Друд - сын пирата Друд спасается от мародёров и по

6 Друд спасается от мародёров и попадает в тюрьму.

Друд поднял голову и сощурился. Был день. Светило солнце. До половины он лежал на прибрежном песке. Прямо перед носом у мальчика возвышался  большой чёрный камень. Ноги его находились в воде. На них набегали тихие ласковые волны. Приподняв гудящую голову, справа от себя Друд увидел узкую песчаную косу и высокие меловые скалы.
Внезапно слева от него раздался тупой звук, хруст и слабый вскрик. Друд осторожно выглянул из-за камня и неподалёку от себя увидел матроса с «Теутберги». Над ним склонились два человека, которые обчищали его карманы. Рядом с ними стоял мешок. Сомневаться не приходилось. Это были местные жители, которые, пользуясь древним обычаем «берегового права», присваивали всё, что выбрасывало море. А чтобы не было лишних претензий, убивали спасшихся свидетелей.
Друд лёг щекой на мокрый песок, закрыл глаза и стал молиться о том, чтобы эти двое ушли. Вероятно, мародёры уже видели мальчика, приняли его за мёртвого, но не тронули, не найдя на нём ничего интересного для себя. Возможно, его молитва была услышана. Во всяком случае, к нему они больше не подошли.
Когда стало смеркаться, Друд добрался сначала до меловых скал, а затем пошёл вдоль них. Идти было трудно: обуви у него не было. Вся одежда состояла из штанов и рубашки. Грудь болела от каждого вздоха, голова кружилась, а сердце стучало, как бешеное. Друд часто останавливался и отдыхал. Временами он оглядывался, чтобы убедиться, что сзади никого нет. Береговая коса была пустынна. Даже убитый матрос уже скрылся из глаз.
Дойдя до места, где скалы поворачивали вглубь берега, Друд нашёл углубление и сел передохнуть. Перед ним расстилалась бедная равнина с волнистой поверхностью, кое-где покрытая низким кустарником. Убежище его находилось в тени, и Друд вскоре замёрз. Мальчик поднялся и потащился через равнину. Быстро сгущались сумерки. Вдалеке слева от него зажглись огни, видимо, там было жильё, но Друд не посмел приблизиться к нему. Возможно, там жили мародёры, орудовавшие днём на берегу.
Ночь выдалась лунная. Друд шёл, пока мог, а потом сел на землю и уснул, прислонившись к стволу какого-то дерева. Проснулся мальчик рано от холода. Его била дрожь, а голова раскалывалась. Друд заставил себя подняться и снова поплёлся куда глаза глядят. Пока план у него был один: уйти подальше от побережья. К восходу солнца мальчик вышел на дорогу с глубокими выбоинами от следов телег. В деревьях, росших вдоль дороги, просыпались птицы. Мелкие камушки причиняли боль босым ступням и, когда показалась деревня, Друд охромел на обе ноги.
Улица деревни была пустынна. По обеим сторонам от дороги тянулись белые мазанки под соломенными крышами. Из-за плетней свешивались ветви слив и яблонь. Где-то в центре деревни, если бы она оказалась достаточно большой, а она такой выглядела, должен был находиться постоялый двор. Друд не придумал ничего лучше, как найти постоялый двор и попросить там работы. Однако не успел мальчик сделать нескольких шагов, как из-за плетня на прямо него выскочил какой-то парень, сунул ему в руки квохчущую и вырывающуюся курицу, а затем скрылся за соседним плетнём. Вслед за парнем выбежали два дюжих крестьянина. Они набросились на Друда и принялись дубасить его кулаками, приговаривая:
-Мы отучим тебя воровать у честных людей, подлый воришка!
Речь их была необычной. Друд понимал их слова, но выговор был мягче, а слова тянулись более длинно, чем у него на родине.
-Не брал я вашу курицу, - пытался возражать мальчик. – Это же не я, а другой…
-Ещё и лжёт, юный висельник! – возмутился один крестьянин.
-Я вообще здесь ни при чём, - оправдывался Друд.
-А вот мы отвезём тебя в Кистоль, там вскоре сессия суда начинается, тогда и узнаем, кто при чём. Судья Мэлдон навсегда отучит тебя воровать! – ответил другой крестьянин.
Притомившись выбивать пыль из остатков одежды Друда, крестьяне повалили его на землю и связали ему руки за спиной поясом одного из них. Затем, встряхнув как мешок, мальчика поставили на ноги и с триумфом доставили во двор крестьянского дома.
- Мария! – закричал один из них. – Иди, посмотри. Мы его поймали.
На пороге появилась дородная женщина с ребёнком на руках. Вокруг неё, как цыплята, толпились дети поменьше.
