из неопубликованного Гонение следа

Часть первая

1
Солнечный зайчик с трудом пробился через засаленное оконное стекло и разбудил спящего на лавке мужика. Тот опустил босые ноги на холодный земляной пол, с трудом раскрыл глаза и уставился на святой угол: «Прости, Господи, опять напился». Но потемневшие от времени лики святых, привычные к неискренним раскаяниям, известного своей слабостью к шкалику, Семена Федоринова, безучастно смотрели на неухоженную горницу, разбросанные вещи и рой сонных мух, ползающих по столу и грязной посуде. Нетопленая изба не располагала к долгим размышлениям. Поежившись, мужик натянул сапоги, набросил на плечи зипун и вышел на крыльцо.
Горяйновка давно проснулась. Из труб стелился дым. Сыто повизгивала, гоготала и мычала на подворьях бесчисленная живность. Семен помрачнел, окинув мутным взглядом свои покосившиеся закуты, завалившийся от древности плетень. После вчерашнего праздника в пивной при станции Мармыжи с «Померанцевой–32», да пирогом с лососиной наступил новый день без гроша в кармане. Он никак не мог вспомнить, на каких условиях договорился с «Петрушкиными братьями», что живут на Старооскольском шляху в местечке, называемом «Пятиной», перешить ворованные вещи. Но знал точно, что Оська с Петрушкой зря не нальют. «Фартовые. Вот у кого с хрустами всегда порядок», - ласково подумал о вчерашних благодетелях Семен. Холодный ветерок дохнул ему в лицо запахом свежести и весны, а ноги сами понесли к дому дядюшки, иногда дававшему непутевому племяннику рублик на спасение души.

2
Богатый дядюшка - Андрей Семенович Федоринов, дожив до преклонных лет, грамоте так и не научился. Однако счет деньгам знал. В Щигровском уезде был человек известный. Потому как пятнадцать лет подряд председательствовал в волостном суде и избирался сельским старостой. Но конь о четырех ногах, и тот спотыкается. Не минула сия участь и Федоринова. При переделе общинных угодий, комиссия   нарезала ему участок поближе к гумну, при этом слегка увеличив сажень. Разразился скандал. Шестеро крестьян,  владевших этим земельным участком с незапамятных времен, довели дело до разбирательства в уездном съезде, оценив убыток в 465 рублей. Слегка оправившись от состоявшегося конфуза и последствий судебного решения, Андрей Семенович, ссылаясь на возраст и нездоровье, отошел от дел общества. Те не менее, деятельная натура старика не могла смириться с прозябанием, и он занялся делом, к которому всегда лежала душа - ростовщичеством. За какие-то два года в резной шкатулке, спрятанной в укромном месте, кроме  пачки «красненьких» подсобралось несколько столбиков золотых пятерок и червонцев. Там же лежали расписки должников на пару тысяч рубликов, среди которых особое место занимал должок в двести целковых самого Щигровского Уездного Исправника Алексея Васильевича Спасского.
Так и жил Федоринов, складывая копеечку копеечке, не выезжая за пределы Горяиновки и не сообщая об истинном размере своего капитала никому, даже сыну Алексею, несмотря на то, что по приговору соседок, манерами и внешностью тот был с ноточки-оброточки  Семеныч в молодости.  У того уже был свой дом. Не хватало лишь отцовской деловой хватки и проницательного ума. Поэтому даже  доставшееся по наследству от родителя место председателя волостного суда не избавило его от прозвища Корявый, полученного из-за перенесенной в детстве оспы. Как обычно, у наследников свои планы. Не теряя надежды, что рано или поздно раскроет кубышку родителя, Алексей теребил отца: «Бать, давай дело заведем. В гильдейские купцы  выйдешь. Что еще на старости лет надо? Вылезай из берлоги. Поехали в Курск, Старый Оскол. Посмотрим, как люди живут, себя покажем».
Семеныч не любил дальних поездок, всегда связанных с риском,  и отмахивался от сына, как от назойливой мухи: «Кровные транжирить не привык, а торговать нечем». Но капля камень точит. После Крещения, Федоринов махнул рукой, для пробы взял пару пудов конопляного масла, и в морозное январское утро весело заскрипели полозья розвальней в сторону Старого Оскола, на Трехсвятительскую ярмарку .

