Белая роза и немного парчи

Предисловие.

Эта вещь была начата около года назад в связи с некоторыми изменениями в моей жизни. И вот только совсем недавно я смогла её дописать. К этому рассказу имеется сайд-стори. Автор, г-н Максим Фадеев. Правда, совершенно неизвестно когда он её сможет закончить и выложить хоть где-то.
Сильно не осуждать. Людей, которые категорически против однополых отношений, прошу воздержаться от прочтения.
Спасибо.

~*~


За окном бушевала гроза. Молния, гром – все как положено. Океанские валы набегали на берег и с яростным шумом набрасывались на сырой песок. Вынося с собой мусор и ракушки. Отчего-то их было пополам – и мусора разных форм и оттенков, и ракушек. Причудливых и ярких, с нежным отблеском перламутра. Забавно.
А еще был ветер. Штормовой, шквалистый, сминающий вековые деревья и крыши домов, подгоняющий те самые волны, что выбрасывали тонны плавника на пустынные пляжи.
И было темно. Не просто темно, а совершенно и идеально темно.
И пала тьма..
Так, наверное, было бы написано в библейских сказаниях. А потом подпись – глава такая-то, стих такой-то, строка такая-то. Еще забавней.
«Куда ты смотришь? Что ты там хочешь увидеть? Что ТЫ вообще можешь увидеть, чертов кретин?!»
Примерно так, беззлобно и вежливо интересовался ОН. Любовь всей моей жизни, по совместительству – её же кошмар и вечный страж в попытках моего рассудка вернуться в норму.
«Я же сказал тебе – ты должен это выпить! Иначе снова начнутся галлюцинации и судороги. Тебе этого хочется, мазохист ненормальный?»
Ну, вполне возможно, что и начнутся. Кому какое дело? Уж точно не ему. Хотя тут я не прав.
Когда все начиналось, несколько лет назад, до этой катастрофы и полугода клиник, до сотен тысяч рецептов на обезболивающие и прочая, прочая, прочая, тогда ему действительно было до меня дело, а сейчас уже рутина.
… Когда перестаешь любить – остается привычка, а она, как известно, вторая натура.
Так, наверное, писалось бы на страницах бульварных любовных романов про Дона Педро и Хуаниту де Верда.
«Зачем ты вышел на улицу? Ты хочешь, как Элли попасть в страну с чертовыми лилипутами и глюками на каждом шагу?»
Цинизм – это всего лишь усталость души.
Так сказано в самых популярных сборниках афоризмов, что пишут на экранах в больших моллах для развлечения праздной публики. Он очень устал. Возиться с практически сумасшедшим 27-летним парнем в шрамах, подсевшим на обезболивающие и никотин. О, и кофеин в зеленом чае с мятой. И различные энергетики, потому что иногда нет возможности купить поесть – мы постоянно едем. Я давно забыл, что это за страна и что это за города.
Топографический кретинизм.
Я не ориентируюсь в картах и на местности, дорожная развязка, что лабиринт Минотавра. Придорожные бензозаправки и прогнившие мотели, кемпинги для розовощеких туристов с толстыми отвратительными детьми или отстойники для дальнобойщиков с дрянным кофе из автоматов в пустыне.
Романтика большой дороги.
Чушь собачья, а не лирика черно-белых фильмов 30-хх гг XX в. Старенький мустанг мчится по ленте дороги. ОН за рулем, я, полулежа на пассажирском сиденье. После травмы позвоночника мне нельзя долго сидеть. Никаких нагрузок. Никаких стрессов. Только свежий воздух, провонявший дешевым табаком и дизельным топливом.
Вот, я снова сбился с мысли. Они у меня толпятся в голове, образами, вкусом и запахом, тактильными ощущениями, рвутся вон из очереди на обличье в словах. Цепляются друг за друга и рвут тонкую связь между моими нервными окончаниями головного мозга и окружающим миром. А с губ срываются мягким бархатным речитативом, с рифмой и странным размером, со множеством многоточий и обрывками строк. Петляющими строфами и оврагами смысла.
Зря, ОН не оставил меня в одной из клиник. В местном карцере я прижился. Но там окна выходили на северо-запад и когда белые стерильные стены окрашивали багряные лучи заходящего солнца – начинался ежевечерний сеанс панического ужаса. Мне казалось, что стены оживают и хотят меня сжать между собой, сминая как легкое перышко, впитывая мою жизнь и кровь. Но это только на закате. Да и то врачи быстро научились купировать эти приступы. Так что теперь вечера для меня просто очередное время суток.
Вечерняя месса Богу Огня прошла успешно. «Донесения жреца Кецалькоатля»
Очередной псевдонаучный бред от беллетристов, расходящийся миллионными тиражами по всему миру.
А еще в моей жизни есть ОНА. Мой персональный глюк – Эмили. Девочка с желтыми глазами и фиолетовыми волосами лет 17. То ли призрак, то ли фантазия безумного шляпника, то бишь вашего покорного слуги. Она всегда рядом, всегда на заднем сидении. Практически всегда молчит, лишь изредка подавая голос и играя роль моего мартовского кролика или совести. Кому как больше нравится. Эмили появилась примерно год назад, когда мы возвращались на побережье. Там Зак, так зовут ЕГО, снимает маленький домик на отшибе и из окон виден дикий пляж и океан. Именно там нас застала стихия.
Я сидел на веранде с сигаретой в зубах, и, зябко кутаясь в полосатый плед, смотрел на волны. Эмили стояла, прислонившись к опорам крыльца, и тоже задумчиво смотрела в даль.
- Как думаешь, если поднимется большая волна, мы успеем посмотреть на прибрежную мель, пока она нас не накроет?
Она молчала, кусая нижнюю губу, и не отрывала глаз от грязной пены на верхушках волн. Зимой всегда так. Зимой Эмили всегда молчит. А я достаю её дурацкими вопросами.
- Если собрать все камни в прибрежной полосе, можно выстроить церковь Святого Патрика, как в Ирландии?
Зак вышел из дома с кружкой крепкого кофе, пытаясь понять, с кем я разговариваю.
- Когда большие черепахи выходят на берег, чтобы вывести потомство, они умирают?
Тяжелый вздох и новая порция таблеток. Нет, все-таки он меня еще любит. Раз продолжает возиться со мной.
- Пойдем спать, завтра обещали грозу…
Я покорно поднимаюсь на ноги, прослеживая полет недокуренной сигареты, исчезающей во тьме. Она, маякнув напоследок угольком, исчезает, поглощенная тьмой.
Пока я укутываюсь в холодный плед, устроившись в кресле, перед внутренним взором мелькают картинки моей развязной юности.
Я работал в модном ночном клубе для геев, состоял хастлером в зале для VIP-клиентов. Вернее даже не работал, а подрабатывал. Мне было в кайф предлагать себя приглянувшейся жертве. Я сам выбирал клиента, я сам составлял график работы, я сам назначал сумму гонорара. Клубу, за предоставленное убежище и прикрытие от копов уходило 20 процентов. Если я был в хорошем настроении, то получалось по три-четыре куска за ночь. Все в плюсе. И никаких проблем.
Юность – это самые счастливые дни.
Так нравоучительно выдают пожилые обрюзгшие тетки в церквях по воскресениям.
Мои родители не бедные люди и я мог позволить себе сходить с ума, пропадая на всяческих вечеринках, проплачивая в течение нескольких лет «учебу» в университете и кромсая ровненькие белоснежные дорожки героина платиновой Визой. Только вот когда они узнали о моем пристрастии к такой специфической работе, они послали меня к чертям. Пришлось вооружиться простой Визой, завести привычку ходить в банк по истечении недели и переводить наличку на счет. Пришлось сменить удобные апартаменты на маленькую квартирку, дорогие рестораны на блохастые забегаловки и увеличить число рабочих ночей до 5 в неделю.