-По-моему, тот был старше, - сказала женщина, критически оглядев Друда.
-Он был заодно с тем. Стоял на дороге и держал в руках нашу курицу, - сообщил крестьянин.
-И что ты собираешься с ним делать, Нор? – спросила женщина. – В дом и в сарай его не тащи. Не дай Бог, убежит и будет знать, где у нас что.
-Не бойся, Мария, я привяжу его во дворе, а после завтрака съезжу в город и сдам его в тюрьму.
К связанным рукам Друда крестьянин привязал верёвку, другой конец которой закрепил на железном коле, воткнутом в землю, должно быть, для козы. Хозяева скрылись в доме. Друд слышал, как хозяйка наставляла мужа, что ему нужно купить в городе. Между тем дверь приоткрылась, и оттуда выглянул конопатый мальчишка лет шести. Он поглядел на Друда, затем вышел, сел на корточки напротив него на безопасном расстоянии и стал швырять мелкие камушки.
-Перестань, - сказал Друд.
Мальчишка ничего не ответил и продолжил своё занятие.
-Перестань, я сейчас встану, - снова сказал Друд, сидевший на коленях, и сделал вид, что встаёт.
Мальчишка тоже вскочил, но, оценив длину верёвки, вернулся обратно и подобрал камешек побольше.
-Пум! – негромко сказал он, и запустил его Друду в голову.
 Это время из дома вышла молодая девушка с корзинкой в руках. Она поймала мальчишку за ухо и спросила, что это он тут делает.
-Отпусти! – взвизгнул он. – Отпусти, постылая, я всё мамке скажу!
-Что такое? Что такое? – сразу возникла в дверях Мария.
- Она мне чуть ухо не оторвала, поганка! – пожаловался сынок и ударил кулачком девушку по ноге. – Я смотрел на вора, а она меня за ухо схватила!
- Нор, опять твоя дочь обижает ребёнка, - сообщида в глубь дома хозяйка.
За спиной её возник муж, кряхтя и почёсывая затылок. Он выглядел смущённым, как провинившийся школьник.
-Миро, зачем ты трогаешь ребёнка? – нехотя спросил он.
-Я не трогаю. Я спрашиваю, зачем он кидает камни в того мальчика, - ответила девушка.
-Врёт, врёт! – завопил мальчишка. – Она мне всё ухо скрутила!
-Нор, я требую, чтобы твоя дочь не прикасалась к ребёнку, - заявила Мария.
-Миро, не трогай ребёнка, - убитым голосом сказал хозяин.
Мальчишка спрятался за юбку матери и показал язык своей сводной сестре.
-Я его не трогаю, - ответила Миро, опустив глаза, но вид у неё при этом был совсем не покорный.
-Посмотрите на неё! -  взорвалась хозяйка. -  Я к ней всем сердцем, а она волком глядит!
Крестьянин махнул рукой и заявил, что он идёт запрягать. Жена в сопровождении выводка детей последовала за ним в сарай. Миро вошла в дом, а затем быстро вернулась с куском хлеба и плошкой молока. Девушка села  рядом с Друдом на корточки и спросила:
- Что ты украл?
-Ничего, - буркнул Друд, отворачиваясь.
-Хочешь есть?
-У меня руки связаны.
-Развязать я тебя не могу, но могу подержать плошку. Пей.
Друду было стыдно, но он припал губами к плошке и стал пить крупными глотками. Молоко текло по его подбородку и лилось по рубашке.
Из сарая, где была лошадь, высунулась и исчезла голова маленькой девочки. Вскоре вслед за ней оттуда показалась хозяйка.
-Нет, ты только посмотри, Нор, она поит воришку! Твоя дочь всех нас пустит по миру. Ну как теперь детям пить из плошки после этого паршивца? – расшумелась она, уперев руки в боки. – Я куска не доедаю, берегу детям, а она висельника поит!
Хозяин, понурив голову, вышел с лошадью и стал запрягать её в телегу. Видя, что он не реагирует, жена завопила ещё громче:
-Люди добрые! И зачем только я вышла замуж за этого растяпу и недотёпу! Видно, суждено моим бедным детям умереть в нищете, ходить с сумой при живом отце!
Закрыв глаза фартуком, жена ушла в дом, а за ней убежал и весь выводок детей. Вскоре изнутри раздался дружный рёв.
-Миро, зачем ты его поила? – виновато спросил отец. – Он же  вор.
-Батюшка, может, он от голода, - ответила девушка и бросила кусок хлеба Друду за пазуху.
