По волнам наших мыслей - работа 6

ЮЛИЯ - НЕЖДАННЫЙ ПРОМЕНАД

(23 821 знаков с пробелами)


Простоволосая головка,
Улыбчивость лазурных глаз,
И своенравная уловка,
И блажь затейливых проказ –
Все в ней так молодо, так живо,
Так непохоже на других,
Так поэтически игриво,
Как Пушкина веселый стих…

П.А.Вяземский.

Утро – приятная штука, если знаешь, кто ты, и кем проснешься. А Стас Горин, «проходимец» высшего ранга, знал о том, кем он проснется, не всегда. Уж такова доля «проходимцев»! Засыпают они в стартовом кресле, в конторе с красивым названием ЦИМиС, (Центр Изучения Миров и Ситуаций), а просыпаются там, куда их забросит очередное задание, в чужом мире, в чужом теле, иногда рогатом, иногда хвостатом, а иногда и вообще медузообразном! Сроку им отпущено немного, от сна до сна, и за это время надо сделать предварительную разведку мира, и узнать, насколько он пригоден для дальнейшей разработки. Ну, и, конечно же, надо за это время в том мире не окочуриться. Потому что если какая-то местная зубатая тварь сожрет местное тело с сознанием «проходимца» Стаса Горина, то и реальному Стасу не поздоровится. Пенсия и место в стационаре для умственных инвалидов обеспечены.
Однако, Стас не жалуется, и работой он доволен. Платят – дай бог каждому. Опять же, драйв и адреналин. Ну, и кроме того, когда знакомые девушки его спрашивают: «Что ты на работе делаешь?», он честно отвечает:
- Сплю!
И девушки хохочут. И все довольны.

Он почувствовал, что просыпается. Напрягся, насторожился, включил слух, потому что ничего хорошего его ждать не могло. Мир сплошных войн и катаклизмов. Отправляя его туда, главный «стартовик» Центра и старинный друг Стаса, Юрка Козырев, вздохнул, поправляя на Стасе датчики оборудования, и сказал:
- Держись там, Стасян, - и всхлипнул мясистым носом, - мир не подарочек, скажу я тебе. Постапокалиптика, борьба за выживание, и прочие прелести. Эх, и чего людям неймется? Все воюют, воюют. То ли дело раньше… - и он бросил взгляд на свое кресло «стартовика», в котором валялся томик с буквами на форзаце: «А.С. Пушкин»
- Юрансий, опять в лирику ударился? – хохотнул Стас, - все о барышнях со шлейфами мечтаешь? Юрик, ты у них не котируешься. У тебя нет поместья и крепостных душ.
- Жили же люди, - опять вздохнул Юрик, втискивая свое пышное тело в кресло, и подключаясь к аппаратуре заброса, - никуда не спешили, кофей на террасе пили,…- пальцы его между тем ловко бегали по панели управления, - Стасянище, хватит болтать, настраивайся. Я уже в системе. Эх, дамы в платьях до полу, и по французски так и шпарят, так и шпарят! Ну, поехали, что ли. Аккуратнее там, Стас!

«Аккуратнее там, Стас!»
Как обычно, последние слова сразу всплыли в памяти, после пробуждения. Он прислушался. Тихо. Ни взрывов, ни звука выстрелов, ни грохота военной техники. Ладно. Разберемся сначала с телом. Руки? Есть, шевелятся, их две, это хорошо. Ноги – действуют, ходить сможет, хорошо. Глаза – есть, открылись, видят. Рот, уши – вроде тоже на месте, и функционируют. Остальное… ну, проверить не помешает!
Сунул руку под одеяло.
Обмер.
НЕТУ! Самого главного – нету!
Сна как не бывало. Он подскочил, как ошпаренный, сбрасывая с себя одеяло, еще не понимая, где он, и, зная толком только одно – там, где есть кровать, обязательно есть и зеркало! Да вот и оно – стоит на небольшом столике в углу, перед столиком – какой-то яркий пуфик. Шлепнулся на него Стас, и жадно начал обшаривать глазами зеркальные просторы, разыскивая себя. Тщетно!
