Счастье для всех

                (рассказ-шутка)

«Будь оно все проклято, ведь я ничего  не  могу  придумать,  кроме  этих  его  слов: «СЧАСТЬЕ ДЛЯ ВСЕХ, ДАРОМ, И ПУСТЬ НИКТО НЕ УЙДЕТ ОБИЖЕННЫЙ!»»
А. и Б. Стругацкие «Пикник на обочине»

  Скрипнув на слегка проржавевших петлях, окрашенная коричневой краской металлическая дверь захлопнулась. Человек, только что вышедший из прохладного чрева подъезда, оглянулся назад. Немного посмотрел на дверную краску, причём как-то даже и, не осознавая, что он осматривает, после чего вновь оборотился ко двору, примыкавшему к старому, с кое-гда осыпавшейся штукатуркой и в водяных потёках, кирпичному дому. Двор, поросший травой, со стоящими на нём старыми тополями и липами, отделяла от дома разбитая асфальтовая дорога. Человек унылым взглядом, полным тоски и каких-то затаённых сердечный страданий, обвёл двор и деревья с запылившимися серой дорожной пылью листьями. Глаза его после всего увиденного страдальчески закрылись, и какое-то время человек постоял неподвижно, словно статуя. Он не обращал внимания ни на лёгкий шелест листьев, ни на гул, исходящий от различных автомобилей, ни на звонкое щебетание птиц. Казалось, что он собирается так стоять вечно, но вот глаза снова открылись, и человек, подняв голову, посмотрел на небо. Вид серых с белыми проплешинами туч, словно ещё больше придал унылости его лицу. Но вот это лицо, а вернее, его обладатель, посмотрел себе под ноги на каменную полуразрушенную лестницу, по которой предстояло спуститься, и немного прояснилось от осознания, что стоять и смотреть вот так на окружающий мир, ни к чему положительному не приведёт, и надо двигаться. Надо идти, следовать, стремиться к намеченной цели. И человек, преодолев всё внутренне гнетущее душу сопротивление, стал спускаться к дороге.
  Погружённый в собственные мысли, в глубинное сознание, во внутренний мир, мужчина дошёл до того места, где дорога, идущая мимо дома, который был им покинут так недавно, влилась в старую, давно не ремонтировавшуюся проезжую часть, по которой, дребезжа металлическими внутренностями по выбоинам и трещинам в асфальте, носились автомобили. «Вот уроды! – пронеслась мысль в голове мужчины. – Думают, что раз появились «летуны», то теперь и дороги ремонтировать не нужно? Дебилы». Собственно, никакого дела до автомобилистов, которым приходилось терпеть все тяготы езды по заброшенной дороге, ему не было. Было лишь досадное стечение обстоятельств. Он сам давно уже приобрёл небольшой летательный аппарат нового поколения. С тех пор, как были изобретены эти транспортные средства, использующие антимагнитные подушки и посему способные летать, старые автомобили, которые считались прежде престижными и дорогими и показателями социального статуса их владельца, сначала резко подешевели, а потом и вообще прекратили выпускаться. Теперь ими пользовались лишь бедные слои населения планеты. Люди же побогаче предпочитали пользоваться летательными аппаратами как наиболее быстрым и манёвренным средством передвижения. Соответственно дороги, по которым передвигалась вся старая техника, никто не собирался ремонтировать. Ни одно правительство, ни одно градоуправление не считало ремонт дорог перспективным и необходимым. А если что и поддерживалось хоть в каком-то порядке, то это были те части улиц, которые прежде назывались тротуарами. Мужчина досадливо покачал головой, вспоминая, как давеча оставил в сервисе своего «пегаса» для устранения неполадок в гироскопе. И вот теперь ему, недовольно осматривающего проезжую часть, предстоял выбор: либо «ловить» автомобиль, либо дойти пешком до подземки. Гнездившиеся в его душе страдания исказили чёткие волевые черты лица, и он, подумав, что нет никакого желания трястись по неровностям трассы и болтать с каким-нибудь не в меру говорливым автолюбителем, решил пройтись немного до входа на станцию подземных поездов.
Но едва он повернул в желаемую сторону, чтобы продолжить своё движение, как лёгкий ветерок донёс до него резкий и неприятный запах. Мужчина словно наткнулся на невидимое препятствие. Он огляделся по сторонам, ища причину обеспокоившего его явления, и невдалеке, на скамейке стоящей в глубине двора, он увидел другого человека. Тот лежал. Лежал на спине, раскинув руки в стороны. Одна нога покоилась на обшарпанном, потрескавшемся от времени, ложе скамьи, а вторая свисала с него. Сандалий из некогда хорошей, а теперь уже раскисшей и потерявшей от долгого ношения и влаги форму кожи, соскочил со свисающей ноги и сиротливо валялся неподалёку. Брюки и рубашка на лежащем были до того замызганы и перепачканы грязью, что угадать их первоначальный цвет уже не представлялось возможным, и на данный момент времени казалось, что они сливаются с почерневшем от земли и загара телом. И именно исходящий от этого развалившегося во весь свой не малый рост, человека и исходил омерзительный смешанный запах перегара и мочи.
Мужчина, который был остановлен этим смрадом, исходящим от тела, выброшенного на берег цивилизации морем жизни, постарался пристально всмотреться в лежащего и понять, не случилось ли с тем какого несчастья. Не нужна ли помощь? Но в тот самый момент пьяница открыл рот, обросший всклокоченной и немытой бородой, и глубоко вздохнул. Вздох был настолько шумен, что перекрыл собой и гул от машин, и стук каблучков проходящей недалеко девушки в лёгком голубом платье, и шелест уже упомянутой запылённой листвы деревьев. Грудь пьяного человека несколько раз поднялась и опустилось, после чего тот поворотил голову набок и продолжил мирно спать.
