Десятая Книга Деяний

Во имя Закона начинается Десятая Книга Деяний.

«Вспомни День! – тёмной твари сказал человек. –
Знал ты его, покуда во тьму не родился навек.
Разве не видишь ты День в самых глубоких снах?
Жарче чем кровь, прекраснее золота, ярче огня!
На небе солнце сияет так, что больно смотреть!»
Ответила тёмная тварь: «Почему ты не вспомнишь Смерть?»

О войне с Испанией.
Итак, ещё пять лет Правитель Гедион и его славные приближённые прожили в подземном доме, близ Массилии в Провинции. Прежде чем излагать далее деяния тёмных тварей, я в коротких словах напишу о смертной жизни под солнцем.
Нашего молодого короля Хильдеберта милосердный Бог благословил двумя сыновьями; отчего дядя его король Гунтрамн возликовал и сказал так: «Ведь эти мальчики дадут счастье всей стране, если только они у отца и отец у них останутся живы». Но, как мы знаем сейчас, мальчики эти дали стране лишь новую войну.
В Испании, напротив, король умер. И в венец облачился его младший сын Реккаред. Вместе с властью он принял и веру: отрёкся от арианской ереси и стал истинным католиком, чтобы вывести своих подданных из мрака преисподней. Так что неудивительно, что самые первые его дела сияли ярче огня. И огонь этот опалил прежде всего нашу несчастную землю, потому что война между франками и испанцами продолжалась.
Едва весеннее море позволило плавать по своим волнам, из Испании к королю Гунтрамну прибыло посольство. Оно просило мира, однако король Гунтрамн не дал им ответа. Он был очень обижен тем, что, когда наши напали на Септиманию, испанцы осмелились обороняться. А именно, они разграбили несколько наших кораблей, шедших из Галлии в Галлецию, забрали товары, а людей отправили бродить на все четыре стороны или в ад. Думаю, удивляться тут нечему: разве не сами мы разразили рознь и подняли меч на Испанию? Но король Гунтрамн чрезвычайно опечалился такой злобностью испанцев. Поэтому он отказал им в перемирии.
Испанский король Реккаред ничуть не расстроился. Он взял войско, вошёл в Галлию и разорил наши южные земли. Пока вестники уведомили короля Гунтрамна, пока он изрыгал хулу на вероломных испанцев, пока собиралась наша армия, Реккаред сделал всё, что хотел. Не дожидаясь сражения, он забрал награбленное добро и спокойно вернулся домой.
Так же и в следующие годы Реккаред не единожды направлял посольство с предложением мира королю Гунтрамну, но всякий раз получал отказ и всякий раз после этого совершал весьма успешный и обогащающий рейд по нашим южным провинциям. Так, он опустошил Арелатскую округу, не дойдя до города всего десять миль, не оставив нетронутой ни одной золотой монеты и ни одной капли вина; в другой раз разрушил крепость Угернум; и никогда не встречал сопротивления. И мы терзались страхом, а король Гунтрамн всё упорствовал в своей ненависти к испанцам и не хотел мира.
В то же самое время послы Реккареда посетили и нашего короля Хильдеберта. Тот принял их милостиво, угостил и одарил, и получил от них десять тысяч золотых солидов как выкуп за нанесённый ущерб. Далее, дружба между Реккаредом и Хильдебертом усугубилась настолько, что наш король обещал Реккареду в жёны свою возлюбленную сестру. Оттого Реккаред непрестанно нападал на имения Гунтрамна, но щадил владения Хильдеберта.
Это было для нас в Массилии большим благом, ведь Массилийская Провинция не так далеко отлежит от Испании, и совсем ещё недавно побывала в челюстях войны, истекая кровью, – о чём мы вспоминали с содроганием. Правда, ограбили её не испанские готы, а наша же собственная армия. Но так или иначе, любоваться хороводами мечей и пляской пламени у нас пропала всякая охота.
А король Гунтрамн всё пылал ненавистью. Подарки, направленные Хильдебертом в Испанию, он приказал перехватить. Затем же собрал войско и пошёл с ним против Реккареда. Реккаред не спешил вынуть меч из ножен. Он затаился в укромном месте и ждал. Поэтому наши без боёв пересекли испанскую границу. Возрадовавшись сердцем этой удаче, они сели за пиршество и предались возлиянию вина.
Однако «лёгок путь в преисподнюю». Когда наши славные воины возлежали у столов, «мяса куски вперемешку с вином во сне изрыгая», появился небольшой отряд испанских готов. Наши повскакали, схватили мечи и пустились преследовать врага, не подумав с пьяного ума, что странно со стороны испанцев нападать таким маленьким отрядом. Странность эта очень скоро объяснилась: наших, как рыбу наживкой, заманили в самую гущу армии Реккареда, окружили и разбили в клочья. Наши же во хмелю едва могли вертеть мечом. Поэтому Реккаред украсил себя ещё одной победой, взял много пленных и разграбил наши обозы.
Король Гунтрамн страшно разгневался. В скверных и резких словах он обвинил Хильдеберта в измене, говоря: «Ты, дурной племянник, вероломно заключил союз с испанцами. Теперь же из-за твоего предательства пало моё прекрасное войско. Со злым умыслом бросил ты меня на поругание испанцам, ибо ты хочешь меня погубить и забрать моё имущество» - хотя Хильдеберт даже краем мозга об этом не думал. Заодно он обвинил и мать Хильдеберта, королеву Брунгильду, в том, что она хочет выйти замуж за сына бастарда Гундовальда. Брунгильда же и не мечтала о таком счастье, ведь сын бастарда Гундовальда был младше её собственного сына.
Сказав всё это, король Гунтрамн приказал перекрыть дороги в своих землях, чтобы никто из подданных Хильдеберта не мог по ним пройти. Оттого товары из Массилии и других наших богатых городов перестали поступать в земли Гунтрамна, и он потерял много денег. Увидев это, Гунтрамн велел открыть дороги.

