Уроки шведского или хлебные статьи пилигрима - про

древней Руси, огнём и мечом сплачивать племена славян, как нас называли – варваров, которые сыграли важную роль в византийской истории. Взять хотя бы средние века, только вызовом на вызов Русь отвечала своей праведностью побед, и великой мессией освобождения с тех святых, древних времён, к векам Новой истории. К  сожалению, ни великая история, ни уроки бывших времён, не поменяли к нам ни отношения, ни фразеологических терминов. Передо мной огромный словарь rysk-svensk, svensk-rysk, современного издания, я нахожу слово slavisk, под цифрой 1 оно означает -  славянский, под цифрой 2 оно означает – рабский, раболепный, в то же время со словом – muslim, muslimsk – всё нормально, соответственно как мусульманин и мусульманский. Двадцать первый век на дворе, так что потише господа скифы да горлопаны славянских союзов, партий и кружков, и не забывайте, что за названиями стоят ещё и дела, причём дела глобального масштаба, опровергающие мнения и представления о нас. Я потом раскрою свои представления о законности, духовной святости, сейчас как то не ко времени.
После отпуска мне пришлось искать работу на комбинате, который как огромный беременный монстр, был полон штатными единицами технических и инженерно – технических сотрудников. Это значит, что если на рабочих местах и требовались квалифицированные специалисты, но передо мной просто разводили руками, потому, что в конторах в лицах секретарей, помощников бухгалтеров, машинисток, помощников механиков, курьеров и других, праздно шатающихся левых помощников, добавились мёртвые души электриков, слесарей, сварщиков и других технических специальностей, справно получающих их зарплату. Мне всё таки удалось устроится на старое рабочее место, на аглофабрику № 1 горнообогатительного производства, где я работал до армии, где ратные трудовые подвиги ещё хоть как то ценились в этом невообразимом «Освенциме», где после нахождения в грязных, пропитанных пылью, газами цехах, человек  просто выхаркивает вместе со слизью свои бронхи, лёгкие. И именно тогда начались робкие амбиции заевшегося директората по отделению производств от общего пирога. Далее – всё более, чем прозаично. Придя на своё рабочее место в качестве дежурного электромонтёра, я сразу ощутил разницу и атмосферу производственных отношений действительного на тот период положения дел, с дистанцией в семь, восемь лет назад. Если раньше склады да кладовые комнаты ломились от избытка коммутации, оборудования и материалов, то сейчас надо было идти на поклон с объяснительной по поводу сгоревшей мелочи, коммутации или оборудования к бывшей простой кладовщице, тёти Вали. Которая стала начальницей, со своими помощницами, со своими заморочками, но этим конечно занимались мастера, ответственные за производство люди. Стал и я замечать, что кто то не дорабатывает на своём рабочем месте, не было уже на рабочих местах очень многих, чьё колоссальное трудолюбие, опыт, интеллект и дисциплина, так сплачивали трудовые коллективы Советской России послевоенных лет. В обязанности дежурного электрика входит не только оформление начала и конца производства работ, но и досмотр закреплённого на его участке и другого работающего оборудования. Вдумчивая работа персонала может гораздо больше сделать, чем каждодневная замена узлов, коммутации и оборудования. Я никогда не забуду как дядя Витя Фадеев, с которым я работал до армии, заходя в РП, маленькой отвёрткой настраивал тепловую, токовую защиту коммутации приводов и другого оборудования, зная типы оборудования, его изоляции, номинальный ток, условия схем управления и сопротивления, режим работы и окружающей среды. Считалось, что лучше лишний раз сбегать передёрнуть или поменять защиту или предохранитель, предварительно выяснив причину остановки, чем в адских условиях менять оборудование. Когда была реальная возможность в смене что - то упростить или добавить в работе схем агрегатов и оборудования. Вот такая у меня школа, господа, не было тогда ещё ни шкафов с блоками управления, ни центральных компьютеров, и сейчас там этого нет, хотя кое где были толковые коллективы, бригады. Но их интеллекта и знаний хватало лишь на то, чтобы слегка облегчить работу схем технологических линий, а иными словами заделать дыры в работе оборудования, ценой доморощенной советской электроники. Плановая потогонная система пятилеток, даже и мысли не допускала о прогрессе в управлении на предприятии, если что то и менялось в ремонтах, реконструкциях, то только на такое же однотипное, отжившее и устаревшее. Сумрак, грязь, скученность рабочих мест, отсутствие даже малой механизации, такой как лебёдки и тельфера по замене и монтажу оборудования были, есть и будут мерилом технологических процессов, просто до безобразия отживших своё предприятий и заводов России.  Поэтому помню, бывало, идёшь на работу как на подвиг, думаешь, опять начнётся бестолковая беготня, нервы, изобретение велосипеда. Как то поднимаюсь после приёма смены в спекательном отделении по лестничному маршу, вижу, о Боже! В углу, в пыли лежит толстый огромный последний американский тельфер, герметичный, весь в заклёпках, без малого сорок с лишним лет прослуживший комиссарам, над горящими пирогами агломерата на паллетах, на котором менялись только питающие и оперативные кабеля да кнопочная станция. А сама аглофабрика  была построена аж в тридцать седьмом году, почти метровой ширины стены которой, насквозь пропитанные смрадом производства, как и дыхательные органы работающих в ней людей.
Но в моей личной жизни всё было более чем лучезарно и приятно, не пугала моих девчонок моя зарплата, которая просто гвоздила моё сознание от сопоставления моих флотских и береговых зарплат. Все родственники, друзья и знакомые по достоинству оценили наше не богатое, но довольно таки сытое убранство нашей жизни. Потому, что в доме у родителей, на шести сотках, томились на безупречных грядках овощи, раздавались в рост напитанные влагой огурцы, бурели и краснели, качаясь на шестах, заросли помидорных плантаций, ягодное царство радовало глаз и вкусносочным обилием. Потом весь этот урожай любовно перекочёвывал в банки, бочки, ящики, занимая пространство не большого, но уютного погреба. В старых, обветшавших сараях хрюкали Машки, Борьки, куриный уголок цыплячьего царства пополнялся урожаем яиц. Поэтому приезд к хлебосольным родителям всегда был праздником для души, где за чарочкой забывались бестолковые трудовые будни, превращая жизнь в приятную истому созерцания.
