1956-57. Девятый класс

1956-57. Девятый класс

Девятый класс. Ощущение, что я ничего не помню об этом времени – так, какие-то обрывки. Однако попробую…

Один из дней начала октября запомнился потому, что я впервые возвращался из школы вместе с соседкой Ниной Дементьевой, к которой был весьма неравнодушен. День был солнечный и очень теплый. Шли молча. И вдруг перед тем, как перейти через шоссе к своей калитке, Нина спрашивает: «А ты знаешь, что такое померанец?» Я был ошарашен: это были первые (и как потом оказалось – последние) слова, сказанные ею мне. Я ответил: «Нет», и Нина перешла дорогу…

А я? Я корил себя за неспособность удовлеторить любознательность Нины, к которой питал симпатии.

На этом диалоге и завершились все мои взаимоотношения с одноклассницами: так на всю жизнь мы и остались друг для друга «черными ящиками» – чем они жили, в кого влюблялись, к чему стремились?..

Да и из ребят неформальные отношения у меня сложились лишь с Витей Приезжевым, Валерой Зеленым, Юрой Кротовым и Володей Зубовым. И еще на какой-то почве я подружился со Стасиком Тарасенко из параллельного класса. Вот, собственно, и всё! И это за шесть лет совместной учебы с двумя сотнями ребят и девчонок!.. А ведь, сколько я себя помню, я искал крепкую дружбу и сам был способен на нее. За друга я готов был лечь костьми…

Как же так получилось, что я остался без друзей? Ответ на этот вопрос я получаю, анализируя свойства своего Я. Виной всему оказалась моя целеустремленность и мой максимализм. Да, какое-то время я мог поддерживать отношения с человеком. Но если в течение продолжительного времени в его душе я не находил резонанса со своей целеустремленностью, то терял к этому человеку интерес.

С ребятами меня мог связывать в основном профессиональный интерес, а это, прежде всего, интерес к точным наукам. По этому интересу достаточно близкого попутчика мне не удалось встретить по сей день.

Но и в девушках я также искал в первую очередь любознательность и интерес к точным наукам – хотя бы в какой-то мере. Искал и… не находил: никто из девушек моего школьного выпуска не собирался поступать ни на физфак, ни на мехмат, ни в физические институты. Этот факт стал водоразделом между школьным прошлым и нешкольным будущим.

Однако, если бы нашлась девушка, согласившаяся разделить со мной интерес к физике, я был уверен, что мы с нею свернули бы всё на своем пути к реализации себя в качестве ученых…

Забегая вперед, скажу, что такая девушка нашлась-таки! И встать ей на путь Большой Физики помогла… ЛЮБОВЬ. Да так «помогла», что закрутилась-завертелась вся наша жизнь в пространстве куда более значимых ценностей…

Зовут эту девушку Соней. И если бы не она, не найти мне душевного комфорта ни с одной женщиной на Земле. Почему? Потому что страсть к Науке – всего лишь одна из нескольких субстанций Духа, стремящегося к Совершенству. Оказавшись на физфаке, я, разумеется, без особого труда подыскал бы себе попутчицу жизни с научным интересом. Но сегодня абсолютно уверен, что наши тесные отношения не продлились бы и с год, ибо, помимо научного интереса, мне еще непременно нужно (ну и привередливый!), чтобы моя половина оказалась бы с крестьянской душой, с гриновским сердцем, с сахаровской нравственностью, с питерской интеллигентностью и кое-чем еще!.. Понятно, вероятность существования таких «половинок» равна НУЛЮ, тем не менее, один шанс из бесконечности все-таки на меня выпал (нетрудно догадаться, что девушка Соня не могла не стать моей женой)!.. Но это уже другая, внешкольная история.

***

…Помню себя в московском букинистическом магазине. Народу – не протолкнуться. Под стеклянной витриной вижу, среди прочего, книгу «Исчисление бесконечно малых», кажется, Привалова. Прошу показать. Понимаю, что первые страницы могу осилить без посторонней помощи. Покупаю. Это была первая в моей жизни книга по высшей математике – из неведомого мне завораживающего мира…

В эти же дни читаю взятые в библиотеке книги из серии «Жизнь замечательных людей», «Эварист Галуа» и «Нильс Абель». Книги меня будоражат, я получаю сильнейший импульс к саморазвитию и получению высшего образования.

Много торчу в Пушкинской библиотеке. Пытаюсь читать «Элиаду» Гомера, «Капитал» Маркса, Гегеля. Но потрясен невозможностью понять книги, написанные русским (!!!) языком! Много позже я пойму, что точно так же большинству людей остаются недоступными не только науки, но по существу ВСЁ – не испытывая от этого никакого душевного дискомфорта! Для меня же это явилось самым сильным унижением за всю мою жизнь! И я поставил себе цель освободиться от непонимания!..

