие неведомые традиции гостеприимства, подписали себе смертный приговор. Их гибель, произошедшая на глазах у нашего свидетеля, была настолько ужасающей, что даже попытки вспомнить о ней оборачивались для несчастного обмороком.
Для совета стали совершенно очевидны и цель и стратегия проклятых дикарей. Для чего они отпустили мальчишку? Дабы вестью о зверствах пришельцев он зародил семена страха в сердцах горожан и те, не выдержав колоссального напряжения, бежали бы из полиса, оставив родной край на поругание негодяям. Но разве так поступает смелый и сильный враг? Известно с древнейших времен, что подобная тактика присуща слабому, не уверенному в собственных силах, не способному на честный бой. И решение родилось само собой – растоптать варваров тяжелыми копытами боевых коней.
И вот, лучшие из лучших, элитные части, гвардия провинциального масштаба, разодетая в причудливую смесь из народного платья, римского доспеха и модных ныне галльских кружев, вооруженная мечами из крепчайшей стали и резными копьями невиданной красоты, вышла за городские ворота. Играли музыканты, танцовщицы и актеры развлекали толпу, всадники горланили дедовские песни. Кулак республики, ужас этрусской нации, честь, доблесть и гордость на лихом коне. Обратно не вернулся никто. И жители окрестных деревень уверяли, что, незадолго до захода солнца, все небо по ту сторону приграничных холмов было затянуто густым черным дымом от многочисленных костров.
Республика погрузилась в тихое серое унынье. На улицы вернулась пустота, такая же, как и в первые дни обретения свободы, жители города-столицы уединялись в своих домах, позабыв о развлечениях. О сгинувших не говорили, эта тема оказалась под негласным запретом, в последний путь их провожали по новообретенным дедовским обычаям, но, при этом, как говорят, во многих семьях не забыли помолиться и римским богам. Траур длился два дня, затем, получив от массово покидающих деревни крестьян известие о том, что дикари двинулись к полису, совет спешно разработал новый план, не отличающийся от предыдущего ни формой, ни содержанием.
Предполагалось  отправить к варварам парламентера, посланца доброй воли, с повозкой богатых даров и грамотой невиданных полномочий, который постарается богатыми посулами и, видимо, ценой своей жизни, задержать продвижение неприятеля. В это время, каждый мужчина, способный встать с постели и сделать пару шагов, вооружится в обширных арсеналах брошенным римскими легионерами оружием и встанет в общий строй. И богатый купец, и бедный крестьянин, и бывший раб и беженец из соседних земель. Поистине – колоссальное войско. И эта армада с поистине медвежьей хитростью затаится у граничных холмов, невдалеке от бурной речки, готовая ударить сталью мечей по огрызкам сердец пришельцев…
Ранним утром я, незначительный человек из совета старейшин, бывший чиновник ведомства прокуратора, римского наместника, отправился в гости к пришельцам.
***
- Вот оно как, - прервал затянувшуюся тишину Дайнелли. – Опять немцы, значит.
- Немцы? – Генрих, даром что секунду назад пришел в себя после долгого полусна, соображал быстро и конкретно. – Берсальер Дайнелли, я знаю лишь один народ, представители которого употребляют относительно германской нации слово “немцы”. Откуда, вы говорите, знаете русский язык?
- Мой отец – русский эмигрант, может быть даже - дворянин. Впрочем, не знаю. Точно никто не знает, а мама не любила распространяться на эту тему.
- Продолжайте, Чезаре, мне было бы интересно послушать, - впервые Генрих испытал некую симпатию к молодому итальянцу. Возможно – русские корни оказывали некое объединяющее влияние. Как бы то ни было, берсальер на глазах превращался из подлого фашиста-шпиона в симпатичного загадочного романно-россиянина.
- Отец, Алессандро Данилов, воевал в Греции во время 1-й мировой, унтер-офицер драгунского полка. Такие полки, знаете, которые во время войны пришли в полную негодность: пулеметы крошили этих горемык, как вы крошите сухари в свою баденскую похлебку. Что бы была какая-то польза от тысяч всадников, их в критическую минуту спешивали и сажали в окопы, после парадов – по пояс в грязную лужу. Ваш же соотечественник, Ремарк, описывал эти посиделки в своих книжках. Что немцы, что русские, что остальные…
- Я не читал, не успел – слишком быстро их посжигали. Продолжайте, – Рейтер извлек из стального с проблесками ржавчины лона танка швабру. Ну, наконец-то пригодилась.
- Так, на чем остановился? Ах да – солнечная Греция… Вообще, все это я сам додумал. Фактов мало: драгун, ранение в голову,  эвакуация на юг Италии, потерял память, со сменой власти в России чуть ли не бродяжничал, никому дела до него не было, потом - встретил мою мать. Мы жили втроем в деревне недалеко от Палермо, отца мучили жуткие головные боли, почти каждый день, он даже не выходил на улицу. Когда мне исполнилось семь, он умер от последствий ранения. Вскоре мама женилась снова, отчим – Джорджо Дайнелли перевез нас в Рим. Он сделал неплохую карьеру в партии. Как часть этой карьеры – сын, служащий родине.
- И сильно отшибло память у отца? Хоть что-нибудь рассказывал о России? – лейтенант принялся строгать один из концов, ножом, подгоняя его толщину под скобу пьедестала птички.
- Он очень много забыл. Помнил язык, научил меня его основам, что бы было с кем поговорить, итальянский он так до конца и не освоил. В дальнейшем, я подтянул русский на специальных курсах, практиковался в Сербии, Болгарии. А потом раз, и конец света! Грациани разбит в Африке и всех, кого можно, пускают на пушечное мясо…
- Отчим?
- Говорю же, настоял, что бы я был в первых рядах. Сейчас это престижно. Берсальеры – дети самого Дуче. Я, раз так, требовал от сеньора Дайнелли пропихнуть меня в переводчики, но какая, к дьяволу, польза от переводчика с русского в землях бедуинов? Пехота - корм стервятников. Еще и рядовой – обиделся старик… – Чезаре ненадолго замолчал,  - Что вы так на меня смотрите? С меня семь потов сошло за этот день, ваш нож в кармане, ваш взгляд, который острее этого ножа, ваш язык, тоже достаточно отточенный. Что со мной не так? Я похож на француза?
- Вы не разведчик британцев?
- Отнюдь. Нет.
- Вы фашист?
- Я солдат своей родины.
- Вы дезертир, Чезаре?
- Я не дезертир, Генрих, я, так же как и вы, не туда свернул. И в отличие от вас, судя по всему, всё же намерен вернуться.
- Да, похвально, - Рейтер не знал, что еще добавить, откровенничать не хотелось, солнце уже пряталось за песчаные холмы. Пропало озеро, но все так же чадил на горизонте осажденный Тобрук. Ну кому в здравом уме захочется, раз уже побывав, возвращаться к этому бестиарию?
***
Безоружный, жалкого телосложения и с мешком подарков, я не вызвал у дикарей никакой агрессии. Под дружный смех меня, спешив, проводили к кому-то из вождей. Итак: постараться всецело привлечь их внимание, заставить остановить движение к полису хотя бы на несколько часов. Меня вели вдоль бесконечных костров, служащих походной кухней, верениц повозок со скарбом, разнообразных шатров и раскиданных то тут, то там отхожих ям. Они не знали ни латыни, ни местных наречий, однако найти общий язык не составляло проблемы. Германцы живописными жестами описывали мне свои страшные густые леса, настолько заросшие, что пробираться между стволами соседних деревьев можно было только боком, настолько темные, что и днем путник не гасил просмоленного факела.
