Под снегом

   Тихий зимний вечер. Один из тех вечеров, когда в домах неожиданно медленно начинают стихать все звуки – дружно сами собой – прячась не то в печную трубу, не то в старый тёмный комод, не то проворно в щели между половицами стекая в подвал. Кажется, будто даже звукам нужно отдохнуть в предпоследний вечер года. Ещё бы – ведь они трудились целый год: плакали и звенели, смеялись и топали, шуршали и будили, стучали, кричали, капали, ширкали, швыркали, всхлипывали, пугали, жужжали, скребли, бренчали, пели, шкворчали, чавкали, бегали… Устали. Заслужили минуту покоя. Конечно – завтра опять топать, звенеть посудой, чавкать, браниться, радоваться, поздравляться… И они ушли в мышиную норку под полом, рядом с камином, уступая место приятному запаху горячей смолы и завыванию вьюги за окошком.
 
   Дядя Боб вновь сидит в своей маленькой норке рядом с маленьким камином, как всегда во многие зимние вечера, слушая треск сухой травы и думая. В норке тепло. Он щурится от света огня и жара камина, и сейчас же тёплое и светлое чувство радости рождается и наполняет его грудь изнутри. Он рад тому, что всё на своём месте, что кругом тишина и покой, тому, что все дневные дела уже сделаны, а вечерние ещё не требуют внимания; он рад тому, что тонет в любимом старом, но всё ещё мягком кресле, что за спиной его – любимая подушка, связанная когда-то давным-давно – ещё полтора века назад – его престарелой мамой, тому, что вокруг него и в самом нём существует в это время уют. Большой и мягкий, тёплый, вкусный, объемлющий, кажется, всю землю...

   В руках дядя Боб как всегда бережно держит кулончик, сделанный из цветка череды когда-то давным-давно, и когда-то давным-давно вложенный в его руки нежной маленькой ручкой, женственной и мягкой.
- Она…- вспоминает дядя Боб, говоря хриплым голосом. – Она была… Ах, знаешь, Марта, она была так красива и весела… А я … - он смотрит на Марту, как и во многие зимние вечера усевшуюся у его ног, - а я был дурак!
Марта мгновенно грустнеет, будто слышит эту историю в первый раз. Она перестаёт водить ушами, шевелить  проворным хвостом. Она поднимается с коврика и ложится на ноги дяде Бобу, закутанные зелёным пледом. Гном наклоняется, ощущая пресловутую ноющую струну в пояснице, и гладит мышь по мягкой коричневатой шёрстке.
- Теряем, Марта, теряем – вздыхая, говорит он. – Вот и я потерял, и ты… Хе-хе. Пара!.. – ухмыляется гном. – Только ж ты не виновата – твоих птица съела, а я свою сам от себя отпустил, - вздыхает хрипло и тяжело, по-старчески.

   Воцаряется тишина. Только камин едва слышно трещит догорающими стебельками лисохвоста.
- Э-хе-хе… Ну, что, Марта, - он поглаживает мышь по спине. – Пойду, пожалуй, ещё сена принесу – всё уже догорело… Ты лежи, лежи…
И дядя Боб вновь встаёт с кресла и медленно идёт в сени за стебельками сухой травы.
- Э-хе-хе. Норку замело. Опять завтра разгребать будем…
2.12.2008