А тут еще такая подначка: какая-то пигалица (по росту) на моих глазах берет на дом брошюру по числовым рядам! Когда она ушла, я спросил у библиотекарши, кто такая. Та назвала имя и фамилию – Нина Бочкова. Позже я увидел эту фамилию на почетном стенде в своей Третьей школе: Золотая медалистка, однако имя было другое – значит. сестра. А спустя какое-то время я встретил Нину в школе – она училась в десятом классе. Но заговорить с ней я смог только через два года, уже после окончания школы…

В ноябре я, как и ежегодно, заболел воспалением легких. Отлеживался дома. И вдруг ко мне пришли две одноклассницы! Проведать. Как луч в темном царстве! За всю мою (предыдущую) жизнь никто не уделял мне внимания. Пусть и по поручению классного руководителя Галины Михайловны, но все равно это было чертовски тепло и радостно! (Интересно, сохранилась ли традиция поныне?) А я так растерялся, что и не сообразил тепло отблагодарить девчонок. В тот день они стали для меня такими милыми…

Свои симпатии одноклассницам я выражал лишь анонимно: подбрасывал в портфель или к дверям дома ажурные снежинки и вырезанные из школьного мела миниатюрные дворцы.

***

А на втором этаже нашего дома (в Пушкино) шло «медленное смертоубийство»: Надя Скобцова, мать Юры и Милы Фарбер, вышедшая фиктивно замуж за Авраама, инженера на пенсии (за последний год сильно ослабевшего умом), делала все, чтобы свести старика в могилу и стать единоличной хозяйкой его комнаты. С этой задачей Скобцова справилась месяцев за пять, и у меня появились новые соседи – Фарберы. До этого они ютились в шестиметровой комнате на другом конце поселка; теперь же они поимели 20-метровую мансарду с 16-метровой террасой.

Следующей целью Надя Скобцова поставила заполучить огород под картошку. Земля же вокруг дома уже была распределена между жильцами, поэтому у кого-то нужно было ее урезать. А больше всего земли было у нас, и потому началась война, закончившаяся быстрой победой Скобцовой: мои родители уступили ей четверть участка. Потом начались новые скандалы – за сараи, за столбы для бельевой веревки, за коммунальные дрова и т.д.

Люда Фарбер, была мне ровесница, и в Новодеревенскую школу она ходила в параллельный класс. У нее был сильнейший порок сердца, так что и в школе, и особенно во время скандалов она часто впадала в обморок. Война ее матери за «место под солнцем» доставалась Люде ухудшением ее здоровья.

Не способствовала эта война и моим отношениям с Людой. Как девушка она меня не интересовала, но человеком она была небезынтересным. Как и я, она, как губка, впитывала преподносимые в начальной школе высокие нравственные ценности. Продолжать учебу после начальной школы она пошла во Вторую школу (в селе Пушкино). Что она делала, когда я учился в девятом классе, не знаю. Но знаю, что в этот период она каким-то образом подружилась с Ниной Дементьевой – они вместе увлекались чтением и обсуждением литературной классики.

Юра Фарбер был на год моложе меня и своей сестры. Из-за скандалов наших родителей я не сблизился и с ним, и потому мы общались спорадически. Однажды зашел разговор о Нине, и я сказал ему о своих симпатиях к ней. «Это что, – ответил он, –  посмотрел бы ты на ее красавицу-сестру Лену!..» Действительно, когда через несколько дней я увидел Лену, выходящую из калитки своего дома, то был поражен ее необычайно гармоничной красотой. Но, похоже, Юра тоже считал, что тот, кто ему нравится, ему недоступен…

Юра был человекам мрачным. Похоже, что он рано возненавидел советскую действительность, но от всех это скрывал, скупо делясь своими взглядами лишь со мной. Свою антисоветскую позицию он выразил кратко: советская власть – это ДИКТАТУРА. Через пять лет он отвергнет предложение КГБ «стучать» на нас. А еще через десять он останется с двумя дочерьми на руках – его жена-украинка (с которой он сошелся во время прохождения военной службы на Украине), с не уравновешенной психикой, покончит с собой, выбросившись из окна девятого этажа...

