Врата в преисподнюю. Часть третья. Глава 2

Буквы были большими и корявыми, цвет чернил отдавал ржавчиной, фразы – отрывистые и иногда совсем не связаны между собой. Но не это было суть важно.
От одного лишь вида собственных записей в моей голове стало проясняться, как будто с памяти сползло некое одеяло, укрывающее целый период жизни.
Происходящее со мной можно было сравнить с фотобумагой, которую окунули в раствор проявителя и на ней начали появляться смутные очертания запечатленных некогда изображений.
Даже еще не вчитываясь в собственные каракули, едва их увидев, я тотчас вспомнил, что у меня были проблемы с чернилами. Я долго не знал, чем их заменить, пока не додумался использовать сок черных ягод, горьких и неприятных на вкус. Высыхая, он оставлял на ткани рыжеватый, но вполне отчетливый след.
То же самое с каракулями.
У меня не было ни ручки, ни пера. Писать приходилось остро заточенной деревянной скалкой, что, хоть и было неудобно, зато вынуждало концентрировать внимание на главном и не растекаться мыслью по древу.
Не знаю, почему мне вообще пришло в голову что-то записывать? Наверное, настолько укоренился журналистский инстинкт, что, даже оказавшись в критической ситуации, я не мог прожить ни дня без строчки. И, скорей всего, я вел дневник втайне от всех. Только этим можно объяснить тот отрадный факт, что его у меня не отобрали.
Теперь же записи сослужили полезную службу. Благодаря им я смог хотя бы частично избавиться от амнезии.
После прочтения оставалось много неразрешенных вопросов, а, дальше, их становилось и того больше, однако, я уже не ощущал себя слепым котенком, бредущим на ощупь в поисках истины.
Теперь я, более-менее, в общих чертах, знал, что случилось со мной и моими друзьями. И хотя я, по-прежнему, не мог ничего объяснить (этого не смог бы объяснить никто), я ни капли не сомневался, что все происходило именно таким образом, как повествовалось в моих записях. Ибо, если не верить самому себе, кому же тогда?

«Не знаю, где мы оказались: возможно, на иной планете, а, может, где-то совсем рядом от того мира, который привыкли называть реальным, ибо никогда иных не видели…
Мир этот красив и своеобразен. В нем ощущается простор, яркость красок поначалу до боли резала глаза. Но, только поначалу. А вообще, все здесь очень напоминает Эдем, каким его принято изображать на библейских картинках…»

Очнулся я внезапно, словно от толчка.
После того, как мое тело распылилось во Вселенной и сознание угасло, возвращение к реальности и восприятие ее как таковой оказалось болезненным и даже неприятным.
Словно пробуждение ото сна, даровавшего покой и умиротворение. Сновидения отошли, вроде их никогда и не было, а проблемы, только и ожидавшие этого, набросились с новой силой.
Ярко светило солнце. Небо было чистым и безоблачным. Ничего не напоминало о недавней грозе, как будто она нам только пригрезилась…
Внешние восприятия почти полностью подавлялись  нарастающей внутренней тревогой. Слишком свежи были воспоминания о последних событиях. Особенно тот миг, после которого наступило Великое Ничего. А потому и первая мысль была далека от канонов научного материализма, она напрочь перечеркивала его основы, упорно вдалбливаемые в голову во время учебы в школе и институте.
В момент пробуждения я не сомневался, что накануне – умер, и, последовавшая за скорбным событием способность снова созерцать небо и чувствовать твердь земли под собою, воспринималась, как чудо, неопровержимо подтверждающее церковный догмат о существовании загробного мира.
И я был искренне рад такому открытию. Ибо, хотя Великое Ничто также имеет положительные стороны, все же, гораздо приятнее осознавать, что ты есть и, коли таким образом устроено мироздание, будешь существовать вечно…
Все эти мысли неосознанно пронеслись в голове сразу после пробуждения.
Затем я ощутил неудобство от позы, в которой доводилось лежать, и прирожденный скепсис начал брать верх над размышлениями о вечной благодати.
Я поднял голову, и с радостью убедился, что тело мне подчиняется. Затем присел и осмотрелся по сторонам.
Мои друзья и недруги находились тут же. Они также едва начали приходить в себя и, как и я, ошарашено вертели головами.
Вид у всех был слегка прибабахнутый: глаза круглые, челюсти отвислые, выражения на лицах – соответствующее полным идиотам.
Отличалась только Татьяна.
Она, по-видимому, первой пришла в себя и теперь сидела на мягкой траве, уткнув голову в колени и выглядела скорее задумчивый, нежели ошарашенный.
Мы находились на невысоко возвышенности, вокруг нас расстилалась холмистая местность. Совершенно незнакомая и даже какая-то нереальная.
Трава казалась слишком зеленой, небо слишком голубым, деревья, видневшиеся вдали, неестественно резко отдавали темной синевой. Словно на картинке неопытного художника, не научившегося подбирать естественные тона…
Таким было мое первое впечатление о том загадочном мире, в котором, волей судьбы, нам довелось оказаться при столь странных обстоятельствах.