3
Как въехали в Оскол, начались чудеса. Около рынка  налетели перекупщики. Новоиспеченные купцы, не торгуясь, ударили по рукам, и все сдали оптом. Остолбенел Семеныч, разглядывая кучу разноцветных кредиток: «Может и прав ты, Лексей. На деньгах сидим, на них же и спим».
 Шум и запахи ярмарки, хрип лошадей, изобилие рыбы, посуды, одежды очаровал сродственников. Справили по новой шапке, сапогам и пошли прогуляться по городу. Зарябило в глазах у Федориновых. Не от начавшейся метели, а от больших каменных домов с нарядными парапетами и карнизами. От башенок с флюгарками. От универсальных магазинов со швейцарами в ливреях. От  электричества и живых картинок в «Биографе».
Непогоду решили переждать на постоялом дворе Михаила Григорьевича Трифонова. Лешка, довольный сделанными покупками, выпил и захмелел: «Хорошо то как. Пошлину не платили, а денежка на кармане. Так все умные люди делают. А эти шибаи  - Лихушинские. Поговаривают, что он масло скупает и продает за границу. Умные люди на всем копейку могут нажить.  Мне перекупщик сказал, на чем мы выиграли. Масло конопляное - не сезон. Сейчас здесь главный товар лошади, рыба, посуда, да шапки. Но ружья то круглый год стреляют». И долго еще делился впечатлениями, пока старик не отослал его в номер.
Не доверяя шустроглазым половым, по виду, будто вышедшим из Пузацкого леса , Андрей Семенович подвязал кошель покрепче и пошел в чайную. Здесь он просидел до утра, слушая пьяную болтовню разгулявшегося пошлинного агента  про махинации купца Рыжика.  Про то, как прыгают в течение дня цены на бирже и оптовом рынке, и жену владельца постоялого двора  Анну Сергеевну, которая сначала путалась с местным художником Рафаэлем, а потом бросила четверых детей и ударилась в бега  со штабс-капитаном Запиным.
Поездка в Старый Оскол оказалась не бесполезной для Федоринова. С той поры, при словах биржа или пошлинный агент он крестился и впадал в рассуждения  о многообразии дьявольского обличия.

4
В это утро Андрей Семенович встал, как обычно, с петухами. Почесал ноющую спину, потянулся, набросил кожух и вышел на подворье.
Рядом суетилась старуха: «С праздничком, отец, с Егорием вешним».
- И тебя матушка. Что-то спину заломило.
- Отец, не двадцать то лет. По росе покатайся . Авось поможет.
«Детушки мои, проснулись? Кушать захотели? Сейчас папка вас покормит»,- расплылось в улыбке сморщенное личико с козлиной бородкой. Гусыня на яйцах, индюшки, уточки, курочки, чистенькие хрюшки и красно- рябая корова симментальской породы радовали глаз. Старик залюбовался коровой третьего отела, жующей сено: «Ядреная, лапушка, как лосиха. Холка тонкая, а вымя, как выварка. Радость ты, моя». Он взял вилы и подобрал за ней лепешки. Старик  любил запах навоза. Это был запах достатка в доме.
- Мать, смастери чайку, вещи выходные  из сундука достань. Сапоги  те, что я давеча с ярмарки привез. Орликовские , по шесть Рублев. На выгон сам желаю сходить.
Старуха замялась: «Отец, праздник сегодня. Соседки приходили мучицы занять. Я им по махотке  дала. Из мешка, что в амбаре, в котором мучица немного слежалась».
Старик посуровел. Он хорошо помнил прошлогоднюю засуху: «Ты бы еще мерками  раздавала. Забыла, как в прошлом годе. Лучше делом займись, пошепчи за коровку».