О новом правителе Массилии.
К тому времени, о котором я говорю, Массилия осталась без головы. На префекта Провинции Динамия возложили вину в коварном пособничестве несчастному королевскому бастарду, и теперь он терпел злые беды и тяготы, а место его опустело. Потому король Хильдеберт перебрал умом наиболее умелых в воинском деле мужей и с одним из них, герцогом короля Гунтрамна, мужем по имени Ницетий, сговорился, чтоб тот был властителем в Массилии и всей Провинции, но чтоб за это благодеяние не давал своему повелителю, Гунтрамну, перегораживать наземные пути.
Этот Ницетий был важным вельможей и графом, с какового поста его путём интриг согнали. Однако же он не отчаялся, подлестился к королю, вручил тому богатые подарки и благодаря своей обходительности вскоре стал герцогом. Оттого вполне правомочно будет сказать, что козни недругов послужили Ницетию на пользу. Прославился сей человек и мечом. Однако нашей стране Ницетий поневоле принёс великое горе.
А именно, в продолжение упомянутого мной преглупого похода против Испании, Ницетий повёл свою армию через наши злосчастные земли. Бесноватое его войско, как дикий бык, порвав верёвку послушания, выбилось из рук начальников, грабило, жгло и резало, везде топталось раздвоёнными своими копытами и подняло на рога всю Провинцию.
Потому мудрый Бог явил свою справедливость, наградив Ницетия властью над той самой страной, которую его воины так жестоко распотрошили. На Ницетия, таким образом, возложили корону, из которой он сам же украл все драгоценные камни, и облачили в мантию, с которой он содрал все меха, ещё не ведая, что эти вещи будут принадлежать ему. И вот, вместо того, чтобы на новой должности обогатиться, он вынужден был за свой счёт исправлять ущерб.
Таково наше время: нет человека, в ком одарённость не влачила бы за собой ужаснейшие пороки. Доблесть отбрасывает за спиной тень жестокости; огонь истинной веры окутан дымом невежества; ароматный цветок красоты изгрызен обжорливыми червями блуда. И остаётся только сетовать, как пророк Иеремия: «Чистейшее золото жмётся к навозу».

Повозка смерти о четырёх колёсах.
В Провинции же свирепствовали голод и чума. Эти невидимые звери растерзали больше людей, нежели все хищники в лесах. Прекрасная Массилия, золотое ожерелье на кудрявых волосах моря, превратилась в пустыню. Она тем только отличалась от смердящего кладбища, что никто уже не хоронил в ней покойников; их бросали лежать на улице.
Нищие блуждали по дорогам и находили себе приют и гробницу в волчьей утробе. Поля лежали в чёрном запустении. Земля, политая кровью вместо воды, не породила ничего: ни одной грозди, ни одного колоса.
Наши славные воины по пути в Испанию спалили все посевы, съели скот и скормили зубам мечей половину мужчин. А довершили бедствие сами сельчане, с отчаянья ударившись в разбой. Затем все реки вышли из берегов, затопив нашу и без того истощённую землю. Наводнение повторялось пять лет подряд. Нас истязали то мороз, то засуха: не выросло ни травы для коров, ни хлеба для людей. Животных, диких и домашних, поразил мор, поэтому не было и мяса. Словно все четыре всадника Апокалипсиса проскакали по нашей стране: Страх, Война, Суд и Смерть.
О чуме в Массилии я расскажу, насколько сумею, так как, я думаю, нет никого, кто мог бы это описать. Чума эта была различного рода, и, как овод, впивалась в слабейшее место своей жертвы.
Самые удачливые падали посередь улицы, поражённые болезнью в мозг, и отходили к Господу в беспамятстве, без муки, не успев даже пожалеть о своей участи. У других гниль разрасталась в дыхательных ходах: их убивало удушье, от которого они синели, словно слива. Третьим зараза сжигала нутро, и они расставались с жизнью, крутясь и виясь в извержениях страдающего чрева. У четвёртых огромные гнойники набухали в различных впалостях тела, чаще же всего под мышкою и в паху.
И эти четвёртые терзались больше и дольше всех, так как мерзкие наросты жгучее причиняли саднение. А доктора разрезали нарывы ножами и палили их раскалённым железом. Говорят, после такого врачевания чума и вправду поворачивала вспять. Но вскоре все лекари кто перемёрли, кто разбежались: разве способен ум человеческий противиться гневу преисподней?
Трупы сжигали на кострах, точно язычников, без савана и отпущения. Потом же не делали и этого: чума разоряла целые улицы, сокрушала целые семьи. И горожане бросали факелы в дома, в которых были ещё живые немочные, чтобы воспламенить заражённые жилища.
Кто мог, уехал прочь или заперся в виллах. Оставшиеся же, больные и здоровые, без толку бродили, как колеблемый ветром тростник, между опустелыми пепелищами. Казалось, даже птицы облетали наш город стороной, не в силах смотреть на его бездолье. Но, полагаю, я уже сказал достаточно; бывают бедствия, для которых не придумано слов.