  -Блин! – досада от увиденной картины была выражена у мужчины этим восклицанием, этим плевком чувств. В эту минуту он готов был презирать и, более того, ненавидеть всех пьяных по всему миру, во всём обозримом пространстве и во всём не обозримом. Его тошнило от самой мысли, что человеческое существо способно пасть столь низко, потерять остатки собственного достоинства и превратиться в грязное, источающее смрад, животное наподобие бородавочника. Сам же он старался постоянно следить за своим внешним видом, и если бы какой-либо сторонний наблюдатель взглянул на него, то отметил бы резкий контраст между главным героем этого повествования и пьяницей, лежащим на скамье. Если последний был грязен и, мягко говоря, неопрятен, то человек, смотревший на него, был, наоборот, чисто вымыт, аккуратно подстрижен и гладко выбрит. Одет он был в бледно-голубую рубашку и серые с чётко отутюженными стрелками брюки. На его шее был повязан красивый синий с переливами галстук с маленьким клише французской королевской геральдической лилии серебром. На ногах присутствовали туфли из чёрной, мягкой кожи. Кожаный же, практически новый портфель он сжимал и в руках.
  Мужчина отвернулся от двора, заросшего пожухшей травой, заплёванного семечками и захламлённого пустыми бутылками и банками из под-пива, и вновь продолжил свой путь. Встреча с законченным алкоголиком привела его в ещё большее уныние. Всё тот же выдуманный наблюдатель отметил бы, что галстук слишком сильно давит на шею человека, и тот постоянно, не сбавляя шага, пытался свободной от портфеля рукой чуть ослабить изящный узел, что вышеупомянутая ноша, словно гиря, тянет к земле, сутуля спину владельца, что туфли, скорее всего, тяжелы как камни, так как их обладатель с трудом переставляет ноги. Но наблюдатель ошибся бы. Не вещи тяготили идущего к подземной станции человека. Внутренние вопросы и разочарования давили на него, не давая двигаться легко и свободно, не давая дышать полной грудью. Но то ли человеку было некуда больше деваться и дома сидеть он не мог, то ли нужда и необходимость гнали его, и он двигался далее. Он проходил мимо таких же старых, как и дом, который он не так давно покинул, строений. Одни были покрыты потемневшей от времени штукатуркой, другие из-под облицовки, словно торчащую из кровавой раны кость, показывали красные кирпичи, из которых были построены. В домах периодически со скрипом, со стуком, а то и тихонько, открывались двери, и люди выходили из них и шли по своим делам. Вдоль его пути стояли серые бетонные столбы. Когда-то они служили освещением для этих улиц, но лампочки в них давно уже перебиты были местными хулиганами, а провода свисали оборванными прядями. Ничего этого наш герой не замечал. Не хотел замечать, да и не мог заметить. Он, медленно переставляя ноги, шёл, низко, словно в колодец, опустив голову.
  Но вот что-то в очередной раз отвлекло его от мыслей, не дававших ему покоя. На перекрёстке, насыщенном автомобилями, спешащими на работу людьми, светофорами, пытающимися отрегулировать движение этой массы тел и транспортных средств, он заметил магазин продуктов. Невысокое, недлинное застеклённое здание примыкало к жилому дому. За стёклами виднелись рекламные цветастые плакаты с изображёнными на них продуктами питания. Видимо, вид аппетитно разложенной снеди должен был привлекать голодных покупателей, как мух - на мёд. И надо заметить, что эти рекламные трюки удались, по крайней мере, по отношению к человеку, за которым мы имеем честь наблюдать. Взглянув на белую полупрозрачную дверь магазина, мужчина, вспомнил, что, отягощённый своими думами, он забыл сегодня позавтракать, и ему страсть как захотелось подкрепиться хоть корочкой хлеба, хоть глотком воды. Он почувствовал голод в животе и, положив на него руку, направился к входу в магазин.
  Поднявшись по скользким, после того как их помыла уборщица, выложенным розовой плиткой ступеням, он потянул на себя ручку двери. Та не поддалась. Он потянул сильнее. Дверь стояла, не шелохнувшись. Мужчина недоумённо посмотрел на надписи на стекле, говорящие о режиме работы магазина, достал из поясного футляра коммуникатор, проверил, не пришёл ли он в магазин раньше времени, и, убедившись в том, что магазин должен был работать, задёргал за ручку изо всех сил. Дверь затряслась с противным дребезжанием, и какой-то грубый высокий громкий женский голос отвечал ему изнутри:
  -Иду, иду уже!
Из глубины помещения, покачиваясь, выплыла женщина, повернула пухлой рукой ключ, торчавший внутри дверного замка, и отрыла дверь.
  -Ну, что трясёте? Сломать, что ли, хотели? А и что тогда? Платил бы кто за ремонт? – заверещала она, глядя на пытавшегося войти в магазин мужчину.
  -Но вот тут написано, что магазин должен уже работать… - начал было оправдываться человек, показывая рукой на информацию о работе магазина, но полная тётка в красном халате, плотно облегающем всю её немалых форм фигуру, и белом накрахмаленном фартуке, прервала его:
  -И что? Трясти теперь, что ль, со всей дури? Подождать уже совсем невмочь? – её громкий голос, вырывающийся из жабьего, как казалось будущему покупателю, рта, разносился по всему перекрёстку. Люди оборачивались, любопытствуя по поводу происходящего, и мужчина словно начинал чувствовать на себе их взгляды.