Они, заросшие кудрявыми бородами, не знавшие терм и легких тог, кутались в грубые меха, не желая снимать их в наших теплых краях. Вспотевший и пахнущий перегноем, таким предстал передо мной северный ужас. Кто-то держал в руке грубую дубину, вытесанную из лесной коряги, а у кого-то на поясе болтался инкрустированный самоцветами гладий. Уши одних отягощали тяжелые золотые серьги, их пальцев не было видно за слоем нанизанных колец, другие же заросли грязью от кончиков пальцев до бескрайних глубин мрачной души. В этой армии, собранной из десятков племен, не было бедных и богатых, плебеев и патрициев, лишь более и менее удачливые добытчики.
Их первостепенными целями, как водится испокон веков, были слава и грабеж, германцы дрались и здесь, поминутно, прямо на моих глазах. Увидев у товарища понравившуюся вещь, варвар бросал тому вызов, и они сходились по-дружески, охаживая кулаками бородатые лица друг друга, напоминая забавы маленьких детей. Таким образом, милая побрякушка из сожженного дома меняла десяток хозяев за один поход. Временами все кончалось не так радужно. Когда поверженный противник падал замертво, пронзенный копьем, искромсанный мечем или забитый дубиной, убийца его, как ни в чем не бывало, оттаскивал тело к краю лагеря и разводил погребальный костер. Последнюю честь павшему отдавали случайные прохожие, даже не спрашивая, чья душа только что покинула этот мир. Какая разница, если он погиб достойно, как воин?
Дикари подняли меня на высокий холм, знакомый горожанам еще по римским временам: здесь раньше казнили окрестных преступников, разрезая им сухожилия на конечностях и поднимая на деревянные кресты. Название его, переиначенное местным диалектом, звучало как “Эриантим”. С высоты открылся чудный вид на покрытую зеленью поляну, вытоптанную прошедшим войском, но не утратившую природной силы и энергетики. То тут, то там на поляне зияли черные проплешины – следы больших костров. Проводники объяснили мне, что здесь нашла свой последний приют наша гвардия. “Они бились отлично, они были умелы и сильны! – объясняли жестами варвары. – Но мы, подобно волкам, лесным нашим братьям, окружили добычу со всех сторон и, набросившись, утопили её в массе своих тел!” И сожгли всех – похоронили по своим обычаям, как хоронят уважаемых людей. Те из гвардейцев, кто пытался сдаться в плен, полетели в костер живьем – дикари, блистая детской наивностью, решили таким образом оказать республиканцам еще одну услугу. “И жены их не узнают о минутной слабости мужей, которая могла стоить им посмертного почета…”.
И воинский секрет их оказался прост – большое количество полных презрения к смерти мужчин и несколько вождей, умело ими руководящих. К одному из них вели меня, вели уже почти пятнадцать минут, а лагерь не кончался. Обитатели, включая, к моему изумлению и женщин с детьми, причем не всегда рабынь, выстраивались по обе стороны пути следования, с интересом рассматривая гостя. Не знаю, что их так заинтересовало, ведь они прошли уже немало по точно таким же полям и лесам, созерцая одинаковых жителей типовых северных провинций империи, каким был и я сам. Тысячи человек любовались на пришельца, а пришелец любовался на них, радуясь удачному исполнению плана старейшин.
***
- Много проблем из-за вас, немцев. Рейх, он ведь всегда досаждал Италии, Риму. Ничего латинская раса хорошего от вас, северян, не получала. Если враги, так обязательно крови по колено, если друзья, как сейчас, так еще хуже… Нет, я конечно все понимаю, но ответьте честно, Генрих, вы что, действительно хотите перепахать всю Европу на танке ради усадьбы в Ницце? Вам действительно всю жизнь досаждали евреи, и вы дышать не могли полной грудью, пока Данциг находился в Польше?
- Вы рядовой полагаете, что это я придумал? Вот ЭТО ВСЕ?
- Ну а кто, герр лейтенант? У кого мне еще спрашивать, как не у вас? Жил себе жил спокойно, а тут бах-трах, и я в пустыне босиком… Зачем это мне надо было,  спрашиваю я себя. Ну вот зачем? Мне, вам, им… ЕМУ, если вы понимаете, о ком я…
- Скучно было. Нам, им, ему. Скука всему причина. Никакого шерше ля фам и близко не стояло. Ля фам тоже, вероятно, от скуки,  - Рейтара забавляла беседа, но уж очень трудным выдался день для таких серьезных разговоров.
Дайнелли передернул плечами, поправил пояс на узких бедрах и продолжил доводить офицера.
- Мне кажется, у всего это совсем иные причины. Я могу говорить только за себя,  расскажу одну историю из своего недавнего детства. Незадолго до смерти отца, в деревню, в которой мы жили, заехал цыганский табор. Это было целое событие, такие краски, такие одежды, такие танцы, скрипки, гитары… Они пришли из Румынии и прошли почти всю Италии, пока не добрались до нас. Устраивали представления каждый вечер, трюки с лошадьми, гадание, все такое…
- И в один прекрасный, вероятно, день …
- Нет, герр Генрих, была глубокая ночь. В наш дом ввалились соседи, отец тогда уже не вставал с кровати, они забрали меня. Не для того, что бы я им помогал, слишком мал для помощи, просто, что бы посмотрел… Цыгане пытались сбежать, но с десяток, всё же, поймали, заперли в сарае и сожгли.
- За что? – Генриху было наплевать, он просто поддерживал разговор. Солнце почти опустилось, пустыня погрузилась во мрак. Ему не нравилась эта темнота, они шли к Тобруку, шли уже довольно долго, грядущая ночь заглатывала несчастную Ливийскую дыру, появилась вероятность заблудиться.  А макаронник, только дай ему волю, на глазах становится все фамильярнее. Может, на “ты” перейдем, синьор Дайнелли? Лейтенант обернулся – ему показалось, что мертвый танк остался на том же расстоянии, что и полчаса назад. Что за метаморфозы происходят здесь с пространством…
- Потом только начали выяснять. Появился Спалотти, наш сосед, это он всех поднял ночью. Оказалось, его собака принесла домой руку.
- Руку? Весело. Цыганскую?
- Ничего веселого, руку его сына. Неразумная… Положила на коврик в прихожей и принялась глодать. Спалотти, конечно, снес псине череп из своей винтовки, валялась со времен мировой. Оставил жену убирать и побежал с фонарем по следу – дорожка крови, такая очевидная, привела к окраине табора. Смотрит, а там, в овражке, цыганские собаки, да и не только цыганские, всяких набежало… Так вот, смотрит – жрут.
- Сына?
- Да, Массимо. На руке браслет был или что-то такое, приметное. Его тело разделали хорошенько, разобрали на детальки, еще перед тем, как скинуть в овраг.  Сосед все никак не мог пробиться через собак, уложил с десяток, наверное, пока не разогнал. Ну и нашел остатки, голову в том числе, тут уж никаких сомнений не осталось. Выстрелы гремели – никто даже на порог не вышел. Захолустье… Сам Спалотти всех собрал, сам и виновных установил – цыгане, кто ж еще? Сам и вынес приговор.
- Да, неплохая ночка. Что-то я совсем не вижу, куда идти, вляпались мы с тобой, берсальер.
- О, это еще не все. Только жители хотели расходиться по домам, выволокли откуда-то Анджелло, местного дурачка. Полный имбицил, здоровый, как собор Петра и такой же угловатый. И, уж не знаю, что его так впечатлило, толпа народу, вонь от цыган сгоревших, короче рассказал он кое-что из хроник минувших дней. Играли они с Массимо в карты. Естественно, соседушкин сын раскатал его играючи, вогнал в долг, как последний гвоздь в гробовую доску. И предложил – в качестве расплаты - соблазнить цыганку из табора. Любую. Посмеяться хотел. Знали бы вы этого Анджелло, поняли бы весь юмор. А тот, наивная душа, решил времени не терять, подхватил первую попавшуюся на дороге и в кусты...
- Берсальер, вам не холодно босиком по песку?
