***

БОРОДА.
Я сидел в адвокатской конторе. За окном бушевало лето. Было жарко, хотелось пить. Только я собрался в магазин за водой, как в кабинет заглянул молодой человек весьма живописной наружности: широкое лицо обрамляла кучерявая борода рыжеватого цвета,  голубые глаза смотрели весело и открыто, густая шевелюра, покрывала огромной кучерявой шапкой его голову. Ростом он был невысок, но коренаст и всем своим видом напоминал гриб боровик. Звали его Валера. Он пришел на консультацию: у него были какие-то проблемы с первой женой. Я взялся за его дело, и от всей души стремился помочь ему. В процессе общения мы познакомились поближе. Он был из семьи обрусевших немцев, которые еще при Екатерине переселились в эти края, да так и осели здесь. На немецкий лад имя его звучало как Эвальд, фамилия на удивление была русская, Горошкин: женившись, он взял фамилию своей жены. За кучерявую бороду его прозвали Бородой. Прозвище прилипло к нему, как репей. Борода оказался очень интересным человекам: он был заядлым грибником и рыболовом, знал многие грибные места вдоль Днестра и в близ лежащих лесах, знал, где какая рыба водится, когда ее лучше ловить и на что ловить. Мне иногда казалось, что он исходил Днестр от истоков до самого устья. Конечно, я не особенно верил его рассказам: известное дело, все рыбаки любят приврать, это у них в крови. Как-то Валера рассказал мне, как он поймал сома весом килограмм в восемьдесят. А дело было так. » В Днестр какое-то нерадивое предприятие сбросило промышленные отходы, вот рыба-то и всплыла, – рассказывал Борода, – я на моторке с товарищем плыл, ружье для подводной охоты у меня было. Гляжу, впереди по ходу лодки черная голова величиной с добрый жбан показалась. Сом, не иначе, да какой здоровый. Что тут делать оставалось. Проснулся во мне рыбак. Я линь-то от гарпуна привязал к крючку на носу лодки, прицелился да и жахнул по сому, гарпун и воткнулся ему чуть пониже головы. Как он ударил хвостом по воде, да и пошел по течению. Лодку за собой тянет, ну и силища. Хорошо, что линь длинный, да и Днестр в этом месте не очень глубок, а то нырнул бы и лодку за собой утащил, потом ищи ее. Мы уже не знали что делать. Так он нас протащил километра три, а потом к берегу направился, видно совсем потерял ориентировку. Лодка-то с разбегу на берег и вылетела метра на полтора. Выскочили мы из лодки, сома вытащили, здоровущий, метра два в длину. Взвесили потом его, на восемьдесят килограмм потянул». Я, конечно, не поверил, хотя и сделал вид, что восхищен таким успехом. Но однажды попал к Бороде домой и вот тут-то в квартире и увидел эту соминную голову. Голова была действительно с доброе десятилитровое ведро. «Та, та самая» – улыбнулся Валера, видя мой изумленный взгляд. «Вот, чертяка, не обманул», – подумал я. С тех пор я стал с большим доверием относиться к рассказам Бороды. Его рассказы так завлекли меня, что однажды я напросился с ним на подледный лов. Мы поехали ловить щуку. Оделись теплее, взяли с собой провизию и на автобусе уехали в Лиманское. Лиман был весь во льду, мороз градусов пятнадцать. Высадились где-то посередине села, и Борода повел меня по льду в сторону камышей, которые волновались под порывами ветра метрах в двухстах от берега, а сам занялся снастями. Снасти у него были немудреные: леска, крючок, дощечка, наживка – мелкая живая рыбка. Зацепит он крючком за спину такую рыбку и опустит в лунку. Дощечку, к которой привязана леска, положит метрах в двух-трех  от лунки, да и пошел себе другую снасть ладить. Так все лунки, что я пробил, и обошел. «Ну вот, теперь можно и покурить, – сказал он, – пошли, посмотрим, как лов у других идет». Мы подошли к рыбакам, которые ловили рыбу на удочки. Борода неспешно перебрасывался с ними словами. Те степенно отвечали. Видно, что обе стороны знали толк в рыбном деле. Клевало не очень. Камыши шелестели, казалось, что они шептались о чем-то своем, лед серебрился под лучами солнца, примораживало. «Ну что, Викторович, – приблизительно через полчаса сказал Валера, – пойдем что ли, проверим наши снасти». Мы пошли к лункам. У первых трех лунок дощечки были на месте. У четвертой, я еще издали заметил, дощечка была сдвинута и лежала прямо над лункой, леска была натянута. Борода оживился: «Видишь, должно быть, щука, – воскликнул он, и мы поспешили к лунке. Валера ловко ухватил леску и потянул ее. Через некоторое время он вытащил щуку с полруки размером. Щука была желто-зеленоватого  цвета. Глаза у неё были злющие - презлющие. Она била хвостом по льду, раскрывала пасть, где виднелись острые, как пила, зубы, и то и дело норовила цапнуть Бороду за палец. «Ну что, Викторович, с первым уловом тебя», – поздравил меня мой напарник. Так мы обходили лунки целый день. К обеду поймали еще трех небольших щурят. Мороз пощипывал, не очень уютно было на льду. А Бороде хоть бы что: щеки красные, изо рта пар валит, а он улыбается да еще надо мной подтрунивает: «Ну что, как рыбалка?» Глаза хитрющие, испытывает, значит. Я креплюсь, сам про себя думаю: «Дернул меня черт в этакий морозище да на лиман». Но я виду не подаю, мужик все-таки, слабость нельзя показывать. «Ничего, – говорю, – терпимо».
«Ну-ну, – хмыкает в ответ Валера. Солнце уже закатилось к полудню, когда мы подошли к одной из дальних лунок. Дощечка была сдвинута, леска вибрировала. Борода схватил ее и потянул, она не поддавалась. «Вот, зараза, это она леску вокруг камыша обмотала, – воскликнул Борода, – а ну давай пешню, сейчас мы ее достанем», – и он начал прорубать лед вдоль лески. Запыхался. Я взялся за пешню. Так мы прорубили метра четыре, пока не добрались  до камыша, вокруг которого леска была обмотана. Достали леску, щуки не было, но на крючке болталась половина щучьей губы. «Вот, ядрена мать, – сокрушенно вздохнул Валера, – ушла  вражина, а большая видно была, с руку длиной, видишь  губа какая здоровая?» Губа действительно была большая. После этого щука что-то перестала ловиться, правда, к вечеру мы поймали еще одну. Стемнело, и мы засобирались домой, по-братски поделив улов. Я потом из щук дома сварил наваристую уху, вся семья ела ее с удовольствием, а я вдохновенно врал о своих подвигах на льду.
Всем известно, что грибы можно собирать весной, летом и осенью. Это даже каждому мальчишке известно, не говоря уже о взрослых. Была середина зимы. Снегу  выпало много, было морозно, рассветало поздно, темнело рано. На улице не хотелось особенно долго задерживаться. Как-то раз я шел по городу и встретил около почты Бороду. Мы поздоровались, зашли в ближний бар и, чтобы согреться, заказали по сто грамм коньяку, присели за столик и разговорились. Разговор зашел о грибах. Почему он возник, да ещё и зимой, когда грибы явно не растут, я уже не помню. Валера рассказывал про свои походы за грибами. «Да, кстати, – сказал он, – я тут в субботу по грибы собрался, не желаешь компанию составить?» Я невольно улыбнулся: «Подшучивает что ли!?» На мой недоуменный взгляд Борода весело засмеялся: «Нет, в самом деле, я не шучу, зимой самое время для сбора опят, собирай, не ошибешься, ядовитых грибов нет», – уверенно говорил он. В субботу  я взял с собой рюкзак, свою собаку Весту и мы в условленном нами месте встретились, сели  на автобус и поехали в сторону Днестровска. В Коротном вышли, шли долго по селу, потом по проселочной дороге, пока не вышли к Днестру. Он был покрыт льдом. По берегам росли нечастые деревья и заросли кустарников. Толщина снежного покрова была не очень большая. «Вот теперь смотри внимательно, – сказал Борода, – увидишь такие сморщенные грибы, не пугайся, это как  раз и есть зимние опята». Я вглядывался в снег, но ничего особенного не замечал, тем более грибов. Веста бежала впереди, старательно метя ушами снег. Ей было весело, и она время от времени возбужденно тявкала. «Эй, грибник, – вдруг раздался голос моего товарища, – ты, что же это грибы пропускаешь?» Я обернулся: под кустом действительно торчали из-под снега два светло-коричневых гриба. Они были какие-то тощие, сморщенные, явно засохшие. «Да разве это грибы, – с издёвкой ответил я, – несчастье какое-то, а не грибы».