О злокозненной королеве Фредегонде.
Итак, я уже писал, что между франками и испанцами шла война. В то время как король Гунтрамн и испанцы никак не могли договориться, лукавой королеве Фредегонде это незатруднительно удалось.
Говорят, было перехвачено письмо, в котором она и испанский король заключали между собою союз, чтобы погубить короля Гунтрамна. Эта богопротивная женщина надеялась откроить часть владений Гунтрамна для своего малолетнего сына; а что страна при этом будет разграблена испанцами, нисколько её не пугало. Так вот она кликала несчастье на своих сородичей – словно гнусная гиена, которая готова удушить всех прочих детёнышей в стае, лишь бы её собственным отродьям достался лишний кусок мяса. Но чего же ждать от бывшей рабыни, украшенной короной только за миловидность своего лица?
Не достигнув ничего с помощью испанского короля, Фредегонда – не правильней ли было бы назвать её Далилой? – решила взяться за дело сама. Она осмелилась на преступление, каковое даже отец тьмы, круторогий дьявол, не дерзает совершать: подослала к своему деверю Гунтрамну убийц в часовню, в святую обитель, под божественным покровом которой нельзя пролить кровь ни разбойника, ни душегуба, ни вора, а уж не то что невинного человека. Демоны и духи, бесы и кровавогубые упыри не отваживаются вносить порок под сень церкви. Но не то Фредегонда.
Напротив, она видела в своём замысле много хорошего. Охраняемый сводами храма, Гунтрамн не ожидает нападения; больше того, закон не дозволяет казнить злодея, взятого под стражу у святого алтаря. Ей нет нужды поить людей зельем бесстрашия – им и так нечего бояться.
И не единожды, не дважды, а три раза кряду направляла неистовая женщина в королевскую часовню наёмников с пиками и ножами. Но рука Господня уберегла Гунтрамна. Покушавшихся на его жизнь изловили, растянули на дыбе, сильно выпороли, отколотили палками, пытали огнём и крюками и отпустили восвояси, ибо обычай запрещает предавать смерти любого, схваченного в доме молитвы, под угрозой Божьей кары.
Однако к последнему разу бедный король так взъярился, что, хоть и не мог отрубить убийцам головы, но зато отсёк им кое-что другое, а именно, носы и уши, после чего поневоле даровал ненавистникам своим свободу. И всё же он не верил, что избег всех направленных на него ножей, и полагался только на судьбу и на милость Создателя.
Сходным путём улаживала Фредегонда и споры своих подданных. Так, возникла как-то ссора и кровная распря между двумя родами, а она отцов пригласила к себе и повелела помириться. Эти же глупцы поцелуи мира отвергли, а вот от чаши с вином не отказались и пили на её пиру, пока не утратили разумение. Тогда Фредегонда крикнула раба с топором и приказала всем раздорщикам расколоть черепа. Гневливый мозг вытек, и некому стало чинить рознь.
Я сравню Фредегонду скорей с двуногою змеёю или с ошкуренной медведицей, нежели с человеческим подобием, но за этот её подлый поступок я склонен воздать ей хвалу. Бесчестная её жестокость запугала людей, и те теперь многократно думали, прежде чем затеять войну.
Дочь её часто дралась с ней, бранилась и говорила, что отдаст такую негодную мать обратно в служанки, из сословия которых взял её когда-то король Хильперик к себе на ложе. Фредегонда же в ответ щедро уснащала щёки дочери пощёчинами. А раз Фредегонда призвала дочь, показала ей сундук, полный сокровищ, и просила брать, сколько хочет; когда жадная юница полезла вглубь сундука, мать обрушила крышку ей на затылок, упёрлась сверху локтями и задавила бы насмерть, не помешай ей слуги. Что сказать обо всей их семье? Девица родилась от семени волка и гадюки и не могла вырасти иной, а про мать лучше молчать, чем говорить.
Такой была королева Фредегонда, похожая на цветок росянки, взрачная и пригожая в дорогих нарядах, обманчивым ароматом приваживающая жертвы к липким и ядовитым своим листьям. И, как ни мечтали мотыльки и мухи о том, чтоб вырвать её с корнем, она по-прежнему возносилась прямо, и блистала шёлковыми лепестками, и медовой лживостью губила неопасливые души.

