Воронежские арбузы

               
               
               

   Оля с мужем подъехали к станции в девять вечера. Их серо-пыльный седан моргнул красными задними огнями у переезда, кое-как перевалил через две пары рельсов и, повернув налево, съехал на грунтовую дорогу. Ещё через минуту они ехали вдоль деревенского кладбища, после которого начиналась улица Северная. Справа, на лужайке у крутого оврага, заросшего лиственным леском, паслись на привязи три чёрных козы и одна белая. Слева – дома. Людей не видно. И только у родительских ворот на скамеечке сидели три старушки – тётя Маня – Олина крёстная – старшая мамина сестра, тётя Нюра – другая мамина сестра и соседка – Валька-Грунина.
   - Валькя, – крикнула тёть Нюра, завидев машину. - Сидела-сидела, а как приехали – нема…
   Из ворот выпорхнула мама в синем ситцевом платье, затем вышел отец – в зелёных выглаженных брюках и в белой рубашке, встал у ворот, стараясь скрыть волнение.
   - Олюшка, - прошептала мама, обняв дочь. И так стояли они с минуту, вытирая слезы.
   - Здравствуйте, - прервал молчание Иван, протягивая руку тестю…

   - За приезд, - объявил отец первый тост. - И сколько километров до нас с Урала?
   - Две тысячи двести три, - ответил Иван, чокаясь с тестем. – У нас прямую дорогу на пермский тракт лет пять как разбили и забросили, пришлось через Екатеринбург, да ещё под Сызранью ни одного понятного указателя, как и в прошлом году - заплутали. В общем, километров сто лишних проехали. А дорога – одно название. Асфальт плавится, от грузовых колея. Я раз десять защитой картера задевал наплывы...
   Стол накрыли во дворе. Мама сидела в окружении сестер, как стояли их дома. Слева – тетя Нюра, справа – тетя Маня. Двух сестер не было – тетя Настя – в Воронеже, а тетя Дуся - за границей, в Белоруссии. Бабушка родила им ещё одну сестренку, но она умерла в младенчестве, за год до второй мировой войны, на которой погиб дедушка. Олина мама – самая младшая.
   - Ну, и как Россея – горит? – спросил отец у Ивана.
   - Под Уфой видели первые пожары. Жигулевский заповедник горит, под Сызранью и в Саратовской области гарью пахло, и здесь, под Воронежем, полыхает. Едем с Олей и думаем, как тут у вас...
   - У нас, слава Богу, пока обошлось. Только Сашку-Вальки-Груниной за самогон штрафану-ли. Ехал участковый, смотрит – Витька-паровоз идет, а из кармана – бутылка торчит.
   - Откуда самогон? Садись, - говорит, - в люльку, показывай. Ну, Витька и показал, у кого брал. У четверг суд был. Присудили Сашке три тыщи. В следующий раз сказали, тыщ тридцать будет, а потом – пасодють.
   - А кто этот – Сашка?
   - Да дочки Груниной – Вальки - сын. Пацану лет двадцать, классов пять окончил, нигде не работает, в армию не берут.
   - А почему нигде не работает? – удивился Иван.
   - Так у нас и у районе негде, он у Воронеж ездил на керамический. Ну, это ж в пять утра к дизелю на станцию надо и у восемь вечера – назад. Тяжеловато, бросил. Бычка растит и на мясу сдает. Так и живут с матерью.
   - Да Бог с ним, с Сашкой, - прервала разговор Олина мама, разливая сестрам по стопкам свою малиновую настойку. – А мы завтра затеяли картоху убирать. Она, конечно, махонькая, а всё одно не растёт – жара. Последний дождик в начале июня был. Все засохло без воды: и помидоры, и перец. У людей в колодцах воды попить нету. Одни арбузы вызрели этим летом. Арбузы такие, как в прошлом году большая картошка была. А крупнее не растут без воды. Мы их с дедом в погреб опустили. На бахче с десяток осталось. А завтра в восемь придут Никсон с Василий Иванычем, и начнем.  Они только завтра могут.  Лошадь на полмесяца занята. Вам с дороги и отдохнуть не дадим. Да у нас и у Мани немножко, мы по десять ведер посадили нынче. Ботву позавчера все вместе скосили. А у Нюры в следующее воскресенье убирать приедут.

   Постелили гостям на диване в большой комнате. Иван, после двух суток дороги, уснул сразу, а Оля долго не спала, прислушиваясь к деревенским звукам, доносившимся из раскрытых и занавешенных сетками окон и двери. Густой застоявшийся воздух окутал деревню как тяжелый туман. Лишь под утро стало чуть прохладней.