Отвязав мальчика от кола, хозяин посадил его на телегу и выехал со двора. Лошадь трусила медленно. По дороге встречалось много знакомых, которые останавливали Нора, чтобы поговорить с ним. Всем им непременно рассказывалась история задержания вора, украшенная многочисленными деталями. По мере удаления от дома героизм крестьянина в рассказе нарастал, а злокозненность вора усилилась так значительно, что многие в чертах лица мальчика находили следы закоренелого порока. Сам Друд сидел молча, с опущенными глазами. Он уже мечтал, чтобы они поскорее доехали до тюрьмы.
Наконец телега загремела по городской мостовой. По обеим её сторонам появились многоэтажные каменные дома. Уличные мальчишки, увидев Друда, стали свистеть и бросать в него огрызки. Один даже попытался влезть на телегу, но Нор хлестнул его кнутом. Истошно кричали торговцы. Адвокат в чёрном кафтане, поддерживая треуголку, скакал верхом через лужи.
Нор подъёхал к воротам, вделанным в высокую каменную стену, и постучал в них. Переговорив с привратником, он въехал на широкий квадратный двор, с трёх сторон замыкавшийся глухой стеной, а с четвёртой – мрачным двухэтажным зданием. Стражник – вёльнер стащил Друда с телеги и вместе с Нором повёл внутрь здания. В небольшой комнатке с засиженным мухами окошком за столом, заваленным переплетёнными грубым полотном книгами, сидел комендант тюрьмы. Это был сравнительно молодой человек с лысиной, начинавшейся от лба, и длинными сальными волосами, которые росли в нижней части затылка и над ушами. Он старательно сверял какие-то списки.
-Ещё одного привели, ваша милость, - сказал вёльнер, шаркнув ногами и стукнув об пол алебардой.
-Кто это? – весело спросил комендант. Кивнув в сторону Друда.
-Вор это, ваша милость. Пойман мной лично на краже моей курицы, - ответил Нор.
-Работы у сессии суда прибавится, - потёр кончики пальцев комендант с явным удовольствием. – Как зовут, сударь? – обратился он к Друду.
-Я не вор, - сказал Друд. – Я шёл мимо…
-И курица прыгнула тебе в мешок! – докончил комендант.
-Не было никакого мешка, - возразил мальчик.
-Он в руках держал, ваша милость, - вставил крестьянин.
-Ещё лучше!
-Это парень, который украл, мне сунул…
-Хорошо, сударь, суд разберётся. Так как тебя звать?
-Дэвид.
-А дальше?
-Рудольф.
-Так, Дэвид Рудольф. Сколько лет?
-Пятнадцать.
-До виселицы уже дорос. Откуда родом? С севера, судя по выговору?
-Из Мирлауда. Наш корабль разбился прошлой ночью…
-Из Мирдауда? А почему не с Луны?
-Я говорю правду.
-Юноша, судья Мэлдон не любит лгунов. Это надо же придумать – корабль из Мирлауда1 Да уже лет восемь сюда не заходил ни один корабль из Мирлауда!
-Корабль шёл из Кёрэй, это я…
-Теперь у него корабль шёл из Кёрэй! Мой мальчик, Кёрэй и Мирлауд  находятся в разных местах!
-Я знаю, я только не знаю, где я нахожусь.
-Ещё лучше! – расхохотался комендант – Ты находишься, сударь, в городской тюрьме Кистоля.
-Я имел в виду провинцию.
-Провинция наша называется Скалла – Вера. Нет, этот парень мне определённо нравится. Линбурн, - обратился комендант к вёльнеру, - проводите этого господина в общую камеру, а мы пока составим протокол о происшествии.
Вёльнер взял мальчика за шиворот и решительно потащил в глубь тюремного здания. Сначала они шил по коридору, а потом свернули на лестницу, ведущую вниз. На площадке, перекрытой решёткой, сидел другой вёльнер. При свете шипящего и роняющего искры факела он, сидя на табуретке, раскладывал на бочке, заменявшей ему стол, карты. Откуда-то из подвала раздавалось пьяное пение.
-Что это они расшумелись? – спросил вёльнер, приведший Друда, охранника.
-Отмечают завтрашнее открытие судебной сессии. Теперь же война. Никакой каторги не будет, ссылки тоже. За исключением тех, кого пошлют в исправительные дома, остальные отправятся на виселицу, - ответил охранник.
-В исправительные дома попадают только женщины дурного поведения и малолетки, - заметил Линбурн.
-То-то и оно, - согласился охранник. – а  у нас тут все отпетые, за исключением офицера. А это ещё кто? – кивнул он в сторону Друда.
-Попался на краже курицы. Лжёт, как дышит. Закоренелый. Я думаю, его опознает много свидетелей.
- Ничего, судья Мэлдон и не таких обламывал.
Охранник встал, открыл, гремя ключами, решётку, и они прошли ещё один коридор со сводчатым потолком. Коридор был глухой, из красного кирпича. В конце его находилась обитая железом дверь с зарешеченным окошком. Пока охранник отпирал её, Линбурн развязал мальчику руки.