О дружбе.
Кто облачается в корону, возносит и меч над своей головой. Поэтому и короля Хильдеберта преследовали напасти: его придворный, по имени Раухинг, вступил в негоциацию с вельможами Фредегонды, якобы на предмет защиты границ. На самом же деле они держали в уме украсть малолетних сыновей Хильдеберта и править королевством от их имени, а Хильдеберта и его мать убить.
Но Бог и на этот раз обуздал ракалий, устами шпионов донеся королю Гунтрамну об указанном заговоре. Узнав от дяди о готовящейся измене, Хильдеберт добрыми речами залучил Раухинга в свой королевский кубикулум. Да и то сказать: пойдёт ли мудрый человек в спальню к королю, с ним один на один? А за занавесками пряталась Хильдебертова свита – они в один миг повыскакивали, быстрей, чем птица машет крыльями, замолотили топорами, мозг предателя превратили в пыль, а тело подвергли дефенестрации, то есть, попросту, выкинули в окно, дабы не осквернять зловонной кровью порога.
Раухинг же, перед тем, как отойти, возопил, что он – бастард короля Хлодвига и тем самым родной дядя короля Хильдеберта; но только никто ему не поверил. Затем его погребли нагим, сорвав и выбросив всю одежду, чтобы зримее была его мерзость и его позор.
Видя, что заговоры произрастают быстрее грибов и пышнее роз, короли Гунтрамн и Хильдеберт встретились в городке Андело и составили договор о нерушимой дружбе, надеясь вдвоём одолеть вражеские козни. В договоре том были прописаны статьи о взаимном наследовании в случае бездетности умершего, об обоюдной выдаче непокорных слуг, и многое ещё другое: всё добрые, хорошие и мудрые задумки. Но обе стороны нарушали соглашение столь часто, что, казалось, они и заключили его лишь для того, чтобы вернее знать, как именно вредить друг другу.
Король же Хильдеберт, желая вырвать корень заговоров, приказал распечатать и прочесть письма покойного короля Хильперика, захваченные после его смерти. И там, в этих письмах, он нашёл очень много знатных имён, носители которых тайно покушались на благополучие Хильдеберта, пока он был ещё мал, а Хильперик был жив. Всех этих людей вызвали на суд и различным образом покарали, поэтому ни они, ни их семьи больше не могли злоумышлять против короля.
После всего этого Фредегонда направила гонцов к королю Гунтрамну, словно бы между ними никогда не пресекалось приятельство и словно бы предыдущие три её посольства не пытались навсегда приобщить Гунтрамна к райскому блаженству. А просила она Гунтрамна произвести святой обряд крещения над сыном её и покойного Хильперика.
Королю Гунтрамну овечье добродушие затмевало разум, поэтому он, ни минуты не сомневаясь, согласился. Тогда пришли послы и от Хильдеберта и сказали так: «Не ты ли обещал недавно своему племяннику Хильдеберту, что не свяжешь себя товариществом с его супостатами и со сквернавцами, плетущими против него коварные ловушки? Отчего же, не успела ещё луна и дважды округлиться, как ты уже своё обещание нарушил? Мы уж не говорим, что женщина эта пыталась умертвить и тебя!» Но король Гунтрамн ответил: «Если хозяева становятся восприёмниками своих рабов от купели, неужто мне позорно крестить своего родственника?» И, сказав это, он сотворил над сыном Фредегонды очистительное омовение.
Так вот король Гунтрамн покумился со злодейкой, неисчислимыми путями покушавшейся на его жизнь. И я уверен, что подобного человека непременно ожидают эдемские кущи и златострунная лира, ибо сатана не попускает блаженных умом в своё царство.
Много раз короля Гунтрамна звали на крестины, и много раз он прибывал для исполнения сего таинства, но удалось это ему только теперь, и вот почему: с семи лет малолетний сын Хильперика и Фредегонды мог считаться номинальным королём, и мать хотела царствовать от его имени; но как это сделать, когда имени-то у него как раз и не было? Без лишних шуток, не мог носить венец христианской страны некрещёный король, вот его родительница и поспешила погрузить дитя в люстральную чашу, опоздав всего лишь на один и ещё шесть годов. И вот теперь я могу сказать, как звали мальчика, о котором я написал уже немало, – нарекли отрока, в честь его прославлен¬ного и распутного деда, Хлотарём.

Умерщвление плоти.
Кроме перечисленных несчастий, дьявол возбудил народы бретонов и басков: они вышли из своих селений, жгли дома, убивали народ остриём меча, многих людей увели в плен, вместе со скотом, вытоптали посевы, а виноград собрали, сделали из него вино и нам же по дорогой цене продали.
Оттого голод ещё усилился, и нередко даже богатые не могли купить себе ничего на пропитание, кроме желудей, репы и мальвы. Оставалось только вкушать эту свиную еду из корыта, чтобы совершенно уподобиться зверям. Чума же разбрелась с юга по всей стране франков. Желая исцелить свой народ, король Гунтрамн приказал устраивать крёстные ходы, много молиться и поститься на хлебе и воде. Так и поступали, тем паче, что часто и хлеба не было для еды, но в некоторых городах чума отступала перед благочестием, а в других – нет.

