Я расскажу тебе про Селигер

Я  РАССКАЖУ  ТЕБЕ  ПРО  СЕЛИГЕР




     Пассажирский поезд Москва-Осташков уходил с Ленинградского вокзала по расписанию. И ничего удивительного в этом не было. Со всех шести московских вокзалов поезда всегда отправлялись вовремя.
 
     В Ленинграде жила сестра моей мамы и, соответственно, моя тетушка, которую звали Фрида. А в Москве у Фриды жили две сестры: младшая, Белла - моя мама и старшая, Сарра - еще одна моя тетушка. Три сестры, почти по Чехову, и если бы Антон Палыч не был, увы, антисемитом, то имена бы он вполне мог дать своим героиням именно такие. Ну, так вот, моя тетя Фрида где-то в очереди (нормальное место для заведения знакомств в те, не столь уж далекие, времена), надо думать, в гастрономе или на рынке, познакомилась с одной женщиной, возможно, тоже чьей-то тетей. И та ей рассказала, что под Осташковым, в одном чудном месте, недалеко от озера Селигер есть у нее в деревне прекрасный дом, который давно пустует за ненадобностью. И что надо бы его продать, дабы не пропал, а вот заняться этим все недосуг...
 
     А Фрида с Саррой и Беллой встречались, ой, не часто, ввиду дальности расстояний и забот о своих больших семьях. И приходит Фриде прекрасная мысль, что неплохо было бы собраться всем трем сестрам и купить тот дом, чтобы проводить там летние отпуска вместе. Глядишь, и дети бы подтянулись, а там - и внуки. И была бы там такая семейная идиллия в пасторальных тонах и нежных красках. Закорешились между собой моя тетя Фрида и эта неизвестная мне чужая тетя и обменялись телефонами. А после Фрида списалась со своими столичными сестричками и почти что уже их уговорила на эту историческую сделку. Но тут одной, история умалчивает, какой именно, из трех сестер пришло в голову, что нельзя покупать дом, не проверив, какой вообще-то он есть,  этот дом. А вдруг - сарай простой, или даже и нет там вовсе никакого дома, а так.... Чей-то она его продает? Хороший, небось, не продала бы. А как проверить? Вопрос! Ехать смотреть, дык это ж далеко. Время, деньги - а вдруг все впустую? И вот возникает как бы сам собой такой гениальный план у трех тетушек, что для того, чтобы получить достоверную информацию, нужен шпион, или, на худой конец, агент. А еще лучше - два агента, если одному, скажем, доверять нельзя. На должности агентов тут же на месте (в процессе переписки и тайных телефонных переговоров) назначаются Ося и Сеня как молодые и перспективные кадры внешней разведки. А Фрида тем временем договаривается с этой тетей (назовем ее Дусей), что, мол, племяннички как раз погулять по вашим осташковским лесам собрались. Не дадите ли адресочек, так сказать, вашей явки, и они, конечно, по паролю, инкогнито, проверят, а не провалена ли она... Тетя Дуся не возражает и даже, наоборот, одобряет этот чудесный план. Более того, она его корректирует и доводит до совершенства: нехай, племяннички приезжают, я их сама там встречу, все покажу, расскажу, и пущай живут там хоть сколько, как раз и присмотрят за домом, и коли все по нраву им придется, то дельце-то и сладится.
 
     А, надо сказать, что Сеню с Осей никто не спросил, понравится ли им такое ответственное задание или у них совсем другие виды на это лето имеются. Виды имелись, и уперлись два агента, как два барана, что, мол, ни в какую деревню не хотим, а намечен у нас с друзьями поход совсем по другой железной дороге. Когда в дело вступает умелая дипломатия с берегов Невы, Сеня с Осей быстро сдаются, заручившись позволением взять друзей с собой и просто поменять направление и маршрут намеченного ими ранее похода. Уже через несколько дней суперотряд в составе Оси, Сени и трех их товарищей (чтобы не путаться, всех их назовем Мишками) готов к выброске в тыл неприятеля. Но для лучшей конспирации (или еще почему) было решено выдвигаться малыми группами, по-отдельности. В первой команде в северо-западном направлении выезжали трое: братья-близнецы и Мишка Поворин, которого будем называть в дальнейшем Майк. Второй отряд состоял из Мишки Куликова (далее - Миха или Кулич) и Мишки Дайчмана (далее - Дайчман). Они выезжали на три дня позже в связи с занятостью Дайчмана на предыдущем задании (он первый раз был в ''Маяке''). Для достоверности картины упомянем, что все это происходило по окончании третьего курса, не будем называть каких именно секретных вузов нашей советской родины.
               
     Без особых происшествий в пути, через сутки с небольшим вдыхания плацкартного воздуха добрались мы до древнего русского города. Ничем абсолютно он мне не запомнился. Оттуда на заранее известном рейсовом автобусе мы отправились до села, не помню, с каким названием. Но, кажется на букву ''С''. Дальше предстояло ехать километров восемь на попутке до деревни, где нас ждали. Грузовик в нужную сторону нашелся сразу. Уже через полчаса мы оказались в точке, где была осуществлена задуманная встреча с тетей Дусей. Познакомившись, мы без особых поцелуев двинулись к избе местного тракториста нанимать транспорт до хутора с вышеупомянутым домом. Тракторист, которого мне почему-то так и хочется называть ''кучер'', озадачил меня вопросом, обращенным не к тете Дусе как к аборигенше, а непосредственно к Майку: ''Думаешь, проедем мы там?''  Выяснилось, что дороги на хутор как таковой не было. Добраться туда можно было какими-то лесными тропами, через овраги и косогоры, причем, только если в последние дни не шли дожди. Иначе - никакого подъезда. Только пешком.
               
