Часть 1 Жемчужина по имени Швейк

     ГЛАВА I
     В Европе шла война. Она была в самом разгаре.
     Швейк сидел в трактире «У чаши» и допивал вторую кружку великопоповицкого. На улице было сыро и прохладно, как это обычно бывает в середине осени, в трактире же - тепло и уютно. Посетителей было мало.
     Швейк подошел к хозяйке, пани Паливцевой, чтобы заказать сосиски с капустой и еще кружку пива:
     - Как там наш Паливец, держится? - участливо спросил он у нее.
     Женщина скорбно покачала головой и тихо ответила:
     - Страдает. Очень похудел, почернел прямо. И ведь за что? За какой-то несчастный портрет, загаженный мухами.
     Швейк тоже покачал головой:
     - И нужно вам было вешать этого Франца-Иосифа на стену? Повесили бы лучше ка-кой-нибудь натюрморт, гобелен с пастушками, или же простой веночек из колосьев - оно было бы куда спокойнее. А с этими императорами и их родственниками, я вам скажу, вечно всякие истории приключаются: то их убивают, то вешают, то прокалывают, то загаживают, то еще что-то, а вы за них отвечайте.
     Паливцева испуганно посмотрела в зал и приложила к губам палец.
     - Ваша правда, пан Швейк, - горько сказала она и пошла выполнять заказ. Швейк сел на свое место и задумался. Завтра будет три недели как он вернулся с фронта, а его успехи на ниве продажи собак были весьма и весьма скромными. И это при ужасно выросших ценах на продукты и на прочие необходимые товары. Ему удалось продать каким-то чудом лишь двух беспородных сучек, выдав их за породу немецких охотничьих. Люди военного времени совершенно перестали интересоваться собаками. Оно понятно: не только нечем кормить животных, но и самим нечего есть. Швейку необходимо было переориентировать свою деятельность на что-то другое. Он думал два дня и в итоге рассудил, как ему показалось, очень мудро - он решил переключиться на попугаев, канареек и всяких экзотических птиц – едят мало, а стоят дорого. Он уже выяснил, где можно разжиться дешевыми птицами. Конечно, воробья под канарейку не перекрасишь, но зяблика из ближайшего парка вполне можно, подправив ему прическу, выдать за какую-нибудь гонконгскую редкость. Швейк, не откладывая дела в долгий ящик, уже побывал в соседнем монастырском саду и на нехитрую снасть изловил несколько синиц и кучу еще каких-то неизвестных пичуг. И сразу же дал объявление в «Национальной политике» о продаже двух «редчайших тайваньских зимородков». Теперь, купив на барахолке большую книгу по орнитологии, он собирался привести внешний вид птиц в соответствие с желаемыми образами. Только бы пани Мюллерова не выпустила их всех из клеток. После того, как она побывала в концентрационном лагере, бедняжка не только страшно исхудала, но и того – немного чокнулась, и теперь изредка выкидывает разные фокусы. Недавно она сварила суп из картофельных и свекольных очисток и заправила его керосином из лампы. А вчера, тщательно убрав квартиру, она затем снова разбросала мусор по полу и заявила, что если пан Швейк сделает подобное еще раз, то получит шваброй «по холке». И ведь посидела старушка в лагере всего какой-то годик. <Как все-таки пагубно действует на пожилых людей резкая перемена обстановки» - подумал Швейк. Но он ей все прощал, так как старушку посадили в концлагерь именно из-за него. Якобы он с войны дезертировал, а пани Мюллерова, которая его туда провожала, была пособницей в этом.
     Трактирщица принесла блюдо с капустой и сосисками, пиво и поставила перед Швейком. Он любовно оглядел гору еды и с нежностью вспомнил поручика Лукаша: последнюю неделю он ест уже за его счет.
     Когда ротного ординарца Швейка (кроме денщика его угораздило побыть еще и в этой роли) после очередного приключившегося с ним происшествия группа врачей единогласно признала идиотом, кретином и полным тупицей, совершенно не годным не только к выполнению каких-либо обязанностей, но и приносящим непоправимый урон здоровью офицерам 91-го пехотного полка, его комиссовали, выдав немного денег, билет на поезд в сторону Праги и сухой паек на дорогу.