«Ты собирай, собирай, придешь домой, опустишь их в воду и увидишь, что это за несчастье», – весело ответил мне Борода. Делать было нечего, я стал собирать. Веста бегала вокруг, усиленно нюхала снег. Видно запахи, идущие от снега, волновали ее охотничье естество. Вдруг она громко залаяла. «Фыр-р-р» раздался посторонний звук и из-под куста, засыпанного снегом, взвился к небу, переливаясь всеми цветами радуги, большой фазан. Птица, стремительно махая крыльями, скрылась в лесопосадке. Мы ходили еще часа два. Грибов я собрал едва  треть рюкзака. Столько же было примерно и у моего напарника. «Да тут три дня нужно собирать, чтобы набрать полный рюкзак, » –  сокрушенно заметил я. «Ничего, ничего, грибы – это такая штука – прячутся, но кто терпелив, тот обязательно будет вознагражден», – со знанием дела ответил мне Борода. Мы походили еще с полчаса, потом спустились к Днестру, где были заросли шиповника. Продрались сквозь них и стали вновь искать. На небольшой поляне я увидел три пня высотой метра по полтора каждый. Они были широкие, руками не обхватишь. Каждый пень был увенчан высокой снежной шапкой. Пни напоминали лесных сказочных обитателей и, казалось, что из-под снежной шапки они хитро посматривают на нас. Долго мы кружили по поляне в поисках, не раз возвращались и к пням. В одно их таких возвращений я случайно задел рукой снежную шапку одного из пней. Часть шапки отвалилась, и я с удивлением увидел на пне целый лес грибов. «Валера, – закричал я, – иди сюда, они на пнях растут». Все три пня были просто усыпаны опятами. Ну и набрали мы их. Трех пней нам хватило, чтобы наполнить рюкзаки. Довольные мы отправились домой. Вышли на трассу и сели в проходящий автобус. Автобус шел с Днестровска и был полон  возвращающимися с рыбалки рыбаками. «Борода, привет», – раздались дружественные возгласы, как только мы зашли в салон автобуса. Валеру, как я понял, знали многие. «Ну, как рыбалка, что-то ты сегодня изменил себе, новые рыбные места открыл что ли?» – посыпались вопросы. «Да нет, ребята, по грибы ходил», – степенно ответил Валера.  Автобус на мгновение замер, а затем раздался дружный хохот. «Ну, Борода, ну отмочил, ну умора, леший тебя забери», – вытирая  выступившие от смеха слезы, произнес высокий мужчина, одетый в офицерскую плащ-палатку. Посыпались шуточки: «Это что же, грибы у тебя с хвостами? В каком озере  они ловятся, скажи нам, мы тоже таких грибков половим». Автобус, плавно покачиваясь, рыча мотором, неотвратимо приближался к городу. Борода на все шуточки и зубоскальство рыбаков невозмутимо молчал, посмеиваясь в бороду. «Что поймал-то? – допытывались рыбаки, – больно рюкзак у тебя полон». Они профессиональным взглядом заметили, что рюкзак у Валеры плотно набит, их сжигало любопытство и им нетерпелось посмотреть, что же там в рюкзаке. По их нетерпеливым  возгласам я понял, что Борода их просто заинтриговал. Наконец, выдержав паузу, Валерка неспешно стал развязывать свой рюкзак, приговаривая: «Вы, как тот Фома неверующий, говорю грибы, значит грибы». Пол автобуса, вытянув шеи, подались к Бороде. Увидев полный рюкзак грибов, автобус ахнул: «Ну, Борода, ну это ж надо, зимой и грибы! Удивил, брат, точно удивил». Автобус въехал в черту города. Я попрощался с Валерой и сошел на своей остановке. Придя домой,  я высыпал грибы в таз с водой, а сам пошел смотреть телевизор. Спустя час, я решил посмотреть, что же произошло с опятами. Удивлению моему не было предела: грибы стали толстыми, лоснились боками, приобрели темно-коричневый цвет. Я их замариновал по рецепту, который мне дал  Борода. До чего они были вкусные, передать невозможно! Много интересного показал мне этот необычный человек. Я благодарил судьбу, которая привела ко мне в кабинет это голубоглазое человеческое чудо.
С год не видел я Валеру после нашего знаменитого похода за грибами. Время наступило трудное, развалился Советский Союз, наступила эпоха демократии, каждый стал выживать, как он может. Народ стал жить хуже, общество стремительно распадалось на богатых и бедных, которых было большинство. Люди стали уезжать, ища новой более обеспеченной жизни. Я думал, что и Валерка подался в дальние края. У него вся семья жила в Германии.  Но не тут-то было, плохо я знал этого человека. Однажды он зашел ко мне на работу. Мы разговорились. Борода уже успел побывать в Германии у своих родственников, но по  разговору я понял, что он туда не очень стремится. Чудак человек, – подумал я, – тут многие из сил выбиваются, на разные ухищрения идут, чтобы за рубеж уехать, а он вроде и не собирается туда. Интересно мне стало, что же его тут держит. Задал я ему вопрос. Почесал Валера свою бороду, да и говорит: «Ты знаешь, Викторович,  там сытно,  нужды не терпят, но живут скучно». Я удивился. А он и продолжает: «Приехал я, значит, в эту Германию. Пошли мы с братом на рыбалку. Закинули спиннинги, у брата клюнуло,  вытащил он крупного судака. Я тоже поймал судака не меньше. Брат спиннинг стал сворачивать. Что за черт, думаю, ведь только клев начался. Задаю вопрос брату. А он мне отвечает, что нельзя, положено выловить только одну рыбу, сейчас придет рыбнадзор и оштрафует. Скучно мне стало. Разве это рыбалка. Пришли мы домой, сижу я дома и не рад этой Германии. Никуда не сходить, ни с кем не поговорить. То ли дело у нас, сидишь себе с удочкой хоть целый день, душа отдыхает. Придешь домой, то соседка за спичками забежит, то  сосед постучится, поллитровочку принесет. Посидим, выпьем, поговорим по душам. Красота. И никто тебе не скажет, что не ко времени зашел, что тебя не приглашали, все друг другу рады. А как же жить-то еще, только так и не иначе. Нет, не  выживу я в этой Германии. Я тут каждую извилину Днестра знаю, друзей и знакомых много, есть с кем время провести, а там... Нет, не поеду я туда.  Тут хоть и тяжеловато, но это свое, родное», – закончил свой диалог Валерка. Мы помолчали. Я подумал: «Смотри ты, там безбедная жизнь, тут черте что, а не едет. Видно сердцем прикипел к своей рыбалке, к этому краю. Чудный человек. По натуре наш, русский, душа простора просит. Говори - не говори с ним, сколь не расписывай прелести западной жизни, а не поедет, так уж он устроен. Да и что ему там делать? Родина-то его тут. Вот она за дверями да за домами, на Днестре, да в лесу Приднестровском».

 ВЕСТА.

Она плавала в какой-то субстанции. Вокруг была вода, ей было тепло и уютно. Не вполне созревшее сознание подсказывало её, что нужно куда-то двигаться, куда - она ещё не понимала, но уже перебирала своими маленькими лапками, прислушиваясь к звукам, что доносились извне. Эти звуки были то отдалённые, то совсем близкие. Вокруг было темно. Ей нравилось плавать в невесомой среде. Окружающий мир был надёжен и стабилен. Но однажды что-то случилось: вода стала стремительно исчезать, непреодолимая сила сжимала и выталкивала её из того места, где она находилась. Она почувствовала, что куда-то движется, и всем своим  крошечным телом старалась помочь этому движению.  В её душе рождалось новое чувство, которое звало её навстречу новому и неизведанному. Шлёпнувшись на что-то мягкое, она испуганно пискнула. Множество  неизвестных запахов хлынуло в её ноздри, незнакомые звуки заполонили её  сознание.  Что-то тёплое и шершавое прикоснулось к ней и стало заботливо облизывать её шкуру. Прикосновения этого существа вселяли уверенность. Она почувствовала, что существо родное для неё. Прошло некоторое время, она обсохла. Уткнувшись носом во что-то мягкое, исторгавшее вкусные запахи, она жадно ухватила это губами и стала сосать. В её рот полилась сладкая жидкость. Она урчала от удовольствия, наслаждаясь и испытывая блаженство. К ней пришло чувство сытости, захотелось спать и, прижавшись телом к боку своей матери, она заснула крепким сном.  День ото дня её тело наливалось силой, но вокруг по-прежнему была темнота. Как-то, проснувшись, она открыла глаза. Её зрачки обжёг ослепительный свет, она зажмурилась и спряталась под брюхо матери. Но, вскоре, высунув нос, стала с любопытством рассматривать незнакомыё предметы, окружавшие её. Предметы были большие. Послышались звуки – что-то двигалось к тому месту, где лежали щенки. Её мать сердито заворчала, потом стихла и приветливо завиляла хвостом. Подошедшее существо было очень странным: во-первых, оно было огромным, во-вторых, двигалось почему-то не на четырёх лапах , а на двух, две другие лапы висели вдоль его тела. Над ними возвышался большой лохматый шар, из которого смотрели на неё такие же, как  у  матери, глаза. Издавая ласковые звуки, существо наклонилось, протянуло к ней свою лапу, и она почувствовала, что плавно поднимается вверх. Потом движение замедлилось – добрые глаза с любопытством рассматривали её. Она тявкнула, лизнула существо в большой тёплый вырост, который располагался у него под глазами. Существо засмеялось и прижало её к своему лицу. Так она познакомилась с человеком.
В доме жили ещё двое маленьких детей и женщина, которые играли с ней, с её сёстрами и братьями, носили по всему дому, прижимая к своей груди. Она не противилась. Однажды человек принёс большую корзину, положил в неё всех щенков и вышел  вместе с корзиной из дома. Она услышала новые звуки, ощутила новые запахи. Пространство, где они оказались, было огромным. Тут было множество людей, которые ходили взад и вперёд, махали руками и громко разговаривали. Кроме людей пространство было заполнено различными существами: одни из них двигались, издавая резкие звуки, оставляя после себя струи серого цвета с очень неприятным запахом, другие стояли неподвижно. Они не издавали раздражающих звуков, изредка под порывами ветра покачивали своими шапками и шелестели. Под шапками слышалось щебетание, пощёлкивание, писк. Из под шапок появлялись маленькие взъерошенные существа. Они долго кружились в воздухе, садились на землю, суетливо бегали или прыгали по ней, а потом вновь взлетали и прятались под шапками  этих неподвижных существ. Так она познакомилась с улицей.
Человек принёс щенков на базар. К корзине подходили люди, брали щенков на руки, осматривая, вертели их в разные стороны, заглядывали почему-то в пасть, разговаривали с хозяином  и уносили то одного щенка, то другого. Ближе к обеду к корзине подошёл молодой человек с голубыми глазами и аккуратной бородкой. Вместе с ним к корзине подошла статная высокая женщина с карими глазами и густыми чёрными волосами, скреплёнными на затылке в узел. Женщина что-то сказала своему спутнику. Тот наклонился и взял щенка на руки. « Веста,- ласково сказал он, ты Веста? Хорошая собачка, хочешь у нас жить, хочешь»? И он стал гладить щенка по шерсти. Так она стала Вестой.
