Наши люди в пустыне. Кн. 2. Гл. 1

КНИГА ВТОРАЯ

ГЛАВА 1

РОДИНА СЛЫШИТ



Не хотел касаться внутриполитической обстановки того времени в Советском Союзе, но придется.

Не все помнят те годы в силу возраста или других, не менее важных, причин.

Напряженное было время. Отсутствие работы, хронические задержки зарплаты, инфляция. Кстати, об инфляции. Многие слышали не раз это слово и не задумывались, как оно отражается на их благосостоянии. А зря. Ведь корень зла как раз в нем, а не в Чубайсе.

Как бы популярно объяснить, что это такое. Допустим, я – директор типографии. Смешно, но допустить-то можно что угодно.

Итак, я – директор типографии, и у меня не хватает денег на зарплату. Что я должен сделать? Выплатить деньги людям любой ценой! А как? Проще простого. У меня ж типография, а не кирпичный заводик. Взяли, и потихоньку в ночные смены напечатали немного на первоочередные нужды. В смысле, денег напечатали. Немного так, без фанатизма.

А если я не директор типографии, а премьер-министр большой страны? Докладывают мне, что бюджетникам платить нечем, в том числе, милиционерам и военным. Что делать? Вот именно. Но в гораздо больших масштабах.

И так каждый день.

Денежных купюр становится все больше и больше. А товара в стране выпускается все меньше и меньше. Значит, колбаса и сыр дорожают и дорожают.

Сложно это все, бог с ним. Я-то о другом хотел напомнить.

Хотя и инфляция в то время была жуткая. Кстати, и сейчас не лучше.

Вот тогда-то, ребята, и произошло то, чего еще за пару лет до этого и представить себе было невозможно. Страна, в которой за операции с валютой могли не просто посадить, а даже и расстрелять, будто сошла с ума. В полном составе.

Американская еда, голливудское кино, фарфоровые зубы, телепередачи для дебилов. И главное – американский доллар. Вместо иконы в каждом советском доме. На доллар или бакс равнение всей экономики и семейных бюджетов.

Главный вопрос с утра, интересовавший наших граждан. Не как здоровье, не погода за окном, не как сыграл «Спартак».

Курс доллара – вот что волновало нашу кровь и воображение.

Вот в это время и собрался в дорогу Давид Самойлович. Билеты на самолет туда и обратно обходились ему в триста долларов.

Там такая история произошла, характерная для того времени.

Не то, что Додик Жук, а и каждый человек, знакомый с правилами умножения и деления, ощущал себя коммерсантом.

Тем более, Давид Самойлович, представитель самой предприимчивой национальности в мире. Так, по крайней мере, принято считать. Цены на билеты в кассе аэрофлота указаны были в у.е. Это такая хитрая формулировка придумалась кем-то для мягкого ухода от налоговых претензий. Типа, мы тут чисто для себя ввели в компании условные единицы для расчета с клиентами. А внизу, меленько так, шепотом, указано, что наша скромная у.е. равна американскому доллару по курсу на сегодня.

Так вот, когда до отъезда оставалось еще дней десять, Давид Самойлович каждое утро, не доверяя телевизору, бежал в ближайший обменный пункт и узнавал там курс доллара по Украине на сегодня.

И что вы думаете? Курс каждый день, как назло, понижался. То есть, говоря простым языком, с каждым днем Жуку надо было заплатить за билеты на самолет все меньше и меньше рублей. Тогда еще свою валюту Украина не ввела.

Додика, бедного, жаба душила. Подожду еще денек, другой, думал он. Экономия ведь реальная. Рублей десять в сутки, а то и больше. Мелочь, конечно, но копейка, сами знаете, что.

И когда ждать уже больше было нельзя – до отлета оставалось три дня, Жук пошел покупать билеты. А билетов нет. Хотя и курс упал еще. Слетал, блин, к родственникам на море.

И что вы думаете? Он таки купил билеты туда и обратно через спекулянтов. И переплатил ровно столько, чтобы понять, что все эти две недели недосыпа и перевода рублей в доллары и обратно пошли насмарку. Чтоб не сказать грубее.



***



Советский Союз приказал тогда долго жить всем бывшим союзным республикам. Самостоятельности захотелось и латышам с литовцами, и грузинам с армянами. Такой гомосексуализм республиканского масштаба. И границы появились, как у больших. Конституции там, парламенты с радами. Просто радость какая-то смотреть на них со стороны была. Вот европейцы и американцы поржали тогда над нами.

Мы-то на полном серьезе все воспринимали, а они, как родители над детской кроваткой, сгрудились и слезы умиления утирали. Да и сейчас еще есть повод для их веселья.

Один Саакашвили чего стоит. Любимый герой в осетинском и абхазском народных эпосах.