-Вашего полку прибыло! – крикнул охранник, вталкивая нового узника.
Общая камера представляла собой огромное помещение со сводчатыми потолками, опиравшимися на квадратные полуколонны. Вдоль стен тянулись глухие арки. Свет падал из маленьких окошек, находившихся под потолком. Углы общей камеры были завешены тряпками, за которыми некоторые узники устроили себе нечто вроде отдельного жилья. На каменном полу лежали то охапка гнилой соломы, то продавленный тюфяк.
На оборванного и голодного Друда мало кто обратил внимание. Сидевшая в одном из углов довольно большая компания, распивавшая вино, была сильно навеселе, однако какой-то безобразного вида субъект закричал:
-Тюремщик, принеси нам вина, хлеба и сыра! Мы будем пить за здоровье судьи!
-Деньги вперёд, господа, вы же знаете, - снисходительно ответил охранник.
Компания зашевелилась. Лохматые, оборванные люди расползлись, как крабы, бормоча и икая. С проклятьями и божбой нужная сумма была собрана и отдана охраннику.
-Сударь, если у вас есть деньги, - зашептал Линбурн мальчику, - вы можете отдать их мне, а потом заказывать на них всё, что вам нужно. Так будет сохраннее, ведь эти бродяги всё у вас отнимут.
-У меня нет денег, - ответил мальчик.
-Ну, как знаете, - сразу изменившись в лице, с презрением сказал тюремщик.
Дверь захлопнулась. Друд остался среди узников. Он огляделся. В камере находилось не менее шестидесяти человек. Один из обитателей резко отличался от испитых, порочных и измождённых физиономий других обитателей. Это был молодой офицер, светловолосый, с небольшими усиками. Он сидел на каменной лавке, вделанной в стену, вытянув одну ногу. Его мундир, обшитая серебряным галуном треуголка и новые чёрные ботфорты выделялись среди одеяний остальных узников. Пространство вокруг него было пустым. Друд направился туда, сел у стены, обхватил руками колени и уткнулся в них лицом. Он не заметил, что офицер удивлённо и с недовольством посмотрел на него. Душу мальчика начало охватывать отчаяние. Он вдруг остро почувствовал свою малость и одиночество в окружающем мире. Ещё недавно он был сыном крупного судовладельца, а теперь он оказался никем. Судьба занесла его далеко от дома, бросила на самое дно.
«Неужели отец и правда был пиратом? – думал Друд. – Неужели Бог наказывает его через меня? Или он наказывает меня за жестокость к нему?»
При мысли о родителях одиночество мальчика стало почти осязаемым. Горе разверзлось внутри него, как пропасть. Страх за них, мысли об их и его собственной судьбе вызвали такие сильные  спазмы мышц, что он чуть не застонал.
- Эй ты, - услышал Друд над головой, - деньги есть?
Он поднял голову и увидел тщедушное существо неопределённого возраста с испитым, плохо выбритым лицом. На нём была шляпа без полей, кафтан неясной породы и обувь, не позволявшая даже предположить, чем она была раньше – сапогами или башмаками.
-Нет денег, - сказал мальчик.
-Лучше отдай, поделим поровну, - сказало существо довольно нагло.
-Нет денег, - раздражённо отозвался Друд.
-Свернишейка, этот юнец мне грубит, - позвало существо кого-то на помощь.
К Друду подошёл человек высокого роста с довольно цветущей физиономией и длинными руками, кисти которых были непомерно большими. Было ему лет тридцать.
-Что же это мы, сударь? – обратился Свернишейка к мальчику. – Зачем сироту обижаем?
-Какого сироту? – спросил Друд.
-Друга моего, Нехлебайку. Нехорошо.
-Не трогал я его. Он денег просил, а у меня нет.
-А ты получше поищи, сударь мой. Небось где-нибудь завалялся лейр – другой, - придвинулся к нему Свернишейка.
-Нет у меня денег.
-А вот мы проверим.
Не успел Друд опомниться, как Нехлебайка схватил его ха ноги, а Свернишейка обхватил его, точно спрут, так что он не мог пошевелиться. В одно мгновение великан ощупал его одежду и, не найдя ничего, несказанно удивился.
-И правда ничего, - недоумённо сказал он, надкусывая кусок хлеба, вытащенный из-за пазухи у мальчика.
-Эй вы, а ну, пошли вон отсюда! – повелительно сказал двум друзьям офицер.
-Уходим, сударь, уходим, - примирительно сказал Свернишейка, кланяясь.