     - А далеко ли до хутора, тетя?               
     - Да нет, чего ж, далеко, километров шесть, не более.
     Потом мы узнали, что шесть, это напрямки, т.е. через овраги. А на тракторе, может,  восемь или девять. Если честно, не очень мне понравилась эта тетя Дуся, была она какая-то суетливая, смотрела косо, зачем-то сутулилась и, как-то, все время ускользала. А так, вообщем, ничего тетя, еще не сильно старенькая, русолявая, плотненько-толстоватая. Тракторист мне понравился еще меньше. Он долго торговался с Дусей, после чего нам было объявлено, что стоить это будет ''пять рублев, а хотел десятку''. Платить, естественно, нам. Она бы и пешком дошла, не впервой, а у нас вона мешки какие тяжелые, не дотащим.  Доехали мы быстро и еще засветло оказались на хуторе. Оговорюсь, что ''дорогу'' никто из нас, конечно, не запомнил. Кузов у прицепа был высоким, да и умаялись мы порядком, словом, задремали. Кучер наш моментально тронул в обратный путь, надо полагать, торопился потратить гонорар до закрытия сельпо, а мы стали вместе прорубаться к крыльцу дома. Дома, правда, мы поначалу никакого не увидели, поскольку уже много лет в него никто не захаживал. Весь двор за повалившимся забором  зарос такими джунглями из лопуха и крапивы, что разглядеть то, в чем нам предстояло жить, было невозможно. Тетя Дуся, надо отдать ей должное, лихо и бесстрашно рубала крапиву подобранной тут же какой-то железкой, и нам не оставалось ничего, как к ней присоединиться. Наша бурная атака имела успех, и минут через десять крапива сдалась, лопухи пали в этой неравной схватке, а к дому вела неровная тропинка шириной в полметра.               
     Сруб оказался вполне добротным и очень древним. В нем были две комнатки и кухня. Она же - зала, по определению тети Дуси. Условия - во дворе (к ним еще предстояло прорубаться), колодец - где-то в стороне. Баня - за околицей. Известие о бане несколько нас оживило. Лично мне до этого не приходилось париться в настоящей деревенской бане. Но предварительно уважение я к этому изобретению человечества имел специальное, благодаря Шукшину и Высоцкому. С  этой баней еще у нас будет потом отдельный эпизод. В середине избы располагалась натуральная русская печь, которую нам предстояло научиться топить, чтобы не помереть с голоду. Походный примус, привезенный с собой, предназначался только для вылазок в тайгу. Дуся сразу же взялась за печь, а мы бродили по хате в поисках относительно чистого угла, дабы притулить свои рюкзаки. В походах, в которых мы бывали до этого, как-то сразу находилось такое место, даже, в глухом лесу. В избе было грязно. Печь почему-то не хотела разгораться, то ли с заслонкой было что-то не так, то ли дымоход засорился за долгие годы, но дым шел только вовнутрь, в дом и дышать вскоре стало нечем. Я вышел на крыльцо и обнаружил, что уже совсем темно, ночь таки наступила. Очень хотелось пройтись немного по двору, выйти за ворота, вдохнуть вкусного лесного воздуха, но тут же меня обожгла крапива, и я вспомнил, что путь закрыт. Настроение не испортились, потому как его особенно и не было. Не сильно нравился мне этот дом, этот хутор и вся эта затея. Вернувшись в дом, я обнаружил, что печь полыхает, дым выходит в трубу, на столе, уже протертом, горит керосиновая лампа. В ее свете, в доме все преобразилось, и мне показалось, что попал я в Изнакурнож. Кажется, что в этот момент я  почувствовал себя немножечко волшебником. Хотя баба Дуся не слишком-то походила на Наину Киевну, я все же мысленно определил ей роль ведьмы, от которой надо поскорей избавиться, и как раз в эту секунду до меня дошло то, что надоедливо свербело где-то в затылке последние час - полтора. Кучер-то давно слинял. Значит, бабка остается ночевать здесь, в одной избе с нами. А на фига козе баян? Нет, явно, настроению моему сегодня не суждено было приподняться и на миллиметр.
 
     Могу тут немного поднаврать, но почему-то врать сегодня не хочется и поэтому рассказывать, что у нас было на ужин, я не стану. Точно лишь то, что мы чего-то поели, попили чаю и стали укладываться. Кроватей в доме не было, как равно и никакой другой обстановки, за исключением стола и нескольких табуреток в ''зале''. Мы заранее были уведомлены о том, чего надо иметь с собой, потому, у нас были наматрасники, которые предполагалось набить сеном. А сено-то где взять?  Собирать скошенную недавно крапиву, не имею уж представления почему, никто не захотел. Решено было первую ночь промучиться уж как-нибудь, а утро будет мудренее. На одеялах-спальниках, на плащах, кое-как, кряхтя и поругиваясь, все разлеглись по комнатам и постепенно  уснули.
     Проснулся я не утром, как рассчитывал, укладываясь вечером. За окошком была тьма тьмущая, а в доме опять горела керосинка, в тусклых лучах которой плавали клубы синеватого едкого дыма. Из кухни, где осталась спать Дуся, доносились грохот и звон вперемешку с приглушенным сиплым матом. Бабка, ложась, закрыла  заслонку до упора и то, что мы не угорели в первую же ночь, означало лишь одно: жить нам предстояло еще долго.

     На рассвете спать уже не хотелось. Холодная ночь на глазах превращалась в знойный день, но пока еще было утро - дышалось легко и сладко. Настроение неожиданно оказалось прекрасным. Лица моих сопоходников заспанные, родные и забавные напоминали о том, что мы еще молоды, здоровы, приключения ждут нас, а, значит, нет повода для печали. А тут еще Дуся объявила, что очень торопится, что должна скорее нам все показать и кое-с-кем познакомить.  От ее предстоящего исчезновения на душе стало еще лучше, хотя, с утра она вовсе уже не раздражала меня и не злила. Рассказав нам про колодец и умывальник, как первоклассникам про актовый зал, Дуся повела нас через крапиву к ладному большому срубу невдалеке от ''нашего'' дома.
 
     Кроме покосившегося низкорослого сарая между этими двумя домами ни одной постройки на хуторе больше не было. В большом доме топили печь, дым из трубы валил белым рыхлым столбом, а на огромном крыльце востояла крупных масштабов румяная, улыбающаяся пожилая женщина. Выкрикивая что-то зычное, она направилась к Дусе, широко расставляя руки, словно бы боялась, что та не поместится в ее объятиях. Была она на полметра выше Дуси и, пожалуй, несколько повыше меня. Покрякав немного, женщины обратили к нам свои взоры, и мы познакомились с соседкой, с которой нам предстояло оставаться на хуторе. Бабушка полюбилась нам с первого взгляда, как позже оказалось, взаимно. Была она старшей из трех сестер-ленинградок, которые уже давно купили этот большой дом  у какого-то деда и с тех пор живут в нем с мая по октябрь. "Оппаньки, и здесь три сестры", - подумал я и понял, что Чехов-то, пожалуй, был прав. Баба Оля притащила откуда-то охапку зеленого лука, петрушки, укропа, а, может, и еще какого сельдерея, уж  и не помню теперь. Очень радуясь, что дом по-соседству не будет пустовать, и что рядом будут почтенные вьюноши, которые, конечно, если что, так сразу,.. она предложила нам истопить баню, показывая на тот, вросший в землю сарай, а также выдала косу, лопату и что-то наподобие тяпки. Все это Дуся выпросила у нее, ''чтобы ребятки привели двор и огород в божеский порядок''. На двадцать первом году городской жизни нам таки предстояло стать землепашцами, а, возможно, и скотоводами. Жизнь покажет. Эти Дусины условия не очень-то напоминали походы, в которых мы если и копали землю, то разве что в поисках червей для наживки. Но делать было нечего, такая услуга с нашей стороны - незначительная плата за постой, который ожидался быть весьма продолжительным. Сама Дуся, взяв с нас обещание не спалить дом и подправить забор, вскоре исчезла из нашего поля зрения, как я надеялся, навсегда.
 