- Дайте я закончу, самое интересное осталось! Короче, не знаю, в чем там была суть, но домой он вернулся оскопленным. Ножницами.
- Что? Кастрированным? Рядовой Чезаре, что за муть вы мне рассказываете? Это как же, ножницами?
- Как? Больно! Так было… Надо было на ком-то злость выместить, вечером он разделал Массимо топориком и попытался скормить собакам в овраге. А может, он это сделал специально, что бы отомстить цыганам… Короче, его повесили на дереве, там же, рядом со сгоревшим сараем. Хотели тоже где-нибудь спалить, да не нашли больше керосина. Вот. Только веревка порвалась, он же килограмм 150 весит, а есть традиция такая, нельзя перевешивать, вроде как амнистия. Ну, предложили тогда считать его уже мертвым и закопали под деревом. Потом утро наступило.
  - Да, и все в одну ночь? Знал бы я, что в Италии у детей такое тяжелое детство… Хм… А цыгане чего?
- Да, ничего, те, что сбежали, больше не вернулись. Принялись их вещи делить, нашли много своих же, оказалось, пока по вечерам представления шли, эти проходимцы чистили дома. Вот, такая история. Через месяц умер отец.
- И к чему ты мне всё это рассказал? Какая мораль, Чезаре? – Рейтер улыбнулся, они проходили мимо кучи мертвецов неясной принадлежности, это было хорошо. Значит Тобрук где-то здесь. Несчастных свалили в общую яму и засыпали песком, наподобие кургана, да вот только у пустынных ветров – свои планы. И очень скоро обезображенные тела снова могли познать на себе прелесть прикосновения солнечных лучей.
- Да никакой морали, господин лейтенант! Просто, история из жизни. Homo homini lupus est – так говорили мои предки по материнской линии. А нам обязательно нести с собой сигнум? Надо было оставить его в танке.
Два человека шли по пустыне. Они молчали, изредка обмениваясь фразами. И попеременно несли на плечах швабру с нанизанной на один из концов фигуркой орла.
*** 
- Ты всех удивил – сказал старейшина на хорошем греческом языке. – Они провожали тебя до самого входа в шатер, как чудо. Многие до сих пор стоят вокруг, подслушивают.
- Почему? Что их так привлекло?
- Непривычно видеть среди вас, дикарей, человека, так презрительно относящегося к своей жизни.
“Дикарей”, может я ослышался, может быть, уже забыл нюансы греческого? Нет же, вождь говорит серьезно, без тени улыбки, лицо неподвижно, глаза смотрят куда-то поверх моей головы. Он действительно лучший – сильнейший, умнейший, спокойнейший, а может, плюс ко всему, самый беспринципный, жестокий, хитрый из всех. Такое создается ощущение от одного взгляда на эту чистую расчесанную черную бороду, блестящий панцирь доспеха, и узковатые глаза за могучими щеками.
- Мой друг, вы что-нибудь слышали о многополярном мире?
Мы говорили до вечера, потом старейшина, вождь или как их там правильно называть, отпустил меня, приказав вернуть коня и не чинить препятствий. Глубокой ночью я возвратился в полис, меня ждали раскрытые настежь ворота. Вокруг царило небывалое оживление, горели десятки факелов, прямо мне навстречу выскочило несколько повозок, груженых житейским барахлом. Жители бежали из города. На центральной площади старейшины в полном составе, в окружении воющей разнородной толпы, набивали мешки казенным золотом, попутно обещая собрать на эти деньги огромное войско, вернуться и отомстить. Кажется, им потом удалось приобрести неплохие усадьбы на побережье. Последний из отъезжавших посмотрел на меня из-под седых бровей и всезнающим голосом возвестил:
“Остался невредим. Приглянулся дикарям? Хорошо изучил их? Достоин. Жители, он достоин, он позаботится о вас, пока нас не будет! Ждите, верьте, молитесь! Возьми из библиотеки старый меч, он поможет”.
Старый полуторный меч, символ города, выкованный в древнейшие времена неизвестными основателями, вечно острый и бесконечно смертоносный не стоил ничего. Все, более-менее ценное только что уплыло через южные ворота.
Армада, вопиющая воинская мощь прекрасного полиса, дрогнула при первых звуках топающих по дороге грязных ног пришельцев. И ринулась бежать лишь завидя острые пики вдалеке. Наверное, лица варваров светились горьким разочарованием – в этот раз им не удалось хорошенько повеселиться.
***
- Дайнелли, Дай… шайсе! Да, Дайнели же! – Генрих тряс итальянца за плечо, пытаясь вернуть тому упорхнувшее сознание. – Тебя накрыло, берсальер? Ползи за мной, быстрее! – приходилось кричать, орать во всю глотку, пустыня дрожала от взрывов, тобрукские останки  уже просматривались сквозь километровые пожарища.
Лейтенант упрямо полз вперед, стараясь выкинуть из головы все посторонние мысли – о сигнуме, об итальянце, о своей несчастной жизни, но те не сдавались и наползали на рассудок как серый туман на прусские болота. Как немецкие танки на пражские улицы. Каждый метр давался все труднее. Воздух заволокло тяжелым дымом, песок пропитан тоннами керосина, готового к воспламенению, все посторонние звуки сжирают пулеметные очереди и минные разрывы.
- Дайнелли, вы еще здесь? – стараясь придать своему голосу максимальную крепость, достойную офицера вермахта, Генрих, обернувшись, позвал Чезаре. Тот полз прямо за ним, через секунду уткнувшись носом в сапог лейтенанта.
- Перше дияволо?! Вы чего остановились!?   
- Берсальер, смотрите. Вон там, возле Т-III, ефрейтор Резинг,.. Нет, не та куча, вот эта куча! У него ваш размер обуви, примерьте.
- Санта Мария! – продолжил громко возмущаться сзади Чезаре, - там не поймешь, где ефрейтор, а где его завтрак!
- Черт вас подери, Дайнелли! Здесь весь песок в дерьме и горючем, посмотрите на свои пятки. Немедленно примерьте!
Метрах в трехстах громыхнула шальная болванка, гул и какофония впереди усиливались. Уши, словно горлышки бутылок с шампанским, заткнуло прочной пробкой. А внутри сосуда, то есть головы, бурлила неспокойная субстанция беспорядочных мыслей. Воинское “Вперед!”, рациональное “Замри!” и животное “Улепетывай, недоумок!”.
- Этот ваш Резинг тут уже неделю лежит, фуууу, какой ужас! – кричал справа итальянец, практически потеряв южный акцент. Сильны, ох сильны славянские корни…
- Нет. По крайней мере, он еще позавчера у меня занял сто рейхсмарок, вроде был бодренький. Кстати, положил в правый сапог, проверьте…
- Зачем кому-то в пустыне деньги? – ворчал Дайнелли, почти скрывшись в дыму и пыли.
- Играть на них в карты, скучно… - еще серия взрывов, Генрих не был уверен, что берсальер его слышал. Ветер, дуя в лицо, погружал лейтенанта в принесенную из-под Тобрука черную мглу. Там, похоже, горит уже все, что можно… Взрывы, взрывы, ничего не слышно, больше никаких звуков,  - Нам все равно здесь было скучно… Что бы ни происходило, что бы мы не делали…
- Дайнелли! Дайнелли! – нет ответа. Дым, пепел, прах, пыль и песок. Воздух непроницаем для взгляда, очень сложно даже раскрыть глаза. Поднявшийся ураганный ветер, дувший со стороны моря, вдавил Рейтера в лужу керосина. Наступало утро.
***
Утро принесло мне долгожданное спокойствие и уверенность, захотелось окунуться в дела, занять голову повседневной рутиной. Оборона брошенного полиса – такая “рутина”! Мою армию не нужно было собирать, она явилась сама, им просто некуда было пойти. Я ожидал возвращения хоть кого-то из трусливо бежавшей армады, но моим надеждам не суждено было сбыться. Сплошь дети, подростки, крестьяне из округи, бедняки и беженцы. За руку с матерями, сестренками и братишками на плечах, с мешками дешевого тряпья – все их достояние. Там, за стенами, у них не было шанса, как ни странно, они поверили в меня. По-крайней мере, мне так показалось.