Трудовые будни рабочего класса.
Хороший заголовок для кричащей статейки в провинциальном городишке. Социализм как венерическая болезнь распространяется и сейчас по неокрепшим умам. Подпольно, как христианство в Римской империи.
Но я справлялся, постепенно втянулся в эту новую для меня жизнь. Даже стало появляться моральное удовлетворение, когда по воскресениям, вместо церкви заходя в банк, я видел как медленно, но верно растет мой банковский счет.
Зак тем временем затолкал меня в спальню и погасил свет. Раздеваясь в полнейшей темноте под шум набегающих волн и скрип открытого окна на ветру, я вдруг очень остро ощутил, что мне не хватает той моей жизни, жизни до катастрофы. Постель холодная и жесткая, снова разболелся шрам, а Эмили несет свою вахту на кресле в самом темном углу комнаты, светя оттуда своими звериными глазами.
Почему меня преследует этот мой мартовский кролик, я не знаю. Однажды она просто появилась и осталась в моей жизни. А теперь я скучаю, если она надолго исчезает. Но всегда моя фиолетовая леди появляется вновь.
- Отчего созвездие Козерога назвали именно созвездием Козерога?
Спать совершенно не хочется, и я лежу с открытыми глазами, изучая рисунок трещинок на побелке потолка.
- Интересно, если собрать всех красных муравьев Земли, сколько раз можно будет обогнуть Землю по экватору цепочкой из этих самых муравьев?
А Эмили, мой ночной страж, молча смотрит в окно. Иногда лишь задумчиво покусывая губу.
Сны не приходят ко мне. Вернее, приходят, но не так, как привыкли все вокруг. Они приходят тяжелыми видениями о самых отвратительных моментах моей жизни. На утро тяжелая голова, влажные от холодного пота простыни и мелкая дрожь по всему телу. Эта ночь не исключение. Я как можно дольше пытаюсь не уснуть и просто молча смотреть в окно. Я знаю, что он не спит ночами. Я стараюсь не кричать от боли, если снова приходят призраки моего прошлого. Но почти всегда это слишком даже для меня.
Мне снятся мои родители в день, когда они узнали о героине и моей работе. Мне снится, как они смотрят на меня с отвращением, как они даже не стали марать руки, чтобы выпроводить меня из дома – они вызвали охрану. Мне снятся тяжелые удары громил в костюмах. Они били меня ногами. В общем-то, я был слишком слаб после очередной веселой ночки, когда пришел на семейный воскресный обед. Хватило одного удара в лицо, чтобы я оказался на полу. Меня выкинули на крыльцо местной больницы. Я тогда пару неделю провалялся в реанимации. Дольше меня держать не стали. У меня не было документов, не было денег и не было желания жить.
Суицидальные наклонности проявляются обычно на закате.
Так я прочитал в какой-то статейке в медицинском журнале, на приеме у социального психолога. Тогда это было частью принудительной реабилитации после больницы. Знаете ли, удары по голове ума не прибавляют. Еще именно тогда я решил завязать с наркотиками. Слишком дорогое и сомнительное удовольствие. Меня ломало. Меня просто выворачивало наизнанку, казалось, что кости расплавленным свинцом растекаются по телу.
Так продолжалось около полугода. А потом я снова вернулся в клуб. Тогда я снова начал жить. Большая часть элитной клиентуры от меня отказалось. Кому нужен скелетоподобный, с огромными синяками под глазами, хастлер? Но некоторые остались.. Из жалости, наверное. Один из таких клиентов снял мне квартиру. Пусть она была маленькой и убогой, но это был дом, которого мне так не хватало. Я часто сидел с друзьями по несчастью в одной и той же забегаловке. Не помню уже названия, что-то вроде «у джо» или как-то так. Почти каждый вечер, перед выходом на работу, мы собирались там на ужин. Нам было действительно интересно друг с другом. Хотя по большей части мы просто обсуждали клиентов и их пристрастия. Соседние столики всегда косо на нас смотрели. Мы целовали друг друга при встрече, мы гладили друг друга по колену и интимно шептались, тесно прижавшись друг к другу. Мы громко смеялись, мы много курили. Три блондинистых манерных мальчика лет 23-х, мы словно братья были похожи, даже удивительно. Невысокие ростом, худощавые и смешливые. С всегда чуть обветренными влажными губами, припухшими еще с прошлой ночи. Со странным, слегка сумасшедшим блеском в глазах, с вечно дрожащими руками. А однажды я увидел ЕГО за соседним столиком. Красивый, спокойный и наполненный каким-то внутренним светом что ли. Не знаю, но взгляд то и дело возвращался обратно. Было видно, что он совершенно не рад оказаться в этом месте, что оно просто не подходит ему по статусу. И так хотелось обратить внимание на себя. Но внутренний голос гадко и презрительно шептал мне «на что ты надеешься? Что этот хороший парень обратит внимание на такого как ты? Ты же шлюшка. Грязная, дешевая шлюшка». Крыть мне было нечем. Ночь прошла как обычно, в рабочем режиме. Три клиента из старых, один новый. Неплохой улов и хорошее настроение. На следующий вечер мы снова, как обычно, сидели за нашим любимым столиком у окна, оживленно обсуждая одного из общих клиентов. А ОН вернулся в это затхлое место снова. Не решался подойти и заговорить. Моему счастью не было предела. Я готов был взлететь до небес и рухнуть в огненную геенну только за пару минут нашего разговора.
А потом ОН стал жизненно необходим. Я сходил с ума, если не видел его больше суток, я сходил с ума, когда ложился под очередного клиента, я хотел его до безумия, до зубовного скрежета, а он был моим другом. И не больше. Я не стал сразу говорить о своей профессии. Я надеялся, что когда, именно «когда», а не «если», он поймет, что мы уже далеко не просто друзья, я завяжу. Я искренне в это верил. И верил бы и дальше, если бы не та трагедия. Это случилось уже после того, как я сорвался и в сердцах выдал ему что-то вроде «Зак, ты кретин! Ты самый настоящий кретин! Как ты можешь не видеть, что я люблю тебя? КАК? Я схожу с ума, когда тебя нет рядом, я схожу с ума, когда ты рядом, потому что до безумия хочу тебя! Я готов спрыгнуть с этого чертового небоскреба, если ты сейчас развернешься и уйдешь, и я, мать твою, не шучу!» и я уже даже сделал шаг вперед, чтобы перейти дорогу и пойти на смотровую площадку этого самого небоскреба, как какой-то сумасшедший таксист сбил меня. Вот тогда и начались наши мытарства. Тяжелейшая травма позвоночника, в моей черепушке зияла огромная дыра, сломанные нога, рука, пара ребер, ключица, поврежденный спинной мозг и частичная амнезия. Было забавно. Я помнил Зака, я помнил, что безумно люблю его, но никак не мог понять его странные взгляды и то, как он вел себя – отчужденно и сконфуженно, будто его здесь быть не должно, будто я для него сломанная игрушка, которую нереально выкинуть – дорога как память, но оставить… Боже, зачем?! Я не мог понять почему. Это уже сейчас я понимаю, что когда я загремел в больницу, меня навещали мои друзья. Мои смешливые друзья, такие же хастлеры, как и я. И наверняка они рассказали про мою жизнь. Они никогда ничего не скрывали.

