Муки понимания

      Он сидел с Ириной в маленьком ресторанчике в ожидании заказа и нежно теребил в своих ладонях пальцы ее руки, протянутой через столик. Любуясь правильной, тонкой линией носа, легким изгибом бровей, разлетавшихся над голубизной ее спокойного, несколько неуверенного взгляда, он ловил себя на мысли, что... не верит ей.
 Не верит этому взгляду, искренности, сердечности ее жеста.
«Может, это от того, что она не верит мне? Что я знаю о ее жизни? Ничего. Столько лет не виделись. А она-то жила все эти годы, может, лучшие её годы! И, наверно, осталось в её душе нечто, что дороже ей всего. И смотрит она смятенно на то, что предлагает жизнь теперь и не знает, сомневается в нужности всего, что происходит сейчас?
Кто мы друг другу? Зачем?. И не потому ли деликатно обходим темы, касающиеся наших прошлых привязанностей, людей, коротко ли, долго ли сопровождавших нас в той, уже прожитой нами жизни?»

Он вспомнил, как он терзался в сомнениях, прежде чем  снова набрал номер ее телефона. Тогда ему показалось, что они нужны друг другу, что их прошлое не помешает их новым отношениям. Примчался. Но, видно, не все так просто.
Время встреч пролетает быстро. Вот и снова ему нужно уезжать, а между ними все так и оставалось невыясненным. Он чувствовал, что его отношения с Ириной вроде как наткнулись на что-то. Он терял уверенность: причина, кроящаяся в нем, в ней?
«А может, все же, ему нужно открыться, не канючить и не томиться? Перешагнуть порог сомнений, не размышлять, что заставляло Ирину все эти годы пренебрегать замужеством и, в итоге, остаться одной. При её-то данных!
Бедный котенок, что же там у тебя на душе, что происходит с тобой? Просто невезение? А может, есть кто-то? Единственный, да недоступный?»
 При этой мысли в очередной раз он испытал отвратительное полуревнивое, едко-подозрительное чувство. 
 
Принесли заказ. Внимание переключилось на еду, за этим занятием на какое-то время тема его размышлений забылась. Они о чём-то оживленно говорили, даже немного спорили. Он делал ей забавные комплименты, мягко шутил, смешил, и, видя, как ей это приятно, оттаивал, получая необыкновенное удовольствие.
«Да, вот такой она человек! Добрый, отзывчивый, может быть, даже жертвенный!» – загорался на мгновение. Но только стоило ему вновь окунуться в глубину ее взгляда, как лезли, ставшими ему противными мысли:
 «... И  потому мимолетно, как бы, приладила тебя к своей жизни, невольно примерила к своей судьбе, как примеривают в своих мечтах незамужние женщины понравившегося мужчину. Могла вообразить себе что-то, а потом неудобно вроде оттолкнуть, обидеть!
А может, причина вовсе не в этом? А может, она нуждается в помощи, возможно в моей?»

Не один раз уже в его жизни случалось так, что помыслы его и желания упирались словно в невидимую стену.
 Раньше пытался, чаще безуспешно, это преодолевать. Карабкался, боролся, выматывая себя до болезней, срывов. От этого ещё больше страдал. Но проходило время, и то, что так отчаянно хотелось достичь, становилось до смешного ненужным.
Но иногда побаливает, скребет в душе за прошлые неудачи, не исполнившиеся надежды, припомнятся юношеские лета, его до болезненности, до вымученности прожитые тогдашней любовью к его сверстнице дни, недели, месяцы.
Это было взаимное, сильное чувство. Но любовь, за исключением редких случаев, не наполняла их энергией счастья. Не наделяла той восхитительной силой, способной, как крылья, в один миг поднять их и нести над миром в умопомрачительном упоении жизнью, в восторге от ощущения необыкновенной удачи, неописуемой неги удовлетворения судьбой.
Нет, нет и нет! Две равносильно беспощадные, неведомые силы стояли между ними. Одна толкала их в объятия друг-другу, другая, отбирая надежду, по каплям иссушая голубые озёра их грёз, закручивала в вихре недопонятых чувств, отрывочных, хлестких, как обида, горьких, как сомнение, страстях!
Тогда и появились первые строчки:

...И никто никогда, никогда
Мне не будет дороже, поверь,
Навсегда, навсегда, навсегда
Будешь ты, только ты мне милей,
Моя голубоглазая девчонка!

... И это нужно было пережить! Отравиться этой любовью, умереть в тоске, и вновь возродиться надеждой, чтоб написать такое! И пусть эти первые, наивные стихотворные строки выглядят теперь очевидно неумело, пусть, но они были прочитаны и услышаны.
И были её солено-горькие слезы на его губах, и восторженно-благодарный взгляд от полноты рожденного чувства, и искреннее сочуствие и радость за них тогда ещё столь многочисленных друзей, в тот потрясающий момент его откровения!
Не было только желанных слов. Не прозвучало долгожданного ответа, а лишь мольба о прощении...

