Про Аню. О поэтессе Анне Дроновой

               



  Много я кем в жизни работала. Среди прочего, есть в моей трудовой биографии и педагогическая деятельность. После университета, в середине 90-х,  я устроилась учителем истории в 94 школу города Кемерово.  Я была молодая и резкая. Характер мой и сейчас не слишком лёгок, а уж тогда! К жизни я относилась  максималистски,  категорично не принимая общественные фальшивые нормы. Из-за этого, в конце концов, сие заведение и покинула.
    В первый год работы в школе (1995 г) на меня повесили 7 шестых классов и   парочку седьмых.  Кроме своих прямых обязанностей  обучения детей в школе  я должна была заниматься с ребятами раз в неделю на дому. С теми, кто учебное заведение по болезни посещать не может. Помнится, их за весь учебный год, самое большее, было  трое. Когда один, когда два, когда три. Но один человечек был всегда. Аня Дронова. О ней мне сказали, что девочка из-за какой-то генетической болезни не может ходить. Передвигается в коляске. Но проблем у меня с ней не будет – она круглая отличница. Признаюсь, идти мне было страшновато. Никогда до этого я не видела безнадёжное горе с близкого расстояния. Очень не по себе было.
    Школа, огромная, белая (в каком-то праздничном панегирике её пафосно сравнили с кораблём, плывущем в будущее) была совсем близко от квартиры Дроновых. Я прошла школьный двор и детский садик. Асфальтовая дорожка вывела меня к трём типовым 9-тиэтажкам. Располагались они интересно, выглядели как  книжки, выставленные на витрине друг за другом. Кажется, это был средний дом. Этаж не помню, то ли 5-й, то ли выше.
    Обычная  чистенькая «двушка». Такие квартиры почему-то считаются  »улучшенной планировки». Наверно, потому, что комнаты изолированы. А больше никакой «улучшенности» не наблюдается, метраж-то жалкий. Из крохотного коридора - две двери – в спальню и зал. В дом меня впустила невысокая, молодая ещё, стройная женщина. Звалась она Любовь Фёдоровна - мать Ани.
     Я прошла в зал.  Там стоял письменный стол, и ждала ученица. Невыразительные серо-зелёные глаза, одутловатое лицо, маленькие пухлые руки. Так я познакомилась с Аней Дроновой.
     Изучали мы тогда в 6 классе историю древнего мира. Египетские пирамиды, мифы и быль древней Греции, римские завоевания – пальчики оближешь. Откуда зародилась письменность, кто первый выплавил стекло, какой народ придумал цифры,  как зарождались основы всех наук – просто кладовая ответов на почемучкины вопросы и простор воображению – уж очень давно всё было. 
     Умненькая девочка Аня, обладающая прекрасной памятью, внимательно читала параграф и добросовестно его пересказывала. Казалось бы, чего вам больше?  Какая знакомая  иллюзия, что  история – якобы простенькая наука… Аня чуть не дословно проговаривала текст, за её полуулыбкой читалось: »Легкотня какая… Запомнить да пересказать».
    Ох, не люблю я такого отношения к истории! И я начала её топить. Ну как топить… Анечка, отличница, обладала ярко выраженным математическим складом ума, и с точными науками у неё очень даже ладилось. А вот с гуманитарными… Перескажет она содержание, а я ей вопросы задаю. Причём если они из  учебника, ответит без запинки. Но если тот же вопрос сформулировать по-другому, то без наводящих подсказок разберётся с трудом.  Аня начала получать четвёрки вместо привычных пятёрок.
    У каждого учителя своя метода обучения. Мне лично нравилось учеников поддразнивать, ставить в тупик парадоксами, чтобы им приходилось мыслить нестандартно, включать воображение или, на худой конец, просто думать. Может, такой способ не самый лучший, но чего уж теперь, тогда у меня было так, из песни слова не выкинешь. Именно так я с Аней и занималась: дразнила её, заставляла смеяться над собой, безжалостно демонстрировала её ошибки и недочёты.