«Милостивый Егорий, взойди на крутую гору, заиграй в мирную трубу, смани своих всех волков, волчениц лесных и полулесных, волка Харитона и волчицу Феодосью. Засекаю волку Харитону, волчице Феодосье зубы и губы на всю ночь. А ты, моя скотинка, черненькая шерстка, скинься в поле навозною кучею. Обгорожу свою скотинку железным тыном снизу до неба»,- запричитала испуганная старушка. Зашевелилась живность в клетушках и закутках, услышав визгливый голос хозяйки.
 Бойкие подпаски заглянули через плетень: «С праздником, Андрей Семенович!»
Старик заулыбался и нащупал в кармане мелочь: «Подойдите-ка сюда, пострелята. Получите по копеечке. «Зорьку» мою берегите пуще глаза. На выгон я ее сам отведу».
«Не извольте беспокоиться, Андрей Семенович!»- повеселели ребятишки и, щелкая кнутами, побежали по улице.
Когда старик пришел на выгон, там уже собралась вся деревня. Мужики снимали перед ним картузы, бабы кланялись и громко приветствовали. От каждого нового поклона поступь кривоватых ножек старика становилась все более вальяжной и размеренной, создавая впечатление тяжеловесности. Зорька, почувствовав настроение хозяина, тоже шла величавой походкой, виляя крутыми бедрами и удивляя всех огромным выменем. Однако главным именинником в этом праздничном шествии был, конечно, Андрей Семенович. 
С молебна в честь Дня пастуха  старик возвращался вместе с  сыном.
Тот был чуть навеселе: «Бать, мужики на выгоне поговаривали, будто в этом году землю будут давать от помещиков или из казенных земель».
- Не знаю, что там и кому  будут давать. Только вот на Марию Египетскую , приметил я, что через дорогу канавок много размыто. Верная примета, что в этом году много покойников будет. Мне вчера урядник рассказывал, как больно шустрым на Ленских приисках накостыляли. В этих делах Алексей, наша хата, что ни наесть крайняя. Никто задаром никому земли не даст, за нее деньги плочены. Смотри, когда мы землю делили, банк за десятину  225 рублей давал. А когда в прошлом году неурожай был - уже 167 рублей. Думаю, в этом годе урожай нормальный будет и цена покупки хорошая. Вот и подумай своей куриной головой, какой помещик от больших денег откажется? Так что сопи в две дырки и соображай, как что другие обронили подсобрать. А мы что в закроме лежит, не бережем. На днях гусям зерно давал, приметил, в муке шушера  завелась. Свози-ка лучше на мельницу пару мешков зерна.
- Может, дома перемелем?
- Мне отруби не нужны. Давно в Воложанчике был? Проведай свата. Заодно скажи, что отец, просит подъехать. Разговор есть.

5
Андрею Семеновичу становилось грустно каждый раз, когда  отсчитывал за помол 10 фунтов  с мешка. Несбыточная мечта иметь свою мельницу, после того, как он разменял шестой десяток и имел за душой копейку, уже не казалась ему столь невероятной. Он стал присматриваться.
Мельницу Михаила Васильевича Есменского в Крестищах Семенович расчет не брал. Она была далековато от Горяиновки. Да и по вечерам там слишком частым гостем был Тимский Исправник Слезкин, охочий до молодых девиц и даровой выпивки.
Та, которой владел Иван Егорович Денисов, располагалась  по реке Кшень в двух верстах от Кошелево. Но с Иваном Егоровичем - церковным старостой села Кошелево Федоринов не хотел связываться. Мало того, что места там дикие, народ поговаривал, что он душу нечистому продал. Потому что в Никитин День , когда Водяной всю ночь шлепал своими перепончатыми лапами по воде, ожидая жертву, его и работника Тихона кто-то видел прячущимися в кустах у моста. Да и мельник Алексей того же поля ягода. Здоровый красивый мужик, а бобыль. Подковы как бублики ломает,  а нательного креста не носит.