Я отобрал тех, кто покрепче, не младше 14-15 лет, таких собралось достаточно, около полутора сотен.  Арсеналы города опустошили ради вооружения армады, оставшаяся ржавая гниль не могла напугать и котенка, но что делать? Лично у меня был раритетный, правда тупой и окаменевший, меч основателей. Я поднял его над головой.
Не осталось ни одного флага, всю атрибутику республики старейшины забрали с собой. Нам нужен был какой-то символ, что-то вокруг чего объединились бы последние защитники. Предмет, глядя на который воины бы поняли, что еще не все потеряно, что битва продолжается, но ничего не было под рукой. И тогда я нашел в пустующем оружейном арсенале одинокий сигн некой забытой центурии, нанизанный на копьё. Орёл расправлял крылья, готовясь взлететь, а в его когтях блестела, несмотря на пыль, надпись “S.P.Q.R.”.  Senatus Populus Que Romanus. “Собственность римского народа”. Под этим знаменем и было суждено пойти в бой последним защитником древнего полиса. Конечно, теперь я понял весь символизм, мы все – всего лишь его имущество, были им, и им нам суждено погибнуть. Рим не бросает то, что ему не нужно, он аккуратно строит из хлама баррикады на пути врага. А вся наша недолгая независимость? Агония, фантомная боль… 
 
Они стояли передо мной, ловя каждое слово поймавшего кураж оратора. Видели бы меня старейшины! Речь  не останавливалась ни на секунду, стимулирующая, мотивирующая. Я, единственный видевший дикарей и вернувшийся назад живым, в полном рассудке, стал полубогом. Крылья за спиной ломали старый доспех, тупой меч горел в руках яростным огнем возмездия.
- Они убийцы, скоты и полуживотные! – отстраняясь от происходящего, словно смотря сон, мне уже казалось, что кто-то другой, стоя рядом произносит эти слова. – Порождения мрака и ада, хаоса и бездны! Кара богов. Я видел их, они - людоеды от беззубого старика до беззубого младенца, - закрыть рот? Все равно речь лилась бы сквозь сжатые губы. Ее рождала не моя глотка, нечто большее, высшее, лучшее. – Не бывает победы без боя, а нам не нужна жизнь без победы! Так? – “Даааааа” – кричали в ответ завороженные юноши. Фантазия на месте рождала кошмарные ритуалы жертвоприношений, диких пыток и истязаний. Ничего такого и близко не было в лагере противника, но слова производили колоссальное впечатление. Значит, должны были быть произнесены. Ложь за ложью, клевета за клеветой, ставки слишком высоки, что бы сохранить руки чистыми.
– Вспомните историю, как горстка греков остановила несметную персидскую армию в Фермопильском ущелье. – Они и не знали, крестьянские дети, откуда? Но верили на слово. – Наши Фермопилы по ту сторону реки, на Рыбачьем кургане.
Опасность. Чудовищно опасным становится полководец, вошедший в раж разрушения. Почувствовавший вкус крови, пусть даже своей собственной. Волкам, например,  этого еще как хватает. Молодежь грузилась в лодки, переправлялась на ту сторону и тут же их сжигала. Что бы не было соблазна сбежать. Я плыл последним. Уже стоя на носу, обернулся к пестрой толпе женщин, молчаливо стоящих на берегу.
- Вы слышали все? И молчите? Почему смотрите не меня, почему не отрываете взгляда от юнцов? Обернитесь назад, там ваш дом, которому грозит гибель. Посмотрите вперед, там ваш враг. Это общее дело, оно касается всех, и вас в первую очередь. У ваших мужей, отцов, братьев есть луки, я знаю. - В этом городе они есть у каждого, это даже не оружие. Так, охотничий инструмент. – Возвращайтесь домой за ними, встаньте напротив кургана, на пригорке. Я уверен, ваш воинственный вид, фурии, вдохновит юношей на подвиги. Сегодня не будет, не должно быть недостойных. Надеюсь, вам не придется краснеть друг перед другом за трусость своих чад. Не придется стыдливо прятать глаза из-за малодушия братьев. Всадите острое жало в сердце врагу, не испугайтесь покарать бегущего с поля боя. 
Затрещал воздух между нами. Это рвались казавшиеся неуязвимыми вечные чувства родственных связей. Я сделал все, что мог.  Когда на берегу догорала последняя лодка, мы выстроились на кургане, высоком древнем холме, сотворенным далекими предками после одной из легендарных битв прошлого. Такой же, как и та, что предстояла нам. Мы видели под собой широкое зеленое поле не засеянных лугов, ровную плоскость с одиноким всадником.
Вождь дикарей приветливо помахал мне рукой, я сделал неловкое движение в ответ. Надеюсь, он не обратится ко мне словом “друг”? Странные у них там понятия о дружбе. Вчера бородатый субъект, не умолкая ни на секунду, просветил меня об истинных целях вторжения. Хороший оратор и из козы сделает коня. В мире не может быть одной силы, иначе не будет мира. Направленная не наружу, а вглубь, она погубит саму себя. И подчиненные хаосу, подчеркнуто примитивные варвары противопоставляли себя стройной упорядоченной цивилизации. Не нашей деревне, конечно. Риму. Этот дух противоречия, несогласия с доминирующей системой, утраченный современными людьми, жил теперь только в них. На любое действие найдется противодействие. Во благо гармонии, равновесия. Об этом говорил со мной бородатый человек, скакавший назад к своему войску.
Да, он использовал необразованность, глупость, жадность, жестокость своего народа. Применяя этот живой материал для изготовления модели собственного идеального мира. Он давал им то, чего больше всего хотелось вышедшим из лесов племенам. Кровь, страх, грязные развлечения и дорогие трофеи. Взамен получая их руки, сердца и головы. На фундаменте чужих костей возводя новый мировой порядок. Но об этом здесь кроме него знал только один человек. Войны не начинаются ради золота, это миф. Или все еще проще, или куда сложнее.
Эпохального сражения не получилось, латунная птичка с высоты Рыбачьего кургана наблюдала кровавую бойню. Я видел, как дрожали колени детей, когда толпы дикарей двинулись на них, видел, как жались друг к другу их одетые в дрянные плащи тела, видел, как рассыпалось всякое подобие строя при первом звуке походного рога. Самопровозглашенный центурион остался один на поле боя, его юное воинство бросилось назад подобно селевому потоку, топча упавших и отчаянно толкаясь локтями. Склон холма оказался завален брошенным оружием, самоделкой, которой так и не удалось доказать свою компетентность.
У женщин на том берегу сдали нервы и их стрелы полетели в собственных сыновей. Они исполняли мой приказ, но, по сути, моё воинство уничтожала сейчас само себя. Я опустился на колени, приготовившись к смерти, но колонны дикарей прошли мимо, оплывая меня, как волна = одинокий риф. Кто-то хлопал по плечу, веселыми голосами раздавались на варварском языке приветствия от знакомых. Пленных они не брали, услужливо добивая тех, кто сдавался в плен. Некоторые из юношей бросились в воду, возможно, кому-то из них удалось спастись.
Дойдя до обрыва, под которым плескалась вода, лесная армия остановилась, любуясь полисом, видневшемся на горизонте. В их жилах бурлила кровь, не успевшая выплеснуться за короткое сражение  энергия нуждалась в выходе. Один за одним, варвары затянули песню. Грустную, медлительную и спокойную. Ошеломленные женщины, не видя ничего перед собой, повернулись и пошли домой. На несгибавшихся ногах, волоча луки по земле.