Мужчина и женщина сели в машину, и они поехали. Ехали долго, потом машина остановилась, хлопнула калитка, и детский голос закричал: «Папа, мама приехали. Ну что, где моя собака»? Веста увидела маленького веснушчатого мальчишку. «Ещё один приставала»,- подумала она. Так оно и произошло: мальчик схватил её на руки, стал вертеть в руках, разглядывая и что-то восторженно восклицая. Потом он понёс Весту в дом. Они прошли по обширному двору к одноэтажному  дому. За домом рос сад. Веста поняла, что ей придётся здесь жить. Она не очень огорчилась – новый хозяин и хозяйка ей нравились. Немного, правда, раздражал этот несносный мальчишка,  который всё время вертелся возле Весты, тискал её, хватал то за лапы, то за хвост. Но, в принципе, это можно было стерпеть, и Веста не обижалась, иногда только тявкала на мальчика, выражая подобным образом своё неудовольствие.
Жизнь шла своим чередом. Веста росла. Мальчик, звали его Спирька, часто выносил её во двор, где ходили важные пёстрые птицы с красными гребешками. При виде Весты они поднимали крик  и пытались её клюнуть. Она рычала на них, а Спирька отгонял птиц, защищая Весту. «Кыш, чёртовы дети, кыш»,- кричал, он на птиц, и те с сердитым кудахтаньем удалялись, правда, недалеко и Весте всё время нужно было быть настороже.
Двор был полон запахов и тайн. На крыше обычно лежал, развалившись, серый кот Василий, презрительно поглядывая на копошащихся в песке кур и бегающую по двору Весту. Кот спускался с крыши только тогда, когда хозяйка выносила ему поесть. В саду летали бабочки, стрекозы и разные жуки. Они садились на цветы, и Веста с громким лаем гонялась за ними. Ей было весело. Вечером приходил хозяин, гладил Весту, заходил в дом, мыл руки и садился за стол. Жена ставила перед ним тарелку с едой. Хозяина звали Саша, его жену – Надя. Веста сидела на полу, умильно смотрела, как Саша ел, виляла хвостом, выпрашивая себе косточку. Сашина жена садилась напротив него, подперев красивой полной рукой голову. Они негромко разговаривали. Поужинав, хозяин выходил  на крыльцо, закуривал трубку и долго смотрел на вечернюю зарю, на речку, на чернеющий за речкой лес. Веста сидела рядом с ним.
  «Скоро ты, девочка, вырастишь,- говорил Саша собаке,- и мы пойдём с тобой на охоту». Веста не знала, что такое охота, она была ещё маленькая, но окружающий мир будоражил её сознание.
Прошёл год. Веста уже много понимала, различала множество запахов, знала своих и соседских кур, даже любопытную сороку, которая прилетала из леса и всё время норовила стянуть со двора какие-нибудь блестящие предметы. Веста гавкала на неё, охраняя двор от непрошенного вторжения. Однажды утром она проснулась и увидела хозяина Сашу, который был одет совершенно необычно: на ногах у него были высокие сапоги, вокруг пояса застёгнута кожаная лента – это был патронташ, в руках он держал большую чёрно-жёлтую палку ( таким ей показалось ружьё), за спиной у него висел рюкзак «Ну что, Веста, настало наше время, охота ждёт нас, засиделись мы, однако», сказал хозяин. Веста радостно взвизгнула, она поняла, что они отправляются в лес, который завораживающе чернел за рекой. Пройдя по узким мосткам, расположенным за садом, хозяин и Веста сели в лодку и поплыли к противоположному берегу. Над рекой клубился туман, край неба горел красным, светало. Веста сидела на носу лодки, воды она не боялась ( Спирька часто ходил с ней на реку, где они вместе купались). Лодка пристала к противоположному берегу. Веста выскочила на жёлтый песок и принялась носиться взад и вперёд, повизгивая от удовольствия: переполнявшие её чувства так и рвались наружу. Потом, поднявшись по косогору, вдоль густо разросшихся кустов орешника, они углубились в лес.
Веста бежала впереди хозяина Саши, вбирая в себя запахи леса. Вдруг из кустов с громким фырканьем взлетела большая птица.  Оглушительно хлопая крыльями, она стала быстро набирать высоту. Веста замерла от удивления, не успев даже опустить правую переднюю лапу. Хозяин поднял свою палку, приложился к плечу, раздался грохот. Собака с испугу бросилась в кусты. Саша рассмеялся: « Ну, чего ты, девочка, испугалась? Ничего,  первый раз бывает, ещё привыкнешь»,- произнес он. Птица упала на краю поляны, окружённой зарослями бузины. « Ищи, Веста, ищи»,- сказал  строгим голосом хозяин, указывая пальцем в направлении того места, где упала птица. Веста побежала, раздвигая грудью траву. Команду «ищи» она уже знала. Они со Спирькой придумали игру: мальчик бросал со всего размаха палку и звонко кричал: « Ищи, Веста, ищи»!- собака бросалась за палкой, находила её и, зажав в зубах, приносила к ногам Спирьки. Её так нравилась эта игра, что она часто подходила к мальчику, садилась на задние лапы, виляла хвостом и, поскуливая от нетерпения, просила у Спирьки поиграть с ней. Мальчик понимал её и охотно начинал забаву.
Птицу она нашла на противоположной стороне поляны. Веста громко залаяла, подзывая хозяина. «Доброго фазана добыли, молодец, Веста»,- сказал Саша, засовывая птицу в рюкзак. Они долго ходили по лесу. Охотник подстрелил ещё двух птиц, но поменьше. Одна из них упала в небольшое лесное озеро, к которому они вышли к полудню. Подняв мириады брызг, Веста с разбегу бросилась в воду. Вода была тёплой, ей приятно было плыть. Птицу она нашла возле камышей, росших посередине озера.  Схватив добычу зубами за горло, собака поплыла к берегу.  С зажатой в пасти птицей плыть было неудобно, но Весте так хотелось помочь хозяину, что она терпела и с усердием тащила нелёгкую для неё ношу.  Вытащив птицу на берег, собака стала теребить её. «Фу, Веста, фу»,- прикрикнул на неё охотник. В его голосе звучали сердитые нотки. Веста поняла, что добычу трогать нельзя. Побродив по лесу ещё немного, хозяин присел под развесистой ветлой, потом расстелил пиджак и лёг на спину, закинув руки за голову. Сладко потянувшись всем телом, прищурившись, Саша стал смотреть на покрытое редкими кучевыми облаками небо. «Благодать»,- произнёс он и потрепал свою помощницу по загривку. Веста легла рядом, высунув красный язык. Она с любопытством поглядывала по сторонам.  Ей нравилось всё: и хозяин, и шумевшие своей кроною окружавшие их деревья, и ослепительное просторное небо, и даже маленький муравей, тащивший непомерно большую для себя соломинку по стволу сухого дерева, лежащего в траве.
Прошло с полчаса.  «Ну, что, подружка, отдохнули? Пора и честь знать, нас, вероятно, уже заждались. Видишь, солнце начинает садиться»,- произнёс хозяин. Солнце действительно скатывалось к горизонту, тени от деревьев вытянулись, стало прохладно. Саша встал и быстрыми шагами направился в ту сторону, где находилась река. Веста трусила рядом. Она чувствовала усталость. Мозг её был переполнен картинами,  увиденными в лесу. Наконец между деревьями блеснула полоса воды. Лодка была на месте. Всё было точно также, что и утром: хозяин грёб, уключины монотонно поскрипывали, Веста сидела на носу лодки. Подплыв к мосткам, Саша привязал лодку к сваям, и они пошли через сад к дому. Возле крыльца он долго вытирал ноги. Веста  рядом нетерпеливо вертела хвостом. Открылась дверь, вышла жена Саши, из-за её спины выглядывала любопытная физиономия Спирьки.  «Заждались мы вас, Сашок, что-то вы припозднились. Мы уже волноваться стали, не случилось ли чего»? произнесла хозяйка. « И в воде мы не тонем, и в огне мы не горим,- весло ответил её хозяин,- мы тут побродили немного у Черного озера, фазана, да двух рябчиков взяли».
Вечером в доме пахло вареным мясом. Веста с удовольствием грызла ароматные мягкие косточки. «Ешь,- благодушно говорил хозяин,- ты, девочка, заслужила». Собака в ответ виляла хвостом, соглашаясь с ним. Наевшись, она блаженно растянулась возле тёплой печки, уткнувшись носом в  передние лапы. Сон сморил её. Её снилась речка. Она влетала с разгона в воду, обдавая прибрежные кусты брызгами. По берегу бежал Спирька и кричал от восторга…
Прошло несколько лет. Веста была уже опытной охотничьей собакой: она могла поднять из травы птицу, обнаружить на дереве белку, по следам найти зайца или лису. В лесу она чувствовала себя, как дома. Казалось, ничто не могло нарушить устоявшуюся жизнь. Но однажды, возвращаясь с речки, Веста услышала в доме женский плач. Плакала хозяйка. Вбежав в дом, Веста увидела хозяина Сашу, который широкими шагами ходил по комнате и что-то говорил, громко и сердито. Собака поняла, что хозяева ссорятся, что в дом вошло что-то нехорошее. В её сердце поселилась смутная тревога. После этого случая они с хозяином уже больше не ходили на охоту. Причину ссоры Веста не знала, да и не могла знать - это была людская жизнь, где всё было по-своему, совсем не так, как в её собачьем мире. Хозяин часто оставался один – жена куда-то уходила со Спирькой и не появлялась в доме по несколько дней.  Саша в одиночестве пил водку и вздыхал. Собаке было жалко его. Она тоже вздыхала, прижимаясь к его ногам. Саша гладил её по шерсти. Глаза его были грустные.