* * *

«Знаешь, я так часто вспоминаю тот weekend на берегу океана… Помнишь ли ты? Я давно не был так счастлив, как в те выходные. А ты… Ты был великолепен. И ночь… безумная, страстная… А знаешь, я так боялся потом тебе позвонить. Мне почему-то казалось, что ты знаешь, кто я, что ты просто воспользовался мной, как очередной клиент. И теперь ненавидишь меня, теперь я тебе отвратителен. Я не мог спать. Каждую ночь я уходил в клуб, стараясь забыть эти чертовы выходные, забыть твои губы и нежность рук. Каждое утро, возвращаясь в мою полупустую квартирку, я напивался до беспамятства, потому что это казалось единственно верным способом уснуть без снов. Просто рухнуть в жесткую постель и не видеть тебя.»
Этот отрывок моего письма, которое я столько раз не решался отправить ему, часто цитирует Эмили. А я каждый раз кричу на неё.
- Прекрати! Слышишь? Прекрати сейчас же! Зачем ты мучаешь меня? Эмили, что тебе от меня нужно? Чертова сучка! Вон из моей головы! Убирайся!
Каждый раз одно и то же. Мой мартовский кролик делает мне невыносимо больно. Я знаю, что её нет на самом деле. Моя сестра – Эмили – умерла почти 12 лет назад. Утонула в бассейне на одной из вечеринок старшей школы. Но её образ преследует меня. А еще я знаю, что давно уже прошли мои галлюцинации, почти прекратились судороги и совершенно здоров позвоночник. Я знаю, что еще совсем немного и я смогу вернуться к нормальной жизни. Но Эмили… Почему же ты преследуешь меня? Она была старше меня всего на пару лет. Та еще стерва, на самом деле. Но я любил её. Ближе сестры у меня никого не было. А еще она знала о моих пристрастиях в отношении мужского пола. Она прикрывала меня перед родителями, она прикрывала меня перед всей школой, не давая стать изгоем. И теперь мучила меня.
Я молчу о том, что почти здоров. Я молчу, потому что знаю, что мне нет места в нормальном мире, что реальность убьет меня, привыкшего скрываться за спиной Зака. Он – все, что у меня есть. Он и мои транквилизаторы. Я ловлю себя на мысли, что я снова наркоман, но теперь не от героина.
Сон все-таки сморил меня снова. Влажные простыни неприятно холодят кожу, прилипая и обволакивая как зыбучие пески. И снова кошмар. Мой постоянный клиент – Дрейк. Любитель делать больно. Последняя наша встреча состоялась на следующий же день после тех волшебных выходных. Он снял меня на всю ночь. Обычно я предупреждаю ребят из охраны, что если он появится, нужно предупредить меня. Обычно я успевал скрыться от него. Но не в ту злополучную ночь. Я так хотел забыть Зака, так хотел вернуть свою отчужденность внешнему миру и оставить мою взлелеянную любовь глубоко внутри. Я хотел этой боли.
Домой я вернулся поздно утром. Разбитая губа, легкое головокружение, пара кровоточащих порезов на теле, вывернутое плечо и стертые в кровь запястья – мой улов. О последствиях его «безудержной страсти» говорила моя походка. Тогда я лишь принял душ и налил себе стакан дешевого виски. Стакан постоянно наполнялся вновь, а после первой бутылки я уже ничего не мог сделать со слезами, помимо моей воли льющимися из глаз. Я кусал костяшки пальцев, чтобы не выть как загнанный зверь.
- Он знает… он знает… он знает…
Я повторял это как заведенный, как мантру, снова и снова глотая мерзкую обжигающую жидкость. А тем же вечером я снова пошел в клуб и снова торговал собой, предлагая первому встречному, лишь бы забыть.
Я проклинал его. Глупый героизм и желание что-то изменить. Надежду на то, что в этой гребанной жизни что-то изменится. Смешной. Я тогда просто разрывался, я не знал, что происходит. Просто не мог понять: если Зак знает, что я продаю себя, то почему он ТАК сблизился со мной, или он не знает, но хочет отношений, или он знает и хочет пользоваться мной, или знает и хочет вытащить из этого замкнутого круга? Черт, голова просто шла кругом. Я действительно сходил с ума, а потом решил – будь, что будет. И та случайная встреча. И снова все возвращается на круги своя – признание – катастрофа – мое помешательство – зависимость. Страшно…
Только сейчас я понимаю, и то не до конца, что, наверное, уже тогда было что-то помимо обычного желания. Было что-то настоящее, такое, что дух захватывает, чистое, светлое. Но в моей беспросветной жизни не было место такому. Я был отвратителен сам себе. Я знал, что пасть ниже уже нельзя. Но не мог остановиться. Люди скажут – всегда есть выбор. Но ведь нужно смотреть на вещи реально. Мою квартиру снимал и оплачивал постоянный клиент. За это я был его подстилкой тогда и как ему это было удобно. Деньги на еду я зарабатывал именно своим телом. Я не умел ничего больше. А что взять с избалованного наркомана? То, что на руках был диплом престижного университета, не давало мне никаких преимуществ – деньгами нельзя заполнить пробелы в образовании, да и то, что я ни дня не работал по специальности, не делало мне чести. Диплом просто пропал. И как тут выбирать другую жизнь?
В день, когда Зак забрал меня из последней психиатрической клиники я смеялся. Долго, истерично, до слез. Родители, люди, которые вырастили меня и пытались воспитать, выделили мизерную сумму на мое лечение и убогую инвалидную коляску. Я смеялся всю дорогу, переходя постепенно в судорожные рыдания. Чем я стал? Не «кем», а именно «чем». Жалкий кусок дерьма. Нужный только одному человеку на свете. Да и тот, откровенно говоря, не знал, что со мной таким делать.