Приглянулась Андрею Семеновичу мельница Арцыбашева, что в версте от Горяиновки. Туда еще ходили на помол крестьяне из Березовчика и Шатиловки. Продавать ее никто не собирался. Но свободный от всякой сентиментальности старик, если вопрос касается денег, продумал план, отличавшийся простотой и бесцеремонностью. Если испортить жернова на мельнице, то хозяина можно будет склонить к продаже мельницы. Потом с нее, при хорошей постановке дела, за помол можно брать не 10 фунтов с мешка, а исполу . Если же еще крупорушку завести, то только на манке и пшенке с перловкой  можно капитал раза в три увеличить. Но прибыльное дело - всегда хлопотное. К тому же надежных людей, которые взялись бы за лихую работу, у Федоринова не было. Босота, согласная на злодейство, заламывала цену, никак не устраивавшую Щигровского Гобсека, уже прикинувшего сумму барыша от желанной сделки.
Последняя надежда оставалась на свата. Хотя у Федоринова было много родственников, на короткой ноге с ним был только Гаврила Владимирович Репринцев, который не только протоптал дорожку в дом старика, но и никому неведомыми путями проник в его высокомерную душу. Был он  чуть моложе Андрея Семеновича, но влияние имел не меньшее, чем бывший сельский староста. Он был владельцем доходного места- пивной при станции Мармыжи. Московские и Воронежские поезда имели на станции длительную стоянку и неплохой буфет. Это было удобно не только проезжающим из Киева или Воронежа, но и тем, кого чиновники Курского Сыскного отделения называли лицами, подвизающимися на воровском поприще.  Поэтому не раз после удара станционного колокола  одни зазевавшиеся пассажиры выворачивали перед кондукторами пустые карманы, а другие, не найдя в купе свои саквояжи, пускали слезу и разносили до самого Киева  недобрую славу Муравского Шляха.  Вечером здесь отдыхали люди серьезные, с обветренными лицами каторжников, карточные шулера и конокрады. Пиво и спиртное из-под полы текло рекой, а  завсегдатаи наметанным глазом определяли, от кого сегодня можно ожидать даровой шкалик. Тихо в пивной становилось лишь под утро, когда денежные, а потому всегда желанные гости, проиграв в карты и, спустив по дешевке ворованное барахло, разъезжались в неизвестном направлении.
Однако Репринцев был воробей стреляный. Чаек с баранками попивал, на намеки Федоринова не реагировал. К тому же не стал распространяться перед родственником, что какой-то Арцыбашев - большой чин в Воронежском жандармском управлении.
Разговор не получался.
-А как он тебя, Андрей, Семенович, в лапти обул?- с усмешкой спросил Гаврила.
- Ты кого имеешь в виду?- ответил старик, помешивая ложкой уже остывший чай.
- Кого, кого. Кирюху.
- Да, хитер, подлец,- мрачно произнес старик,- Это ж надо, в моем суде у меня же и выиграл дело. Да и от общества оттягал семь десятин.
- А 465 целковых, как с куста,- вмешался Алексей.
У Федоринова совсем испортилось настроение. Он зло посмотрел на сына: «Не для того я тебя вместо себя  председателем волостного суда пихнул, чтобы ты там только красовался. Сейчас в волостном суде все решается. Мозги только нужно иметь и грамоту разуметь.
- Это, конечно,- поддакнул Репринцев,- грамотный человек мир в карман может затолкать. Как Кирюха вас! Вы ему - нет. А он вам по зубам то параграфом Устава, то по мордам Указом Государя императора, то в зад ногой решением уездного съезда от такого то числа!
- Да кабы я грамоту знал,- забурчал задетый за живое старик,- разве такое бы безобразие случилось! 
Стук и появившееся в двери добродушное, опухшее от пьянства лицо племянника Семки Федоринова было явно не ко времени.
- Чем обязан  столь радостному событию? – спросил хозяин и вмиг смазал улыбку  с лица не званного гостя, - Говори, что надо и до свидания.
Да вот, проведать пришел,- посмотрев на стол, где стоял самовар,  лежали аппетитные связки розовых бубликов, сглотнув слюну, ответил Семен. Такого приема он не ожидал, но душа требовала. Насупившись, он сквозь зубы проговорил: «Тяжело мне с утра, дядюшка»
- Я тебе не дядюшка, а Андрей Семенович, - отрезал тот, - к тому же пост.
-А в долг?
-Чем отдавать то будешь, - вмешался Алексей – Хотя подожди, если убьешь Кирюху, на богоугодное дело револьвер дадим да сорок рублей в придачу.
