Лепестки

Я просыпаюсь от волны яркого искусственного света. Не открывая глаз, прихожу в сознание. Кожей ощущаю ледяную шершавую поверхность. Плечи, спину, шею ломит. Я уже знаю, где нахожусь. Открываю глаза, несколько секунд моргаю, пытаясь привыкнуть к свету. Вижу клеенчатую занавеску, покрытую узором ромбов разных размеров и оттенков голубого. За ней движется смутный силуэт. Хватаюсь рукой за занавеску и вяло тяну ее на себя.
Марина недовольно косится на меня, не прекращая вертикальных движений кистью с зажатой зубной щеткой, которая скрылась у нее во рту. По алой нижней губе стекает слюна вперемешку с пеной от пасты. Марина пытается что-то мне сказать, но из-за щетки, без остановки движущейся у нее во рту, я не могу разобрать ни слова.

Моей сестре пятнадцать лет. Мне – девятнадцать. Но этот факт ничего не значит. Я учусь в университете, посещаю пары раз в месяц, остальное время – шатаюсь по друзьям, клубам, барам. Она бросила школу и устроилась на какую-то кошмарную работу, где пропадает сутками. Мы получаем пенсию по потере родителей. Официально я ее опекун. Фактически – она мой.
Практически вся наша пенсия уходит на оплату квартиры и коммунальных услуг. Большую часть своей зарплаты сестра тратит на еду. Каждый день она приносит домой пакеты с продуктами. Холодильник вечно забит до отказа. Мне кажется, так она восполняет комплекс вечно голодного ребенка, которым она являлась, когда родители еще были живы. Иногда мне снится, что это она их убивает, а потом съедает трупы. Закапывает кости во дворе нашего дома.
Она приходит домой с работы около полуночи и примерно полтора часа сидит на кухне и что-то готовит или ест. Я валяюсь у себя в комнате на ковре. Я уже успела принять пару розовых таблеток-улыбок. Сквозь громыхающую музыку я все равно слышу, как Марина жует за стеной. Как она вгрызается в поджаренный хлеб. Как хрустят огурчики у нее на зубах. Как она чавкает, слизывая с пальцев кетчуп. Как она отламывает кусочки от плитки шоколада. Как она разрывает полиэтиленовый пакет, в который упакованы мягкие булочки с заварным кремом. Пончики. Хлеб для тостов. Сыр. Карбонат. Я открываю пакетик с кокаином и социальной картой делаю тонкую дорожку. Она шуршит фольгой, разворачивая зажаренного цыпленка. Я разбираю шариковую ручку, откручиваю колпачки, вынимаю стержень. Она распечатывает замороженную пиццу и кладет в микроволновую печь, компактно складывает коробку, укладывает в мусорное ведро. Я втягиваю белый порошок через трубочку. Она вгрызается в дымящийся треугольный кусок пиццы, держа его кончиками пальцев. Расплавленный сыр тянется ко рту. Она захватывает его языком и облизывает блестящие от жира губы. Я отбрасываю пустой корпус ручки, перекатываюсь на спину, издаю стон удовольствия, вытираю тыльной стороной ладони ноздри. Она закрывает глаза и, не переставая жевать, с наслаждением мычит.
Я не знаю, кто, кроме нее, есть всю эту пищу. Не думаю, что она в состоянии съедать в день пару пакетов продуктов. Я же сижу на строгой химической диете -- таблетки на завтрак, таблетки на обед, косяк на ланч и на ужин -- несколько дорожек кокаина. Я ужасно боюсь стоматологов, поэтому у меня постоянно болят зубы. Некоторые из них, самые дальние резцы, уже наполовину разрушились и сгнили. По этой причине я не могу употреблять твердую пищу. Когда я все-таки решаю закинуть что-то в желудок, это обычно различные пюре или пресные охлажденные супы. Чтобы у меня не пахло изо рта, я постоянно пользуюсь компактным спреем, освежающим дыхание. Впрочем, я не думаю, что моим друзьям важен аромат моей полости рта.
Марина сплевывает мутную слюну с примесью зубной пасты в раковину, полощет рот водой из-под крана, вытирает губы маленьким голубым полотенцем. Она достает два ватных диска, один из которых кладет на стеклянную полку перед зеркалом, заставленную кремами, тониками, лосьонами, тюбиками зубной пасты. На второй диск она выливает несколько капель лосьона для лица. Подносит к подбородку, смотрит на меня через зеркало. Я выгляжу ужасно. Синие круги под глазами, искусанные губы, спутанные рыжие волосы. На мне – старая дырявая майка и шорты, в которых я сплю. На ней – длинная атласная сорочка с отделанным кружевами подолом и рукавами нежно-василькового цвета, с атласной розой на груди. Длинные светло-русые волосы заплетены в тугую косу. Переведя взгляд с моего отражения на свое, она проводит по подбородку ватным диском и задумчиво говорит, что Виктор с ее работы приглашает ее на выставку приезжего фотографа. Она говорит, что Виктор старше ее на семнадцать лет. Она говорит, что он работает курьером. Она говорит, что у него кривой нос и не хватает нескольких зубов. Она говорит, что у него нет одной фаланги на указательном пальце правой руки. Она говорит, что устала ездить от работы до дома и обратно, что хочет куда-нибудь сходить. Она говорит, что может потерпеть, если он будет лапать ее. Она говорит, что может надеть черное кашемировое платье с атласными лентами и лифом, вышитым черным бисером, в котором она была на похоронах родителей. Она протирает ватным диском нос.
Я обдумываю способ мягко и тактично намекнуть ей, что мне насрать. Мне насрать, – говорю я в конце концов. Мои губы едва движутся, рот пересох. Я прокашливаюсь, чтобы нащупать голос.
Марина, внимательно изучая свое отражение, переспрашивает, что я сказала. Я говорю, что она похожа на куклу с моргающими глазами для пятилетней девочки. Она говорит, что я похожа на дерьмо. Я говорю, что ей стоит сделать себе пару инъекций здравого смысла. Она говорит, что мне стоит попросить у Гудвина мозги. Я чихаю. Воспользовавшись моментом, она рассказывает, что у нас сегодня в холодильнике. Оказывается, совсем не то, что было вчера. Я спрашиваю, что она делает со всей этой едой. Она переспрашивает: что? Я спрашиваю, она что, выкидывает еду? Она переводит взгляд на мое отражение. В глазах – недовольство и раздражение. Она говорит, разумеется нет. Она говорит, что она ее ест.
Еду нужно есть.
Она. Ее. Ест.
Я спрашиваю, как она может съедать все продукты в холодильнике за один вечер. Она отвечает, что мне нужно сходить к врачу. Она говорит, что у Виктора есть знакомых психотерапевт. Я снова чихаю, и снова. Она просит меня запретить моим друзьям есть нашу еду. Твою еду, – поправляю я ее. Нашу еду, – повторяет она, будто не слышит ни одного моего слова. Я стараюсь для нас обеих. Она заканчивает протирать лицо и выходит из ванной. Второй ватный диск так и лежит на стеклянной полочке, нетронутый.