В тот день он привез меня в маленький домик на побережье. В тот самый, куда мы приезжали на выходные. Я вышел из машины и побрел на пустынный пляж. Была зима, и волны сходили с ума, нападая на берег, с ревом и стонами. Редких птиц сносило сильными порывами ветра. Кое-как дойдя до линии прибоя, я рухнул на этот мокрый, холодный песок и уткнулся в него лицом. Сил плакать или проклинать все и вся не было. Я просто лежал на берегу, сжимая песок в ладонях и отчаянно дрожа от холода. Вот тогда в первый раз появилась Эмили. Она молча сидела на берегу рядом со мной. А потом я начал разбирать тихий шепот.
- Что же ты сделал с собой, Рей? Это я виновата… Я не должна была оставлять тебя… Но как же ты мог? Как ты мог превратить себя в это? Жалкий, мерзкий, никому не нужный! Ты даже своей семье не нужен! Ты думаешь, ОН будет с тобой всегда? Ты что, в серьез считаешь, что ты интересен ему?
А у меня нет сил даже вздохнуть. Песок лезет в нос и в рот, забивая глотку. Глаза слезятся. А Эмили продолжает.
- Рей, никто тебе не сможет помочь, кроме тебя самого. Ты должен понять, что ты сам себя уничтожаешь.
Легко говорить умные слова, когда ты уже давно мертв. Хочется кричать на неё, но со вздохом песок забивается еще дальше и я начинаю кашлять. А эти проклятые волны с удвоенной силой набегают на берег. Начинается прилив. Еще немного и ледяная вода будет лизать мое лицо, оставляя соленые капли.
- Ты бежишь от самого себя, Рей. Зачем? Ты должен все изменить сам. Должен найти свою дорогу.
Я никому ничего не должен. Больше. Я – ничто. Почти разложился в палате интенсивной терапии, после тех милых людей в костюмах из службы безопасности моих родителей. Снова и снова умирал, переходя от одного врача к другому.
- Ты врешь, Рей. Ты врешь сам себе. Ты жив. И у тебя есть ОН. Ненадолго. Но пока еще есть.
Я пытаюсь подняться на ноги. Мне кажется, что прошло минимум часа три-четыре, хотя, судя по часам, не больше пяти минут. Зак подхватывает меня под руку, помогая подняться, а Эмили молча наблюдает. Он закутал меня в плед. Песок все еще пытается выбраться из моей глотки, на щеках грязные дорожки от слез и капель океанской воды. Я прошу сигарету. И кружку крепкого кофе. Руки трясутся, стягивая плед с себя.
Утро застает меня на жесткой постели. Мне отчаянно не хватает Зака рядом с собой. А он сразу сказал, что спать будем в разных постелях – слишком велико искушение, а мой позвоночник этого не выдержит. Я знаю, что он выбирается в ближайший городок, что бы снять напряжение.
Самопожертвование во имя любви.
См. также: милосердие
См. также: человеческая глупость
См. также: благими намерениями выложена дорога в Ад.
Каждую такую его отлучку в город я выхожу на пляж. Холодный ветер и волны уменьшают внутреннюю боль от того, что я не могу удовлетворить потребностей любимого человека.
Он приходит разбудить меня на рассвете. На улице серо и холодно. Кажется, что это тяжелое небо пропитано влагой до отказа. Утренний морок медленно сходит, оставляя место очередной порции безысходности и горечи. Он снова не спал всю ночь. Под глазами залегли глубокие тени, лицо осунулось и посерело. Сейчас он пойдет в свою комнату и провалится в забытье. А я снова буду рядом, сидеть на постели, перебирая прядки отросших волос и шепча слова извинений.
- Прости меня, Зак, я бесполезен совсем. Я так хотел быть счастливым, сделать счастливым тебя. А все, на что я способен, это вот так сидеть рядом с тобой…
Солнце неотвратимо поднимается над горизонтом. Есть еще совсем немного времени, и я ложусь рядом с ним на постель, осторожно устраивая голову на плече и обнимая его. Его, такой родной, запах почти неуловим за налетом морского бриза. Вот это, наверное, и есть запах наших отношений – сырость, морская соль и прогнившие водоросли. Все, что нам осталось. Я еще наивно верю, что однажды все наладится, что все будет именно так, как мы мечтали в тот weekend. Только счастье, только солнце и только любовь.
Часы отбивают ритм наших дней. Я ухожу, чтобы простыни успели остыть, спускаюсь на кухню. На столе остывший завтрак. Есть совершенно не хочется, но спазмы в желудке нужно чем-то заглушить. Пара кусочков яичницы и тошнота подкатывает к горлу. Нужно выйти на воздух. Я теперь совсем похож на скелет. Не знаю, что Зак во мне находит. Светлые волосы, раньше довольно длинные, красивые, теперь обстрижены коротким ежиком и топорщатся в разные стороны. Сквозь них видны швы, уродливые, слегка вздутые, нос искривлен, выпирающие ключицы, позвонки и тазовые кости делают меня похожим на жертву концлагерей. Одежда болтается на мне как на вешалке. Нужно заставить себя поесть. Нужно выпить новую порцию транквилизаторов. Нужно разбудить его через часок, а сейчас пусть отдыхает. Я снова сижу на крыльце, закутавшись в полосатый плед, а Эмили стоит, прислонившись к опоре.
- Если я буду снижать дозу антидепрессантов и транквилизаторов, я смогу избавиться от зависимости?
Она лишь качает головой, как бы говоря «глупый, ты себе же сделаешь хуже. Зачем?»
- Я должен остановить эту деградацию. Я не могу больше жить растением – тыква, вот я кто!
Эмили беззвучно смеется – от тыквы хотя бы есть польза, а от тебя что?