     Далее самые любопытные из вас смогут узнать, оправдались ли мои ожидания или - не совсем. 

     Оставшись наедине с крапивой, мы справедливо рассудили, что свою долю горюшка мы, конечно, отхлебнем из переполненного котелка. Но и сотоварищам своим, коих чаем узреть в ближайшем будущем, по несколько глотков этого терпкого отвара тоже оставим. Вооружившись ''косами да вилами'', наш авангард ринулся в бой и, как ни странно, легко, быстро и весело уничтожил врага. Двор оказался маленьким и симпатичным. Вот только забор оставлял впечатление тягостное. Местами он упал, местами накренился, но большей частью его вообще не было. Он сгнил на корню. Жалкие его останки не подлежали восстановлению, если только среди нас не оказалось бы настоящего волшебника. Но эта проблема могла ждать сколько угодно своего решения, а нам надо было думать о хлебе насущном. Дрова оказались заготовлены в избытке. Топить ночами мы не собирались, а чтобы сварганить чего-то на обед, много их было не нужно. Кто-то из нас отправился косить траву для постели и, кажется, это был Майк. Как человек с корнями где-то в воронежской области (село Поворино) он наиболее подходил для этого мероприятия. Ему и доверим проделать это, а мы с братом  пока приберем в доме. Подметать мы наловчились вениками, которые производили тут же за забором из каких-то веток. То ли ольховых, то ли осиновых, этого я и раньше определить не мог, так что и сейчас не скажу. Потом, поливая из ведра и шмыгая импровизированной шваброй, мы еще и помыли пол, выкинули в печку весь мусор, который, по нашему разумению, должен был гореть, а в конце уже протерли все окна мокрыми тряпками. В итоге избушка приняла вполне жилой вид. Окна - нараспашку, все баночки и скляночки расставлены по подоконникам, рюкзаки - по углам, матрасы - вдоль стены. Жить можно. И жрать охота. А это - первый признак, что все путем!

     Весь следующий день у нас был свободен, и только послезавтра нам предстояло совершить первый пеший переход и встретить Кулича с Дайчманом в селе. Поэтому свободное время мы провели в изучении окрестностей.
               
     Местность была неровная, достаточно бугристая, а сам хуторок наш находился на высоком холме, над оврагами и лощинами, по которым протекала какая-та речушка без названия. Баба Оля сказала нам, что в ней водится форель, и сей факт станет еще одним трагическим сюжетом в этом, скорее, лирическом повествовании. Мы обошли окрестные перелески и рощицы, убедились, что грибов пока нет, ягоды изредка попадаются, муравейников - даже слишком, а до ближайшего озера селигеровой породы - десять минут ходу. Купаться там можно и очень даже. Берег низкий, травка мягкая, а дно песчаное, с небольшим слоем ила. Почти как в Кузьминках. Но народу  нет совсем. Откуда ж ему здесь взяться? Печка топилась славно, ничего уж такого сложного тут не было, и, помывшись в бане, которую полдня топила баба Оля, мы совсем разнежились и захорошели.

     В назначенный день в пять часов утра мы отправились в путь навстречу друзьям и неожиданностям, наверняка подстерегающим нас в дороге.  Разузнав накануне у соседки, как нам добраться до села, куда прибывают автобусы из Осташкова, мы двигались по заданным ориентирам с расчетной скоростью  пять километров в час. Так как село, деревня и хутор принадлежали соответственным вершинам треугольника, то расстояние, которое нам предстояло преодолеть, равнялось примерно десяти-одиннадцати километрам. Это - на бумаге, а с учетом пересеченной местности - все двенадцать. Быть на месте нам нужно было в восемь. Получалось, что ежели мы не заблудимся, то трёх часов будет вполне достаточно. Расчеты трех будущих инженеров оказались точны, и где-то без двадцати восемь мы подгребли к знакомой нам остановке, на которую сами прибыли всего-то третьего дня. Пользуясь тем, что время в запасе было, а автобус наверняка бы опоздал, мы направились к магазину, чтобы закупить хлеба и еще кое-чего из провианта. Там мы повстречались с тем самым трактористом, который нас не узнал. Похоже, он все еще пропивал наши деньги.
   
     Автобус все же прибыл вовремя, а в нем с кучей деревенских и нескольких дачников приехали и наши друзья. Встреча с ними была теплой, но какой-то нервной. Я сразу догадался, что в пути у них не все было гладко. Потом Миха, долго по-партизански молчавший, все-таки рассказал нам, из-за чего он так сердит на Дайчмана, которому, впрочем, все было как с гуся вода. Оказалось, что на вокзал Дайчман опоздал всего-то минут на пять, но Кулич, который пока Дайчмана в глаза не видел (это было их первое знакомство, а до этого каждый из них общался с братьями Вексельманами и Повориным по-отдельности), решил, что они просто не могут узнать друг друга. В вагон они вбегали через несколько минут после времени отправления, указанного в расписании. Почему именно этот поезд не был отправлен вовремя, а тронулся позже ровно на столько, на сколько было нужно Дайчману, осталось неизвестно навсегда. Это еще не все. Поезд проходил Осташков рано утром и стоял там всего минуты две. Ребята договорились с проводником, что он их разбудит заранее. Нужно было собрать рюкзаки, умыться и вообще... Проводник не подвел. За полчаса до остановки он растолкал обоих Мишек. Миха как нормальный человек встал, сходил куда надо и стал собирать рюкзак. При этом он много раз обращался к тезке и попутчику, напоминая, что времени все меньше и меньше. Дайчман же, производя одному ему известные расчеты, мычал, что он все успеет и хочет еще поспать. Когда поезд уже скрежетал тормозами, Кулич не выдержал, стащил спальный мешок с Дайчмана, ругнул его на чем свет стоит и рванул к выходу. Дайчман же, теперь стал собирать свой мешок и неумытым, полусонным, но довольным, что спал до последнего, тоже выбрался на перрон, правда, из уже начавшего двигаться поезда. Все это было  нормальным и вполне обычным его поведением. Но Миха же не знал об этом. А к тому ж еще в Москве мы их предупредили, что автобус от станции отходит почти в ту же минуту, что поезд прибывает на нее,  следующий - только вечером. А мы их ждем, встречаем и опаздывать на автобус нельзя, иначе им в Осташкове, а нам в селе на букву ''С'' придется сидеть целый день. Вот потому-то, Куликов и нервничал, а Дайчман... А что Дайчман?..