Друд перевернулся лицом вниз, закрыв лицо и сжавшись в комок. Внутри словно оборвалась сильно натянутая струна. Беззвучные слёзы, словно вода, лились из глаз против его воли.
В это время пришёл тюремщик с вином и закуской для пирующей компании. Офицер подошел к нему, тоже заказал еды и ещё один тюфяк. Вернувшись, он склонился над Друдом:
-Ложись, братец, на мою постель.
Постель его состояла из набитого соломой высокого тюфяка, который, по сравнению с тем, чем владели окружающие узники, был почти роскошным ложем.
Когда тюремщик принёс заказ, офицер, расположившись на новом тюфяке, предложил Друду поесть с ним.
-Расскажи-ка, братец, как тебя зовут, и как ты сюда попал, - попросил он.
Друд рассказал. Офицер слушал его внимательно, но не поверил. Он подумал, что Друд – матрос с корабля, промышлявшего контрабандой, который разбился у берегов Скалла – Веры.  По его мнению, выжив после кораблекрушения, Друд решил найти себе пропитание путём кражи курицы. Этому мнению способствовал крайне жалкий вид мальчика и его затруднённая от переживаемой обиды речь.
Самого офицера звали Иннокентиас Морны. Он сказал, что служит в полку, который несколько месяцев назад стоял в Кистоле, а теперь переведён в местечко возле столицы провинции – города Ваноццы. За то время, пока полк располагался здесь, Морны познакомился с сыном одного местного помещика. Неделю назад полк отправился на новые квартиры, а за два дня до этого офицер и помещичий сынок поссорились и договорились разрешить свой спор на шпагах. Узнав, что полк уходит до даты, назначенной для поединка, противник офицера стал распускать слухи, что Морны испугался и бежит. Офицер не мог спустить такого и, притворившись с помощью товарищей, что получил из дома тревожное письмо, добился от начальства разрешения на отлучку, после чего вернулся в Кистоль и уведомил об этом своего оскорбителя. Они уговорились встретиться в безлюдном месте за городом, но едва поединок начался, как появились вёльнеры и арестовали всех участников под предлогом, что дуэли запрещены законом. Морны не сомневался, что вмешательство вёльнеров организовал его соперник, потому что не успели они очутиться в тюремном здании, как заявился его отец – помещик и представил в качестве доказательства невиновности своего сына письмо, где офицер уведомлял соперника о своем приезде и желании встретиться. Выходило, что Морны заманил несмышлёного юношу в безлюдное место, где чуть не убил. Помещичьего сынка тут же отпустили, а офицера посадили под арест. Впрочем, он успел отдать распоряжения своему денщику, который сразу поскакал в полк. Теперь Морны со дня на день ждал, что товарищи ему помогут.
Иннокентиас Морны, проведя четыре дня среди подонков общества, рассказал о своём деле Друду потому, что проникся сочувствием к его тяжёлому положению и потому, что вид его и речь всё-таки отличались от остальных обитателей камеры в лучшую сторону.  Офицер расспросил мальчика о Мирлауде, где никогда не бывал, и пришёл к выводу, что до своего водворения на корабль тот жил в деревне и, возможно, был помощником лесничего. Судя по тому, что мальчик хорошо знал повадки зверей и науку о силках, ружьях и прочем охотничьем снаряжении, но при этом плохо отзывался о лесничем, Морны подумал, что выгнали его за браконьерство. Причём это произошло недавно, так как в описании морской части приключений у парня были провалы в знаниях, касавшихся корабля. Ещё больше офицера укрепило в мысли о неправдивости рассказа Друда то, что он не смог описать Анистину, уверяя, что он находился в трюме, не смог говорить по-гречески, хотя должен был учить этот язык в школе, написал камнем на земляном полу камеры название порта Дьюри – Гентон с ошибкой. В общем, Морны решил, что имеет дело с юношей, который имел хороших воспитателей, но сбился с пути. Однако он не подал вида, оставив Друда в уверенности, что доверяет ему. Мальчик не замечал сдержанности офицера, так как был рад встретить человека, согласившегося его выслушать. Ночь в камере прошла относительно спокойно. Нервы мальчика были так напряжены, что он долго не мог сомкнуть глаз, слушая, как храпят, стонут и бормочут во сне обитатели камеры.
Наутро заявился судейский чиновник и зачитал имена тех, чьи дела будут рассматриваться в первый день судебной сессии. Вызванные по списку узники собрались и ушли. Процедура эта вызвала у Друда ужас, тем более что он чувствовал себя плохо и весь день не вставал.
