Трамвай

Глава 1.

          Трамвай. Я сидел в конце вагона, безнадёжно вглядываясь в город. Пытаясь уловить хоть что-нибудь живое, подвижное. Впрочем, двигалось тут многое: корявые сучья деревьев отпускали последние свои осенние листья, становясь совершенно одинокими; пакеты шуршали, перекатываясь от опрокинутой урны к какой-нибудь скамейке и, зацепляясь за её ножку, трепетали под натиском трудяги ветра, который настойчиво старался придать городу живой облик, заставить его быть как прежде. Ветер метался по улицам, бульварам, рынкам. Сквозил меж этажами домов, офисов, стоянок. Безуспешно шевеля и трепая всё, что мог сдвинуть. И, когда убеждался в собственном бессилии, останавливался. Порывы стихали, делая мир неподвижным. Но ненадолго. Скоро поток взмывал в воздух  и принимался блуждать в переулках, гоняя пыль и оглядывая уединённые уголки, в надежде увидеть – не возится ли там нечто живое, устраиваясь поудобнее для спокойного сна.
          Я вслушивался в звуки: глухой стук стыков, дребезжание амортизаторов, тихое, но назойливое треньканье, едва уловимый свист…
          Этот трамвай каждый день ходил из своего депо по своему привычному маршруту. Молча, смиренно, тоскливо.
          Может быть, он искал своего водителя, подолгу выжидая на остановках. Потом захлопывал створки дверей и катился, шипя динамиками, дальше в безмолвие, в пустоту.
         И я катился вместе с ним. Каждый день я садился в конце вагона и делал два, а то и три круга, огибая часть города. Глядя на дома, витрины, кажущиеся скульптурами автомобили, беспорядочно стоящие по обочинам. В память вгрызались пейзажи и, заворачивая за угол, я уже знал, что предстанет взору, как упадет тень, как  сыграет отраженный луч солнца, под каким углом покажется, что девушка с плаката чуть шевельнула уголками губ...
    А потом я возвращался в свою квартиру, долго сидел на кухне и грустил. Мне даже в голову пришло четверостишие:
               
                Смотрю в окно.
                Рыдаю невпопад.
                И горький, с чаем,
                Поедаю  шоколад.

    Ирония помогала мне выжить, не сойти с ума. Я шутил сам с собой, делился остроумием с ветром, отпускал колкости трамваю. Иногда мне казалось, что я уже не в своем уме, но потом уговаривал себя, что общение - признак наличия разума, и от этой мысли успокаивался. Не очень хотелось чувствовать себя бетонной стеной или кирпичом. Хотелось жить. Только зачем – было непонятно.

    Потом появились люди. Я отчетливо помню, как это произошло. В один из тихих вечеров я уснул под назойливый звон тишины. А проснулся в окружении трех человек и уймы аппаратов с зелеными, красными лампочками, жужжанием и пиканьем.
    Никто из этих людей мне знаком не был. Две женщины и мужчина осматривали меня, направляли в глаза яркий свет и, когда я щурился, они сливались с комнатой, терялись в моем мутном взоре. Всё  вокруг становилось белым и расплывчатым.
   Их речь я воспринимал с трудом, а пытаясь сказать что-то, только протяжно мычал.
   Вскоре появился четвертый человек. Это была моя мама. Её лицо я помнил и сразу узнал. Она была встревожена, а в глазах стояли слезы. А губы улыбались, совсем как в детстве, когда она качала мое маленькое тельце в люльке.
   Позже были друзья, родные, санитары, сантехник, гардеробщица, прохожие, водитель, старушка, сосед по лестничной площадке, снова мама.
   Так я оказался дома.
Месяц я был в коме. И я точно знал, что прожил этот месяц там. В моем пустом городе. Я помнил каждый день, помнил трамвай, ветер и особенно улыбку девушки с плаката, её приподнятую правую бровь, кончик уха, показавшийся из густоты блестящих волос, неподвижные глубокие глаза...
Я помнил все и не мог ничего рассказать. Как только я хотел это сделать - все сливалось в одну скучную  массу и путалось в, еще иногда, кружащейся голове.
    Ходил я с трудом и поэтому передвигался в кресле-каталке. Часто я выбирался на балкон и смотрел на это чудесное солнце. Оно светило совершенно по-осеннему и почти не грело. Я много думал. Думал о своей жизни до того случая с баннером. Она казалась мне несколько скучной и бессмысленной. Последние часы до комы сменяли картинки из этого долгого сна: трамвай, город, девушка. Кажется  тогда, на балконе, ко мне пришла странная мысль отыскать ее. Я смутно представлял, как это возможно, но решение было твердым, а образ ее не покидал мой разум более чем на несколько часов.
     Часто мне снился тот город. Безлюдный, неживой. Признаться мне было страшно. Страшно, что я снова оказался один, внутри этого бетонного исполина, который жуёт меня, мои мысли. И тогда я неизменно направлялся к плакату, где так же неизменно была Она. Иногда меня догонял знакомый трамвай. Может быть оттого, что он был так же одинок и несчастен и был рад разделить со мной дорогу, а может быть просто хотел помочь мне. Я забегал (всегда) в последний вагон, садился на привычное место и ехал. А когда мы миновали поворот и, Она улыбалась, так добро и ласково, я просыпался.