  А продавщица магазина, отвернувшись от входящего и грузно топая по кафелю, отчего массивные золотые серьги в ушах сильно раскачивались в такт шагам, зашла за прилавок и нацепила на голову что-то на подобие кружевного чепца. После чего, положив на поверхность разделочного стола, стоящего за прилавком, руки и огромных размеров грудь, стала ожидать заказа. Покупатель, войдя в магазин и уже начисто обескураженный таким приёмом, растерянно озирался по сторонам, словно забыв, зачем он вообще сюда зашёл. С прилавков, выставив свои бока и лицевые стороны, сквозь чистое прозрачное стекло ему словно подмигивали аппетитными цветами различные продукты. Тут были и розовые колбасы разных фирм, и желтые сыры с большими и малыми дырами, и всякие пирожные-мороженые, и прочие сласти. А на полках красовались важными барами различные бутылки с горячительными напитками. Но мужчина не знал и сам, что он хотел, и долго осматривал всё это буйство красок на этикетках и слушал запах от продуктов. Торговка уже начала недовольно посматривать на него. А впрочем, она и не собиралась быть любезной с тем, кто лишний раз её потревожил. Человек, наконец, определившись с выбором, попросил подать ему пакет молока и на вопрос, сопровождаемый вытаскиванием требуемого с полки о том, что ещё он желал бы приобрести, сообщил об отсутствии необходимости в дальнейших покупках.
-И стоило так рваться из-за пакета молока… - всплеснув руками, продавщица приняла деньги, выдала сдачу и молоко посетителю. После чего плюхнулась на стул возле прилавка, отвернула от мужчины своё размалёванное яркой вызывающей косметикой лицо, взяла со стола книгу и, открыв её на, заложенной использованным талоном на метро, странице, погрузилась в чтение.
  Вполне возможно, что в иное время мужчина сказал бы всё, что он думает о подобном сервисе, но сегодня, погружённый в собственные мрачные думы и отягощённый сердечными муками, не стал ввязываться в ссору. Он лишь, крепче сжав портфель в одной руке и пакет молока в другой, покинул эти яркие, но негостеприимные стены.
  Вновь оказавшись на улице и переживая неприятные ощущения, полученные в продуктовом магазине, которые словно добавили мучений и ещё более изничтожали внутреннее спокойствие, человек направился к подземному переходу, ведущему к станции. Асфальт в этом месте был менее разбит и в нескольких местах даже залит какой-то смолой, видимо, для сглаживания трещин и выбоин. Но если судить по тому, сколько ежедневно людей следовало этим маршрутом к своему дому, к своей работе, да и просто прогуливалось, то становилось понятным, что снова всё придётся латать заново. Однако всё это не заботило молодого человека, что направлялся к потрескавшимся мраморным ступеням входа в подземку. Он лишь уныло глядел себе под ноги, глядел на серость дорожного покрытия. Он бы так и спустился вниз по каменным ступеням, но тут что-то сильно, с глухим стуком, ударило его по спине. От этого удара мужчина выронил пакет молока и тот, плюхнувшись на дорогу, лопнул, и всё его содержимое, меняя свой цвет с белого на грязно-серый, растекалось вокруг быстрыми ручьями. Едва не сбитый с ног, рассерженный и, можно даже сказать, обозлённый, человек обернулся и увидел, как катится по асфальту небольшой детский мячик. Видимо, этот мяч и послужил причиной удара. Глаза мужчины словно осветились гневным светом. Он сощурился (отчего лицо покрылось мелкими морщинками вокруг глаз) и принялся осматриваться, в поисках того, кто мог запустить в него этим мячом. А искать долго и не пришлось. Мальчишка лет шести-семи в коротких, вымазанных грязью и перепачканных мелом, штанах, по всей видимости, синего цвета, и когда-то белой футболке, подскочил к мячу, обернулся на мужчину и, заметив гневный взгляд, направленный на него, схватил свою игрушку и сиганул, что было мочи в темнеющие дворы. Быстрые голые ноги ребёнка, обутые в сандалии, которые своими ремнями плотно обхватывали перепачканные ступни, уносили мальчика от места происшествия с быстротой реактивной ракеты. А мужчина стоял и смотрел ему в след. Бежать за мальчишкой, догонять его не имело никакого смысла. Человек посмотрел себе под ноги и чуть не расплакался от досады. Брызги от пакета молока попали на его светлые брюки и мокрыми пятнами портили весь респектабельный вид. Люди, проходившие мимо, с любопытством разглядывали и сами брюки, и их носителя. И под их взглядами молодой мужчина, повернувшись снова к лестнице, ведущей под землю, стал спускаться вниз.
  Ему казалось, что весь этот мрачный мир, всё небо, смотрят на него и злобно подшучивают над ним. Казалось, что все люди, окружавшие его (даже те, которые вообще не видели, что произошло), тычут пальцами в пятна на его брюках, смеются, глядя на его расстроенное, несущее на себя печальную маску, лицо. Мужчине хотелось поскорее раствориться в толпе, поскорее спуститься на станцию, поскорее сесть в поезд и умчаться подальше. Но идущих рядом с ним людей было много. И они тоже спешили, каждый по-своему и каждый по своим делам. Люди толкались вокруг, люди обгоняли и становились на пути, люди вообще в этот момент напоминали человеку горсть земляных червей, которых накидали в банку с землёй. Теперь все эти черви копошились, стараясь поскорее прогрызть себе проход в грунте, но при этом прогрызали и тела других червей, также пытающихся схорониться в чёрной вязкой почве. Мужики с портфелями, женщины худые и толстые, старухи с тележками – все спускались по лестнице, проходили на станцию, толпились и бежали, мешали друг другу, толкались и ругались. И там, внизу, на платформе, вся эта живая масса ожидала поезда. Ломилась в двери вагонов волнами злобы, нетерпения и суеты. И вот герой повествования уже в вагоне поезда, что под землёй несёт в своём стальной чреве его и похожих на него людей.