Однажды хозяйка Надя ушла и больше не вернулась. Прошла неделя, другая, хозяин перестал ходить на работу. В доме стали появляться неряшливого вида люди. Они пили вместе с Сашей водку, орали песни и потом, пошатываясь, уходили. Хозяин закрывал за ними дверь, ложился в одежде на кровать и засыпал. Во сне он вскрикивал и ругался. На следующий день всё повторялось снова. В один из таких дней Веста бегала по двору, гоняя воробьёв. Было утро. Надоевшие её гости ещё не собрались. Дверь в доме была открыта. Вдруг в доме раздался выстрел. Собака насторожила уши, готовясь услышать знакомую команду: «Ищи, Веста, ищи»,- но её почему-то не последовало. Она осторожно подошла к двери, просунула голову в коридор и прислушалась. В доме стояла непривычная тишина. Что-то жуткое медленно вползало в сердце собаки. Подняв голову к небу, она тоскливо завыла. Потом пришли какие-то люди в сапогах. Они озабоченно ходили по дому, что-то измеряли, разговаривали между собой. Хозяин Саша лежал на полу, недалеко от него лежало ружьё, возле его головы натекла большая лужа крови. Приехала машина скорой помощи. Люди в белых халатах, положили хозяина на носилки, отнесли в машину,  и она уехала. Веста осталась одна. Дом сразу стал холодным и чужим. Она не могла больше в нём находиться. Бросившись к реке, собака переплыла её и углубилась в лес. С тех пор её больше никто не видел. Рассказывали старики, что иногда возле могилы Сашки, так они называли хозяина, появлялась собака чёрно-белой масти. Она ложилась около могильного холмика и, уткнув в него морду, жалобно поскуливала, будто плакала. При приближении людей собака убегала. Правда это или нет, кто его знает.
ГРАНИЦА.
Империи суждено было распасться. Она распалась на мелкие государства, которые лихорадочно стали обустраивать свои границы, придавая им, и тем самым себе, благопристойный вид. Очумевшие граждане бывшего СССР, еще не понимая, что с ними произошло, шли и ехали через новые границы, ругая, на чем свет стоит, и старую и новую власть, сетуя на трудности, которые им создавали люди в форме, будучи уверенными, что все это ненадолго. Они еще не привыкли к тому, что незримая полоса поделила их по чьей-то воле на своих и чужих. И не понимая этого, то и дело попадали в  ловушки, которые были расставлены хитроумными чиновниками от таможни и от пограничной службы. Время было смутное: то и дело в бывших республиках возникали военные конфликты, собиравшие обильную кровавую жатву. В одном из таких вновь образовавшихся государств и жил мой герой Петрович. В городе, в котором он жил были у него две квартиры: одна его, другая жены.  Сын поступил в соседнем городе в институт. Город  уже находился в другом государстве. Петрович, будучи мужиком смекалистым, пораскинул умом и пришел  к выводу, что не резон держать в одном городе две квартиры. Посоветовался с женой и продал одну, а в городе, где учился сын, купил другую. Получилась двойная выгода: сын учится и живет в квартире, начнется какая заваруха, то можно будет уехать в соседнее государство и там переждать, тем более что жена была гражданкой соседнего государства. Супруги остались  довольны тем, как они ловко вышли из положения. Ловко, то ловко, но мебели в квартире, где жил сын, нет. Спит парень на двери, под которой положены кирпичи, на двери матрас, простыни и все такое, что положено в данном случае. Пусто в квартире, хоть в футбол играй. Посоветовались супруги и решили отвезти кое-какое  барахлишко сыну: стенку мебельную, лет пятнадцать ей, тумбочку, старый диван, стол и прочую необходимую хозяйственную рухлядь. Решили, таким образом, как-то украсить быт студента, свой все-таки. На своей границе знакомый таможенник чинить препятствий не стал, подмахнул все необходимые бумажки и, как говорится, с богом. Ехал Петрович с женой и двумя маленькими детьми. Весело у него на душе было. Дорога начиналась неплохо: через одну границу проехали без сучка и задоринки. Слева блестел лиман, справа тоже, воздух был свеж, дышалось легко, из камышей слышался задорный лягушечий хор, рыбаки на лодках удили рыбу, со свистом пролетела стая уток и села где-то в камышах. Хорошо!
«Авось и через другую границу проедем без особых хлопот. Чуть что начнут спрашивать, куда да зачем, мы и скажем, что жена на постоянное место жительство едет». С такими обнадеживающими мыслями Петрович въехал на территорию соседнего государства. Остановились на таможенном посту около шлагбаума. Никто к машине не подошел, стоят, ждут. Проходит пять, десять минут,  пол часа, результат все тот же. А вокруг, мать честная, вагончики, вагончики, много вагончиков. И на каждом что - то написано:  санитарный надзор, страхование, транспортные услуги, экология, ксерокс и прочее, и прочее. Водитель, как только остановились, куда-то ушел. Пришел приблизительно через час, удивился, что Петрович до сих пор сидит в машине, но быстро все рассказал куда пойти, что делать, какие печати и у кого ставить. И пошел Петрович по вагончикам. Везде  в вагончиках сидят мужчины и женщины, кто в форме, кто без формы, но лица у всех со значением. На службе значит, себе цену знают, при исполнении, стало быть. Все штампы ставят, все деньги берут, но почему-то квитанции не выписывают. Ну и ладно, лишь бы не придрались. Скажи что-нибудь против них, вмиг назад отправят, а у Петровича дети малые в машине. Всех вроде обошел Петрович. Водитель проверил его бумажки и говорит: «Ты еще вон туда зайди», – и показывает на вагончик, где написано «Экология». Почесал в затылке Петрович, подумал: «Причем к нашей старой рухляди экология?» Но делать нечего, водитель напрасно гонять не будет, не одну собаку съел, перевозя людей через границу. Пришлось зайти в вагончик. Сидит там солидный мужик в очках и тоже деньги просит. Интересно Петровичу стало, любопытный он по природе человек, хотя и крепок задним умом, понимает, что с чиновником лучше не спорить, тем более в чужом государстве, все равно в накладе останешься. Да и поговорка есть «со своим уставом в чужой монастырь не ходят». Уж  так они чиновники устроены: упрешься в него, ну как в стену, не обойти, не объехать, а он стоит, как скала, и не сдвинется. Лучше с ним поладить. Так вот, интересно Петровичу стало, он вопрос все же задал: «Причем тут экология к нашим вещам, растения не везем, ни в горшках, ни без горшков». Помрачнел чиновник. «Ну, – думает Петрович, – уел я его, сейчас признается, что мы не по его части». Но не тут-то было. Слабоват был Петрович в хитросплетениях  дел по пересечению границ. Да и как тут будешь не слабым, дело то ведь новое. А чиновник елейным голосом и спрашивает у него: «А вы стеночку везёте?» «Везём», – ответил несколько озадаченный посетитель. «А книжки да посуду, небось, в картонные ящики упаковали?» – опять же задаёт вопрос чиновник. «Ну конечно в ящики», – ответил совсем уже сбитый с толку Петрович, и только рот раскрыл, чтобы спросить, а причём, мол, тут  мебельная стенка и картонные ящики, как чиновник важно и со значением констатировал: «Вот это и есть экология, всё это сделано из чего? Из дерева, то-то». Ну что тут поделаешь,  хоть вроде и не очень вразумительно, но зато вполне доходчиво, плати, да и все тут. Заплатил Петрович и довольный побежал к машине. «Кажется всё, сейчас поедем», – подумал он, – осталось только у таможенника печать поставить, да и с богом». Рано радовался, мытарства только еще начинались. Он еще не ведал, что их ждет впереди.
«Паспорт, пожалуйста», – потребовал бравого вида таможенник у жены Петровича, после того как ему объяснили, что жена едет на постоянное место жительства и везет свои вещи. Жена протянула паспорт. Таможенник долго рассматривал  его, озадаченно хмыкал себе под нос. У Петровича в груди стало холодно. «Что-то сейчас произойдет», – подумал он. И действительно, таможенник поднял глаза на жену и задал ей вопрос: «Когда вы выписались с прежнего места жительства?» Глаза у него были добрые, голос – мягкий и участливый. «Год назад», – несколько оробев, ответила жена, – а что? Разве это имеет какое-то отношение к вещам?» «Имеет», – солидно произнес таможенник, – вам необходимо представить справку о том, что вы первый раз перевозите вещи».
«Да я же гражданка вашего государства, – попробовала возмутиться жена, – где я вам сейчас возьму справку, ведь суббота». Чиновник моментально отпарировал: «Таков порядок, ничего поделать не могу, или справка, или платите триста долларов пошлины». Тут вмешался Петрович, заявив, что сейчас сбегает на свою таможню и принесет такую справку. На своей таможне знакомый таможенник только руками развел: «Да где же я тебе, мил человек,  такую справку возьму? Такие справки выдают только в таможенном управлении, но надо ждать до понедельника».
«Вот те на, – почесал в затылке незадачливый проситель, – это ж до понедельника тут стоять, накладно больно, водитель не захочет, а если и захочет,  то такую деньгу сорвет, что мало не покажется». Вышел Петрович из здания таможни, пошел к границе соседнего государства. На душе кошки скребут, что делать  не знает. По дороге зашел в бар да с горя и употребил двести грамм русской, гори оно всё, синим пламенем. Тут его и осенило, что они с женой, как рыба, на крючок попались, вероятно, и тут нужно платить.  Ободрённый неожиданным открытием, подошел он к таможенному посту и сразу в лоб таможеннику так, и так, пропускай, я тебе заплачу. Тот ни в какую, говорит, что при исполнении, не положено. Долго Петрович его уламывал. Наконец таможенник согласился помочь: повел Петровича в конторку, куда-то звонил, что-то  долго объяснял про старые вещи в машине. Наконец, закончив разговор, сказал, что все в порядке, можно оформлять документы. «Подойдите вон к той будочке», – предложил он. В будочке сидел тоже таможенник, правда, более плотного телосложения. Он быстренько оформил все документы и протянул их Петровичу. При этом он смотрел как-то вопросительно. Петрович с радости-то не понял, но потом до него дошло: открыв кошелёк, он достал 50 венгри, (такая валюта была у этого государства) и протянул их таможеннику. Тот удовлетворенно хрюкнул и сгреб волосатой лапой деньги в ящик стола. Окрыленный, Петрович бросился к машине, утирая со лба пот.
