ВМ. Глава 15. Встреча с прошлым. Параграфы 5-8

15.5. Погром


Снова удар-вспышка выбил у меня почву из-под ног. Знакомый по кинохроникам голос сказал из чёрного репродуктора на столбе: «Внимание! Говорит Москва! Говорит Москва!.. Сегодня, в четыре часа утра...» Этот голос был мне знаком не только по старым записям: я слышала его в реальности, стоя в июне сорок первого под репродуктором. Подтаявшее мороженое текло по руке, делая пальцы липкими, а с голубого неба летела страшная весть: война.

Мы только что закончили девятый класс. Я и он, парень в чёрных, мешковато сидящих штанах, с волнистой тёмно-русой чёлкой и коротко подстриженными висками и затылком. Выцветшая футболка в полоску с шнуровкой на воротнике, уже по-юношески широкие, но угловатые плечи и серо-зелёные глаза.

– Аврора! – пробился ко мне через пласт лет голос Алекса.

Я зажмурилась, снова открыла глаза и вернулась в настоящее, в котором был разгромленный медицинский центр «Авроры». Выбитые стёкла и осыпавшаяся отделка стен хрустели под ногами, а разбитое и искорёженное оборудование с безжизненно повисшими оборванными проводами уже не подлежало ремонту. Всё было загублено. Всюду – дыры от снарядов и крупнокалиберных пуль, копоть и запах гари. Осколки, обломки. Это был ураганный огонь, разнёсший всё вдребезги.

То ли произошёл какой-то «сбой» в паутине, то ли мы с чтецами сами что-то неверно поняли... Картинка шла такая: сотрудники центра спасаются бегством, бросая всё – лишь бы вытащить пациентов и самим унести ноги/крылья, а руководит эвакуацией... Никита Дудник, тот самый, с которым я как будто жила в одном дворе. Незнакомый и знакомый одновременно. Причём шла чёткая информация, что он – не человек, а хищник. Мы не знали, как это воспринимать, тем более что по ощущениям эвакуация была успешной.

К центру был брошен большой отряд, состоявший из «чёрных волков» и достойных. Я сама возглавила его. Когда мы прибыли, в здании уже не было ни души: всех, по-видимому, вывел Никита, а люди просто громили центр, ведя по нему шквальный огонь. Что делать? Вступать с ними в бой? От центра уже мало что осталось, а спасать внутри было некого: мы все это почувствовали, испытав невероятное облегчение. Я решила не рисковать жизнями ребят и приказала затаиться и ждать отхода людской погромной команды.

Да. Погромной команды, потому что военными их назвать язык не поворачивался. Впрочем, в качестве таковой они вполне справились со своей задачей: если бы то, что предстало перед нашими глазами, увидела Гермиона, она бы заплакала...

Каждый шаг сопровождался хрустом осколков, пахло горелым: начался пожар, причём в нескольких местах. По коридорам полз дым. Покашливая в кулак, Алекс сказал хрипло:

– Всё разнесли, гады... Больницы громить – это же последнее дело!

– Надо найти всех, – ответила я. – Их увёл этот парень.

Он был здесь, я чувствовала его след. Вот тут-то меня и ударило очередной вспышкой.

Я знала его, мы жили в одном дворе и учились в одном классе – тогда, в сорок первом. Он, прибавив себе возраст, ушёл на фронт, и больше я его никогда не видела... до нынешнего времени. Всё, что у нас с ним было – первый и единственный поцелуй у военкомата. Я разжала руки и отпустила его, чтобы потерять навсегда. Он сказал, как в песне: жди меня, и я вернусь.

Не вернулся.

По моим щекам катились слёзы. Как давно я не плакала... Да, найти, вцепиться, гладить по короткому ёжику волос и больше не отпускать моего улыбчивого зеленоглазого Никиту. Это сейчас его звали так, а тогда он был...

– Аврора! Ты что? – Голос Алекса вернул меня в настоящее. – Какое-то видение?

Я заморгала, потёрла глаза: их щипало от дыма. Мой приказ был коротким:

– Ничего. Сюда вызвать пожарных и – по следу!



15.6. Флешбэк


Мы нашли их далеко за городом, в заброшенной, полуразвалившейся церкви, укрытой снегом и спрятанной в зарослях деревьев и кустов. Тусклый свет в окнах придавал некий уют унылой, всеми позабытой церквушке, создавая иллюзию обитаемости. Велев «волкам» остаться снаружи, я вместе с несколькими достойными вошла внутрь.