Резкая немелодичная музыка закладывает уши. Я сижу на кожаном красном диване, сжимая в руке банку с каким-то приторным коктейлем. Перед глазами проплываю смазанные лица, молочный свет мигает, все вокруг движется в замедленной съемке. Передо мной возникает стройное тело, запакованное в ядовито-зеленое короткое платьице. Я опускаю глаза и вижу кислотные туфли на высоком каблуке. Поднимаю глаза и вижу ангельское личико белокурой молодой девушки, глаза которой накрашены черными тенями так, что белки и зеленая радужка едва различимы. Она улыбается, наклоняется ко мне. Я напрягаю память, силясь восстановить ее имя. Разумеется, я ее знаю. Это Катерина, которая прижималась ко мне холодной февральской ночью в клубе Гром. Она была под кайфом и не могла связать ни слова. Позже, когда мы уходили, она просила меня проводить ее до дома, но я оставила ее на диване клуба. Она смотрела мне в след без всякого выражения мутными глазами.
Сегодня она похожа на дешевую шлюху. Кажется, ей пятнадцать. Она учится в школе на пятерки. Ее отец милиционер. Она наклоняется ко мне, щекочет завитыми светлыми волосами мне лицо и ласково шепчет на ухо: ты прекрасно выглядишь. Она шепчет, я не обижаюсь на тебя. Она шепчет, ты похожа на принцессу. На мне – порванные джинсы и черный топ с белыми кляксами. Она шепчет, что готова продать душу за одну мою улыбку. Я спрашиваю, что ей нужно. Я говорю, что у меня нет кислоты. Я говорю, что жду Сашу, который должен принести мне таблетки, но он, кажется, не придет. Она выпрямляется. Она смотрит на меня сверху. Взгляд ее замазанных черным глаз холоден, как лед. Она морщится и молча отворачивается. Она скрывается в толпе.