  Глава 2
 
     Было утро. Она шла по улице в тени домов. Едва греющее солнце тратило остатки летнего запаса, постепенно становясь просто лампой в небе. В одной её руке шуршал пакет с пёстрым названием алкомаркета, в другой дымила тонкая сигаретка. Она почти не глядела по сторонам, думая о чем-то своем. Но то, что произошло, когда она поравнялась с таксофоном на углу дома, заставило её выйти из забытья.
    На другой стороне улицы рабочие снимали огромный, закрывающий две трети этажей офисного здания, плакат. Поднялся сильный ветер и стал надувать его как парус и гонять из стороны в сторону. Рабочие засуетились, пытаясь бороться с буйством природы. Они хватались за края, вздымающегося вверх и вбок, огромного полотна и тянули его на себя. Выходило у них скудно. И вот, в очередной раз, вырвавшись из их рук, плакат сделал полукруг в воздухе, поднявшись метра на три и опускаясь, с достаточно большой скоростью, крепко ударил, замешкавшегося рабочего концом арматуры, торчавшего из основания полотна и служащей для крепления его к стене. Парень, словно подкошенный, шлепнулся на асфальт. Удар пришелся в затылок, и оттуда сквозь густые русые волосы начала проступать темная кровь.
     Она не стала дожидаться, что будет дальше и зашагала, цокая каблуками, во двор. У неё были дела поважнее.
     Двери открыл  представительный мужчина с проседью. Он принял у дочери пакет, заглянул внутрь и, хмыкнув, понес на кухню.
Позже, наливая в бокал виски, она сказала:
      - Пап, у меня к тебе разговор.
      - Судя по всему ничего хорошего - отозвался отец, присев на край стула.
 Дочь улыбнулась и плеснула во второй бокал вдвое меньше.
      - Ты беременна?- насторожился отец.
Дочь вздохнула:
      - Я выхожу замуж.
После  небольшой паузы, он опрокинул виски внутрь и промолвил с усмешкой:
      - Лучше бы ты была беременна.
Они сидели друг против друга за большим стеклянным столом. Пахло виски и ветчиной.
      - Ты ведь, кажется, с ним рассталась.
      - Сошлась - дочь пожала плечами - не можем мы врозь.
      - Да вы и вместе не можете. Последний год как с цепи сорвались.- Отец выпил второй бокал и посмотрел в окно - Что там такое?
      - Да там парня пришибло. Баннер снимали. Ты же всё мечтал, когда она перестанет глазеть в твои окна – вот, пожалуйста.- Дочь осушила дорогое стекло и, поднявшись, добавила - Ладно, я пошла. Закройся.
Отец проводил её до двери, вернулся и встал у окна, глядя, как суетятся медработники, укладывая пострадавшего на носилки, а любопытные зеваки снимают происходящее на камеры своих телефонов.
      - Ну, народ...- отец качнул головой.
С той стороны улицы, на уровне восьмого этажа, на него печально смотрела огромное располовиненное лицо девушки.