Посередине был разложен костёр, к которому жались раненые, закутанные в одеяла; те, кто не мог сидеть, лежали прямо на голом полу, со свёрнутыми куртками врачей под головами. Наше появление заставило всех вздрогнуть и напрячься.

– Всё в порядке, свои, – успокоила я.

«Звонок» по внутренней паутине – и остальные достойные присоединились к нам, сразу же занявшись исцелением раненых. Слова им были не нужны, они сами знали, что от них сейчас требовалось. Раны заживали под их руками, и лежачие с удивлением поднимались, доверчиво глядя в лица своим целителям, а я искала глазами того, кого потеряла много лет назад.

И я его увидела. Круглая, стриженная ёжиком голова, ноги в огромных ботинках, тёплая горловина свитера вокруг шеи и глаза – родные, знакомые. Пусть он уже не был угловатым мальчишкой с волнистой чёлкой, превратившись в здоровенного детину с ногой сорок пятого размера и шириной плеча, которая вполне позволила бы мне на нём с удобством разместиться, глаза у него остались те же – ясные и честные. Мне открылся глубинный смысл пословицы: «Глаза – зеркало души». Кто и когда её придумал? Подозревал ли этот человек, что этими словами он сказал не только об отражении в глазах внутреннего состояния, но и о том, что в них можно увидеть и узнать родную душу?

Тёмные, изъеденные временем стены церкви раздвинулись и впустили небо – голубое море с бурунами облаков, и вместе с ним вернулось наше последнее лето среди зимы – кто знает? быть может, тоже последней.

...Сиреневый вечер, прохладные объятия ветра, шелест таинственно-тёмных кустов и тепло соединённых ладоней. Моя – чуть меньше. Его большой и указательный пальцы – живым браслетом вокруг моего запястья, кончики сошлись, а мои вокруг его – нет. Смешные измерения... А завтра была война.

В его глазах плясал отблеск пламени костра, ладонь оторвалась от моей. Сомкнув кончики большого и указательного пальцев вокруг моего запястья, он сказал:

– Пятнадцать сантиметров.

А я, не сумев сомкнуть пальцы вокруг его широкого запястья, ответила:

– Восемнадцать.

– С половиной, – уточнил он.

Ёжик на его затылке щекотал мою ладонь, сердце провалилось в бездну его объятий. Вокруг был сиреневый вечер и колышущиеся тени кустов... Наше последнее лето.

– Не уходи больше, – прошептала я.

– Я не смогу уйти, – ласково провибрировал его голос возле моего уха. Всё, как тогда, кроме одного – щетины.

– Ты колючий... Как тёрка, – сказала я. – Раньше ты был гладкий...

– Ну, так сколько лет-то мне было? – усмехнулся он.

В груди вскипал и пузырился счастливый смех. Счастьем было обнимать его, тереться о его колючую щёку, приминать ладонью ёжик его волос и чувствовать, как тот распрямляется, щекоча кожу, отчего смех ещё сильнее рвался наружу. Стискивая друг друга всё крепче, мы стояли в перекрестье удивлённых взглядов и смеялись. Все остальные недоуменно наблюдали наше воссоединение, а мы и забыли об их существовании, растворившись в сиреневых шелестящих сумерках нашей юности. Так не хотелось возвращаться в настоящее... Но пришлось.



15.7. Дом там, где сердце


Поручив Конраду подыскать для исцелённых раненых убежище, я лично привела сотрудников авроровского медицинского центра в наш. Конечно, он был поскромнее – и по размерам, и по оснащённости оборудованием, но выбирать не приходилось. Главной задачей было найти средство против вируса, чем сейчас и занимались Гермиона с Кариной. Я полагала, что помощь авроровских коллег не будет им лишней.

Гермиона уже знала, что произошло с центром: между её бровей пролегла складочка, губы были сурово сжаты, но блеск чуть покрасневших глаз выдавал её горе. Она любила этот центр, она создала его. Впрочем, своих бывших коллег она была очень рада видеть, а уж радость тех просто не поддавалась описанию: в душе все по-прежнему считали настоящим начальником именно её. Ну, может быть, исключение составлял только доктор Ганнибал, который явно чувствовал себя не в своей тарелке: в разгромленном ныне центре он был руководителем, а здесь ему не светила даже должность заместителя. А двум руководителям в одном центре, понятное дело, не бывать.