-Да что я, стрелок либо? - перекрестился Семен и попятился к двери.
-Ты что буровишь? - сверкнул глазами Репринцев.
Ну и шуточки у вас, уважаемые, - пожалев, что по своей простоте попал в чужие разборки,  поспешил закончить разговор Семен  и выбежал из избы. Хмель вылетел из головы. На лице блуждала злорадная улыбка: «Ладно, старикан ломался. Ему положено. У него денег куры не клюют. А  куда Леха лезет?» И он уверенным шагом пошел по направлению к станции, прикидывая, какую пользу можно извлечь из длинного языка Корявого.

6
В это утро из деревни Васютино спешил на станцию Охочевка Алексей Носов. В свои тридцать два года Носов не имел ни кола ни двора. Потому что из-за малоземелья с 17 лет жил у людей, а последнее время был в работниках в деревне Юрасовой. Но два месяца назад он отпраздновал свадьбу с  местной дивчиной и по просьбе жены вынужден был переехать поближе к тещиному хозяйству в Васютино. Тут и предложил ему новую работу нынешний хозяин Кирилл Никанорович. Он был заметной личностью в деревне, потому что знал грамоту и зарабатывал тем, что был частным поверенным по тяжбам крестьян. Но о нем ходили нехорошие слухи: что он жулик и полицейский сыщик. Из-за этого поначалу Носов хотел отказаться. Однако при первой встрече Васютин обнадежил Алексея. Обещал разобраться в земельном споре. Так как во время последнего передела земли в Горяиновке, откуда Носов был родом, проходимец - староста не наделил го и братьев землей, потому что они отошли от общества. Куда не обращался  Алексей, крайнего так и не нашел. Все поясняли, как решила земляная комиссия, так и будет. Им надел не положен. А этот раздел – последний, земля отходит в собственность. Но Васютин, выигравший одно дело у Горяйновского старосты, обнадеживал: «Ты Лешенька работай, а я тебе и братьям помогу». Но далее того, что Васютин написал прошение от имени отца, да положил бумагу в сундук, дело не сдвинулось.
По мнению Носова Васютин, как хозяин, был так себе, но жук еще тот. Отстроил себе новую усадьбу и имел больше 20 десятин земли. Хозяйством заправляла жена- Фемида Александровна. По деревне ходили слухи, что она у него третья. А первых двух он обобрал. Первая, что со станции Кшень умерла. Вторая, вместе с прижитой от него дочкой, живет где-то в Ростове. Было заметно, что хозяин старался унизить эту симпатичную и крепкую бабу- мать четверых детей. На прошлой неделе, не стесняясь работника, на нее накричал: «Без тебя с Главрубовым  разберусь! Что твоя куриная голова в моих делах  может понять? Это моя залысина тысячи стоит. Я, может, на тебе из-за одного имени женился. Потому как здесь, в уезде Васютин и Главрубов - закон. А жена у Васютина должна быть не меньше, чем Фемида, - и подняв указательный палец вверх, выговаривал по слогам - то бишь правосудие. Иди делом займись», - добавил он и закрылся в своей комнатке, которую по- городскому называл «кабинетом». Но Фемида Александровна, почему-то была уверена, что дело здесь не в его мудреных тяжбах, а что нашел он где-то новую женщину. И тихо плакала, когда муж уезжал в Курск по делам. На днях Васютина обокрали, выставив окно в хате. Забрали ящик с документами, где лежала и жалоба Носова. С тех пор хозяин только кричал на всех и на вопросы не отвечал. Только сегодня вроде с утра успокоился и приказал Алексею съездить на железнодорожную станцию и заказать знакомому служащему гербовую бумагу и канцелярские принадлежности. Надо было успеть до отхода Воронежского поезда. Дорога не близкая, в основном полями. Алексей запряг хозяйскую кобылу в таробарку и потрусил в сторону железнодорожной станции. Но темно-гнедая кобыла, у которой недавно обнаружилась  боль под волосяницей, еле перебирала ногами. Поэтому на  станции Носов нашел лишь густой дым, оставленный паровой машиной, минуту назад умчавшейся в сторону Курска.