Из высокого зеркала в фигурной раме на него смотрела девушка, лет пятнадцати-семнадцати, не больше. Светловолосая. Глазки досыпающие ресницами пушистыми хлопают, губки тоже еще не проснулись, и сложены сонным бантиком, а кожа … так вот откуда выражение – «не девушка – персик!»
«А я? где я? – ошарашенно подумал Стас, - надо понимать – во всем этом великолепии?»
Встал. Отошел подальше, чтобы видеть себя во весь рост. Воровато огляделся по сторонам – нет никого. Стащил через голову ночную рубашку…
Да, Стасян. Вот это ты попал! Все было – такого еще не было! Хорош! Слов нет, глаз не отвесть, вот только – дальше-то что?
А тело, еще хотевшее спать, вдруг потянулось сладко-сладко…и так изогнулось перед зеркалом, что у Стаса аж дух захватило, и сильно пожалел он о том, что он - внутри! а не снаружи!
Между тем со двора, из раскрытого окна, донесся скрип телеги, смех, и нестройные мужские голоса. Тело, в котором оказался Стас, вдруг ожило, легкими шажками подкралось к открытому окну, выглянуло наружу из-за полуспущенной кисейной занавески. А там, во дворе, на зеленой вытоптанной траве, испещренной желтизной одуванчиков, несколько мужиков, явно русского вида, садились в, опять-таки, русскую телегу, держа в руках вполне русские косы.
«И где война? - растерянно подумал Стас, - это, что, ополчение? Ну, Юрка, ну, обормот, дочитался романов! Куда он меня зашвырнул, экстра-мега-«стартовик» высшего класса, а?»
Между тем один из косцов, молодой деревенский парень, этакий Илья Муромец, уже сидел в телеге и жадно водил глазами по господским окнам – будто искал кого-то. Увидел Стаса в окне, заулыбался, и тут Стас понял, что парень видит не только его лицо, но и то, что пониже… до пояса!
«Кошмар!» - подумал Стас, и попытался отскочить. Не тут-то было! Тело, ему доставшееся, сделало вид, что оно ничего не замечает, лениво потянулось у окна (зная, что тот, внизу, с нее глаз не сводит), и уж только потом опустило занавеску.
- Ай! Барышня! – раздалось от двери, - да что ж это вы, как блудница вавилонская! А ну как папенька войдут!
Стас не успел даже оглянуться, а уже, чужой памятью, знал, что это тарахтит Глаша – горничная его, девушка веселая и не шибко красивая, с мелкими оспинками по всему лицу. «Как бы ее спровадить?» - подумал он, а тело между тем так же лениво потянулось еще раз, и надменно сказало:
- Ну, так подавай одеваться! Чай, давно пора!
И неспешно подошло к зеркалу – как будто нарочно, чтобы Стас мог еще раз на него поглядеть. Повертелось там немного, потом легко присело на пуфик, а Глаша, меж тем, уже тащила ворох чего-то кружевного, батистового, душистого и бело-розового. И началось таинство одевания барышни девятнадцатого века! Сначала кружевные панталончики, с мережевным шитьем, с розовыми цветочками, шитыми ришелье по краю оборок. Потом рубашечка батистовая, невесомая, падающая с точеных плеч. Потом – чудо девятнадцатого века – корсет на китовом усе, с жестким пластроном впереди, с розовыми атласными бантиками и вышивкой гладью. Потом жестокий процесс затягивания Стаса в этот корсет! До потемнения в глазах! Дальше очередной кошмар и ужас – на Стаса надели белые кисейные чулки и натянули тугие подвязки с атласными бабочками, и ноги сразу оказались в плену.
«Благословен будь, ты, неизвестный, придумавший колготки!» – подумал Стас. А Глаша уже стояла перед необъятным одежным шкафом и вопросительно смотрела на свою «госпожу»
- Что? – буркнул Стас
- Платье какое Вам подать, барышня?