Вызванные вернулись под вечер. Восемь человек из них были приговорены к виселице за разбой и грабёж, повлекшие человеческие жертвы. Казнь назначили на послезавтра. Два человека из их числа раскаялись и провели весь следующий день в молитвах с пришедшим утешить их священником. Четверо напились вдрызг, а пятый, молодой парень, возглавлявший шайку, всячески рисовался, изображая, что ему всё нипочём. К этому парню допустили невесту, которая принесла ему новую одежду и рыдала в три ручья. В знак своей вечной любви она подарила ему обручальное кольцо, а второе поклялась не снимать до самой смерти, чтобы хранить верность своему возлюбленному и после того, как его не станет. Вожак шайки поклялся, что умрёт со священным залогом любви на руке, но едва невеста вышла, как он вызвал охранника, потребовал принести ему таз с  горячей водой, бритву, а также еды и выпивки на всю стоимость кольца. Остаток вечера разбойник провёл, наряжаясь и прихорашиваясь, а ночь – в пьяном застолье.
К утру приговорённые были угрюмы и бледны. Раскаявшиеся бормотали молитвы. Вожак их нарядился настоящим франтом. Он продолжал шутить и доказывал, что голубой кафтан, принесённый невестой, будет под цвет его физиономии после казни. Когда они ушли, в камере установилась гнетущая тишина.
В полдень раздался звон колоколов на городских церквях. Это был знак, что казнь свершилась. Вечером вёльнер, стоявший на часах, рассказал о ней. Двое разбойников, раскаявшихся накануне, так ослабели духом, что до последней минуты держались за священника, просили у всех прощения, кланяясь с высоты эшафота на все четыре стороны, и всё время крестились. Четверо умерли нераскаянными грешниками. Всеобщий восторг вызвал вожак. Его молодость и прекрасный наряд, а также шутки даже с петлёй на шее, покорили не одно женское сердце. Он попросил не связывать ему руки и даже сам приподнял уголок платка, которым ему завязали глаза, в знак того, что он готов к смерти. Это вызвало такое восхищение публики, что посмотреть на его тело, выставленное в доме палача, собралась целая толпа. Девушки платили два лейра, чтобы поцеловать его.
Через день тюремщик принёс листовку с песней, посвящённой казни вожака грабителей, которую спешно отпечатали в городской типографии и уже распевали по всему Кистолю. Позже она разошлась по всей провинции. Звучала она так:
О чём судачит весь Кистоль?
Куда народ спешит?
О том, что схвачен Борн лихой
Весь город говорит.
Невеста Белл в тюрьму к нему
Бежит, что было сил:
«Мой друг, святой залог любви
Надеть ты позабыл
Пока светилось у тебя
На  пальце то кольцо,
То даже малых неудач
Не видел ты в лицо.
Лишь снял – покинула тебя
Удача в тот же час.
Но не разбить любовных уз,
Что связывают нас.
Я не сниму кольцо своё,
И ты своё надень.
Нас смерти ночь не разлучит,
А также казни день.
Я не сниму кольцо своё
До самого конца.
Скитаясь тенью по земле,
Не подниму лица.
Тебе останусь верной я
До гробовой доски,
Пока в могилу не сойду
От горя и тоски.
Я вышила наряд тебе,
Чтобы пойти к венцу,
 А оказалось, что дарю
К ужасному концу».
Подругу обнял крепко Борн,
В уста поцеловал
И, наклонившись низко к ней,
С улыбкой прошептал:
«Прекрасен голубой наряд,
В нем хоть иди к венцу.
Повесят – также подойдёт
 По цвету и к лицу.
С кольцом твоим умру я, Белл,
Прижав его к груди.
Не страшен мне теперь удел,
Грозящий впереди".
Смеясь, взошёл на эшафот,
Всем поклонившись он.
С отвагой встретил смерть свою
Лихой разбойник Борн.
После казни первой партии к повешению были приговорены ещё двенадцать преступников. Двадцать попали на военные галеры, где должны были грести, прикованные цепью к борту, до конца своих дней. Поговаривали, что судья Мэлдон «в ударе».
Друда всё ещё не вызывали. Все эти дни он пролежал, страдая от слабости  и лихорадки. Болезнь усиливал страх: мальчик думал, что виселицы ему не избежать. Страх за себя, как правило, неотступно преследовал его днём, а ночью он думал о родных. Где теперь отец, в тюрьме или на свободе? Сумел он доказать свою невиновность или нет? Что стало с матерью?
Хуже всего было то, что за Морны, поддерживавшим мальчика все эти дни, приехали товарищи. Они как-то сумели уладить дело о дуэли, так что офицеру не пришлось предстать перед судом. Уезжая, он оставил тюремщикам деньги, чтобы Друд смог заказывать себе еду. Это была очень ценная помощь, потому что если у узников не было денег и они не получали помощи от родных, им оставалось только выпрашивать еду у более удачливых соседей или отнимать у более слабых.
