Убили-таки старушку

В самой большой спальне моего дома плохо пахнет. Пахнет так, как будто там кого-

то убили. И это правда, вообще-то. Там убили старушку. Но не совсем тем способом,

которым предполагал убивать старушек Достоевский. Всё было гораздо более гуманно,

на этот раз.

Я не хотела её убивать, я была против, однако способствовала этому, тем не менее.

Старушка была мне не чужая, она, можно сказать, была моя знакомая старушка. Она

была моя свекровь, и я звала её мама Кэрол. Мама Кэрол не доставляла мне поначалу

совершенно никаких неудобств. Она любила шоппинг и хорошо питаться в дорогих

ресторанах, а у меня было трое маленьких детей, которые постоянно норовили

разбить её стеклянную сову. Мама Кэрол очень любила свою сову, и постоянно

оберегала её от нас. Так что, можно сказать, у меня и у старушки по имени Кэрол

не было и быть не могло никаких общих тем для разговора. Тот факт, что мои дети

являются её внуками, мама Кэрол воспринимала с большим удивлением. И, по всей

видимости, мама Кэрол не любила так уж сильно удивляться. Поэтому, на протяжении

лет двенадцати или тринадцати, она приезжала к нам в гости ровно дважды в год: на

День Благодарения и на Рождество.

Всё изменилось в тот день, когда маме Кэрол потребовалась моя помощь. Из

полузнакомой старушки она в одночасье превратилась в моего четвёртого ребёнка и

поселилась в моей спальне, бесцеремонно выселив оттуда меня. Я не возражала,

вообще-то. Я надеялась, что мама Кэрол получше познакомится со своими внуками,

напоследок, так сказать. Познакомится напоследок. Попрощается по отправлении в

последний путь. И всё в таком же гуманном роде.

Но убийство никогда не гуманно, вообще никогда. И мама Кэрол не хотела умирать,

совершенно не хотела. Скорее наоборот, она цеплялась за жизнь так, как будто

предполагала жить вечно. Я, признаться, стала невольно способствовать переселению

мамы Кэрол в мир иной. Я не хотела этому способствовать, и, тем не менее,

способствовала. Мама Кэрол постепенно впадала в младенчество и поэтому временами

вела себя как трудновоспитуемый младенец в памперсе. Как и всякий младенец, она

бузила и требовала внимания. Она постоянно забывала, как меня зовут. Она забывала

даже, как её зовут. Она называла мою собаку крокодилом, за его зубастую пасть и

склонность к голливудской улыбке. Тогда уж, я звонила её младшему сыну, который,

на удивление, тоже был со мною сильно повязан. Многие из моих детей были похожи

на него, как две капли воды, но без усов. Один из моих детей даже был похож на

саму маму Кэрол, на её детскую фотографию, где она была заснята двенадцатилетней

девочкой в рыжих кудряшках. И выхода из этого генетического бреда не было

никакого. Кроме того, что у меня в памяти прочно засел номер телефона младшего

сына мамы Кэрол. В номере этого телефона, таилась хоть какая-то надежда.

Используя именно этот номер, я звонила супругу, и просила его принять меры. Я не

говорила ему - какие. Я предполагала, что он возьмёт небольшой отпуск, и проводит

маму Кэрол в последний путь достойно. Будет, например, держать её крошечную

высохшую лапку в своих руках, помолится с ней напоследок, напомнит ей в сотый

раз, кто он такой, и вручит её душу Богу. Но ничего этого не случилось. Вместо

личной заботы, супруг нанял двух медсестёр.

Они принялись мерять маме Кэрол давление, подсчитывать её пульс. Убеждали её, что

надо мыться. Мама Кэрол возражала против мытья, как и полагается трёхмесячному

младенцу. Она любила ходить в грязных памперсах, и не позволяла кому-нибудь

менять их, громко крича и добиваясь полной неприкосновенности. Каждый день, она

забывала имена своих медсестёр, так что они каждый день совершенно заново

знакомились с ней. Как-то внезапно, безо всякого предупреждения, в жизни мамы

Кэрол появился морфин. Медсёстры хотели, чтобы я давала морфин маме Кэрол, если

она начинала бузить. Я наотрез отказывалась иметь дело с морфином, и с мамой

Кэрол. Мне стало казаться, что медсёстры склоняют меня к чему-то, хотя трудно

было сразу даже и понять-то - к чему именно. Теперь я уже понимаю, что они

склоняли меня к убийству. Именно из моих рук, как им казалось, мама Кэрол должна

была принимать морфин, каждые два часа по двадцать капель. Я доказывала им,

каждый день, что из моих рук мама Кэрол будет принимать только воду. Они

настаивали, каждый день, что морфин будет лучше воды. Я каждый день говорила им,

что вода гораздо лучше морфина. Но на следующий день они опять забывали о нашем

вчерашнем споре, и тот же разговор повторялся снова и снова. Мне стало казаться,

что медсёстры заразились от мамы Кэрол её старческим слабоумием.

Тем временем, мама Кэрол полюбила петь:

ОООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООО - подолгу тянула она одну букву, как

будто вытаскивала изо рта тяжёлый вздох. Разделавшись с буквой О, мама Кэрол

принималась петь букву А:

АААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА - пела она, подолгу. Мне не

нравились песни мамы Кэрол, и я звонила супругу, убеждая его приехать с работы.

Он приезжал, минут так на пять, но не больше. Потом являлись медсёстры со своим

морфином.

Тот день, когда мама Кэрол заснула навсегда, был довольно обычным днём. С самого

утра, старушка принялась петь букву ЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ. Я звонила зачем-

то супругу, говорила ему об этом. Он пришёл, дал ей морфин, и ушёл. Мама Кэрол

перестала петь, и тут пришла медсестра. Она тоже выдала маме Кэрол порцию

морфина.

-Сегодня она умрёт, осталось часа два-три... - вдруг сказала она мне.

-Откуда вы знаете? - удивилась я.

-Посмотрите на состояние её кожи, оно явно показывает... - принялась говорить

медсестра, - Вы хотите посмотреть?

Но я отказалась смотреть на состояние кожи мамы Кэрол, хотя бы оно, это

состояние, что-то там явно показывало. Когда медсестра ушла, я собрала у постели

мамы Кэрол детей. Они попрощались с ней, но я уже поняла, что прощаться с ней

поздно. Мама Кэрол, улыбаясь, смотрела в одну точку. Её худое лицо вдруг

разгладилось от всех морщин, приобрело желтизну восковой куклы. Мама Кэрол уже

допела все буквы алфавита, и больше не спела ни одной. В тот же вечер её унесли,

и я не спросила - куда.

-Как жаль, что НИКОГО РЯДОМ НЕ БЫЛО, когда она умирала... - я слышала, как

сказала моему мужу его старшая сестра.

-Ты не знаешь, кто тут был, и кого тут не было, когда умирала твоя мама -

хотелось мне сказать ей, - Ты не знаешь, потому что ТЕБЯ ТУТ ТОЧНО НЕ БЫЛО.

Но я не нашла слов, чтобы объяснить ей это.