 Я сидел на коленях в толпе воющих на солнце псевдоволков. Их грязные, пыльные бородатые лица излучали улыбки. Тысячи солнечных зайчиков бегали по доспехам, а весенний теплый ветерок трепел спутанные волосы. Отвращение к происходящему накатывало изнутри, вырываясь тихим стоном, которого никто не заметил. Мои юнцы лежали здесь же, под ногами победителей, так и не поняв, во имя чего прервалась их жизнь. Я достал из-за пояса старый меч, городской символ и, зажмурившись, что было силы ударил себя в живот. Раз, второй, третий. Как будто у тебя в руках деревянная палка! Этот обломок прошлого оказался не способным ни на что… Дикари вокруг стали оборачиваться, веселясь еще больше. Посыпались шутки на грубом языке, кто-то уже засмеялся во все горло. Пора было кончать это шутовство.
Я поднялся, закинул меч на плечо и быстрым шагом, пряча глаза, двинулся на север. Туда, откуда пришли наши гости. Подкованная подметка сапога звякнула обо что-то – на земле в невысокой травке лежал римский сигнум, тот, который мы захватили из пустых арсеналов. Размахнулся и отрубил древко копья, на которое был насажен  орел. Птичка, сверкнув на прощание, спряталась в моем кармане. Я двинулся туда, куда в данный момент глядели глаза.
***
Остывший за ночь танк приятно холодил спину, легкий пустынный ветерок носил туда-сюда песчинки, солнце всходило. На том месте, где еще несколько часов назад спорили и ругались русскоязычные немец и итальянец, теперь сидел по-турецки со спокойствием статуи седой человек в мешковатом балахоне. Закрыв глаза, почти не дыша, сливаясь с окружающим пейзажем. Порой щелки глаз слегка приоткрывались, он поднимал лежащий рядом томик Шиллера, открывал на произвольной странице и несколько секунд вглядывался в готические буквы. Потом усмехался в белую бороду, словно ребенок, которого хорошенько пощикотали, закрывал и возвращал на песок.  Снова молчание. Снова минимум движения, редкие вдохи, не частые выдохи. Созерцание собственных век.
С севера, прямо из-под дымовой завесы, где продолжал гореть Тобрук, вот уже полчаса двигался к старцу человек. Вымазанные черными пятнами шорты и рубашка, очки и бинокль на шее, черная пыльная кепка на голове. Лейтенант вермахта, подобно знаменосцам прошлого, нес в руках швабру, на один из концов которой уселся орел, невозмутимый не меньше, чем седой сиделец.
-Я присяду? – спросил Рейтер на немецком, заранее зная ответ. Живая статуя не шелохнулась. Пожав плечами, Генрих сел рядом, вытянул ноги, положив сигнум на колени. Бедуины…
Сидели. Чуть слышно шумел ветер, перекатывая песок. Где то пробежала ящерица. В голубом безоблачном небе пролетела одинокая черная птица. Старец не двигал ни единым мускулом лица,  когда и случались какие-то подвижки, в пору было вскочить и отплясывать в честь такого дивного события. Вот трепыхнулись ноздри. Так, дернулся палец на правой руке. Кадык поднялся и опустился. Снова ноздри. Сколько прошло времени? Да с полчаса, наверное. Крепкое загорелое лицо, глубокие морщины. Кудрявые седые волосы и борода с усами той же консистенции. Ага, потянулся за книгой. Раскрыл на середине, распахнул глаза, показавшиеся необычно мутными, практически бесцветными. Но, можно отметить, когда-то бывшие синими. Уставился в Шиллера, не водя зрачками. Как будто запоминая.   
- Что там такого интересного& - учтиво спросил лейтенант. Бедуин молчал. – Ну что вы там делаете, а?
- Учу язык ваш, младый воин, - ответил старец с непривычным акцентом. Но голос звучал бодро, звонко. Эх, и зубы у него все на месте.
- Получается? – Рейтер, улыбаясь, уставился на деда. После второго за сутки возвращения из-под стен Тобрука у него резко проснулась общительность. Захотелось выплеснуть накопившийся стресс, отвлечься.
- Не суть, - отрезал, нахмурившись, собеседник, захлопывая книгу. – Да языки похожи все, латиница в основе их.
- Кхм, гы-гы, - манера речи старца насмешила Генриха. Видимо, он почерпнул ее у немецкого поэта. – Вы могли бы взять гессенскую газетенку, там более современный язык. Хотя… их диалект меня самого раздражает! Ну как можно было додуматься называть утку… - бедуин вскинул руку, жестом заставляя лейтенанта замолчать. Теперь глаза открылись на полную. А густые хмурые брови тут же отбили желание шутить. – А вы, кстати, кто?
- Я Тит Антоний Ливий, - сурово ответил старикан. – Не тот, что автором прослыл трудов известных по исторической науке. – Видимо, седому не раз уже приходилось уточнять сей факт, что его отнюдь не радовало. 
- Привет императору Августу...  Ааааа, вы за этим что ли? – Генрих погладил птичку. – Ну елки-палки…
Дед замешкался, поводил головой вправо-влево, словно выискивая кого-то, потом облегченно выдохнул. И продолжил по-русски. Причем настолько простецки и панибратски, что Рейтер окончательно перестал сомневаться в том, что спит.
- Послушай, братец… - Тит повернул руку ладонью кверху,  став быстро дергать пальцами, массируя воздушные потоки.
- Генрих,  - сообразил, что от него требуется Рейтер. Старикан продолжил сеанс массажа. – Э… Карлович… - Сеанс завершился. Эфир, может в качестве платы и благодарности, а может, в негодовании от столь быстрого окончания удовольствия, всколыхнул волосы сидящих пустынным ветерком. Было приятно.
- Так вот, Генрих Карлович, мил человек, такое дело… -  Русский он что, по базарным диалогам выучил? Тит Ливий даже образ свой поменял – вместо седого аксакала перед лейтенантом теперь сидел хитрый старичок с соседней завалинки. Где ж ваши лапти, сударь?  Странно, очень странно. Может, Рейтер и соглашался участвовать в драме, но никак не предполагал, что та закончится фарсом. – Понимаете, что уж вокруг да около ходить. Вы меня разбудили, шалопаи!
- Что, сильно шумели? - Казаться крайне серьезным и сосредоточенным, что еще остается?..
- Да, не дали дедушке покоем насладиться, никуда от вас, паскудников, не денешься. В пустыню сбежал! И тут нашли… Я ж после всей этой истории, долго по свету белому бродил. - Рейтер вздрогнул, по спине пробежал мерзкий холодок в сопровождении не менее приятной капли пота, проскользнувшей от затылка к пояснице. Старик приподнялся и извлек из песка под собой старинный короткий полуторный меч, возложив реликвию на колени. Достал прямо в том месте, где прошлым утром сидел, ничего не подозревая, сам Генрих! Ни следа ржавчины, ни малейшей капельки. Но само орудие смерти какое-то неказистое, словно самодельное, невооруженным взглядом заметно множество сколов, зазубрин. И вообще, вроде как стальной, меч внешне казался то ли каменным, то ли деревянным. Тит Ливий усмехнулся произведенному эффекту, покрутил себя за ус и продолжил.
- Каждый раз, только прикорну, закрою глаза – нет тормошат. Вставай, дорогой, доставай свою железячку! Я как на весах сплю. Пока равновесие держится, еще можно забыться, но как одна чаша вниз поползет, вторая вверх – то все… Приходится снова и снова наводить порядок.