Я просыпаюсь на колючем шерстяном одеяле, расстеленном на полу. Растрепанный молодой шатен и длинным острым носом водит мокрыми пальцами по моему голому животу. Я приподнимаю голову и оглядываю себя, насколько это возможно. На мне черные рваные джинсы и красно-черный бюстгальтер. Черный топ с белыми кляксами валяется в дальнем углу комнаты, у ног сидящего в кресле Степы – хозяина квартиры, в которой я нахожусь. Степе минул второй десяток, он заканчивает университет по профессии рекламщика. Последние пару лет я просыпаюсь в его в квартире чаще, чем в своей. Мы почти всегда вместе – на концертах, в клубах, на пьянках. Ко мне он относится по-отечески. Частно говоря, ко мне почти все ребята относятся по-отечески, думая, что мне не хватило родительской любви.
Глядя на Степу, я чувствую прикосновение шершавого языка к моему животу. Я перевожу взгляд и изучаю макушку шатена, слизывающего с меня сладкий кокосовый сироп. Я никогда раньше его не видела. Сзади доносится недовольный девчачий голос. Он просит нас прекратить отвлекать собравшихся от фильма. Я озираюсь. Большая гостиная Степана заполнена людьми – и все знакомые лица. Большинство расположилось на мягком диване, кто-то – на креслах и стульях, кто-то на полу. Остроносый шатен, в расстегнутой белой рубашке и темно-синих потертых джинсах, отрывается от моего живота и подползает к лицу. Я улавливаю в его взгляде намерение меня поцеловать и быстро отворачиваюсь. Тогда он наклоняется к моему уху и, щекоча меня вьющимися на концах пушистыми волосами, шепчет: я пытался уложить тебя на диван, но ты падала. Он шепчет, что я похожа на девочку из аниме. Он шепчет, что хочет сорвать с меня одежду и изнасиловать прямо здесь, на глазах у всех собравшихся. Я кашляю. Он едва ощутимо касается губами моего уха. Голоса актеров на широком экране стихают – Степа нажал на паузу. Он строго смотрит на шатена, затем на меня – раздраженно. Он говорит: Миша, успокойся. Он говорит, что мы мешаем друзьям смотреть фильм. Я спрашиваю, что за фильм. Степан делает вид, что не слышит меня. Я начинаю подозревать, что он на меня злится, и не имею ни малейшего представления, за что. Я вообще не помню ничего со вчерашнего вечера, с того момента, когда Степа в окружении наших общих друзей-приятелей нашел меня в клубе на красном кожаном диване, почти в отключке от таблеток, которыми я не пожелала делиться с пятнадцатилетней ангелицей-шлюхой.
Миша, которого я вижу впервые, кивает и сползает с меня. Он ложится позади меня, прижимается и кладет одну руку мне под голову, а вторую мне на живот. Степа возвращается в свое кресло, кинув на меня недовольный взгляд. Он снимает фильм с паузы. Что за фильм, тихо спрашиваю я. Ты снесла полку в его шкафу и разбила две его дорогущие вазы, шепчет Миша, обдавая мою шею горячим дыханием. Он добавляет: мы снесли полку. Он говорит, что ему было так хорошо. Он говорит, что я кричала. Он целует мне шею. Я ничего из этого не помню. Я оборачиваюсь. Я говорю ему, что ничего не помню. В его глазах – разочарование. Как, выдыхает он, совсем ничего? Но ты кричала, говорит он, переходя на шепот, ты так кричала. Он облизывает мое ухо. Его зрачки огромны, они не дают разглядеть цвет его глаз. Его рука скользит вниз по животу и забирается мне в джинсы. Я отворачиваюсь и смотрю на экран. Там кучка одинаково одетых людей несет какую-то чушь в красной комнате. Я спрашиваю, что это за фильм. В ответ кто-то с дивана визгливо смеется.

Степан сказал, что мне нужно появиться в университете, поэтому накануне я осталась ночевать у него. Он будит меня, тащит в ванную, умывает, потом готовит мне кофе и омлет. Я безвольно сижу на кухонном стуле, тяжело навалившись на стол, и наблюдаю за Степой. Я думаю о том, что он мог бы на мне жениться. Я думаю о том, что, если бы он предложил мне выйти за него, я бы не отказалась. Он умеет готовить, он почти закончил университет, он станет успешным рекламщиком. У него всегда полно дури. Он наставит меня на путь истинный. Но самое главное все же то, что у него всегда полно дури.
Он ставит передо мной тарелку с омлетом и большую чашку кофе. Я говорю, что не хочу есть. Он говорит, что мне нужно поесть, чтобы выглядеть лучше и набраться сил. Я говорю, что и так прекрасно выгляжу. Он кивает. Говорит, что я права. Мне кажется, что он единственный среди всех людей слушает, что я ему говорю. Для остальных я всего лишь материальный образ человека, которого они наполняют таким характером, который они хотели бы, чтобы у меня был. Они смотрят на мои движущиеся губы, но слышат не мои слова, а те, которые хотели бы, чтобы я говорила. Они умело вписывают меня в сценарий своей жизни на незанятую роль. А Степа слушает меня. Он понимает, кто я такая. Он понимает, что я – никто. Что я ничего не хочу. Что я не хочу – жить. Он заботится обо мне и не дает мне сдохнуть.
Я спрашиваю Степу, нет ли у него таблетки. Какой-нибудь, чтобы взбодриться. Он вздыхает. Он говорит, что мне стоит попробовать взбодриться без химии. Я говорю, что методы цивильных людей на меня уже не подействуют. Он говорит, что мне стоит изменить прическу. Он говорит, что мне пойдут темные волосы и челка. Я киваю. Он говорит, что я умная. Он говорит, что, если я начну нормально учиться, меня ждет большое будущее. Он говорит, что раньше я писала прекрасные стихи. Он вспоминает, какие красивые картины я рисовала. Он спрашивает, что случилось, почему я перестала развивать свои навыки. Я отвечаю, что моих родителей убили. Что я должна ухаживать за сестренкой. Что у меня нет времени заниматься творческой ерундой. Он говорит, что я не ухаживаю за сестренкой, а убиваю свой мозг наркотиками. Он говорит, что у меня есть талант. Я прошу его дать мне таблетку. Он уходит из кухни и через минуту возвращается с пакетиком таблеток. Достает одну и протягивает мне. Я запиваю ее кофе. Скоро я буду готова наведаться в универ.