Из-за конторки таможенника неспешно выдвинулся пограничник. Это был розовощёкий крепкий малый, одетый в камуфляжную форму. Он шел медленно, сплевывая шелуху от семечек на землю. «Открывай», – сказал он водителю, подойдя к машине. Тот покорно открыл борт автомашины. «Оружие, наркотики есть?» – спросил лениво пограничник. Петрович засуетился: «Да какое оружие, милок, видишь с женой и детьми еду, вещи перевожу».
«Сделайте проход для осмотра», – вдруг заявил пограничник. «Как это, – подумал Петрович, – это ж надо пол машины разгрузить, мы же тут до утра простоим». Спасительная мысль  возникла сразу. Петрович быстренько отозвал водителя в сторону: «Слушай, дай ему десять венгри, может, отстанет», –  просительно сказал он. Водитель понятливо кивнул головой, подошёл к пограничнику, который с чувством собственного достоинства глядел куда-то в облака, и начал с ним разговаривать. Через некоторое время водитель вернулся и сказал: «Воин хочет двадцать, он не один на смене». Петрович вздохнул, обречённо достал  двадцать венгри и вручил их хранителю границ. Лицо пограничника просветлело. Он махнул рукой: «Можете ехать». Прошло шесть часов, как машина стояла на границе. «Хорошо отделались, – произнес водитель, когда они тронулись, – могли выставить и на большие деньги. Я тут часто вожу людей, знаю их аппетиты. Да вы не переживайте, все платят, а куда денешься, ничего не боятся, черти. Эх, теперь с ветерком, да до места назначения, – бодро произнес он, – вот только бы на гаишников не нарваться, тоже акулы приличные». И они въехали на территорию соседнего государства.

КРУШЕНИЕ ИЛЛЮЗИЙ.
Олег Ковалев в душе был романтиком. Когда он был ещё маленьким, то мечтал стать летчиком, когда подрос – чекистом или моряком. Романтический склад характера развили в нем книги. Начиная лет с пяти, он все свободное время посвящал книгам. Книги стали его лучшими друзьями. Они были его страстью. Особенно нравились книги о чекистах и морских путешествиях. Чекисты и моряки были людьми героической профессии: их жизнь всегда была в опасности, они боролись, побеждали и цели их были благородны. С морем у Олега что-то не получалось: он не прошел по зрению медицинскую комиссию в мореходку. Тогда он решил стать юристом, посвятив всю свою жизнь борьбе с преступностью. Отслужив в армии, Ковалев устроился в городе Прокопьевске на стеклотарный завод грузчиком. После работы, когда товарищи проводили время в дружеских пирушках и встречах с девушками, он шел в читальный зал  и напряженно занимался подготовкой в институт. Его усилия были вознаграждены: перед ним открылись двери юридического института. Ковалев окунулся с головой в бурную студенческую жизнь, из которой он вынырнул через четыре года после окончания вуза. Из учебного процесса он вынем в душе  огромное желание работать следователем и стойкую установку на то, что законность превыше всего, что на фронте борьбы с преступностью нужен «холодный ум, горячее сердце и чистые руки».  Так  его учили преподаватели, ссылаясь на Феликса Дзержинского, знаменитого  чекиста революционной эпохи начала двадцатого века. Ковалев, будучи как все молодые люди максималистом, представлял себе, что работа следователем  требует принципиальности, неподкупности и беспощадности к преступному миру. Как и все молодые люди, он думал, что белое- это белое, чёрное – это чёрное, оттенков Олег ещё не научился различать.  Его направили на работу в прокуратуру одной из южных республик. Числился он стажером. С первых же дней молодой следователь окунулся в работу и перед ним открылся огромный мир человеческих страстей и порывов, которые часто заканчивались скамьей подсудимых. Он прочно усвоил истины, вдолбленные ему в и институте, что перед законом все равны, независимо от чинов и положения, а также о неотвратимости наказания для лиц, преступивших закон. Ковалев  смотрел на прокурорских работников, окружавших его, с восторгом ощущая свою причастность к миру этих людей, рыцарей без страха и упрека, стоявших на переднем крае борьбы, подвергавших свою жизнь ежедневной опасности. С волнением молодой стажер слушал рассказы о знаменитых следователях, раскрывавших сложнейшие преступления. И эти следователи ходили рядом, здоровались с ним за руку, дружески и простецки хлопали его по плечу и спрашивали: «Ну, как дела, стажер?» Гордости Ковалева не было предела. Он восхищался своей работой, своими товарищами. Правда, товарищи подтрунивали  иногда над ним и называли его, зачастую карасем – идеалистом, но он на них не обижался, принимая это как шутку. Всю свою  наивность он понял потом спустя некоторое время, после некоторых событий, которые произошли с ним. Однажды его вызвал к себе заместитель прокурора Дедурко и дал ему на рассмотрение материал. «Покопайся, Олег, проведи дознание и доложи мне», – сказал он. После проведенной проверки Ковалев понял, что необходимо возбуждать уголовное дело. Результаты вскрытия скоропостижно скончавшегося в республиканской больнице годовалого ребенка говорили о том, что в крови ребенка обнаружена смертельная доза этилового спирта. Как она попала в кровь ребенка, необходимо было выяснить и предстояло это сделать именно ему, Ковалеву. Вдобавок ко всему, куда-то  пропала мать умершего мальчика. В больнице начинался разгораться скандал. Доктора и медицинские сестры ходили испуганные, перешептывались. При виде  молодого следователя и сопровождавших его работников милиции замолкали,  глаза у них становились виноватыми. Ковалев потребовал график дежурств из реанимации, куда поступил ребенок, а также его историю болезни. Особого труда не представляло вычислить дежурного врача, медицинских сестер, дежуривших в этот злополучный день. Начались допросы. Из истории болезни стало ясно, что дежурным врачом Скориковой было назначено введение ребенку гемодеза – заменителя крови. При допросе Скорикова пояснила, что ребенку срочно понадобился гемодез, который тут же был выписан из республиканской аптеки и введен мальчику, после чего тот посинел, стал задыхаться и умер. Ковалев изъял флакон с гемодезом. Изъяты были также документы на выдачу гемодеза из аптеки. Флакон был отправлен на экспертизу, и выяснилось, что во флаконе находился чистейший девяноста шести градусный этиловый спирт. Дело принимало серьезный оборот. Как в стерильном флаконе вместо заменителя крови мог оказаться спирт? Ковалев ломал голову над этой проблемой. Медики дружно заявляли, что флакон соответствовал всем нормам, никаких подозрений не вызывал. Цепочку необходимо было проследить прямо с завода-изготовителя. На завод, где производился гемодез, был откомандирован оперативный работник, капитан Сурков. Время тянулось медленно, Ковалев занимался другими делами, но из головы не шло это проклятое дело. Дней через пять в его кабинете раздался телефонный звонок. Звонил Сурков. «Олег, – сказал он, – слушай внимательно, представители завода сделали заключение; серия и номер на флаконе указывают на то, что он из той партии, которая была отправлена в московскую область».  Ситуация становилась еще более запутанной. Как мог флакон с гемодезом из московской области попасть в аптеку  больницы другой республики? Искать нужно было в аптеке и больнице – это становилось очевидным. Когда Сурков приехал, Ковалев вновь вызвал на допрос рецептаря-контролера аптеки Петрову. Поставив на стол флакон из-под гемодеза, Ковалев начал беседу. Петрова сидела перед ним, сморкалась в платочек, в глаза не смотрела, повторяя все то, что она говорила на первом допросе. «Послушайте, Анна Ивановна (так звали рецептаря-контролера), – сказал Ковалев, я долго вас слушал, слушаю уже не в первый раз. Мы проверили партию гемодеза, который поступил в нашу республику. Так вот, этот флакон, выданный вами в реанимацию, не из этой партии. Он из партии, которая была отправлена в московскую область. Как вы понимаете, московская область не за дверями, до нее считай километров девятьсот. К тому же флакон оказался явно разгерметизирован, чего не должно было быть. Сколько бы вы не запирались, ваша вина очевидна. Давайте  честно расскажите, как это могло произойти, облегчите душу. Вед мы все равно установим, каким образом флакон попал в аптеку. И еще, не забывайте о том, что я могу вас задержать на трое суток и решить вопрос о вашем аресте». Молодой следователь понимал, что упоминание об аресте является своеобразным психологическим давлением на Петрову, но другого выхода не было. «Меня что, арестуют?» – испуганно спросила женщина. «Вполне возможно, что прокурор даст санкцию на ваш арест, ведь вы явно говорите неправду» – сочувствующе заметил Ковалев. Петрова заплакала. Ее было жаль, но раскрывать преступление было нужно. «Хорошо, – утирая слезы, сказала Петрова, – я расскажу все, как было». И она начала рассказывать. Оказалось, что в этот злосчастный день в аптеку пришла ее старая приятельница Чижикова, жена инструктора ЦК компартии республики, и принесла ей этот флакон. Флакон был разгерметизирован, гемодез был просрочен. Чижикова рассказала, что гемодез понадобился ее матери, и спросила,  нет ли возможности поменять флакон. Ну, как тут откажешь старой приятельнице, тем более жене  столь высокопоставленного чиновника. Петрова поменяла флакон и через некоторое время гемодез, который принесла Чижикова, выдала по запросу в больницу. Картина прояснилась. Чижикова действительно оказалась женой инструктора ЦК. Она работала учителем одной из средних школ. Ковалев, недолго думая, позвонил в школу и пригласил ее на беседу. Через полчаса после разговора с ней, в его кабинете зазвонил телефон. Ковалев снял трубку. Звонил инструктор. Он долго возмущался по поводу того, на каком основании жену вызывают в прокуратуру, но после объяснения Ковалева несколько стих, но все же упрекнул неискушенного стажера, что жену нужно было бы повесткой вызвать, а не звонить в школу. «Это он о своем престиже заботится», – понял Ковалев.