В следующие мгновения, Рейтер узнал, что ни одна мировая сверхдержава со времен самой римской империи не избежала развала руками бодрого старичка. Смерть, словно в награду за принесенные ей жертвы, забыла о нем. Уходили и приходили цивилизации, но одинокий странник, бывший чиновник ведомства прокуратора, все бродил по Европе, следя за пресловутой многополярностью. Поднимался из земли, воды, льда или песка, из праха, тлена, пепла, из липкого дыма пожарищ, сочной травы курганов, пугающей полуночной мглы. Уже давно прокляв доставшуюся ему миссию, он не мог ничего поделать: меч – реликвия требовал вмешательства в очередной конфликт. Уравнять. Вот какой была его задача. Носится по миру туда-сюда, одним взмахом руки останавливая могущественнейшие системы нашей эры. В глазах Рейтера пестрело от фамилий, дат, событий, в которых принимал участие седой собеседник. 
- Зачем вам надо то все это? – понуро спросил Генрих, чувствуя себя единственным виновным за мытарства бедняги. А вот расплачиваться уж точно придется немцу.
- Ad maiorem Dei gloriam - для вящей славы божией, - старик отвесил лейтенанту затрещину. – Не ведаю я, зачем! Но ведь живу уже черт его знает сколько лет по какой-то причине! И до коль мне, по твоему, юнец, ваших петухов успокаивать? Носится из одной земли в другую, как только кто-то оказывается сильнее других… Вот так надоело.
Простенький жест перерезания горла с помощью большого пальца почему-то излишне впечатлил Рейтера. Он даже отодвинулся подальше. Ну их, сумасшедших, к чертовой матери!
- Генрих Карлович, братец, душенька… - неожиданно сменил песню старик. – Не могу больше, покою хочу. Нет в жизни счастья, выручите меня с товарищем твоим, переложите долюшку тяжкую на плечи юные!
- С каким товарищем? - настороженно спросил лейтенант, обдумывая варианты бегства. На своих двоих в пустыню? Или закопаться поглубже, авось свои найдут  - откопают.
- Вертлявый такой, черненький, ручками всё машет.
- Аааа, Дайнелли! Где ж я его найду, он где тот там теперь, - Рейтер указал в сторону дымного столба. Тут его осенила небольшая догадка. – Это вы нам мешок подкинули? Точнее, итальянцу, да? Там на скобе написано “Рим против Рейха”. Это вы написали?
- Да, дружок, моя работа, - старик поднялся на ноги, потянулся, на мгновение замерев в позе статуи Иисуса из Рио. Меч остался лежать возле гусеницы танка. – Думал, сойдетесь в драке, отдам свою реликвию тому, кто посильнее будет. Нет, замирились мои ребятушки. – Дед поднял меч, положил кончик клинка на левую ладонь, морщинистую, как мозг Эйнштейна, и протянул оружие лейтенанту. – Готов ли ты, дитя, принять сей инструмент божий и дланью своей уравнивать государства неразумные. Нет!? Ты куда, дитя позорное!?
Рейтер, встав на колени и повернувшись задом к седому, представил себя тараканом, опомнившись метрах в 15 от танка. Старик, видимо решив, что не в его положении сдаваться (где ж еще в пустыне добровольца найдешь?), двинулся следом, бодро отшагивая босиком по горячему песку. Утро уступало место жаркому дню.
- С какой стати вы взяли, что мне доставит удовольствие заниматься вашим уважаемым трудом? – Генрих пятился назад, не отрывая глаз от странника. Танк отдалялся.
- А с какой стати ты взял, мил человек, что я тебе удовольствие собираюсь доставить. – Густые брови деда поглотили глаза. Сейчас бы грянуть грому и заиграть тревожной музыке, для полноты картины. – Как представитель уравниваемой нации, ладошки вперед!
- Черта с два! – Эге-ге, а танк то больше не отдаляется! Как ни ускоряй задний ход, итальянская железяка все на том же расстоянии. Ну да, оптический эффект, как же. Ловушка это, Генрих! Как ямка муравьиного льва…
- Вот вы меня особенно достали, представители Рейха, сначала первого, потом второго, теперь третьего. Берите же ответственность в руки. Ну же, берите! Больше проблем у меня только с Римом было…
- Кстати, Дайнелли то наполовину русский.
-  Да что первый Рим, что второй, что третий. Что первый Рейх, что второй, что третий. Понастроили Вавилонских башен, где силы на вас набраться? Британцы в конец беспринципные, испанцы - ленивые, французы - трусы, скандинавы - неудачники, евреи - мизантропы, двуличные арабы, грязные азиаты, кровожадные американцы, дикие негры, наивные русские. В Южной Америке даже мне страшно, хорошо хоть в Австралию еще не заносило!
- А не пробовали вместо того, что бы рушить вырвавшиеся вперед империи, другие подтянуть? – Генрих выхватил из кармана нож, на секунду вообразив себя маргиналом из рижских подворотен. А что, вполне похож. Сейчас посадим дедушку на перышко…
- Нет, ну не дурак ли? – сокрушенно отозвался Тит Ливий, взмахнув мечом. – Куды тебе до меня, лапыть? Эх, молодежь…
Рейтер уже лежал на спине, захлебываясь горячей кровью. Сутки он мечтал промочить горло, но не так же… Мышцы постепенно отказывали, замирая в полудвижении. Вот застыли скрюченные пальцы, зависла на выдохе грудь, веки не собирались подниматься. Лейтенанта Вермахта прикончил тысячелетний полоумный бедуин.
- Меч, это же не только шило в одном месте. Это ж бессмертие, глупый! – Старик по-отечески потрепал короткие немытые волосы Генриха, а затем вложил оружие в руки немца. – Ну что, будем прощаться? Сделал ты мне одолжение, юноша, спасибо. Век не забыл бы, да мне уж помирать через минутку, хе-хе. Как пользоваться штуковиной сам разберешься. Вопросы есть?
- Воды дай попить, - прохрипел Рейтер, поднимаясь на локте. Теперь он крепко сжимал рукоять, чувствуя, как оттуда течет прямиком к сердцу живительная сила.
- Вода, эт там, - Антоний Ливий Тит поднял “зубочистку Рейха” и швырнул ее в сторону приевшегося миража. Нож пролетел около полукилометра, затем плюхнулся, подняв тучу брызг. Вот тебе и галлюцинации… - Бывай, Генрих Карлович, не скучай тут.
Когда лейтенант повернулся к нему, старик уже рассыпался прахом, разнообразив всеобщую желтизну окружающего пейзажа. Вдалеке, устроившись на швабре, воткнутой в песок возле танка, готовился улетать по своим делам латунный орел.
***
Для  криминалькоммиссара IV управления имперской безопасности, прозванного в народе “гестапо”, поездка в одиночку по пустыне было делом весьма непривычным. Для барона Мартина Йозефа фон Гелле, потомственного дворянина, она была к тому же довольно утомительной. А для   гауптштурмфюрера СС откровенно уныла и скучна.
Все три вышеупомянутых лица, помещаясь в одном толстоватом, лысоватом и немолодом теле, грязно ругаясь, вылезали сейчас из машины, остановившейся в центре небольшой деревни бедуинов, затерянной среди песков Киркенаики. Фон Гелле прибыл в Африку на коне, под покровительством начальника немалых чинов и в составе группы товарищей с благородной целью – поиск предателей, шпионов и дезертиров в армии Роммеля. Конечно, работать в овеянной славой дружине “лиса пустыни”, крушащей врага направо и налево – сплошное удовольствие. Фон Гелле уже спал и видел экскурсию по пирамидам Гизы с последующим выносом сувениров в объеме пары-тройки чемоданов, но…  Прошло совсем немного времени, диспозиция поменялась. В Африке не было больше любимого народом фельдмаршала; армии, как таковой, тоже не было. Воспоминания об Эль-Аламейне остывали в могилах вместе с погибшими солдатами, а комиссар колесил по пустыне в поисках более-менее приличной компании для последующего бегства в Европу.