Естественно, тогда никто из нашей компании не мог даже предположить, каким образом и где именно мы очутились. На первых порах высказывались самые немыслимые версии и не самой глупой из них казалась гипотеза о коллективном помешательстве.
Необычность ситуации как-то сразу сгладила острые углы в наших отношениях. Забылись прежние размолвки и конфликты, мы сообща пытались решить возникшую проблему. Однако, ничего путного никому в голову не приходило.
Мы внимательно осматривали местность, пытаясь угадать знакомые ориентиры, только все наши усилия оказались напрасными.
- Если чувства и ощущения нас не обманывают, а, судя по всему, воспоминания наши сходятся до мельчайших деталей, и, если все, что мы видим, нам не снится, тогда мы, наверное, стали жертвой какого-то чудовищного перемещения в пространстве, а, возможно, и во времени… - изрек очередную версию Федор…
 Сейчас, вспоминая тот разговор и зная уже почти все, я удивился, насколько быстро мы подошли к верному решению. Только тогда   слова Федора никто всерьез не воспринял.
Помню, его дружки съязвили, мол, меньше телевизор смотреть надо, а Катька злорадно захихикала. Согласился с фермером только Илья, да и то, наверное, лишь ради того, чтобы вдоволь пофантазировать на любимую тему.
- Вполне возможно, - сказал он. – Учитывая все таинственное, что приписывают Монастырищу…
Я тоже сморозил нечто умное по этому поводу. Не помню, что именно, какую-то банальность, и не подтверждающую, и не отрицающую высловленное накануне.
Рыжая и Таня участия в споре не принимали. Первая по той причине, что ей было совершенно безразлично, где она находится, а Татьяна…
Еще тогда ее поведение должно было меня насторожить. Но я не придал значения странностям, приписывая их пережитому девушкой стрессу…
А ведь я должен был помнить, что раньше Татьяна никогда не теряла голову, даже, когда у всех остальных опускались руки. Вспомнить хотя бы ситуацию, когда я стрелял в Федора и думал, что убил его…
Кстати, как это не странно, после чудного воскрешения никаких ссадин, синяков, ушибов на наших телах не оказалось. Как будто  взаправду некто всемогущественный разложил нас на мельчайшие частицы и затем, сложив обратно, выбросил все лишнее и ненужное…
Так вот, пережитый накануне стресс не помешал Татьяне первой броситься на помощь пострадавшему фермеру, невзирая на то, что он хотел с ней сделать… Сейчас же девушка выглядела вялой и безучастной. Наши дебаты ее не интересовали. Она сосредоточенно о чем-то размышляла и делиться своими мыслями с нами не собиралась …
Спорить о том, где мы находимся и, как мы здесь оказались можно было долго, до бесконечности, только ответы на задаваемые вопросы не могли появиться из ничего.  И мы вынуждены были всерьез задуматься над иной, не менее важной, проблемой: что делать дальше?
Теория здесь была бессильна. Нужно было действовать – идти и искать. Кого и что, не суть важно…
Почему-то все были едины в желании двигаться на запад, к кромке виднеющегося вдалеке леса.
Не скажу, что наше путешествие было приятным, хотя свежесть красок девственно чистой природы не могла не радовать глаз, а обилие звуков, издаваемых насекомыми и пернатыми, снова и снова направляли мысли в сторону библейского Эдема. И все же, жизненные проблемы казались слишком близкими и насущными, чтобы мы могли вдоволь насладиться окружающей красотой, возможно, загробного мира.
Когда мы приблизились к заветным деревьям, солнце уже клонилось к закату, и все сильнее давал знать о себе голод. Мифического сада с изобилием яств рядом не оказалось, и нужно было терпеть, что не способствовало хорошему настроению.
Углубившись в чащу, мы стали замечать первые признаки существования человека. Правда, тогда мы в этом не были полностью уверены. Ведь множество тропинок, встречающихся на нашем пути, могли быть вытоптаны и четвероногими обитателями…
Мы понуро брели по одной из таких дорожек, пока она, наконец, не вывела нас на более широкую тропу. Ее пересекал ручеек, поверх которого были положены несколько срубленных стволов от берез.
Теперь в существовании людей никто не сомневался. Но и к этому открытию мы отнеслись спокойно, так как подсознательно мыслили себя еще в привычном мире…
Ручей взбодрил, не найдя еды, мы смогли вдоволь напиться. Думали даже заночевать возле него, однако, пошли дальше.
Лес оказался небольшим и вскоре закончился. Перед нами расстилался глубокий овраг, заросший колючим кустарником. Внизу, увитая камышом, струилась неширокая мелкая речушка. Мы направились вдоль ее русла и оказались на берегу большого озера. Здесь и решили переждать ночь.
Никто из нас так и не смог уснуть. Голод, тревожные мысли и полное неведение не позволяли расслабиться ни на минуту. Так и просидели у костра, почти не разговаривая, пока первые лучи солнца не разогнали холодный предутренний туман. Затем, нахлебавшись мутной воды, усталые и изможденные, поплелись дальше, уже почти не соображая, зачем, вообще, нужно куда-то идти…
К полудню мы были совершенно морально подавлены.