Сорванные цветы мертвы.
Вот так жили под солнцем, и вот что случилось к году 591 от Воплощения Христова. И в описанное время также было много знамений.
Ночью землю озаряло сияние; по небу проносились змееподобные молнии; на севере полыхали кровавые зарницы; солнце и луна затмевались. Весенние грозы оказались невиданно страшны: с неба падали горящие шары, пылая и искрясь голубым светом, они рушились на траву и взрывались с грохотом. Повсюду расползлись змеи и прочие нечистые гады. Иные города подверглись колебаниям почвы, наводнениям или пожарам, воспламенявшимся от удара молнии. Коротко говоря, Господь возненавидел смертную землю и наслал на неё кары; да и было, за что. Самое же странное, что в некоторых домах на котлах и кувшинах нарисовались сами собою зловещие иероглифы в виде диковинных каракуль и закорюк, которые никто не мог ни прочесть, ни отмыть, и всю эту попорченную посуду пришлось выбросить.
Зима словно бы поменялась местами с летом, так как в июне стоял страшный мороз, а в январе – невиданно тёплая погода. Розы, виноград и деревья расцветали осенью, а плоды на них висели до Рождества. Но эти плоды были так уродливы, что сразу становилось ясно, что они – от дьявола.
Ко всему, появилось среди людей великое множество лжехристов и совратителей душ человеческих. Так, к примеру, в это самое время и недалеко от нас, ходил некий муж, выдававший себя за сына Божьего. Девицу, которая сопровождала его, он называл Марией. Этот человек исцелял недужных одним прикосновением, творил и другие чудеса, богатых грабил и отнимал одежду, а изъятыми вещами наделял нищих, ущербных умом, убогих, и грозил лютой смертью всем, кто откажется поклоняться ему. Но кончилось всё тем, что указанного проповедника зарубили мечом, а Мария, благодаря пыткам, признала себя ведьмой и колдуньей.
Однако соблазнённые ими люди, веруя во Второе Пришествие, молились им как богам, а казнь их называли страданиями за грехи человечества, хотя этот наш массилийский Иисус и не воскрес. И их слова не звучали бы так глупо, если б по всей Галлии не бродяжничали несчётные дюжины подобных ему мессий, пророков, духовидцев – в каждый год и в каждом городе свой.
Из этих давно и часто повторяющихся знамений, и из ужаса нашей жизни, многие заключили, что близится конец света.
Так думал не только меньшой люд, но и епископы, известные своей учёностью, и даже сам римский епископ. Одни погрузились в неистовое благочестие; другие закрыли глаза на небо и спешили удовлетворить свои похоти и поскорее усладить себя, пока ещё не настал День Страшного Суда. Мы же были проклятые создания: «Тот не оживёт, кто прежде не умрёт», гласит Писание, и бессмертная тварь не может обрести спасение. Поэтому мы все с трепетом ждали, когда нас опалят волны озера огненного; но мы знали, что уже прожили больше жизней, чем можно желать, и терпели страх со смирением.

Лунный свет, словно снег,
Лёг на м'оря хрустальные горы,
Дует дождь ледяной,
Отсекая цветы с веток розы
Серебристым ножом,
Лепестки, точно шёлковой крови
Багрянистый поток,
В гулкой глотке ночи исчезают.
За стеной земляной
Есть деревня с домами без окон,
Там безлицый народ
Крепко спит, склав ладони у сердца,
Головой на восток,
Где встаёт златострунное солнце.
Та деревня бедна,
Но безмерны её кладовые,
Далека как луна,
Но быстрее дойдёшь до неё ты,
Чем сочтёшь до пяти.
Там деревья растут вверх ногами.
Хоть безлюдна она,
Обитателей дюжины дюжин.
Все дороги ведут
К той деревни вратам, но оттуда
Ни одна не идёт.
Сколько б тяжким трудом ни терзался,
Сколько б слёз ни пролил,
В её стенах, ко всем милосердных,
Обретёшь ты покой.