Водитель гремел пустыми канистрами, отыскивая запаску. Фон Гелле в целях экономии топлива и так пришлось избавиться от всего, что только можно: и лишних вещей, и трофеев, и спутников. Из одежды поиздержавшийся барон оставил себе лишь рубашку с шортами, купленные в Италии, да форму гауптштурмфюрера, потерю которой пришлось бы слишком долго объяснять начальству. Гражданское за четыре дня пути пришло в полнейшую негодность, в результате чего жители бедуинской деревни имели честь лицезреть черный мундир при двух белых молниях. Дефиле удалось.
Дикари, пялившиеся на барона во все глаза, интересовали того не больше, чем прогноз погоды в Китае. Хотелось поесть, попить и полежать на мягком. Беседу о миланской опере в компании загорелой миловидной дамы с дерзким декольте оставим для ночных мечтаний. Выбирать маршрут приходилось наугад, комиссар никакого понятия о быте бедуинов не имел. Рядом плескалось небольшое озеро, но пить из него дворянин брезговал. Отгрызать ляжку у апатичного верблюда – тем более. У входа в одну из хижин блестел на солнце симпатичный орел, нанизанный на деревяшку. “Видимо, там живет вождь, или кто там у них, - смекнул фон Гелле. – Попробуем поживиться”.
Внутри домик оказался набит бородатыми людьми в грубой одежде, взорвавшимися хохотом при виде комиссара. “Наркоманы, - продолжил размышлять барон. – Совершенно очевидно, что тут курят гашиш”.
- Дойч, Инглиш? – стараясь сохранить невозмутимость поинтересовался фон Гелле у ближайшего типа, с хищной рожей, но вполне опрятного.
- Чайниз, - посмеиваясь, ответил он, добавив пару слов на арабском. Компания снова взорвалась, со всех сторон посыпались другие предложения, как то – исландский, малазийский, иврит или даже русский.
“Какие-то не правильные бедуины”, - нахмурился фон Гелле, выпрямляясь во весь свой стасемидесятисантиметровый рост. – Я криминалькоммиссар IV управления, гауптштурмфюрер…
Ближайшие дикари упали на колени, испуганно закрывая головы руками, к ногам барона прилетело несколько цветков и костяное ожерелье. Под хохот, естественно.
- Вот что, - возмутился немец, доставая из прихваченной к ремню кобуры пистолет. – У меня к вам, животные, один вопрос! - и тут наконец комиссар понял, что окружившие его мужчины совершенно не похожи на арабов… - Кто вы, черт подери, такие!?
- А у меня к вам два вопроса, - отозвался на чистом немецком один из бедуинов, выдвигаясь вперед. Под плащом из верблюжьей шерсти, распахнутым снизу, виднелась рукоять полуторного меча. Смуглый, темноглазый, с аккуратной бородкой и … в армейских сапогах. – Отвечу на ваш, гер гауптштурмфюрер. Мы урожденные великой Германии и у нас тут клуб по интересам.
- Верблюдов доить! – высказался ближний хищнорожий. Тоже по-немецки.
- Витт, тише! – прикрикнул обутый в имперское, выдавая себя с потрахами. Главарь!
- Сдохни, дезертир, - тихо и пафосно обронил фон Гелле, разряжая пистолет в грудь темноглазого. Оставшихся четырех патронов вполне должно было хватить, что бы разогнать трусливый скот по углам, но через мгновение толстая рука барона разжалась, роняя оружие на пол. В нем больше не было смысла. Отличная новенькая пуля, пролетев положенные четыре метра, взорвалась петардой перед распахнутым плащом, обратившись в серый пепел. Главарь перешагнул через кучку бывшую некогда пулей, и нагнулся над кучкой, бывшей когда-то комиссаром IV управления.
- Клауф, верни гера гауптштурмфюрера в сознание. Ну не так же жестоко, где твои манеры? Уважаемый, вы не представились, но… А, документы в кармане? Спасибо, Рам, часы можешь оставить себе. Так-так… Мартин Йозеф, барон фон Гелле, занятно… Собственно, у меня всего два вопроса к вам, господин комиссар, раз уж вы не возражаете… Кольвиц, гер барон не возражает, прекрати! Сходите с Клауфом, приготовьте лошадей, поживее. Выезжаем через десять минут. О чем это я? Будете воду? Скажите “данке” Витту. Вот так.
- С кем имею честь? - брякнул фон Гелле, приподнимаясь. Ну совсем уж непривычная ситуация.      
- Лейтенант Генрих Рейтер, временный владелец меча, - улыбнулся черноглазый. – Давайте, скоренько, прошу вас. Скажите, уважаемый, где сейчас итальянская армия?
- Её больше нет, - барон исподлобья косился на главаря,  99% мозга продумывали план побега. Оставшийся процент меланхолично отвечал. – Они капитулировали два дня назад, могу сказать, где, по моим данным, их держат. Эти … уже никому не нужны.
- Замечательно, - Генрих выслушал предоставленную информацию, поднялся. – Потешьте мое любопытство напоследок, мы Тобрук то взяли три года назад?
- Взяли – взяли, - фон Гелле сел, ему предстояло отряхнуть мундир от  пыли, которой здесь было чуть ли не по щиколотку. Мужчины один за другим покидали хижину. Выходивший последним экс-лейтенант задорно улыбнулся и бросил на ходу:
- А шины вам местные мальчишки прокололи, не ругайтесь на них, гер гауптштурмфюрер.
Снаружи заржали кони.
***
- Стой, стой! Куда! – Генрих успел осадить черного коня прямо перед выбежавшим навстречу молодым негром в зеленой рубашечке. Вороной обиделся и попробовал-таки цапнуть американца за ствол винтовки. Тот, окончательно ошалев от местной экзотики, развернулся было бежать за подмогой (Рейтер напрягся, прикидывая – а не успеет ли он проскочить блок-пост?), как оная уже материализовалась с другой стороны дороги.
- Джонсон, бруклинская шпана, ты что, лошадь никогда не видел! – прикрикнул другой негр, плечистее и выше, в погонах сержанта. – Чего-надо? – обратился к немцу. Экс-лейтенант молчал.
- Может, перепутал чего? – вступил в разговор осмелевший Джонсон, дерзнув снова наставить на коня ствол винтовки. Рейтер сидел, выпрямившись во всю стать, невозмутимо и жеманно. Как у себя дома.
- Эй, ау! – Сержант подергал псевдо-бедуина за полу грубого серого плаща. – Так, борода, слезай. Где твои документы?
Генрих скорчил злющую гримасу, посмотрел свысока на американца и рявкнул “верблюжья колючка!”, что звучало по-арабски весьма устрашающе. Негры, шушукаясь, отошли в сторону, однако пока не стоило рисковать. Не время еще.
- Я Джонсон, - рядовой ткнул пальцем в безволосую грудь, напрасно пытаясь возбудить в немце хоть какой-то интерес. – А ты…
- Конь в пальто, - русского они тоже не знали. Рейтер слегка распахнул плащ, явив миру реликвию, привязанную тоненькой веревкой к поясу, представляющему собой веревку потолще. Обвел грозным взглядом, подобным взору Зевса с греческих кувшинов, округу. Ну что, кто тут еще путается под ногами?
- Ведет себя, как будто дома! – возмутился Джонсон. Всадник смачно плюнул ему под ноги, что бы не забывался. Уж для него эта пустыня больший дом, чем для янки. Был бы верблюд вместо коня, тоже добавил бы свою порцию презрения. Шоколадки переглянулись.
- Арабы вечно сюда ездят, возят воду и дребедень всякую, меняют на ручки, платки, даже портянки, - пожал плечами сержант. – И этот, наверное, поторговать с пленными приехал. В принципе, пусть едет, мы у макаронников уже все забрали приличное, если этот в пижаме покусится на что-нибудь, его дело. Обыщем на выезде, если что – поделится.
Генрих величественно проехал блок-пост и, замедляя коня, двинулся вдоль бесконечных рядов расстеленных на земле спальников. Тут теперь жила итальянская армия. Усталые, обросшие, худые рядовые безразлично провожали бедуина глазами. Жизнерадостные, одетые в чистое с иголочки офицеры зазывали к себе, рассчитывая что-нибудь выменять.