И покоритель неизведанных миров впал в прострацию… Глашенька, солнце ты мое старосветское! Да я-то откуда знаю? Спроси чего полегче, а?
- Давай то, что вчера!
- А-а, папенька опять заругают! Он вам не велел больше то платье одевать!
- Да в баню папеньку! Все равно давай!
Сказано – сделано; и Глаша ловко упаковала Стаса в нечто воздушное и кружевное на уровне плеч и груди, жесткое в районе талии и летящее, как тополиный пух, там, ниже, где находились стройные ножки в атласных туфельках. И отступила, довольно оглядывая дело рук своих.
- Ты, … это,… ступай, Глаша,… спасибо! - только и смог выдавить из себя Стас, и девушка, присев, ушла.
А он остался - стоял посреди комнаты, как айсберг, потопивший Титаник! Вокруг него необъятно простиралось платье, тьма нижних юбок путалась в районе колен, корсаж почти полностью открывал грудь, и легкие кружевные оборки спускались по плечам и груди, едва прикрывая соски, будто драгоценная оправа вокруг диковинного бриллианта. Да! Он бы своей дочери, будь она у него, тоже не разрешил бы такое платье одеть!
Однако - хорош. Ох, и хорош, шельмец…
Внизу, между тем, зазвонили – к завтраку. Стас вздохнул, вздернул свой шестнадцатилетний нос, и отправился «в свет», мысленно повторяя: «ну, Юрасик, ну ужружил…»
В столовой за завтраком уже собралась вся семья : папенька, маменька, незамужняя тетушка Софи, учившая Стаса хорошим манерам, и парочка младших отпрысков со своим гувернером. Здесь же был и управляющий – деревенский мужик, «выбившийся в люди». Когда Стас величественно вплыл в столовую, создавая вокруг себя турбулентные вихри своим недозволенным платьем, все… нет, не удивились – все обалдели! Маменька с тетушкой неодобрительно поджали губы, папенька открыл рот и начал вспоминать гневные, но приличные слова, а гувернер так вообще – забыл, как его зовут. Только мелкие мальчишки, младшие братья Стаса, толкались ногами под столом и совершенно не обращали внимания на платье старшей сестры вследствие малого пока что количества гормонов в растущем организме. Да управляющий в упор не замечал Стаса, потому что для него объект, достойный внимания, должен был обязательно носить сарафан, и иметь косу до пояса.
Положение спас дворецкий, человек достаточно старый, много чего повидавший, и наученный не реагировать ни на что – пусть бы даже вся семейка спустилась к завтраку нагишом. С лицом, напоминающим мороженого хека, он начал подавать завтрак, и все сосредоточились на еде, отложив обсуждения наряда на потом,… да так и не вспомнили после. Вот только маменька нашла-таки время, и, где-то между бланманже и киселем, едко заметила: «Милочка! С утра, … к завтраку,… и в таком виде??? это уж совершеннейшим образом не комильфо!»
Стас с удовольствием, и не спеша, откушал разных деревенских яств, выпил кофею, откинулся на спинку кресла, переваривая завтрак. Дети вместе с гувернером ушли, папеньке поднесли раскуренную трубку, и он держал ее в руках, собираясь затянуться, ожидая чего-то. И маменька с тетушкой стояли тут же, вылупившись на Стаса, как совы в кунсткамере!
- Жюли, дитя мое, пройди в гостиную! – сказала, наконец, матушка, и неодобрительно поглядела на тетушку – дескать, «за что я тебя кормлю?»
«Ах, да,… - спохватился Стас,…- вроде дамам надо уходить!»
И послушно ушел, а папенька остался курить длинную трубку, и с ним - управляющий, предпочитавший махорку. Они обсуждали виды на урожай, и то, что сегодня косцы будут косить ближний луг, сразу за господскими огородами,… а Стас жадно ловил ноздрями душистый дымок, долетавший из столовой, и думал, что покурить бы он тоже сейчас не отказался!