     Рисковое это  дело осложнялось ещё и тем, что Аня  по складу личности была моим антиподом. Если я – прямолинейная, порой до грубости, откровенная, с громким голосом и мощными эмоциями, то Аня  совсем другая  – деликатность, тихий голос, сдержанность, всё на полутонах. Бойкого, эмоционального ребёнка проще вывести из себя, заинтересовать, и проще донести до него, чего от него требуется. Аня родилась в октябре, весы по гороскопу. Ну, вот она и была такая вся осенняя. И реагировала на мои провокации не эмоциональным всплеском (чего я от неё ожидала), а уходом в себя. Думаю, такая тактика ещё и из-за болезни: когда ты в безнадёжном положении, зачем возмущаться, порывисто реагировать? Ничего ведь не изменишь, а чтоб настроение не портить, негатив надо замолчать: авось рассосётся.
    Такое противоречие характеров и опасность моей неоднозначной методы открылись мне во всей полноте гораздо позже, на следующий учебный год. Что-то в школе не срасталось, и пошли невнятные мнения, мол, с  такой умной девочкой должен заниматься другой учитель. В школу пришла мать Ани, разговаривали мы в коридоре. Она-то меня и просветила насчёт сих подковёрных интриг. Оказывается, в школе боялись, что я опять звезде Дроновой четвёрок наставлю. Да и мой характер опасения внушал. Но почему, откуда ветер подул, что вообще происходит?  Любовь Фёдоровна продолжала: дочери со мной трудно, (особенно поначалу так было), потому что я  порой  не тактична, заставляю её своими разговорами (а они часто выходят за рамки учебника) вспоминать свою ущербность, к тому же задаю трудные вопросы,  девочка мучается. И, несмотря на всё это, Аня хочет, чтобы её снова учила я. Как гром среди ясного неба прогремел. Мне-то казалось, мы с ней давно живём душа в душу, и  мои эскапады её больше не смущают. Я, волнуясь, говорила Любови Фёдоровне: «Почему же она молчит, никак не высказывается? Если я что-то ляпну, ну так дай мне понять! Хоть намекни.  Ведь это так просто». На что мама тихо промолвила: »Она очень деликатная».
    Я вот ещё почему удивилась нашему односторонне скрытому конфликту: мои методы потопления срабатывали недолго, месяца два. Аня перестроилась быстро, сбить её с толку теперь было невозможно. А мне с ней стало интереснее. Глаз горит, вопросы, перетолкованные по-иному, не смущают – научилась ухватывать суть и включать фантазию. Естественно, вернулись заслуженные пятёрки. Такой  мне представлялась картинка. Должно быть, по- другому ситуацию видела Аня – я-то ведь как была резкой, такой же и осталась, разве что стала её хвалить и реже подсмеиваться. А ей, видно, со мной периодически было не комфортно.
     Учителя, они ведь как рассуждают: «ставила же она четвёрки в начале года, вредная какая, значит и потом может наставить». Да ещё, я думаю, наверняка Любовь Фёдоровна какому-нибудь педагогу неоднозначно обо мне отозвалась, а уж они-то умеют делать выводы из всего.
    Человеческая психика такова, что чужие несчастья вызывают повышенный, болезненный интерес. Что случилось с человеком, как это всё произошло? Любовь Фёдоровна умела создать непринуждённую атмосферу. Мы с ней частенько попивали чай с печенюшками на кухне и неформально общались, изредка к нам присоединялась Аня.  Любови Фёдоровне хотелось поговорить о дочери, а мне было интересно её послушать.