Чем отличается европеец от русского, кстати мы тоже европейцы, но в силу понятных причин мы пока только русские, так вот тем, что европеец имеет мечту, рекламу, деньги, русский имеет мечту, но не имеет рекламы и денег. Поэтому европеец быстро осуществляет свои мечты, у нас у русских проекты материального строительства растягиваются на годы, превращаясь в долгострой, откладывания денег, ущемляя себя во многом, зачастую, яростно подворовывая на стороне, а для этого нужна хотя бы машина, чтобы подобрать то, что плохо лежит. Мои дядьки, двоюродные братья, приезжая к нам в гости на своих красавицах с блестящими капотами, демонстрировали прелести своих коней, ухоженных жён, своих детей. Мне становилось как то не уютно от своей простой, сытой и довольной жизни. И это не смотря на то, что географическое положение от дома до холодильника в квартире состояло в следующем, сто метров от дома до автобусной остановки проносился урожай, потом минут семь, восемь поездки в автобусе, далее метров сто, сто пятьдесят до холодильника. Эх как бы я хотел вернуть это время, и обязательно чтобы были живы и здоровы родители, но возвращённое счастье часто приходит в зверином оскале и я убедился в этом в своём не далёком будущем. А тогда мне просто хотелось машины, поиск сложной, трудной и денежной работы не дал никаких результатов, платили везде примерно одинаково плохо и мало. В отличие от запада, не было тогда в советской России ни банковской системы, ни займов, ни кредитов, нет в этом положительных сдвигов и сейчас, поэтому материальные приобретения по части движимости и недвижимости были и есть только за счёт своей семьи и накоплений. Мои неоднократные разговоры с батей по поводу приобретения машины, ставили меня в тупик от его отказов, хотя специалист был классный, по всей советской технике тех времён, мотивируя тем, что он устал от баранки, что у него сейчас простая работа слесаря, не связанная с машиной и чтобы все отстали от его наконец. Представляете западные господа, это только в России талант забрасывают в дальний угол, да заливают водкой, во всех остальных местностях мира это является условием выживания, гордостью семей в создании фирм и предприятий. Как мы могли бы хорошо жить у себя в России, если бы не управлялись себе подобными на двух ногах, о двух руках но антиподами. За всю жизнь батя износил всего лишь два или три костюма, зимнее драповое пальто и не дорогую обувь, и то с лёгкой руки и подачи моей матери, потому что затащить его в магазины с вещами было дело не простым. Даже имея перед собой разносольный от огорода стол, маминых блюд, пирогов, пельменей и так далее, он закусывал свою чарочку конфеткой, поедал свой суп, веселил нас и ложился спать.  Поэтому пришлось полагаться на свой старый опыт, ставя себя, свою жизнь, в совсем другие условия жизни и работы, которые были в моей ранней флотской жизни. И судьба не заставила себя долго ждать, да и чего её ждать, вот она всегда рядом и смеётся и плюёт прямо в душу. Как то раз придя с работы я почувствовал резкую боль в правом боку и буквально через день оказался на операционном столе с диагнозом – аппендицит. Есть люди, у которых всё заживает, как говорится как на собаке, у меня же послеоперационный период длится дольше, потому, что бычьи нитки или сухожилия, которыми зашивают органы, плохо вживаются в организм, но не в этом дело. Со мной в палате лежал тоже прооперированный молодой, младше моих лет паренёк. Познакомившись и разговорившись с ним, я узнал, что он родом из тех мест, где проходила моя армейская служба, в Хасанском районе Приморского края. Звали его Димой, ещё подростком мать его вместе с мужем магнитогорцем привезла его в Магнитку. Он возмужал, сходил в армию, завёл семью, но чудное место, глухая деревенька под названием Гвоздево, дальневосточной тайги, где он родился и вырос, не забывал никогда. Из его разговоров со мной я услышал, что он собирается обратно вместе со своей молодой семьёй, уехать обратно, в место своего рождения. О красоте, богатстве и о природе этого края, пусть напишут тома сочинений другие Дерсу Узала, я затрону, может быть лишь отдельные моменты. Выписавшись из больницы, мы стали дружить семьями, у него уже было двое маленьких детей, и жили они недалеко от нас, кварталом ниже, снимая небольшую однокомнатную квартирку, перспектив, на получение какого либо жилья у него не было, и он всей душой стремился обратно на свою родину. В моей голове замаячила перспектива, чего то нового, захотелось с головой окунуться в новый мир, подальше от опостылевших аглофабрик, вонючих дымов и газов домен, мартен, где через десяток лет, меня ожидали гарантированные проблемы со здоровьем. Потому, что когда у власти стояли комиссары военных и послевоенных лет, на комбинате поддерживался хоть какой то порядок, когда к власти пришли их лакеи, всё изменилось коренным образом. Захламлённость, загазованность, запылённость рабочих мест стало нормой повседневности быта работающих на комбинате людей. Смертность населения с тех времён и поныне, гораздо выше естественной рождаемости. В то время в Магнитке только начиналось строительство кислородно-конвертерного стана поляками. Особо не нуждаясь не в нашей, ни в чьей либо помощи, они всё делали по своему, по западному, строили себе дома с удобными квартирами, строили дороги, расчищали места под производства, прокладывали коммуникации. На рынках города появились товары польских и других западных производителей, от жевательной резинки, одежды и бытовых приборов, до современной промышленной и строительной техники на складах цеховых производств. Я немного подумал, да и решил, что с того будет? Зачем людям навязываться? Пусть строят, а там дальше увидим, и стал вынашивать планы по отъезду из города. Я конечно понимал всю сложность этой авантюры, как отъезд всей семьи сразу, поэтому решил ехать сначала один, к тому времени дружок мой Дима, успел побывать в отпуске там в Гвоздево, поговорить обо мне и о себе с председателем и с механиком. Буквально через месяц после приезда Димы в Магнитку, мне пришёл официальный вызов на работу в звероводческий совхоз Гвоздево, на вакантную должность – энергетика совхоза, на что я и купился. Проводы были шикарные, по русски с размахом, ну ещё бы, всё таки будущий энергетик совхоза! Сразу же после ноябрьских праздников наметился отъезд, холодным ноябрьским вечером, на вокзале, меня провожала жена да семья Димы. С женой простился холодно, чувствовалась какая то фальшь, натянутость и неотвратимость чего то, зато с Димой, с его семьёй прощались по братски, наверное потому что предстояла встреча.
Через сутки я стоял на земле аэропорта Артём, что находится в пригородной зоне города Владивостока, и размышлял как мне попасть во Владивосток? Вечер на удивление выдался тихий, тёплый, спокойный, как в те далёкие мои армейские годы пребывания на этой земле, когда благоухание и очарование приморской осени, длиться чуть ли не до самого Нового года. Все автобусы на моё удивление как то быстро разъехались и  я, остался один в полуопустевшем аэровокзале. Оставаться до утра, до прихода автобусов, как то было не удобно и, не уютно, я вышел к стоянке дремлющих не многочисленных такси. Надо же, как всё близко и ощутимо в жизни странника – пилигрима, буквально дня три назад, бегал по комбинату, по грязным конторам своего производства, подписывал обходные бумаги, получал деньги, а сегодня за тысячи километров, в другом часовом поясе, вдыхаю полной грудью чистый воздух свободы. Тысячи магнитогорцев дальше « Банного озера», «Абзакова»,да пределов Челябинской области, никогда не выезжали, а моя судьба, моя жизнь уже перебинтована тысячами километров дорог.  Я уже знал, что таксисты, за проезд до Владивостока, запросят с меня по полной программе, поэтому решил обратиться к попутным личным машинам. Возле одной из них суетился доверчивого вида мужчина, я подошёл и спросил: «До Владивостока не довезёте? Да хоть до Японии.» - сказал он. Бодрый весёлый разговор среди ночи, меня заинтересовал, и за более чем приемлимую цену, взяв с собой еще попутчика, мы отправились в путь. Сначала ехали в полной тишине, я думал о своей семье, тяжело нам будет в разлуке, чтобы любовь испытать её нужно проверить, но я тогда ещё не знал, что проверять я буду только самого себя. Ещё утешала мысль о том, что оставил семью в полном достатке, что долгое время ни в чём нуждаться не будут. Шофёр, попыхивая цигаркой, изредка поглядывал в мою сторону, когда проезжали мимо сёл «Раздольное» и « Кипарисово» я оживился, вдохнув полной грудью, на выдохе сказав: «Да, а ведь я служил здесь, неподалёку.» Шофёр мой повеселел, сказав: «То – то я смотрю лицо мне твоё знакомое!» Мы обменялись воспоминаниями. В те года когда ты здесь служил, я был председателем совхоза «Кипарисово», не ты ли приходил за водой для бани? Да это был я». Когда от нас уехали домой дембеля, мы три месяца находились в заснеженном плену своего ЗКП – запасного командного пункта, про нас троих как будто бы забыли, подвозя с перебоями продукты и начисто забывая о наших других потребностях. Хотя по прямой связи с округом, почти ежедневно об этом докладывали. Мы покрылись вшами, мокрицами, гимнастёрки, бельё, всё было в этих тварях. Где то в пяти километрах от нас находилось село «Кипарисово», и вот как то утречком, я уже был на пороге конторы управления. Буквально на следующий день, трактор расчистил нам дорогу, и вволю привёз на баню воды. Так установился новый контакт новобранцев с населением села «Кипарисово.» Так в разговорах, почти незаметно, мы добрались до Владивостока, шофёр мой оказался до того любезен, что подвёз меня до самого железнодорожного вокзала, помог купить билет и мы распрощались. Далее мне предстоял целый день вагонной жизни, чужих разговоров, помню одна умудрённая жизненным опытом и былой свежести женщина, наставляла другую молодую красавицу в том плане, что: «Главное чтобы мужчина не был тебе не приятен, а в остальном привыкнешь.» Боже мой, как у них всё оказывается просто, подумалось мне, перевернувшись на другой бок, не вольно став свидетелем другого разговора.