Чижикова пришла в условленное время. Чтобы не затягивать надолго разговор, Ковалев дал ей почитать показания Петровой и предложил рассказать, как этот флакон оказался у нее. Оказалось, что полгода назад Чижикова вместе с мужем ездила в гости к своим друзьям в московскую область и жена председателя исполкома, у которого они были в гостях, дала ей этот флакон, куда налила спирт. Приехав домой, она поставила его в сервант и забыла про него. Мать заболела, ей понадобился гемодез, Чижикова случайно наткнулась на флакон в серванте, на этикетке был указан срок для применения, он был явно просрочен. Тогда она пошла и поменяла его в аптеке у своей приятельницы Петровой. О том, что в этот флакон полгода назад был налит спирт, она просто забыла, так как  в семье не очень увлекались спиртным. Все стало на свои места. Произошедшее было из ряда вон выходящим случаем. Это был яркий пример человеческой безответственности. С точки зрения уголовного кодекса действия врача и рецептаря-контролера, по меньшей мере, квалифицировались как халатность. Стажер отправился на доклад к заместителю прокурора Дедурко. Тот внимательно выслушал Ковалева. Был возмущен. «Судить их надо, – в сердцах воскликнул он, – это ж, какой бардак развели, дите угробили. Проведи дополнительную комиссионную экспертизу, пусть дадут заключение, кто какие допустил должностные проступки и в суд. Таких вещей прощать нельзя. Молодец, стажер, так держать. Я вижу, что с тебя будет толк», – удовлетворенно сказал Дедурко. Ковалев окрыленный вернулся в свой кабинет: как же, сам заместитель похвалил, это уже что-то значило. Экспертизу он провел быстро. Необходимо было предъявить обвинение Петровой и Скориковой. Правда, была еще одна проблема: никак не могли найти мать ребенка. По тому адресу, который она указала, такая женщина не проживала. Мать явно оказалась бродягой. Поиски ее ничего не дали.
С Петровой у Ковалева хлопот не возникло, она полностью признала вину. Скориковой Ковалев дважды высылал повестки, но она в прокуратуру не являлась. Озадаченный и немного раздраженный Ковалев решил навестить доктора. Срывались сроки окончания дела, а на продление ему не хотелось идти, так как за волокиту и неоперативность снимали приличную стружку, и продление  превращалось в не очень приятную процедуру. Стажёр отправился к Скориковой. Подъехав к её дому, он поднялся на третий  этаж и позвонил в квартиру. После некоторых вопросов кто да зачем двери открыла сама Скорикова.
2.
Заместитель прокурора республики Пескарь Георгий Иванович блаженствовал в своем комфортабельном кабинете. Дела складывались неплохо, раскрываемость росла, отчеты о проделанной работе центральный комитет партии принимал благосклонно, заработная плата была приличная. Пескарь был опытным чиновником, он много лет прослужил в прокуратуре, не одного подмял под себя, прежде чем сел в кресло заместителя прокурора республики. Он знал, что в этом мире правит не закон, а связи. Как говориться «не имей сто рублей, а имей сто друзей». Он знал, что закон выдуман только для народа. В государстве есть каста неприкасаемых – это высшее руководство. Этой касте нужно служить верой и правдой, а по возможности и пытаться дружить, если тебе это позволят. Эти простые правила игры он хорошо знал и старался их не нарушать. Скоро ему предстояла поездка в один из южных районов республики с проверкой, как там обстоят дела в борьбе с преступностью. Проверка была плановая, можно сказать для галочки, но она сулила немалые выгоды. Район был виноградный, производящий вина, некоторые из которых заказывала сама английская королева. По опыту работы и устоявшейся практике Пескарь знал, что прокурор района тщательно готовится к проверке: Пескаря обязательно отвезут в тамошний винсовхоз, знаменитый на всю республику, покажут, как говорится, товар лицом, после проверки багажник замовской Волги будет под завязку наполнен канистрами с редким вином и при этом никто и рубля не спросит. Проверка была кстати, так как приближался день Первого Мая, а за ним День Победы. Пескарь довольно потирал пухлые ручки, и расхаживал по кабинету. Его благодушное настроение прервал телефонный звонок. Заместитель прокурора раздраженно передернул плечами и взял трубку. Звонил двоюродный брат Михаил. Голос его был встревоженный. «Слушай, Георгий, – обратился он к Пескарю, – надо бы встретиться, тут Райка в беду попала». У Пескаря было не принято обсуждать вопросы по телефону – он боялся прослушивания. Договорились встретиться дома у Пескаря вечером. В условленное время брат приехал.  Они обнялись. «Ну что, по маленькой, а там и поговорим», – предложил Пескарь. Брат согласился. Выпили коньячку, закусили его лимончиком ветчиной и икоркой. «Ну что там у тебя, рассказывай», – предложил Пескарь. «Да понимаешь, Райка в дерьмо вляпалась. Ты же знаешь, она детским врачом работает. Ну вот, дежурила она, понадобился гемодез для ребенка, она выписала его из аптеки, на герметизацию не посмотрела, дура, и дала указание ввести его ребенку. Ребенок и умер. А во флаконе вместо гемодеза оказался спирт». «Да они что там все с ума посходили», – хлопнул ладонью по столу Пескарь. Она что у тебя уже не может спирт от гемодеза отличить?» Его охватила злость, но племянницу тоже было жалко.
«Георгий, неувязочка вышла, нужно выручать, – просительно сказал Михаил, – там такой клятый следователь попался, прицепился, как репей, обвинение собирается предъявлять. Посадят же девку, выручай, богом тебя прошу». «Ладно, – пробурчал сердито Пескарь, – подумаю, что можно сделать. Ты езжай, может, что и придумаю». Михаил уехал.
На следующий день Пескарь вызвал к себе заместителя прокурора района Дедурко. «Владимир Иванович, – сказал он, похлопав Дедурко по плечу, – что-то ты  засиделся в замах, желания нет в прокурорах походить? Работа ответственная, тебе по плечу. Мы тут с прокурором республики кандидатуру подбираем на прокурора района. Твой прокурор Хоменко на пенсию просится, устал, говорит. Как ты смотришь на это дело?»  Дедурко давно уже метил в прокурорское кресло, но для солидности нужно было поломаться. «Даже и не знаю, Георгий Иванович, справлюсь ли? Но я  солдат, если доверите, буду работать не за страх, а за совесть». «Ну, вот и хорошо», – удовлетворенно произнес Пескарь. «Да, кстати, что там за дело у тебя по республиканской больнице?» «Вот оно, – промелькнуло у Дедурко в мозгу, – не просто так место прокурора предложил, будет о чем-то просить». «Серьезное, кажется, дело, Георгий Иванович, – сказал Дедурко, – стажер наш Ковалев дело ведет. Ребенку врачи по ошибке вместо гемодеза спирт ввели, он и умер». Пескарь задумчиво смотрел в окно, постукивая пальцами левой руки по столу. Потом, как бы отвлекшись от своих мыслей, он произнес: «Ты посмотри это дело внимательно, Владимир Иванович, там ваш стажер размахался больно,  собирается обвинение предъявлять дежурному врачу, ну и вообще, не рано ли ему такие дела вести? А что родственники ребенка?» «Да нет никаких родственников. Мать вроде бы бродяга, ребенка принесла в больницу, а сама исчезла, ни слуху, ни духу, даже адрес своего места жительства ложный оставила, не можем никак ее найти», – ответил Дедурко. Пескарь облегченно вздохнул. Это меняло дело. «Коли бродяга, бросила ребенка, никто и не будет жаловаться. Ну а со стажером разберемся», – подумал он, -Ты возьми-ка это дело под свой контроль, Владимир Иванович, стажер малоопытный, может дров наломать. А к должности прокурора готовься, будем утверждать месяца через два», – со значением произнес Пескар, - Да, кстати, через две недели собираем всех стажеров, будем утверждать на должность и распределять по прокуратурам. Так что ты своему стажеру подготовь-ка характеристику». Дедурко согласно кивнул головой. Он понимал, какую характеристику надо составить на Ковалева. «Вряд ли стажер останется в столице, уж больно много знает по этому чертовому делу. А жаль, парень-то хорош, но что сделаешь, не подставлять же свою голову под дубину Пескаря», – размышлял он. Участь Ковалева была решена. Через два дня Дедурко вызвал его к себе: «Олег, сдай-ка мне на проверку все свои дела, сам пока походи в суды  для поддержания обвинения, надо себя попробовать в этом качестве». Неприятный холодок пробежал по спине Ковалева. «Что-то тут не то, – подумал он. «Скорикова, – пронзила его догадка, – она не даром мне напрямую сказала, что у нее заместитель прокурора республики родственник ». Своими мыслями он поделился с Толиком Маркиным. Тот давно работал в прокуратуре, был из одного города с Ковалевым, и они находились в приятельских отношениях. «Да, парень, – почесал в затылке Маркин, – вляпался ты серьезно. Они тебя сейчас в самый отдаленный район сошлют, чтобы ты им глаза не мозолил. Я тебе ничего не говорил, ты понял?» «Понял, как не понять», – ответил Ковалев.   Все произошло, как говорил ему Маркин: состоялась аттестация, была зачитана не очень лестная характеристика, и Ковалев был рекомендован следователем в тот самый отдаленный район, о котором ему говорил Маркин. Дело врачей было прекращено. Прекращал дело сам Дедурко. Причина: медики не представляют общественной опасности, а их действия не повлекли тяжких последствий. Веселая злость охватила  Ковалева: «Это ж надо, угробили ребенка, а последствий тяжких нет. Ничего себе законность: за мешок картошки без связей в тюрьму, а за убийство со связями на свободу. Вот гады». Ореол неуклонной борьбы с преступностью рассыпался как карточный домик, а те лица, на которых он смотрел с восторгом, почитая их, оказались обыкновенными серыми мышами, суетливо копошащимися в тухлом сыре прогнившей законности. Вскоре он  уволился с прокуратуры. Отпустили его без особых проволочек – свидетели были не нужны. Ковалев уехал в Мурманск, где поступил простым матросом на рыболовецкий траулер, решив осуществить свою вторую мечту и стать настоящим моряком. Дедурко стал прокурором.  Дома он рассказывал своим детям сказки о неподкупности органов правопорядка. Пескарь с трибуны громил преступность и рассказывал о неотвратимости наказания и социалистической законности. Инструктор ЦК разглагольствовал о том, что партия есть ум, честь и совесть нашей эпохи. В Баренцевом море ловил мойву, потерявший веру в справедливость матрос Ковалев. А где-то на кладбище в безымянной могиле лежали кости маленького существа, оказавшегося никому не нужным в этом мире, павшего жертвой человеческого равнодушия, безответственности и подлости.