   К восьми часам на заднем дворе под яблонями, перед огородами, собрались все. Пришли  - тёть Манин сын Володя с женой Татьяной и сыном Олегом, работающим в районном центре водителем, тёть Манина младшая дочь Валя с мужем Сашей – большим начальником и депутатом в Крыму - с сыном Сергеем, поступившим нынешним летом в аспирантуру там же на Украине и сама старшая мамина сестра. Оля с мамой и мужем принесли пустые вёдра. Отец ежеминутно смотрел на часы, то и дело приговаривая:
   - Как русскому жениться, так и ночь коротка…
   Ближе к девяти во двор вползла старенькая пегая кобылка, таща за собой небольшую тележку, в которой из соломы торчали двое нетрезвых мужиков и маленький плуг. Оказалось, что Никсон – это не лошадь, а её хозяин - худой среднего роста мужик лет сорока с большими оттопыренными ушами и черными, никогда не видавшими расчески волосами. Давным-давно, ещё в школе и в армии, Никсона звали Юрой.
   - Василий Иваныч – бывший милиционер, на инвалидности после ранения. У него в голове металлическая пластинка, - шепнула мама Оле, указав глазами на другого мужика.
   Наемные работники попросили позавтракать. У мамы, предупрежденной заранее, из воздуха, как у Эмиля Кио цветы, появились в руках сначала два стаканчика, наполненных прозрачной жидкостью, затем несколько кусков хлеба с нарезанной колясочками колбасой.

   Василий Иваныч повёл лошадь спереди, а Никсон взялся за плуг. Иваныч незлобно хлестал лошадь, истошно выкрикивая при этом: «Нэ!»
   - Орет, как будто сам пашет, - сказал Валин муж Саша.
   Плуг с Никсоном бросало из стороны в сторону. Однако с первыми пластами серой ссохшейся тяжелой земли появились мелкие, с тонкой светлой кожурой, клубни.
   Стариков отправили по домам, на хозяйство...
   Картошку собирали в ведра. Ведра ссыпали в  мешки. Володя с Олегом сносили мешки на межу. На родительском огороде собрали десять мешков, вместо обычных двадцати. Почти столько собрали у Олиной крёстной. Мужчины разнесли мешки по дворам. Никсон с Василием Иванычем запрягли лошадь в телегу, положили в телегу плуг и направились к Володиному дому по дороге между огородами.

   Татьяна принесла всем из погреба компот в двухлитровой стеклянной банке. Никсон с Иванычем возились с плугом. Саша с Олегом курили, сидя на скамейке в тени. Здесь же на стене у входной двери Володиного дома на прибитом косо термометре красный спиртовой столбик замер у сорока градусов.
   Василий Иваныч стегал лошадь, выкрикивая сначала – «Нэ!», затем – «Бэ!», а потом – «Мэ!». Лошадь и Никсон стояли, как вкопанные.
   - Ни бэ, ни мэ, - прокомментировал ситуацию Саша – Валин муж.
   - На хрена мне это нужно – плуг ломать. Где я его потом достану? – заорал вдруг Юра-Никсон. К ним подошел Володя. Никсон согнул правую руку в локте и молча показал Володе промежуток расстояния между согнутыми большим и указательным пальцами, в каком успешно могли разместиться сложенные один на один все тома «Войны и мира» Льва Толстого. Володя что-то сказал Никсону и они втроем ушли на веранду.
   - Видимо, за допингом... для плуга, - сказал Саша-Валин-депутат.
   Через пять минут работники вышли. Василий Иваныч лихо оседлал кобылку, Никсон взялся за плуг. Лошадка, учуяв резко возросший уровень октанового числа в воздухе, рванула вперед. На третьем огороде картошку собрали за полчаса. Она была чуть побольше размером, потому что Володя смог исхитриться полить её два раза.
   Татьяна отдала работникам три поллитровки за три огорода. Спросила у Никсона:
   - За деньгами Наташка придет?
   - Да, - ответил Никсон. – Ты же знаешь, мне деньги доверять нельзя.

   Оля и Иван пришли домой. Мама у газовой плиты готовила обед, отец сидел здесь же на табурете, листая «Аргументы и факты». Протянул несколько листов Оле.

   Оля увидела название – «АиФ– Черноземье», № 31, 2010г. и дальше:
   «...в с. Ольховатка – из 349 домов огнем уничтожено 105... в с. Гороховка пострадали 22 дома. 72 семьи остались без крова. Огонь обложил Воронеж плотным кольцом. Горели Масловка, Боровое, Сомово, Кожевенный кордон. В Масловке 203 человека остались без крова... В проповеди, произнесенной в Серафимо-Саровском мужском монастыре, Владыка Сергий отметил, что «стихийное бедствие, которое поразило нашу область и многие другие регионы России, является показателем того, что чаша терпения Господня переполняется. С экранов телевидения и со страниц газет льётся ложь и грязь, и привыкаем ко лжи, даём ей проникнуть в свою душу и не обращаем внимания, когда наши ближние живут не по правде, и не замечаем, когда ложь входит в наше сознание...»