- Вода, сигареты? – один, особо настойчивый, не в меру пузатый капитан ухватился за сапог и требовательно надул губы. Говорил он по-английски, справедливо полагая, что раз американцы всадника пропустили, то как-то объяснится с ним смогли. Надеяться, что янки владеют языками не стоило, вполне логично напрашивался вывод, что бедуин поднаторел в шекспировском.
- Чезаре Дайнелли? – Рейтер в ответ развел руки в стороны, надеясь, что макаронник поймет. Капитан принял жест на свой счет, точнее, на счет своего шикарного живота, немного обидевшись.
- Но, оиме, - затряс кудрявой чернявой головой. – Фелипе Дайнелли. Даю за литр воды кальсоны, чистые, размер…эм… большой.
- Как на моего коня? – усмехнулся Рейтер и, поскорее, пока итальянец не опомнился, поскакал дальше.
Толпы, тысячи людей. Генриху не приходилось намеренно привлекать внимание, он и так был в центре. Соскучившиеся солдаты вскакивали со своих мест и, пристально всматриваясь, провожали всадника взглядом. Наверное, даже излишний ажиотаж. Соскучились по зрелищу, по действию. После многодневных маршей по пустыне, ежедневных боев и ежеминутного ожидания смерти… Все равно что посадить на строгую диету изысканного гурмана. И никто не мог сказать, где находится Дайнелли. Жив ли он. Однофамильцев всплывала тьма, каждый раз немец-бедуин разочарованно пожимал плечами, просил прощенья и двигался дальше. Огорченные итальянцы чуть ли не плакали, совершенно не понятно было, чего они ждали от неожиданно окликнувшего их бродяги. Манны небесной? Поднявшийся ветер гонял по оазису тучи песка. Все так же жарко и душно.
 У края лагеря, с противоположенной стороны стоял его танк. Вот те на! Рейтер даже протер глаза, но ошибиться невозможно, свою развалюху узнал бы из сотни! Привалившись спиной к боку стального соотечественника, в тени сидел Чезаре, подстригая аккуратные ногти. Поза берсальера говорила: “Желающим пнуть лежачего: не все сразу, давайте в очередь”. В одиночке, все так же слегка потерянный и напуганный, только при сапогах. Впрочем, вроде это не обувка ефрейтора Резинга.
Поднял глаза, улыбнулся и, дождавшись пока немец слезет, с достоинством пожал тому руку.
- Заждался? – успокаиваясь спросил Генрих по-русски. Дайнелли, не удивившись, так же заговорил на великом и могучем.
- А как же! 3 года ждал. Где пропадали, господин лейтенант?
- Нуууу, - Рейтеру стало неловко, учитывая миссию, с которой он сюда пришел – попробовать сбагрить итальянцу меч и удрать. Ладно, что делать, пришлось все рассказать. – … Первый месяц мы в деревне только тем и занимались, что ребята испытывали меня. Ну, вешали, топили, сжигали. Весело было, хоть какое-то разнообразие. Детишкам местным нравилось! Потом как-то так прижились, время полетело. Эта штука, она же еще и как радио, ну, в каком-то роде. Все, что в мире происходит, где какой расклад, - выкладывает, не стесняется… Дайнелли, твою мать, ты чего на меня так пялишься!?
- А можно я попробую, господин Генрих? – детские глаза итальянца озорно блестели.
- Ты что, спятил? Шайсе, на нас же все смотрят!
- Это же свои ребята, всё в порядке! В случае чего, скажу, что вы пытались мне продать морскую воду вместо пресной, - Чезаре уже рассматривал Рейтера со спины, примеряясь, как бы проверить живучего немца.
- Дайнелли, ты же пленный! Чем ты собираешься...
- Все в порядке, я теперь Данилов, тоже пленный, но русский, отношение немного другое, - шустрый итальянец скрылся за танком. Генрих осмотрелся. Непривязанный конь хмуро косился по сторонам, разочарованный отсутствием какой-либо приличной пищи. Толпа из полусотни итальянцев чуть в стороне от танка озадаченно галдела, среди них были толстый капитан, пытавшийся соблазнить экс-лейтенанта кальсонами.
Вернулся Чезаре, отсалютовал соотечественникам и протянул немцу фляжку.
- И что там?  - устало, ожидая подвоха, спросил Рейтер. Не напрасно ждал.
- Прокисшее верблюжье молоко! - искрясь довольной улыбкой, доложил берсальер. Терпение Генриха повисло на тонкой ниточке.
- И как это понимать? – поинтересовался он притворно лилейным, участливым голосом. Выхватил фляжку, перевернул её вверх дном, вниз полилась желтоватая струйка. В следующий момент что-то тупое ударило бедуина в живот, несчастная ниточка лопнула.
- Штык… - промямлил Чезаре, сдуваясь под взглядом экс-лейтенанта. – План “Б”, если не удастся отравить вас молоком… Кстати, я нашел в сапогах ефрейтора деньги, могу вам вернуть, марки здесь не в почете, ими только подти…Эй!, что вы делаете, господин лейтенант!
Ррррррр! Взревело нутро Рейтера. Схватив итальянца, хранитель меча потащил свою жертву подальше от посторонних глаз за танк. Жертва, вяло сопротивляясь, прятала штык в нагрудный карман и тихонько ругалась. Это ж надо, пять минут, как встретились, а Дайнелли его снова довел! Вот так задумаешься  - стоит ли доверять реликвию, а с ней и мировое спокойствие в эти чистенькие ручонки? Ничего, ничего, Генрих. Мир не сделал для тебя ничего хорошего, кончай его жалеть. Посмотрим с укором в эти хитренькие глазки…
- И? – К Данилову вернулась серьезность. – Я что, не имел права вас проверить? Думаете, не понимаю, зачем явились? Повязать мне на шею этот камень и смыться! Отличный подарок, жаль, что мой день рождения только через семь месяцев! И разве в такой ситуации я не имею право узнать, стоит ли товар той цены, которую придется заплатить? Молчите, Генрих? Вы просидели с мечом три года, пока во всем мире шла война. Я знаю, что вы скажете: “ мое дело не войны останавливать, пусть идут, главное, что бы победителей не было”. А там и не будет победителей, после такого. Давайте сюда вашу железяку.
- Забираешь его? – затаив дыхание спросил Рейтер, откровенно говоря, и не надеявшись на такой расклад.
- Да, я хочу его забрать. Эта игрушка в моем вкусе, - ладонь Чезаре сомкнулась на рукояти. Передача состоялась. Итальянец расправил плечи, взгляд посуровел, глаза заволокло ледяной поволокой. Показалось, что сердцебиение парня усилилось, он часто-часто задышал. Получая меч, немец испытывал нечто подобное, но списал это на смертельную рану. – А теперь, сопляк, я прикончу тебя. Как же ты меня бесишь, германец! – и Дайнелли рассмеялся, давая понять, что минутка серьезности закончилась. Бедный мир, кому ты достался…
- Веселись, веселись, Чезаре. Птичка все же осталась за мной. Не обижаешься? Ну, вот и славно! Что ж, в таком случае, я пойду? – Генрих поймал себя на том, что уже заискивает перед итальянцем, спрашивает разрешение. Не здоровая тенденция, надо делать ноги.
- Какие планы, гер офицер?
- У нас там собралась компания таких же бедолаг, как и я. Восемнадцать человек. Попробуем добраться до Европы. Эх, я бы вернулся на родину, к Балтике… Чезаре, - Рейтер кивнул в сторону прохаживавшегося по периметру американского солдата. – Вот этих тоже не забудь.
- Не волнуйтесь, гер офицер, - Дайнелли отдал Генриху честь. – Ваше задание будет исполнено, от меня никто не уйдет.