Поздним вечером я всё- таки приехал на свою транзитную станцию села «Гвоздево», потому, что дальше располагалась станция «Хасан» и пограничный режим мирных советских людей. Меня встречало едва ли не половина деревни, с фонариками, с комарами, величиной как здесь в Сэвасте. Всем было интересно, что за орёл прилетел из железной Магнитки. Меня поселили у Диминой бабушки, которая жила на краю села, весьма за скромную цену, конечно, если бы я ей ещё немножко добавил денег, то может быть она мне бы ещё и готовила, но я надеялся на скорейшее начало самостоятельной жизни. На другой день, утром, когда я открыл её холодильник, то просто ужаснулся от того, что все полки холодильника были уставлены банками с красной икрой. « Бабушка если тебе эту икру всю продать, то можно выстроить новую избу»- сказал я, на что она мне ответила: «Зачем мне новая, на мой век мне и этой хватит, а можно я попробую?» - на что получил ответ: «Да хоть ложкой ешь.» Далее у неё в огороде, я почему то не увидел того овощного разнотравья, что было на огороде моей матери, была вскопана земля и ясно было, что кроме картошки, здесь мало что было посажено, мне стало как то неуютно и не по себе. Вскоре пришёл гражданский муж матери Димы, который встречал меня с ватагой родственников и друзей Димы, и пригласил меня к себе в гости, дыша на меня перегаром. «Хорошо, спасибо, не откажусь, но надо бы сначала встретиться с начальством совхоза, а то начинать новую и трудовую жизнь с застолья, преодолев тысячи километров, согласитесь как – то не удобно» - сказал я. По дороге в контору, я заметил через изгороди и частоколы дворов, что к дверям домов стоят притороченные к ним лопаты, грабли, палки. В те времена, в глухих приморских сёлах, дома не закрывались, когда хозяева утром уходили на работу, в школу. Двери домов, хат, изб приторачивали чем либо, это означало, что хозяев нет дома, а кто из сельчан пойдёт воровать у соседа, да не кто, потому что жили все одинаково плохо, и если у одного что – то появлялось, значит у другого что -  то исчезало. А чужие да пришлые люди все были на виду, поэтому первозданная и по детски красивая открытость шведских людей, немного похожих на приморский народ, меня обескураживает. Когда рядом с красивой лужайкой, вижу оставленное дорогое и всякое имущество. На автобусных остановках, у фонарных столбов, вижу оставленные на ночь велосипеды, у подъездов домов вижу коляски пожилых людей, то создаётся впечатление, что эти люди живут в совсем другом измерении, в другом мире в отличие от надвигающегося тяжёлого эмигрантского мира, который просто на глазах меняет картину их жизни.
Меня принял сначала председатель совхоза, потом его механик, пухлого вида мужичок, бывший зэк. В разговоре с ним я понял, что под словом энергетик он понимает -  как мастер на все руки, в данном случае ему нужен был хороший сварщик и лишь отчасти, электрик. Я могу производить сварочные работы, кроме работ по стыкованию труб, на это нужен сварщик особой квалификации или человек другого характера. На другой день мне показали дом, который они якобы готовили к приезду моей семьи, пространство в доме меня вполне устраивало, была большая кухня, хоть в футбол в ней играй, не помню две или три спальни, даже кое- где был сделан косметический ремонт, покрашены полы, наклеены обои. По части того, что предстояло сделать отопление, переложить печь, провести свет, поставить двери – я бы управился сам, но когда я начал простукивать стены, то в них что – то зашуршало, сыпалось, а отдельные места от простукиваний даже вибрировали. Естественно я спросил: «А домик – то из чего построен?» Мне ответили, что дом собран из блоков, на Дальнем Востоке, дома сплошь и рядом строятся или строились из блоков, а именно, скрепляются два листа слоёной фанеры на расстоянии 10 – 15 сантиметров друг от друга, и между ними засыпается печной шлак. Далее и внутри дома и снаружи закрепляется металлическая сетка и ложится штукатурка, ну просто русское NOW HAW – сэндвич в лучшем виде. И действительно во дворах, огородах таких домов лежат кучи не вывезенного шлака, на тот случай если не дай Бог прогниёт какая ни -  будь из стенок. Так и в моём случае, а я не мог понять, почему во дворе моего дома как на свалке? Кстати внутри дома не было положено ни одного метра штукатурки, обои, побелка, покраска были прямо на фанерных листах. У меня опустились руки, как говорится, была у зайчика раньше избушка лубяная, а стала ледяная. А зарплату люди в тех местах, уже тогда толком не получали, лишь на хлеб, да на самое необходимое. Поскольку совхоз был звероводческий, выращивали там норок, оленей, то все ждали массового забоя этого зверья, когда селяне разживались шкурками норок, иногда оленьим мясом, пантокрином, в остальные дни и месяцы живя только за счёт собственного подворья и огородов. Я начал искать работу в близ лежащих совхозах, но более чем скотских условий жизни и существования населения тогда, в той местности, я не видел, ни где по стране. Просто уровень жизни был на порядок ниже, чем в наших уральских деревнях, где строились дома с газом, с удобствами, прокладывались дороги. В то время, те таёжные места цивилизация обходила стороной, хотя кое – где существовали рыболовецкие колхозы, которые просто черпали деньги из моря, но команды судов были переполнены родственниками и друзьями родственников, поэтому к чужаку относились настороженно, как и в самом селе «Гвоздево». Что   сделаешь? Видимо так уж повелось в моей судьбе, что дорога к дому лежит через морские странствия, так случилось и на этот раз. Попьянствовав немного с родственниками и приятелями Димы, я часто им задавал вполне сакраментальный вопрос: «Тысяча чертей, но где же у вас здесь море?»  Мне предложили поискать работу в посёлке «Зарубино», дав предварительно адрес людей, у которых на первое время можно было остановиться. Посёлок «Зарубино» находится на стыке пересечения трёх границ – корейской, китайской и советской. Но главное для меня это то, что там был флот. Сразу при въезде в «Зарубино» с левой стороны, ещё на материке, находится небольшой причал торгового порта, далее через бухту расположился живописнейший полуостров, омываемый с трёх сторон водами Японского моря. На полуострове раскинулся порт и база флота «Дальморепродуктов», суда которой вели промысел не только рыбы, но и морских продуктов, такие как ламинария – морская капуста, кукумария, далее краб, креветки, кальмары и другие. При подходе к базе стоял не с чем не сравнимый запах тлевших опилок и копчёной рыбы. Полуостров с материком соединён широким перешейком, на котором были разбросаны довольно таки крепкие рыбацкие дома, потому, что как то не поворачивается язык назвать их хижинами, толстые стены спасали от ветров и холодов, в них как не странно была вода, а это уже хорошо для цивилизованной фантазии. Почему я это пишу? Потому что, этой Дальневосточной базой флота в то время управлял поляк, своего рода обрусевший, дальневосточный пан – шляхтич. Он лично принимал на работу каждого нового сотрудника, и относился ко всем одинаково ровно, в не зависимости от времени устройства жизни на той благодатной земле. Нуждающимся в жилье семьям очень скоро давали жильё на перешейке, устроившись на базу и подав заявление на очерёдность в получении жилья, я сразу стал восьмым на очереди.  В бухте бросали якоря и становились к причалу, знакомые моему глазу промысловые пароходы. Приближалась зима, заканчивались денежные путины и суда типа СРТМ, РС -300, редко и не охотно, выходили в море на отлов рыбы, в том числе и красной. Придя на разгрузку, обледеневшие от палубы до клотиков, они долго стояли, отогреваясь у родных причалов, перед продолжением рейса. А мне хотелось большого дела, выйти в море на краба, поэтому до весны, до начала крабовой путины я устроился в порт дежурным электриком. Те люди, у которых я вначале остановился, были весьма милыми пенсионерами, с которыми у меня сложились почти родственные отношения, звали их дядя Вася и тётя Фая. Родом они были с северного Урала из Перми, мои земляки. Получив место в общежитии, я часто заходил к ним в гости, помочь, чем ни будь, посидеть за праздничным столом попеть русские, уральские песни под дяди Васин баян, приезжали их дети, с детьми, а для них с  внуками, всем было весело, только не для моей буйной головушки. Мне стало ясно, что женился я не на жене декабристке, что все проблемы, действующие и навороченные всегда придётся решать самому, что у неё никогда не хватит смелости, а может даже любви, чтобы принять решение. Что согревать душу и тело придётся у другого очага, и его величество случай не заставил себя долго ждать. Она была сотрудницей в конторе базы, замужем, двое детей, муж ходил штурманом на судах флота базы, и как не странно земляки, из одного из городов Челябинской области. Запретный плод был так сладок и так рядом, что я с головой окунулся в омут греховной страсти. Кто из мужчин не был никогда любовником, считайте, что никогда и не жили. Она жила чуть этажами выше, надо было выйти на улицу, чтобы по окну увидеть определённый знак, отдёрнутая занавеска, включенный ночник, дающий право на безумие любви. Когда как загнанный зверь, на цыпочках, без посторонних глаз поднимаешься этажами выше, когда она, уложив детей спать, в лёгком халатике ждёт у двери, или собрав праздничный стол, давая понять, что есть время для разговоров, ласк и неспешных событий. Когда с ничего не подозревающими детьми устанавливаются приятельские отношения, видя, как они играют подаренными через неё тобой игрушками. Как тешит мужское самолюбие принятые подарки, когда живёшь в ожидании её случайного взгляда в компании её сотрудниц. Одним словом, живёшь встречей, безмятежно отсыпаясь после ночей любви, и представьте себе, что ради этого стоит жить. В новогодние праздники, я был приглашён в детский сад на роль деда Мороза, потом после этого, хотя я и был в гриме, но дети всё равно запомнили меня, и завидев меня ещё издалека, кричали мне: «Дедушка Мороз здравствуйте!» Так почти не заметно прошла зима, да и зим в тех местах возле моря почти не бывает, вроде выпадет снег, потом налетят ветры буйные со всех сторон, и развеют его вместе с пылью российских дорог, дети не успевают даже в снежки поиграть.

