Как Фиса себе гроб запасла

   Филисата или ещё проще Фиса – так звали во всей округе продавщицу сельмага в Шарголях. А по паспорту она Фелицата Григорьевна Гарева.
Жила она в Крутихе, в магазин ходила за четыре километра в любую погоду в село Шарголи. В самую слякоть, когда сапоги из грязи трудно вытащить, или в сильную стужу она оставалась ночевать у подруги, которая, тоже одинокая, жила неподалеку от магазина.
   Напарницы у неё не было с начала войны, да и сама Фиса предпочитала работать одна, чтобы быть полной хозяйкой всего имеющегося в магазине товара. Малограмотная. Но всем на удивление за первый же месяц работы в торговле быстро научилась считать и в уме, и на счётах щелкала костяшки, как колхозный бухгалтер. Бывало, что и ошибалась, но всегда в свою пользу, что было делать легко – грамотного покупающего населения было не так и много, а у умеющей считать молодежи не было для покупок своих денег.
   Дом в Крутихе, работа – в Шарголях, а скотину держала. И с домом, и с огородом, и с хлевом помогали управляться, она же с утра до вечера за прилавком, дети старших сестер Люба, Роман и Тамара Ряхловы, Лариса, Евгений и Николай Мельяновы. Благодаря теткиным магазинным нередким гостинцам они и в войну питались небедно.
   Из шаргольского магазина Фиса всегда приходила с двумя полными сумками.  Кое-что в самой Крутихе продать с наваром за доставку чуть ли не на дом, кое-что себе в запас для будущего расчета с племянниками и племянницами, водка или вино – тоже для расчета, но с мужиками-плотниками или за их иную по дому работу.
   Муж, офицер-красавец, погиб в первые месяцы войны. Молодожёны и насладиться собой не успели: свадьба была в осенью сорокового года, а после сентябрьского отпуска Николай Гарев был в Крутихе всего три майских дня, на больший срок командование ввиду тревожной обстановки пустить не осмелилось.
   Даже ребёночка, о чем Фелицата долго жалела, завести Гаревы не успели. А другого мужика ей не надо. Вот и перенесла свою любовь на сестриных детей, потом на детей многочисленных племянников и племянниц.
   Дома у неё был, можно сказать, филиал магазина. В чулане -  коробки конфет и пряников, консервы, в подполе – бутылки с водкой, вином и даже самогонкой, которой в отсутствие денег расплачивались за магазинный товар некоторые хозяйки, и которую она задорого, бывало, продавала их мужикам, когда монеты у них за какой либо плотницкий или кузнечный калым водились. А ещё были два амбара. В маленьком вырыт погреб, в большом, с деревянным полом, хранились зерно, мука, всякий инвентарь и рухлядь. И ещё в этом амбаре находился ...гроб. Вернее, домовина, сделанная из двух половинок толстого дуба с выдолбленным ложем. Когда и кем - неизвестно, вернее, позабылось, но ясно, что в своё время было приготовлено на похороны кому-то из семейства конюха деда Григория.
   Вот как раз у деда Григория и болела голова после проводов возчика Ромашки в армию. Как же таким проводам не быть для всей деревни – всё-таки первого мужика за последние годы провожают не на войну, а на мирную службу.
   Разрывались от излишне выпитого башки ещё у нескольких мужиков: чужого-то они могли вылакать море, своего – в меру. Похмелиться же, кроме как у Фисы, добыть не у кого. Да и к Филисате надо торопиться, иначе уйдёт в магазин.
   - Бесплатно не даст, и просить не стоит, а денег у нас ни копья, - мрачно сказал Михаил Мельянов.
   - Разве только аванс за какую либо работу вперед попросить, - предложил другой Мельянов, Сергей, чтобы с остальными однофамильцами его не путали, которого стали звать Логанчев.
   - Да какую работу, - возразил Михаил, мы для неё всё вперед, наверное, на год сделали.
   И тут дед Григорий, за пьянство ещё лет двадцать пять назад отлученный от конюшни, сказал:
   - А я вот уговорю её.
   - Не хвастайся, не дразни нас. Да и чем ты её ублажишь?
   - Ждите мужики, скоро приду с парой бутылок!
   Григорий и в самом деле направился в другой конец деревни, где жила Фиса, не зная даже, как уговорить скупую бабу дать ему две белоголовой. А выпросить, выходит, надо обязательно, кто его за язык тянул, засмеют после мужики, если обещанного не принесет.
   И тут он вспомнил про домовину, сколько лет стоящую в их каменной палатке – так в округе называли из красного обожженного кирпича склады, кое-где оставшиеся в деревне ещё с дореволюционных времён. Знать богато жили некоторые земляки, раз держали для вещей такие надежные амбары. Может этой домовиной Филисата соблазнится? Только зачем она ей, молодой бабе?