Глава 3.

    Постепенно ноги мои окрепли, и я мог уже обходиться без коляски. Тогда я принялся за свою, несколько, безумную идею. Каждое утро я садился в тот самый трамвай под номером «N» и колесил по остывающему осеннему городу, вглядываясь в лица девушек, но не находя в них ничего подобного тому, что искал. Иногда, сидя, уже по привычке, в конце вагона, я забывал, зачем я тут, и, окунаясь в мысли, замирал у запотевшего от дыхания окна. Мне думалось, что неспроста я очутился в том безлюдном городе. Не зря кома выдавила меня туда, где были лишь ветер, трамвай и девушка с плаката. А главное для чего-то она вернула меня назад - в действительность, к родным и друзьям. Я много думал и о друзьях. Наверное, они полагали, что после травмы рассудок мой пошатнулся, потому, как никто из них не приветствовал идеи искать некую, возможно вообще не существующую, особу из коматозного сна. Особенно близких друзей я даже звал с собой, но они, то отшучиваясь, то отговариваясь срочными и не срочными делами, уходили восвояси, оставляя меня одного, наедине с безумной, навязчивой идеей. Мама моя, впрочем, тоже считала, что это глупо, но кроме скромных замечаний от неё я ничего не слышал. Наверное, она решила оставить меня в покое, дать прийти в себя, после месяца в бессознательном бреду. Ведь, в конце концов, главное для неё было то, что я вернулся практически с того света. Пару раз я замечал на её голове седые волосы. Кажется, за тот месяц она постарела на несколько лет.
    Уже через две недели меня знали все кондукторы моего маршрута. Некоторые из них не любили меня, и с подозрением поглядывали, проходя мимо. Кто-то наоборот приветствовал и подходил поболтать. Прочие привыкли и просто не замечали моего присутствия.
    Каждый раз я с трепетом ждал, когда трамвай завернет за известный угол, и каждый раз сокрушенно обшаривал взглядом то место, где должен был висеть портрет моей спасительницы из снов.
    Его не было.
Тогда я продолжал разглядывать пассажиров, прохожих за окном, людей в автомобилях, соседствующих с трамваем на дороге. Иногда мой взгляд натыкался на вещи, которым я раньше не придавал значения или вовсе не замечал. Например, однорукий ветеран, в старом коричневом пиджаке, обвешанном медалями и орденами, с абсолютно безмятежным лицом (видимо привыкший к такой жизни). Он сидел на краешке остановочной скамейки и, зажав между колен бутылку пива, натужно пытался скрутить пробку, накинув на неё такой же старый, но выглаженный платок. Вот пробка поддалась и, бросив ее под скамейку, он жадно сделал несколько глотков. Интересно, об этом он мечтал, сидя когда-то в окопе где-нибудь под  Сталинградом или может быть, едва стоя на ногах, после двух бессонных суток у станка в тылу? Подобные картины шевелили мой мозг. Я начинал думать о жизни вокруг, а не только о своей собственной.
     Шли дожди. Город уныло погружался в сырость осени. Небо всё реже проявляло голубые оттенки. Казалось, что совсем не бывает дня - одни только сплошные сумерки вечера. И в этой нескончаемой серости на меня стало накатывать одиночество. С друзьями я почти не общался (или они не общались со мной?). Как бы там ни было, почти всё время я проводил либо в  излишней заботе домашнего окружения, либо в безразличии городской толпы. Той, что стояла на остановках с кислыми лицами, выжидая нужный маршрут. Но, ни в уюте собственного дома, ни тем более, в вагоне помрачневшего транспорта, я не чувствовал себя частью жизни этого города. И теперь, хотя он был полон людей, я был так же одинок, как и в прежние времена, заточенный в собственном сне. Мне становилось грустно и обидно, что поиски не давали никакого успеха. Я злился на себя, всё чаще сознавая, что друзья оказались правы и никакой девушки нет и быть не может, что всё это лишь плод моего воспаленного  воображения. Именно в тот момент, когда оптимизм предательски отступал, давая развернуться в душе безразличию и безучастности, именно тогда я увидел её. Это была не та, кого я искал вот уже целый месяц, ежедневно патрулируя, как будто отведенную мне кем-то территорию. Это создание я видел в первый раз. И в первый раз я почувствовал этот щемящий зуд где-то внутри, в потерявших надежду, глубинах, промокшей от дождей, души. Она была прекрасна. Её строгий вид гармонировал с какой-то легкостью движений и тоскою глаз. Казалось, она бы вспорхнула, а не вошла в вагон, если бы что-то не тяготило её.
И я немедленно, но несколько неуклюже и слишком нарочито вскочил с места, уступая его этой очаровательной незнакомке. 