  Человек стоял в вагоне и сквозь полуприкрытые веки мрачно рассматривал окружающих. Они не нравились ему. Они были ему в этот момент чудовищно омерзительны. Он смотрел на этих людей и с каждой секундой они раздражали его всё больше и больше. Его раздражала старуха, что сидела рядом с тем местом, где он стоял, держась рукой за поручень. Эта пожилая женщина в длинной цветастой, потёртой на складках, юбке и бледно- розовой застиранной кофточке, покрытая чёрным платком, из-под которого, как им и было положено, выбивались пряди седых волос, в каких-то стоптанных галошах на отёкших ногах, постоянно что-то говорила, шамкая беззубым ртом. Слова постоянно глохли в шуме поезда, но старуху это, видимо, вообще не волновало. Видимо, это было её обычной нервной потребностью что-либо говорить, и неважно слушает её кто-нибудь или нет. Она держала перед собой тележку с сумкой на колёсиках и вздрагивала, когда кто-то в сутолоке давки случайно задевал её поклажу. Один раз она даже чуть не ударила тележкой мужика, который пытался пройти по вагону и чересчур сильно облокотился от качки на ручку тележки. Впрочем, и мужик этот тоже раздражал нашего героя, поскольку в своём стремлении пройти в другой конец вагона, он шел, распихивая всех на своём пути. Мужик так сильно толкнул молодого человека, что у того тоже появилось желание стукнуть хама по лицу. Но сдержался. Ведь раздражение не должно перерастать в драку. Ведь раздражали его не только этот вагонный хам и старуха, но и все остальные. И девушка, которая уселась на скамейку и положила одну незагорелую, цвета варёной курицы, ногу на другую, точно такую же. Это уже, в свою очередь, приводило к тому, что её туфля на каблуке пачкала всех её соседей. И женщина, потевшая от вагонной духоты и со всех сил обмахивающая себя большим белым веером. В этой женщине человек узнал мать своего школьного одноклассника. Когда-то она была весьма властной особой и внушала страх и почтение всем друзьям своего обожаемого сыночка. Но время прошло, и теперь он видел перед собой лишь совершенно чуждого ему человека.
  Мужчина вдруг осознал, что все эти люди, весь пропотевший и спёртый воздух стального ящика, в котором он мчался по туннелям, пребудут в его жизни ещё как минимум полчаса. Полчаса духоты и людской неприязни к себе подобным. Да и вдобавок ко всем этим злоключениям в вагоне явственно послышался запах сигаретного дыма. Так иногда бывает, когда садишься в первый вагон поезда. Машинист курит, а ветер сквозь дверные щели разносит дым по вагону. У мужчины словно закружилась голова, и его бы вырвало, прям здесь и сейчас, если бы было чем. Горло словно сжимал чугунный обруч. Хотелось дышать, но человек лишь закрыл глаза, пытаясь уйти внутрь себя от этого состояния пусть и временной, но всё же удручающей безысходности. Так он и стоял, закрыв глаза, пока, наконец, поезд не вылетел на нужную ему станцию и не выпустил человека на волю, как выпускают измаявшуюся птицу в небо.
Но, покинув душный вагон и выйдя на поверхность близ места своей работы, человек снова загрустил. Всё-таки печаль, сидевшая в сердце, пульсирующая во взгляде, не давала ему даже ненадолго оторваться от своих мрачных мыслей. Пребывая всё в том же мрачном расположении духа, мужчина направился к высокому, состоящему практически из одних стеклянных окон, зданию. Со стороны могло показаться, что здание целиком стеклянное, хотя каждый и понимал, что за голубой гладью скрываюется бетон и сталь.
  Мужчина медленно подходил к этой цитадели современного предпринимательства, здоровался за руку с коллегами, так же шедшими на работу. Они что-то спрашивали, улыбались, но он лишь хмуро отмахивался в нежелании объяснять, что его душа была угнетаема депрессией. Коллеги пожимали плечами и шли далее на свои рабочие места. Где им было понять печали сердца? Разве могут они оживить умирающую любовь? Нет. Не способны они на это. Только и умеют, что жрать, курить и совокупляться с противоположным полом в туалетах. Жалкие людишки. Безликие и одинаковые. Человек, не желая дожидаться лифта, угрюмо взбирался вверх по лестнице. Вот уже нужный ему этаж, коридор, по которому он ходил сотни раз. Пыльный ковёр, какие-то глупые картинки на стене, и вот его рабочий кабинет.
Первым, кого он увидел, войдя в комнату, был начальник того подразделения, в котором он трудился. Едва поздоровавшись с вошедшим, начальник принялся его распекать за ещё не завершённый отчёт, за медлительность в работе и вообщеё за всё сразу, что смог припомнить. Сухой и чёрствый человек! Не замечал, что у его подчинённого какое-то горе, что-то гложет его изнутри. Подчиненному же, просто добитому этим последним поворотом его судьбы, ничего не оставалось, как терпеливо выслушивать все, в чем его упрекали. Работа есть работа, и ничего тут не поделаешь. И никого не интересует, что у человека произошло. Деньги! Эти бумажки и монетки заслоняют собой живых людей. А когда начальник всё же закончил, молодой человек просто пообещал, что сегодня же всё закончит. Руководитель пригрозил в случае невыполнения задания оштрафовать и, наконец, отстал. Мужчина прошёл за свой стол. Как-то совсем уж машинально поставил на него портфель и вышел обратно в коридор. Следующие пятнадцать минут он сидел в туалете, обхватив голову руками. Хотелось плакать. Не выть, не стонать, а просто тихо поплакать о судьбе своей горькой. Но все же надо было собрать хоть какие-то остатки мужества и начать работать.