            ...Прозрачною коркою тонкого льда
 Покрыла осенняя стужа  уставшую землю...
 Отчаявшись плачут,
 Прощаясь в немыслимой дали небес журавли...

Они простились и, как по знаку судьбы, больше ни разу не встретились, хотя продолжали жить в одном городе, ходили по одним улицам. Они не избегали друг друга, а просто перестали искать возможности быть рядом - раз и навсегда.
 Еще долго соединяли их души невидимые нити взаимного притяжения, он чуствовал это. Еще долго вспоминалось и вновь переживалось то, что происходило с ними в их лучшие и худшие часы и минуты. И за все это он благодарен судьбе, несмотря ни на что.

...Только ты не говори, что судьба виной разлуке,
Потому что будет... Будет!
Как и прежде, будет небо голубеть в твоих глазах!

Нет, не суждено было ему больше ни насмешить, ни рассердить эти глаза, ни слышать ее счастливого смеха, ни дрожащего от обиды голоса.
Потом было еще много знакомств и стихов. Не запомнился ни один. Жаль.
Не запомнились, забылись даже те, что были посвящены потом и Оле, самые лучшие.
Вовка, брат, после многолетней разлуки, недавно, на поминках по отцу, в конце долгого разговора и воспоминаний вдруг тихо спросил :
- Не хотел бы жизнь начать сначала?
- Нет.
- Почему?
- А зачем? Я всю свою жизнь живу на пределе. Об этом только никто не догадывался, все думали, что я способен на большее. А я и до этого едва дотягивал. Так что всё, что мог поднять, то и поднял, а что не далось, так ведь большего и не смог бы все равно удержать.
- И что, не хотел бы исправить или избежать допущенных раньше ошибок?
- Только одну.
- Какую?
- С Олей... чтобы вместе... до конца. А был бы рядом, может, ничего и не случилось. Никогда не смогу себе простить...
- Да что теперь об этом.
- Ничего. Ты спросил, я ответил.

Дома те же мысли не выходили у него из головы: «Нужен выход. Должен же быть какой-то выход?! Как быть? Как обойти эту стену?»
 Он сидел за клавиатурой компьютера, пытаясь писать, чтоб не думать об этом. Давно застрявшая в мозгах тема, ношенная–переношенная, но так еще до сих пор и не пролившаяся ни строчкой на бумагу. Остановился, прочитал написанное: «...ни строчкой на бумагу».
 Какую бумагу?!
 Набранные слова светились на мониторе. «...ни строчкой...». Опять вернулся к заголовку в начале текста: «О Жизни организмов». «Жизнь» была почему-то написана с большой буквы:
«Ха! Пусть так и остается. По сути, есть действительно Жизнь, а организмы происходят от нее, живут себе, размножаются в ней и уходят, когда не в состоянии больше за нее держаться. Жизнь... организмы... Опять сомнения. Нет, надо писать, надо писать!»

« ...в комнату врастопырку вбежало Нечто с усами.
- Где они, где?! Снова подвох, снова козни! Вы слышали? Опять, снова... Идиоты!
Все идиоты, бездари! Лезут!
- Ха, ха! Ха, ха, ха! Спокойствие! Вы же само Исключение, так что же вы после этого хотите? Вам и страдать!
- Почему же мне?!-  взвизгнуло исключительное Нечто, его усы обмякли.
- Ха, ха, ха! Потому, что вы не приемлете, не приемлете...
- Да! Я не приемлю!
- Вот видите!
- Но я хочу жить весело, дышать полной грудью! А вы, вы... вы бездарь!
- Нет, дорогой, я по определению не могу быть бездарью, ведь я - Интеллект!
- Вы - Интеллект? Тогда кто дал вам право! Какому организму вы принадлежите? Почему каждый, кому не лень, может лезть не в своё дело? Ведь есть же Решение!  Я спрашиваю, вы чей?
Интеллект сник.
- Сейчас я ничей. Это так прискорбно... Совсем недавно мой организм оставил меня ради якобы возвышенного Чувства, а на самом деле, поддавшись самой заурядной Эмоции, самой что ни на есть заурядной! Это невыносимо, невыносимо, поверьте!
- Я не могу верить, или не верить - я не при-ем-лю! Я организм, полностью лишенный всяческих эмоций и, тем более, каких бы то ни было способностей, это моя принципиальная позиция. Правда, иногда у меня сдают нервы, и тогда я оказываюсь подвержен...
- Быть может,  тогда мы могли бы сосуществовать? Ведь я гибну!
- О чем вы, право!? Боже мой, мир сходит с ума! Он, видите ли, хочет сосуществовать! А кто-нибудь спросит, зачем это мне нужно с моими больными нервами?»

