Память

       

  Я сижу в своей кровати на подушке с вышитым лебедем и ору. Наша комнатка - я живу в ней с папой и мамой - совсем крошечная, тесная, узкая.  И окошко в ней крошечное, узенькое. Прямо передо мной голубеет это окошко с коротенькой  занавеской. И окошко, и небо, и занавеска - в клеточку, потому что я смотрю на них через  боковую сетку на моей кровати. 

   На подоконнике в рамке стоит роскошный портрет черноволосой крылатой девушки в синей короне.  Справа на стене висит байковое бордовое одеяло вместо ковра. На одеяле вышит белой шерстью тюльпан.
    Я смотрю на тюльпан и ору вникуда, не слишком громко, но так, чтобы услышала моя няня "тетя Саша". И чтобы подошла наконец. И дала  бы попить, и вытащила  бы меня из кровати.
               
    Я долго ору. Уже самой надоело. Но тете Саше не до меня: она во дворе ругается с соседками тетей Нюрой и тетей Любой.

    Сквозь собственный ор я краем уха слушаю песню из радио на столе - высокие женские голоса поют: "мальчики... мальчики".  Вслушиваюсь с интересом.

                * * *

       Мне надоело орать. Я устала, я обессилела, я замерзла. Мне хочется пить и кушать, я тихо скулю и громко икаю. И  вдруг замечаю на табуретке  около моей кровати блюдце с нарезанным  зеленым яблоком в сахарном песке. Ура. Еда. Просовываю руку через крупную ячейку сетки, выуживаю кислую сочную дольку, начинаю слюнявить-мусолить. Потом  пальцем расковыриваю шов на подушке и начинаю вытаскивать оттуда цветные перышки. Перышки сначала не вытаскиваются, но дырка в шве становится все больше, и вот уже подушечный пух и перья, поддуваемые мною, кружатся над кроватью.  Красота!

                * * *

         И тут  входит, наконец, тетя Саша. И сразу ко мне. Охает, ахает, всплескивает руками. Я отползаю с подушкой в угол кровати.  Но тетю Сашу не проведешь: она выдергивает  из-под меня подушку, тычет мне ею в нос и хрипло кричит: "Ты что наделала, а ?!Ты что, паразитка такая, наделала?!?! Сволочь какая, а!?!?"

    Мне не страшно, не больно, но очень обидно. Я набираю в легкие побольше воздуху и ору так, что тетя Саша испуганно отшатывается. Но из кровати меня не вытаскивает. И примирительно бормочет: "Ну будет, будет тебе орать-то! И-и-и, че наделала, че насвинячила, порося..." Потом забирает  подушку, рассматривает ее, качает головой, причитает, и, уходя, уже стоя в дверях, бросает мне через плечо: "Вот  посиди  мокрая до вечера, авось поумнеешь. Хулиганка. Посиди-посиди в мокрых портках, принцесса. Подумай."

      Орать теперь бесполезно, да и незачем. Я отыскиваю сухой уголок одеяла, сворачиваюсь под ним  и, судорожно вздохнув, мгновенно засыпаю в  разгромленной кровати среди  перьев, сахарного песка и потемневших яблочных долек. Уже во сне горестно думаю: завтра будет примерно то же самое...

                * * *

       Маме я рассказала об этом спустя тридцать пять лет.

    Она молча пошла в другую комнату, принесла пачку  фотографий и протянула мне: "Вот, посмотри. Это ты в своей кроватке с сеткой. Это одеяло с тюльпаном. Это радио. Это тетя Саша, царствие ей небесное. Дату видишь? Август 1961 года. Тебе здесь десять месяцев. В сентябре мы купили настоящий ковер - вот он, красавец, чистая шерсть, - а в октябре, когда тебе год исполнился - отдали тебя в ясли."
 
   "А где портрет черноволосой женщины с крыльями?" - вспомнила я.
   "Ишь ты - удивилась мама - портрет... Это я в школе еще рисовала. В седьмом классе. Царевну-Лебедь попыталась срисовать с картины одной. Отец в рамочке на окно поставил. Затерялась давно картинка моя, столько ведь времени прошло... Но как, оказывается, крепка младенческая память! Ну надо же..."

                * * *

   ....А свою няню, "подругу дней моих суровых" я все равно очень любила. Я скучала по ней в выходные. Я ее все время  потом вспоминала, когда подросла. В течение многих лет почти каждую субботу наша семья в полном составе навещала старенькую тетю Сашу  в  ее коммуналке на улице Гашека.

     Мы проходили через огромную жаркую общую кухню в ее комнатку (тетя Саша кричала в коридор: " мои приехали!", радостно металась, ставила чайник), мама выкладывала на стол "гостинцы": пакет гречки, пакет манки, пачку макарон,пачку печенья, связку сушек с маком, новые бельевые прищепки , кулек сахарных подушечек. Тетя Саша ахала, благодарила, потом шла к шкафу и доставала оттуда для меня, школьницы, "сурприз":  пластмассового пупсика величиной с ладошку, либо резинового розового ежика в галошах, или книжку-раскладушку со стихами Барто. Пока взрослые пили чай и вели свои скучные разговоры, я вырезала тете Саше снежинки из старых газет.

     Через пол-часа я начинала маяться, кашлять, вздыхать и едва дожидалась, пока мама с папой расцелуются на прощание с тетей Сашей. Но  уже в понедельник снова начинала мечтать о субботе.
 
...Один тети-сашин подарок я бережно храню  до сих пор: огромную, тяжелую и неповоротливую железную божью коровку на резиновых танковых гусеницах. Если ее  "разогнать" на полу, а затем надавить и отпустить, она с реактивно-самолетным ревом поползет вперед с чиханием  и скрежетом, высекая синие искры. Мой теперешний кот ее жутко боится: завидев знакомый фиолетовый железный панцирь в черный горох, он тут же прижимает уши, шипит и смывается под диван.




На фото: я с мамой в гостях у тети Саши. 1964.