Я вхожу в аудиторию, где, судя по стенду с расписанием занятий, вскоре должна начаться философия у моей группы. Аудитория почти полна. Я медленно иду вдоль рядов, удивляясь тому, сколько безмозглых людей ежедневно посещают занятия. Я считаю себя достаточно умной для того, чтобы сдавать сессию без посещений лекций. Пока что мне это удавалось.
Я сажусь на свободное место где-то в самом дальнем ряду. Рядом со мной сидит темноволосая худая девушка, что-то читает в своей тетради. Она поворачивается ко мне и смотрит так, будто видит впервые. Долго с интересом рассматривает, потом в ее лице что-то меняется, и она морщит нос. Она кидает мне надменный «привет» и снова утыкается в свои записи.
На протяжении всей лекции студенты поворачивают свои лица ко мне, пару секунд меня изучают, а когда я ловлю их взгляд, быстро отворачиваются. Меня мутит. Сонливость вновь накидывается на меня, я достаю из кармашка сумки таблетки Степы и проглатываю сразу две. Как только лектор объявляет перерыв, я собираю сумку и выскакиваю из аудитории, а затем и из универа. У крыльца, где толпятся кучки студентов с сигаретами, меня рвет.
Позже я звоню Степе. Он говорит, что я гублю свое будущее. Я говорю, что я его не гублю, а выбираю. Он говорит, что я дура. Я киваю. Вешаю трубку.

Ключ замирает в замочной скважине. Я слышу музыку и смех. Я чувствую запах сигаретного дыма и травки. Несколько секунд я тщетно пытаюсь повернуть ключ и отпереть дверь, но она заперта изнутри. Я смотрю на кожаную обивку двери, на ромбики, перетянутые кожаными ремнями. Я протягиваю руку и касаюсь пальцем дверного звонка. Палец дрожит.
По пути из домой я встретила знакомого парня, который торгует дерьмом на ска-концертах. Он предложил купить несколько таблеток. Он сказал, детка, это убойный микс. Он сказал, снесет крышу и никакого отходняка. Он сказал, что готов отдать за полцены. Я вытащила из кармана несколько смятых купюр, и его лицо осветилось счастьем. Я проглотила сразу две из трех таблеток. Мне нужно было взбодриться. Или уснуть. Главное – избавиться от состояния, в котором я находилась и при котором чувствовала себя бумажным трафаретом.
Дверь открывает незнакомая девица с короткой стрижкой и тремя тонкими косичками, свисающими с затылка. У нее красные глаза и с лица не сползает овечья улыбка. Она смотрит на меня мутными красными глазами и визгливо спрашивает, чем может мне помочь. Она спрашивает, к кому я пришла. Я говорю, что это моя квартира. Она истерично смеется, потом резко замолкает и несколько секунд внимательно смотрит на меня. Кажется, даже ее клоунская улыбка немного тускнеет. Я отталкиваю ее, достаточно сильно, она отскакивает к стене. Я прохожу в квартиру, оставляя дверь открытой. Я кричу, чтобы все живо выметались. Мой голос тонет в ударных волнах электронной музыки. Квартира плывет перед глазами. Меня мутит. Я иду в гостиную, держась рукой за стену. В гостиной стоит плотная стена дыма. Незнакомые мне парни и девушки раскуривают кальян с травкой. На диване несколько девушек ласкают друг друга. В кресле у окна развалился Миша, он сжимает в пальцах наполовину выкуренный косяк и тихо посмеивается. Я пересекаю комнату. Я не вижу, но уверена, что глаза мои наполнены яростью. По пути я спотыкаюсь о ногу девушки, сидящей на полу и сжимающей в руках шланг от кальяна. Она поднимает глаза, весело и задорно смотрит на меня. Кажется, я где-то ее видела. Я вспоминаю, как в прошлый Новый Год мы с ней на балконе тринадцатого этажа пили абсент и бросали вниз небольшие металлические шарики, стараясь попасть в голубей или прохожих. Она раскатисто смеялась и постоянно хватала меня за руку. Сейчас у нее все те же шоколадные сухие волосы, похожие на парик, на ней черная блузка и джинсовые шорты с накладными карманами и бахромой. Она с трудом, пошатываясь, поднимается и подносит руки к моему лицу. Она говорит, что я похожа на ангела. Она говорит, что мои глаза сверкают как звезды. Я говорю, что у меня нет наркоты. Она говорит, что Ден сообщил ей, что я купила у него таблетки. Я говорю, что Ден лжец. Что все таблетки я прикончила еще утром. Что у меня ничего нет. Она морщит нос и шепчет мне на ухо, что мне не помешало бы сделать что-то с ногтями. Сходить в парикмахерскую. Сбросить пару кило. Она отступает от меня на шаг и опускается на пол, снова присасывается к шлангу.
Я подхожу к часто моргающему Мише. Что все это значит, кричу я. Кто все эти люди. Выметайтесь отсюда, быстро, кричу я. Я воплю, идите на ***! Я воплю, чтобы вы все сдохли в адских мучениях! Миша протягивает мне косяк. Я делаю затяжку. У меня дрожат руки. Я тяжело опускаюсь ему на колени. Я шепчу, едва слышно, – идите на хуй. Я шепчу, как я всех вас ненавижу.