Его мягкие, по-кошачьи неслышные, шаги выдает скрипучая половица. Я вздрагиваю и думаю, что стоит выкинуть сигарету и убрать кружку с кофе из рук, но не успеваю. Он обнимает меня, и дрожь в руках постепенно уходит. Эмили растворяется в воздухе. Физический контакт с Заком всегда прогоняет её, остальные глюки и страхи. Когда он касается меня – боль уходит. Когда он говорит со мной – голоса в голове молчат. Он – моё лучшее лекарство, но не знает об этом.

Молчаливое попустительство.
Именно эта фраза вертится на языке, но я послушно молчу и выполняю все, что он мне говорит. Хочешь пляж? Отлично. Вино, сэндвичи и романтика? Как скажешь.
Ну и пусть, что больно вспоминать ТЕ счастливые часы, проведенные вместе. Пусть, тогда я был еще полноценным, частью общества, гордо обзывающим себя человеком.
Надеваем довольное лицо. Еле слышно шикаем на Эмили, которой уже нет рядом, чтобы она не особо ехидничала на мой счет, скорее по привычке, нежели от необходимости, и плетемся собираться.
Почему-то хочется петь. И плясать на холодном влажном песке босиком.
Новый виток иррационального бессознательного помешательства?
Я явственно ощущаю запах свежих древесных опилок. Этот аромат и приятен, и мерзок одновременно. Напоминает приторно-сладкий запах разложения и сердечных препаратов. Или это у меня он ассоциируется исключительно с похоронами. Не знаю.
Чуть солоноватый холодный ветер с океана. Мерное дыхание набегающих волн. Зима.
Вследствие этого умирания природы, весь мой сегодняшний день наполнен именно смертью. Сегодня с поразительной точностью вдруг осознал, что не проживу еще долго. И что, скорее всего, сам себя лишу жизни. Хотя этот процесс функционирования моего организма уже не назовешь столь пафосно – жизнь. Так, существование на грани. Строгий баланс, вот только чего с чем – не понятно.
Сегодня как никогда я ощущаю себя нормальным, адекватным. Наплевав на холод, я разуваюсь и молча иду вдоль линии прибоя, подставляя ступни ледяной воде. Непослушные пальцы щелкают зажигалкой, пытаясь подпалить кончик немного отсыревшей сигареты.


- Нет! Пожалуйста, не делайте этого! – бечевка туго стянула запястья за спиной, врезаясь в тонкую кожу и терзая её до крови.
- Нет… семпай, нет, умоляю….
- Отчего же? Ты отвратительно вел себя. Ты должен быть наказан, дерзкий мальчишка.
- Мне нечем дышать.. Вы же знаете я боюсь воды… - жестокие руки толкают в спину, ноги подкашиваются и на мгновение человек исчезает под водой. В темноте озеро кажется бездонным омутом. А ночь как назло безлунная. Вот над поверхностью снова куча брызг и тяжелое дыхание оглушительно громко звучит в непроницаемой черной тишине.
- …пожалуйста….
- Я предупреждал тебя. Непослушание должно караться. Иначе вы совсем от рук отбиваетесь и перестаете нормально работать. – Жестокие руки методично наносят удар за ударом, держа за ворот промокшей шелковой рубашки. Кожа под нежной тканью приобрела синеватый отлив от холода, мелкие волоски встали дыбом. Кровь с разбитой губы тяжелыми рубинами тонет в воде.