ТАЙГА.
Лето, зудит мошка. Лес корабельных сосен протянулся на многие километры сибирской тайги.  Сосны так высоки, что смотришь на них, запрокинув голову, даже кепка падает с головы. Бригада Голубовского, выйдя из леспромхозовского автобуса, направилась к делянке, где она валила лес. В бригаду традиционно входило четыре человека: вальщик, он же бригадир, помощник вальщика, сучкоруб и тракторист трелевочного трактора. Обязанности каждого были строго расписаны - валка леса занятие опасное, требующее внимательности, осторожности и сообразительности. Прежде чем валить лес делянку, отведённую бригаде, нужно подготовить. Для этого существует отдельная бригада, которая обходит делянку и валит  сухие деревья. Это делается  потому, что при валке здоровых деревьев  сухие стволы, если их предварительно не спилить, представляют опасность для работающих людей: заденет при падении здоровое дерево  сухой ствол, он подломится да и упадёт на человека. Тут не поможет даже каска. Но вот делянка подготовлена и в дело вступает основная бригада, занятием которой является  промышленная заготовка леса. Одной из таких бригад и является   бригада Голубовского, в которой я работаю сучкорубом. Подойдя к очередной сосновой красавице, бригадир заводит бензомоторную пилу. Называется она « Дружба «. Приставив быстро вращающееся режущее полотно к стволу дерева, вальщик делает клинообразный пропил на стволе сосны. Зайдя с другой стороны дерева, он приставляет режущее полотно к стволу и чуть повыше  сделанного пропила начинает пилить. Пила весело гудит, пахнущие смолой  жёлтые опилки  сыплются во все стороны. Лёха, парень атлетического сложения, лет двадцати пяти отроду, мой закадычный друг, упирается вилкой в ствол дерева с той стороны, где работает вальщик. Лёха состоит на должности помощника вальщика. Должность очень ответственная. От неё зависит, куда упадёт дерево. Вилка представляет собой нехитрое орудие производства: это крепкая толстая деревянная жердь с железной рогатиной на конце. Упрётся такой   рогатиной Лёха в ствол дерева и толкает его своим орудием производства. Вот дерево затрещало, стало клониться и с глухим стоном упало на землю, ломая ветки соседних деревьев. Оно лежит на земле, его ветки  судорожно трепещут, ровно крылья подбитой метким выстрелом птицы. Наступает моя очередь. Ловко орудуя топором, я обрубаю ветки упавшего дерева.  И вот голый, очищенный от веток  сияющий своей желтизной, ствол  сосны лежит на земле в ожидании трелевочного трактора. Тот, урча мотором, пятится по направлению к комлю дерева. Сзади за кабиной тракториста расположена лебёдка. На барабан лебёдки намотан металлический   в два пальца толщиной трос, к которому прикреплены металлическими кольцами тросики толщиной поменьше, метра в три длиной каждый. На конце у такого тросика прикреплён маленький металлический крюк. Тросики называются чёкерами. Я беру трос, обматываю чёкеры вокруг комлей, лежащих на земле деревьев. Комель – это наиболее толстая часть дерева. Наконец все деревья обмотаны чёкерами. Тракторист включает лебёдку, трос начинает наматываться на барабан, чёкеры натягиваются и деревья медленно и обречённо вползают на щит трактора. Трактор выпускает серую струю дыма, трогается с места и, тащит деревья к месту погрузки, где деревья поджидает подъёмный кран и автомашина – лесовоз. Тяжело нагруженный лесовоз отправляется в путь. Его путь лежит через тайгу на так называемый нижний склад. Склад расположен на берегу реки. Здесь  работает  также бригада, основной задачей которой является превращение деревьев в брёвна: дерево замеряется, не нужная верхняя часть дерева отпиливается и ровное, аккуратное бревно  сплавляется по реке до нужного человеку пункта назначения. После чего оно поступает на лесопильные заводы, где древесина сортируется, распиливается на доски и отправляется по назначению. Дереву мы многим обязаны. Даже эта бумага, на которой я пишу этот рассказ, тоже сделана, в конечном счёте, из древесины.
В этот день мы работали только до обеда, Выключив бензопилу, слегка переваливаясь с ноги на ногу, Голубовский направился к бригадной столовой. Мы гуськом потянулись за ним. Между столовой и нашей делянкой  расположено болото, его нам нужно обойти.  « Ну что, бригада, в обход или  бегом по кочечкам напрямик »- насмешливо произнёс бригадир. Идти в обход было далеко, и мы решили двинуть через болото. « Условие одно, - предупредил бригадир,- бежать след в след, не останавливаясь, ногой ступать только на кочки». Мы понятливо закивали головами: болото было не очень широкое, но осторожность и внимательность были необходимы, тайга всё-таки. « Ну что, с Богом»,- крикнул Голубовский и ступил на первую кочку. Мы побежали за ним. Кочки пружинили, задерживаться на них было нельзя, так как они уходили из-под ног. Запыхавшись, мы добежали до противоположной стороны болота и упали на мягкий мох, покрывавший берег. Отдышавшись, мы пошли к столовой. Столовая была передвижная, представляла собой бревенчатый дом, поставленный на полозья. Говорливая румяная повариха поставила перед нами кастрюлю с наваристым борщом. На второе были котлеты с гречкой, на третье – кисель. Отобедав, мы вышли из столовой, и присели на ствол срубленного дерева, приспособленного под скамейку. Бригадир закурил. Я не курил, дым мешал мне, и я решил пойти полакомиться брусникой. Её в тайге было предостаточно. Это лесное растение с кожистыми вечнозелёными маленькими листочками было рассыпано на песчаной почве густым ковром, сквозь который просвечивали россыпи красных, похожих на капли крови, ягод. Брусника на вкус была кисловата, и я с удовольствием ел её, собирая в горсть. Увлёкшись, я довольно далеко отошёл от столовой. Почва под ногами становилась мягкой, пошли мхи, которые пружинили под ногами, я приближался к болоту. Пробравшись через мелкий березняк, окружавший болото, я увидел на противоположной стороне удивительное животное. У него была большая вытянутая голова, оканчивающаяся толстой как бы обрубленной мордой, широкие плоские в виде лопаты рога венчали его голову. Это был лось. Я первый раз наяву увидел это массивное животное. Лось был спокоен, меня он не учуял, так как ветер дул с той стороны, где стоял он. Животное с удовольствием объедало побеги молодого камыша, росшего по краю болота. Фигура его выражала уверенность и силу. Метрах в тридцати от лося прохаживалась цапля. Голова у неё была белая, спина отливала пепельным цветом, бока в нижней части тела чёрным. Вид у цапли был весьма необычен: втянув свою длинную шею так, что казалось, будто голова её лежит на плечах, она внимательно вглядывалась в воду. Вдруг она мгновенно вытянула шею, клюв её стремительно опустился, и она вытащила из воды большую толстую лягушку. Ветер стих. Я с восторгом наблюдал за цаплей и лосём. Для меня картина была совершенно необычной: я впервые увидел и цаплю, и лося. Вся моя предшествующая жизнь прошла в городе, работал в леспромхозе я совсем недавно и всё, что я видел в тайге, вызывало во мне чувство удивления и восторга, чему способствовало моё природное любопытство и повышенная эмоциональность. Увлёкшись наблюдением за поведением птицы и лося, я неосторожно наступил на лежащее старое дерево. Под ногами громко треснул сучок. Загомонили сороки. Цапля взмахнула крыльями и поднялась в воздух. Лось повернул свою мощную голову по направлению к раздавшемуся звуку. Он был явно не из робкого десятка. Увидев человека, гигант повернулся ко мне спиной и неспешно потрусил в глубь леса. Прекрасное видение, начавшееся так неожиданно, также неожиданно и закончилось. Я мысленно ругал себя за свою оплошность.
2.
   Лось жил на острове. Там была его лёжка. Это было очень удобно, так как на острове его никто не беспокоил. В этот день он переплыл реку и направился к знакомому болоту, где рос камыш, побеги которого он любил. Лось мог спокойно переходить топи и болота, прекрасно плавал, препятствий для него в тайге не было. Это и немудрено, он был плоть от плоти этой дикой природы. Подойдя к болоту, лось осмотрелся - осторожность в тайге первое дело. Не увидев ничего подозрительного, он направился к камышам, сочные побеги которых годились в пищу. Недалеко от камышей прогуливалась цапля, она была занята поисками пищи, которую в обилии составляли лягушки, ужи, мелкая рыба и раки, населяющие болото.  Цапля для лося была не опасна. Побеги камыша были вкусны, и он с удовольствием ел их. Вдруг невдалеке раздался резкий треск. Лось был не пуглив, но непроизвольно вздрогнул. Треск напоминал винтовочный выстрел. Что такое выстрел лось знал. Он, как и всё таёжное население, остерегался человека с ружьём. Повернув свою голову в сторону раздавшегося треска, лось увидел человека, глаза их встретились. Человек был без винтовки, находился на противоположной стороне болота, опасности не представлял, но всё же это был человек,  встреча с которым ничего хорошего не сулила. Лось повернулся спиной к человеку и медленно потрусил в глубь тайги. Побродив по тайге, он направился к таёжному озеру, куда часто приходил на водопой. Несмотря на свою массивность и большие рога лось без особенного труда пробирался сквозь таёжную чащу. К обеду он вышел на берег озера. Наклонив большую рогатую голову к воде, пофыркивая от удовольствия, лось стал пить вкусную прохладную воду, не забывая прислушиваться. Неожиданно он услышал вверху на дереве, стоящем около самой воды, какой-то шум, и краем глаза  успел уловить на нижней ветке дерева какое-то движение. Лось стремительно поднял голову: рыжий шипящий ком  падал на него.