Вот он сидит на своём рабочем месте, пытается писать рабочий отчёт, но тот не пишется. Не пишется, и всё тут. Полдня прошло в этом желании справиться с заданием, несколько монотонных часов сидения за компьютером возле окна. Периодически хотелось встать, подойти к окну, посмотреть сквозь запылённое стекло на город внизу, открыть это самое окно и выброситься из него. И решить все свои проблемы разом. Не то чтобы ему хотелось умереть, скорее от безысходности и невозможности выкинуть из своей души всю ту боль, весь мрак, что скопился внутри. Мысль эта, зародившись глубоко в сознании, росла и увеличивалась с каждой монотонно прожитой секундой. Окно было рядом. И человек, под гнётом своих мыслей, под тяжестью своих сомнений, сгибаемый неосуществившимися надеждами, всё чаще и чаще стал посматривать на небо и на просторы за стеклом. Душившие его мрачные мысли достигали своего апогея.
  -Добрый день. Могу ли я увидеть Котова Петра Сергеевича? – на пороге комнаты появился мужчина в синей униформе и с объёмной сумкой жёлтой кожи через плечо. В руках вошедшего была папка, поверх которой лежал листок бумаги. Видимо, на нём были указания, кого и где надо найти.
  -Можете! – Сашка Звонарёв, один из коллег Петра, выпалил раньше, чем Котов оторвался от окна и от своих мрачных мыслей. – Можете и увидеть, и посмотреть. Только руками, пожалуйста, не трогайте. Вот он сидит.
И Звонарёв указал правой рукой на сидевшего у окна Петра. Гость, нимало не смутившись, спокойно прошёл к указанному столу и сообщил, недоумённо смотревшему на него Котову:
  -Я представляю службу Реальных Почтовых Сообщений. Вам письмо.
  Человек в синей униформе открыл папку, достал из неё и подал Петру белый конверт, запечатанный сургучом. Потом протянул следом и раскрытую папку и, показывая перьевой ручкой на графу в ведомости, попросил:
  -Распишитесь, пожалуйста, в получении.
  После того, как ничего не понимающий Котов расписался, почтальон забрал папку с подписанным документом и, пожелав всего доброго, удалился восвояси. А Пётр, вертя в руках конверт и пытаясь разглядеть символы на сургучной печати, думал и гадал, что, собственно, происходит. И для чего понадобилось в век электронной почты и видеосвязи посылать какие-либо сообщения в простом бумажном конверте. Так ни до чего не додумавшись, Пётр, сломав печать, вскрыл конверт. Из конверта выпал лист гербовой бумаги, сложенной вдвое. Сердце Котова сжалось и, казалось, перестало биться совсем в ожидании чего-то, что повлияет на его судьбу. Пётр положил конверт и заметил, как пальцы рук слегка дрожат. Он поднял с поверхности стола лист и развернул его.
  Прочитал содержимое.
  Медленно и аккуратно сложил лист.
  Потом развернул его снова и вновь пробежал глазами на текст письма.
  Снова сложил лист и засунул его в конверт.
  Встал со стула.
  Вышел из-за стола и направился к двери.
  Вышел в коридор и, пройдя до его конца, вошёл в туалет и запер за собой дверь.
  И вот только тут его радостные эмоции, вспыхнувшие в груди от полученного и прочитанного сообщения, вырвались наружу бурным потоком. Скрываемый от всего мира стенами, он прыгал козлом, совсем забыв, что комнатка не так уж и велика и в этих безумных прыжках можно было что-либо сломать. Он открывал рот и беззвучно вопил от радости. Правда, при этом его горло всё же издавало какой-то восторженный писк. Пётр бил себя кулаками в грудь, изображая самца гориллы. Он чувствовал себя радостным и всесильным. И без мерно счастливым оттого, что его удача наконец добралась до него. Немного побесившись от радости, он умылся ледяной водой из крана и, глядя в зеркало на стене, в котором отражался он сам на фоне белой кафельной плитки, подмигнул своему отражению.
Вернувшись обратно на своё рабочее место, Пётр попытался сконцентрироваться на работе. Как по мановению волшебной палочки, дело не только сдвинулось с мёртвой точки, но и стрелой полетело к своей завершающей стадии. Котов работал, словно заведённый. Пальцы его не просто бегали по клавиатуре, они летали, подобно тому, как летают юркие ласточки над своими гнёздами над речным обрывом. И требуемый отчёт был составлен в рекордно короткие сроки. А за ним ещё один. Потом пришла очередь оформления документации. Это тоже не составило никаких проблем. Причём Пётр сам не мог почему, то, на что он раньше тратил кучу времени, вдруг решилось так споро.
  -Вот видите, можете же, когда захотите! – Начальник, проверяя работу Котова, наконец-то был им доволен. Да и сам Пётр смотрел на него с каким-то умилением и думал, что Евгений Сергеевич (так звали его руководителя), в общем-то, не такой уж и плохой человек. В принципе, он даже был хорошим начальником. Премии никогда не лишал, даже если и не справлялся кто иной раз с заданием вовремя. Ругался, конечно, на подчинённых, а как без этого. Зато перед директором и другими отделами своих всегда выгораживал.
  -Евгений Сергеевич, а разрешите мне сегодня на часок пораньше уйти с работы? – Котова переполняло желание слинять из душного офиса на улицу и побродить немного по городу. И пусть там идёт дождь – это даже хорошо: не так всё загазовано.
Начальник, сидя за своим столом, оторвался от отчётов и посмотрел на своего сотрудника:
  -Да не вопрос, иди конечно же, а то ты какой-то замученный в последнее время. Хотя вот прямо сейчас с виду и не скажешь.
  -Спасибо! – обрадовался Пётр, а про себя подумал: «Всё-таки хороший мужик. Даже жаль будет расставаться с ним. Надо будет, уходя, какой-нибудь подарок ему сделать».