И, внезапно, когда уже мало кто верил в правильность выбранного маршрута, жизнь даровала нам надежду.
Взобравшись на очередной холм, мы увидели настоящий город. Он, словно бы сошел со страниц учебника по истории Древней Руси.
Длинная стена деревянного частокола, опоясываемая земляным валом и рвом. За стеной смутно угадывались крыши строений.
- Здесь что, фильм снимают? – наивно поинтересовалась Рыжая, но ей никто не ответил.
К этому времени мы уже окончательно уверовали в то, что Монастырище таки сыграло с нами злую шутку, и теперь получили веское тому подтверждение.
Если даже нас и не отбросило в иную галактику, мы все же оказались очень далеко от родимого двадцатого века…
- Неужели мы действительно видим средневековый город? – изумился Илья.
- Скорей, даже не средневековый, а более ранний, периода варварства, - вспомнив, что, как-никак имею историческое образование, блеснул «умняком». – Таня, ты, что по этому поводу думаешь?
- Может быть… - безучастно и неподобающе равнодушно, как для исторка с ученой степенью, ответила девушка.
- Что бы там не было, нам не остается ничего иного, как стучаться во врата и сдаваться на милость хозяев…
- Разве нам может что-то угрожать? – не поняла Катя. – Здесь так тихо и спокойно…
- Глупая! – обрубила ее Рыжая. – Видно не все здесь спокойно, если такую стену отгрохали…
Я не ожидал от нее такой прозорливости. Остальным также мысль Рыжей показалась убедительной и все, кроме Татьяны, тотчас стали настороженно озираться по сторонам. Только, по-прежнему, ничего не нарушало первобытной тишины.
С того места, где мы стояли, в частоколе не было видно ни ворот, ни калитки. Мы двинулись в обход, предпочитая оставаться на безопасно-отдаленном расстоянии от города.
Так мы снова оказались на берегу озера, где увидели небольшую деревянную пристань, у которой находилось на привязи несколько длинных лодок. К пристани от частокола вела выложенная камнем лестница с вбитыми в землю кольями вместо перил. У верхней площадки лестницы виднелась узкая калитка, над которой возвышалась сложенная из брусьев квадратная башня.
Не успели мы приблизиться к пристани, как перед нами, неизвестно откуда, возник древний старец.
Он словно бы материализовался из воздуха, ведь рядом не было ни кустов, ни деревьев, за которыми можно было спрятаться. И я такому вовсе не удивился, ибо в странном создании, облаченном в длинную серую накидку с надвинутым на глаза капюшоне, узнал старого знакомого – Стража Монастырища. Правда теперь, в отличие от нашей первой встречи, он никуда убегать не собирался.
Старик заступил тропу и, приподняв посох, приказал нам остановиться. После чего приблизился и своей сучковатой палкой зачем-то притронулся к каждому из нас.
Возможно, таким здесь был ритуал приветствия?..
Мы же, в свою очередь, смогли убедиться, что перед нами не призрак. Старик был вполне материален, а тычки довольно чувствительными.
Удовлетворившись произведенным опытом, Страж снова отошел на безопасное расстояние и залопотал что-то на непонятном каркающем языке. 
И вдруг, о чудо!
Татьяна ответила ему. И он ее понял. Посмотрел на девушку более внимательно и опять залопотал, теперь уже обращаясь к ней одной. Они обменялись несколькими фразами, затем старик оставил нас и не спеша отправился обратно к лестнице.
Мы хотели последовать за ним, но Татьяна нас остановила.
- Он просил, чтобы мы ожидали здесь.
- О чем это вы базарили? – спросил Федя.
- И на каком языке? – поинтересовался я.
- Это – древний, мертвый язык, - объяснила девушка. Похоже. она немного отошла от пережитого стресса и сейчас, пообщавшись со стариком, выглядела даже повеселевшей. – Смесь санскрита с древнеиранским…
- Ну ты, подруга, и даешь! – восхитился то ли Игорь, то ли Вася. Я никак не мог запомнить, кто из них кто?
- Где же ты его выучила?
- Я ведь ученый – историк. Иногда приходится изучать очень многое, не зная, пригодится оно в жизни или нет…
- Наверное, ужас, как сложно… - по-своему отреагировала Рыжая.
- И что сказал старик? – снова повернул разговор в прозаичное русло Федор.
- Интересовался, кто мы такие и откуда?
- Кому, как не ему об этом знать… - возмутился я.
Кроме меня и Татьяны никто раньше Сторожа не видел, а потому замечание осталось не понятым.
- Надеюсь, ты намекнула, что мы жрать хотим?
- Не волнуйтесь, теперь, мне кажется, все будет нормально…
Спокойствие Татьяны и ее, неизвестно откуда появившаяся уверенность в благополучном исходе, выглядели очень странными, но мы были слишком уставшими и голодными, чтобы всерьез об этом задумываться. А потому оставили девушку в покое и молча наблюдали за поднимающимся по лестнице стариком, мысленно проклиная его за медлительность.