Ты такая красивая, говорит Миша. Я перевожу дыхание. Он снимает презерватив, наполненный белой спермой, и бросает на пол. Он ложится рядом со мной, кладет голову на подушку в шелковой наволочке и ласково проводит рукой по моему лицу. Ты похожа на спустившегося с небес ангела, шепчет он. Я бы продал душу за одну твою улыбку. Я спрашиваю, что ему нужно. Я говорю, что не торгую наркотой. Я говорю, что он не сможет через меня выйти на дилеров. Он спрашивает, почему я так редко улыбаюсь. Он убирает мои рыжие волосы с лица нежным движением, касается пальцами моей щеки, губ. Потом медленно приближает свое лицо и осторожно, неуверенно целует их своими. Его губы сухие и горячие. Он упирается длинным носом мне в лицо. Его глаза закрыты, он прильнул ко мне, крепко обнял, уже уверенно впился поцелуем. Его язык ласкает мне нёбо, десны, зубы. Мои глаза открыты. Я смотрю на его длиные ресницы. Я морщусь, когда он касается языком моих разрушенный резцов. Я пытаюсь его оттолкнуть. Он перехватывает мои руки и изучает языком мой рот. Когда он, наконец, отрывается от меня, я судорожно хватаю ртом воздух. Он внимательно смотрит на меня, потом кладет голову мне на грудь и водит пальцами по моему животу. Он говорит, что знает хорошего стоматолога. Я говорю, что мне не интересно. Он говорит, что мне не будет больно. Я говорю, что мне не интересно. Он говорит, что любит меня. Я говорю, что мне не интересно. Он молчит. Пальцы на моем животе впиваются в мою кожу. Я закрываю глаза. Рукой хватаю его за шею и пытаюсь оттолкнуть. Он поднимает голову и перекидывает одну ногу через меня. Обеими руками прижимает мои запястья к кровати. Он нависает надо мной, смотрит мне в лицо. В его глазах -- злоба и раздражение. Несколько мгновений мне кажется, что он сейчас меня ударит, но он наклоняется ко мне и шепчет мне на ухо, что любит меня. Я закрываю глаза.

Я просыпаюсь у себя дома. Я снова просыпаюсь. Надрывается дверной звонок. Надрывается телефон. На полу у кровати спит Алина, одна из нашей тусовки. Накануне мы обдолбались гашишом. На полу у ног Алины до сих пор тлеет уголь, увенчивающий кальян. Я аккуратно переступаю через Алину и плетусь по темному коридору к двери. Открываю. Миша стоит на пороге, с мокрых волос стекает вода. В руке он сжимает розу, с которой на порог квартиры падают лепестки. Меня настолько завораживает это зрелище, что несколько минут я стою и молча смотрю на него, на розу, на порог. Он смотрит на меня. Он смотрит на мое голое плечо. Он смотрит на синяк на моем плече. Из его глаз капают слезы. У слез свой неповторимый блеск – так не блестит больше ни одна жидкость. Он плачет, стоя на пороге моей квартиры с осыпающейся красной розой. Я смотрю на него. Он смотрит на синяки на моем плече, на шее, на ногах. На кухне надрывается телефон. Я моргаю. Я оставляю дверь открытой и иду отвечать на звонок. Это Марина. На фоне ее голоса орет какая-то невообразимая немелодичная музыка. Она говорит, что не придет домой. Она говорит, что ее пригласил к себе Виктор. Я думаю о том, кто такой Виктор. Она говорит, чтобы мои друзья не ели нашу еду. Твою еду, поправляю я ее. Нашу еду, кричит она в трубку, пытаясь переорать музыку. Я хочу спросить, не выбрасывает ли она еду, но Миша обнимает меня сзади, кладет розу на стол и целует в шею. Он забирает у меня телефонную трубку, отключает и кладет на подставку. Я говорю, что моя сестра не хочет возвращаться домой. Он говорит, что у меня нет сестры. Я говорю, что ей всего пятнадцать. Он говорит, что я под кайфом. Я говорю, что этот мудак старше ее на семнадцать лет, у него нет куска пальца и кривой нос. Он спрашивает, под чем я. Я говорю, что у этого мудака нет нескольких зубов. Он говорит, что назначил мне встречу со стоматологом. Я говорю, что она слишком маленькая, чтобы не ночевать дома. Он поднимает меня и на руках несет в комнату. Мы лежим на моей односпальной раскладушке, плотно прижавшись друг у другу. Он целует мои волосы. Я говорю, что Алине нужно вызвать скорую. Он целует мои глаза. Я говорю, что Алина не приходит в сознание. Он запускает руку мне в трусики. Я говорю, что Алина, кажется, не дышит. Опрокинутый кальян валяется на паркетном полу. Уголь прожигает дыру в паркете. Вино из колбы растеклось по полу. Миша дышит мне в ухо и просит прощения. Он говорит, что больше никогда не сделает мне больно. Он просит, чтобы я не бросала его. Он говорит, что любит меня. Он едва касается пальцами синяков на моем теле. Я не понимаю, о чем он говорит. Я ничего не помню. Я совсем ничего не помню.
Он целует и кусает мои соски, а я размышляю, что же имела в виду Марина, когда говорила, что не придет домой. Что она не придет сегодня или вообще? Виктор пригласил ее на ночь или навсегда? Миша целует мой живот, а в моем воображении старый, уродливый Виктор трахает мою маленькую кукольную сестренку в зад, поставив раком на столе.