Наступила весна, пароходы всё настойчивей толпились на рейде, швартовались у причалов, требуя грузов, провианта и новых членов команды. Пришёл и мой пароход – БМРТ, старая огромная посудина николаевской постройки, с эпохальным названием «Коммунист», переоборудованный в базу для обработки и заморозки рыбы, краба и других морепродуктов. Предстоял короткий рейс на полтора,  два месяца, на путину сайры и приморского краба, потом предстоял рейс до глубокой осени на Камчатку. Так как наше судно имело только обрабатывающие функции, то естественно возникал интерес о том, как же ловится сайра? Ночную мглу морской ночи прорезают десятки прожекторов, свесившихся как на крыльях над бортами судов, выбрасывается невод – кошелёк, и черпают её родимую десятками тонн, не зря среди моряков рыбацкого звания, сайру называют ночной королевой. Ещё запомнилось в том коротком рейсе, лёгкая нервозность и серьёзность молодых штурманов, оказалось, что среди набранной команды очень мало толковых моряков, у многих документы оказались купленными или с двух, трёх, недельными курсами. Что на руле, то есть на штурвале, стоять не кому, и когда они узнали, что у меня настоящие документы и настоящее морское образование, я тут же был вызван на мостик. В разговоре с чифом – старшим помощником, со штурманами, я объяснил, что я знаю тралмейстерское дело, такелажное, боцманское дело, ихтиологию – способы обработки и сохранения рыбы. Но я никогда не стоял на руле, хотя помню уроки судовождения в мореходной школе, не один раз заходил в штурманскую рубку там, в далёком Архангельском тралфлоте, интересуясь, как прокладывается истинный пеленг, истинный курс в кромешной тьме мироздания морских дорог. Что стоять на руле, предоставлялось лишь привилегированным опытным матросам, которые были на хорошем счету, получали хорошую зарплату, годами вместе со штурманами ходили из рейса в рейс. Я же использовался лишь для работ на рыбной фабрике, да на палубе. А тебе ничего высчитывать и не надо, мне показали как управлять по гирокомпасу, и  буквально со следующей вахты я вёл огромное судно под названием « Коммунист», правильным курсом. Далее предстояли вахты под лоцманом, ведения судна на бакштофе это значит, что к нашему пароходу привязывали другой потерявший управление пароходик. Когда застигнутое штормом судно надо держать строго на волну под зуммер переборок и перекатывающихся по палубам волн, когда изругавшиеся молодые штурмана, перебивая друг друга в прокладке курса в узкостях между бакенами опускали руки, я спокойно делал своё дело. Конечно, много было и спокойных вахт, когда можно было сбегать на камбуз за булочками, за конфетами, пилось кофе, рассказывались анекдоты из личной жизни. Спрашивается, откуда во мне всё это? Ведь если Господь Бог вложил в мои руки штурвал, значит, где то в пятом, десятом поколении назад в роду моём были моряки и это факт. Вот почему Господь Бог против гражданских браков и сожительства, что детей это ни к чему не обязывает. Вот я например, знаю семью своей матери, но ничего не знаю о семье своего биологического отца. Я потом раскрою эту тему, а пока о моём. На борту среди экипажа было не много корейцев и они прямо отпускали в мой адрес потоки брани и грязи, подзадоривая экипаж, когда я задерживался на мостике, а не занимался обработкой краба и рыбы, но ничего, руки не распускали, видимо понимая ответственность момента. Не ожидали они видимо, что среди разухабистых, деревенских парней, да пьяни, найдётся настоящий русский моряк, что им предстоит работать, а мне прохлаждаться на мостике. Но дело не в этом, на борту, в нашем коротком рейсе с капитаном была его жена, иногда приезжала его дочь. Можно было видеть, когда я был на вахте, через раскрытую дверь капитанской каюты, что жена что то шьёт, готовит обед, стирает ему рубашки, вынося и развешивая их в коротком полупрозрачном халатике. Боже мой, как порой мало надо человеку, чтобы чувствовать себя счастливым, даже в этих не мыслимых условиях. Я знал, что на всех морских судах единственная капитанская койка расположена вдоль судна, а остальные шконки членов команды, поперёк. Поэтому старался максимально держать судно, согласно установленного курса среди торосов волн и ветров, потому что, для меня капитан, думаю, что и для большинства других моряков это святой человек или, глубоко уважаемая личность русского флота. Я потом раскрою и эту тему, а пока о давнем. Я ужасно скучал по своей семье, по лапочке дочке, по тихой, скромнице, красавице, своей жене, ну почему, почему она у меня такая? Как кто повернёт, так она и пойдёт. Всё, это последняя моя авантюра, в сердцах говорил я себе, как приду с Камчатки, мигом домой, купим машину, будем выезжать на люди, на отдых. И я как чувствовал, что чёрная стезя разрыва моих отношений, уже выстлана в моей судьбе и что идти по ней предстоит ещё долго, пытаясь что то исправить, как утопающий, хватаясь за соломинку. В один из дней после окончания рейса, стою в длинной очереди за получением денежного аванса, перед рейсом на Камчатку и мне через всю очередь, прямо из рук в руки передают распечатанный, почему то конверт. Мир потемнел у меня в глазах, в конверте была повестка о разводе, в которой сообщалось, что я должен явиться в Славянский районный народный суд по ходатайству об алиментах. В огромном, пустом зале заседаний, меня приняла судебный пристав, женщина старше моих лет, но цветущего вида, про такую говорят, что у неё всё есть и она просто работает. Как не странно у неё нашлось время, чтобы выслушать мои бредни о рухнувших планах, что нас едва не накрыл последний шторм. « Слушай парень, не раскисай, возьми себя в руки, после рейса съездишь домой, да и молодой ты ещё, всё у тебя наладится. Всё, что я могу сделать для тебя это только через месяц отправить уведомление о своём решении на твою родину, месяц  оно пролежит там и только через месяц придёт на базу флота, а там уж ты повоюй» - сказала она мне. Потому что по роду своей работы она знала, что высчитывание алиментов с моряка, производится лишь по окончании рейса или преждевременной гибели моряка, что советские конторы так обсчитывают, что ни семья, ни моряк остаются, ни с чем. Что гораздо резоннее дождаться моряка с кучкой денег. Что после этого остаются лишь сломанные карьеры, судьбы и жизни.