Маменька с тетушкой неспешно обсуждали, каким рисунком вышить диванную подушку и пытались выпытать об этом мнение Стаса. Он мужественно нес всякую чушь на заданную тему, а думал лишь об одном: когда же можно будет слинять отсюда и стащить с ног надоедливые чулки и убийственные подвязки? Наконец, улучил минутку, и выскользнул из гостиной, где они сейчас все находились, в библиотеку. Там, опасливо озираясь, он моментом стащил с себя чулки вместе с подвязками, и быстро сунул их под подушку, лежавшую на ближайшем диване.
«Господи - как хорошо!!!»
И понял, что уже давно чувствует необходимость пройтись.
- Маменька, - сказал он неизвестно откуда взявшимся умильным голоском, - я выйду, прогуляюсь…
- Жюли, душенька, возьми зонтик! – услышал вслед.
Но ему было уже не до зонтика…. Быстро перебирая ногами под необъятным платьем, он бежал куда-то вперед, не сильно задумываясь – куда. Похоже, это тело само знало, что ему делать. Вокруг было раннее лето, свежее, еще не жаркое, не изнуренное мухами и комарами, зеленое и отцветающее - хотя липа как раз еще была «в самом разгаре», и везде чувствовался ее пьянящий запах. Стас давно махнул рукой на задание и на постапокалиптику, решив, что разбираться будет потом. Он расслабился, и бездумно ощущал, как ноги сами несут его вперед, мимо огородов, к реке, за которой находился ближний луг – там, где сейчас шла косьба. Вот и вода – темная, и неглубокая, эту реку можно было вброд перейти, только вымокнешь как минимум по пояс. Стас чувствовал, что атласные туфельки, надетые на босые ножки, таки натерли ноги, и последнее, что он сделал сознательно – это снял туфли и, подхватив, насколько возможно, платье, вошел в воду, да так и замер там, блаженно прикрыв глаза и пошевеливая горящими пальцами ног,… тихо текла мимо прохладная вода, чирикали о чем-то ближние пичуги, да с луга, сразу за рекой, доносились голоса косцов…
- Барышня! Вы чего ж это, топиться пришли, или как? – услышал он… или уже она… с противоположного берега.
Открыла глаза. Там, на другом берегу – давешний «Илья Муромец», улыбается, глядя на нее,… так улыбается – сердце замирает!
- А может Вам сюда надо? – ринулся «Илюша» вброд через речушку, на руки ее подхватил, мигом перенес на ту сторону. А сам все смеется глазами….
А она – так, лениво, – взгляд из-под приспущенных век, и:
- А мне может и не надо на ту сторону…
- Да как прикажете, – а сам все смеется, - я вас хоть до самой столицы…
Понес ее назад, да и остановился прямо посреди реки… вода совсем рядом – у его колен…не убежать! Наклонился к ней, и поцеловал, а может, и она его - кто знает…
И тут Стас опомнился. Мама дорогая! Висит он на руках у какого-то мужика, обнял того за шею, и целуются они с превеликим удовольствием! Дернулся он, как будто его током шандарахнуло, вывернулся немыслимым образом, плюхнувшись в реку, но оказался-таки на своих двоих, отскочил подальше. Увидел изрядно вытянувшееся лицо этого деревенского Казановы, злорадно подумал: «а обломись…», выбрался на берег и босиком припустил в сторону господского дома. Бежал так, будто хотел выскочить из этого тела - красивого, молодого, но чужого! Да еще и способного его, Стаса Горина, ввести во грех содомский, помимо его же воли - жуть! Нет, хватит с него. Спать, спать, немедленно спать, и пусть Юрка его вытаскивает обратно! а то эта Лолита переросшая такого натворит!