***

Не могу вспомнить точно, когда я написал своему родному отцу (который бросил маму до моего рождения) письмо с просьбой оказать помощь в приобретении лыж. В ответ я получил злобное, сплошь матерное письмо с отказом и, более того, с угрозой, что когда он выйдет на пенсию, то заставит меня содержать его.  В руки мне письмо не попало – его перехватил отчим и направил жалобу на отца (кажется, в милицию). Его заставили извиниться, а я ни о каких просьбах к кому бы то ни было больше не помышлял…
 
И вот в снежную зиму 1956-го года я решил изготовить себе лыжи сам. И изготовил: идеально выстругал, а концы запарил в горячей воде и загнул как надо. Лыжи были задуманы как охотничьи: широкие и не слишком длинные. Это был первый спортивный снаряд в моей жизни. В ту зиму я частенько ходил на лыжах на свои лесные озера напротив санатория ЦК «Пушкино», на которых за многие годы не встречал никого.

А 7 января 1957 года состоялась моя первая поездка (с классом) в театр. Мороз был не сильный, и прямо на платформе продавалось мороженое. Многие ребята покупали пломбир (даже помню, кто), но у меня был всего один рубль – для покупки самого простого мороженого (молочного). Что за спектакль был – не помню, да и вспоминать не хочется…

Я продолжал ходить в школьный струнный оркестр. С домры перешел на мандолину, которую мог брать домой. Часто часами играл мелодии, сидя на лавочке крыльца. (Бывало, в классе пятом пел народные и революционные песни.) Странно, что никто из соседей не жаловался на мою игру…

Однажды был у Валеры Зеленого (к которому я относился самым дружественным  образом) и во время разговора он запел:  «Дождик каплет на рыло и на дуло нагана…». Полностью эту зэковскую песню я услышал через много лет, но тогда, у Валеры, я подумал, что это его собственное переиначивание какой-то уголовной фразы. А еще он пел пару куплетов из песни «Ванинский порт», которая лишь десять лет спустя стала нашей застольной песней. Выходит, Валера знал нечто такое, что выходило за пределы  знаний и моих, и окружающих…

А еще у Валеры была книга «Царская кухня» середины 18-го века. В голодной стране книга читалась нами как фантастическая сказка. Название одного из блюд в этой книге нам, пацанам, понравилось особенно: «Муде баранье жареное». Впрочем, именно это блюдо, не зная его царских достоинств, я отведал во время деревенских каникул за год до этого…

На поле, напротив санатория ЦК «Пушкино», было два озерных места: одно – в дальнем правом углу (там на двух гектарах болота была цепочка из четырех-пяти небольших озер), а другое, с одним озерцом, окруженном валом с растущими на нем березами и ивами, – в правой части вблизи шоссе Пушкино–Красноармейск. С тех пор, как мы с Валерой обнаружили это замаскированное древьями и ивняком озеро глубиной по грудь, мы каждый апрель приходили на него встречать весну на первых проталинах. А когда в очередной раз мы пришли на наше (и только наше!) озеро, вода в нем оказалась настолько теплой, что мы искупались. Было это 25 апреля!.. (Дата навсегда зафиксировалась в памяти! К сожалению, через два года озеро сравняли с землей, а после «перестройки» все поле было застроено коттеджами…)

***

А в мае произошло одно маленькое событие, оставившее в моем осмыслении жизни большой след. Гуляя по пустым коридорам школы, я услышал за дверями одного класса необычный (!) смех и необычную (!) речь учителя-мужчины. В моей жизни аналога подобного типа разговора еще не было. Кто-то заглянул в дверь, и на мое настырное любопытство мужчина мне ответил, что здесь проходит заседание литературного кружка (!). Руководителя кружка я узнал: это был завуч, который за что-то журил меня в пятом классе! Участники кружка были десятиклассники. Был ли в кружке кто-либо из девятиклассников (коих в школе было втрое больше, чем десятиклассников), не знаю.

О существовании кружка я и не подозревал. Я постоял у дверей минут пять, но этого времени мне хватило, чтобы понять: здесь ДРУГОЙ мир! Другие люди, другие ценности. Попроситься в кружок мне смелости не хватило. Но сегодня я точно знаю: если бы я попал в кружок, то страстно ушел бы в литературу и историю – самые нелюбимые мною предметы, по которым я редко получал выше «тройки» (из-за чего я ощущал свою ущербность).

К сожалению, я не могу вспомнить имя завуча и по совместительству учителя литературы. Недавно я нашел человека, учившегося у него, считавшего его инакомыслящим и с восхищением отзывавшегося о нем. Из биографии завуча вспомнил один момент и я: на траурной линейке 5 марта 1953 года его НЕ БЫЛО – «заболел»…

Через год, в десятом классе, я попытался разыскать завуча, но оказалось, что он больше не работает – ушел на пенсию. В его лице я потерял редкую возможность приобрести Учителя. Но даже без общения он остался для меня как образ красивого, стройного, интеллигентного человека. И всего-то – пять минут, а след на всю жизнь!..