Когда приходит менеджер табачного магазина, где работает Миша, я под прилавком полирую губами его член, а он одной рукой держит мою голову, а другой опирается на прилавок. Менеджер магазина – полноватая стильная молодая женщина. Миша, не вынимая из моего рта свой член, приветствует ее, едва слышно из-за дрожащего от удовольствия голоса. Она говорит, что привезла товар. Говорит, что не будет заходить. Я негромко хмыкаю. Она замолкает. Миша нервно щелкает меня по голове пальцами. Откашливается. Менеджер что-то щебечет о выручке. Миша, воспользовавшись моментом, пока она отвлеклась на запись прихода, засаживает мне по самые гланды. От неожиданности я не выдерживаю и закашливаюсь. Выпускаю его твердый член и выползаю из-под прилавка. Встаю и вытираю губы. На мне – рваные черные джинсы, салатовая футболка с белыми буквами «FREE HUGS» на груди и рваные зеленые кеды с белыми шнурками. На ней – розовый деловой костюм. У меня растрепанные рыжие волосы, ее белые волосы уложены в сложную прическу. Я вытираю губы салфеткой. Я издевательски ухмыляюсь ей. Миша издевательски ухмыляется ей. Он говорит, что я его сестра. Он говорит, что я ему помогаю привлекать покупателей. Я облизываю губы. Менеджерша краснеет и, закончив записывать приход, прощается. Когда она уходит, мы смеемся ей в след. Миша опускает ставни над прилавком, валит меня на пол, срывает с меня джинсы и жадно впивается зубами мне в шею.

Я просыпаюсь у себя дома. За окном темно. Звонит телефон. В комнате – никого. Я плетусь в кухню по темному коридору, держась руками за стены. Меня шатает. Беру трубку. Это Степа. Он говорит, что ничего не получилось. Я включаю настенную лампу и оглядываю кухню, пока силюсь понять, о чем он говорит. По беспорядку в кухне, по горе посуды в раковине, по переполненному мусорному ведру видно, как давно здесь не было Марины. Я почти ничего не ем, и мои гости – почти ничего. Чтобы накопилось только посуды и мусора, нужно минимум пару недель. Степа говорит, что Алину спасти не удалось. Я думаю о том, что Марина не оставила номера, по которому можно ее найти. Степа говорит, что она отравилась какой-то едой. Я думаю, что мне следовало поговорить с сестрой еще тогда, в ванной. Степа говорит, чтобы я была осторожна, чтобы не ела ничего из своих продуктов. Я думаю, – или хотя бы тогда, когда она звонила мне последний раз. Нужно было спросить телефон этого Виктора. Степа говорит, что Алину увезли из моей квартиры, значит отравилась она у меня. Я не рассказываю Степе, что мы прилично обдолбались перед тем, как Алина отключилась. Степа говорит, что у нее обнаружили СПИД. Я думаю, что правильно не хотела колоться ее шприцем, который оказался единственным. Степа говорит, что ему очень жаль. Что нам всем очень жаль. Я прислушиваюсь к своим ощущениям – жаль ли мне? Степа говорит, что мы ничего не могли сделать. Он говорит, что я ни в чем не виновата. Я отключаю телефон. Я открываю холодильник. Продукты на полках выглядят свежими и аппетитными. Они куплены пару недель назад, срок годности еще не истек. Я перебираю упаковки с сыром, колбасой, сметаной, кетчупом. Рассматриваю цифры на дне бутылок. Все в полном порядке, ничего испорченного. Я закрываю холодильник. Вижу, что дверца большого кухонного шкафа приоткрыта. Отодвигаю ее и ахаю. Пячусь назад. Не могу оторвать взгляд от гор старых испорченных продуктов. Скользкой колбасы, зеленого от плесени сыра. Вздувшихся банок с консервами. Нос морщится от резкого тошнотворного запаха тухлятины. У самой дверцы замечаю пустую бутылку молока, датированного прошлым годом. Разорванную упаковку куриного рулета, который я видела у нас в холодильнике в прошлом августе. В остатках рулета кишат черви. Я закрываю глаза.