Вихрем ворвался к себе, кое-как, не дожидаясь Глаши, выкарабкался из платья, и упал на кровать. Зарылся носом в атласную подушку. Спать… спать… спать…
И только начал было покачиваться на сонных волнах, как вдруг в ухо – шепот:
- Барышня,… Жуля,… ну что?
Глаша, елкин кот….
Отвернулся, замотал головой, «уйди, мол!», но - не уходит! Забралась на кровать, и теребит ее, и шепчет в ухо:
- Ну что, что? Я же видела, вы на луг бегали,… видали его?
Пробубнил сквозь зубы:
- Не твое дело…
Отодвинулась обиженно, засопела, начала поправлять подушку,… потом равнодушно:
- А меня Степан замуж зовет…
Ох….
- Ну, так иди!
- И Семен замуж зовет!
- Тоже иди!
- За обоих?
- Угу…
- Барышня! Вам бы все шутить, а у меня может жизнь решается! Папенька вон вообще хочет меня за Ермила отдать!
- Ну, так иди за Ермила, папеньку слушать надо…
- Ага, сильно Вы сами-то слушаете…. Ермил, поди, старый!
- Ну, так не иди за Ермила…
- А он богатый!
Все. Прощай, сон, и возможность слинять!
Сел в кровати. Взглянул на Глашу. Сказал серьезно:
- Степаны, Семены, это все так – фигня на постном масле. Будь реалисткой, Глафира. Иди за Ермила, всю жизнь будешь в достатке!
- Ну вот, - совсем скуксилась Глаша, - Вы уж точно как мой папенька заговорили…. А если бы Вам так? Ермил старый совсем, и из уха у него течет!!!
«Мда,… - подумал Горин, - из уха – это перебор…»
- Ладно, не ходи за Ермила! - милостиво изрек он.
- Барышня, Вы мне запрещаете?
- Да! Я тебе торжественно запрещаю выходить замуж за Ермила! И чтоб он близко возле тебя не показывался!
- Ой, спасибо! – Глаша засияла и давай Стаса обнимать, норовя чмокнуть куда-то в район щеки, - Дай вам бог, барышня, хорошего жениха! А папеньке так и скажу – Вы, мол, не велите!
И вылетела за дверь…
Но ненадолго. Стас так и не заснул уже, хотя честно пытался. Лежал, думал, что сегодня с ним впервые случилось нечто такое, чего еще раньше не бывало. Он, специалист, не первый раз обживавший чужое тело - потерял контроль над этим телом! Хозяйка тела вела себя, как хотела, и Стас не всегда мог справиться с ней! Почему? Может, в этой девочке было слишком много жизненной силы? Она – как вулкан, сметающий все на своем пути, и, вообще, барышня в шестнадцать лет (как он уже мог почувствовать) – ядерная бомба замедленного действия! Надо быть повнимательнее и не расслабляться…
Между тем солнце перевалило за полдень. Дверь приотворилась, неслышно проскользнула Глаша – видимо думала, что Стас спит. Уселась на пуфике у зеркала, напудрила рябой носик пуховкой, начала красить губы Стасовой помадкой из крохотной баночки. И не так возмутил Стаса этот факт, как пришедшее на ум словосочетание «моя помадка…».
- Глаша! – позвал он.
- А? – подскочила она.
- Хорош красоту наводить, давай-ка мне какое-нибудь платье!
- Какое?
- Ну,… выбери сама!
- Ага! – воодушевилась Глаша, ринулась в шкаф и вытащила нечто! Ярко-красное платье, с массой бантиков, оборок, пуговиц, воланов, расшитое галуном и шитьем, с пижмами и турнюрами, напоминающее большой торт!
Ну, уж нет!… он, конечно, мужик, но не настолько! Придется, знать, самому выбирать, а это страшилище…
- Глаша, нравиться платье?
- Да….
-Дарю!!!!