3.
       Обычно она охотилась ночью. Но этой ночью ей не повезло. Наступило утро, затем день, время приближалось к обеду. Все её попытки, поймать какую – либо лесную живность, заканчивались неудачно: она была старой, когда-то  грозные клыки и острые когти сточились, мех поблек и был уже не такого ярко – рыжего цвета,  как раньше. Густые в молодости, свисающие по обе стороны бакенбарды, поредели. Да и острое в зрелом возрасте зрение стало сдавать. Стояла тёплая летняя погода, солнце припекало. Ей хотелось пить, и она направилась к небольшому лесному озеру, куда порой залетали птицы и приходили на водопой животные. Берега озера заросли кустами бузины и шиповника, перемежались частым березняком и осиной. Встречались ели, стволы которых поросли бородами зелёного мха. Чёрная озёрная вода  освежала. Напившись, рысь взобралась на нижнюю ветку старой осины, росшей у самой воды. Вытянувшись всем телом вдоль ветки, она затаилась в ожидании. Зелёный наряд дерева надёжно скрывал её. Время тянулось медленно, добычи не было. Вдруг своим чутким слухом она уловила лёгкий шум: кто – то шёл к озеру, пробираясь сквозь кустарник. Рысь насторожилась и замерла. Двигались лишь длинные заострённые уши с кисточками чёрных волос на концах и короткий хвост. Ветки кустарника раздвинулись, и на берег озера вышел лось. Животное, вытянув  выдающуюся вперёд морщинистую губу, стало жадно пить воду.
Раньше, когда рысь была  молода и полна сил, она без боязни нападала  на лося, прыгая с дерева ему на спину. Вцепившись своими страшными когтями в загривок  гиганта, она дотягивалась клыками до его шеи в том месте, где у него находилась сонная артерия, и рвала горло, перекусывая её. Запустив когти под шкуру животного, прочно удерживаясь с их помощью у него на спине, она ждала, когда лось истечёт кровью и упадёт замертво. Но сейчас, когда рысь сама была немолода, и не будь так голодна, она бы поостереглась нападать на столь могучее и опасное животное. Но другой добычи не попадалось, и рысь решилась: оттолкнувшись лапами от ветки, она прыгнула. На её беду лось в это время поднял голову: рыжий комок  падал на него с дерева. Гигант мотнул головой, отбросив рысь рогами. Скользнув когтями по шее лося, рысь упала в траву. Крепкие острые передние копыта животного опустились на голову ещё не пришедшей в себя от удара  рогами рыси: череп хищника лопнул, как грецкий орех, под ударами молотка. Смерть её была достойна. Она была охотником, воином и погибла в бою. Возбуждённый лось поддал обмякшее тело рыси рогами, и оно плюхнулось в воду на радость ракам и прочим обитателям лесного озера. Лосю повезло: как правило, в таких ситуациях рысь одерживала верх. Победно заревев, лось скрылся в кустарнике, и только треск ломаемых сучьев да пятна крови указывали направление его движения, рысь всё–  таки нанесла ему серьёзную рану, из которой  обильно сочилась кровь. Рана саднила. Лось слабел. Деревья, между которыми  он обычно легко и без напряжения пробирался, как бы сгустились, ветки цеплялись за его тело, и он с трудом шёл сквозь таёжную чащу. Путь лося лежал к острову, где у него была лёжка, и где он надеялся отлежаться. Выйдя на берег реки, отделяющей его от острова, гигант лёг на жёлтый песок. Он тяжело дышал, кровь всё также струилась из раны, а вместе с ней уходила лосиная жизнь, силы покидали животное.
4.
Волки сбились в стаю. Так им было сподручнее охотиться.  Растянувшись длинной цепочкой, волки шли  след в след друг за другом. Вожак вёл их к лесному озеру, где можно было  добыть пищу. Выйдя к  озеру, волки увидели на земле пятна крови, которые терялись в кустарнике, росшем около берега. Стая пошла по следу. Кровавый след вывел её на берег реки, где лежал раненый лось. По опыту волки знали силу лося, знали его могучие удары. Но лось был ранен, ослаб. Участь животного была решена. Рассыпавшись  полукругом, стая начала сжимать кольцо. Через час всё было кончено. Улёгшись на  песок, звери облизывали запачканные  лосиной кровью морды. Чувствуя поживу, в воздухе  кружились вороны. Они садились на останки лося, рвали своими крепкими клювами его тело, взлетали на ветки деревьев, где жадно заглатывали ещё не остывшие куски  мяса, с громким карканьем обсуждая неожиданную удачу.

ВСТРЕЧА.
Вот и закончилась таёжная жизнь. Орловский леспромхоз остался где-то позади. Автобус катил по песчаной дороге к речной пристани. По бокам  дороги стоял сплошной стеной сосновый лес. Это была сибирская тайга. Снег уже стаял, и тайга покрылась зелёным ковром трав и кустарников. Сашка, молодой человек восемнадцати лет отроду, удобно устроившись на мягком сиденье, крутил во все стороны головой, стараясь запечатлеть в своей памяти тайгу. В автобусе кроме него сидели ещё человек пять таких же, как и он парней. Впереди была служба в  армии. Где он  будет служить, Сашка не знал, а сопровождающий их военный загадочно молчал. Скрипя тормозами, автобус остановился около пристани. Пристань состояла из маленького домика и железной баржи, притянутой к берегу толстыми канатами. До парохода ещё оставалось время. Призывники сидели на брёвнах, курили, подшучивали друг над другом. Сашке было жаль уезжать из тайги. Год проведённый в ней не прошёл для него даром: физическая работа укрепила его мышцы, он понял вкус заработанного своим трудом рубля, увидел много необычного  для себя. В леспромхозе  у него осталось много хороших знакомых. Да и сама  тайга с её высокими стройными соснами, коврами брусники, зарослями кустарников и разной лесной живностью заворожила  его.  За год работы в леспромхозе он полюбил этот край и был рад, что случай привёл его в эти места. Впервые воочию он увидел глухарей, капелух, тетеревов, лосей, цапель. Однажды ему удалось даже увидеть рысь. Сибиряки были люди гостеприимные, но сдержанные: суровый край наложил на их характер свой отпечаток. Жители Орловского леспромхоза работали в основном на валке леса, другой работы не было. В промежутках между работой они охотились на пушного зверя и птицу. Бывало, хаживали и на медведя. Широкая река Орловка опоясывала полукругом посёлок. По ней сплавляли добытый в тайге лес. Орловка впадала в более широкую реку Кеть. Будучи заядлым рыбаком, Сашка часто сиживал на берегу реки с удочкой и всегда приходил в общежитие, где он жил, с рыбой. Время шло своим чередом. Сашке надоела болтовня его товарищей. Ему было грустно, и он решил прогуляться в последний раз по лесу, со всех сторон подступавшему к пристани. Подойдя к соснам, он потрогал рукой ствол одного из деревьев: « Ну что, моя милая,- ласково произнёс он,- уезжаю я, свидимся ли когда, кто его знает». Ствол сосны на ощупь был гладок и тёпел, потёки жёлтой смолы блестели подобно янтарю под лучами солнца, пробивавшегося сквозь кроны деревьев.  Узкая, петляющая вдоль сосен тропинка, вела в глубь тайги. Сашка пошёл по ней, вдыхая смолистый запах хвои. Лёгкая возня в кустах привлекла его внимание. Раздвинув ветки кустарника, он увидел зайца. Бедолага бился в петле, поставленной охотником. Петля сделанная  из лески прочно удерживала зайца за горло.  Любые его попытки вырваться только приносили ему страдания: петля всё туже затягивалась на  шее. Заяц был худ, видно в петле сидел долгое время. Глаза зайца встретились с глазами человека. Сил у зайца видно уже не было, он тяжело дышал впалыми боками и обречённо смотрел на приближающегося Сашку, в глазах его стояли слёзы. Сашка присел возле зайца: » Ну что, косой, попался, - участливо спросил он, - кто ж это тебя так? Заяц смотрел на Сашку, не двигался, шерсть на нём сбилась клочьями от долгого нахождения в петле и бесполезных попыток вырваться из западни. Сашка снял петлю и отбросил её в сторону. Заяц немного полежал на земле, поднялся и побежал в тайгу. Отбежав метров тридцать, он остановился и, повернув голову, посмотрел на человека. В  его глазах явно светилась благодарность за столь неожиданное  освобождение. Сашка сунул два пальца в рот и  оглушительно свистнул. Заяц испуганно подскочил на месте и быстрыми скачками скрылся за поворотом тропинки. » Живи, братишка, счастливого тебе пути,- крикнул ему вдогонку Сашка,- больше не попадайся».  Он ещё немного постоял, прощаясь с тайгой, и повернув назад, направился к пристани. Набежал лёгкий ветер, сосны замахали ветками, кусты зашелестели. Казалось, что они тоже прощаются с Сашкой. На пристани всё также сидели его товарищи, беззлобно подшучивая друг над другом.  Вскоре подошёл пароход. Призывники погрузились на него, и он отчалил от берега. Таёжная эпопея кончилась, впереди была служба в армии. Началась новая неизведанная жизнь.