Грехи как вино: чем старше, тем слаще.
Итак, в минувшие годы вампир Агила из Толедума утвердил войной и верой свою власть над Испанией. Он перешёл реку Бэтис, взял города Кордубу и Гиспалис (сейчас называемые Кордова и Севилья), вступил в Бэтику и разгромил там непокорных тёмных тварей. Затем он двинулся в Картаге Нова, он же Новый Карфаген или Картахена.
Здесь жило много греков и римлян. Это случилось потому, что однажды испанский король испросил у восточной Империи помощи против бунтовщиков; победив восстание, имперские войска из союзников превратились в захватчиков, и с ними уже ничего не могли сделать. Всё же готы медленно оттесняли римлян к восточному побережью. В конце концов, выходцы из Империи скопились вокруг Картаге Нова, города, оправдавшего своё имя мощью и неприступностью, и там осели. Злоумный Агила, с подмогою меча и удачи, проник и туда, а затем двинулся в Испанскую Валенцию и окончил свой путь в Баркиноне.
Также и Гумберт Грустный недолго дал клинку отдыхать в ножнах. Он и Антессер, оба терзаемые червём непоседливости, странствовали по Саксонии, так далеко, что натолкнулись на склавинов, а потом и на северный народ данов. Но они не смогли сделать ни шагу больше, иначе потеряли бы своё бессмертие. И неудивительно; ведь, говорят, племена эти настолько дики, что ежели их воин во время битвы чувствует позыв к пище, то ножом рассекает вену на шее лошади, впивается в рану и кровью утоляет голод, не спешиваясь. Боли от ран северяне совершенно не чувствуют. Битва до того пьянит их, что можно отрубить им правую руку, а они переложат меч в левую и продолжат сражение. Но есть мнение, что перед боем они напиваются магического зелья из трав и мухоморов, потому-то их дух так стоек.
Гумберт затем вернулся в наш дом, приведя с собой двух своих жён, найденных им по дороге; одну звали Альбофледа, а вторую – Лантехильда. Что касается его любовниц, имена их утомительно вносить в эту хронику, так их было много. Правитель Гедион принуждён был смириться. Для франка довольствоваться одной супругой постыдно, это значит, что у него нет сил на большее число сердечных подруг. А Марциан предавался греху ещё более усердно, хотя и не имел ни одной наложницы. За это тёмные твари варварской крови не раз избивали его, и Гедион уже отчаялся установить тишину в нашем доме.
Моргет из Генавы жил более мирно. Он был так богат, что кровь пил из золота. Земля его не ведала ни войны, ни чумы. Но указанный вампир терзался тщеславием; чтобы усладить этот свой порок, Моргет еженедельно устраивал празднества для своих подданных. Сам он облачался в лисью шкуру, всходил на пьедестал и оттуда принимал славословия. Поэтому очень скоро среди смертных в Генаве разошлась удивительная легенда о том, что дьявол в обличье лисицы устраивает шабаши среди леса. К счастью для Моргета, праведные люди ничего так не боялись, как этих шабашей, и не причинили адским отродьям никакого вреда.
Слух о Моргете перелетел через Альпийские горы и достигнул ушей тамошних тёмных тварей. Ко времени, о котором я повествую, Моргет принимал у себя послов из Августы, Тауринума, Тицина и других поселений северной Италии. Всех их он облачал в узду Закона. Наконец этот посев принёс плод. На Святых Квириакуса и Юлитту в году 590 от Воплощения Истины наш дом в Массилии посетило посольство из Медиоланума.
Склонившись перед Гедионом, твари из Медиоланума просили принести Закон в их страну и в особенности усмирить беспорядки между лангобардскими и латинскими родами. Гедион, счастливый, что может удалить из-под нашего крова хотя бы одного сеятеля безнравствия, приказал Марциану ввиду его прошлых подвигов выполнить и это почётное дело.
Марциан сказал на это:
«Гедион не успокоится, пока мы не дойдём до самого Тысячегорья, где пасётся Бегемот» - однако же быстро собрался в путь. Я добровольно вызвался сопровождать его, и мы покинули дом на Святого Альбинуса, за три ночи до Иоанна Крестителя.

