Австралия. Райская птица

         В Сиднее мне порекомендовали его как весьма и весьма знающего человека и отличного следопыта, умеющего держать язык за зубами. "Именно он тебе нужен", сказали мне и я отправился на встречу.

           Он жил в маленьком домике в Кемпбелтауне. Встретил он меня не слишком приветливо. Конечно, с его профессией ежесекундно следует опасаться подвохов и насторожённо относиться к таким назойливым незнакомцам как я.

         - Откуда ты знаешь меня?- спросил он, едва только я заговорил.
         - Ну, кто же не знает Бена Хотчинсона,- польстил я и чуть не
испортил всё дело.

         Мы разговаривали в саду у ворот. Я только что вошёл, впущенный им.Хотчинсона я никогда раньше не видел и даже не слышал о нём и поэтомумои самоуверенные слова о его большой популярности, столь вредной дляего профессии, насторожили охотника. Но он не стал выставлять меня сразу,а решил выудить из меня побольше сведений и поэтому пригласил в сад.Мы уселись в плетёные кресла у очаровательного кафельного бассейна,закурили. Хотчинсон выпускал дым изо рта и он кольцами поднимался к самым макушкам кипарисов.

         - Так вы говорите, что все знают Бена Хотчинсона?- переспросил он.
         - Ну,- замялся я,- если и не все, то многие.
         - И вы в том числе?
         - И я.
         - И что же вы обо мне знаете?

         Вопрос был задан прямо и ответить на него следовало так же: либо сказать правду, либо соврать. Но уверенно. Я попал в трудное положение.Не установив ещё с ним доверительного контакта, я лишён был возможности сказать ему правду - он бы принял меня за провокатора. Рискованно было и врать - в случае разоблачения я опять терял бы всё. Пауза безнадёжно за-тягивалась.

         - Я вижу, вы затрудняетесь, мистер Джонсон.
         - Как!?- вырвалось у меня.- Вы меня знаете? Но откуда?
         - Из тех же источников, что и вы меня. Говорите конкретно, что вас
интересует?

         Я вынул из кармана бумажник, из него марку и показал Хотчинсону.
         Он взял её и положил перед собой на стол.
         - Недурно,- сказал он.- Лирохвосты сейчас большая редкость. Я даже
затрудняюсь, смогу ли вам помочь.
         Он глубоко задумался.

         - Я заплачу,- заверил я его.
         - Естественно. Вы знаете мою таксу?
         - Да.
         - Ну так вот; плюс ещё пятьдесят процентов.
         Я быстро прикинул свой актив. Была накладно, но соглашаться всё же
пришлось.

         - Все расходы за ваш счёт,- предупредил меня при прощании Хотчинсон.
         За удовольствия приходится платить.

         На следующий день рано утром мы тронулись в путь. У Хотчинсона была не новая, но довольно надёжная, с хорошей проходимостью, рыжая "Тойота".Я уселся рядом с ним. Футляр с ружьём и другое снаряжение уложили в багажник.

         До восхода было ещё с час времени, но небо на горизонте уже начиналочуточку бледнеть. На тёмно-синем небе ярко пылали звёзды. Не было ни облачка. День обещал выдаться хорошим. Мы устроились, Хотчинсон выехал на трассу и повёл "Тойоту" прямо в Сидней.

         Я нерешительным сопением выразил своё недоумение.
         - Через Сидней поедем, а дальше Западной Магистралью. Птички эти стали редкостью. По эту сторону Хребта их нет. Это я могу твёрдо гарантировать. А из достоверного источника я знаю, что можно их найти там,- он сделал неопределённый жест в сторону захода солнца.- Вот доберёмся до Молонга, свернём на просёлок через секвойный лес и там, может быть, нам повезёт.