     Зажили мы на хуторе близ Селигерки вполне даже неплохо. Каждое утро, просыпаясь, мы обнаруживали на раскрытом настежь окне мокрую от росы ароматную охапку зелени с огорода соседских бабушек. Они нас баловали как своих внуков, но и собственный внучек у них тоже был. Дочка одной из них подкинула им на лето пацана лет пяти, веселого, веснушчатого непоседу. Он целыми днями раскатывал на велосипеде по укошенным полянам, визжал, пищал и звал нас играть с ним в мяч. Бывало и играли, если, конечно, мы не играли в этот момент в up and down; но большей частью мы уходили на озеро, купались и загорали там (бывало даже нагишом, о чем остались свидетельства в виде черно-белых фотографий, эдакое частное ретро ню). А иногда мы уходили с палаткой в лес, разузнав, как попасть на какое-нибудь интересное озеро, или просто в походик на пару дней пособирать грибов и посидеть ночью у костра. Погода баловала нас сказочно, ни одного целиком дождливого дня я не припомню. Дожди случались, но летние: короткие, сильные и теплые. В один прекрасный день, когда большая часть нашего отпуска в этой глуши уже прошла, на большом совете было принято решение идти к Волгоистоку. Расспросив всех и вся (а общаться нам приходилось не только с соседками по хутору, но и в порядке дежурства по очереди попарно посещать магазинчик в близлежащей деревне), составив примерный маршрут, мы стали собираться в путь. До места, по рассказам местных жителей, было далеко. То ли тридцать, то ли сорок километров. А один дедок утверждал, что никак не меньше полусотни. Уходили мы минимум дня на три, а то и больше. Распрощавшись накануне с соседками, выслушав советы остерегаться волков да медведей (реально, они  в тех лесах водились, и признаки их присутствия мы видали и слыхали неоднократно), поутру по холодку мы вышли на тропу.

     Дорога была легкой, леса чудесными, мы глупыми и смелыми, все было превосходно! Множество озер и речушек, которыми дивно богаты эти края, попадались на нашем пути. Если бы мы решили купаться хотя бы в каждой второй из них, мы не дошли бы до своей цели и за неделю. Тут хочу сделать небольшую вставку, насчет купания в окрестностях Селигера. Все с этим там обстояло прекрасно, кроме одного. Раздевшись у любого водоема, вы моментально подвергались стремительному нападению полчищ слепней, которые пикировали на оголенное тело со скоростью реактивных истребителей. Были особи покрупнее и потихоходнее, но одна порода, с треугольными крылышками, раскрашенными в яркие голубые и зеленоватые тона, получила от нас название ''Мираж''. Именно с этим вражеским самолетом можно было сравнить агрессивное и наглое поведение маленьких тварей. Времени для прицеливания им не требовалось никакого. Слета они вонзались в наши упругие молодые тела и успевали хлебнуть студенческой кровушки, прежде чем отдать свою недорогую жизнь под не самые изысканные русские выражения. Прозвание им придумал, кажется, Кулич, за что и поплатился, будучи однажды укушен в то место, в которое бы, ни один из нас, ни за что на свете, не захотел бы быть укушен.

     Шли мы долго, а под вечер отыскали уютное местечко для стоянки. Разбили палатку, развели костер, сварили ужин (не сомневаюсь, что это была картошка с тушенкой) и проболтали у костра почти всю ночь. Вот не помню, была ли у нас с собой гитара, но не могло не быть. Дело-то в том, что четверо из пяти участников забега были членами одной рок-группы, название которой много раз менялось, но на тот момент закрепилось как  Ladybird. А Кулич, еще в школьные годы недолго лабал вместе с братьями и Повриным (именно так, на аглицкий манер Дарвин, Ирвин, Поврин, писалась тогда эта фамилия) в их банде Hello. А, значит, музыка в походе была.

     Утром мы продолжили свой путь по описанным нам ориентирам. Солнышко припекало,  на слепней мы уже почти не обращали внимания, и помню лишь, что к концу дня песчаные сухие проплешины в соснах стали попадаться все реже, а почва под ногами становилась все сырее и темнее. Уже повсюду стелилась густая, напитанная влагой трава вперемешку со мхом; словом, ощущалась заболоченность. И вот, на третий день пути мы без плутаний и проблем вышли к совсем уже другому водоему. Казалось, будто по всей поверхности бескрайнего озера вдруг выступила зеленая спина огромного неизвестного существа. И будто спина эта  не гладкая, а корявая, бугристая, с торчащими клочками и пучками зеленых волос и коричневых космов, частично погруженная в воду, а во многих местах  выступающая над водой. Было не понятно, как двигаться по бугоркам, кочкам, перешейкам между сплошной водной поверхностью, под зеленоватым покровом которой отчетливо виднелись затопленные пни, кустики, коряги и целые полянки обычной лесной травы. Тропинка, по которой мы шли так долго, спряталась раз другой в огромных лужах и, в конце концов, совсем потерялась. Двигались мы дальше по наитию и по принципу ''куда можно ступить''. А через некоторое время заметили впереди какие-то мостки явно рукотворного происхождения. Они вели вглубь невысокого леска из березы, ольхи, прочего орешника и скрывались за поворотом. Наконец нами было обнаружено то, чего и требовалось доказать. Ступив на скользкие, полузатопленные доски, мы уже увереннее последовали предложенным нам маршрутом и минут через пять оказались около небольшого теремка в виде беседки, войти в которую было нельзя. Пришлось походить вокруг нее, заглядывая через перила внутрь. Внутри черным кругом отсвечивала застоялая, немного затхлая маслянистая вода. В ней одиноко плавал желтый березовый листок. Все, мы пришли. Кто, когда и почему  решил, что величайшая река Европы начинается из этой черной дырки нам осталось неизвестно.
 
     Побродив минут десять по отполированным туристической обувью мосткам, мы, не сильно разочарованные, отправились в обратный путь. Зачерпнуть из самого кладенца никому из нас не захотелось.

     Обратный путь - всегда короче и потому ноги несли нас ''домой'' легко и резво. Ночевали мы на тех же самых местах, что и по пути к истоку и, когда уже почувствовали приближение родных краев, вдруг поняли, что сбились с тропы.
 