   Аня родилась нормальным ребёнком, и всё было в порядке, но в 3 классе или в 4 -том у неё начали слабеть ноги. Родители забегали по врачам. В итоге  страшный диагноз – редкое  генетическое заболевание. Оно заключается в том, что мышцы постепенно замещаются жировой тканью, и когда процесс доходит до внутренних органов – это конец. «У некоторых отнимаются руки, а у Анечки ноги. Такие люди могут прожить долго, лет до 40, а могут и умереть в любой миг». После  приговора дочери жизнь Любовь Фёдоровны изменилась в миг.
   «Понимаете, вот живёшь-живёшь, беспокоишься о чём-то, переживаешь, обижаешься, а потом раз! и всё…. И тебе уже не до мелких обид и тревог, когда приходит беда. Остаётся только самое главное: как помочь своему ребёнку».
    Когда Аня заболела, Любовь Фёдоровна уволилась с любимой работы (кажется, была она музыкальным работником) и полностью посвятила себя дочери в моральном и в материальном смысле. Она рассказывала, как нелегко сознательно поставить на себе крест, как на профессионале, и превратиться в домохозяйку с узким кругозором. И как нелегко не отчаиваться, сохранять бодрость духа. Мало того, в себе, а ещё и вселять надежды в дочь. И ведь не только в моральной поддержке дело. Чего уж там, сейчас Аня не могла полностью  обслужить себя сама. Бывало, иногда позвонишь им, попросишься прийти заниматься на полчаса – час раньше, мама, извиняясь, твёрдо скажет: нет, нам надо ещё кое-какие процедуры сделать. Потом, уже не по телефону, помявшись: знаете, ей ведь носочки надо сменить там, то, сё….  Она ведь даже в туалет не могла сходить без посторонней помощи: ноги-то не работают, а в наши узкие двери мест общего пользования никакая коляска не влезет!
    Однажды прихожу после перерыва (каникулы, наверно), а Любовь Фёдоровна с гордостью обращает моё внимание: «А мы ремонт в зале сделали!». Аня-то сутками сидит в четырёх стенах, хочется ей какого-то обновления, вот родители и стараются – меняют обои, ковры. До дочкиной болезни была у них машина, но её продали. Мама вздыхает: «Если б знать, что так получится, конечно, оставили бы. Вот бы сейчас здорово: сел и поехал, куда душа пожелает. И Анечку можно было бы на прогулку вывозить чуть не каждый день. А то ведь сиднем дома сидит. Если  в больницу или куда по делам ехать, так так это сложно: или просить кого приходится, или такси вызывать, а это ж деньги!» Напомню: шёл 1995 год, на заводах сокращения, зарплату там не платили по нескольку месяцев, да и у нас в школе начались перебои с деньгами.
    И поэтому лишних средств в доме Дроновых не водилось. С чего бы? Анина пенсия – мизерная, мама и вовсе ничего не получала. Добытчик в доме - один папа. Видела я его раз или два всего. Он показался мне угрюмым, неразговорчивым человеком. Да и с чего веселиться-то? Атмосфера в доме тягостной не была, нет, но присутствовала в ней постоянная нотка грусти. К слову, занимаясь с Аней, мы очень часто смеялись. Умела я как-то так с юмором подать материал, заставить девочку предположить какую-нибудь околесицу, выходящую за рамки учебника (таким способом я развивала нестандартное мышление), и мы смеялись с ней как сумасшедшие. Первое время мама с тревогой к нам заглядывала: что это у вас происходит? Потом призналась, что она давным-давно не слышала, как смеётся  Аня, а со мной она веселится как ни с кем. Даже сказала, вы, наверное, очень весёлый человек.