Немая сцена восторга черни…
Стас выбрал себе платье сам – в первый и, он надеялся, в последний раз. Простое голубое платье, слегка шитое серебром по лифу, и удивительно подходившее к цвету волос этой девочки. Глаша, вначале было, презрительно сморщила нос. Но, после того как увидела Стаса во всем великолепии – удивительно тонкого в стройнившем его платье, с легким серебряным узором по мягким плечам, и сама же уложила волосы так, как велел Стас – светлая волна гладко зачесана назад, и мягким каскадом падает на плечи – ахнула от восхищения:
- Барышня! Я вас теперь всегда буду так причесывать!
А Стас вдруг подумал, что его Ленка делала себе похожую прическу в торжественных случаях…
Как оказалось, к обеду сегодня ждали гостей, и не простых. Судя по словам Глаши, должен быть приехать сосед – помещик с сыном. Вроде как собирались барышню сватать,… или сговориться пока,… в общем, отобедать вместе, а там как бог даст! Потому и суетились слуги перед обедом, и маменька прислала свою горничную к Стасу за пудрой, которая у нее кончилась, и тетушка, раньше всех принаряженная в свое любимое красное платье, уже сидела в гостиной, как солдат на часах. Прислали гувернера – передать мадемуазель Жюли, чтобы сидела в своей комнате, пока не позовут к обеду. Вот и сидел Стас, скучал, сыграл пару раз в дурака с Глашей, посчитал уток во дворе, позевал… потом глядел, как подъехала повозка, вылез из нее старик, следом – кто-то помоложе… давай с папенькой обниматься, а маменька с тетушкой ручки повыставляли – ждут, когда приложаться…
Потом обедали. Стас всеми силами старался вести себя так, как приличествует барышне, вот только не всегда получалось. Началось с того, что платье он опять выбрал неправильно. Маменька и тетушка вытаращили глаза, и маман прошипела: «Чего это ты нацепила позапрошлогоднее платье? Не могла чего помоднее одеть?» Но, слава богу, больше ничего сказать не успела – завела беседу с приехавшими. Стас молчал, постреливая глазами на гостей. Сосед был типичный «старосветский помещик», а сын его – этакий перезрелый «поручик Ржевский», которому пора уже выходить в отставку, вот батюшка и подыскивает невесту по соседству… Стас вспомнил себя – каким он был сегодня, утром, в зеркале, без рубашки, и подумал: «А не жирно ли будет поручику получить такой лакомый кусочек? Мало того, что приданое неплохое, так еще и невеста – красавица! Пусть вон осчастливит какую-нибудь старую деву!»
А потом другое на ум пришло: «Тебе-то что? Ты, главное, до вечера доживи, и усни, а эта малышка не пропадет! Она из поручика веревки будет вить!»
Вот так он и просидел весь обед – само смирение, так что даже матушка начала беспокойно на него поглядывать, а поручик – откровенно зевать. Стас едва было сам не начал зевать, да услышал, как папенька говорит:
- Тихон, подай нам с соседом сигары на террасу! А ты, душенька, покажи-ка гостю наш сад…
Сигары!
К черту приличия! Я тоже сигару хочу! Все! Я сошел с тормозов!
Мадемуазель Жюли живо вскочила из-за стола, бойко вымолвила: «Ах, папенька! Я сама вам подам сигары!» и скорехонько юркнула в кабинет. Вынесла оттуда большую коробку, инкрустированную слоновой костью, бросила на поручика томный взгляд…
- Ах,… я не думала, что она такая тяжелая…
Тот оживился, засуетился, тоже ухватил коробку, потащил ее на террасу. Жюлинька плыла следом, довольно ощущая, как две здоровенных сигары прячутся у нее за корсажем,…. ах, близок блаженствия час!
Между тем на улице вечерело, позванивали комарики. Жюли потащила поручика в сад, подальше от окон, где их могли видеть. Поручик оживился – видать, начал на что-то надеяться, и когда они скрылись из виду сидевших на террасе, попытался даже обнять мадемуазель. Та не очень сопротивлялась, так что осмелевшему поручику даже удалось поцеловать ее в ухо! Странно, но Жюлиньке это весьма понравилось,… так, что даже голова закружилась, и в пот ее, родимую, бросило…
«Сигары! За корсажем! – с ужасом подумал Стас, - убью, Жулька, вместе с поручиком!» Тут же сориентировался, остановился и деловито сказал:
- Ты, это, … давай, сгоняй, принеси там чего-нибудь выпить!