И, собрав вещи, Котов покинул офис. Идя по залитому белым светом коридору к лифту, он радостно приветствовал и тут же прощался со знакомыми коллегами. А проходя мимо отдела логистики, с молодыми сотрудницами которого постоянно сталкивался по работе, подумал, что неплохо бы принести им завтра кулёк разных шоколадок, а то, заходя к ним, он вечно у них тырит конфеты. А парням из отдела системного администрирования надо пивка притащить, за то, что не выдают его руководству за постоянную скачку кино из сети Галаксинета. В общем, он испытывал не просто чувство радости, но и хотел незамедлительно им с кем-то поделиться. А случай не замедлил представиться.
  Едва он спустился вниз на лифте, стены которого были сделаны из стекла и стеклянными же были стены шахты (сам Пётр иногда шутил, что это был самый безопасный лифт потому, что насильник в таком лифте смотрелся бы глуповато), как натолкнулся на женщину в платке и синем рабочем халате. Женщина держала в морщинистых высыхающих руках швабру, которуою незадолго до этого (Котов видел это сквозь стекло лифта) обмакнула в ведро с мутной грязно-коричневой водой, на поверхности, которой пузырилась островками пена. Женщина, устало держась за поясницу, смотрела прямо на Петра. Тот подскочил к ней, поставил свой портфель у её ног и, выхватив швабру, принялся мыть пол в лифте. Быстро покончив с мытьём маленького дна, он всунул швабру обратно в руки уборщицы. Глядя на её вытянутое (даже все морщины разгладились) от удивления лицо, воскликнул: «Бог в помощь!» и радостно выскочил из тяжелых стальных дверей на влажную от прошедшего дождя улицу.
Воздух после дождя был чист и свеж. Сквозь разрывы в тучах пробивались солнечные лучи, золотом покрывавшие дома и облака. В голубых бездонных колодцах неба проносились быстрокрылые птицы, буравя своими великолепными телами толщи облаков. Дома на земле, освещённые солнцем, словно подыгрывали небесному светилу, озаряя своими стенами тротуары и деревья и стёклами окон отражая солнечные зайчики. Петру казалось, что весь город, омытый дождём, наполняется светом и, становясь невесомым, пытается воспарить над землёй. И от этого у Котова словно вырастали крылья за спиной. Он не шёл, он парил. Даже опускаясь под землю к поезду, он не шёл по ступеням, а планировал.
Спустившись на станцию, Пётр прошёл примерно к середине платформы и, дожидаясь поезда, заметил женщину с двумя детьми рядом с ним. Вернее, женщина, одетая в платье с синими цветами по зелёному травяному фону, была с коляской, а рядом, держась за коляску, стояла маленькая, лет пяти, девочка в джинсовом костюмчике и ярких кроссовочках. В коляске плакал младенчик, потому мать, качая коляску, наклоняясь внутрь и что-то нежно сюсюкая, пыталась его утешить. Но вот уже подходил поезд. Когда железные двери вагона, остановившись перед женщиной, раскрылись, то она, отвлёкшись от беспокойного дитяти, повела её вперёд. Но немного опоздала с тем, чтобы приподнять передние колёса коляски и те, съехав с края гранитной платформы, упёрлись в дно вагона и никак не хотели ехать далее. Девочка, уже успевшая вскочить в вагон поезда, испуганно смотрела, как её мать дёргает коляску, пытаясь вызволить её из западни. Ещё бы несколько секунд, и двери закрылись бы, сбив коляску, поезд бы тронулся, навсегда разлучая мать и дочь, но Пётр, вдруг подскочив к женщине, резко дёрнул коляску с малышом вверх. Коляска беспрепятственно вкатилась в вагон. За ней проскочила женщина. Котов вошёл в вагон буквально за мгновенье перед тем, как тяжёлые двери сомкнулись за его спиной.
Мать двоих детей повернулась к Петру и, ласково улыбнувшись, сказала:
  -Ой, спасибо вам большое! Я уже было подумала, что всё будет плохо.
  -Пожалуйста, - вежливо и также улыбаясь ей, ответил он. Потом перевёл взгляд на всё ещё хныкающего малыша, завёрнутого в голубые пелёнки. Малыш вдруг перестал плакать, как-то внимательно посмотрел на Петра, икнул и, смущённо прижав к себе маленькие розовые ручонки, заулыбался.
  Петр, исполненный блаженным счастьем оттого, что сделал хороший поступок, отошёл в угол вагона. Он продолжал улыбаться, радуясь, что удалось помочь кому-то ещё. Пусть мелочь, пусть пустяк, но всё хорошо. Ведь весь мир должен был быть счастлив вместе с ним. Он смотрел на других пассажиров, что передвигались под землёй в том же вагоне, в том же поезде, что и он сам. Эти милые люди были ему очень симпатичны. Девушка с длинными чёрными волосами, сплетёнными в тугую толстую косу, одетая в деловой серый костюм, была мила. Мужчина со спортивной сумкой и в спортивной же форме был мужественным. Старушка с тележкой, из которой свисали ветви зелёного сочного лука, была добра. Все они были прекрасны и казались удивительно дружелюбными. Пётр залюбовался ими. Да, собственно, весь вагон, увешанный рекламой, сияя яркими лампами под потолком, представлял из себя нечто праздничное, фееричное. Даже жаль было выходить, когда поезд прибыл на станцию, где Котов жил.
  Покидая станцию и выходя на поверхность земли, что несла на себе весь этот прекрасный мир, вновь почувствовал, как его лёгкие наполняются свежим, прохладным от влаги воздухом. Как этот воздух, скапливаясь в груди, пытается поднять его, вытащить его, унести его так высоко ввысь, что вся эта необъятная городская вселенная легла бы перед ним как на ладони. А ноги сами понесли его к дому. Но Пётр шёл медленно. Пётр пытался вдыхать в себя запах вымытых дождём листьев, запах изумрудной травы и мяты. Он словно губка всасывал в себя все прелести природы, желая сохранить всё это в своей памяти на долгие годы. Так, вдыхая влажный воздух, жмурясь от золотых лучей яркого небесного светила, слушая хруст гравия под каблуками туфель, Котов дошёл до своего дома.