     Некоторые несознательные историки, называясь прямыми участниками описываемых событий, позволяют себе присочинять, будто бы в этот момент наши герои, проявляя чудеса смекалки и дюжие способности в использовании компаса, мгновенно сориентировались по (внимание, слово-то какое!) азимуту и быстренько попали домой.
 
     Жалко опровергать столь стройную версию о завершении славного похода, но придется. Дело в том, что никакого компаса в нашем арсенале я вообще не припомню, а то самое слово, которым должны восхищаться девушки и профессиональные географы,  для меня лично - пустой звук. До сих пор не представляю, что это такое, и уверен, что ни Дайчман, ни Поврин, ни Кулич, а уж тем более мой брательник, также не понимают в этом ни бельмеса. Было же все куда плачевнее и постыднее. Поняв, что мы заблудились, дело к вечеру, продуктов нет с собой больше ни крошки, даже спички и те - на исходе, мы банально начали метаться по лесу в поисках тропы или хоть какого-то приметного нам знака. В сгустившихся уже сумерках Дайчмана озарила гениальная  (а другие его никогда и не посещали) мысль, что надо лезть на дерево. Ну, кого озарила, тому и лезть. Повыбирав  несколько минут елку повыше и поудобнее, он начал на нее карабкаться. Это с детства удавалось ему неплохо, так что скоро он пропал из нашего поля зрения в густой колючей кроне. Как молодые  разномастные пудели подпрыгивали и переминались мы под елкой, пока не услышали заветное: ''Кажется, вижу дорогу''. ''Где, где? Куда нам идти?'' - затявкали пудели хриплыми от волнения голосами.  ''Видите мою руку? Вот туда!'' - последовал мудрый ответ с вершины корабельной ели. Но не только руки, а уже вообще ничего разглядеть было невозможно. Мало того, что ветви загораживали его от нас полностью (елка-то была высока!), еще и тьма была почти ночная. Ориентируясь по голосу, улетавшему, как мы рассудили, в направлении взгляда, нижестоящая группа бросилась в предполагаемую сторону, не дожидаясь своего спасителя. Впереди, рассекая грудью сырой холодный вечерний воздух, неслись два молодых коня Сеня и Кулич. Еще в 10 ''А'' классе не было им равных в спринтерских забегах, и конкуренция между ними была более-менее равной. Но в этот момент под их ногами была не хорошо утоптанная гаревая дорожка, а сплошная пересеченка. По лужам, чуть ли не по пояс, через кусты и коряги, не видя ничего перед собой, мы рвались к заветной цели - избушке бабы Дуси, и не было в эту минуту стимула слаще и благородней для наших суровых мужских сердец.
 
     Такое рвение зачастую приводит к успеху, поэтому никто из нас сильно не удивился, когда начал узнавать места и приметы, которые не раз нами были пройдены в предыдущих вылазках. Где-то позади запыхавшийся Дайчман кричал нам вслед что-то неразборчивое: то ли подгонял, то ли просил подождать его, но нам это уже было не важно. Мы вышли на финишную прямую и узнавали на бугре милые очертания нашего приюта.  Когда до порога добрались отставшие члены дружного экипажа, когда до дому добрел, наконец, подуставший наш ''зоркий Сокол'', одно лишь мы услышали  от него  по поводу происшедшего: ''Куда же вы пошли, я же совсем в другую сторону показывал!''

     В один из дней нашего отдыха на хуторе произошло еще одно немаловажное для этого повествования событие. Получая от наших соседок очередную охапку зелени, болтая с бабушками за жизнь, услышали мы от них просьбу не совсем привычную для нашего городского уха. ''Надо бы колодец почистить, ребятки?'' - обратилась к нам  баба Оля. А как это делается, представления мы не имели. Признаваться было стыдно, но надо. Бабушек наши откровения не удивили ни мало. Откуда ж нам знать о таких сельских ''пронблемах'', чада-та, чай, московские, балованные. Все душ да ванна, а баню с колодцем тока в кине и видали. Но дело оказалось не хитрым. Надо было вычерпать из неглубокого колодца у подножья нашего холма всю воду, а затем, обливая ею же стенки сруба, потереть их щеткой. Особенно в тех местах, где наслоилось глины, позеленело ото мха или почернело от слизи. Потом надо было опять все вычерпать, поскрести  дно до желтого песочка, а после ждать, когда он снова наполнится и осядут муть и грязь. Колодец питался не из родника, а подпочвенными водами, которые в этих местах очень близко подходят к поверхности. Так близко, что во множестве выступают наружу, образуя озерца и крупные водоемы. Таков он - батюшка Селигер.
 
     Не помню уж, сколько ведер мы навычерпывали, хотя наверняка их считали. Ладно, так и быть, совру на этот раз, сказав, что было их триста девяносто два. Отчистили мы этот колодец на славу, а бабушки за это снова истопили нам баньку по-черному.
 
     Такая уж примитивная была эта банька: без трубы, с одним малюсеньким оконцем. Было в ней темно и даже в самую солнечную погоду в клубах пара почти ничего нельзя было разобрать. Теснотища там была несусветная, постоянно присутствовала опасность наткнуться на раскаленную каменку или вляпаться в казан с кипятком и, вообще, самым приятным местом там был предбанник, безопасный, теплый, но не жаркий, со скамеечкой и окошком, через которое свету проникало достаточно. Но в предбаннике мыться не принято. Поэтому пришлось залезать внутрь. После недавней первой помывки, не испытывая уже особого пиетету к подобного рода сооружениям да и к самому процессу пребывания в них, я поспешил выполнить этот необходимый ритуал и поскорее отделаться от нерадостного мероприятия. Поместиться всем пятерым телам, хотя бы даже и голым, в баньке было не просто. В первую смену со мною заодно рискнул Кулич. И все было ничего, пока не полезли остальные. Вспомнив, что когда места не хватает на земле, человек устремляется ввысь, я полез на полку под потолком, уступая моим друзьям часть столь необходимого им пространства. Это и стало той роковой ошибкой, о которой мне долго будет неудобно рассказывать, но которая еще раз проявила истинность и прочность нашей мальчишеской бескорыстной дружбы. Одним словом, там наверху мне поплохело от недостатка кислорода ли, от угарного ли газа, не до конца выветрившегося через оконце, а только слез я оттуда много шустрее, чем заползал и вывалился в предбанник, теперь понятно почему такой милый моему сердцу. Верный Миха последовал за мной, и последнее, что я помню не по чужим рассказам, это то, как вся картинка начала уплывать в глубину экрана, заполняя место вокруг себя чернотой, а звук еще слабо шуршал в стерео-колонках и был он куликовским голосом: ''Ребята! Сеньке плохо!''
               
