Любовь к стихам, или злосчастная судьбина

Василий Запискин был человек, судьбою не обиженный. Сами посудите: работа хорошая - в магазине электроники, - приличная зарплата, да и женским вниманием не обделен; но все ему было не в радость. А дело в том, что не давали ему покоя поэтические лавры – коих, лавров то есть, у него вовсе не было. Да что там лавров – если бы просто там общественность не признавала его за поэта, это бы еще можно было стерпеть: остальные-то поэты терпят (профессия у них такая: терпеть непризнанность и всяческое к себе пренебрежение). Но нет, все было хуже, гораздо хуже: Василий и сам видел как дважды два, что стихи его никуда не годятся. Тут, казалось бы, и фамилия вполне себе писательская, как будто сами предки обязывают: пиши, Вася, пиши (хотя некоторые вольны толковать ее по-другому), а стихи все равно скверные выходят.

Любимым поэтом Василия был Иван Барков. Тот самый, которого еще Пушкин хвалил и даже по настроению подражал. Откроет Запискин томик Баркова на любой странице, и все – впадает в подобие мистического транса:

Дары все естества нам трудно презирать.
подобно и тебе мой *** пренебрегать.

или:

Узнай чего теперь Клариса я хочу
гляжу я на тебя и *** в штанах дрочу.

или так:

Ебись и не теряй прелестной красоты
как младость пролетит гадка всем будешь ты.

или вот еще:

Не видит то никто тебя чем забавляю
тихонько у тебя в ****е я ковыряю.

Пытался, конечно, и Вася, следом за Пушкиным, подражать Баркову – но только ничего у него не получалось. Всяко он пробовал: и в жанре оды, и в роде элегии, и басни пытался сочинять, и разудалые песенки – а все без толку. И не то чтобы у него от неведения это или отсутствия сексуального опыта ничего не входило – совсем даже наоборот. Как так? – спросите вы. А очень просто.

Женщин-то у Василия было несколько, хотя и всякая себе на уме. Так, однажды, проснувшись по утру, вспомнил Вася, что весь прошлый вечер просидел, пытаясь что-нибудь сочинить – да все безуспешно – вспомнил, и решил освежить впечатления. Может, - здраво предположил он, - это у меня от недостатка впечатлений, плохого, так сказать, знания предмета… А поскольку работал он посменно, то ничего не мешало ему в этот рабочий для всех остальных день отправиться изучать натуру.

Машка-то целыми днями дома сидела, тут препятствий никаких не было. Так что, ничуть не сомневаясь в успехе, купив дешевых духов, торт и букет гвоздик, Запискин отправился прямиком к ней домой – благо, жила она недалеко, через дорогу.

Маша была сиротой: родители у нее умерли, дед с бабкой умерли – чего не сделаешь-то от большой любви, - и от этой самой любви оставили ей кроме той, в которой она жила, еще одну квартирку. Квартирку эту сдавая приезжим узбекам, Маша жила себе, в ус (да и не было ведь у нее усов) не дула, сидела днями напролет дома, смотрела телевизор, и на жизнь оттого не жаловалась. (Не то что Запискин, которому вынь да положь стихи научиться писать).

Одержим этим благородным (а не каким-то там низменным) желанием, Василий, едва войдя, поспешил поскорее в комнату, на диванчик, где, как всегда у Маши, мелькал о чем-то своем телевизор.

Маша была девушка широкая, находка для любителей ущипнуть и подержаться, – поставив на столик перед диваном чай и торт, надушившись подаренным духами, она стала гостеприимно соблазнять Запискина салатиком, так что пришлось съесть здоровенную тарелку. Напрасно Василий, желая ускорить дело, хватал ее за ноги и пытался раздеть от коротенького халата, Маша была непреклонна: во-первых, надо ведь было перекусить и выпить чаю, чтобы все было как у людей, а во-вторых, следовало досмотреть до конца утреннее шоу.

Лишь когда шоу подошло к концу и на экране под идиотскую музыку пошли титры, Маша допустила Запискина уложить ее на диван, снять халат и лифчик.