     Швейк начал было протестовать; изъявляя готовность «служить родному отцу-императору до последнего вздоха», он предложил послать его в качестве пушечного мяса на передовую. Но полковые командиры, боясь срыва готовившегося наступления, решили не рисковать. Ведь бывший ординарец мог подложить им изрядную свинью именно в качестве пушечного мяса.      
     Непосредственный начальник Швейка обер-лейтенант Лукаш так обрадовался его отъезду, что к двумстам выданным ему кронам добавил еще 500 своих - все, что у него на тот момент было. Провожал он своего бывшего подчиненного на вокзал лично. Там он подарил ему пачку сигарет и, взяв у него флягу, сбегал за водой. Усаживая его в вагон, обер-лейтенант задушевным голосом произнес: «Прощайте, Швейк, и чтоб я вас никогда в жизни больше не видел». Поезд тронулся, Лукаш помахал ему рукой. А Швейк, задыхаясь от слез, послал ему на прощанье воздушный поцелуй.
     Бывший ординарец еще раз оглядел полную тарелку, мысленно послал приветствие обер-лейтенанту и с аппетитом принялся за еду.
     В это самое время в трактир вошел новый посетитель - высокий молодой человек в темной шляпе и сером элегантном пальто. Раздевшись и заказав пиво, он сел за столик неподалеку от Швейка. Получив кружку, он отпил несколько глотков, вынул из кармана газету и принялся читать.
     «Шпик, - тут же решил Швейк, - полицейский агент по надзору за нормами потребления пищи. Видимо засек, что я долго сижу в трактире, и тем более ем капусту с сосисками. Сейчас пристанет».
     Такой казус с ним уже произошел неделю назад: его выследил полицейский, уполномоченный штрафовать преступников-обжор. Притворившись обычным посетителем трактира и выпив пять кружек пива, он прицепился к нему за такие же пять кружек, но уже выпитые им, Швейком. Это была, конечно, возмутительная выходка со стороны агента. Швейк, однако, сохранял абсолютное хладнокровие и спокойствие, так как он был вооружен и на этот случай, и на все остальные непредвиденные обстоятельства.
     - Дело в том, уважаемый, - ласково обратился он к шпику, - что я душевнобольной, то есть ненормальный, идиот. Вот справка, - подал он документы полицейскому.
     Пока тот их рассматривал, Швейк громким голосом позвал хозяйку и заказал блюдо кнедликов с картошкой, порцию гуляша и еще кружку пива.
     - В Катержинках - продолжил он, - нет мест, в Богнице тоже. К тому же я очень много ем. И врачи меня при нынешних ценах на продукты и близко к психушкам не подпускают. Ведь так я тихий, но если вовремя не поем, то устраиваю в палате такой переворот, что только два десятка санитаров могут со мной справиться. Но хочу вам сказать, вы абсолютно правы. В то время, когда наша великая армия терпит одно поражение за другим и солдаты гибнут как мухи, грешно наслаждаться едой и питьем. На месте наших властей я бы вообще запретил гражданскому населению питаться во время войны.
     - Все на фронт! - заорал он. - Каждый геллер, каждую корку хлеба, каждый глоток молока и пива! Авось когда полмира будет у наших ног, покоренные народы все это отдадут нам сторицей, тогда наступит их черед поститься. А как же! Для чего тогда и войну было начинать!
     В то время как Швейк разглагольствовал, Паливцева принесла заказ. Он ее поблагодарил и снова обратился к агенту:
     - А теперь, уважаемый, прошу не мешать мне насыщаться: пока я тихий.
     Полицейский немедленно вернул Швейку документы, извинился и поспешно покинул заведение.
     Когда за ним закрылась дверь, Швейк проворчал:
     - Балоуна на вас нет, он бы вам показал, как нужно питаться в военное время.
     Трактирщице, подошедшей к нему с выражением крайнего беспокойства на  лице, он сказал:
     - Жаль, пани, что у вашего мужа не было такой справки, как у меня, иначе он не сидел бы сейчас в тюрьме. Да, не зря я отправился на войну, не зря: Ведь до этого было как? Кретином объявляли, но справка большой силы не имела. А теперь - красота. Получить такую справку на фронте - все равно, что получить медаль за подвиг.
