Письмо третье о 9 мая

Суета! Все готовились к девятому мая. Дурацкий праздник. Все носят георгиевские ленточки. В моей голове уже просто хит-парад дурацкого их использования: третье место у встреченной девочки-анимешницы, смешно и цветасто одетая, с сумкой в значках, на видное место пришпилена ленточка, стыдливо эдак закрытая сверху значком с японской школьницей. Второе – вполне приличные люди под сорок выгуливали моську, прицепив знак доблести ей на поводок. Нравится? Ну а первое место – супермаркет, где к пакетикам вяленого мяса к пиву приделаны были георгиевские ленточки. Ну как? Теперь ты не спросишь, почему этот праздник можно назвать дурацким? Мы работали на параде – собирали и выдавали костюмы на идиотское представление. Там были костюмы ромашек и реченьки, о боже! А «узники Бухенвальда» - пухлые розовощекие дети – пили по закоулкам пиво наравне со взрослыми. И вот этим пафосным представлением с кучей пошитых специально костюмов мы руководили! Ты не представляешь, какой же это был кошмар! Правда думаешь, что это важно ветеранам? По-моему, они уже с трудом ходят. Им не до парадов. А деньги на костюмы можно было вложить в подарки или в их лечение. А так – все рады, все пьяны и празднуют победу. Давка и дым шашлыков, стадион с представлением – и хлеб, и зрелища. А посреди этого стоит ветеран, его невестка пытается увести дедушку с дороги, дергает за рукав, а в его глазах  страх. Страх за поколение – да, они страшней фашистов.

Я торчала при параде с четырех часов, выдавала костюмы. А с утра так запарилась, налила в чайник антинакипин и оставила, уходя. В общем, Лена – я с ней живу – выпила чаю. И пилила меня по телефону за мою безалаберность. Я посоветовала ей запить все таблеткой и отключилась, потом засела на трибуну и ждала, когда же все это кончится. Поле было все в лужах. И по нему лениво бродило четверо человек – два солдата и пара студентов с ведром и пластиковыми стаканчиками, пытаясь вычерпать лужи. В семь стало довольно зябко, а парад все не спешили начинать. В куртке с мишками и синтетической водолазке стало холодно. Я просто в калач свернулась на этой треклятой трибуне, ожидая, когда кончится эта чертова липа. Когда началась потеха, мне поневоле нужно было смотреть. В воротах милиционеры пропускали по одному, образовалось столпотворение, люди лезли через забор, толпились, пили, курили. Как же я ненавижу большие скопища людей.

Ко всему прочему, когда заиграли старые советские песни, я чуть было не пустила слезу. Ей богу! Что на меня нашло – не знаю, дурацкий спектакль ничуть меня не трогал, но когда я думала о ветеранах сейчас, когда играла эта музыка, я еле могла сдержаться – ерзала по своему деревянному сиденью, озиралась, лишь бы не распустить нюни. Стало так противно – почти физически. Еще морозец будь здоров! Я тряслась, дула на руки, стараясь согреться и почувствовать, что все в порядке. Вначале были солдаты, потом  тыл фронта-  студентки в телогрейках, больше напоминающие зэчек, молодежь в типовых комбинезонах и бейсболках, реченька и какая-то субтильная особа в народном костюме, изображающая матушку-Россию. Проскакали богатыри и монголы, протанцевал муниципальный народный ансамбль. Потом были десантники, спортсмены, парашютисты. А я все сидела и боялась  примерзнуть к лавке. Когда начался салют, все эти стояли задрав голову, смеялись зрелищу, я кое-как дотащила мешок с «рекой» - десяток метров синей ткани и костюмы девиц. Про меня просто забыли во всей этой суматохе. Я кое-как, окончательно окоченев, к 11 вечера смогла отыскать заведующую и отдать ей баул. Потом понеслась домой и даже забыла по пути снять бэйджик с надписью «оргкомитет». Когда я вошла домой, все были в дальней комнате, смотрели кино и щелкали семечки. Я села на пол и долго плакала. Потом нашла остатки холодных макарон и поужинала ими. Мне не спалось до полуночи, пришлось делать ванну с ромашкой и успокаиваться-греться в ней.

Я ненавижу день победы за всю эту показуху. Я ненавижу патриотические песни. Ну как можно «праздновать» победу, когда война вообще – это зло, жестокость и равнодушие. Как они все смеют праздновать так? Равнодушные, как будто давно уже идет война. Лет десять как. И никто ничего не чувствует, ни жалости, ни патриотизма, ни любви тем паче.

Да и чего я разошлась? Не умею сдерживать себя. Тебе интересно, чего я щас плету? Вряд ли. Но все равно, спасибо, что мне есть, кому это рассказать. А еще так хорошо, что завтра всего этого уже не будет – будет мусор и бутылки на площади, на стадионе и в лесу. И так до следующего года. А ванна так хорошо успокаивает, запах ромашки и соль на руке – как песок, горячая вода, в которой так приятно раствориться вместе с солью. Совсем – ни памяти, ни себя самой…