Глава 4.

      - Дядя Юра, можно обойтись без нравоучений?- немного с вызовом выговорил Андрей - Юлечку, между прочим, содержу я. Поэтому имею полное моральное право...
      - Ставить ей это в укор?- с усмешкой закончил за него дядя Юра.
Андрей кинул на него полный злости взор, а Юля раздраженно воскликнула:
      - Да перестаньте вы!
Ей вполне уже надоело слушать пошлости своего жениха по поводу её материального положения. Она училась в институте и не хотела работать, поскольку Андрей давал ей достаточно средств, но за три с половиной года его колкости уже не могли не раздражать.
      "Как я только терплю его?" думала она порой "И как собираюсь терпеть дальше?"

  Кутаясь в плащик, Юля, со своими спутниками, выбралась из машины и потопала, огибая лужи, ко входу в ювелирный магазин.
    Они долго подбирали кольца. Андрей  всё время думал, что еще целый месяц хлопот обернется пьянкой с криками «горько», и он навсегда, быть может, потеряет свободу. Юлю же одолевали мысли куда более серьёзные. Она думала, действительно ли ей это нужно? Устроить грандиозную свадьбу, сверкая шикарным платьем, в самом лучшем ресторане - это все она представляла и продумывала уже с детства. Но эта пресловутая любовь не давала ей покоя. Сначала она действительно была влюблена в Андрея, но, как справедливо заметил ее отец - последний год они словно с цепи сорвались. Любовь к Андрею сменилась привычкой, а привычка к его непоколебимому самолюбию сменилась злостью. Парадокс. Она привыкла к нему, но не могла его больше терпеть.
    Наконец, выбрав кольца, они снова уселись в машину и покатились по промокшему насквозь, городу, сметая дворниками со стекла неугомонный дождь.
      - Надо купить что-нибудь на ужин.- Нарушила давящее молчание Юля и, обернувшись, добавила - Что приготовить?
Андрей, раскинувшись на заднем сиденье, деловито отозвался:
      - Я достаточно зарабатываю, чтобы не готовить.
Юля замолчала. Ей было стыдно перед отцом. Стыдно и перед самой собой. Юля знала себе цену и полагала, что достойна лучшего отношения. Неужели она не может приготовить ужин для своего мужчины?
Между тем отец высадил Андрея у ближайшего супермаркета и, после минутного молчания произнес, глядя через пелену дождя куда-то вдаль:
      - Действительно... Он зарабатывает достаточно денег, чтобы не готовить - и, после короткой паузы, продолжил, с присущей ему иронией - чтобы не забивать гвозди, не воспитывать детей и стыдить свою жену.- и уже обернувшись к дочери, эмоционально развел руками - Достаточно денег, чтобы не быть мужиком!
      - Папа...- умоляюще простонала Юля - Ну хватит....
Она была вымотана и, добравшись до дома, долго курила на балконе, пока Андрей разогревал какие-то полуфабрикаты.
    Следующим утром, пока он спал, отвернувшись к стене, она тихо собралась и вышла на улицу. Юля не знала, зачем она побрела парком мимо облетевших деревьев и, облипших листьями, мокрых скамеек. Не знала она и куда идти. Может быть, ей просто хотелось развеяться, а может она хотела перемен и ждала их от этого хмурого утра.
    Её напускная серьезность и деловитость, которой она обладала и использовала в полной мере, будучи при этом совсем доброй, давала теперь сбои, обнажая печаль и тревогу. Казалось, она устала носить эту маску беспринципной самостоятельности. Ей не хотелось больше доказывать ни кому-то, ни самой себе свою самодостаточность. Она хотела сейчас уткнуться в, заботливо подставленное плечо и зарыдать. Андрей ей это плечо не подставлял. Он больше походил на хулиганистого школяра, тыкающего соседку ручкой с ухмылистой издёвкой, мол, давай, зареви. Он её совсем не понимал и всё менее походил на того принца, о коем мечтают все, хоть немного романтичные особы.
    С продрогшею от холодного осеннего ветра душою, она совсем было поникла, когда перед ней отворились двери трамвая. Она сама не заметила, в хороводе мыслей, как пришла на остановку и раз уж вагон так пригласительно выжидал, она вошла внутрь. Едва успев шагнуть на заднюю площадку, она услышала:
      - Девушка, присаживайтесь.
Юля обернулась и замерла на секунду. Его глаза светились. Светились чем-то совершенно новым для неё. Может быть, она уже забыла это свечение, а может быть никогда его и не знала. Усевшись, она снова взглянула на него. Он, расположившись рядом, кажется, ждал чего-то или на что-то решался. Она, угадав его намерения, облегчила задачу и, улыбаясь, протянула ему руку:
      - Юля.