Перед глазами снова мелькают фрагменты воспоминаний. Интересно, это так романтический настрой на меня подействовал? Все-таки некоторые клиенты были чудо как изобретательны в своих сексуальных фантазиях. Строгие папочки, нежные девственники, опытные жигало, палачи инквизиции и врачи Гестапо, миротворцы и мародеры, каких только ролей они не придумывали себе, чтобы скрыть свой бешенный закомплексованный мирок от посторонних глаз. А меня трясет от каждого их прикосновения, выворачивает наизнанку, от необходимости продолжать и поддерживать эти игры. Как хорошо, что все закончилось, как хорошо, что все ТАК закончилось. Дух смерти, как стервятник парит над моей постелью, адские серные испарения из-под кровати и истерический гомерический смех как в дешевых трагикомедиях-фарсах. Мой. Нет, правда, все это действительно смешно. Свет бликует на краешке бокала, слепит глаза, волны мерно шуршат, облизывая захламленный пляж. Зак счастливо улыбается и кажется, что следы усталости на его лице постепенно тают. Бред.
Я ползком пробираюсь к воде, хочется вдохнуть её невесомые брызги, ледяные, соленые, чтобы они осели внутри меня и навсегда остались во мне. Море во мне. Мягкий песок скользит между пальцами, оставляя влажные следы, брюки на коленях мокрые и штанины неприятно липнут к телу. Ноги замерзли. Как-то удивительно немного. Ну, факт замерзших ступней. Я вдруг вспомнил зиму в Бостоне, там иногда идет снег. И эти маленькие замерзшие капельки так похожи на океанские брызги разбивающихся о берег волн.
А Зак довольно щурится на выглянувшее солнце, как кот у Кэрролла. Я почти уже чувствую ледяные касания воды. Интересно, если вдохнуть грязную пену волн, можно утопиться? Эмили снова сидит рядом со мной на корточках и задумчиво смотрит на меня.
- Что?
В ответ молчание. Я пытаюсь прочесть немой вопрос в её глазах.
Золотистое сияние только опасливо смотрит на воду и губы беззвучно шевелятся будто произнося «ты же всегда боялся воды? Зачем ты это делаешь сейчас? Остановись! Довольно уже мучить себя и его!» я пожимаю плечами и отползаю обратно, туда, где на покрывале лежит Зак. Устраиваясь у него под боком и прикрывая глаза, вдруг явственно чувствуется зимняя тоска по солнцу, по теплу, по полуобнаженным девицам. Не подумайте, что я изменяю себе, но с чисто эстетической точки зрения… В общем, иногда можно и отвлечься от созерцания совершенного мужского тела, жаль, что это тело не хочет согреть мою постель… Относится ко мне как к фарфоровой статуэтке или вазе из богемского стекла…

Я начинаю дрожать, когда он обнимает меня. Непроизвольно. Но это забытое ощущение близости накрывает с головой. Невероятно, он, похоже, решил повторить тот наш weekend. Целует, ласкает, шепчет что-то. Эмили беззвучно, одними губами, произносит «Он врет. Он врет. Он врет. Он врет». Я закрываю глаза. Пусть даже она права и Зак врет. Мне, себе – не важно. Главное, что сейчас он здесь, со мной, и хочет этот костлявый полутруп. По виску вниз, щекоча ухо, сползает слеза. Отвратительно медленно. Я чувствую каждый миллиметр её пути, в то время как его губы без остановки целуют мои, обветренные и потрескавшиеся, со вкусом морской соли, осевшей на них. Я весь пропитался морской солью, грязной водой, протухшими водорослями. Чайки парят над нами, истошно крича что-то друг другу. Я не чувствую ничего. Нет, я чувствую себя бревном. Но ни страсти, ни желания. Я просто забыл как это. Но постепенно что-то ломается, я цепляюсь за него, сильного, близкого, как за спасательный круг. Я, как всегда, в роли утопающего. Если сейчас он решится, если потом возьмет в свою постель, я знаю, что тогда я смогу спать без кошмаров. Я смогу прийти в норму намного быстрее. Потому что все, чего мне не хватает, это человеческого тепла рядом. Да, Зак всегда со мной, морально, но не физически.
Мы уходим с пляжа много позже. Тело ломит от непривычных нагрузок, зад саднит, во рту смесь из песка, кровавой слюны, я прокусил губу в очередной раз, и морской соли, но в то же время я впервые за несколько лет счастлив. По-настоящему, немного по-детски. Всю обратную дорогу я напевал что-то под нос. А дома он позвал меня с собой. Отлегло. Как хорошо жить, оказывается. Черт побери, я люблю эту жизнь!