     И это действительно подвиг - прислуживать господам офицерам 91-го пехотного полка: все на нервах, можно совсем ум потерять. Что, очевидно, если верить справке, со мной и произошло. Однако скажу вам, потерять на войне ум все же выгодней, чем потерять, например, руку или ногу – это увечье со стороны как-то незаметнее. Ничего, хозяйка, даст бог и вашему Паливцу таковую бумагу удастся раздобыть. Тем более, как вы говорили, он уже выкрикивал на суде «Да здравствует «Свободная мысль»!» Так что, думаю, справка о сумасшествии ему гарантирована. В Панкраце сойти с ума - это не проблема, - заверил он трактирщицу и добавил, что потерять рассудок на войне все же намного почетнее, чем лишиться его в глухом тылу.
     - Иисус Мария! - воскликнула бедная женщина и поспешила на кухню.
     - Вот тогда он заживет в полную силу! – крикнул Швейк ей вслед. - Настоящая жизнь начинается именно с получением справки об идиотизме. Только после этого начинаешь себя ощущать полноправным членом общества, равным среди равных.
     Абсолютно уверовав в могущество своей справки, Швейк совсем обнаглел. Пару дней назад, славно нагрузившись великопоповицким, он громовым голосом затянул:

     Эх, врежет нам Антанта по первое число!
     А русские добавят кайзеру назло!
     И сербы нам подсыпят, когда пойдем назад,
     Албанцы нас подгонят, еще дадут под зад!

     Услышав этот куплет, несколько человек, сидевших в зале, повернули головы и побледневшими лицами уставились на певца. А хозяйка буквально затряслась от ужаса и начала  умолять бывшего ординарца перестать петь, иначе их обоих препроводят к ее мужу в Панкрац.
     - Ну и что? - хорохорился Швейк, - я и там буду петь!
     Тогда Паливцева ему напомнила, что он слыл дезертиром, и что она согласилась его обслуживать лишь потому, что в это нелегкое время ей дорог каждый клиент. Наконец Швейк внял просьбам перепуганной женщины и дал слово больше опасных песен в ее заведении не исполнять. Однако всколыхнувшее его воодушевление, спровоцированное хмелем и чудо-справкой, требовало продолжения активных действий. Он оглядел зал и, конечно же, увидел на стене рядом с зеркалом плакат, в котором власти призывали граждан существенно поумерить аппетиты во всех сферах своей жизнедеятельности. Когда Швейк впервые прочел этот призыв, он тут же заказал несколько кружек пива и курицу на вертеле. С тех пор лицезрение плаката неизменно вызывало в нем жажду и непереносимое чувство голода. Еще бы, ведь населению рекомендовалось соблюдать «максимум бережливости» и предписывался «отказ от излишеств» в питании и употреблении напитков. Там же, в плакате, указывались нормы потребления продуктов. Особенно Швейка поразила дневная норма муки на человека. Поэтому, вернувшись домой, он взял лист бумаги, ручку и сел за стол писать ответ властям. Бывший ординарец озаглавил его так: «Обращение-призыв». Текст пошел легко и гладко.
     «От имени граждан города Праги обращаюсь к императору Францу-Иосифу и всем особам императорского двора с призывом хорошенько умерить свои неумеренные аппетиты и ввиду военного времени и тяжелого положения страны перестать употреблять в неумеренных количествах немереное обилие деликатесов…»
     Швейк прочитал начало. Оно ему очень понравилось, несмотря на явный излишек «немерено-неумеренных» эпитетов. Он склонился над бумагой еще на пятнадцать минут. Из них пять минут он обдумывал концовку. Ничего не придумав, написал одно слово - «аминь». Полностью текст звучал так (именно звучал, поскольку Швейк торжественно зачитал его пани Мюллеровой):
     «Обращение-призыв.