    И  ещё о  школьных сплетнях. А они  доносили категорическое: Аня Дронова – яркая звезда, очень способная девочка,  родители же  её… Гм—м. Как бы выразиться… Тут собеседники мялись.  В общем, простая приземлённая рабоче-крестьянская пара, не способная понять и оценить талантливую дочь. Я очень удивилась такому мнению. Папа, куда деваться, простой водитель (или строитель, или ещё кто-нибудь в этом роде…). Ну да, ну и что?! Не ценит дочь, зато не бросил многострадальную семью, кажилится, работает, всех содержит. А что касается матери…Это Любовь Фёдоровна – то не понимает Аню?! Хотя да, может и не понимает…   Она сама об этом говорила….  Анька-то по своему развитию была очень взрослой. Во-первых, тяжёлая болезнь, которая вообще умудряет всех или почти всех. Во-вторых, она изначально уродилась умной девчонкой. А в- третьих, в силу своей болезни Аня лишена возможности общаться со сверстниками и волей-неволей вращается среди взрослых. Я как-то спросила Любовь Фёдоровну: есть ли у дочери подруги – одноклассницы. Она ответила, что поначалу многие прибегали, а потом…  Слишком разные интересы. Ребятам  в таком возрасте важно побегать – попрыгать, движение очень многое значит. А с ребёнком в инвалидной коляске какая беготня? Да и Ане, мягко говоря, не радостно смотреть на то, чего она лишена. А попозже девочке со здоровыми стало и неинтересно – слишком рано пришлось повзрослеть.
     Как-то Аня спросила про мой день рождения. А когда узнала, что летом, и мы не встретимся, мне подарили подарок: коробку конфет и изящный кулон, сплетённый способом макраме  из кожи и шпагата– Анино произведение. Оказалось, она пристрастилась к работе руками – плетёт макраме, вяжет.
   Я тогда фенечки носила. Это такие плетённые узорчатые браслеты из бисера. Разноцветные, с затейливым орнаментом, зависящим от квалификации автора -  метка хипповской культуры. В те первые, постсоветские годы,  после того, как растаяли глобальные запреты коммунистической идеологии, на свет божий чего только не полезло: хиппи, панки, металлисты, гопники, экстрасенсы.  С хиппарями я познакомилась в благословенной памяти универовской общаге. Нашу комнату периодически навещал хиппи Сашка Касаткин с сотоварищи, добираясь из Красноярска по заветам хиппи автостопом. Сами мы, однако, в «детей цветов» не обратились, как-то нутром чуяли  тупиковость столь радикальной философии. Потом к  нашей компании часто  прибивались самые разные чудаки –  хиппи, панки, рериховцы и т.п. Встречались, дружили, менялись фенечками. Потому что фенька стала принадлежностью не только хиппи, она стала как знак свободного искателя истины, нестандартного человека, который всегда немножко  хиппи… Считалось, что плести её нужно для определённого человека, это адресный подарок,  и притом подарок искреннего друга. А  фенька как бы охраняет своего носителя: перед неприятностями  она рвётся, забирая часть негативной энергии.
    Ане стало интересно, что это у меня на руке, я и рассказала историю разноцветных браслетов. А она попросила меня показать, как фенечки плетутся. Я про себя удивилась, такая серьёзная девчонка, и легкомысленные феньки – не вяжутся как-то. А Любовь Фёдоровна пояснила, что Аня, сидя в четырёх стенах, скучает по ярким краскам, а бисер такой красивый, переливается, блестит на солнышке…
    Я не большая мастерица в плетении, но что могла, объяснила. И через некоторое время на запястье ученицы красовалась новенькая, сплетённая ею собственноручно, фенечка. Аня сама себя хранила – такая получилась символика… 