Обняв Гермиону за плечи, я сказала:

– Главное – коллектив цел. И мозги у всех на месте.

Она вздохнула:

– Да. Да, ты права, но... Оборудования всё же жалко. Там были уникальные аппараты... И вообще... – Она то моргала, то хмурилась, явно пытаясь сдержать слёзы. – Когда какие-то люди приходят и ровняют с землёй то, что сама создала, где работала день за днём... Это... я не могу выразить словами. Это как дом разрушить...

Она торопливо вытерла глаза. Слёзы всё же пробили все волевые барьеры, и ей оставалось только заслоняться рукой, чтобы никто не увидел.

– Теперь здесь твой дом, – сказала я. – А вообще, дом – это не только место, где ты живёшь или, как в твоём случае, работаешь. Дом – там, где рядом те, кого ты уважаешь и любишь. Дом можно носить с собой. В сердце. Так что – выше нос.

– Да, наверное, ты права. – Гермиона вымученно улыбнулась.

Всё-таки её боль была сильна... Ну ничего, зато теперь она воссоединилась со своим прежним коллективом, по которому – что скрывать! – всегда скучала. Впрочем, на самом деле скучать было некогда: нужно было искать спасение от вируса.

Подошёл доктор Ганнибал. На его лице отображались геморроидальные муки души – уж простите за сочетание несочетаемых понятий, но впечатление у меня сложилось именное такое.

– Эм-м, прошу прощения... Я бы хотел уточнить кое-что, коллега, – обратился он к Гермионе.

– Слушаю вас, – ответила она, сразу посерьёзнев и приняв деловой вид.

– Это касается моего статуса здесь и наших подчинённых, – сказал он. – Будем ли мы осуществлять руководство каждый в своей части коллектива или же как-то иначе?

– Мы обязательно обговорим организационные вопросы, – перебила Гермиона. – Но чуть позже. Сейчас нам всем нужно немного прийти в себя после случившегося.

Ганнибал неудовлетворённо пожевал губами и, чуть поклонившись, отошёл со словами:

– Хорошо, как скажете, коллега.

Когда он отошёл за пределы слышимости, я призналась:

– Раздражает он меня, ничего не могу с собой поделать. Он Юлю чуть со света не сжил. Мне кажется, ему лучше вообще держаться подальше от медицины.

Гермиона пожала плечами.

– Не знаю... Может, и от него будет какая-то польза, посмотрим. А если он будет только нагнетать обстановку и трясти своими амбициями... Придётся его, по-видимому, поставить на место.

– Ладно. – Я крепко прижала её к себе. – Устраивайтесь тут. Если возникнут какие-то проблемы – говори, попробуем решить.



15.8. Он


Снаружи у выхода из центра стоял Андрей, то есть, Никита... В общем, неважно, как его звали: довольно и того, что это был ОН. Прищурив в улыбке глаза с облепленными снегом ресницами, он просто молча смотрел на меня.

– И чего ты тут стоишь под снегом? – спросила я.

– Тебя жду, – был ответ.

...Тёплый майский вечер, школьное крыльцо и его преданные глаза. «Чего ты тут стоишь?» – «Тебя жду». – «Зачем?» – «Давай сумку, поднесу». Наша последняя весна...

Я стояла, уткнувшись ему в плечо, а его тяжёлая ладонь лежала на моей голове. Он здесь, рядом, и я больше его не потеряю. Не хочу. Не должна. Скажите, люди, так бывает? Встретились... И как будто продолжили с того места, на котором остановились, будто и не расставались никогда. Или расстались только вчера. Это не снег падал, это летели под порывами ветра лепестки яблонь и черёмухи, задерживаясь на волосах и щекоча шею, это не зима свирепствовала, а весна щедро усеивала наш путь пригоршнями блёсток своего пленительного безрассудства. Нам, молодым и смелым, казалось тогда, что вся жизнь перед нами – только протяни руку и возьми, и мы цвели, как эти яблони и черёмуха, не подозревая, что скоро нас сожжёт мертвящее дыхание войны...

И снова – настоящее.

– Как ты сумел... Как ты успел вывести всех из центра? – спросила я. – Вернее, как ты узнал о том, что центр будет атакован?

– Не знаю, – задумчиво ответил он, вороша мои волосы. – Я вдруг увидел, как его обстреливают...