Восточные тёплые моря, просто кишат обилием животных, всё это есть и в северных водах, но не так заметно как там, когда в походе перед носом судна снуют стайки дельфинов, резвясь и высоко выпрыгивая из воды, долго и радостно сопровождая в пути. Безмолвные стаи проплывающих мимо китов, кажутся озабоченными только своей миграцией, не обращая никакого внимания на проходящее судно. Часто выходя на палубу перекурить, когда ложились в дрейф или вставали на якорь, можно было видеть акул, плавающих хороводом вокруг судна, словно морские стервятники, чувствующие тяжёлую думку моряка. В письмах к матери тогда я писал о возможности размена нашей двухкомнатной квартиры. Так пройдя все номерные проливы, в молочном, туманном дыму пролив Лаперуза, Татарский залив, пропустив по правому борту убегающий от нас наверное красивый и не постижимо загадочный остров Сахалин, окунулись в Охотское море. Вошли в бухту Ольга, постояли в порту Ванино, пополнив скудные запасы продовольствия и корабельной лавки, встали на траверзе одной рыбацкой деревни, уже не помню названия, полуострова Камчатки. Почти никуда больше не передвигаясь, это место на долгие полгода стало нам прибежищем на крабовой путине. Доставка краба на борт осуществлялась добывающими  маломерными судами типа РС – 300. Весь процесс обработки огромных крабовых тушь камчатского, королевского краба состоял в следующем – сначала туша расщеперенного в оскале своих огромных клешней краба, ударялась об нож, разрываясь на две части, на круглых всевозможных щётках очищались фаланги от остатков туловища, далее в варочный шкаф. Потом мясо фалангов выдавливалось на встречных валках и укладывалось в секции протвиней, предназначенных для заморозки, мясо клешней также сортировалось в не менее дорогой ассортимент. Ещё мне запомнилась Камчатка нестерпимой зубной болью, когда по ошибке были удалены два здоровых зуба и лишь потом только больной. Один зуб был удален на берегу, когда для оплаты врачу стоматологу я прихватил с собой пару замороженных блоков по два кило, два других зуба я лишился с помощью корабельного дока. После такого рейса, даже учитывая штат и все сопутствующие расходы и я знаю точно, что любой западный моряк, надолго бы забыл о море, уединившись с семьёй, где ни будь на одном из архипелагов тёплых морей. У меня же, с тех времён во рту осталась пустая гряда десны без зубов, как память о Камчатке. Поразительной особенностью в жизнеописании производственного процесса является следующее, что хотя на судне и существовал консервный цех, но промышленного производства консервов из палочек камчатского краба не было. Зная это, очень многие моряки перед рейсом запасались или просто обворовывали склады с банкотарой, в ход шла баночка  - шестёрочка, прихватывались крышки, где то в конторах или у рыбмастеров доставались этикетки. Наши маломерные, добывающие суда типа РС – 300, поставив ловушки в море, устремлялись в близлежащие рыболоветские колхозы, договариваться о банкотаре, зачастую совершая пиратские набеги на склады с баночной тарой, делая бартер с нами, за один ящик готовых консервов, обменивалось три, пять ящиков с пустыми баночками. Так в рейсе во всю кипела работа на государство советов и на себя. Наш закатанный в судовых кустарных условиях краб просто на – ура- скупался визированными моряками, которые гнали свои суда на ремонт в Корею, в Японию, создавая базы трафика японских подержанных машин в Советский Союз. Поэтому моряки уже заранее знали, что честно заработанное не оплатится,  что и делало государство в лице хозяина базы, ну зачем им платить, всё равно воруют, распыляя наши денежки по конторам, городам и князьям Приморского края. Откуда тогда мне -  новичку, было знать обо всей этой кухне выживания? Надо мной сжалился сосед – хапуга из соседней каюты, который уже буквально чуть ли не спал на своих ящиках с консервами. Как то раз в конце рейса он зашёл ко мне побеседовать, попить чайку, послушать музыку, а у меня всегда в дороге, где бы я не находился, была своя магнитола и не большая коллекция кассет с хорошей музыкой. Он мне предложил сделать обмен моего всего музыкального хозяйства на его три ящика крабовых консервов, делать было нечего, я согласился, к тому же, мне ужасно хотелось угостить своих родных и близких этим деликатесом. Как и следовало ожидать, мои после рейсовые финансы запели романсы, а доходы моих друзей, от сданного перекупщикам краба, в несколько раз превысил доход от рейсовой болтанки. Настроение конечно, было подорвано, часть денег я всё же выслал матери, а на остальные по русски пошёл в разнос Я жил в общежитии, и устроился работать электриком на консервный завод базы флота. Так как коллектив в основном был женский, то засидевшись в гостях на веселе и допоздна у кого нибудь из молоденьких сотрудниц, их мамки иногда оставляли ночевать незадачливого гостя, стеля постель прямо со своими дочками, полагая, что дорога дальняя, тёмная, говорит вроде складно, мало матерится, ну чем ни зять и муж для дочки. Так похлебав немного беспутной жизни, я решаю, летом съездить домой, посмотреть, что же  я натворил со своей личной жизнью, проведать родителей. Отпуска у моряков большие, по три, по четыре месяца, думаю мне хватит времени, чтобы всё увидеть и определиться. Так для меня началось время мытарств и не обустроенности в личном плане. Говорят, что разбитую чашку склеить можно, но пить из неё нельзя, счастья не будет. Приехав сразу в дом к родителям, и не весело вечер с ними посидев, потому как наша двухкомнатная квартира была разменена на две огромные комнаты с соседями и на одну не большую комнату жене с дочкой. Утром я поплёлся к своей прошлой жизни. Моя жена на своей работе, явно не ожидала меня увидеть, но быстро овладела собой, у меня, же, как комок в горле, волна объятий, жарких поцелуев и признаний с головой захватило моё сознание, вот оно моё родное, рядом: «Пусти, мне работать надо, одни мы сейчас с дочкой, надо деньги зарабатывать. Ну что ты родная, у меня чемодан этих денег, хватит на долго.» Взяв из садика обезумевшую от счастья, и вцепившуюся в меня дочку, я всем телом ощущал как бьётся в упоении её сердце, и что роднее и ближе этого комочка у меня не будет никогда и никого.  К сожалению, я оказался прав, что видимо нельзя в современном мире, быть таким законченным тупицей с беззаветно преданной, с простодырой душой. При подходе к дому их нового места жительства, я увидел подъездную дверь, висевшую на одной петле и разбросанный мусор при входе, я вспомнил наш дом и подъезд с безукоризненной чистотой и порядком. Раньше мы жили на втором этаже, сейчас они аж на пятом, на последнем, я собрался было нести дочку и дальше, но она решила идти сама, сказав мне: «Папа, я ведь уже совсем большая» - топая по ступеням вверх, ещё маленькими ножками, обутыми в сандалики среди мусора и разбитых окон. «У нас сейчас маленькая квартира.» - сказала она. На всю жизнь застыли в моей памяти эти слова и звук её топающих сандаликов, разве мог я предполагать, что ещё долго предстоит трепать свою душу и сердце, отбрасывая такие же формы жизни, но с чужими судьбами, с чужими, что не существует другого, кроме моего, моего. Что я обязательно должен сделать, что- то не ординарное, что как то обогатит и украсит нашу жизнь. Поднявшись в квартиру, мы очутились в комнате в одиннадцать квадратных метров, величиной с мою каюту на «Териберке.» Повсюду в безукоризненном своём порядке лежали, стояли новые и до боли знакомые старые вещи. Я присел на новую широкую кровать, привлёк жену, растворившись в её талии и почти полушёпотом простонал: «Боже мой, как вы здесь живёте?» Далее я рассказывал своей семье о богатстве и красоте тех мест, где я работаю, что стою на очереди на квартиру, что неплохо оживить бы наши отношения другой обстановкой, морем солёных брызг и ласковым солнцем диких пляжей. На что получил адекватный ответ о том, что в Зарубино ей ехать как то не хочется, вот в Гвоздево она поехала бы с удовольствием. Ну разве мог я ей сказать, что меня обвели вокруг пальца, как мальчишку, что все толковые люди бегут на заработки из глухих деревень Приморья в города  такие как Владивосток, Находка, на базы флотов. Конечно же нет, я просто боялся укора, взгляда с высока и не доверия со стороны своей семьи и её родителей. Дело в том, что ещё в рейсе, сначала на базу флота, потом на пароход, мне пришло письмо от Димы, в котором он сообщал мне о том, что он со всей семьёй перебрался из Магнитки в Гвоздево, и что рад был бы видеть меня с семьёй у себя в гостях. Прямо под Новый год я и решаю их навестить. Мне ужасно повезло, во всём Зарубино нашлась единственная попутная машина прямо под Новый год, и прямо до самого Гвоздево. За рулём бойкой праворукой тойоты, сидел молодой парень, может чуть старше моих лет, мы познакомились. Далее ещё интереснее, бестолковую