«Теперь Васютин съест», - подумал он.  Настроение пропало. Может бросить эту работу и податься к брату в Натальинские сады. Стремно, что-то, с Кирюхой в одном доме жить. Сам с револьвером под подушкой спит. Какую ночь уже примечал, что кто-то вокруг дома ходит и таится. А на днях соседскую собаку зачем-то отравили.
Для очистки совести Алексей подъехал ближе к платформе и увидел, что сам начальник станции и жандармский офицер  раскланивались с каким-то важным господином, садившимся в пролетку. Посмотрев важному барину вслед, Носов подъехал к лавке, скрутил «козью ножку» и тут увидел Семена Федоринова, разглядывающим коляску.  Вид его был столь таинственный, что даже жандармский унтер- офицер, стоявший на платформе, обратил на него внимание. Алексей знал, что старый деревенский дружок будет клянчить на выпивку и отвернулся. Но было поздно.
Семен бросился к нему: «Леха, где твой хозяин?»
- Тебе, какое дело до моего хозяина? Либо двадцать верст протопал, чтобы Кирюху повидать», - набычился Алексей и оттолкнул руку: «Отзынь!».
- Не гоношись, братан! Страшные дела здесь творятся. Кирюху твоего порешить хотят. Мне за душегубство даже сорок рублей предлагали.
- Кто? - заинтересовался Носов.
- Серьезные дела за углом не обсуждают, - заважничал Семен, намекая на выпивку.
Скрипя сердцем, Алексей пошел в лавку.
Отъезжая от станции,  он долго размышлял: стоит ли говорить  Васютину о состоявшемся  разговоре, или - нет.
Первая мысль – конечно нет. Вдруг Семен все придумал. А если это правда? Не те Федориновы люди, чтобы шутить. Семен ведь всем разболтает, что мне сообщил. Тогда тюрьма.
 Подъезжая к деревне Васютино,  слегка разомлевший от выпитой с Семеном  водки, Алексей Носов уже не сомневался, что хозяина следует предупредить о замышляемом против него злодействе.


7
Упомянутый крестьянин Кирилл Никанорович Васютин был личностью примечательной, известной не только в Васютино, откуда был родом, но в Щигровском и Тимском уездных съездах, где выступал как удачливый и скандальный частный поверенный по крестьянским тяжбам. Как человек грамотный, одно время оказался склонным к вольнодумству. В девятьсот шестом году, когда горели усадьбы и Щигровская республика, казалось, взяла верх, он после недолгих размышлений подготовил рукопись «Жизнь крестьянина – труженика» и, на всякий случай дал почитать соседу- члену Государственной Думы Ивану Пьяных . Тот, не оценив главные, на взгляд автора, фразы: «Совесть должна подсказывать всякому властелину, что он незаконно, не по- христиански поступает, как делалось только во дни Царя- Ирода» и «Долго ли, коротко ли, а придется и вам отказаться (чиновники) от мира сего и поселиться в другой», лишь  усмехнулся и сказал, что не зря он, Кирилл, когда-то  был ктитором  в церкви. Не найдя признания эсеров, Васютин каллиграфическим почерком составил на имя начальника Жандармского управления свой первый донос о противогосударственной деятельности депутата и надел значок «Союза Русского народа». Жизнь шла своим чередом. Еще не стихли разговоры о том, что Васютин выигрывает все дела. Удачливые люди в России - большая редкость. И очередь просителей и потенциальных клиентов у Кирилла Никаноровича не сокращалась. Тем не менее, ни синяя диагоналевая тужурка, ни пенсне, ни острая бородка, ни часы на цепочке не избавили его от деревенских прозвищ Кирюха или Хромой.


8
Евгений Нарочницкий сидел в уютном купе поезда и наслаждался бездельем. Все вроде бы хорошо, за исключением навязчивого соседа, от болтовни которого он пытался отвлечься, разглядывая нехитрый пейзаж за окном. Мимо проплывали  покосившиеся деревенские избы, крытые соломой и разбитые дороги, довольно часто пересекавшие железнодорожную линию.