Двор дома тоже преобразился по сравнению с тем, каким он был утром. Теперь двор был родным, словно колыбельная. В этом дворе он вырос. В этом дворе впервые поцеловался с одноклассницей, жившей в его же доме. В этом дворе он нашёл настоящих друзей. Этот двор своими деревьями, кустарниками, горками, турниками, качелями и песочницей обнимал его меховыми объятиями. А над двором возвышался его старый дом. Дом, который согревал его в мороз и давал прохладу в жару. Это кирпичное строение с кое-где обвалившейся штукатуркой, как старый рыцарский замок, защищал его от жизненных неурядиц и давал приют не только уставшему телу, но и душе, искавшей убежища. Его дом был его крепостью всегда. Как бы ни мечтал он о новой квартире, о благоустроенном районе, никогда ему не забыть этого дома. И двор он тоже будет помнить всегда. И мужчину на скамейке, и мальчика возле него…
  Тут его взгляд остановился на том человеке на скамье. Пётр узнал в нём утреннего пьяницу. Только теперь тот не лежал. Теперь тот не спал. В своих замызганных брюках и заношенной рубашке мужчина сидел, обхватив голову руками, словно та хотела развалиться на две части и пьяница прилагал все усилия, чтобы руками удержать ещё в целости. Один из полуразвалившихся сандалий так и валялся немного в стороне от своего владельца. Сидевшего рядом с любившим выпить человеком мальчика Котов тоже узнал почти сразу. Это был его утренний знакомец, залепивший ему в спину мячом. И мячик лежал тут же неподалёку. Мальчишка тряс пьяного за рукав рубахи и уныло приговаривал:
  -Папа, пойдём домой, папа. Мама дома ждёт, пойдём. Ну, пожалуйста. – При этом он периодически посматривал на подошедшего Петра, при этом краснея, видимо, со стыда за своего не очень-то трезвого отца.
Котов подошёл ближе и, нагнувшись к голове сидевшего, спросил:
  -Простите, вам плохо?
Мужчина оторвал голову от ладоней и посмотрел на вопрошавшего. При этом его рот исказила злобная усмешка:
  -Конечно, мне плохо, а ты, небось, думал, что я тут розы нюхаю…
Но Пётр, в сердце которого звенели арфы и в душе звучал морской прибой, совершенно не смутился:
  -Я могу чем-нибудь помочь?
  Мужчина на скамье вдруг весь как-то осунулся, почесал рукой красную шею и как-то жалостливо попросил:
  -Мне бы полечится…
  Взгляд его был полон мировой скорби.
  Сказав: «Ясно», Котов приказал ему:
  -Сидите здесь и никуда не отходите! - словно собеседник собирался вот прямо сейчас встать и уйти. После чего Пётр резко развернулся и пошёл в сторону магазина. Он чётко знал, что надо делать. Он, конечно же, помнил, как в школе напивался с друзьями, помнил, как было потом хреново с утра, пока не доползёшь до «лекарства».
Котов шёл быстрым шагом к магазину и напевал себе под нос какой-то бравый марш. Машины обгоняли его, деревья шелестели своей листвой. Он шёл целеустремлённо, представляя себя героем, которому вот прямо сейчас предстояло спасти жизнь человеческую.
Вскоре показался и магазин. Когда Котов вошёл в него, то колбасы, сыры и прочая снедь подмигнули ему, как родному. Но вот продавщица всё так, же читала книгу, совершенно не обращая на «героя» ни малейшего внимания.
  -Любезная Лидия Георгиевна, - обратился к ней Пётр, прочтя на бейджике её имя – сердечно прошу прощения, что отрываю вас от столь увлекательного занятия, как чтение, но я имею необходимость в одном товаре. Не будете ли вы столь любезны, оказать мне небольшую, можно сказать, мизерную услугу, и не продадите ли вы мне его?
Продавщица, ошалело выпучив глаза и сжав губы, посмотрела с интересом на мужчину, что стоял перед ней, отложила книгу в сторону, поднялась со старого потёртого табурета и спросила:
  -Чего изволите?
  -Вот это! – Пётр показал на желаемый предмет.
  Продавщица подала покупку.
  Расплатившись и получив сдачу, Котов с лёгким поклоном поблагодарил суровую на вид женщину:
  -Дай вам Бог здоровья! Вы прямо-таки от обезвоживания спасли душу человеческую, можно сказать погибающую. – И поклонился ещё раз.
  -Да ладно уж! – глядя на его счастливое героическое лицо, рассмеялась та, что носила имя Лидия Георгиевна, и махнула на Петра полной рукой, на которой болталась золотая цепочка-браслет. А Котов уже покидал бодрым шагом магазин.
  «Вот так сделаешь человеку приятное и, глядишь, она тоже будет со следующим покупателем любезнее. А тот, приняв от этой милой женщины хорошее настроение, словно эстафетную палочку, передаст его дальше. Так и будет счастлив весь мир.» - думал Пётр, возвращаясь ко двору, где его с нетерпением ожидал «больной», жаждущий лекарства, чтобы «полечиться».
Едва Пётр подошёл к мужчине с мальчиком и протянул сидящему бутылку холодного пива, как тот уж сам, чуть ли не вырвав её из рук, открыл принесённое, и в несколько глотков полностью осушил. Потом, всё ещё держа в опущенной руке пустую тару, блаженно прислушивался некоторое время к ощущениям. На лице пьяницы расцветала улыбка. И вот он уже радостно открывает глаза и медленно обводит немного мутным взором пространство вокруг себя. Заметив сына, радостно хлопает его по плечу и говорит бодрым голосом:
  -Ну что, Андрейка, пошли домой?