«Ржевский» вытаращил непонятливые глаза.
- Ну, чего глядишь во все глаза, впередсмотрящий? Не слышишь – дама пить хочет!
- А-а… пардон, чего вам принести?
«Коктейль Маргариту!» - подумал Стас.
- Да чего-нибудь, только давай, цигель, цигель, ай-лю-лю! – и он развернул поручика, легонько подталкивая его между лопаток.
Тот начал оборачиваться, чувствуя неладное, и тогда Стас томно сказал:
- О, мон ами,… силь ву пле…
Поручик нажал на газ и скрылся в направлении гостиной.
А Стас, забыв обо всем на свете, вытащил одну из сигар, откусил кончик, подскочил к ближайшему окну, на котором стояла свеча, прикурил от огня, и с наслаждением, с огромным наслаждением – затянулся!
Это было такое блаженство… Он уселся в ближайшей беседке, на скамье, положив босые ноги перед собой на мраморный столик, пошевеливая пальцами ног в свежем вечернем воздухе…. Ну, чулки и подвязки, само собой, уже давно лежали в библиотеке под второй диванной подушкой. Господи, как хорошо! Уснуть бы прямо сейчас…
И тут объявился проворный поручик с питьем. Живо, гад, обернулся – на свою голову! Ибо от увиденного он онемел - кроткая мадемуазель Жюли с расслабленно-довольным выражением лица затягивается крепким сигарным дымом, а ее стройные ножки лежат прямо перед ним - вот, на столе, протяни руку и возьмешь…. Бедный поручик понимал все меньше и меньше. Вид у него начинал становиться все более жалкий, потому что – ну не знал он, что ему дальше делать!
- Эй,… - это Стас ему, – ну, чего стоишь? Садись, покурим…
Полез за корсаж (у поручика глаза оживились), вытаскивает ему вторую сигару.
- Будешь?
- Да… - хриплым голосом поручик. Потом залпом выпил все, что принес. Закурил. А Стас засмеялся – да только не своим голосом, как ожидал, а серебристым хохотком Жюли…
И тут поручика прорвало:
- Ах,… мадемуазель! Я восхищен! Я не смел даже надеяться встретить здесь,… в глуши, так сказать, такого свободомыслия и такой простоты нравов! Вы – богиня! Цирцея! Афродита!
- Стоп… Тебя как зовут-то?
- Николя…
- Коля, значит…. Слышь, ты греков оставь в покое, Колюшка. Прямо говори, чего хочешь? А то мне некогда…
- Мадемуазель Жюли!
- Стоп. Юленькой меня по-русски зовут.
- Юленька, душенька… пойдешь за меня замуж?
Стас взглянул на поручика, прищурившись,…прислушался к Жулькиным ощущениям… вроде бы она не прочь. Выпустил длинную струю дыма и не спеша сказал:
- Заметано, Колян…
И вдруг почувствовал – что-то не то. Девушка внутри пищит, брыкается, и чуть ли не матерится! «Ах, да! - понял он,- я же барышне всю торжественность момента испортил!»
И тогда он томно опустил глазки, умильно сложил ручки в районе пластрона, и как можно нежнее произнес:
- Да, мон ами…
Жули довольно завизжала где-то там, Колян засуетился : «Мы должны объявить об этом нашим родителям!», а Стас с чувством выполненного долга сказал:
- Ты, это - давай, объявляй, а я – спать. Устала я, приятель! Режим у меня!
И потопал в сторону своей комнаты, мечтая поскорее добраться до подушки, и приговаривая:
- Ну, Юрансий, ну, приятель… ну, погоди, вот я вернусь!