Я сижу в кресле парикмахера. Острый неприятных запах краски заставляет слезиться глаза. Через час я перестану быть рыжей и стану брюнеткой, как хотел Степа. Я отстригу себе челку, как хотел Степа. Я не знаю, зачем я это делаю, но мне кажется, что совсем недавно знала. Мне кажется, Степе будет приятно.
В зале ожидания сидит Миша. Он читает книжку, время от времени кидая на меня хмурый взгляд. Ему не нравится, что я решила изменить прическу. Ему нравились мои длинные рыжие волосы. Я не сказала ему, что мне посоветовал это сделать Степа. Я закрываю глаза. Вчера похоронили Алину. На похоронах Степа обнимал какую-то незнакомую мне девушку. У нее были темные волосы и прямая густая челка. Вот оно. Вот зачем я сижу сейчас в этом кресле. После похорон Степа сказал, что устал. Он сказал, что больше не хочет принимать в этом всем участие. Он сказал, что хочет нормальной жизни. Он сказал, что хочет жениться на хорошей, понимающей девушке. Он обнимал брюнетку с челкой и говорил, что хочет жениться на спокойной, хорошей, понимающей девушке. Умная, хорошая, спокойная, понимающая девушка смущенно улыбалась. Я сжимала руку Миши. Я подумала, что не поздно все исправить. Я вспомнила, что когда-то умела рисовать. Я подумала, что смогу бросить наркотики, если захочу. Я запросто выкарабкаюсь. Я всегда умела вставать после падений. Я решила, что стану брюнеткой с челкой, стану скромной, умной, хорошей, спокойной, понимающей девушкой, и тогда Степа женится на мне. Он просто не заметит подмены. А эту девушку я убью. Я уколю ее иглой Алины и накормлю годовалым молоком и червивым куриным рулетом.

Прошла уже неделя с тех пор, как Миша со мной не разговаривает. Он сказал, что я стала похожа на девушку Степана. Он сказал это медленно, подумал немного, и его глаза расширились, в них полыхнула злоба. На следующее утро я проснулась у себя дома. На моем теле прибавилось синяков.
Прошел почти месяц со смерти Алины. Почти месяц я не видела Степу. Я звонила ему, но он не отвечал. Я приходила к нему домой, но никто не открывал дверь. Его ник не появлялся в сети. Сейчас начало декабря. Я не видела свою маленькую сестренку с сентября. Я уже не помню, когда последний раз была в университете.
Теперь я редко выхожу из дома. Мои друзья перепуганы смертью Алины и стараются меня избегать. Я уничтожаю запасы таблеток и кокса в одиночестве. Я целыми днями смотрю фильм, где кучка одинаково одетых людей бродит по замкнутому пространству с разноцветными комнатами. Он напоминает мне о времени, когда все еще было хорошо.

Я стою перед дверью квартиры Степана. На мне – новые черные узкие джинсы, белая блузка и трикотажный жакет цвета кофе с молоком, серое пальто в клетку. Я чувствую себя неуютно в этих шмотках, но стараюсь взять себя в руки. Вчера я проследила за девушкой Степана, а потом потратила всю пенсию на такую же одежду, как у нее.
Я стою у двери. Девушка Степы только что ушла в университет, я видела ее через несколько лестничных пролетов.
Мой палец с длинным ногтем, накрашенным бежевым лаком (точь-в-точь как у нее) нажимает на дверной звонок. Раздается такая знакомая мелодия – пение птиц. Слышится такой знакомый шаркающий звук Степиных шагов. Щелчок замка. Степа в пижаме и пушистых тапках-кроликах. Я улыбаюсь. Он ошарашено смотрит на меня. Милый, говорю я. Я подумала, что сегодня должна провести день с тобой, говорю я. Из-за одного дня ничего не случится, говорю я. Степа открывает рот, но не издает ни звука. Я пытаюсь войти в квартиру, но он загораживает проем и выталкивает меня на лестничную клетку. Я удивленно и невинно взираю на него. Он хмуро смотрит на меня. Он спрашивает, что все это значит. Он говорит, что узнал меня. Он спрашивает, неужели я думала, что он не отличит любимую девушку от меня. Я говорю, что я и есть его любимая девушка. Я говорю, что так было всегда. Я говорю, что изменюсь, что буду прилежно учиться, что завяжу с дурью, что научусь готовить. Я говорю, что буду прилично одеваться. Из моих глаз брызжут слезы. Я трясусь. Я умоляю его меня впустить. Он говорит, что я под кайфом. Я отчаянно мотаю головой. Он говорит, что никогда не любил меня, что даже не был влюблен. Я говорю, что он заботился обо мне. Он говорит, только потому, что иначе я бы сдохла – быстрее, чем Алина, которую я убила. Я говорю, что он ревновал меня к Мише. Он говорит, что просто злился, что мы разбили его вазы. Он надо мной смеется. Я ползаю по полу подъезда, я рыдаю. Мои новые джинсы, нет, ее джинсы – измазаны грязью. Мои черные волосы, нет, ее волосы – подметают пол. Степа смотрит на меня и смеется. Он говорит, чтобы я катилась отсюда, пока он не вызвал ментов. Он говорит, что расскажет им, что это я убила Алину. Я мотаю головой, захлебываясь слезами. Я ни в чем не виновата. Он же сам говорил, что я ни в чем не виновата. Я ползаю по полу на четвереньках, мелкие камушки впиваются в ладони. Он говорит, чтобы я его забыла, чтобы забыла дорогу к нему домой, чтобы забыла всех его друзей – они тоже завязали. После смерти Алины они смогли остановиться. Они поняли, насколько далеко все зашло, и ударили по тормозам. Они не хотят меня видеть. Он возвращается в квартиру и захлопывает дверь. Я рыдаю на лестнице. Я думаю о том, что мне нужно найти сестру. Мне срочно нужно найти сестру. Она – единственная, кто у меня остался.