         - Хорошо бы,- сказал я.
         - А интересно всё же узнать,- сказал он,- хотя это меня и не касается и обычно я не задаю такого рода вопросов, зачем вам этот фазан?
         - Хочу сделать подарок,- сказал я просто.
         - Хотите подарить своей девушке пёрышки на плюмаж? Или чучело экзотической птички?

         - Что ж делать. Редкость ценится дороже, чем красота.
         - Да,- вздохнул Хотчинсон.- Сейчас эти куры редкость, а ведь совсем недавно во времена моей юности их хвосты продавались на каждом углу. А любой мало-мальски уважающий себя торговец имел в запасе с десяток хвостов разной расцветки.
         - Неужели?- удивился я.

         - А что ж ты думал! Мы их звали просто: кто - курица, кто – горный фазан. Пострелять иной раз захочется, идёшь в лес -  а их там видимо-невидимо. Хорошо на них было глаз тренировать. А что до перьев, то и не брал их никто. Возня одна, ибо цена им была: "пучок-пятачок". Потом, когда эти птички реже стали попадаться, их уже райскими назвали. Ну а сейчас, кто не знает где их искать нужно, всю жизнь может по лесу шастать, а так и не найдёт.

         В природе у лирохвоста не очень-то много естественных врагов. Ну, лисы, кукабарра, змеи, ящерицы. Позже, собака-динго. Да, ещё сумчатый волк-тилацин, пока сам не исчез из списков здравствующих. Вот и всё. Аборигены,правда, тоже были не прочь украситься разноцветными пёрышками красивой птицы. Но стоило появиться европейцу с ружьём, а птице попасться ему на глаза - и дни её оказались сочтены. Безнравственно? Ещё бы! И не только по отношению к ней, но и к самому себе... Однако же я еду, чтобы внести свою скромную лепту в это дело уничтожения живой красоты. Еду, раскаиваюсь, знаю, что то, что я сделаю, никому не принесёт пользы, и всё же уговариваю и позволяю себя уговорить, что ничего страшного не произойдёт, если на одну птичку, всего на одну, подумаешь, какая малость, станет меньше.

         Мы уже углубились в секвойный лес. Тут-то я только понял, что такое настоящий лес. Очень светлый, совсем без подлеска. От дерева до дерева несколько десятков шагов. Сухая хвойная подстилка пружинит под колёсами автомобиля словно только что сделанный матрац. Прямые, словно иглы, стволы секвой, протыкали макушками небо и, запрокинув голову, я не видел их вершин.

         - На пеньке такого деревца вполне хватит места для постройки современного небоскрёба,- сказал Хотчинсон.
         Запахи в этом чудо-лесу тоже были необычные. Я принюхался. Какая-то экзотическая смесь запахов хвои и эфира.

         - Что за запах?- спросил я.
         - Секвойи пахнут. Смола, которая выступает на стволе дерева при жаркой
погоде.
         - Мёд, а не воздух,- глубоко вдыхая, сказал я.- У нас в Европе такой
воздух ни за какие деньги не купишь.
         - Так вы англичанин?- удивился Хотчинсон.- А я, признаться, принял вас
за янки.
         - По акценту?
         - По поведению.

         - Э-э! Национальный характер - это далёкое прошлое. Сейчас вся Европа молится на Штаты. Американизация всех сторон жизни зашла так далеко, что в некоторых странах стали предавать забвению свой родной язык.

         Сказочный секвойный лес закончился скоро и начался обычный, много раз виденный, исхоженный и знакомый. Густо покрывал он невысокие холмы и грунтовая дорога, по которой мы ехали, превратилась в узкую тропочку.

         - Всё. Приехали,- сказал Хотчинсон.
         Мы вылезли из "Тойоты", привели оружие в готовность и углубились в лес.         Минут десять мы продирались сквозь заросли, поднимаясь на холм. День уже вступил в свои права. Солнце нагрело воздух. Пряные ароматы дурманили.Пот струился градом по телу. Неожиданно впереди раздались продолжительныеавтомобильные гудки. Я тронул Хотчинсона за плечо.