***
Новый день, новая боль, новый виток чувства безысходности. Я прячу половину дозы транквилизаторов под шумок, отвлекая Зака разговором ни о чем, половину выпиваю. Капля остывшего кофе скатилась на подбородок, и я пытаюсь поймать её кончиком языка – ничего не выходит, стираю пальцем. Подбородок колючий, а безопасные бритвы закончились, значит, сегодня Зак снова уедет в город. За необходимыми вещами и такой же необходимой разрядкой, хотя может после вчерашнего она ему и не понадобится. Я тешу свое самолюбие, не обращайте внимания. Мне грустно. Не хочу его отпускать, кажется, что сегодня или завтра случится беда. Смотрю на него, уставшего, глазами побитой собаки. Хочется кричать, бить кулаком в стену, уйти, куда глаза глядят, но куда я пойду? Зак собирается. Уже стоя на пороге, он что-то говорит мне, вроде, «я скоро». Но я не верю. Сегодня может и скоро, а завтра? Или через неделю? Что я буду делать, если в один из таких дней он не вернется? Как только за ним закрывается дверь, я лезу в аптечку. Названия лекарств я не знаю, рецепта на них у меня нет. Денег тоже. Проверяю исключительно по форме и цвету. Желтые капсулы – еще примерно дней на десять, красные таблетки, рассеченные надвое – на тот же срок. Капсулы разноцветные – одна половина синяя, вторая желтая – дней на 5 всего, их я пью по 2 штуки. Обычные белые, похожие на пустышки, какие дают в клиниках, когда прекращают выдавать лекарство, в них глюкоза и витамины – целый пузырек. Если уменьшить дозу и пить их не каждый день – смогу продержаться месяц. В конце концов, у меня есть Эмили.
Безумный Шляпник на военном положении.
Складываю все в том же порядке, тщательно выставляя упаковки, как они стояли. Быть шизофреником хорошо еще и потому, что можно выполнять монотонные действия с каким-то затаенным трепетом. Иногда тянет складывать зубочистки в домики или целые усадьбы. Можно коллекционировать палочки от эскимо, и никто ничего не скажет.
Я решил посвятить сегодняшний день песочным замкам. Выбрался на пляж, недалеко от спуска есть большой плоский валун. Расстелил на нем плед и улегся на живот. Пальцы путаются в холодном влажном песке, но я продолжаю ковыряться в нем. Выстроил городскую стену. По периметру высокие несуразные башенки, одна накренилась, вторую слизало море, но я упорно выстраиваю их снова и снова. В центре большой дворец. Я хотел сделать как в Дисней-лэнде, сказочный, красивый, но то уродливое нечто больше похоже на остов от затонувшего корабля. Гнилое, омерзительное нечто. Эмили сидит на валуне рядом, пытаясь ногой разрушить мое творение. Я смеюсь, вслух болтая что-то. Сегодня ветрено и потоки соленого влажного воздуха задирают полы рубашки, треплют штанины. Птиц постоянно сносит потоками в сторону. Волны пока не очень сильные, но скоро начнется прилив. Пальцы онемели и плохо слушаются, а еще я обрезался о притаившуюся в прибрежном песке ракушку. Так что мои башни теперь с бурым оттенком. Боли я не чувствую. И так все тело не слушается, напоминая мне о моей никчемности. Я снова начинаю дрожать. Сполоснув руки в грязной воде, я усаживаюсь на валуне по-турецки и прикуриваю. Огонек зажигалки постоянно задувает ветер, а от мокрых пальцев тонкая бумага размокла возле фильтра.
У табачного дыма привкус морской соли.
Я сижу на этом валуне несколько часов, не шевелясь, слушая биение волн, глядя на горизонт. Эмили то исчезает, то снова появляется, нагулявшись по пустынному пляжу. Наверное, скоро должен вернуться Зак. А может, он и не вернется. Я не знаю. Но внутренне я готов.

***
Солнце снова утонуло в волнах. Стемнело и похолодало, но я все так же сижу на камне в ожидании возвращения Зака. Слишком долго. Эмили молчит. Слишком мрачное у неё выражение лица. Я знаю, что он не вернется. Откуда? Да кто бы мог мне об этом сказать? Но внутренняя уверенность в своей правоте – неоспорима. Больно. Тело затекло от долгой неподвижности. Мои строения слизал прилив. Так и я скоро исчезну в приливной волне, как эти несуразные песчаные башенки. Просто растворюсь в морской соли. Я решил оставить ему послание, если однажды он вернется. На нашем валуне. Это займет пару недель, а значит, моей надежде огласили приговор. В нашей стране и в конкретно этом штате нет моратория на смертную казнь.
Встать, суд идет.
Привести приговор в исполнение через 2 недели. В соответствии с законодательством штата.
Я побрел домой. Ноги-руки не слушались. И трясло крупной дрожью. Эмили ушла. Влажный плед тянул к земле. На крыльце непривычно пусто без его обуви. Сам домик на удивление брошенный. В нем не горит свет.
Я сварил себе крепкого кофе и устроился на крыльце, накинув на плечи мокрый холодный плед.
С завтрашнего утра я начну писать ему послание.