Я случайно встречаю сестру на улице, когда бреду домой с пакетом, наполненным продуктами. Она очень изменилась, выглядит гораздо старше своего возраста. Она говорит по мобильному телефону, которого у нее никогда не было. Я некоторое время разглядываю ее издалека, надеясь, что она меня заметит, а потом сама подхожу. Она смотрит на меня большими удивленными глазами, не прекращая переругиваться с кем-то по телефону. Я спрашиваю, узнала ли она меня. Она спрашивает, кто я такая. Я говорю, что я ее сестра. Она смеется, потом презрительно говорит, что это не смешно и поспешно уходит. Некоторое время я иду за ней, пытаясь уговорить ее отключить телефон и поговорить со мной, пока перед ней не останавливается сверкающая чистотой машина, она открывает переднюю дверь и скрывается внутри. Я смотрю вслед уезжающего автомобиля, и из глаз у меня текут ручейки слез, замерзая на холодном ветру.

Из телефонной трубки доносится голос моей сестренки, постоянно перебиваемый помехами. Она звонит с вокзала. Она говорит, что уезжает из Москвы. Она говорит, что переезжает в Нижний Новгород со своим парнем. Нет, говорит она, это не Виктор. Виктор, говорит она, оказался мудаком. Я напоминаю, что она забыла выбросить ватный диск, он до сих пор лежит на стеклянной полке в ванной. Она спрашивает, о чем я говорю. Она рассказывает, как какая-то странная девушка подошла к ней на улице и представилась ее сестрой. Представилась мной. Она смеется. Она говорит, что в Москве полно мудаков. Я говорю, что нашла ее запасы просроченных продуктов. Она говорит, что ей пора бежать на поезд. Я говорю, что эту тухлятину съела одна моя подруга и отравилась насмерть. Она говорит, что еще позвонит мне. Я говорю, что она виновата в смерти Алины. Она вешает трубку. В моем воображении она, в твидовом пиджаке, в туфлях на высоком каблуке, бежит к вагону, с сумками наперевес. Я слушаю короткие гудки. Я знаю, что она больше мне не позвонит.

Я сижу за кухонным столом, смотрю на засохшее липкое пятно от кофе. Пол усыпан осколками тарелок и чашек, которые я смахнула со стола. Мне срочно потребовалось чистое пространство. Я хотела помыть посуду, но мне не хватило на это сил. Последнее время мне ни на что не хватает сил. Я не выхожу из дома, продукты давно кончились. Я добиваю последние заначки, пытаясь растянуть наркоту надолго. Голод я забиваю единственным, что есть в доме – кубиками рафинированного сахара.
Кухню наполняет резкий тошнотворный запах тухлых продуктов. Мне не хватает сил даже на то, чтобы убрать их и избавиться от запаха. Он наполняет всю квартиру. Я не закрываю окон, но мне слишком холодно.
Сегодня пришло письмо из университета. Меня известили об отчислении. Я попыталась вспомнить, когда последний раз была в универе. Мне вспомнилось утро у Степы дома. Вспомнив Степана, я расплакалась. Когда я успокоилась и решила снова перечитать письмо, чтобы найти хотя бы какую-то надежду на то, что можно закрыть долги и восстановиться, и продолжить получать пенсию, я не смогла его найти. Эта белая плотная бумажка исчезла из поля зрения. В голове у меня настолько мутно, что я даже не уверена, что оно мне не приснилось. От сестры который месяц нет вестей. Я не уверена, что и она не была всего лишь моим сном.

Я просыпаюсь у себя дома.
Пол усыпан красными лепестками.
На моей шее, на руках, на плечах, на ногах — новые синяки.
Рядом со мной сидит Миша. Под его глазами засели большие темные круги. Он колет что-то себе в вену на локтевом сгибе. Кажется, это шприц Алины. Кажется, я его так и не выбросила.
Он ложится рядом со мной и целует свежий синяк на моем плече. Я люблю тебя, шепчет он. Я никогда тебя не оставлю.