Мой Цветок
отражённая в блестящих глазах вдохновлённого наблюдателя
А вот так всё и заканчивается. Всякая мысль стремится к завершению заложенных в неё возможностей. Возможность этой мысли оказалась исчерпанной в тот момент, когда книга оказалась дописана. Принтер выплёвывает последний листок рукописи и, шумно вздохнув, успокаивается. Я кошусь на беспокойного сфликса по прозвищу Пушистый, тот делит тесное пространство клетки с редригоидом, и ведёт себя из ряда вон вызывающе. «Нужно будет их пересадить, - с тоской думается мне.- Иначе, способный к телекинезу редригоид подчинит себе волю Пушистого». Отметив про себя покупку ещё одной клетки для одного из тридцати трёх моих подопытных питомцев, я допиваю остатки остывшего кофе и, прихватив пухлую рукопись, направляюсь в издательство.
Публикации исследований в области парапсихологии о противопоставлении ребёнка и взрослого через проекцию внутреннего Я посредством визуализации вымышленных персоналий ждали в научном мире давно. Заявка на победу была предпринята девять лет назад и с тех пор я жил этой идеей. Все эти долгие годы на работу меня вдохновляло воспоминание о той встрече и о том разговоре. Я мечтательно зажмурился и в голове тут же вспыхнули яркие образы, переплетённые в клубок. Сквозь пелену времени я услышал обрывки фраз, который помнил и знал наизусть. Правду говорят, что внешность обманчива, улыбка не всегда искренняя. И только глаза ещё не научились врать. Эти два блюдца на миниатюрном личике были бесконечно глубоким космосом, в них отражалась вечность. Я мотнул головой, словно избавляясь от наваждения, и дребезжащее стекло трамвая приняло меня в свои объятия.
Формат моей будущей книги не допускает подобных предисловий, это теория, основанная на чистых фактах и голых цифрах. Я не могу описать этих глаз на страницах трактата. Я знаю, что по этой книге будут сдаваться экзамены в институтах, на эту книгу будут делаться ссылки в научных работах, эта книга будет занимать достойное место в библиотеках в разделе «Научная литература». Учёные отнюдь не романтики, это настоящая кагорта прожженных скептиков, сухих и точных в своих высказываниях. Что мы чувствуем, когда любим? Учёный ответит, что спровоцированное действие гормонов приведёт к усиленной выработке норадреналина, так появляется сухость в горле, дрожь в голосе и коленях, мы испытываем волнение. Вслед за этим запускается механизм синтезирования допамина и серотанина в коре головного мозга, которые, кстати, содержатся в небольших количествах в шоколаде и клубнике. Организм, поглощая порции этих веществ, получает ощущения, в простонародье именуемые как Обыкновенное Человеческое Счастье. Так мы испытываем радость, блаженство и безмятежность.
Что мы чувствуем, когда любим? Что чувствуешь именно ты, когда влюбляешься? Если бы я не был учёным-занудой, если бы я умел летать, я бы ответил так: я чувствую раннюю осень – моё самое любимое время года. В это время сама природа благоволит к тебе. Воздух наэлектризован, но грозы не намечается, опавшая листва шелестит под босыми ногами, а солнце высвечивает магические символы на ладонях. Мир сжимается до размеров крошечной песчинки. Он пульсирует, и эти пульсации жилками коронарных разрядов чувствую и ощущаю я. А на нёбе шоколадно-клубничное послевкусие, словно я только что уплёл за обе щеки сто плиток моего самого любимого шоколада и сто лукошек самой сочной и самой ароматной клубники. Зависимость от клубники и шоколада плавно перетекает в зависимость от этих глаз, губ, запаха её волос, звука её голоса. Это сильнее, чем сто плиток шоколада и сто лукошек клубники! Жаль, что учёным это не понять.
За окном мелькает пыльный август. Мимо проплывают улицы, туда-сюда снуют резвые автомобильчики. После моста, на предпоследней я выхожу с трамвая с рукописью под мышкой, и направляюсь к безликому серому зданию. Это издательство. Внутри усиленно жужжат кондиционеры, вежливый консьерж здоровается за руку. Я здесь частый гость. Мы перекидываемся парой-тройкой фраз, пока лифт не забирает меня в пентхаус.