     ...Я лежал на своей кровати у окна в доме и чувствовал, что на мне лежит все небо, а, возможно, и вся Вселенная, сколько она там весит. Дышать было трудно, но сознание уже вернулось, подсказывая мне, что жизнь есть вещь совсем непостоянная и весьма субтильная. Слабые звуки, стуки, гуки доносились через стену из соседней комнаты и откуда-то снаружи, со стороны окна. Было бы очень интересно вернуться поскорее в эту жизнь, но пошевельнуться я не мог, равно как и произнести хоть слово.  Сколько-то минут (часов, дней) длилось мое жалкое пребывание уже не на том, но еще и не совсем на этом свете, прежде чем дверь распахнулась, вошел я сам, увидал себя на кровати, превратился в Оську и выдохнув сказал: ''Ну, слава богу, очухался''. Мне дали попить, помогли сесть в подушках, и жить стало куда приятнее. Рассказали, что грохнулся я в обморок уже в предбаннике, а тащить скользкого голого мужчину через поляну к дому на виду у одетых женщин, пускай даже престарелого возраста, моим также голым друзьям в голову как-то не пришло. Поэтому прошло время, пока кто-то из них доотмылся, вытерся, оделся, сгонял за одеялом, и вот тогда уже меня все еще не очухавшегося, надо думать, бережно, перенесли в избушку и положили умирать в удобное место. Банный процесс оказался скомканным, так как из солидарности с оглашенным мои друзья завершили это дело по-быстрому. Правда, помня о нашем обещании бабушкам все за собой прибрать, а баню вымыть и проветрить (на предмет незаведения в ней плесени), Дайчман добровольно взял на себя его (обещания) выполнение. Чувствовал я себя еще не вполне, когда одно тягостное сомнение начало проникать в мою легко ранимую душу через мое же тяжело израненное тело. Дело, повидимому, было в том, что из-за обморока, пережитого мной только что, все фибры, чакры и жабры моего сущего враз раскрылись и обострились до нечеловеческих возможностей. Вот в эту минуту из глубин макрокосма я и получил мощную телепатему о том, что с Дайчманом чего-то неладно. Проскулив призыв о помощи еще совсем неокрепшим своим баритоном, я приподнялся и выглянул в окно. Банька была как на ладони, и из нее валил черный дым с едкими белесыми вкраплениями. Все боеспособное население близлежащих домов ломанулось спасать баню и то, что в ней еще не успело сгореть, включая  Дайчмана. Дальше можно не рассказывать, чтобы не покрывать позором гениальный ум и смекалку моего лучшего друга. Но он - потому и лучший, что умеет прощать критику в свой адрес. Прощать, но, отнюдь, не соглашаться с ее объективностью.

     А было вот что. Вспомнив, что баба Оля велела по окончании мытья сжечь веники, Мишка сообразил, что раздуть огонь легче всего прямо тут же в бане, из углей под казаном на каменке. Угли оказались славными, пламя заплясало на оставшихся после нас дровишках, и вот тут-то юный пожарный подбросил в огонь сырых, зеленых березовых веток. Гореть они стали не сразу, а поначалу, дабы просохнуть, закурились белым ядовитым дымом, которому в баньке выходить было просто некуда. Ведь оконце было закрыто еще с момента нашего купания, чтобы сохранять пар. Полыхнуло, когда Мишка открыл окно. Создавшаяся тяга сделала свое дело, последствия которого я и наблюдал  со своей кровати. Успокою слабонервных читателей тем, что скажу: баня не стала крематорием для моего друга и даже не сильно пострадала изнутри. И ещё не известно, как бы все закончилось, если бы не внезапно (но, к сожалению, однократно) проснувшийся во мне экстрасенсорный талант.

     Однажды после полудня тишина и покой, окружающие нас уже несколько недель, огласились каким-то фырканьем, почихиванием и потракиванием, которые усиливались постепенно, но неотвратимо, пока не превратились в относительно равномерный рокот дизельного мотора. Взору нашему предстала такая картина: по косогорам, по склонам близлежащих холмов, определенно в нашем направлении, издали похожий на большого странного жука двигался, трактор, в котором мы вскоре признали знакомые нам приметы. Было чудно смотреть, как он карабкается на горки с углом наклона, абсолютно исключающим саму возможность удерживания тела на поверхности. За рулем сидел, несомненно, ас своего дела, и мы даже знали, как он приблизительно выглядит. Через десяток минут, отплевываясь глиной, маслом и соляркой, к калитке в нашем уже давно отреставрированном заборе подкатил тот самый трактор, с тем самым асом у кормила. На сидении рядом с кучером водружались еще одна знакомая и одна незнакомая фигуры. Это прибыла баба Дуся, а с нею какой-то мальчик. Вот не помню, зачем она приезжала, но помню, что заметно хмельной шоферюга нахально ввалился в дом и, ни с кем не здороваясь (впрочем, мы с ним с прошлой встречи не прощались), а также ни к кому специально не обращаясь, потребовал, чтобы ему налили выпить.
 
     Сейчас это звучит неправдоподобно, и вряд ли кто из современной молодежи поверит в то, о чем я расскажу в следующих предложениях... Но... выпить у нас не было! У нас вообще за весь поход с самого первого до самого последнего дня выпить ничего не было. Дядя этому, похоже, не слишком удивился, видимо, понимал, с кем имеет дело. И, не испытывая никакого дискомфорта, за исключением легкого чувства жажды, которое толкало его на поиски какой-либо течности, он нетвердым шагом прошелся вдоль подоконников, обходя избу строго по периметру. К моему удивлению, чувство толкало его явно в верную сторону. Ни одна стеклянная посудина не ускользнула от его натренированного взгляда. Неожиданно ловким движением он сцапал флакончик одеколона, наполовину уже ''отпитый'' нами. Приблизив его под свои не слишком светлые очи, он продемонстрировал присутствующим завидную для простого деревенского кучера грамотность: ''Так, ''Русский лес''... Это я пил, - проговорил он, устанавливая бережно пузырек на место и ухватывая стоявший рядом флакончик ''Ангары'', - а это што такое?'' - отвинчивая пробочку и принюхиваясь, продолжил он выбор напитков. ''Это от комаров'', - еле слышно прокомментировал кто-то из оробевших практикантов, впервые в жизни присутствующих на настоящей дегустации. Оставив антикомариную жидкость в покое, видимо, не желая подвергать свой тонкий организм неоправданному риску, дядька вновь поднял с окна ''Русский лес'' и заозирался по сторонам. Инстинктивно заоглядывались и все остальные присутствующие при церемонии, совсем не желая, чтобы именно их кружки достались для наливания во внутрь. К счастью, недавно вымытая нами посуда в полном наборе находилась на улице около умывальника и сохла на солнышке почти без риска быть наполненной ароматной парфюмерией. Ох, и непритязателен был этот наш непрошеный гость. Схватив с другого подоконника какую-то майонезную банку (кто знает, сколько мух в ней передохло), он продул ее, вытряхнул из нее мусор и стал открывать флакон. В этот момент драма вошла в свою заключительную фазу.
 
