Милосердие

Ветер гнал ее вперед, смешно задирая юбку, прохладно щекотал ноги. Анна пыталась защититься от озорника, прикрывая голые колени.
 – Ох, бесстыжая, юбку-то что задрала? – услышала  девушка совсем рядом.
Анна оглянулась. Бабуля лет так восьмидесяти, сидя на лавочке, опиралась, казалось, всей своей тяжестью на палку-клюку.
– Ой, молодежь, – проговорила старушка, – Не успеют обсохнуть, уже юбки задирают.
– Бабуленька, не надо меня упрекать, ведь виноват во всем ветер, а не я.
Анна подошла к бабуле и присела к ней на лавочку. Старушка, видимо, не ожидала, что с ней заговорят, да ещё и не огрызнутся в ответ.
– Далеко спешишь, милая? – сменив гнев на милость, старушка вновь попыталась расспросить незнакомую женщину.
Анна как-то вся сжалась, будто готовилась к этому вопросу целую вечность.
– К сынишке, – тихо прошептала она, говоря это больше для себя, а не для рядом сидящей бабушки, но та услышала и опять задала вопрос.
– В садик, что ли?
– Да нет, он в школу уже ходит, – ответила Анна.
...С того времени, как Анна рассталась с семьей, прошло четыре года. Долгих, мучительных четыре года.
 Её освободили досрочно, по амнистии.
 Какой он, Серёжка? За четыре года ни писем, ни весточки Анна из дома не получала.
Её сразу-то свекровь недолюбливала, а как узнала, что из детдома, так вообще невзлюбила, не раз подговаривала Олега оставить её, пока не поздно.
 С Олегом жили, как все: мирились, ссорились поочередно. О девочке он даже и разговора не вел – мечтал о мальчике.
...Беду, говорят, никто не зовёт – сама приходит.
Анна устроилась контролёром-кассиром, проще сказать, продавцом в "золотой отдел" универмага. Кража произошла ночью. Собаки, эксперты, следственные эксперименты – всё, как в кошмарном сне.
 Её, Анну Синявину, за халатное отношение к своим обязанностям суд приговорил к пяти годам лишения свободы. Серёжке тогда было четыре годика. Когда её уводили из зала суда, малыш плакал, тянул к ней свой ручки.
– Сынка-то как звать? – услышала она опять голос бабули.
– Сергунькой, – ответила мягко Анна, а у самой по щекам предательски потекли слёзы.
Видимо, старая женщина поняла, как тяжело ей сейчас.
– Вставай, пойдем ко мне! Попьешь чайку, успокоишься. Я тут недалеко живу.
   По дороге Анна рассказала все о себе.
– Давно освободилась? – спросила  бабуля. – Нельзя к дитю идти заплаканной, а то и оно заплачет. Отощала ты там, милая.
Чистый крохотный дворик, обмазанный глиной дом, небольшой и уютный, предстал перед глазами Анны, когда старушка толкнула клюкой калитку.
– Проходи, проходи, горемычная. Застряла что ли? Хату мне выстужаешь, проходи, говорю.
И старушка почти втолкнула гостью в дом. Анна прошла в маленький коридорчик, затем в комнату, уютную, светлую, одновременно служившую старушке спальней и гостиной.
– Ты щи-то любишь?
– Я все люблю, – ответила Анна, почувствовав непреодолимое чувство голода.
– Анной Тимофеевной меня кличут.
– А меня – Анной.
– Ну вот и хорошо, девонька, познакомились. А теперь ешь, мешать тебе не буду.
Анна никогда ещё не ела таких вкусных щей, разве что когда готовила тётя Тася в детдомовской столовой.
– Поела, а теперь иди, ищи своего сыночка, здесь он, рядом, – успокаивала Анну бабуля.
– Да, я, пожалуй, пойду. Анна Тимофеевна, спасибо за все.
– Позже спасибо скажешь.
Анна почти бегом направилась к школе. В какую школу пошел ее сынишка Анне сообщила в коротком письме соседка по лестничной площадке.
Была перемена. Анна робко постучала в дверь учительской.
– Я могу видеть директора школы или завуча?
– Я директор, – молодой мужчина поднялся ей навстречу. – Чем могу служить?
– Мне необходимо узнать, учится ли у вас мальчик Сергей Синявин, мой сынишка.
– Хороша мамаша, не знаете в какой школе учится сын?
– Не надо иронии, я рассталась с ним четыре года назад, – попыталась оправдаться Анна.
– А теперь что же вздумали искать? – опять съехидничал директор школы.
– Вам этого не понять. Да и с педагогическим тактом у вас туго, – бросила ему Анна. А себе приказала: "Только не реви!"
В учительскую зашли преподаватели.
– Олег Семенович, у вас уже окончились занятия? – спросила входящего молодая учительница.
– Да, конечно, я буду ждать вас, Ольга Михайловна, у школьных ворот, хорошо?
Анна, как ошпаренная кипятком, обернулась на этот голос.
– Олег!
– Анна, ты?! Здесь, откуда, неужели… – не договорил он, опустив глаза.
– Где наш сын? - почти шепотом спросила Анна.
– Крепись, Анна, крепись. Серёжки больше нет. Авария. Я вот выжил, а его нет, не спасли врачи.
Женщина схватилась за косяк двери, медленно, в обмороке, стала сползать вниз…
Очнулась она в больнице. Сильнейший гипертонический криз лишил её слуха. В больницу Олег не пришёл, да и не ждала его особенно Анна. Горе было велико. Канула, казалось, в прошлое вся её жизнь.
Навещала Анну старушка Анна Тимофеевна, сидела у неё подолгу, почти до ночи, ухаживала. Санитарки её не прогоняли, между собой переговаривались: "Вот повезло-то женщине, как за ней мать страдает, какая заботливая, видимо, дочь хорошая, за плохой бы так не ухаживала".
Они переговаривались с Анной жестами, пытались понять друг друга по губам. Анна Тимофеевна обошла все близлежащие школы. Пока не узнала, что могло случиться с Анной. В чемоданчике, оставленном ей на хранение, она нашла фотографию сына Анны. Попросила соседа смастерить и вправить фото в рамочку и отнесла Анне, когда та была ещё без сознания.
– Только не плачь, детка, – успокаивала её старушка, вытирая слёзы. – На-ка вот, поешь, творожок козий. Всё у тебя будет хорошо. Всё ещё будет. Время лечит любые раны, верь мне.
И Анна крепче прижимала к щеке  шершавую ладошку старушки…