– Увидел? – Я подняла лицо и заглянула в глубину его ясных и по-детски светлых глаз.

– Ну... Вроде как померещилось мне, – уточнил он. – Пригрезилось наяву. Ну, я угнал машину и рванул туда. Двенадцать часов ехал, думал – не успею. Оказалось, успел как раз впритык. Что ж вы такой важный объект так плохо охраняете?

Он сказал: «Пригрезилось», – и я из девчонки-школьницы превратилась в чтеца паутины. Серебристый рисунок её нитей сеткой пронизал пространство вокруг нас, и я увидела седую женщину с молодыми и светлыми глазами, а вдоль позвоночника прокатилась волна боли. Ещё я увидела мужское лицо со шрамиком на щеке и холодным взглядом. Его я уже видела в случае с Дэном и Златой, знакомый товарищ...

– И что ты вот так читать меня будешь, я тоже видел, – сказал он. – От тебя бесполезно пытаться что-то скрыть. Есть такие длинные нити, пронизывающие весь мир... Ими связано всё. Нас с тобой тоже связывает такая нитка, она тянется из жизни в жизнь... Не знаю, как это толком объяснить, я сам недавно начал всё это чувствовать и пока мало что понимаю в этом. Просто иду на ощупь.

Меня трудно чем-либо удивить, но с каждым его словом моя челюсть отвисала всё ниже.

– Откуда ты, простой хищник, даже ещё не научившийся летать, знаешь о паутине?

Он усмехнулся уголком губ.

– Значит, вот как это называется... Что ж, действительно, похоже на неё. Откуда? Не знаю, откуда. Я вот думаю... Наверно, потому что ты – необычная, а я связан с тобой. Может, это ты на меня как-то влияешь.

– Постой, постой. Не так много гипотез сразу. – Я прикрыла глаза и отключилась от паутины – поверите ли, она иногда даже мешает думать «своими» мыслями, а сейчас мне требовалось несколько секунд уединения. – Я не необычная, я – достойная, раз уж на то пошло.

– А у тебя с самооценкой всё более чем хорошо, – засмеялся он. – Лестно ты себя характеризуешь.

– Это не характеристика, это термин, – ответила я. – Так называются те, кого ты окрестил «необычными».

– Те, кто останавливает пули и бьёт невидимой волной?

– Да. И не только это.

– Забавный термин вы придумали.

– Мы его не придумывали, он был нам дан.

– Кем дан?

Его глаза сияли мальчишеским любопытством, и я, не удержавшись, засмеялась.

– Ты забыл, что случилось с Варварой на базаре?

Он, улыбаясь, невольно потёр нос. Я обняла его за шею:

– Вот именно.

Не успела я моргнуть, как моя талия оказалась в кольце его объятий, а губы – в плену поцелуя.

...Пасмурный летний день, душно. Толпа возле военкомата – мужчины постарше и помоложе, также и совсем мальчишки. Я искала глазами ЕГО. Сердце вздрогнуло: ОН! Серый костюм, белая рубашка, волнистый чубчик (быть ему стриженым) скрыт под кепкой. «Андрей!» Мои руки, его плечи. Взволнованные глаза: «Ты зачем сюда пришла? Не отговаривай, я пойду. Это мой долг!» – «Андрюшенька...» – «Не реветь. Не реветь, кому сказал! Жди меня. Всё будет хорошо, я вернусь»...

– Ты не вернулся... Это было наше последнее лето. Когда?

Его пальцы вытирали с моих щёк слёзы, а я стряхивала с его головы снег.

– Август, – сказал он. – А ты?

...Грязный снег, равнодушное солнце, нехотя проглядывающее сквозь рваные тучи. Колючая пеньковая петля вокруг шеи. Деревянный чурбак выбит из-под ног, чёрное удушье...

– Февраль, – прохрипела я, потирая ладонью горло.

Он гладил меня по голове и щекотно целовал в нос, в глаза, в брови.

– Всё, всё... Не вспоминай больше.

Летел снег, налипая на ресницы. Его лоб упёрся в мой, а глаза ласково сияли. Он был здесь, со мной, обнимал меня, будто не было ни того августа, ни февраля, ни той петли и удушья. Будто не было никаких войн, ран и разлук длиной в жизнь.

Нас соединяла Нить.
 


ПРОДОЛЖЕНИЕ http://www.proza.ru/2010/08/28/5