На мгновение он отвлекся, чтобы прочесть написанное, но нить была упущена. Мысль убежала.
- Почему, почему, почему?
У Гурджиева, кажется, что-то интересное есть на эту тему. В который раз полез он в шкаф, нашел знакомую книжку, с торца которой кучерявясь торчали прилепленные к страницам им же когда-то сделанные закладки. Нашел нужную с надписью «Понимание».
 Несколько раз пробежал глазами по выделенному тексту. Снова возвратился к началу закладки: «Что такое понимание? Попробуйте сами задать себе этот вопрос, и вы увидите, что ответа нет... Вы всегда смешивали знание и понимание...знать и понимать – это две совершенно различные вещи.»*
- Ага, значит, можно знать, но не понимать? А можно понимать, но не знать?
Чушь! Хотя...
 Так, вот и оно: «...что значит понимать или не понимать человека (?), мы должны подумать сначала, можем ли мы говорить с ним на его языке. Из этого следует принцип, согласно которому вы не можете понимать и при этом не соглашаться. Если вы понимаете человека, значит, вы с ним согласны, если не согласны, значит, не понимаете»*.
 Вот и всё: схлопнулось, сошлось! Понять – значит, согласиться? Теперь ясно. Понимание - это согласие! Не согласен – значит, не понимаю.
Да, у тебя проблема. Ты не понимаешь женщину, которой симпатизируешь. Тебе не понятно, почему она не воспринимает тебя так, как тебе этого хочется. А дело простое - говорите вы на разных языках, или чего-то очень важного, очень существенного не договариваете!

 Ирина - она была единственной, к кому лежала у него душа и, хотя он никогда не говорил ей об этом, конечно, понимала его. Понимала, но верила ли? А если и верила, то беспокоило ли это её больше, чем её личная, давно уже скрытая большей частью от него жизнь?
Так хочется полной ясности. А не спросить ли напрямую у Иры - и все станет на свои места!
Он усмехнулся собственной мысли, вообразив на секунду, как бы это выглядело в действительности.
- Да чепуха все это! Гурджиев, может, и прав, да  тоже не договаривает чего-то. Прав отчасти, потому что есть вещи, которые принимаешь целиком. на веру. Из этой веры и понимание. Как в любви. Любишь - значит веришь и понимаешь, значит, согласен. Только так!
А с женщиной нужно разговаривать, ей нужны слова, ей нужно много хороших, нежных, ласковых слов, имеющих только к ней отношение. Ты же писал стихи, ты же знаешь. Она сама отберет, что ей понятно, что стоит ее доверия, а может, и любви.
Он взял в руку трубку телефона и решительно нажал кнопку прямого набора:
- Ира, привет! Это я.
- Привет!- услышал он радостный, приветливый голос.

Почти явственно течет время - медленно распластывающийся в воздухе, вскинутый в замахе хлыст. Секунда, две – пауза, ощутимое ожидание хлёсткого удара.
- ...Как дела?
- Ну, какие у меня дела? – мягко отозвалась Ирина. - Как у тебя? Все в порядке?
- Все в порядке, просто великолепно!
- Шутишь? Как самочувствие?
- Все о’кей. Как у тебя? Как у вас там погода? Что на работе?
Он рассеянно слушал ее короткий рассказ о событиях дня, о погоде, попутно вставляя реплики, задавая смешившие ее вопросы и, терпеливо, в очередной раз вникая в её советы, как уберечься от простуды или чего-то в этом роде.
- А зачем оно?
- Что зачем? - голос Ирины осёкся.
- Да здоровье, все это благополучие, жизнь, в конце концов?
- Ну... чтобы узнать хотя бы, что будет завтра...
Ответ неожиданно рассмешил его.
- Сама придумала?
- Сама!
- Так, может, ты и сама придумала бы, как мы проведем вместе недельку?
- Ты собираешься приехать?
В ее голосе ему послышалась испуганная нотка.
- Ты могла бы приехать ко мне. Можно вместе махнуть куда-нибудь.
- Не знаю. Работа.
- Какая работа на праздники?
- Ну, как-то это все неопределённо.
- Куда же определеннее?
Он молчал прижимая к уху трубку телефона. Что-то нужно было сказать, но ничего не приходило на ум. Мысли сплелись  ленивым клубком, как дождевые черви в банке.
- Ты чего замолчал? Впал в задумчивость?
- Впадаю.
- Ну, не молчи!
- А что говорить?
У него не хватило на этот раз сил спрятать своё мгновенно испортившееся настроение. Не скрывая разочарования в голосе, он попрощался.
Неприятное, щемяще-детское чувство обиды, а главное, действительно возникшая теперь неопределенность разозлили его.
- Быть «цыпочкой», быть «лапонькой», так, на всякий случай, про запас, потому, что не знаешь, что будет завтра? Не позвоню больше! Всё! Напишу письмо, обьяснюсь, попрошу прощения и попрощаюсь. Вот это и будет определённость!