         - Шоссе?
         Он ничего не ответил, только стал чутко прислушиваться.
         - Мы заблудились?- спросил я его снова.
         Несколько паровозных свистков перебили Хотчинсона, если конечно, он
хотел мне что-то сказать.

         - Переезд?- удивился я.- Куда мы попали?
         - Нам туда,- указал Хотчинсон направление и тотчас же там кто-то отчаянно стал подавать автомобильные сигналы.
         - Хочешь посмотреть на этого автохулигана?- спросил Хотчинсон.
         - Ну чего мне на него смотреть...
         - А всё же взгляни.

         Хотчинсон руками раздвинул ветки кустарника и я к своему глубокому изумлению на склоне холма метрах в пятидесяти увидел лирохвоста. Он стоялна куче из лесного мусора, распушив ярчайший, красивейший хвост и бесподобно воспроизводил звуки ранее им где-то слышанные. Деревья затеняли егоимпровизированную площадку, а резные листья папоротника, словно венец,поднимались с одной стороны.

         Птичка действительно очень смахивала на курицу. Без хвоста не на что было бы и смотреть. Зато хвост был восхитителен. Он распушил его так, чтокрайняя пара рулевых перьев, изогнутых как латинская буква "S", служит как бы каркасом для остальных нежных, переливчатых, словно кружева, пёрышек.

         Лирохвост стал издавать какие-то булькающие звуки, покачивать хвостом иего полуметровые перья застучали друг о друга, создавая нежный звук, напоминающий стук кастаньет.

         Я смотрел на него в прорезь прицела и мне становилось жутко от одной мысли, что стоит мне сделать одно лёгкое движение пальцем и этой красоты не будет.

         А лирохвост вошёл в экстаз. Он загнул свой хвост назад, на спину,совсем как накидку надел, запрокинул голову и пел о своей любви. И эта его немудрёная песня была так органична жизни, лесу, любви, что я просто не мог выстрелить. Когда птичка как подрубленная распласталась на своей площадке, я не понял, что произошло. Ведь я опустил ружьё.

        - Тебе такая поездка – баловство, – спокойно сказал мне Хотчинсон. -- Можешь стрелять, а можешь просто любоваться. А я не могу себе позволить возвращаться с пустыми руками.

        Было ужасно обидно и противно. Когда мы подошли и Хотчинсон взял безжизненную птицу, вялым студнем повисшую в его руке, я отвернулся. Я не мог видеть этого. Я не мог смотреть на самодовольную рожу Хотчинсона. Не мог глядеть как он вырывает переливчатые хвостовые перья птицы и прячет их в рюкзак, а саму птицу, теперь ненужную, некрасивую, ощипанную курицу, бросает на лесную подстилку.

          Хотчинсон взглянул на меня. Черты его лица ожесточились. Видно, он прочитал мои мысли и понял моё желание.

         ; Ого! Ты никак хочешь дать мне в морду?! Конечно, ты имеешь на это право. Ведь это не ты вчера уговаривал меня показать тебе местообитание этих курочек, и не ты пять минут назад смотрел на неё через прицел.

                - Да, я, - ответил я ему. - Но я прозрел. Я увидел в её танце, её песне нечто большее, чем можно увидеть.  Я понял, что совершаю преступление.
                - Ты заговариваешься, парень. Что ты там ещё увидел? Какое преступление?

                ; Прерывание любой жизни – есть преступление.
          ; Эх, нет ничего хуже, чем иметь дело с такими моралистами как ты. Так ведь вас с первого взгляда не расшифруешь. Вот ведь куда повернул. А всё упирается в то, что ты можешь позволить себе быть Иисусиком, а я нет. Всё дело в банковском счёте.