     От имени граждан города Праги обращаюсь к императору Францу-Иосифу и всем особам императорского двора с призывом хорошенько умерить свои неумеренные аппетиты и ввиду военного времени и тяжелого положения страны перестать употреблять в неумеренных количествах немереное обилие деликатесов. Также призываю:
     1) полностью отказаться от всяких рябчиков, марципанов в шоколаде и шампанского, и перейти на хлеб и кофе из цикория. Хлеб получать по карточкам, как это вменено теперь всем (из расчета 200 гр. муки в день на человека);
     2) покупать предметы первой необходимости на барахолке из-под полы втридорога;
     3) вечерами зажигать в залах дворца вонючие светильники на растительном масле;
     4) минимум два раза в неделю стоять с утра до вечера на Вацлавской площади (либо в центре Вены) с протянутой рукой и жалобным голосом выпрашивать грошик на корку хлеба;
     5) зимой в самые холодные дни кутаться в рванье, носить дырявые башмаки и мечтать о тарелке горячего супа.
     Призываю вас к исполнению всего этого, как главных зачинщиков всей этой кутерьмы под названием мировая война. Аминь!»
     Швейку очень хотелось предписать императору и его семье еще завести вшей в своей одежде, носить целыми днями, не снимая, портянки, хоть раз в неделю есть тухлую конину и пить воду из загаженного колодца или же из реки, где плавает мертвечина, но, к сожалению, кончилась бумага. Однако он все же не удержался и, перевернув листок, дописал:
     - И никаких поездок летом на дачу! Летом – все в шахту!  Поотбивайте-ка уголек в Остраве. Это занятие  навеки отобьет у вас охоту валять дурака.
     Стоически выслушав «Обращение-призыв», пани Мюллерова схватилась за голову и убежала на кухню. А довольный Швейк засунул листок под китель, взял пузырек с клеем и вышел на улицу. Направился он в сторону упомянутой им в «Обращении» Вацлавской площади. Как раз стемнело. Пройдя несколько домов, он дождался, когда вблизи не будет прохожих, затем вынул листок, вывернул на его чистую сторону пузырек с клеем и молниеносно прилепил к ближайшей стене. Завернув за угол, он пошел по другой улице. Не спеша, чтоб не привлекать к себе внимание, заложив руки за спину и посвистывая. Благополучно возвратившись домой, Швейк застал свою служанку в слезах, она протянула ему узелок с едой:
     - Вот, думала ужинать будете уже в тюремной камере.
     Швейк на эти слова только рассмеялся.

     Покончив с воспоминаниями, бывший ординарец одновременно покончил и с едой. Допив последний глоток пива, он огляделся. Молодой человек, которому он бы дал лет 26-27, и которого он принял за шпика, преспокойно читал газету.
     - Ошибся! - подумал Швейк.
     Он смахнул со стола крошки и унес посуду. Вместо этого принес трубку и принялся ее раскуривать.
     Мужчина между тем дочитал газету, сунул ее в карман и поднялся.
     - Позвольте сесть за ваш столик, - вдруг обратился он к Швейку.
     - Пожалуйста, - радушно произнес тот.
     Незнакомец подошел и протянул руку:
     - Разрешите представиться: Ярослав Тимошек, бывший
учитель истории.
     - Очень приятно, - пожал руку Швейк и поднялся. - Йозеф Швейк - бывший солдат, ординарец. Недавно с фронта. Комиссован по состоянию здоровья. К моему большому сожалению, а то бы еще повоевал за государя нашего императора. - Швейк полез за документами. - Вот, пожалуйста, постановление врачебной комиссии.
     Молодой человек улыбнулся и мягко произнес:
     - Спрячьте свои документы, пан Швейк, я не из полиции. Прошу вас, сядьте, нам нужно поговорить.
     - Трубочку не желаете? - предложил Швейк. – Сейчас попрошу хозяйку, чтоб принесла.
     - Нет, спасибо, я не курю.
     - Ну тогда и я не буду дымить вам в лицо, - вежливо сказал бывший ординарец и отложил трубку в сторону. - Итак, слушаю.
     - Знаете ли вы что-нибудь о профессоре Мирославе Бабичке?
     Швейк задумался, а затем произнес:
     - О каком Бабичке? О том, что когда-то преподавал в Политехническом институте?
     - Именно о нем.