За окнами забрезжил рассвет. Я спал сегодня в гостиной на старом жестком диване. Слишком страшно заходить в наши спальни. Все тело ломит, и надсадный кашель мучительно разрывает грудь. Я нашел старый кривой гвоздь в одном из ящиков на кухне. Вооружившись им и все тем же еще влажным пледом, я двинулся на пляж. Свои таблетки я решил сегодня не пить. Если станет хуже, тогда еще может быть. А сейчас я намерен растянуть удовольствие.
Пальцы слушались плохо, а из-за приступов кашля гвоздь срывался, скользя по влажной гладкой поверхности. Пару раз я его почти потерял, пару раз его затупившийся кончик впивался в пальцы. Кажется, у меня жар. Не хватало еще заболеть. Хотя, если ты уже вымок, дождь тебе не страшен.
До вечера я провозился, выцарапывая фразу. Есть не хотелось, но желудок болезненно сжимался, выпрашивая хотя бы кофе. Голова кружилась, а вместо Эмили перед глазами танцевали разноцветные круги и шахматные доски.
Зазеркалье, мать его.
Я пребывал в полу бредовом состоянии, постоянно натыкаясь на углы. Тело было покрыто липким холодным потом, грудь саднило. Вечер я почти не помню. С утра обнаружил рядом с диваном упаковку аспирина и чашку с остывшим кофе. Голова почти не болела.
Новый рейд к камню. Еще одна фраза.
Дни тянулись нескончаемой чередой, превращаясь в одно сплошное размытое пятно в моем сознании. Разум периодически отключался, и я действовал на автомате. Утро – кофе – пляж – прибой – ржавый гвоздь вместо пера. Через несколько дней, я не помню, сколько точно, мои руки превратились в одну сплошную рану, постоянно раздраженную морской солью и грязным песком. Кашель не проходил, и каждый рассвет я встречал в горячечном бреду. Галлюцинации не появлялись, но, думаю, их перебивала постоянная температура. Мой несчастный мозг просто не мог выдержать еще и их. Я решил спасать свое тщедушное тело.
В одно более-менее спокойное утро, когда ослабленное постоянным жаром тело почти слушалось меня, а руки перестали так отчаянно ныть, я выбрался на улицу. Послание на камне было окончено. В нескольких сотнях метров от дома была дорога, ведущая в город.
Эти метры я преодолел, с трудом, на заплетающихся, подкашивающихся ногах, но преодолел. Дальше было сложнее. До города несколько километров пути. Пешком это часа три в моем состоянии. И, как назло, ни одной проезжающей мимо машины. Я сел на обочине прямо на грязный, разбитый асфальт и прикрыл глаза. Все вертелось и отчего-то мутило. Может от голода, а, может, от усталости.
Кажется, я отключился. Кажется, я отключился надолго, потому что очнулся уже в больнице. Из горла торчит трубка, из вен, продолжением, нити системы, грудь почти не болит, кисти рук перевязаны. Только в голове туманная пустота. Как будто все, что там было, превратилось в одну серую массу. Так бывает в сильный туман, когда едешь по трассе на ощупь, а противотуманки выхватывают из белого марева очертания проезжающих мимо машин. Вот так, случайным мазком света фар всплыл образ Зака, а у кровати появилась Эмили. Она держала меня за руку и дремала. В палату заглянула сестра и улыбнулась, увидев, что я пришел в себя. Пухлая женщина подошла к кровати и потрепала Эмили по плечу. Я напрягся. Эмили открыла глаза, улыбнулась этой женщине и мягко сжала мою руку. Я снова напрягся. Видимо, жар еще не спал, а может, и повредил что-то в моей и без того сумасшедшей голове.
- Как ты себя чувствуешь, Рей? Знаешь, я позвонила родителям, они обещали как можно скорее приехать сюда из Флориды. На побережье сейчас чудесно  - лето, жара, пляж, но ты ведь намного важнее, правда?
Тут к мартовскому кролику подключилась садовая соня в виде сестры милосердия.
- Конечно! А мы сейчас окошечко откроем, на улице хорошо, с самого утра солнышко, птички поют.
Я решил не впадать в панику и просто игнорировать их. В конце концов, я знаю, что я сейчас как раз во Флориде, зимой. Наверное, из-за того, что я не пил свои транквилизаторы, снова начались галлюцинации.

В следующий раз я очнулся на той грязной обочине. Видимо, просто отключился. Уже стемнело, но я был способен подняться на ноги и сделать шаг в сторону города. Потом еще один шаг, и еще. Не знаю, сколько времени прошло до того момента, как меня со спины осветили фары огромного грузовика. Кажется, что этот спасительный свет должен был бы пронестись мимо, но машина, скрипя и постанывая, остановилась.
- Эй, парень? Ты как? Подбросить до города?
Я с надеждой смотрю на водителя в засаленной жилетке и старой кепке с эмблемой какой-то бейсбольной команды из Кентукки. Взгромоздившись на сиденье, я привалился к холодному окну.
- А меня Джо звать. Я гоняю фуры из Огайо, а сам из Кентукки, - он указывает толстым пальцем на бейсболку. – А тебя как звать?
Голос охрип из-за кашля, а губы растрескались, превратившись в мерзкую обветренную плоть, но я разлепляю  их, чтобы ответить.
- Рей. Маккой. Мне бы в ближайшую больницу, только у меня страховки нет. – Сознание уплывает.

Снова пробуждение и теперь уже действительно больница. Меня посадили в инвалидное кресло, а Джо, мой спаситель, топчется рядом, мнет в руках бейсболку и что-то говорит врачу. Тот кивает, делает пометки в блокноте и искоса поглядывает на меня. У стойки администратора виднеется полицейский, который орет на кого-то по телефону.
Миловидная сестричка в бледно-розовой униформе катит мое кресло в палату, приговаривая, что теперь-то уж я поправлюсь, хотя верх безрассудства было затягивать приход сюда до последнего момента, но доктора здесь отличные и они быстро поставят меня на ноги. Я разглядываю лежащих за прозрачными стенками пациентов, на миг мне кажется, что на одной из кроватей лежит Зак, весь в бинтах и с трубками систем,  но я списываю все на полуобморочное состояние. Теперь у меня есть свой собственный прозрачный угол. Если закрыть жалюзи, то появится иллюзия уединенности, а под мерный писк приборов так хорошо спится. Или это от лекарств, которые галлонами вливают в меня вместе с питательным раствором? Грудь разрывает на части от кашля, на губах и языке оседает темная кровь. Кожа стала совсем тонкой и желтоватой. Врачи, которые тихо переговариваются за стеклянной стеной палаты, сообщили, что отказывают внутренние органы, а из-за ран на руках может начаться заражение крови – в них грязный песок и морская соль, разъедающая мою плоть.
Наверное, я уже не выйду отсюда. Слишком долго стоял жар, а мое тело не готово к таким серьезным встряскам. Даже если так, то на нашем пляже, где сейчас наверняка снова бушует стихия, а грязные волны лижут захламленный пляж, на моем любимом валуне, чуть в стороне от дома, выцарапана надпись, которая никогда не умрет.

Лепестки белой розы опали, увяли, истлели
И парча уж померкла давно – не блестит
Так и память моя на запад, в туманные дали
Летит перелетною птицей, летит.
Ты, как образ забытый, подобен умершей розе
Как парча – не блистаешь – ты смерть во плоти
Только я не забуду, ни в странных стихах, ни в прозе
Наши несколько лет безысходной, безнадежной любви.


Пусть это выбьют на моем надгробии?