          ; Да при чём здесь это! ; возмутился я и не смог продолжать.
          Горячий ветер обдал нас запахом дыма.
          Неожиданно для себя я принюхался.
          ; Что это может быть? ; спросил я.
          Хотчинсон минуту размышлял.

                - Что-то горит, -- сказал он. -- Только что? Костёр или.. пожар?
                Второе слово он произнёс после паузы и очень странным, озабоченным голосом.

          Присмотрев высокое дерево, он приказал мне влезть на него и осмотреть местность.

          Я неловко, с трудом, с его помощью, чертыхаясь, пачкая руки в выступившей на коре и расплавившейся на солнце смоле, добрался до первых веток. Дальше дело пошло легче. Толстые ветви отходили от ствола дерева словно ступени и мне не составляло большого труда карабкаться по ним всё выше и выше. Быстро исчез с глаз Хотчинсон. Только его голос с бесконечным: «Ну что там?» доносился до меня. С каждой веткой всё дальше и дальше раскрывался горизонт и вот наконец передо мной во все стороны предстала впечатляющая панорама. На восток и север гигантской стеной стоял секвойный лес и там, на севере (я не поверил вначале, настолько это выглядело неправдоподобно), в чёрной туче дыма вдруг полыхнули и выросли до небес багровые языки пламени.

                - Пожар! --  закричал я. -- Пожар!
                ; Быстрее слезай, ; кричал мне Хотчинсон.
          Как заворожённый смотрел я на грандиозной зрелище, разворачивающееся милях в десяти от нас. Я забыл обо всём. Я был потрясён картиной Страшного Суда, которую я лицезрел воочию.

          Снизу наконец-то прорвались до меня крики Хотчинсона, более напоминающие брань. Я стал медленно, осторожно слезать.

                - Где горит, – орал он мне.
                - Там, -- махнул я рукой. -- Секвой-ой...
                Я не удержался на последней ветке,  сорвался и рухнул вниз.
                Он схватился за голову. Я не понял почему; то ли оттого, что испугался за меня, то ли потому, что машина наша оставлена в той стороне, откуда надвигается огонь.
                - Ну быстрее же, надо спешить, -- торопил он меня. -- Или зажаримся тут вместо жаркого.

                Я вскочил на ноги и тут же, охнув, рухнул.
                - Что случилось? -- в его вопросе был весь ужас положения.
                - Не знаю. Кажется, я вывихнул ногу.
                - О, чёрт!

                Время шло. Огонь приближался. Пока он был ещё далеко, но чувствовалось как он приближается метр за метром. Только бы ветер не подул в нашу сторону! А он как будто только и ждал этого.
                - Совсем не можешь идти? -- спросил меня Хотчинсон.
                Я только покачал головой.
                - Может быть, успеем...

                Он взвалил меня на плечи и поволок, бросив винтовки, рюкзаки, всё. Хорошо что дорога шла под гору. Но и то он несколько раз спотыкался и мы катились с ним несколько метров, обдираясь о колючки, камни, пеньки, коренья. Глядя на него, загнанного, истекающего потом, тяжело дышащего, не имеющего сил даже согнать садящихся на потное лицо мух, я сделал героическое усилие, встал и попытался пройти несколько шагов, но зацепился за корень, рухнул на землю и прокатился несколько метров.

                Огонь приближался неотвратимо. Гигантские языки пламени плясали на  горизонте, отрывались и исчезали в тучах чёрного дыма. Становилось нестерпимо жарко. Вдыхаемый воздух обжигал гортань, саднил глотку, сушил голосовые связки. Хоть огненный фронт и шёл стороной,  но краем своим грозил зацепить и нас.

                Если поспешить, то можно было ещё успеть, уйти с его дороги. Я это понимал. Понимал и Хотчинсон.
                - Уходи, -- прошептал я пересохшими губами. -- Ты ещё успеешь.
                Загнанный, мокрый, полуживой Хотчинсон посмотрел на меня с сожалением, встал, взвалил  на спину и потащил...