Отсутствие своего покровителя Друд почувствовал уже через час после выхода офицера из тюрьмы: Свернишейка и Нехлебайка вытащили из-под него хороший тюфяк.
Мальчика вызвали в суд на десятый, последний день сессии. До здания суда он кое-как доплёлся, благо оно находилось через дорогу. Там Друду пришлось высидеть в душном помещении, до отказа набитом зрителями, несколько часов, так как перед ним рассматривали дела двух грабителей  и племянника, отравившего дядюшку из-за наследства. Всех их приговорили к смертной казни. Судья Мэлдон разбирал дела блестяще.  Это был цветущий человек лет сорока пяти с неопровержимой логикой суждений и своеобразным юмором, который его клиенты, впрочем, не могли оценить. Сидящую в зале публику так увлекала процедура допроса и ловкость, с какой судья подмечал несуразности в ответах обвиняемых, сталкивал их лоб в лоб, заставляя проговариваться, что не смотря на давку, жару и спёртый воздух, никто и не думал выходить.
Друду очень хотелось пить. Его мучил жар. Сердце, как бешеное, колотилось о рёбра. В глазах темнело. Струйки пота текли по шее и лицу. Каждый вопрос, задаваемый обвиняемым, бросал его в дрожь. Когда приговор племяннику, чьё дело рассматривалось последним перед делом Друда, был оглашён, судья повернул лицо к мальчику и потребовал встать и назвать себя. Друд побледнел, как полотно, встал и рухнул в обморок.
Придя в себя уже в камере, он узнал, что дело его отложено до следующей сессии, которая начнётся через полгода. Всё это время ему предстояло провести в тюрьме.
После окончания сессии порядки в тюрьме смягчились. Оставшихся пятнадцать узников стали выпускать в зарешеченное помещение перед камерой, к которому приходили на них посмотреть за умеренную плату любопытные и зеваки. Иногда охранник выводил нескольких заключённых, скованных одной цепью, в город. Он водил их по улицам, чтобы узники просили милостыню себе на пропитание. Лучше всех подавали Свернишейке и Нехлебайке. Мошенники с надрывом рассказывали о своём трудном детстве и призывали не следовать их дурному примеру. Слушатели рыдали, а сердобольные старушки и женщины наполняли карманы двух друзей пирогами, хлебом и сыром. Серебряную и медную мелочь отдавали охраннику. Некоторые, уверовав в искренность Свернишейки и Нехлебайки, попавших в тюрьму за разбой, дарили им душеспасительные книги о религии. В камере эти трактаты шли для завёртывания в их страницы табака, так как у друзей не было трубок для курения.
Будучи самым сильным и наглым по сравнению с оставшимися узниками, Свернишейка не особенно церемонился с ними. Он отбирал деньги, еду, тюфяки, заставлял выполнять других самые глупые свои прихоти до тех пор, пока в тюрьму не поступил ещё более худший головорез. После того, как он вздул Свернишейку и отобрал все его запасы, последний сделался необыкновенно мягким и услужливым по отношению к остальным.
У коменданта тюрьмы были мать и пять сестёр, которые вместе с семьями охраны проживали на территории заведения, в котором служили их мужья. Будучи от природы женщиной чистоплотной и хозяйственной, мать коменданта приспособилась использовать наиболее тихих и покладистых заключённых для наведения порядка в тюрьме. Их заставляли мести двор, мыть полы и помогать на кухне, где готовилась еда для охраны. Друд, оправившись от болезни, попал в число таких счастливчиков. Кухня, куда его определили, всё-таки представляла собой некоторое разнообразие после камеры, где царили унылая злоба, самодурство чувствовавшего себя хозяином нового головореза и мелкие пакости Свернишейки. Кроме того, на кухне можно было спокойно поесть, а мать коменданта не слыла за скупердяйку. Она даже подарила мальчику старую, но целую рубаху.
Друда очень удивляло, что его выпускают из камеры, поэтому однажды он осмелился спросить у женщин, хлопотавших на кухне, как они не боятся находиться в обществе человека, которого на ближайшей сессии, быть может, приговорят к виселице.
-Это тебя-то? – со смехом спросила одна из сестёр коменданта. – Сразу видно, что ты недавно сбился с истинного пути. Никто тебя не повесит за курицу. Я уверена, что дело обойдётся трёхразовой публичной поркой.
-И это пойдёт тебе на пользу, - заметила мать коменданта. – Подумаешь в следующий раз, следует ли залезать к добрым людям в сарай.
-Не воровал я курицу, - начал было оправдываться Друд, но мать коменданта строго оборвала его:
-Молчи лучше, Дэвид Рудольф. Нужно иметь мужество признавать свои поступки. Если ты искренне раскаешься, я попрошу палача не очень отделывать твою спину, а после, быть может, возьму в услужение. Служить при кухне – совсем не плохой выход для такого оборванца, как ты.