  А Андрейка, тут же подскочив со скамейки, хватает сандалий и передаёт его отцу. Мужчина, кряхтя и мотая головой, напяливает на ногу свалившуюся обувку и тяжело встаёт.
  -Блин, хорошо-то как стало. Спасибо тебе, ежели что по сантехнике надо будет, ты завсегда обращайся, помогу непременно. Колян.
  Мужчина протянул Котову не очень чистую, но, по мозолям видно, что крепкую руку. Пётр пожал её и, действительно, почувствовал всю сокрытую в ней силу. А потом он стоял и смотрел, как Колян, ведя сына за руку, что-то радостно говорит. Андрейка шёл рядом, улыбаясь и прижимая к себе мячик. Но стоял Пётр не долго. Вскоре он развернулся и, покинув площадку, пошёл домой.
  В квартире было душно.
  В квартире невозможно было сидеть.
  Хотелось на улицу.
  Хотелось гулять.
  И он снова вышел из дома.
  А вечер был приятен и дивен. Красный мяч солнца ласкал белые пушистые облака закатным багрянцем. На другой стороне небесной сферы уже загорались первые звёздочки, бриллиантами блестя в безбрежной синеве пространства, что расстилалось над землёй. Кроны деревьев, колыхаемые тёплым нежным ветерком, шелестели в вечерней тиши, заглушая собой еле слышный щебет последних птиц. Дома, погружаясь в ночную прохладу, одеваясь темнотою тени, зажигали в своих окнах огни. Зелёные, желтые, белые. От этих огней исходило тепло людей, мирно встречающих вечер. Город, натрудившийся за день, готовился, отойти ко сну.
«Ах, какой великолепный был сегодня день. И вечер чудесен.» - одурманенный этим вечерним колдовством Котов даже и не заметил, как дошёл до самого края города. Тут было уже тихо. Здесь были очень красивые дома. Наверное, построенные не так давно, когда люди ещё не иммигрировали массово на другие планеты. Когда город рос, и архитекторы старались вовсю проявить своё искусство создавать застывшую музыку в камне, стекле и металле. Вдруг над всеми этими зданиями, едва не задев пару из них, пронеслась тёмная тень грузового летающего транспорта на антимагнитной подушке. Словно пилот этого тяжелого аппарата поднял свою машину прямо с поляны за домами и, спасаясь бегством, панически удирал. Но тень исчезла в ночи и всё, как бы потревоженное этим странным происшествием, будто успокоилось, заснуло. Котов вновь залюбовался зданиями. Особенно ему понравился один дом, построенный в виде стеклянного бутона розы. Здание подсвечивалось так искусно, что, казалось, зыбкий огонёк теплится в его глубине, согревая весь этот бутон. Пётр стоял и смотрел на этот дом, пока из глубины дворов не показалась еле видная фигура человека. Котов всмотрелся в фигуру внимательно. Он просто не мог поверить своим глазам. По ярким пятнам от фонарей шла девушка. Очень красивое лицо её обрамляли пепельного цвета волосы. Лёгкое, какое-то даже воздушное платье выделяло фигуру девушки и, колыхаемое ветром, слегка обнажало стройные ножки, обутые в туфли на невысоких каблучках, звонко стучащих в тишине ночи. Но девушка шла, немного понурив голову, словно некая печаль мешала ей наслаждаться чудом ночи. «Как, - думал Пётр, – неужели кто-то ещё может грустить столь дивным вечером? Да ещё такая небесной красоты женщина». А девушка подошла к дому-бутону, села на ажурную скамеечку возле крыльца и вдруг, уткнувшись лицом в ладони, зарыдала.
Словно удар молнии поразил Петра в самое сердце. Чувство ласковой жалости и безмерного сострадания охватили его, и он, забыв обо всём на свете, кинулся к плачущей женщине.
  -Девушка, милая, вам плохо?- он даже не заметил, как для того, чтобы увидеть её лицо, он встал на колени перед ней.
  Пепельная красавица отняла руки от лица. Лучше бы она этого не делала. Петр, глядя на её заплаканное лицо, понял, что красивее этого лица он не видел никогда в жизни. Он понял, что её глаза пронзили его, как стрелы, как пули, как ракеты с ядерным боезарядом. И он больше никогда не сможет жить без этих глаз. А их обладательница попыталась, что-то сказать, но вновь утонула в собственных рыданиях.
  -Девушка, милая, - начал Котов почти помутившись рассудком от этого зрелища, что разрывало его душу, его сознание на мелкие клочки. – Посмотрите, какой дивный вечер вокруг! Вся красота и очарование этой ночи вместе со мной у ваших ног. Я не знаю ни вас, ни вашего имени. Но я знаю только одно: такой красоты, как ваша, я отродясь не встречал. Я прошу вас, утрите ваши слёзки. Я прошу, вас дайте мне шанс сделать вас счастливой. Нет! Что я говорю? Это вы можете сделать меня счастливым! Это в вашей власти сделать эту ночь самой прекрасной ночью во всей истории человечества! Прошу вас, станьте моей женой!

  И вот он стоит в церкви в чёрном парадном мундире курсанта Космической Звездолётной Академии, украшенном галунами, погонами, блестящими пуговицами и аксельбантами. На его безымянном пальце матово блестит обручальное кольцо. Рядом с ним, искрясь и расцветая от счастья, стоит его невеста. Вся в белом, пышном, кружевном. И на её пальчике тоже сверкает колечко. За её спиной, утирая слёзы от радости, стоит пожилая мама невесты. И люди вокруг такие нарядные и радостные.
  А Пётр смотрит на всех и думает: не сделал ли он какой-нибудь глупости?