прикосновение

 У кромки воды, от скал до постов, растянулась длинная полоска береговой охраны вперемешку с полицией и несколькими отрядами местных экозащитников. Похожие на бело-синюю пену, они покрыли собой побережье и привезли свою многочисленную технику. На обочине под деревьями расположились случайные свидетели происходящего. В течение последнего часа люди оставляли свои автомобили на дороге и брели в сторону воды, туда, где разворачивалось поистине волшебное действо, вскользь красноречиво названное кем-то «милостью Ньёрда». В этих местах подобное случилось впервые, посему всё, и без того немногочисленное, северное поселение стягивалось сюда, будто на праздничную ярмарку. Но вряд ли любое местное торжество по величию сравнилось бы с сегодняшним происшествием. Настороженные люди покорно ожидали в стороне, заняв машинами кромку магистрали. Они вытягивали шеи и указательные пальцы, беседовали о случившемся со своими друзьями, детьми и такими же зеваками. А вдалеке едва слышно хрипели рациями спецслужбы, осыпая море всё новыми катерами, запуская в воздух телевизионную «вертушку». И весь этот зябкий полдень раскачивал суровый юго-западный муссон.
 Там, на камнях, в эпицентре этого немого смятения, словно на гигантском блюде, медленно задыхался огромный горбач. Тучный, подобно изваянию из черного камня, но вместе с тем изящней любой бабочки, он медленно и беззвучно вздыхал. Он повелевал каждым, впитывал силы, сеял беспокойство и волнение. Рядом покорно шептало и море, и даже альбатросы умолкли. Вся природа укрыла кита своими ладонями — он общается с ветром, на пороге собственной гибели, и никто не в праве ему помешать.
 Отсюда в сторону крохотного города несло небывалой свежестью и смертью. Казалось, вот-вот в этом воздухе родится скорбная светлая музыка.
Взрослые и дети, птицы, служивые... Никто не знал, что же делать с этим печальным самоубийцей или просто несчастным ничтожным созданием, разозлившим богов. «Говорят, потом их увозят на кораблях или поднимают в воздух, а затем придают глубинам», — пробормотал кто-то в толпе зевак.
 И через час кит всё еще жил, но всё скуднее вдыхал, неспешно освобождая из грузного тела свою робкую чистую душу. Только теперь можно было услышать, как где-то далеко у оцепления будто родилась одна девушка. Ожила душераздирающим воплем среди всеобъемлющего предательского безмолвия. Ее обернутое в тонкое голубое платье, хрупкое, будто фарфоровое, тело билось в толпе, как бьется в открытых водах тело утопающего. Она бросалась к полицейским машинам и кричала. Жадно глотая воздух, стонала, будто в бреду, кидалась оземь, разбивая колени, молила охрану пустить проститься, прикоснуться. «Сумасшедшая!» — оживились люди. Девушка отчаянно лепетала что-то о детских мечтах, о смерти, о Боге... Но лишь холодный муссон подхватывал ее голос и нес куда-то по фарватеру только его призрачное эхо. Девушка кричала, как раскаявшийся убийца, бесцеремонно явившийся сюда с багровыми от невинно пролитой крови руками. Но люди в униформе только переглядывались, невнятно бормотали в ответ, отталкивали, исполнительно и беспрекословно охраняя гибель уже почти мифического животного.
В один момент девушка, всё же приклонив свое тонкое тело перед людской стихией, осела. Слепым взглядом она рассматривала свои запачканные кровью лодыжки, а затем, незаметно для всех, кинулась напрямик, пополам разорвав кордон. Ломая хрупкие ветви, взметая песок, сквозь хвою она устремилась в сторону мученика, а за ней будто вода потекли люди в форме. В клубах пыли они неслись, будто преследуя смертницу, размахивая руками, срывая с поясов наручники, придерживая фуражки. Безумная, почти настигнув гигантское обмякшее тело, рухнула на гравий. Как наследница Моби Дика, благословленная глубинами и искушенная прикосновением, она вновь зарыдала, когда запястья ее сдавил металл, а плечи обняли незнакомые крепкие руки.
 А дальше кричала любовь и птицы, и гремела вода, и девушка брела... Осажденная, как изнасилованная, — чумазая, больная и окровавленная. Ее уводили спешно, перед изумленными взглядами, закрывали лицо, искаженное в скорби перед истлевшей мечтой, потухшим страстным душевным вожделением. Она опустила глаза, и тогда, вероятно, сердце ее было предано морю, сброшено с безликих скал в холодную пропасть на растерзание рыбам и крейсерным винтам. Ее вели к черным машинам, рассыпанным у берега, и никто до конца понять не мог, в исступлении наблюдая, что за ребенок отбился от матери? Кто надругался над ним? Что за любимый ее обернулся китом и медленно убивал себя там, никого не пуская. Всасывая воздух, умирал, раскачивал вздохами этот дикий пляж у дороги... Устремлялся отсюда вон, в окруженном толпой и суматохой одиночестве.
На горизонте засвистел военный вертолет. Над людьми, что уже тянули по берегу свои черные железные путы, взвились буревестники.