   Да, ЛЮБОВЬ ФЁДОРОВНА не понимала свою дочь. Она говорила: « Аня иногда такие вопросы задаёт, не знаю, что и сказать.  Мне с ней порой разговаривать трудно, мне кажется, она гораздо больше меня знает. Когда одна сидит, что- то в толстой тетради пишет. Прошу показать, а она не даёт. Интересно всё-таки, что она там пишет?» А ещё: » Аня очень организованная, у неё куча дел. Как подумаешь, вот ребёнок, ни это не может сделать, ни то. Лежи себе, отдыхай. Ан нет. У неё ведь весь день расписан. Знаете, я каждое утро боюсь, что она проснётся и скажет: »Мама, зачем ты меня родила?». А она откроет глаза: «Так, мама, мне надо сегодня сделать то, то и то». И я про себя думаю, слава богу….». Это удивительно и уму непостижимо, как жила Аня. Рядом с ней мне становилось совестно за себя. Сколько мы понапрасну тратим времени на болтовню, пустые страсти, а главное – безудержно и самозабвенно жалеем себя! А человечек 12 лет, совсем по жизни неопытный, этой самой жизнью распоряжается максимально мудро, не тратя себя на бесплодные стоны. Конечно, я была учителем, и  ученица при мне не стала бы хныкать и жаловаться на жизнь. Но… Пятёрки-то ей не за красивые глаза ставили! Меня поражала в ней абсолютная чёткость и собранность. Уроки всегда выучены на »ять», не бывало такого, как у других учеников на дому: забыл, перепутал, ой, что-то неохота читать… Даже  родная мать, свидетель повседневной нелёгкой жизни маленькой героини, вместе со мной восхищалась стальной силой воли своей дочери и недоумевала: откуда в ней это?
    А сейчас я хочу покаяться. Прошло уже более 15 лет, а мне до сих пор за себя стыдно. Дело вот в чём. Я подружилась с Аней, с её мамой и, разумеется, приняла близко к сердцу их трагическую историю. Я тогда (вместе со всей страной) увлекалась разнообразной эзотерикой, экстрасенсорикой, всем чудесным, короче. И верила в эти вещи крепко. В то, что многие наши беды объясняются высшими причинами, и решить их  с помощью экстрасенса вполне реально. Была у меня приятельница, Светлана. Она работала, если так выразиться,  профессиональным экстрасенсом, немножко ясновидящей, немножко целительницей, гадалкой и т.п. Чем на жизнь и зарабатывала. Я её очень ценила. Однажды я рассказала Ирине про Аню и спросила, что здесь можно сделать? Ирина закрыла глаза, погрузилась в транс и сообщила, что Аня – ребёнок нежеланный, с ней хотели сделать аборт, и вот такие негативные переживания ребёнка в утробе вызвали болезнь. Вылечить Аню Ирина  может, хотя и трудно.
    И вот пришла я к Дроновым и вывалила эту кучу на Любовь Фёдоровну. Благо, ума хватило без Ани разговаривать. До сих пор помню возмущение матери: «Да что вы говорите! Да мы её очень хотели! Мне и в голову не приходило аборт делать!» Каково, а?! посвятить жизнь неизлечимо больной дочери и услышать, что тебя обвиняют в том, что желала ей смерти! Я просто от стыда сгорала. Спросила, может, какие-то проблемы в беременности были? Любовь Фёдоровна сказала, что да, что-то такое было, и это врачи ей аборт предлагали сделать, но не она, не она! Почему предлагали? Мне сейчас вспоминается, что вроде бы родила она Аню по тем меркам поздно, в 28 лет, но с другой стороны, это ведь не причина….  Облажалась тогда  я знатно.
    Однажды, когда мы заканчивали урок, зашла  Любовь Фёдоровна с тетрадкой в руке. «А ведь Аня стихи пишет. Не хотите почитать? Нам важно ваше мнение. Я-то в них мало понимаю». Мне было странно, что именно мама, не дочь предложила стихи на рецензию. Впрочем, Аня, несмотря на свою «звёздность» отличалась застенчивостью, и мама играла роль посредника между дочерью и миром. А ещё больше поразил меня сам факт, что моя ученица, как мне казалось, математик чистой воды, владеет тонким искусством складывания слов.
     Стихи меня потрясли. Аня переписала их для меня на двойном листочке в клетку, и листик этот жив до сих пор. Сейчас я его открою и перепечатаю для вас.
     ***
Ещё не кончился мирских волнений день,
А ночь немая медлит с начинаньем.
Ещё безликая не скрыла тень
Угасших отражений начертанья.

