Кабаре

- Добро пожаловать в Ад! – кричит она и с силой, неожиданной для женщины, вталкивает тебя в светящееся, громыхающее, удушливое нутро. И первые несколько секунд тебе кажется, что ты и правда в Аду. А потом ты принюхиваешься и понимаешь, что в Аду не может так сладко пахнуть вином и духами. И никак не могут так вежливо улыбаться черти. И уж разумеется ни у одной женщины в Аду не может быть таких роскошных ног. Или может?
Утром ты с трудом передвигаешь ноги и чувствуешь необычайную легкость в голове и, главное, в кармана. К лацкану твоего пиджака, насквозь пропахшему дымом и пороком, приколота чья-то розовая перчатка, в волосах застряли конфетти и лепестки.
Она стоит у входа, прислонившись плечом к косяку, и подмигивает тебе из-под широких полей.
- Понравилось в Аду? – хрипло выдыхает она слова с дымом сигарет. Мундштук кажется продолжением ее руки.
Ты пытаешься смерить ее презрительным взглядом, но натыкаешься на лучистые, глубокие, все понимающие глаза и хмуро киваешь.
Второй раз ты приходишь, чтобы посмотреть на нее.
Она затянута, как в кокон, в многочисленные слои одежд. Платье, шляпка, перчатки, нелепое пальто, расшитое блестками и желтыми птицами. Она стоит у самого входа, самая эксцентричная зазывала, самая красивая женщина кабаре Ада. Ты подчиняешься движению ее окольцованных пальцев и, как привязанный, подходишь ближе. Ее не по-женски сильные руки ловят лацканы твоего пиджака, лукавые глаза бродят по твоему лицу, небрежно накрашенные губы смеются.
- Так понравилось?
От нее пахнет удушливыми цветочными духами, на ее лице, сильно украшенном блестками и цветным бисером, мерцает наркотический румянец. И только синяки под глазами и морщинки у рта выдают усталость и возраст. И от этого она кажется тебе еще более привлекательной.
- Оставайся насовсем, - шепчет она прямо в ухо и толкает тебя в зев кабаре.
Ты успеваешь удержаться на пороге, развернуться… но ее нервные руки уже теребят очередной пиджак, а невозможные губы шепчут кому-то другому сладкие бессмыслицы.
В третий раз ты приходишь к ней.
Пьяный от отчаяния и мрачной решимости, ты хлебаешь вино прямо из горлышка, мертвой хваткой вцепившись в бутылку.
Она смеется, сверкает блестками на висках, ее приторный шепот кружит тебе голову похлеще вина. Ты швыряешь бутылку к ее ногам, как и признание, и шагаешь вперед, по осколкам стекла и растекающейся по земле алой луже. Ловишь за плечи эту удивительную женщину, стискиваешь до судороги в пальцах и впечатываешь поцелуй в напомаженные, пахнущие мускусом губы. Она отвечает неловко, будто издеваясь, смеется сквозь поцелуй. Тебя рвет на куски от ее смеха и вот уже трещит под пальцами ткань ее платья.
- Тише, тише, - шепчет она прямо в твои губы, поля ее шляпки касаются твоего лба.
Ты не выдерживаешь, срываешь с нее нелепый головной убор, падают в вино под вашими ногами шпильки. Ты зарываешься ладонями в ее жесткие, очень длинные, чуть седоватые волосы и целуешь ее шею в разорванном вырезе воротника. Она смеется уже в голос, не стесняясь взглядов прохожих. А потом тащит тебя, ослепшего, оглохшего, одурманенного ею, внутрь кабаре. Ты не замечаешь ни ступеней, ни коридоров; улыбки, юбки, блеск зубов и сеточки колготок сплетаются в один круговорот. От ее пальцев на руке остаются синяки.
Она швыряет тебя на постель, заваленную цветными покрывалами и маленькими подушечками, и нависает сверху. Ты не остаешься в долгу: переворачиваешь ее, опрокидываешь на спину. Пуговицы не расстегиваются, ленты корсета путаются в пальцах. Она сверкает глазами и иногда целует в губы, быстро и дерзко, и от этих поцелуев кружится голова. Груди у нее нет совсем, но тебя это не смущает. Ты покрываешь поцелуями напрягшиеся соски и выступающие под кожей острые ребра и до бесконечности гладишь ее затянутые в чулки ноги, пытаясь задрать юбку. Наконец, это тебе удается…
Хмель слетает пеленой с глаз. Она не женщина – вовсе, и никогда ей не была. Шутка, абсурд, вранье; платья, корсеты, шляпки, лучистые глаза, невозможные губы – веселый маскарад. Она (он, отныне и на веки веков – он!) подпирает голову ладонью и кривит губы. Ее ноги дерзко разведены тобой, открывая на всеобщее обозрение символ твоего позора.
Ты пятишься, молча, признавая всю нелепость и унизительность своего положения. Так же молча, ни на кого не глядя, ты покидаешь кабаре Ада, чтобы больше никогда не возвращаться.
Она курит прямо в постели, стряхивая пепел на пол. Потом собирает волосы, закалывает цветными булавками с аляповатыми цветами и искусственными камнями изорванное платье и посыпает лицо блестками. Блестки очень хорошо прилипают к мокрым дорожкам на щеках.
Антрепренер ловит ее в слабо освещенном углу зала вопросом-крючком, как рыбу за губу. Она прислоняется затянутой в корсет спиной к его спине и отвечает своим невозможным голосом.
- Твоя взяла. На этот раз.
Щелчок подброшенной в воздух монетки; золотой исчезает в ладони антрепренера.
А она идет по прямой линии, будто начерченной на немытом полу, к освещенному рассветным солнцем квадрату главного входа. Самая эксцентричная зазывала, самая красивая женщина кабаре Ада.

27.12.2009