   - Да отстань ты, дед, от детей, пусть отдохнут хоть немного. Завтра спины не разогнут. Оля, пойдем, я тебе покажу что-то.
   Вдвоем они вышли на улицу, мама открыла дверь погреба. На сухом прохладном полу, освещенном тусклым светом, проникающем через дверной проем, лежало около сотни тёмных, почти черных и светло-зеленых полосатых арбузов. Больших было мало, в основном сантиметров пятнадцать-двадцать в диаметре.
   Арбузы были красные, очень вкусные, сахарные. Мама и Оля съели два вместо обеда. Иван с тестем тоже закусили двумя скибочками. После обеда решили отдохнуть. Но вздремнуть не удалось. Откуда-то прилетела муха и стала назойливо жужжать, перелетая с места на место. Потом прилетела еще одна, затем еще... Отец взял резиновую мухобойку и стал с азартом бегать по дому, нанося удары направо и налево.
   Снаружи послышался шум. Все вышли за ворота. По деревенской улице бежала Валька-Грунина. Подбежав к родительскому дому, она закричала:
   - Горим, блять! Ой, извиняюсь! Сашка мой у овраге мусор зажег! Боюсь, щас деревья вспыхнуть!!
   
   Два ствола молодых кленов уже занимались, когда прибежали Володя с Олегом и Олин отец с Иваном. Восьми ведер воды не хватило затушить, но пламя удалось сбить. Перепуганный насмерть, черный как негр, Сашка-Вальки-Груниной кидал лопатой землю на обугленные стволы и дымящийся мусор. Саша-Вали-Маниной с Сергеем притащили еще четыре ведра воды. Всей улицей огонь победили.  Двое пьяных мужиков, страшно матерясь, хотели поймать поджигателя, чтобы проучить. Тот отбивался лопатой, и кричал:
   - Не гайте! Не гайте!
    На его защиту встал Володя.
   - Хватит с него, он сам напугался. Что с дурака взять…
   А взять действительно было нечего. Отец Сашки повесился в пьяном угаре. Старший брат замерз по пьяному делу. Только сломав обе ноги два года назад, перестала пить его мать.

   Дома отец включил телевизор. По одной программе показывали, как премьер-министр на самолете тушит пожары.
   - ЦК и Политбюро с ума бы сошли, если б Брежнев или Подгорный пожары тушили на самолетах. Летает туда-сюда в свое удовольствие. Это, мать, как я бы к вам на ферму пришел в рабочее время, и сказал, пока вы здесь коров за цыцьки дергаете, я с Витькой-паровозом, механизатором, на пруд сгоняю – проверю с удочкой размножение щук. Мать вашу, - отец смачно хлопнул мухобойкой по деревянной обналичке.
   По другой программе шла пресс-конференция, где премьер говорил, что сильного удорожания продуктов правительство не допустит:
   - Мы введем эмбарго на поставку зерна… перекинем в Центральную Россию, наиболее пострадавшую от засухи, хлеб из Сибири и Дальнего Востока…
   - Как бы не так, - возразил отец, - в июле буханка хлеба у Таньки на станции стоила четырнадцать рублей, а сейчас, две недели спустя, уже восемнадцать пятьдесят – на тридцать процентов больше. Да и где ж ему, хлебу, взяться, ежели у нас половина земель Черноземья брошено? Раньше зерновые вагоны на станции были собственностью гусударства, а теперь они у одного частника. А он, что задаром зерно возить станет? Я, со своим зоотехникумом, понимаю – опять, одна нае…аловка.
   Аполитичная мухобойка на середине последнего слова резко с шумом опустилась на подоконник.
   - Так что, Ольга и Иван, айда завтра у район. Купим вам и нам с матерью по мешку гречи и сахара, лапши домашней в пятикилограммовых пакетах. Чтоб не только до следующего, но и до две тыщи двенадцатого года хватило. А если что там не так получится, то и до семнадцатого года – рукой подать…

   Спать легли пораньше…
   После уборки трех огородов, измученную жестоким зноем городскую Олю, преследовали ночные кошмары. То ей снилось, как кто-то невысокий важно и значительно вручал Вальке-Груниной орден «за внедрение нанотехнологий в области самогоноварения и укрепление российского октанового числа». То отец с двумя корпоративными мухобойками наперевес гнался за Никсоном. На одной мухобойке было выведено золотом «2012», на другой, красным – «2017». То вдруг Валька-Грунина, с орденом на груди, радостно говорила: «Самым выдающимся достижением демократии в России, после назначения президентом губернаторов, могло бы стать назначение президентом самого президента»…

   Жара дней через десять спадет, а пока в деревне спасались холодными арбузами из маминого погреба…

                31 августа 2010