Но и тут все оказалось не так просто. Сторонница долгих прелюдий, Мария заставила Запискина сначала очень – слишком уж долго – ласкать ей грудь, потом позволила спуститься ниже и снять трусы. Лаская ей клитор, Вася и сам не рад был, что влез (ах, если бы влез!) в это дело: времени на то, чтобы разогреться, Маше нужно было так много, что у Запискина начал болеть язык, он стал опасаться, как бы не спустить раньше времени, - что в некотором роде и произошло, едва он присунул ей штырь и сделал несколько движений.

Мария, однако, не успокоилась: она заставила Запискина продолжать лизать, пока вся не задрожала мелкими судорогами. Отойдя от первого залпа и разгорячась от ее стонов, Вася хотел было присунуть ей еще раз – но не тут-то было.

-Одного раза с меня хватит, - сказала Маша. – Я не какая-нибудь там развратная… К тому же, сейчас начнется мой любимый сериал.

Чтобы доказать предпоследний пункт, она поскорее оделась и пошла в туалет. Хочешь - не хочешь, а Василию пришлось уйти. По дороге домой желание пообмякло, так что ничто, вроде бы, не мешало сочинить что-нибудь с привлечением только что изученной натуры.

Достав заветную тетрадку, куда он записывал свои пробы, Василий уселся за стол, пожевал ручку, почесал в мудях и принялся сочинять. Но, как он ни бился, получалась сплошь какая-то ерунда. Провозившись часа два, Запискин исписал уйму листов, но лучшее, что вышло из-под его пера, было:

****а дрожит от возбуждения
и предвкушает вся она
мгновенной ласки бесконечной,
но кто же, кто же ее приласкает?..

Увы, столь счастливое для многих поэтов неведение собственной бездарности не коснулось Запискина: он видел, он понимал, что все это – плохо, скверно, нескладно. Не иначе, быстрого секса с Машей оказалось мало для вдохновения. Необходимо продолжить изучение натуры…

Другая женщина, с которой Василий временами спал (спал – это так только говорится, на деле же Запискин даже ни разу не был у нее дома: они трахались где угодно – в лифте, туалете, на рабочем месте, в парке, если дело было летом), второй такой женщиной была офисная служащая Раиса. Подходила она к своим сексуальным запросам на редкость здраво и рассудительно, а именно – держала несколько мужчин на такой случай (наивно ведь полагать, что Запискин был у нее один), как только приспичит, прибегала к их услугам: раздвигала ноги, чтобы затем благополучно забыть о них до следующего раза.

С подарками в случае Раисы все было сложнее, конфетами и духами здесь отделаться нечего было и думать. Включив компьютер, Запискин зашел на страничку с Раисиным вишлистом, выписал несколько книг, которые та горела нетерпением прочитать, и поехал в ближайший к Раисиному месту работы книжный магазин.

Довольно скоро он уже поднимался, предварительно позвонив и предупредив, на лифте к Раисе в офис, груженый книгами. Коллеги расходились, дело шло к концу рабочего дня. Дождавшись, когда кабинет, где она работала, освободится, Рая закрыла дверь на ключ, легла на письменный стол и, задрав и без того короткую юбку, перешла поскорей к делу:
-Ну, давай скорее, мне еще дома много дел нужно успеть сделать. Чего ждешь?

-У меня презервативов нет, - немного неуверенно предупредил Вася.

-Возьми в сумке, - все с тем же невозмутимым выражением длинного лица продолжала лежать Раиса.

Девушка она была стройная, а ноги так и вовсе такие худые, что непонятно, как она на них ходила. Надев на головку презерватив и, наоборот, стянув с Раисы трусы, Вася раздвинул ее тонкие половые губы и, войдя, начал двигать задом. Рая, быстро намокнув и возбудившись, принялась тихонько постанывать, но не слишком громко: в соседних комнатах еще сидели сослуживцы. Вообще, в этом смысле она была какая-то сверхженщина: не прошло минуты, как она уже кончила, сделав движение встать и вытолкнув Запискина наружу.

-Э-а-а, - мучительно замычал Василий.

-Ничего, обойдешься как-нибудь.