И тает в безголосной тишине
Всей жизни суетливое мятежье,
Как в чистой обжигающей волне
Лёд в камни превращается небрежно.

Всё обнял упоённых дум покой
Словно туманом, жизненное бремя
Скрылось чувства светлою слезой.
Мгновенное, единственное время!

И прошлого становится не жаль,
И жребий дней грядущих просияет.
Во всём - покой и лёгкая печаль…
Ещё лишь миг - и вечер ночь сменяет…

    Отголоски.
В немой, печальной тишине
Никем слова не создаются.
Лишь отголоски раздаются
В безмолвной, одинокой мгле.

Они – лишь отраженье слов,
Лишь пепел пламени потухший,
Лишь звук мелодии минувшей,
Лишь эхо дальних голосов.

Молчания покрыла сень
Их шум смирённый, безмятежный.
Они в тиши мелькнули нежной,
Как неочертанная тень.

Их шёпот, словно всплеск волны,
Судьбе безропотно внимает
И неуслышанный, стихает,
Как шелест падавшей листвы.

Возвращённое вдохновенье.

Капризных лир безбрежные звучанья
Являются ко мне в нежданный миг.
Но в час, когда я жажду созиданья,
Игриво затихает звучный лик.
И я в порыве пылкого мятежья
Ищу мелодию той лиры нежной,
Но, шалостью и резвостью полна,
Она безмолвием себя скрывает,
В молчании безгласном утопает,
И непреклонна эта тишина.

Я в дерзком устремлении желаю,
Чтоб покорился мне огонь стихов,
Но он горит и, дух воспламеняя
Сжигает в пепел буйственно лик слов.
И я, опять отдавшись пораженью,
В страдании немого утомленья,
Ослабшая, молю вернуть покой.
Внимая стон безропотный смиренья,
Мне лира возвращает вдохновенье,
И вновь польются строки за строкой.

    ***

С печальною тоской судьбе внимает
Идущий и невидящий свой путь.
В приют он бездну горя созидает,
А сам желает скрыться и уснуть,
Чтоб гробовые призраки и тени
Его подняли на могил ступени
И в мрачную обитель привели,
Где слёз безмолвно грустных вереница
Омоет страждущего, где десница
Умерших снимет боль его судьбы.

Увы, мольбам безгласным не внимая,
Рок шлёт ему страдания опять.
В воронке бед жестоких утопая,
Страдалец хочет устремиться вспять.
Но чьей-то силой он с землёй повязан
И свой удел преодолеть обязан.
Таков закон. Назад не повернуть.
Что ждёт его в грядущем, он не знает,
С печальною тоской судьбе внимает
Идущий и невидящий свой путь.

     М-да…Ничего не понимаю. Неплохо, конечно, но….   Сильно уж витиевато и холодновато на мой вкус. Это какие-то не те совсем!  Я же точно помню, помню боль и радость, и удивление, и узнавание простых и ёмких истин в стихах Ани!
Ну-ка, покопаюсь в архивах ещё.
    Уф-ф, слава Богу! Память меня не подвела: были, были и  другие стихи! Вот он, ещё один двойной тетрадный листочек, немилосердно покоцанный по краям, исписанный знакомым мелким, в полклеточки почерком.
Да-а, всё-таки, почти 15 лет прошло, мелочи забылись. Какие же стихи были первые? Скорее всего, дело было так. На рецензию мне выдали именно те стихи, которые я перепечатаю ниже. Я их прочла, исполнилась дикого восторга, потому что они и правда замечательные, сами увидите. И всё-таки филолог я аховый, посему обратилась к специалисту. Эксперт по стихам у меня был тогда один – Димка Безбородов, покойничек. Удивительная личность, между прочим. Без образования, но журналист от Бога, он в те лихие 90-е годы, в 19 лет уже редактировал популярную городскую газету, писал статьи, работал на телевидении, и сам писал стихи. У этого яркого человека был только один роковой недостаток – зависимость от зелёного змия, который и привёл его в могилу в 25 лет. Мать его после смерти опубликовала 2 брошюры стихов сына.
     А на тот момент Дима Безбородов по прозвищу Борода был моим другом и по совместительству мужем моей любимой подруги Лены. Его компетентное мнение о произведениях Ани  я и приведу. Он сказал: «Стихи, безусловно, хорошие, хотя, конечно, есть некоторая сыроватость. Но они живые, свежие! Жалко только, если с девочкой будут специально заниматься, чтобы научить стихосложению по правилам, она штампов нахватается и будет похожа на других». Я крепко запомнила его слова. Так и вышло. Анины творения получили одобрение у профессионалов, с ней стали заниматься. Вот тогда  Аня и подарила мне ещё один двойной листочек стихов (их я поместила первыми), которые лично мне не слишком понравились запутанной игрой слов.
     Кажется, вот так дело было, но на 100% уверена быть не могу. Ну ладно, я же обещала её первые стихи представить.