     - Нет, ничего не знаю. Слышал только, что он сконструировал летательный аппарат и отправился в нем на Луну. Или же на Марс, не помню: Большой изобретатель был, уникум, гений: Поэтому скорее всего, думаю, он сейчас находится в сумасшедшем доме. Этим заканчивает большинство гениев. Ведь от них правительству требуется что? Создать бомбу либо смертельные газы, или еще какую-нибудь убойную штуковину. Создали, вот и прелестно. А не хотите создавать, желаете вместо этого на Марс? Тогда будьте добры - в Катержинки. Там вам предоставят все: и Луну, и Марс, и Венеру с Юпитером.
     - Бывает и так, - снова улыбнулся молодой человек. - Но профессор Бабичка туда не попал, он жив, здоров и прекрасно себя чувствует.
     - Очень рад. Ему повезло, очевидно, в психушках тогда не было мест. А сейчас, я слышал, туда просто не берут: здоровым есть нечего, психов еще кормить: Я, знаете, тоже с таким диагнозом, поэтому интересовался. Но хочу вас успокоить - я тихий. Буйные в больницах сейчас редкость, буйные все в штабах сидят.
     - Это правда. Так вот, профессор Бабичка, повторяю, он жив и абсолютно здоров, приглашает вас к себе в гости. Пожить у него, попутешествовать:
     - Меня?! - неимоверно удивился Швейк. - Попутешествовать?!
     - Именно вас, - подтвердил Тимошек. – Притом в те места, которые вы сами изберете.
     - Вот это да! Но откуда он меня знает? И где он находится теперь? Где-то под Прагой, вспомнил я, - писали, - живет его мать-старушка:
     - Верно. Но сам он живет в другом месте. – Тимошек замялся. - Место великолепное: В общем, вы не пожалеете, если согласитесь.
     - Но все-таки, откуда он меня знает?
     - Мир полон слухов, - загадочно ответил бывший учитель. - О ваших подвигах в Италии наслышаны многие.
     - О, да, да! - расплылся в довольной улыбке Швейк. -Там я всем давал прикурить! И не только в Италии, у нас в Чехии - тоже. Когда я служил - еще до войны - командиры частенько посылали меня с поручениями в разные места. И я настолько хорошо все исполнял, что они были озабочены лишь одним: куда же меня еще послать?
     - Ну так как, господин Швейк, вы согласны? Повторяю, вряд ли вы об этом пожалеете. Тем более, что идет война, обстановка малоприятная - везде разруха, голод: А вы свободны:
     - Но голодны, - подхватил Швейк. - Прошу прощения за бестактный вопрос, а как у профессора с продовольствием? Я, как человек честный и порядочный, не хочу быть ему в тягость. А то знаете, путешествия – это хорошо, а есть каждый день надо. И пить тоже. Не подумайте только, что я намекаю на пиво, сливовицу, ром или коньяк. Но чаек-то хоть у него найдется?
     - Все у него найдется.
     - К сожалению, доходов у меня сейчас никаких. Продавал собак. Но теперь они, сами понимаете, не идут. Думал вот птичками заняться:
     - Я вас понял, господин Швейк. У профессора вы будете жить на всем готовом, - успокоил его Тимошек. – Условия прекрасные: отдельная каюта, то есть комната, отличная еда, богатая библиотека: Вы любите читать?
     - О да, очень! Я всегда любил читать. Особенно увлекся я в последнее время историческими книгами. Кстати, забыл вам сказать, мой старший брат Ванек тоже учитель и тоже преподает в гимназии историю. Вы в каком городе работали?
     - В Брно. Я - словак.
     - А мой брат когда-то преподавал в Тишнове. Это почти рядом! - радостно воскликнул Швейк. - Вот ведь как! Надо же! Но хочу вам сообщить, мой брат дважды уже терял работу. И все равно он оставался для меня учителем истории.
     Бывших учителей истории не бывает, поскольку история - королева наук. Можно не знать математики, но не интересоваться историей мира, в котором живешь, это значит, по моему твердому убеждению, не ощущать себя человеком.
     Молодой человек кивнул головой:
     -  Совершенно верно.
     - Поэтому разрешите, господин Тимошек, называть вас также и «господином учителем»?
     - Конечно. Как вам будет угодно. Но я жду вашего ответа.
     Швейк хлопнул ладонью по столу.
     - Ладно! Раз такое дело, я согласен! Все равно в Праге делать нечего.