О том, как у женщин выросла борода, а франки пришли к ним с мечом и продали его.
Как я, кажется, успел упомянуть, Италию осаждали лангобарды. Они согнали подданных восточной Империи с севера и юга к самому Риму; Равенна и Сицилия также ещё успешно защищались от них. Остальные же земли заполнили варварские полчища. Иные из них исповедовали арианство, другие придерживались язычества, но все они были единодушны в своей ненависти к исконным жителям.
Видно, дурная луна взошла над этой страной – когда Рим уже поочерёдно разорили готы, гунны, вандалы, опять готы, на сей раз восточные; когда все эти племена отбуйствовали наконец, основали свои королевства, и можно было надеяться на мирную жизнь – тогда вдруг невесть откуда появились лангобарды, как черти из преисподней, грабя и убивая, и за немногие двадцать лет завоевали почти всю Италию.
Лангобарды означает «длиннобородые». У этого народа есть забавная легенда о происхождении такого названия. Их женщины будто бы пришли к богине Фрейе просить покровительства для своих мужей; Фрейя – одно из их мерзких языческих идолищ. Фрейя сказала женщинам так: «Зачешите свои длинные волосы вперёд и перевяжите под подбородком, чтобы было похоже на бороды. А затем возьмите мужей и на рассвете приходите сюда».
Супруг Фрейи, верховный бог Один, в это время спал в постели. На заре Фрейя повернула Одина лицом к востоку. Первый солнечный луч упал ему на лицо и пробудил. Один открыл глаза и увидел перед собой толпу людей, бородатых мужчин и женщин с волосами, сплетёнными наподобие бороды. Он очень удивился и сказал: «Фрейя, жена моя! Кто эти длиннобородые?»
А Фрейя ответила: «Господин мой! Ты дал им имя – так дай им и ратную удачу!» С тех пор, по поверью, лангобарды зовутся лангобардами; и во всех войнах им сопутствует победа.
Кесарь восточной Империи Маврикий, поняв, что своими силами он не сможет остановить лангобардово нашествие на Италию, обратил взор на запад. Он вручил пятьдесят тысяч золотых солидов франкскому королю Хильдеберту, с тем, чтобы Хильдеберт разгромил злостных пришлецов. Но те заплатили Хильдеберту вдвойне, так что он ушёл, не нанеся лангобардам ни единой раны. Из-за этого у нас в стране распалилась великая распря, длиннобородые же здравствовали и вгрызались в итальянские земли всё глубже.
Император Маврикий гневался и требовал вернуть деньги. Не желая с ними расставаться, Хильдеберт вновь выступил на лангобардов, однако Один не дремал: франкские военачальники по пути перессорились, передрались и разбрелись по домам. Это было в году 585 от Рождества Христова. Император упорно домогался от Хильдеберта возмещения задатка. А Хильдеберт обещал свою сестру в жёны королю лангобардов, но теперь отрёкся от этого намерения, поскольку просватал её испанскому королю Реккареду.
Хильдеберт сказал: «Лангобарды – поганые язычники и еретики, испанцы же облеклись в истинную католическую веру, и я не стану пятнать кровь моего рода браком с неверными». По этим причинам он в году 588 от Рождества Христова послал войско в Италию. Говорят, будто третья попытка взыскана фортуной, что на третий раз везёт. Но в зачинном же сражении лангобарды, к собственному удивлению, так яро растерзали нашу рать, что она едва живая приползла домой.
Оправившись от упомянутого позора, на другой год Хильдеберт опять стал собирать армию для похода против опостылевших ему врагов и клялся своей бородой и распятием, что теперь-то они и солнца, и звёзд невзвидят. Лангобарды о том прознали, снарядили к нам послов с подарками и просили отвести от них меч, ибо они ничего так не желают, как крепкой дружбы с могучим и славным франкским народом. Узрев в сумах послов золото, Хильдеберт призадумался. Посовещавшись с дядей, королём Гунтрамном, он с его одобрения и согласия заключил с лангобардами мир.
Часто тогда говорилось, что Рим делает последние вдохи и вот-вот погребён будет под пятою варварских насильников. Но даже до плахи нужно ещё дойти, и бедный город покорно шагал по тропе судьбы, всеми осмеянный, побиваемый камнями, склонив голову, но не смиряясь.
На ту пору епископом в Риме был Пелагий Младший. Хотя римская церковь считалась первейшей, хотя римский епископ имел полномочия разрешать споры между епископами других городов, всё же власть Пелагия была подобна шёлковому платью: красиво смотрелась, но не грела.
Многие открыто не подчинялись ему, особенно в нашей Провинции, где церковь стала очень влиятельна. Епископы Арелата, и Виенны, и других славных городов казались сами себе и богаче, и умнее, и уважаемее Пелагия. Оттого все старания римского епископа простереть свою длань над нами разбивались, словно волны о причал. Император же ничем не мог ему помочь, так как истощил силы, золото и кровь на войну с персами.
Итак, Пелагий не имел возможности наказать короля Хильдеберта суровой епитимьей или отлучением, поскольку франкские епископы презрели бы это решение. Он хотел бы поразить лангобардов оружием, но не нашёл ни мечей, ни воинов; хотел откупиться, но казна иссякла; взывал к небесам, но Бог не слышал его.
Чтобы несчастье не казалось неполным, Господь поразил Рим водой и болезнью. В году 590, едва он начался, от таянья горных снегов разлился Тибр, затопил весь город, разрушил дома, смёл зернохранилища, погубил тысячи жизней, а тех, кто уцелел, обрёк на жестокий голод. Вслед за синещёким наводнением и костлявой нищетой явилась чума в чёрном одеянии и покосила всех, кто осмелился спастись от первых двух напастей. Словно бы Создатель, стремясь извести человечество, начал с самого сердца мира и со святилища христиан! Во время этих бедствий скончался и римский епископ Пелагий Младший: одни говорят, что от чумы, другие – от потопа.
Вместо него народ избрал на церковный престол человека по имени Григорий, прозванного впоследствии Великим. И недаром: ум Григория был подобен гранёному алмазу, ясен, остр, блестящ и несгибаем. Ещё не обретя посвящение в сан, он твёрдостью своего духа пресёк панику, усмирил отчаяние и поднял жителей на борьбу со стихиями. И лишь третьего дня сентября, успев избавить от страшной смерти сотни людей и вырвав из убожества дюжины дюжин обездоленных, Григорий был объявлен римским епископом, или папой.
Король же Хильдеберт, вдруг устыдившись своей нерешительности, послал двадцать герцогов с войсками против лангобардов. Они вошли в Италию с разных сторон, разграбив, как водится, по дороге Массилийскую Провинцию.
Один отряд напал на крепость в Собачьей долине и был разгромлен в клочья. Вторая армия осадила Медиоланум. Они заметили лангобардов на берегу близлежащего озера и, дабы не проливать лишнюю кровь, предложили им решить исход битвы мономахией, то есть боем один на один. В поединке победил франк, поэтому лангобарды удалились. Тогда император Маврикий сказал, что пришлёт нашим подмогу, чтобы преследовать и гнать лангобардов: когда наши увидят горящие виллы на вершине горы, это значит, что имперские ратники идут на помощь. Но, сколько наше войско ни ждало, оно не увидело ни горящих вилл, ни ратников.
Третья армия захватила пять крепостей, но ужасно пострадала от кровавого поноса и голода. Чтобы добыть пропитание, воины меняли на хлеб свои одежды и оружие и скоро оголились как зимние деревья. Тогда их предводитель заключил перемирие с королём лангобардов Автари, развернулся и увёл людей домой.
Король лангобардов Автари, раздосадованный бурлением со стороны Хильдеберта, направил послов к его дяде Гунтрамну с зелёными ветвями и пожеланиями установить взаимоблагой и утешительный мир. Король Гунтрамн, чей дух всегда был сходствен с воском, возрадовался сам и племянника убедил прекратить войну. В это самое время лангобардский король Автари умер. Поэтому посольство лангобардов вышло от Автари, а пришло от Агилульфа, его наследника.