   Но попытка не пытка. И ведь удалось Григорию совершить обоюдовыгодный обмен! Деду, понятно, выгода, а ведь и Фелицата домовину тоже взяла не без будущей пользы: прямых родственников у неё нет, вот и не будет обременять племянников одной заботой, да и чувствовала она в последнее время себя неважно.
   Сияя, как медный самовар, дед Григорий всем показал две бутылки водки из Фисиного погреба:
   - Только, мужики, надо вот домовину из моей палатки Филисате в амбар перевести. Я сейчас бегом-бегом на конюшню, на телеге и повезём, ждите меня у палатки, домовина тяжелая очень. Потом в её амбар перенесем гроб этот старинный – и опохмелимся.
   Сказано – сделано, а зачем Фисе в хозяйстве такая на один раз нужная вещь, для всех осталось загадкой.
   Про этот случай в Крутихе все забыли, поскольку прошло с того времени полвека. Только один свидетель того случая живёт в Крутихе - внук деда Григория, тоже давно дед – Гриня. Он и конюхом до самой пенсии работал, как дед. И остальные жители деревни давно на пенсии – и Мельяновы, и Иляевы, и Ряхловы. Самый долгожитель среди них – Михаил Ряхлов, ему почти сто, и в финской кампании участвовал, и с германцами повоевал, в первой советской ракетной батарее Флёрова, так что он - гордость всего района. Лишь Фелицата Григорьевна его по возрасту на год моложе. И вот позавчера тихо умерла. Всё обычно стояла в дверях дома, ждала, кто в магазин в Хвощёвку пойдет, чтобы и ей захватили две-три буханки хлеба, недельный для неёё запас. А вот позавчера на крылечке её не было…
   Обычно в деревню теперь приезжают только в редких случаях: внуков на лето в гости привести, помочь сажать-копать картошку в огородах, да на похороны. В этот тёплое мартовское буднее утро автобус из Богородска был переполнен: племянники и племянницы со своими детьми приехали одновременно, сговорившись с живущими в Павлове и Дзержинске родственниками встретиться на автостанции в Богородске, с большими сумками продуктов для поминального обеда. Кто сразу к соседям в дом, готовить этот обед, кто воду из колодца носить и греть. Молодые хвощёвские парни под руководством деда Грини ещё вчера выкопали могилу, и сегодня там ожидали плату за работу от городских родственников.
   Вот когда Грине пришлось про домовину вспомнить: пацаном возле мужиков тогда крутился, поэтому и знал всё в подробностях. Он об этом и доложил старшей по возрасту из племянниц, предполагая, что она будет главной наследницей:
   - Гроб-то ныне в Крутихе делать некому, одни старухи да пять стариков, так вот, Андреевна, у Фисы давно домовина в амбаре запасена, мы тут решили, что в ней будем хоронить. Ты как, согласна?
   - Раз решили, значит, тому и быть. Только тяжело такой гроб нести будет: у вас в деревне одни старухи да слабосильные уже старики, с нами приехало лишь четыре мужика, самому молодому, Егорию, пятьдесят пять.
   - Я подумал, Андреевна, и об этом. Сейчас запрягу лошадь, доставшуюся мне ещё от колхоза, дали вместо последней зарплаты, подъеду прямо к дому. Чай, в телегу-то вчетвером городские мужики осилят положить. Не осилят, так мы, если что, поможем. Недавно в Новинках Настасью Лексевну Мельянову хоронили, так мужиков нас там всего двое было, пришлось бабам помогать. До кладбища на телеге гроб довезём. А там хвощёвские парни помогут. Ты уж, Андреевна, им ещё одну бутылочку за работу набрось.
   На кладбище народу пошло мало. Крутихские старики, кроме Грини, проводили  покойницу у дома, сказали, что на поминки придут, не пошла и часть старух, оставшихся ждать поминального обеда на завалинке – все, как одна, с подогами. Назад большинство старух, проводивших товарку до могилы, возвращались с Гриней, сидя в его телеге.
   Фису помянули хорошо. Ни кто не вспомнил о её скупости, зато хвалили за любовь к детям обоих сестёр. А когда у Марьи Григорьевны сгорел дом, так она из четверых её детей одного – Женьку – взяла к себе и вырастила до самой армии и на зависть всем его годкам купила парнишке, первому в деревне, мотоцикл.
   - А мне тётя Фиса на десятилетие подарила рубашку в клеточку, - сказал Егорий. – Она меня тогда Горкой звала.


Рецензии