     - Вот и хорошо, - облегченно вздохнул учитель. - Тогда так: встретимся послезавтра, в Братиславе. В два часа дня у подножия Замковой горы, возле лестницы.
     - Ого! Снова поездом через всю Чехию! – обрадовано  произнес Швейк. - С большим удовольствием! Я очень люблю ездить в поездах: сиди себе и смотри в окно на пролетающие мимо пейзажи.
     Тимошек достал из кармана портмоне и вынул оттуда несколько купюр:
     - Это вам на дорогу.
     - Спасибо, не помешает.
     - Ну, что ж, пан Швейк, мне пора идти. – Молодой человек встал из-за стола и пожал бывшему ординарцу руку. - Да, прошу вас, не берите с собой много вещей. Повторяю, все есть на месте и в достаточных количествах.
     Тимошек уплатил за пиво и быстро вышел из трактира.
     Швейк остался за столом и попытался собраться с мыслями. Почувствовав, однако, что здесь их ему не собрать, он тоже расплатился и покинул заведение. Но и дома этого не удалось сделать: слишком уж невероятным было предложение школьного учителя. Тогда Швейк, следуя пословице «утро вечера мудренее», разделся, лег в постель и крепко уснул.
     Утром он встал свежий, бодрый и в прекрасном настроении. Никакие мысли собирать ему не пришлось - за ночь мозг сам их собрал и привел в полный порядок. Швейка уже ничто не волновало и не беспокоило. Он взглянул на стол, куда вечером положил деньги; лицезрение приличной суммы прибавило ему оптимизма. Отжавшись несколько раз от пола, что бывший ординарец делал только в очень хорошем настроении, он пошел умываться.
     Когда пани Мюллерова подала Швейку завтрак: жареное яйцо, суррогатный кофе и блинчики, испеченные ею из взятой по карточкам муки, он строгим голосом объявил, что уезжает в Братиславу.
     - Надолго? - спросила служанка.
     - Неизвестно как сложатся дела. Все в этом мире непредсказуемо, - туманно ответил Швейк. - Однако, - добавил он, - это совсем не значит, что мою койку следует тут же сдавать всяким проходимцам и их подругам.
     После завтрака Швейк открыл форточку и выпустил из клеток всех птиц, пойманных им для продажи. На его иждивении еще оставались болонка с желтой, спутанной шерстью и кобелек пинчера - маленький, тощий доходяга, подобранный им на улице неделю назад. Старую болонку Швейк путем искусной стрижки намеревался преобразить в молодую особь чрезвычайно редкого гибрида пуделя и болонки. А кобелька вначале подкормить, а потом продать. Ради этого он уже два раза покупал объедки у трактирщицы Паливцевой.
     - Ну, что с вами делать, горемыки? - обратился он к собакам. - Придется вас отправить вслед за птицами, туда же, то есть на улицу. Тем более, что вы только что благополучно доели все объедки.
     - Пан Швейк, разрешите мне оставить пинчера - я так к нему привязалась, - робко попросила служанка.
     - Но чем же вы будете его кормить, пани Мюллерова?
     - Ах, он так мало ест.
     - Но все же ест. В таком случае вам придется есть по очереди - один день он, один день вы. Впрочем, на первое время я оставлю вам денег. Будете ходить в трактир «У чаши» и покупать объедки, я предупрежу Паливцеву.
     Швейк открыл входную дверь и обратился к болонке:
     - Ну, а ты, милая, марш на улицу! Авось найдешь себе хозяина побогаче, чем я.
     Болонка посмотрела на Швейка человеческими глазами, опустила голову и вышла за порог.
     - Хоть бы ей попался по дороге какой-нибудь пирожок, - вздохнув, произнесла пани Мюллерова.
     Швейк тоже вздохнул и сказал:
     - Хоть бы она сама по дороге не попала кому-нибудь в пирожки.
     Закрыв дверь, он начал собираться. Первым делом положил на стол походную флягу и кисет, который предварительно плотно набил табаком. Затем принялся обдумывать следующие предметы. Однако быстро понял, что обдумывать по сути дела нечего, поскольку все остальные необходимые вещи были при нем, а именно: колода карт, трубка, металлический гребешок (несмотря на то, что Швейк носил короткий ежик, гребешок он держал в кармане постоянно, так как неплохо умел на нем играть), огрызок карандаша, листок бумаги и огарок свечи.