Вы, кажется, меня не слушаете,- вернул его к реальности сосед,-  Что мы делаем? Едем с вами по железной дороге. Согласитесь, что мало кто знает, как она построена. А я знаю. Потому что годков двадцать назад приложил к сему делу вот эту руку. Когда строилась  эта  железная ветка, я был еще совсем молодой и неопытный. А дело было новое и сулящее хорошие барыши. Представьте себе, целых 210 верст! Через знакомого в железнодорожном ведомстве пробил подряд на строительство. Даже не сомневался, что крестьяне схватятся за заработок. Условия вроде выгодные. Тогда крестьянам платили на весенних работах по 48 копеек и по 80 на уборке урожая. Зимой на распилке дров в лесничествах платили 60-75 копеек. Я же месячным рабочим начал платить по 8 рублей за 25 дней при даровом продовольствии и помещении. Да на земляных работах за куб сажени выемки или насыпи - по рублю сорок. За куб сажени дров- 80 копеек. Поначалу пошли наниматься. Но кто-то пустил слух, что на строительстве дороги будут платить даровой царский паек. Одни наступили на горло: «Давай добавки», а другие побежали. Да и к слову сказать, народец подлейший здесь живет. Помните, мы проезжали Охочевку? Когда-то барин Анненков переселил в эти места с Волыни своих крестьян. Так этот пришлый народ до сих пор не прижился среди черкасов. Местные обзывают их хамами и выворотными из-за мрачного вида и постоянной грязи на подворьях. Но в моей Одиссее не это важно. Кончилось все тем, что пришлось набрать рабочих через администрацию Курского исправительного отделения. У господ этих аппетит еще тот. Вот так я побарышничал. А все вольность нравов. Нет порядка в Российской Империи. Вы не думайте, господин ротмистр,- покосился он на жандармский мундир Нарочницкого,- что я революционер, прости Господи. Порядка то действительно нет.

9
«Господа, прошу приготовиться. Скоро Курск», громкий голос избавил Евгения Нарочницкого от ненужного обмена мнениями.
«Эй, любезный, зайдите»,- позвал человека Евгений.
В дверях сначала показалась взъерошенная голова мужчины средних лет, а затем его грузное тело, на котором смешно сидела форма железнодорожного служащего. По мере проникновения в купе, его лицо несколько раз меняло выражение от смущенного, до испуганного и совершенно уверенного в себе. Пока не застыло в маске нижайшего почтения.
- Чего изволите, Ваше Высокородие? - полушепотом спросил человек, глядя жандармскому офицеру в глаза.
- Когда прибудем в Курск?
- Не извольте беспокоиться, точно по графику. Проехали Щигры.
- А что такое, Щигры?
- Обычный уездный городок. Тысяч на шесть жителей. А чуть раньше, на станции Охочевка изволили выходить сам Николай Евгеньевич Марков- депутат Государственной Думы. У них в тех местах родовое имение.
Евгений поморщился: «Так вот где рождаются Думские крикуны».
- А вы зря так реагируете, господин Марков - надворный советник и государственный человек. На вокзале чины Железнодорожной жандармской полиции, его встречали и честь отдавали. В том числе сам начальник отделения подполковник Петерсон, - многозначительно заметил проводник.
«Дерзит, подлец»,- подумал Нарочницкий.
- А мы к нему, тем более, со всем уважением,- не унимался служащий,- Чаек крепкий очень любят. Три стаканчика выпили и нахваливали. Чаевые давали, я отказывался. А он, даром, что такая значительная личность, не погнушался, руку подал и поблагодарил. И деньги все-таки всунул,- тело затряслось подобострастным смехом,- Какой человек! Настоящий барин!
Евгений улыбнулся, выслушав опытного вымогателя: «Ну что ж, неси такого же чая, как господину Маркову. Только не так много. Мне, чтобы сразу три стакана чая выпить, надо тоже в Думе поработать.»
Довольный понятливым офицером, служащий с неожиданной для его комплекции прытью, шмыгнул в полуоткрытую дверь, а  через минуту перед ним стояла пара чая с легким завтраком, на вид вполне съедобным.