- А это ты! – вместо приветствия встречает меня издатель, тучный мужчина в лаковых туфлях, твидовом костюме и очках в черепаховой оправе. – Садись, рассказывай.
Я радостно выкладываю на стол стопку испещрённых убористым шрифтом листов.
- Так, так… Что это? – Он поверхностно изучает содержимое трёх сотен листов, слюнявит палец, морщит лоб, курит сигарету. Затем откладывает стопку на стол и садится в скрипучее кожаное кресло.
- Это не актуально…
Я сползаю к его ногам и еле слышно лепечу:
- Девять лет работы. Это фурор… это нонсенс… мир на пороге открытия!
- Посмотри на календарь! – Издатель тычет пальцем в настольный корпоративный календарик. Девять лет назад может это и было открытием. А сегодня в моде другие темы!
- Другие? – Я был готов разрыдаться от бессилия и досады.
- Ты посмотри на календарь! – снова твердит он. - Какой год на дворе? Сейчас в моде конец света! Апокалипсис. Ну и прочая ерунда! А твоя психология, кому это интересно? Разве что «жёлтой» прессе…
Я не помню, как лифт доставил меня в вестибюль. Хотелось поведать о вселенской несправедливости. Консьерж внимательно выслушал и сказал:
- Неблагодарность учит. Когда кажется, что всё рухнуло, вспомни как бабочка ищет цветок.
- Как? – не понял я.
- Очень терпеливо. Из тысячи альтернатив она находит единственно правильную.
- Я не знаю, где мой цветок, в каком поле он затерялся, какое солнце греет его…
Мой собеседник покачал головой и на прощание изрёк:
- Если ваши произведения дышат холодом совершенства, читатель рискует схватить ангину. Пишите коротко – успеет прочесть, затаив дыхание!
Это были слова, которые я давно хотел услышать. Я не преминул ими тут же воспользоваться. Триста листов убористого шрифта нашли достойное место в корзине для мусора. Клетки были открыты и все подопытные питомцы, все тридцать три проекции моего внутреннего Я упорхнули в открытую форточку.
Девять мучительно долгих лет я пытался отыскать формулу противопоставления, которая соответствовала бы крошечной проекции одуванчика, однажды открывшейся мне в районе платяного шкафа, в углу комнаты. Он, в самом деле, был похож на одуванчика. Это сходство придавало небрежность раскинутых волос, цвет которых можно было определить, как светлые, ведь, он только что вылез из шкафа и был весь в пыли. Но самым загадочным, самым интересным были его глаза. Это были самые большие глаза, которые я видел в своей жизни. Разумеется, с учётом его роста, а размером он был чуть больше девичьей ладони. Карего цвета, как два огромных блюдца, они излучали мальчишеское озорство и задор. Одуванчик неожиданно завёл беседу так, словно мы были закадычными друзьями.
- Сегодня на торгах совестью было зафиксировано рекордное количество сделок.
- Правда? – рассеянно осведомился я, не совсем понимая, о чём идёт речь.
- Биржевые котировки растут, фонды лихорадит.
- Я как-то в этих делах не очень. Вот, - Я окинул взглядом комнату, - Сижу, скучаю.
- Переводим меланхолию в вдохновение! Какой нынче курс?
Я совсем растерялся.
- А, ну ясно! – По-своему расценил моё молчание одуванчик. – Люди ходят в кино, когда им не о чем поговорить. Сегодня мы идём в кино! Что предпочитаете: комедии, триллеры, ужасы?
- Драму! – автоматически ответил я, совсем теряя нить с реальностью.
- Никаких драм. Как относитесь к сказкам?
- Очень положительно! – оживился я.
- Ну, так на здоровье! И помните: чтобы стать верным себе, приходится изменять всем остальным. А можно и наоборот!
Одуванчик исчез, а слова ещё продолжали некоторое время витать в воздухе. На следующий день я сел за написание книги. Вдохновения было через край, вот только к последним словам кареглазого малыша я не прислушался. Я остался верен своим постулатам, я остался верен себе и своему разуму.
Теперь настало время открыть сердце. Я вынул из ящика стола один-единственный листок бумаги, взял чернильное перо и принялся писать:
«А вот так всё и начинается.…я чувствую раннюю осень – моё самое любимое время года…».
Август 26, 2010
Свидетельство о публикации №210082600991