молчанку дальнего пути, нарушил я, задавая дежурные вопросы, получая дежурные ответы. Оказалось, что парень родом из Владивостока, но работает в Гвоздево энергетиком. Подумать только, к друзьям на празднование Нового года, меня вёз сам энергетик звероводческого совхоза Гвоздева. Исподволь, ради интереса, я спросил его о имеющихся штатах, о его квалификации, оказалось, что до сих пор в совхозе нет хорошего сварщика, в основном так себе, одна пьянь. Если представить себе допустим, что со временем научился бы я сваривать эти трубы, то всё равно рано или поздно пришёл бы какой не будь местный паренёк с купленным дипломом и разрулил бы всю ситуацию. Так, моя семья и я сам, едва не оказались заложницей моих и чужих амбиций, в глухих дебрях Дальнего востока. Поэтому, я чувствовал вину перед своей семьёй, которую с годами так и не смог исправить. Не знаю зачем, но попробую  немного приоткрыть завесу такой загадочной и не понятной русской души. Западный обыватель, вступая в брак, просто заключает очередной контракт на создание семьи, воспитание детей, создание красоты и гармонии вокруг своего обиталища, оговаривая заранее цивилизованные пути отхода в материальном и человеческом плане на прежние позиции. Я потом опишу  о красивом убранстве лужаек и домов северной Швеции, сейчас о душе. Русские молодые люди, если они не обременены пороками, даже в беспросветной нищете из года в год, из века в век вкладывая в создание семьи всю свою душу, да и не только в это, в работу, в творческие начала, в веру, зачастую душе, своей придавая физические формы, которая даже на пустом месте, иногда помогает в делах праведных, не зря в молитвах есть такие слова: «Господь, мой Творче» оболкийся в душе моей. И когда что - то теряешь, жалко не денег, не времени, а души растраченной напрасно. Так и у меня, прожив в бессмысленных потугах на создание чего - то нового в старых отношениях в три отпускных месяца, я с тяжёлой головой приплёлся обратно в Приморье. После отпуска, придя на своё старое рабочее место, в консервный завод, я узнаю, что мой уютный домик на берегу моря, отдали молодой бригадирше, девке на выданье, которая заведовала в моей бригаде, то была – рыжая в веснушках и в теле, горластая бестия, шелестя вокруг и вся своим сладким подолом. Администрация видимо решила так, что я уже разведенный, где то нахожусь в отпуске, а она горлица на выданье, может, сойдутся? Но не сошлись, потому, как не хотелось, в новый омут, да со старыми грехами. Конечно, можно было бы с ней и погрешить, потому, как молодость всё спишет, но я был обиженным молодым человеком, со своими принципами и заморочками. Я отвоевал в соседнем общежитии, для себя, отдельную комнату, сделал ремонт, всё, что можно было, побелил и покрасил и пустился сам, в свои грехи тяжкие, как говорится, гуляй банда – атаман женится. Дальше я познакомился с такими же друзьями и подругами, которые тоже, как и я тянули не лёгкую долю берегового ожидания. Был у меня один товарищ, который сошёлся со вдовой морячкой, с которым у меня много было дружеских бесед и дружеских жестов, у неё дома. Как -  то раз, прямо среди бела дня, они оставили меня спящим на своей супружеской кровати, выйдя из квартиры. Слышу сквозь сон, что кто -  то ходит по комнате, открываю глаза и вижу, что надо мной склонился какой - то мужик в ладно пригнанной морской форме, в штурманских эполетах и молвит мне человеческим голосом: «О, да у тебя осень в глазах», потом повернулся, прошёл к двери и исчез в проёме едва открытой двери. Я кубарем скатился с кровати, быстро обулся, осмотрел всю квартиру, и с ужасом выбежал на улицу, крестясь и матерясь одновременно. Случится же такое?
Но видимо я так устроен, что похлебав грязи от неосуществимых планов и проектов на, что -  то личное, всегда хочется очищения, в конце концов, в моей душе всегда есть место и право на подвиг, так считал я. Так в то время и этим местом для меня было море, со своим размеренным режимом работы и жизни. Мира даль, деля на мили, жизни даль деля на вахты, зато каким сильным и обновлённым чувствуешь себя, общаясь со стихией. База уже в то время располагала современными немецкими судами типа МТС, с добывающим и обрабатывающим  оборудованием, а мне непременно хотелось встать за руль этого красивого промыслового фрегата, а то, что же я всё хожу на старых калошах. Устроившись в команду, на борт одного из них, я столкнулся с шефом – поваром, с земляком из Магнитогорска, с которым ходил на Камчатку, на «Коммунисте». В рейсе он угощал меня иногда своими блюдами, шашлыком, отбивными, которые предназначались для верхней палубы, так что можно было ожидать такого же благоприятного развития событий, но не тут - то было. Пока судно стояло у стенки, готовясь к рейсу, производя мелкий ремонт, набирая команду, я весело помогал своему шефу – земляку на камбузе, готовил чай, чистил картошку, разрубал туши мяса, а под водочку, и хорошую закусочку мигом летело время. Наступила пора Новогодних праздников, земляк мой -  бравый весельчак и балагур, давно проживающий уже здесь, в Приморье, обзавёлся семьёй и оставив на меня камбуз с ключами от складов с провиантом, удалился. Так я впервые почувствовал силу власти и безапелляционного уважения команды к кухне, потому, что на пароходе существует всего лишь два больших человека это капитан и шеф – повар. Имея это в виду, я обратился к команде со словами: «Так моряки, я вам не шеф и даже не повар, если хотите поесть, к вашим услугам консервы, сэндвичи, чай, кофе, но если вы хотите хорошо покушать, с первым, вторым, третьим блюдом, включая праздничные десерты, то вам необходимо хорошо подумать. Поэтому, проснувшись в хорошем расположении духа, я слегка прикладывался к запотевшему из холодильника графинчику, закусив огурчиком и прочей деликатесной снедью, уходил на камбуз, под звуки рока, гремя бачками, создавая свои шедевры русских вкусностей. Вот прошли все новогодние праздники, а шеф всё не ехал и не ехал. Кормить приходилось свою команду из сорока человек, ещё приходили к ним друзья, знакомые и я стал замечать, что мой здоровый уральский организм начал давать сбои, что кто - то угощает меня не свежей водкой. И как то так получилось, что я простыл и отравился одновременно. Оказавшись на больничной койке с температурой и рвотой как у новичка во время болтанки, я на десять дней погрузился в чтение книг, старых писем и размышлений. В своих письмах ко мне, мать писала и жаловалась на своё здоровье, что батя, совсем ничего не хочет делать по дому, прикладываясь только к бутылке, что хватит мне скитаться по свету, пора и остепенится. Она писала так же о том, что в новом, отстроенном кислородно – конвертерном цехе комбината зарплаты не сколько не ниже, чем у тебя на море. Бушевало время реформ, парни проболтавшись в море, ничего не понимая, получали обесцененные деньги, в то время как суммы зарплат в остальной России, хоть как то индексировались инфляцией. Потому, что когда я приехал в Приморье, у меня сложилось такое представление, что этот край вообще не коснулась перестройка. В отличие от нашего дефицита, в центре России, на всё необходимое, здесь полки магазинов, просто были завалены товарами советского производства. Очевидно, что склады советского режима были ещё полны. Совсем другая картина представлялась сейчас, когда оборванные, голодные люди, приезжали целыми автобусами из далёких таёжных деревень, скупая в магазинах всё подряд. Поэтому в Приморский край как то сразу с не большим отрывом друг от друга докатилась и перестройка и реформы начала девяностых годов, на долго обратив людей в бедность и нищенское существование, которое я знаю длиться и по сей день. Вообще с нашей Сибирью и Дальним востоком творится, что - то страшное, не знаю, но я пока не решусь делать какие то выводы, а пока о своём. Выйдя из больницы, ослабленным и подавленным, я гулял по горному виадуку полуострова, вдыхая робкий весенний ветерок конца зимы. Сверху в низ, просматривалась с трёх сторон света, огромная гладь моря, перешеек с рыбацкими домиками, посёлок «Зарубино». Прямо внизу, передо мной просматривалась бухта с терминалом торгового порта на той стороне, а на этой стороне наша база флота с консервным заводиком, коптильней, чуть выше по виадуку, уже здесь, на полуострове, разместились жилые дома, общежития. А в самой бухте, на рейде, причаленные у стенок, стояли суда, стоял и мой пароходик, видимо всё -  таки дожидаясь меня из больницы. В тот момент меня осенила мысль, о том, что Приморье, так и останется для меня лишь палубой корабля, и что надо, наверное, возвращаться к своей грустной печали, к родителям, к углям остывшего, но ещё свежего в памяти костра счастья. В конце концов, что же это за государство, когда ради материального,  приходится целеустремлённо идти к потерям, становясь отшельником собственных амбиций.