Глава 5.

      - Женя.- Улыбаясь, ответил я, осторожно пожимая её изящную ручку.
Наши глаза встретились, мы окунулись друг в друга, соприкоснувшись душами, и не стало больше дурных мыслей. Я совершенно позабыл о девушке с плаката и был уже уверен, что целый месяц искал именно Юлю.
    Мы долго болтали, уже выйдя из трамвая. Казалось, стало теплее, и дождь радостно барабанил по машинам, крышам, витринам, зонтам, верандам. Разной тональностью, создавая причудливую музыку, а лужи на асфальте как будто танцевали всплесками брызг.
    И никто нам был не нужен. Мы были вдвоем в целом мире. Весь день мы гуляли с ней по городу совершенно промокшие и совершенно счастливые.
    Я рассказал ей свою историю, и был немало удивлен, когда узнал от нее некоторые подробности своего несчастного случая.
    Она же мне в ответ рассказала свою историю, и была немало удивлена, когда я предложил ей отложить свадьбу до лучших времен. Наших с ней времён.
   Она долго смотрела на меня удивленно и радостно, а потом, вдруг, обняла меня крепко и, положив голову на моё плечо, сказала:
      - Слава богу, я тебя нашла.

Эпилог

     Трамвай. Я сидел в конце вагона, безмятежно вглядываясь в город, не пытаясь уже найти в нем что-то, поскольку уже нашел своё. Я думал. Неужели для того, чтобы задуматься, наконец, о себе и сделать что-то действительно важное для себя - нужно перенести некое потрясение, побыть на границе между жизнью и смертью?
    Небо сыпало редким снегом. Люди ёжились, сунув руки в карманы и втянув головы в воротники. И вот, среди толпы я увидел её. Тот самый загадочный анфас, та самая приподнятая бровь, те самые голубые глаза, глядящие на меня, та самая улыбка. Я обомлел. Тонны городского  шума стали тишиной. Меня пробил озноб. Это она!
    Перед глазами пролетели картины из, уже позабытого, прошлого. Безлюдный город. Три его вечных пленника - ветер, трамвай и я.
    Мне не верилось в происходящее. Я полагал, что девушки с плаката не существует. Но именно она сейчас смотрела на меня, точно как в том далеком сне.
    Вагон тронулся. Все вернулось. Девушка застенчиво улыбалась мне вслед. Я смотрел на нее, увозимый трамваем прочь.
      - Невероятно - прошептал я.
      - Что там?- отозвалась Юля.
Я повернулся к ней и, понимая, что вот оно счастье, и не нужно никого больше ждать и искать, зажал её теплую ладонь в своей руке и сказал:
       - Ничего - и улыбнувшись, добавил - Я тебя люблю.
       - И я тебя - Юля чмокнула меня в губы, и мы покатили, подрагивая вагоном, по своим трамвайным путям, в своё неразлучное и счастливое будущее...