10
За время работы в охранном отделении Евгений хорошо усвоил, что купе поезда – лучшее место для установления доверительных отношений. Поэтому, удобнее расположившись в кресле, за оставшееся время пути Евгений решил лучше изучить своего общительного соседа: «Вы, случайно не в курсе, кому все же передан частный подряд на строительство Елецко - Белгородской ветки?»
Тот удивленно поднял глаза на ротмистра и замолчал.
Он не мог знать, что месяц назад  Нарочницкий в Штабе Корпуса жандармов случайно встретился с ротмистром Фоком, прибывшим из Курска для назначения в Петропавловскую крепость. По этому поводу он собрал несколько сослуживцев по 68 лейб - пехотному Бородинскому Императора Александра 3 полку. Пригласил и Евгения, проходившего службу в первой роте того же полка. Дружеская вечеринка прошла в бурных воспоминаниях, подкрепленных значительным количеством спиртного. А когда Фок узнал, что Евгения откомандировывают в Курск, искренне посочувствовал его неудаче и поделился кое- какой информацией. Ему перед самым отъездом стало известно, что некий подрядчик Шмидт дал взятку члену 3 Государственной думы Леонтию Кочубею, чтобы тот повлиял на председателя Старооскольской Земской управы Старова. Задача была достаточно простой для опытного думского интригана: организовать поддержку в виде патриотического движения земцев за постройку железной дороги и передачу этого строительства в руки компании Шмидта. Фок тогда очень сожалел, что не смог реализовать интересную информацию.
Недоумение попутчика насторожило Нарочницкого: «Чего это он так заволновался? Может это и есть Шмидт? С другой стороны, где багаж попутчика? А может кто из наших агентов? Действительно, почему бы заведующему охранной агентурой не оказать мне честь сопровождением до места назначения?» У Евгения были определенные основания для таких соображений. Осенью прошлого года он в составе специального отряда,  обеспечивал в Киеве охрану Столыпина. Трагический случай в театре прервал его блестящую карьеру в Петербургском охранном отделении. Лишь по незначительности своей должности он не попал под судебное преследование вместе со Спиридовичем, но, тем не менее, в числе других неудачников был откомандирован из столицы.
Перед отъездом с ним соизволил встретиться сам начальник особого отдела Васильев. Передавая письмо Начальнику Курского Губернского Жандармского управления, он сказал: «Это все, что могу сделать для вас при нынешних обстоятельствах. Сейчас нельзя не считаться с Думскими деятелями, жаждущими крови лучших офицеров Жандармского Корпуса. До лучших времен поработайте в провинции. Поучитесь. Там есть чему. Старый Курский губернатор  был большой барин и хлебосольный хозяин. К сожалению недавно умер. Нового начальника губернии я лично не знаю. Слышал, что имеет обширные связи в политических кругах. В управлении заменены все офицеры, в том числе начальник полковник Бабчинский. Опытный офицер розыска. Так что вам будет достаточно легко. Одно прошу, не обольщайтесь особенно его внешней доступностью и простотой в общении. Вообще будьте чрезвычайно осторожны с провинциалами. Злые языки рассказывали, что один из бывших Курских губернаторов, уехав в столицу, на дверях прибил медную табличку: «Для курян меня дома нет». За полусонным и вальяжным видом губернских деятелей скрывается  готовность в любую секунду показать мертвую хватку бойцовской собаки».
О городе, в который сейчас ротмистр Нарочницкий, в соответствии с приказом по Корпусу Жандармов направлялся для прохождения службы, он знал лишь то, что было описано в рассказе модного писателя Чехова. Как секретарь земской управы Грязнов и учитель уездного училища Лампадкин, покусанные собакой, решили съездить в Париж к Пастеру, чтобы он сделал им прививки от бешенства. Оба прибыли на Курский вокзал и загуляли. После пьяной драки попали в участок. По возвращении домой один из них всем рассказывал: «А Курск хороший город! Очень хороший! С  удовольствием там день прожил!» Допив чай, Евгений решил, что на все воля божья. Попутчик ему стал не интересен. Из этого состояния его вывел скрип тормозов и удары станционного колокола.
Вот и Курск.