В края луговые, уводит дорога
Уводит в речные края ,
Как мало мне надо, как надо немного
Жила бы деревня моя

Приехав после странствий, в свою новую старую квартиру, где в одной из комнат, проживали муж с женой и с сыном, парнем лет на десять младше меня, в двух других комнатах, размером побольше жили мои две племянницы из деревни. Одна с ребёнком после развода с городским мужем, коротала свою жизнь в одной комнате, другая училась в нашем горном институте, в другой. Освободив для меня одну из комнат, мы зажили одной большой коммунальной семьёй. Все окна квартиры выходили на оживлённый проспект Ленина, с его людской сутолокой и толчеёй проезжающих мимо машин, обдающих всю округу ароматами бензапирена, разговорами сигналов и тормозов. Кроме того, тревожили ночной сон иногда подгулявшие соседи, месившие посуду и морды друг друга, поэтому по старинке приходилось выходить на разборки, напоминая о своём сне и сне своих племянниц. Так я сменил коммунальное жильё неосуществимой рыбацкой мечты, на коммунальное жильё пропылённой ветрами комбината, но родной Магнитки. Помню тридцатого апреля, я с мамой и племянницами поехали в родную деревню на годовщину со дня смерти тёти Шуры, жены старшего брата моей матери. В большом, уютном, светлом доме, народу набралось, наверное, с половины деревни, куча родственников, моих и всяких, поэтому после поминальных блюд, все как - то далеко не расходясь, начали общение, потому, что кое кто помнил при жизни моего деда, и что же за внуки получились у него? Двое моих двоюродных братьев, приехали на машинах, с детьми, с красавицами жёнами, ну с ними - то всё ясно, а вот почему я без семьи? Сказать было нечего, разводил руками, пускал мыльные пузыри рассказами о море, зарплатах, опрокидывая в себя ещё стоявшие на столе рюмки водки, смачно закусывая, меля несусветную чушь. Потом помню, подошёл к матери и сказал: «Мама, я кажется, отравился, поехали домой, а?» Семья моего деда с бабушкой по материнской линии состояла из шестерых детей, самый первый старший сын, погиб на фронте, знаю, что звали его Данилой, и что самое кощунственное, что в семье моей матери, никогда не заговаривали о нём, когда погиб, где захоронен? Неизвестно, что прошлое ворошить? Война была. Поэтому, я позволю себе дальнейшее отступление в той ремарке, когда младшие братья и сёстры убегали в города, чтобы прокормиться, о старших погибших братьях и сёстрах, думать было незачем. Поэтому, у моего народа, есть такое вскормлённое советской властью, безразличие, чтобы на фоне всеобщего горя, забывать о своём, стирая память, в тисках нищеты, нужды и бесправия. У моего деда было ещё четыре брата, все верно служили царю и отечеству в уральских казаках. Как рассказывала бабушка, их окружили и взяли в плен в Кизиле, а с казаками комиссары особо не чикались, пуская сразу их в расход. Так и мой дед со своими товарищами, шёл босой через всю станицу на расстрел, и видимо кто- то из знакомых села, успели сообщить родственнику, который служил у красных, так, наверное, с той поры, заронилась в молодом казаке ирония на происходящее, дескать, что Советы, жить оставили? Ну, ну, посмотрим, что дальше? Которая жила в моих тётках и дядьках, живёт и по - сей день в моих двоюродных братьях и сёстрах. А дальше было вот, что – от шестерых дедовых детей, шестеро внуков, три моих двоюродных сестры и два двоюродных брата, у всех по двое детей, даже у меня где-то наверное уже вырос, не законно рожденный сын и моя дочь от законного брака. Судите сами, много это или мало, для нашей вымирающей матушки России, если таких судеб в строительстве государства Советов, миллионы. Знал бы мой дед, что нам, его внукам, придётся разгребать блевотину этого государства, что сам он и жизнь его уйдёт в забвение,  может, рубился бы до конца с комиссарами или всё же встал бы под пулю. Светлая память тем людям! Очень жаль, конечно, что приходится сидеть и писать эти крамольные строчки, выдавливая из себя раба с видом на окружающую действительность Norrboten Sveriges. А она действительно прекрасна и это чувствуется во всём, в воздухе, напоённом ароматами близлежащих лесов, богатых урожаями ягод, грибов, в великом множестве чистейших рек и озёр, кишащих всевозможной рыбой. Проходя по городским тротуарам, любовно поделенным на велосипедную и пешеходную часть с мягкими спусками на перекрёсток, для инвалидных колясок и велосипедов, можно видеть такую картину как, водители встретившихся на круговом движении и при заходе на него, не торопливых автобусов, игнорируя все правила движения, с милой  улыбкой на лице, жестикулируя пропускают друг друга. Vars;god, нет уж извольте, vars;god ni. А раритетное право пешехода и велосипедиста, выполняется всеми водителями безукоризненно, к примеру, пешеход ещё только надумал переходить дорогу, а водитель уже остановил. Кстати в Швеции, уже давно наверное лет сорок, никто не называет друг друга на –вы -, только на ты, хотя вежливость и уважение слышится во всём и везде, во встречах, в разговорах между людьми. Шведское tack ska du ha, tack s; mycket, что дословно переводится как, спасибо тебе иметь, спасибо большое, а слово tack, можно слышать и в конце предложения, вместо слова vars;god, пожалуйста. Язык общения хотя и мудрёный, но очень мягкий от обилия сглаживающих согласных звуков, и сочетания гласных букв. Приветливость и доброжелательность сквозит ото - всюду, от вечеров и праздников с духовыми оркестрами, в церковных хорах, и в хорах наспех режиссированных на улице. Разве предложишь русскому мужику, осатаневшему от водки и невзгод, встать в женский хор, и спеть оду радости по нотам, в честь праздника? Да никогда, а здесь поют и любят петь все. Проезжая на велосипеде вдоль автомагистрали, буквально в тридцати метрах от неё, можно видеть вышедших из лесной полосы, поглазеть на мир людей оленей, в воде под подмостками, с которых ныряет ребятня, и вокруг которых плавает народ, можно видеть целые рыбьи косяки. Вот что значит, не тронутый утробой цивилизации мир. И опять о себе. Приехав из деревни, я довольно таки удачно устроился на работу в родной комбинат, в новый цех по производству шлакообразующей смеси. Оказывается при плавке металла кислородным дутьём, нужна ещё шлакообразующая смесь, чтобы отделить чистый металл от шлака. Дурнее предприятия, наверное, не отыскать, по той причине, что исходное сырьё, такое как, графит, цемент, известь поднималось сначала наверх на двадцать пять метров, потом через систему отметок этажей с задвижками клапанами и дозаторами, скатывалось обратно вниз во вращающие мельницы  с водой, оттуда на сушку, через вибропитатель и вот уже, готовая продукция. В моей Магнитке всегда было так, и в двадцатом веке, и сейчас в двадцать первом, что строительство и монтаж любого цеха, стана, оборудования идёт как по лезвию ножа, всё на нервах, в грязи, в копоте, головотяпстве, тотальной неразберихе, обусловленной сроками и планами как и при первых пятилетках. Доводка и доделка оборудования происходит прямо с производственных мощностей, например: не правильно нажал на кнопку, или что то не сработало и … пух, тонны цемента, или графита повисли в воздухе или в другом измерении или ёмкости, оседая мягким пушистым ковром на этажах и одеждах работающих. Потом думаешь, вот ёлки – палки, что же я сделал то. Но я и этому был рад, потому что квалификацию закреплять и повышать нужно в любых условиях. Так оно случилось и в личном