Мечи в поцелуе сливаются страстном,
И копья встают, как кабанья щетина.
В таверне богини Войны нынче праздник
К столу подаются солёные вина.

Почему мощи не истлели.
Коротко говоря, в Италии камень спокойно не лежал на камне, когда Марциан и я вошли туда. Благодаря проводникам из Медиоланума мы первую часть пути преодолели благополучно. Мы сочли неразумным идти через горные хребты и проложили наш маршрут по побережью. В первую мы попали в Лигурию и двигались по ней до самой Генуи. Уже оттуда мы поднялись до реки Падуса, пропутешествовали от Тауринума до Тицина и из Тицина последовали в Медиоланум. Тауринум значит «бычий город», и не зря – там чрезвычайно тучные стада. Все упомянутые мной земли были очень красивы: изумрудные луга, жемчужные реки, золотые поля – поистине не страна, а сундук с драгоценностями.
Итак, мы ходили по голенищу Италии, везде наблюдая одно и тоже. Тёмные твари латинской крови встречали нас приветливо; вампиры из варварских племён встречали нас по-разному. Со строптивцами мы не спорили: написали Правителю Гедиону, и он, к большой своей радости, выслал к нам Гумберта с войском, а наложниц и конкубин его разогнал, едва Гумберт сделал шаг за порог. Марциан сражался словом, Гумберт мечом; вскоре мы во славу Закона достигли Аквилеи, откуда повернули назад в Медиоланум и в нём провели зиму.
Войны я описывать не стану, они были безобразны, многих лишили бессмертия и произросли из зерна безумия. Но иначе поступить мы не могли: ведь эти варвары, одарённые силой вампира, но не его мудростью, бесчисленно и бессмысленно плодили потомство, с которым затем обрушивались на любого чужака. Они не блюли законов не только человеческих, но и Божиих, и обычный здравый расчёт был им чужд. Хотели они только проливать и пить кровь, без всякого разумения, губя этим и других и самих себя. Увещевания же падали на их мозг, как масло на воду – плавали по поверхности, но не поглощались. Вот почему мы их убивали.
Злы были наши враги, и число им было огромное облако. К счастью, мы шли по стране не вслепую, но с проводниками, а эти бастарды ночи, наши недруги, не блистали умом. Разнообразными хитростями мы завлекали их в ловушки: заманивали в засаду, представлялись языческими божками с помощью фосфора и иных снадобий, разрывали их убежища горючим порошком. Так, спустя немало лун, потеряв с нашей стороны дюжины три тёмных тварей, мы усмирили их всех.
Что касается вурдалаков-латинян (я так их назову, чтобы отличить от жителей Рима), они очень нас удивили богохульным образом жизни. Обосновались они в подземельях под древними храмами, где стояли гробницы христианских святых. Эти твари, презирая страх Божий, повыкидывали мощи наружу, забрались в гробы сами и спали в них днём. Люди же, приходя в катакомбы, чтобы поклониться блаженным останкам, изумлялись и радовались тому, что тела Господних угодников даже после смерти совершенно не разложились.
Христианские общины поначалу, когда только появились в Италии, хоронили своих мёртвых в галереях под землёй – быть может, оттого, что их преследовали императоры. И под своими молельнями они рыли пещеры, чтобы прятать там священные реликвии. А беспутные итальянские неумершие решили, что всё это построено специально для них, и вышеописанным непристойным, гадким образом надругались над почтительностью верующих.

Наши сердца словно лёд,
Холодом смертным объяты, и кровь со змеиною сходна.
Но утешение ждёт:
Скоро нас всех отогреет огонь преисподней.

Здесь кончается Десятая Книга Деяний. Составлено в-ром Гаем Йокусом.