Женщины на кухне мало интересовались политикой, поэтому Друд мало знал о том, что творится во внешнем мире. Однако даже из их разговоров следовало, что подвоз товаров из Кёрэй и Гринигина резко снизился, поэтому на рынке резко подскочили цены. Причиной этого была каперская война, которую Южные и Северные провинции развернули против кораблей друг друга.
Друд молча носил дрова, воду и скоблил ножом овощи сначала потому, что труд  позволял ему дольше находиться вне камеры, но постепенно он начал оживать и думать о будущем. После того, как мальчик узнал, что, скорее всего, избежит виселицы, её призрак немного побледнел в его воображении. Однако Друд не был уверен, что дело закончится только публичной поркой, после которой его отпустят на все четыре стороны. Так как война разгоралась, то в случае неудачного оборота дел для Южных провинций, судья мог проявить патриотизм и отправить его на военные галеры или в исправительный дом, где изготавливалось парусное полотно для кораблей, и шилась форма для солдат. Мальчик мучительно размышлял, как бы ему выбраться за ворота тюрьмы.
Однажды, когда он чистил на кухне брюкву, жена одного вёльнера сказала ему:
-Эй, парень, иди, вынеси ведро с мусором!
-А куда его нести? – спросил Друд.
-За ворота. Вытряхнешь в сточную канаву – и живо обратно.
-Но меня не выпустят.
-Я крикну сторожу, чтобы выпустил. Только ты веди себя без глупостей, не вздумай бежать. Всё равно тебя схватят. Тогда уж поркой не отделаешься.
Друд с отвращением взял за верёвку мусорное ведрои и пошёл к воротам. Его действительно пропустили. Оказавшись на улице, он сел на корточки и старательно стал вытряхивать содержимое ведра в канаву. Старательность его заключалась в особой тщательности, с которой он стучал по дну ведра, одновременно зорко осматривая улицу. Перед тюрьмой находилась небольшая площадь. Прямо напротив располагалось серое здание суда, а слева, чуть подальше,  - постоялый двор. Как раз в этот момент возле двора стоял дилижанс, в который садились пассажиры.
Сердце Друда сжалось от желания бросить проклятое ведро и бежать отсюда, но сделать это днём, на людной улице, не зная дороги, было бы глупостью.
-Эй, тюремная пташка, а ну, лети обратно!- раздался окрик сторожа.
Покраснев под взглядами прохожих, Друд вернулся в тюрьму.
Следующие две недели возможности снова выйти за ворота не дали. Мать коменданта, узнав, что Друд туда выходил, сурово отчитала жену вёльнера, заставившую его выносить ведро. Мальчик при этом получил свою долю нравоучений и предупреждений о последствиях попытки к бегству. Друд слушал, опустив глаза, с непроницаемым лицом. Тайно он воровал корки хлеба, толок их и хранил крошки в узелке за пазухой.
После ссоры между матерью коменданта и женой вёльнера, получившей выговор, между ними словно пробежала кошка. Однако жена вёльнера не решалась открыто перечить матери начальника своего мужа, а исподтишка делала пакости Друду, так как он послужил причиной её неприятностей. Она то и дело обвиняла его в лени, нерасторопности, неуклюжести, цеплялась ко всякому его слову и движению. Молчаливое терпение со стороны мальчика только ещё больше раззадоривало злую бабу.
Однажды вечером, когда на кухне никого не было, взгляд жены вёльнеоа упал на мусорное ведро. Накануне туда выбросили потроха рыбы, поэтому от ведра шёл тяжёлый смрадный запах.
 - Эй, парень, иди, вынеси ведро с мусором!  - велела она Друду, решив втайне отомстить своей обидчице, нарушив её запрет.
Друд молча взял ведро и направился к ворота. Сонный сторож его выпустил, едва глянув, кто идёт.
На улице было уже темно, только возле постоялого двора горели огни дилижвнса, в который садились последние пассажиры.
Друд поставил ведро и оглянулся. Из двора тюрьмы лился слабый свет фонаря, висевшего перед домом сторожа. Улица была пустынна.
«Сейчас или никогда, - подумал Друд. – В другой раз может не повезти».
Кучер стегнул лошадей. Дилижанс, покачиваясь, покатился по мостовой. В три прыжка Друд нагнал его и вскочил на подножку сзади.
Когда-то Кистоль был замковым городом, но он разросся, и городская стена оказалась в его центре. Новая стена так и не была возведена, поэтому на выезде в данном направлении пропускного пункта не было. Дилижанс беспрепятственно покинул город и покатил по просёлочной дороге.