плане, приехав с морей, я не пошёл в свою старую семью, просто перевёл алименты на их адрес и ушёл в свободное плавание. Но видно уж так у меня получается по жизни, что в моменты наивысшего сексуального голода, Господь Бог даёт мне женщину с двумя, с тремя детьми, как бы говоря этим: «Ничего парень, прокормишь». Новое счастье для меня состояло из трёх пацанов, мал, мала меньше, смотрящих на меня радостными и голодными глазами. То, что эта женщина терпит бедствие от судьбы, государства, от производства, а главное от самой себя, я понял сразу, поэтому помогал, чем мог, не углубляясь и не строя особых планов на будущее. Всё начиналось и заканчивалось постелью, проведением праздничных застолий, именин её детей, её друзей, просто выходных дней, когда дети были сыты, накормлены, обуты и одеты. Ещё я заметил, как стали мельчать люди, как благодаря перестройке, реформам, и шоковой терапии, понизилась самооценка мужчин, женщин в своих глазах и в глазах других. Ведь вроде бы вот недавно мужчины дрались за женщин, примеры есть тому из моего детства, моего взросления, когда набить морду, любовнику или новому мужу, считалось святым делом. И не важно, кто прав, кто виноват, просто пришёл и отметился, этим самым возвысив женщину в её собственных глазах перед новым мужчиной. Что сделаешь, это наше русское. А так получается, что в результате нищеты и рабского положения вещей в жизни, и прежде всего собственной трусости, мужчина добровольно сдаёт позиции предшественнику, что живёшь с ней, с моими детьми? Ну и флаг тебе в руки. Не жаль даже души, растраченной напрасно, да и была ли тут душа? Наверное, поэтому, я смело прыгал в постели других дам, особо не опасаясь последствий. Просто положение вещей в жизни на тот период буквально было не в мою пользу, я хоть и имел работу, но привести избранницу судьбы своей, в коммунальный вертеп, состоящий из трёх хозяев, мне не хотелось. Я давно вынашивал планы на дом, ну когда, когда же я начну его облагораживать? Приезжая к родителям, я давно стал замечать те вещи, имея о которых понятие раньше, никогда, не пришлось бы брать этот дом. Вот как при покупке дома, мне не хватало чисто мужского, хозяйственного взгляда. Визуально было видно, что дом дал осадку, что бетонный приступок вокруг дома, который как то удерживал фундамент и основания стен, дал трещины, а один из углов дома вообще осел. Что утлые сарайчики живности, которой поначалу так гордилась моя мать, зияли дырами, подкопанными поросёнком, что в гнетущем пространстве курятника, бывшей летней кухней, состоящей из закутка с печкой, нестерпимая вонь. На тот период всё хозяйство состояло из нескольких курей, копошащихся в грязи, мясо которых пахло варёной картошкой, да Мурки кошки, что грелась на окошке. Я конечно давно понял, что не имел права осуждать своих родителей, что они жили в своей эпохе, доброта, открытость была во всём, даже вопреки наступившим временам скудных пенсий и зарплат. Когда заходил разговор о моих строительных планах и проектах, они разводили руками и отдалялись от меня, матери – больной пенсионерке, такое было не осмыслить, а батя, прочно подсел на дно бутылки. Как то, сколотив небольшую опалубку, я решил залить бетоном щели и трещины в этом уступке, попросив батю, поддержать, пока я накладывал раствор и выравниваю. По окончании он меня спрашивает: «Ну, что всё, закончил?» Я ему отвечаю: «Да», и он отпустил опалубку. Мы вместе с ним долго смеялись, но потом я его, больше ни о чём не просил. Так в начале весны следующего года, родители перебрались в мои две комнаты на квартале, а я поместился в дом, который на самом деле был всего лишь избушкой на курьих ножках. Первое что я сделал, это снёс ненавистные сараюшки, и уже на пустом месте, помню, как пошла, как заиграла фантазия на этот счёт. Но в доме всегда нужна хозяйка, и я перелистывал страницы встреч барышень различного умонастроения и поведения.   Буквально в двух кварталах от меня, ниже по проспекту Ленина, находился вокзал, там я имел удовольствие покупать сигареты, благо, что выбор был большой и сравнительно дешевле, чем в магазинах моего района. И ещё, то время я бы назвал началом времени ошеломляющей информации, с появлением новых газет, журналов, пестрёвших рубриками от бизнеса, финансов, купи – продай, до жёлтой прессы. Совершенно новые издания книг, здесь же продавались, что значит из первых рук, едва успевая дойти до букинистических ларьков и магазинов города. Так, спускаясь к вокзалу, как то - раз, за очередной пачкой никотина, я лицом к лицу столкнулся со своей бывшей женой. Мы не виделись больше года, с того момента, как я уехал в приморский край, по приезду с которого, тоже не пошёл в бывшую семью, предоставив времени решать наши судьбы, уже по отдельности, ограничиваясь алиментами. Углубляясь дальше в тайники самокопания, мне до конца не понятны мотивы дружбы семьями, потому, что даже имея любовницу или новую жену, мне всё равно захотелось бы обладать старым, а это неминуемо во встречах с дочерью. Дружба семьями, это что? Оставшаяся любовь или самолюбование? Кто ни будь из здешних свободных людей объясните мне, погрязшему в догмах православному варвару – собственнику суть и смысл семейных ценностей. Потому что каждое устоявшееся отношение, проходит одинаковые круги рая или ада, только в большей или меньшей степени. Мы стояли и смотрели друг на друга, как будто заново сопереживая прошедшее. Она изменилась, похудела, осунулась, под глазами усталые круги, в платочке, вся в каком то, дурацком, самой сшитом длинном пуховике, но лишь только она заговорила, я узнал её прежней, с той своей юношеской привлекательностью, что так сладко мне кружила голову. Я спросил её о дочери, оказалось, что она хотела её встретить с осеннего лагеря, но поезд, его расписание прибытия, передвинули на два часа назад. Рассказала о том, что работает сейчас на комбинате к тому же и посменно. Комок нахлынувших от любви и жалости чувств подкатил к горлу, как сладко заныло сердце, я прижал её к себе; «Боже мой, Верка ты моя Веруньчик, милая, да как же ты умудрилась пойти в такую немыслимую для женщины грязь, крепко держа в объятиях, осыпая поцелуями. Она пыталась меня отрезвить, мотивируя тем, что мы разведены, что с кем -  то встречается. Я сказал ей, что тоже буду встречать дочь, а пока предложил посидеть в вокзальном ресторане. Она мне сказала, что ей в ночь на работу, но я всё равно настоял на том, чтобы она хоть немного выпила вина за встречу и покушала. Потом, играла какая - то музыка, и среди почти пустого зала ресторана мы долго стояли в медленном танце, обнявшись, согревая сердца, боясь, разъединится. По спикеру объявили о приближении поезда, и мы, взявшись за руки, выбежали на перрон. Поезд приближался ещё на значительной скорости и сквозь раскрытые створки окон выглядывали детские головки, и тут меня обожгло: «Папа!»Я увидел дочь. Доча, доченька, выдохнул я, и, что есть силы побежал за вагоном, я как мальчишка пробежал весь перрон, боясь, что поезд не остановится никогда. Потом я девчонок своих сграбастал в объятия, причитая и плача: «Милые мои хорошие, простите меня бога ради, нет никого лучше вас на всём белом свете.» Так нечаянным росчерком пера, судьба опять подарила мне моё, то, что мне предназначалось согласно моей миссии, моим чаяниям и устремлениям. Моим родителям, тоже повезло, так как стоило только матери  подать объявление в газету на отдельное от соседей жиль