      «Творенье слов».
Как часто грустное рожденье
Является под взором снов.
И этот лик – стихотворенье.
Ему подвластна свежесть слов.

Стих – не прескорбный опыт жизни
И не пространство вечной тьмы.
Стих призывает к дальней выси
В тот миг, как голоса немы.

Стихотворенье – зов сердец,
Соцветье мысли и мечты.
Стих – золотых лучей венец,
Сиянье светлой доброты.

Стихотворенье – это воды.
В нём утопает мрак ночей.
Не это ль скрытость небосвода,
Та, что незрима для очей?

Стихотворенье – это образ.
Пусть он невидим в этой мгле,
Но он преобразится в строках,
В тех, что в душевной глубине.

На свете есть мираж забвенья,
Есть и иллюзии краса,
Но стих – реальное творенье.
Он создаётся навсегда.

Стихотворенье – облик бездны,
Таящей счастье и печаль.
В стихах не свергнуты надежды.
Они смахнут страданья шаль.

Стихотворенье –хрупкость мысли,
Любовь, несчастье, красота.
Стих отражает то, что в жизни
Есть под названием «судьба».

   «Тень отверженного».
Судьбы жестокой взор незримый
Покроет избранного тьмой,
И лик его души ранимой
Зло сокрушит своей рукой.

Разрушит мрак его надежду,
Реальность свергнет сердца сны,
И павший в сумрачную бездну
Молчит, ведь там мольбы немы.

Покинет счастье образ грешный
Получит демон часть души
Но не погибнет ангел нежный.
У обречённых есть мечты.

Его сломила боль невинных.
Как птица с раненым крылом,
Он пал на дно с невозвратимых
Небес под ясным алтарём.

Покинут горестный страдалец.
Судьбой своей поверженный,
Он словно изгнанный скиталец.
Он совестью отверженный.

Исчезнет дух в забвенный день,
И жизнь рассеется в ночи.
А угасающая тень
Затеряна во мгле души.
      ( по книге В. Гюго «Отверженные»)

А это моё любимое. Только вслушайтесь….

       ***
Все люди в этом непонятном мире
На грустном жизненном своём пути
В душе – беспрекословные Шекспиры.
Но как легко от этого уйти…

Напротив, очень тяжело быть правым.
Невыполнима человеческая роль.
И каждый в справедливо-ложной драме
Сам по себе не раб и не король.

Для всех быть невозможно идеалом.
Не ценим мы дарённого судьбой.
Ведь каждого ждёт вслед за пьедесталом
Паденье в бездну критики земной.

Но можно избранному поклоняться
И подрожать тому, кто мил душе.
От похвалы не надо зазнаваться,
Дарить сокровище своё мечте.

Пиши для книг и для стихотворенья,
Пой для мелодии, не для толпы,
Твори сердечное лишь для творенья
И только к небу возноси мольбы.

Никто не вправе жить для бренной плоти.
Мы возвышать должны свой лик души.
Ведь помнит узник о былой свободе,
О свете помнит тлеющий в ночи…