     Но апофеоз должен быть мощнее самого действия, поэтому, не нарушая законов жанра, а скорее наоборот,     ещё раз подтверждая верность системы Константина Сергеевича, в эту минуту и выстрелило ружье, краешек которого мы вам показали ранее. ''Папа, не пей. Не надо'', - обратился к эксперту по одеколонам слабеньким голоском тот самый мальчик. Но, поздно. От ''леса'' и щепок не осталось. В это время с улицы раздался зов хозяйки, в том смысле, что пора, мол, и в дорогу. Она уже переделала какие-то неведомые нам свои дела и желала убыть поскорее, чем несказанно нас обрадовала. Как они доедут обратно против всех законов физики и геометрии, для нас оставалось загадкой. Радовало одно: кучер, несомненно, был удовлетворен, а значит, вести своего железного коня мог спокойно, не нервничая. Да и вряд ли он хоть раз в своей жизни садился за руль в душевном и физическом состояниях, сильно отличающихся от нынешнего. Молча проводили мы посетителей, весьма впечатленные увиденным, а когда трактор уже скрылся с глаз, брат мой философски нарушил тягостное молчание: ''Я сильно удивлюсь, если его сын, когда вырастет, будет хоть что-нибудь пить.'' На что незамедлительно последовал не менее философский ответ Поврина: ''А я удивлюсь, если он, хоть чего-нибудь не будет пить после этого''.

     Это был наш последний вечер под Осташковым. Стемнело рано, потому что было облачно. Облачно и тепло. Отличный летний вечер в лесу. В тишине были слышны тончайшие нюансы комариных песен. Редкие голоса ночных птиц рассекали пустоту. Снизу, из-под холма едва доносилось журчание ручья, обтекающего крупные камни. Ох, уж этот ручей... И дернул же кто-то за язык нашу милую бабу Олю показать, какую форель она наловила в нем давеча. Рыбаков-фанатиков среди нас не было, но были любопытные. Любопытные до фанатизма. А, точнее - один такой. Да, вы правильно догадались. Почти за месяц Дайчман не удосужился порыбачить, а в последний вечер, когда надо было и собраться, и приготовить в дорогу провиант, и избу прибрать, и лечь выспаться, потому что в пять часов уже пора было двинуться в путь, вот, как раз, в этот момент, Дайчман отправился на ночную рыбалку. Форели он, видите ли, не ловил и не пробовал на вкус в своей долгой и разнообразной жизни. Мы все, как могли, взывали к его разуму  (странное занятие), пытались призвать к ответственности, упрекали в эгоизме (что есть, то есть) и в отсутствии совести (чего нет, того нет), но это помогло, как градусник от поноса. Взяв с собой единственный,  полуживой фонарик  (батареек в этой глуши не продавалось, а электричества, перезарядить аккумулятор, еще не подвезли), он скрылся за порогом. Ну, хоть обещал - ненадолго. Не знаю, как остальные, но я ложился спать в тягостном невеселом предчувствии, однако, уснул. Точно уснул, потому что проснулся посреди ночи абсолютно уверенный, что Мишки еще нет. Мне это приснилось, как Менделееву, и, проснувшись, я уже знал, что прав.  Разглядев на часах начало третьего,  жутко ругаясь про себя, я вылез из спального мешка, натянул штаны, футболку, кеды и на цыпочках выбрался из дома.
 
     На мое счастье небо прояснилось, луна египетским  апельсином  (марокканские - покраснее) озаряла мне тропинку вниз. Можно было двигаться и без фонарика. И я побрел к ручью. Душа болела от тревоги за моего друга, но разумом я понимал, что с такими как он ничего не случается. Огонь он прошел, а, значит, и воду пройдет, да и медные трубы, скорее всего, ему давно уготованы. Но, все же, я сильно психовал: почему он так долго, не поскользнулся ли... В то же время я себе абсолютно не представлял, как я буду его искать, ведь ручей тянулся на километры в обе стороны, а куда он двинулся, мне было не известно. Кричать в этой тишине казалось мне непристойным и неразумным делом. О, как же я восхвалил того, в которого совершенно не верю, когда впереди запрыгал мне навстречу слабый огонек фонарика. Дайчман возвращался с уловом. Короткое мужское приветствие, подобающее моменту, и вот я уже держу в руках форель, которая незаменима в ухе, но особенно, говорят, хороша запеченная в листьях. Форель была мелкая, тощая и единственная. Как он проторчал всю ночь в этом ручье, если там ни черта не ловилось, я так и не дотумкал. Ну, понимаю, если бы был сумасшедший клев!..

     Утром, которое не заставило себя ждать, мы, невыспавшиеся и угрюмые (но не Дайчман), вышли из нашей уютной и уже такой родной избушки, закрыли все ставни, двери и, пройдя мимо терема бабушек-ленинградок, оставили им на крыльце кое-какую утварь, которой они снабжали нас по мере надобности, а также Мишкин улов и коротенькую прощальную записку.

     А потом  мы встали на тропу, в последний раз оглянулись и двинули домой.
               
ПРИЛОЖЕНИЯ


МИХАИЛ  ПОВОРИН

Сеня, у тебя поразительная память! Я бы и половины этого всего не вспомнил. И получается у тебя здорово. В смысле юмора. Тебе надо продолжать писАть. А вот по стилю замечание: некоторые фразы излишне длинные. Я бы их разбивал на 2 и более, а пояснения в скобках выделял отдельными фразами, меняя порядок слов и т.п. И кое-какие ошибки я поправил. Не гарантирую, что все-все. В основном лишние запятые. Я когда-то страдал врождённой грамотностью, но в последнее время полегчало... Напиши, если что не ясно, или давай созвонимся.
Дополнения:
1) Я точно помню, что ты или Оська говорили, что для нас "понедельник начинается в субботу". В смысле: мы втроём приехали в субботу, а в понедельник соберутся все, вот тогда и начнётся.
2) А мою фразу помнишь: «Мы что, правда заблудились?»