     За период войны и керосин, и свечи сильно подскочили в цене. А вечером без них в какой-нибудь теплой компании в карты не сильно поиграешь. Поэтому Швейк предпочитал иметь собственный источник света.
     В итоге он положил рядом с кисетом и флягой дюжину чистых носовых платков и несколько сухарей на дорогу. Отправляться в поход бывший ординарец решил, конечно же, в военном обмундировании. Но в ботинках со шнурками; они представлялись гораздо более удобными, чем натирающие ноги сапоги. Тем более, что таковые ботинки у него как раз были - добротные и, главное, просторные, чтобы носить их с портянками; ведь носки все время рвутся, а заштопывать их будет некому.
     Отыскав и натерев до блеска ботинки, Швейк вдруг ощутил, что все же чего-то не хватает. Но чего? «Плаща! - наконец понял он. - В поход, неизвестно что сулящий, без этой штуковины нечего и отправляться,- благоразумно подумал он. - Ветер, дождь, снег: Как же без надежного укрытия?»
     Плаща у Швейка не было, но он вспомнил, что таковой имеется у соседа-часовщика. Как-то, отдавая в починку часы, он заметил в комнате мастера большое «надежное укрытие», прикрывающее какую-то рухлядь на полу.
     Бывший ординарец немедленно отправился к соседу. Когда часовщик развернул перед ним плащ, он чуть не вскрикнул от восторга: тот был огромен и чрезвычайно живописен - выцветший, в каких-то пятнах и с двумя дырками на боку и спине. Оказалось, что это древнее изделие принадлежало дедушке часовщика, давно уже почившему с миром. В нем он принимал участие пехотинцем в Австро-Прусской войне 1866 года.
     И две дырки были отнюдь не изъяном, произошедшим от досадной зацепки, а подлинным украшением старой солдатской вещи; это были следы от двух пуль, которыми был ранен дедушка. «Вот одежда воина и путешественника», - подумал Швейк и невольно прослезился. Часовщик весьма охотно одолжил плащ своему соседу, и когда тот уходил, даже пытался всунуть ему в руки такой же старый, потрепанный, видавший виды ранец. Но Швейк, поблагодарив, наотрез от него отказался.
     Совершенно окончив сборы, Швейк вспомнил, что по возвращении с фронта начал перечитывать «Дон Кихота» Сервантеса, но так его и не окончил. Времени до обеда оставалось предостаточно. Он взял книгу, доходягу-пинчера и, устроившись с комфортом на диване, поглаживая собаку, принялся читать.
     Закончив роман, Швейк отложил книгу и задумался: отчего ему вдруг захотелось перечитать именно «Дон Кихота»? «Очевидно, - решил он, - меня на это подвигло предчувствие того, что и я, подобно рыцарю, отправлюсь в путь неизвестно куда. И может так случиться, что на этом пути я спасу от насилия каких-нибудь вдов и сироток. Хорошо, а кто же будет моей Дульсинеей Тобосской? Ею будет: пани Мюллерова. Она, конечно, старовата для этого образа, но зато так обо мне заботится».
     - Предчувствие - великое дело! - объявил он служанке, надевая в прихожей пальто.
     Обедать Швейк отправился в свой любимый трактир «У чаши».

     ПРИМЕЧАНИЯ
     Кнедлики - изделия из теста с разной начинкой, чешское национальное
блюдо.
     Катержинки - психиатрическая больница в Праге.
     Богнице - район Праги, где находится такая же больница.
     Геллер - мелкая разменная монета Австро-Венгрии, 0,01 кроны.
     Балоун - денщик-обжора в полку Швейка. Не мог донести офицеру какое-нибудь блюдо, чтоб не переполовинить его.
     «Свободная мысль» - общество вольнодумцев, порвавших с церковью.
     Панкрац - тюрьма для политических в Праге.


     ПРОСЬБА
     Желающих выступить спонсором 2ой книги "Приключения бывшего солдата Швейка" просим откликнуться. Возврат денег гарантируем. Обращаться в издательство "Оптимум". E-mail: optimum1@ukr.net