Почему-то вспомнилась прогулка с Ириной. Был чудесный осенний день, ясный, солнечный. Как обычно, он зашёл за ней в конце рабочего дня. Не имея четкого представления, что на этот раз они будут делать, сразу согласился на её предложение пройтись погулять в парк. Ира, видно, задумала эту прогулку заранее. Это было заметно, потому что она вела его, как бы по мысленно уже пройденному ею маршруту.
- Идём туда.
- Идём.
- Смотри, какие красивые клёны, желтая листва на фоне голубого неба.
- Действительно красиво...
Подсвеченные склоняющимся к закату солнцем, деревья в парке живописно выделялись группами желтого, багряного и кое-где по-летнему ещё тёмно-зеленого цвета.
Ои шли не торопясь по асфальтированной дорожке.
- Пойдём по тропинке, туда, в глубь парка.
Он свернул на засыпанную опавшими листьями тропку: пусть будет так, как она задумала.
 Он обнимал её за плечи, время от времени поворачивал к ней лицо, льнул своими губами к её щеке, иногда она поддавалась на большее, и тогда их губы соприкасались в коротком нежном поцелуе. Наверное, это им напоминало «их детство», они чувствовали себя очень уютно, не обращая внимания на редких прохожих.
Позже по узкой тропинке идти рядом стало неудобно. Ему приходилось смотреть под ноги, то и дело пристраиваться, то пропуская Ирину, то забегая вперед, чтобы  успеть подать ей руку. В конце концов, тропинка уперлась в глухую деревянную изгородь, перегородившую, насколько они могли видеть, весь парк. За ней велись какие-то строительные работы.
- Метро строят, что ли?
- Представления не имею, может быть, - ответила Ира.
Странно, в этот момент он ощутил исходящее от нее нервное напряжение.
- Как себя чувствуешь? - поинтересовался он.
- Голова слегка разболелась.
- Это от свежего воздуха. Вернёмся?
- От свежего воздуха... разболелась?
- Да.. Кислорода хватанула, вот процессы там какие-то... обменные...  А у тебя голубые глаза, как это небо. Тебе это уже говорил кто-нибудь? - Он стал прямо перед Ириной.
-
- Не голубые, а серые,- тихо, с легкой, наигранно-театральной печалью ответила она.
- Не серые, а голубые, с бирюзой,- в тон ей возразил он.
Она счастливо рассмеялась.
- А у тебя... непонятно какие. Какие у тебя глаза?
- Серо-зеленые. В детстве были карие. Действительно болит голова? Подойди к дереву, попроси у него забрать боль. У тебя по зодиаку какое дерево?
- Не знаю какое. И не знаю как просить.
- Подойди, поздоровайся, попроси о помощи и мысленно войди в него, стань им, почувствуй, как оттекает боль, недомогание. Потом выйди и поблагодари.
Они долго бродили еще по аллеям парка, потом по улицам города, сидели на лавочках. Она прижималась к нему, притихшая, утомленная, иногда откликаясь репликами на его болтовню, и только поздно вечером он проводил ее домой.

Что же случилось тогда? Именно сейчас он стал догадываться, что именно тогда что-то и произошло.
 В памяти всплывали фрагменты того дня. Вот оно, им самим выбранное дерево. Вот Ира просит его подержать её сумочку и, обняв ладонями ствол, щекой прикоснулась к шершавой коре, как будто прислушиваясь к движению соков внутри  дерева.
С расстояния, незаметно, чтоб не смущать, он наблюдал за ней. Ему даже показалось, что уж слишком долго Ирина не отходила от дерева.
От какой боли тогда просила она дерево ее избавить? Странное желание забраться в глубь парка. Этот забор. Ощущение нервического напряжения, шедшее от неё.
Но, они так долго еще бродили и без умолку о чем-то говорили, размышляли.
 "Нет, вряд ли. Тогда ничего не могло произойти ...тогда не могло.  Значит, могло произойти до того, или после того!
 Зачем думать об этом? Ты ведь решил. Выбрось это все из головы! Прекрати! Забудь, и ты увидишь, что так будет лучше:

...Жизнь - как море,
Волной смоет настроение дурное
И оставит нас в покое,
Героиню и героя чуть наивного романа.
Отдалит теченьем Леты, разгородит расстояньем,
Лепестками роз отметя путь Любви в ковчеге Ноя.
А на память нам оставит -
Всплеск чудесный чувств прибоя...


*  Г. Гурджиев «Беседы с учениками».