МИХАИЛ ДАЙЧМАН

Сенька, спасибо! Картины былого так и встают перед глазами. Все точно (за исключением нескольких персональных характеристик). Я еще помню, что ища дорогу, мы с Куличом отходили от остальных на расстояние слышимости, а потом я отходил от него еще на то же расстояние.
Предлагаю организовать "Селигер возвращается". Или "Селигер-2" с нашими детьми, сыном тракториста и пр.

 ИОСИФ  СОЛОВЕЙ

        Внесу комментарии и уточнения. Не из-за занудства, а из-за исторической справедливости.
        (Поврин, на ашипки не смотри, да? Считай, что это эсперанто.)

        Бабку звали не Дуся, а Ниловна ("Мать" отдыхает).  Мы должны были с ней встретиться в Осташкове на вокзале. Но поезда, хоть и отправлялись по расписанию из пункта А, в пункт Б всё равно опаздывали. Ниловна уехала без нас утренним автобусом, а  мы-таки ждали автобуса несколько часов. Наша  попытка скоротать время и сходить в кино успехом не увенчалась. В кинотеатре не набралось миньяна, или, если хотите, кворума. Короче, за три проданных  билета, нам вернули  деньги  взад. Поскольку билетов больше продано не было, кина тоже не было.

        "Кучеру" мы заплатили 3  рубля до  деревни  Свапуще (на "С"). С учетом  того, что он туда и  так  ехал, ему  сильно повезло. Каким-то чудом он нас привёз именно к тому дому, где была Ниловна. С криком: "Всё-таки приэ-али, милые!" - она выбежала нас встречать. Так и познакомились. Торговли с кучером не было.  Ниловна с ним пошепталась без нашего участия. Когда я спросил, почем будет стоить остаток пути, она сказала: "Тройку дадим!" "Тройка" (а не "трёшка") меня удивила.  "Дадим" - покоробило.

        Есть неточности с описанием пути на Волгоисток. Но мелкие, не существенные. А вот, кто решил, что Волга (не величайшая, отнюдь, европейская река) вытекает именно из той лужи, нам ДА стало известно. Из таблички на той беседке, где было рассказано про специальную экспедицию, что сей факт научно (!) установила. (Экспеди-и-и-ция!!!)

        Не понимаю, почему в таком сочном повествовании  не назвать  всё своими именами  и не написать черным  по белому, что слепень (видимо, всё же, слепниха) укусила Кулича в яйцо? Сегодня это уже можно рассказать. Думаю, даже, Марина не расстроится. Пусть народ знает правду и своих героев и не думает, что Мишка был укушен ещё куда...
 
         Далее, про наши блуждания.

         Рывок на Волгоисток мы сделали с бережка одного озера, на котором стояли лагерем. По-соседству остановились еще какие-то туристы. Мы им оставили под присмотр наши вещи, договорившись, что  вернёмся до пяти вечера.  Они нас честно предупредили, что в 17:00 отвалят. И вот на обратном пути-то мы и заблудились.  Про азимут мне добавить нечего. Так же, как про абрис и про астролябию - *** их знает, что это такое - но зато я помню, что, когда мы всё же вернулись в стойбище, увы, с часовым опозданием, сторожа наших пожитков честно отсутствовали, нечестно прихватив с собой на память по одной вещи у каждого из Михаилов. Помню, что у Дайчмана скоммуниздили олимпийку, у Поворина, кажется, перочиный нож, и что-то у Кулича  (банку тушенки?). Мы с тобой, Сеня, не пострадали, разве что морально.

         Во время плутания первым на дерево полез я. Очень хорошо помню, что добравшись до верхушки,  увидел совершенно ровную зелёную поверхность,  простирающуюся на все 4 стороны.  Буквально, как поле травы!  И понял всю бесполезность лазания по деревьям... Мы переночевали на том же бережку, а наутро, решив искупаться, обнаружили у самой кромки воды что-то неподдающееся описанию.  Больше всего это было похоже на гигантский презерватив,  в несколько метров длиной.  В озеро мы не полезли, решив, что ЭТО вылезло из воды. То ли шкура удава, но почему-то прозрачная, то ли какой-то гирляндный глист...  одним словом - гадость неописуемая. Сделав вывод,  что слово Селигер, скорее всего, происходит от слова "селитер", мы собрались и отправились до хаты.

         Теперь - неожиданный визит Ниловны и "кучера" с сынишкой.
 
         Приезжала  она потому, что он обещал ей поправить покосившуюся избу. Что и "сделал", подперев один угол дома каким-то полугнилым бревнышком, рассудив, что этим заработал на выпивку.  Саму выпивку он хамски не требовал, а подбирался  к теме довольно-таки заискивающе - мол, пять молодых парней - должно же в доме что-то быть. И, между прочим, совершенно не поверил, что у нас нет выпивки.  Просто, заметив на подоконнике батарею пузырьков  с одеколоном, так  уже и не смог оторваться от этой витрины.

          Про "Русский лес" он сказала дословно: "Во, "Русский лес"! Это я знаю, это я пил!"  Тут ты,  Сеня, написал довольно близко к тексту. Мы, было пытались воспрепятствовать его полуденному возлиянию, слабо аргументируя тем, что он, дескать, за рулём да еще  везёт  женщину с ребёнком.  Но он пригвоздил  нас аргументом и фактом:  "Я двадцать лет на технике!  И без штафных!!!" - грозно прорычал он, как принято говорить, "бешено вращая глазами". После этой фразы, как ты заметил, «от "Русского леса" и щепки не осталось».

МИХАИЛ КУЛИКОВ

        Привет друзья!!!
        Только вчера поздно вечером смог прочесть  Вашу литературную  переписку  (был в отпуске в горах, катался на лыжах).
        Сеня, я в трансе от нахлынувших воспоминаний, вызванных прочтением твоего рассказа.
        СПАСИБО!!!
        В памяти  всплыли дни безмятежной  юности. Хорошо, когда вся жизнь впереди. В моей жизни тот поход (как сейчас стало понятно) сыграл очень большую роль. Сенька описал то,  что на него произвело впечатление и  запомнилось, а другие запомнили что-то свое. Я в том походе  сделал для  себя  великое географическое открытие: Солнце летом в этих широтах садится  не на западе, а на севере. Компас у меня был, и у Мишки была карта, но когда мы  попытались пойти  напрямую  через лес  по карте и компасу, то решили, что компас не работает,  потому что солнце уже садилось (как мы думали на западе), а по компасу получалось - на севере, что вызвало в моей голове сдвиг по фазе. Простите друзья, это я виноват, что мы заблудились.
         Потом я стал крутым туристом, ходил в походы афигенной сложности, но навсегда запомнил то блуждание по болоту.
         Прочел рассказ, и захотелось еще раз пройтись по тому маршруту.
         Всем наилучшие пожелания.