Осень воспоминаний

   Шершавый осенний лист распростер свои руки на дороге и уже потянулись к югу чирки, лебеди, гуси.
 Провожая очередной караван взглядом, Иринка немного взгрустнула. Опять осень, опять сыро от дождя и больно немного от одиночества.
 Все даты более и менее запоминающиеся из ее жизни были связаны с осенью - временем, когда плакала она или, может быть, дождь, когда порыв ветра срывал шляпу и так необычно подгонял к неизвестному, когда настроение менялось, словно погода за окном.
Автобус, толчея, вечно недовольный водитель и презлющая кондуктор. Иринка опаздывала на работу. Честно, если кому сказать, проспала единственный раз в жизни: не сработал вовремя механизм старого, допотопного будильника. Почти наспех собравшись, она, наконец, очутилась на автобусной остановке. Стрелки часов неумолимо бежали вперед, эдак быстренько-быстренько, казалось, что по маршруту №2 был пущен сегодня один автобус. Скопления народа на остановке становилось ульеподобным.
Наконец, нужный автобус замаячил где-то впереди. "Только бы втиснуться, только бы оказаться внутри", — стучала одна мысль, работало состояние неопределенности. — Уеду - не уеду, уеду - не уеду, как когда-то в школе: спросят не спросят.
Все-таки Иринку просто внесли в салон автобуса. Кто-то больно давил локтем, так хотелось посмотреть, но повернуться не было возможности. "Придется терпеть", — подумала она. — Настроение - нуль, да еще больно, да еще кондуктор через каждые две остановки пропускает только через переднюю дверь — зайцев ловит, видимо. У Иринки был проездной, и она на этот счет не беспокоилась, хотя её уже раза два или три спросили: « Передавала ли она за проезд? Неужели так трудно запомнить человека? Хотя  нас у них за день столько бывает?»
Чей-то локоть всё давил и давил и тут она не выдержала и, повернув голову, частично смогла разглядеть обидчика. "Знакомое лицо!" — промелькнуло в голове.
 Человек далеко не свежего вида, с большими мешками под глазами, неухоженной бородой, да и сам какой-то неопрятный, наконец, высвободил свой локоть.
Иринка вздохнула глубоко и еще раз взглянула на него, заметив, как у того трясутся руки, когда он передавал деньги за проезд. "Алкаш какой-то, надо было двинуть ему, чтоб мало не показалось", — но тут же она осеклась. Ирина еще раз взглянула на человека в зеленой куртке.
— Неужели Николай? Да, точно, это был он, Коля, Николенька.
 Комок подступил к горлу, дышать стало трудно, Ирина рванула верхнюю пуговицу плаща.
Да, это был он, тот, который ждал её в любое время дня и ночи. Был её и только её любимым.
 Она как собственница любила его страстно и порывисто, нежно, до одури насытившись ласками, засыпала в его объятиях. На устах только и было его имя, девчонки по курсу завидовали, кто открыто, а кто мерзко в подворотнях распускал слухи о ее неудержимой любви, о необузданной страсти.
Ирина жила в общаге пединститута. Девчонки дразнили ее "логофефт", а он называл её лебедушкой, Иришкой-трусишкой.
 К тому времени, как они познакомились, она училась на втором курсе. Николай был уже аспирант кафедры дефектологии. Влюбились с первого взгляда.
 Стояла осень, и ему некуда было деться от дождя. Она дала ему временное убежище под своим зонтом. Поболтали, посмеялись, и он стал приходить, каждый день встречать ее, провожать до общаги.
 В один из ливневых вечеров он остался ночевать. Так просто и уютно положив ей голову на колени, сделал предложение ей, Иришке-трусишке. В такой же дождливый октябрьский день была свадьба. Девчонки еще шутили: "Весь век слезы и будешь утирать".    Четыре года трудно назвать веком, но слезы утирать пришлось не раз и не два. Николай почувствовал себя после свадьбы неким царьком- это сейчас Иринка вспоминая события прожитых лет, смело может сказать об этом. А тогда…
Назовет любимой, и обида отступала. Думала, что она у него единственная, ан нет, первое письмо  от некой Ольги просто ошарашило. Женщина писала, что уже ни на что не надеется, но просит разрешения у неё, у Ирины, на небольшие, скромные алименты сыну Николая Виталию.
 Ирина стала сама посылать каждый месяц Ольге деньги. Николай отказался, сказал, что дурочка она была, просил ведь ее сделать аборт и вообще: " Она такая мерзавка и ребенок не от него". От этих слов Иринка трезвела с каждым днем. Подруги стали редко приходить, да и плакаться о своем несчастье в бывшем счастье было стыдно. Сама жилетку сшила, сама и до ума доводи.
Ей опротивело всё в нём: как он ест, как он держит её в ежовых рукавицах, спрашивая еженедельный отчет о покупках, как он грызет сухарики, которые страшно любит - все, все опротивело.
…Автобус опять качнуло, и их взгляды встретились.
— Ира, ты? — от него разило  перегаром.
— Господи, зачем ты опять встретился на моем пути, будь проклята эта осень, — тихо прошептала Иринка.
Николай попытался улыбнуться, но улыбки не получилось, руки у него опять затряслись. Противно, было видеть его таким.
— Как ты ушла, я ведь запил... И кандидатскую  не защитил..., — так же прошептал он, пытаясь взять её за руку.
— Пусти, — сказала Иринка, опять взглянув на Николая, — пусти, не было, и нет тебя в моей, жизни. Не я ушла, а ты ушел...
... Иринка промучилась с ним четыре года.
 Ребенка он не хотел, мотивировал это тем, что они оба не крепко стоят на ногах - не потянут, да и его будущей карьере это повредит.
Расстались снова в осени, в хлещущем дожде на переулке. На следующий день, вернувшись с занятий в коммуналку, выделенную институтом, она зашла в совершенно пустую комнату.
Даже запас круп и то, что было в холодильнике, он забрал, нет, просто выгреб, оставив ее одну в этих пустых голых стенах наедине с воспоминаниями. На полу были разбросаны сухарики, Иринка наступила на них, услышала хруст. Так хрустнула первая ветка её жизни, хрустнула и сломалась в осенней маяте, в дождливом вечере, в грустных сумерках.
— Ты помнишь?
— Не надо, — перебила его она, протискиваясь скорее к выходу.
Опять шагала ей навстречу осень, ее  осень: с дождем, а может быть, с плачем,  и ветром в лицо. Осень дождливая от воспоминаний. И оттого, что опять встретила его: такого нелюбимого, мерзкого, полупьяного, надеющегося вдруг на добрые, светлые чувства.
"Зачем были эти четыре года в моей жизни?"
 Стуча каблучками, Иринка удалялась от остановки, потом побежала бегом, как будто убегала от своей памяти.