     Круто, да? Какие точные, хлёсткие слова, бритвенно -острые  понятия!  Знание жизни и извечных человеческих вопросов, как жить… Ребёнку 12 лет…
     Я  читаю Анины стихи в который раз. Они так просто и легко слеплены, что зацепляются в памяти сами собой: «в душе беспрекословные шекспиры», и «каждый в справедливо-ложной драме сам по себе не раб и не король». Каково, а? Ёмко, точно, многозначно, такое впору написать взрослому образованному человеку … А ошибки нарочно  я не исправила. Потому как авторский текст есть творение автора. И ма-аленький намёк на возраст творца. Стиль своеобразный, какой-то несовременный, правда? Все эти лики, очи, бренный… Это потому, что нас тогда воспитывали в безусловном поклонении Пушкину, Лермонтову, вообще поэзии 19 века. То был эталон. Мы с девчонками, учась в кемеровском универе начала 90-х, увлекались сочинением стихов. И  в лучших произведениях моих подруг тоже были «брег, очи, дух». Так вот примета времени.
     Любовь Фёдоровна отдавала стихи Ани на рецензию, конечно, не только мне. И отзывы от профессионалов  были прекрасные. Любовь Фёдоровна была рада, да что там, счастлива, что у дочери начало проявляться какое-то будущее: «Вот вырастет она, и чем ей заняться? Тем более с такой болезнью, которая неизвестно как будет развиваться? А так, может, у неё талант? И дело будет, и люди, которые её ценят». Любовь Фёдоровна просто светилась– наконец-то, наконец, видна хоть какая-то перспектива!
     Она оказалась права на все 200 процентов, прозорливая мама девочки-инвалида. На сегодняшний день у Ани вышло 3 сборника стихов, она стала самым молодым членом Союза писателей России. В интернете пишут, что болезнь прогрессирует, и она уже не может передвигаться даже на коляске, но продолжает писать стихи. Продолжает выплёскивать в строчках свойственный ей богатейший внутренний мир. Господи, какое мужество, какой несгибаемый стержень! Кто знает, кто посчитает людей, которым она принесла отраду своим творчеством и одной своей жизнью? И я её видела. Видела, как начинался её путь. Мне повезло – я жила рядом с героем.
    И ещё в одном я виновата перед Аней. Когда я увольнялась, мать с дочкой очень огорчились, вручили прощальный подарок (они всегда поздравляли учителей с праздниками) и Любовь Фёдоровна в приватной беседе на кухне сказала: «Вы с Анечкой так подружились, а ей очень не хватает общения. Со сверстниками – сами понимаете, контакт не очень. Учителя  в основном люди пожилые. Они хорошие, конечно, но… Ей бы дружить с кем-нибудь помоложе, вроде вас. Заходите, мы будем вам очень рады». Я обещала забегать.
     И больше никогда не была в этом доме. Долго, лет пять помнила их телефон и день рождения Ани. Но ни разу не позвонила, ни разу не поздравила. Когда наступал её день рождения, я вспоминала Аню и сердце виновато сжималось. Почему я не звонила? Жизнь моя хлестала через край эмоциями и страстями, в ней как-то не находилось места тихому, помеченному несчастьем и неравной борьбой дому Дроновых.  А может, я просто жалела себя: душа  рвалась, как подумаешь, что они там живут вот так, а сделать я ничегошеньки не могу… И нет на мне больше защитных доспехов учителя, мне нечем прикрыть свою боль из-за их боли. Сработал мой инстинкт самосохранения.
     Ведь что интересно: я честно собиралась писать про Аню Дронову, выжала из себя все воспоминания, какие могла, а получилось почему-то больше про её маму. Не знаю, почему так распорядилась моя память. Наверное, потому, что благодаря  Любови Фёдоровне я узнала Аню с другой стороны. Узнала, чего ей стоит сидеть, делать уроки, смеяться, жить. Сама девочка, конечно, никогда бы мне об этом не рассказала. И ещё… Пусть не покажется кощунственным, но я сопереживала маме моей ученицы как бы  не больше, чем самой Ане. Аня – человек редчайшей внутренней силы, герой без страха и упрёка (хотя Бог знает, чего ей это стоит!), ну, а её мать – самая обычная слабая женщина, каких большинство, и не стыдящаяся в этом признаться.  Её мужество заслуживает не меньше уважения, чем  жизнь дочери.
    Спасибо вам, девочки, за то, что вы есть.

P.S.   Наверняка я в чём-то была неточна, наверняка где-то, что-то или кого-то истолковала по-своему. Простите, без корысти.
         2010 г.