-Ну Раечка…

Сжалившись, Раиса решительно взяла Васин член в руку и со знанием дела довела его до эякуляции.

На стоянку спустились вместе, причем Василий, передавая книги в Раисину машину, нерешительно предложил:

-Может, куда-нибудь рванем, посидим?

Ответ был заранее известен:

-Не могу, мне завтра отчет сдавать. Пока, - и, хлопнув дверцей. Раиса умчалась на своем авто прочь.

Вернувшись домой, Вася сначала долго думал, ходил по комнате. Потом все же с надеждой предположил, что, может быть, теперь увиденного и пережитого хватит на одно ма-а-аленькое стихотворение? Ну, пожалуйста…

Но вышло совсем иначе. Взмолившись – кому там должны молиться все поэты – взмолившись могущественному Охламону, Запискин начал писать, и так это у него поперло, что никак не удавалось остановиться. Исписав возвышенной похабенью полтетради, он даже не пододвинулся к середине своей поэмы. Отчаявшись, он готов уже был молить Охламона об усекновении поэтической струи, но тут – и вовремя! – в дверь позвонили.

Открыв дверь, Василий с изумлением обнаружил на пороге Анжелу. Анжела была роскошная, столь же желанная и соблазнительная, сколько неверная и ненасытная женщина.

Освободившись от пальто, она явилась в длинном ярко-красном атласном платье, накрашенная кричаще-яркой помадой, в черных перчатках выше локтя и с заколотыми на затылке длинными прямыми волосами. Едва увидев ее в глазок, Запискин понял, что ничего хорошего его не ждет. Силы его и так были подорваны двумя сегодняшними соитиями плюс утренняя дежурная дрочка. Теперь же Анжела выжмет из него все, все, что можно. И главное – бежать абсолютно некуда. Они здесь теперь одни, одни до утра…

Но зато какие стихи он напишет потом!.. Недописанная поэма, конечно, никуда не годится, все придется начинать сначала.

Впервые за долгие, долгие годы Запискину стало по-настоящему страшно.

Опасения его полностью подтвердились. Утром, покуда Анжела еще спала, Василий на ватных ногах кое-как добрел до заветной тетрадки и дрожащими, неслушающимися руками принялся писать в нее уж вовсе несусветную дичь:

Ебомы ***ми повсюду,
с елды скользят снеговики
своими ****ами по блюду
тоски, по трепетной груди.
Как ****овитой самки вымя
готов ебака обхватить,
так ***, дроча свою штанину
в заду, не может отмочить.
****ься в рот – слащавый праздник,
коль клитор в сперму нацедить,
доколе доблестный проказник
****ы не сможет отдрочить.

-О-о-о!!! – взвыл, отбросив прочь ручку, Вася, с искренней болью вспоминая, как Анжела, когда ему того хотелось, не отпускала его в туалет, принуждая сношаться дальше. В паху неумолимо ныло.

Стараясь не разбудить свою подругу, Запискин сколь это можно тихо выскользнул в коридор, оделся и вышел на улицу. Дошел до ближайшего магазина. В очереди в кассу – как часто жизнь преподносит подобные сюрпризы – впервые за много лет встретил своего одноклассника Борю Бессеребренного. Поговорили, как водится, о том о сем. В числе прочего Запсикин пожаловался Боре на то, что мечтает научиться писать стихи, но, вот засада, ничего, хоть убей, не получается.

-А как у тебя с половой жизнью? – поинтересовался Бессеребренный.

Василий не понял вопроса:

-При чем тут это?

-А при том, - пояснил Борис, - что творчество и секс, это как сообщающиеся сосуды. Чем больше секса – тем хуже с творчеством. И наоборот. Стихи, - многозначительно поднял, тут же убрав его, вверх палец Боря, - они любят воздержание.

Поговорив еще немного, простились.

«Как просто! – думал, шагая к себе домой, Запискин. – Выгоню к черту эту шлюху Анжелу, пошлю куда подальше тупую клушу Машу, стерва Раиса пусть и того хуже трахается с кем захочет и сколько влезет. А я наконец-то стану великим поэтом. Прощай, злосчастная судьбина!.. Итак: решено».

Пантелеймон Невинный