***

 

Приехал Давид Самойлович в славный город Киев из Харькова. Потому что в Израиль только из столицы Украины улететь можно было.

Ой, как его Муся на вокзале провожала. Будто в последний путь. Пришла вся в черном, ненакрашенная. Глаза от слез распухли. Платок весь мокрый и мятый. Нос красный и течет. Еле ноги волочит.

– И на кого ж ты меня покидаешь, Самойлыч, – сипит Муся, потому что голос уже провыла.

И как женщины умудряются из всего трагедию делать?

А Жук смущается, отталкивает ее. Типа, иди уже, не позорь меня перед людьми. Мне еще с ними в одном вагоне трястись, что подумать могут.

А проводница Жуку так укоризненно говорит:

– Что же вы, товарищ, женщину бросаете? Вон она как вас любит. Кто еще так по вам убиваться станет? Пожалеете, а поздно будет.

– Да я, – пытался оправдываться Давид Самойлович, – я ж только в гости, ненадолго.

– Идите уже, товарищ, – махнула рукой проводница, – сразу видно, еще тот жук.

И откуда она его фамилию узнала? Тогда в железнодорожных билетах еще фамилии не писали.



***



Через час после того, как поезд тронулся, и проводница раздала постельное белье, Додик зашел к ней в купе поговорить. Осадок какой-то неприятный остался. Да и фигура Муси в слезах стояла перед глазами.

– Простите, как вас зовут? – невинно так поинтересовался Додик (сократим, пока он не слышит).

– Ганна Нечипоровна, – строго ответила проводница.

Напомню, что дело на Украине было.

– Очень приятно, Анна Никифоровна, – улыбнулся Жук.

– Вы мои инициалы не русифицируйте, – повысила голос проводница. – У нас теперь незалежное государство. Я именно Ганна Нечипоровна.

– Прошу пардону, – поспешил извиниться Давид Самойлович и тут же перевел разговор. – Как жесток наш мир.

– Что вы имеете в виду? – насторожилась Ганна.

– Все кругом рушится. Страны, семьи, судьбы отдельных граждан. Этого Горбачева надо судить международным трибуналом за развал такого государства.

– Вы мне лекцию политическую не читайте. Я позавчера депутатов везла, полный вагон. Так наслушалась на всю жизнь вперед. А столько водочной посуды еще ни разу не приходилось после смены сдавать. И девушкой столько раз за одни сутки меня еще ни разу не называли. Вы белье брать будете?

– Конечно, – обиделся Жук. – Я зашел только из-за того инцидента на перроне. Хотел объясниться, чтобы не сложилось превратное мнение.

– Да мне плевать на вашу личную жизнь, товарищ. Мне и на свою давно плевать, поэтому я постоянно на колесах. Хотя стукнуло всего-то сорок два.

– Так может, я попозже к вам загляну? Когда все улягутся?

Проводница скептически оглядела маленького, лысенького, толстенького, не второй уже даже молодости персонажа. На худой конец.

– Вот, а она там убивается. Только осторожно, я вас умоляю, чтобы пассажиры не заметили. Имидж, да и с работы могут уволить.



***



В Израиле тем временем шла подготовка к приезду дорогого гостя. Не на уровне премьер-министра, конечно. Гораздо ниже. Но еще неизвестно, о чьем питании заботились больше, Давида Самойловича или того самого премьер-министра, дай бог ему здоровья, если он, конечно, за нас с вами.

Гриша с соседом специально съездили в кибуц, где закупили только что освежеванных кур.

Маня Арковна через Федора приобрела живую рыбу для фарширования. Щуки, конечно, он не нашел, как было велено, но знакомые ребята посоветовали съездить на искусственный пресный водоем, где разводили рыбу, очень похожую на нашего карпа.

Петрунько взял сразу четыре штуки, чтобы еще раз не посылали. И был прав. Манечка очень обрадовалась, в очередной раз убедившись, что не ошиблась в Федоре Петровиче.

Этот искусственный водоем, аналогичный российским прудам, специально был вырыт для любителей рыбалки. Но те, кому некогда было сидеть на бережку с удочкой, просто платили деньги, и им сачком вылавливали приглянувшийся экземпляр. Или четыре.

Вопрос был только в транспортировке. Действительно, как сохранить еще трепыхающуюся рыбу в пятидесятиградусную жару? А ехать было часа четыре. Хоть и в кондиционированном автобусе, но тем не менее. Вся фишка в том, что снимать шкуру со слегка лежалой рыбы практически невозможно. Она будет рваться, и тогда этих пресноводных можно будет только зажарить. А это уже не наш метод. Но на то Федор Петрович и народный умелец, чтобы решать всякие заковыристые задачки, поставленные жизнью.

Петрунько в ближайшем магазине приобрел пару ведер с крышками, наполнил их водой из пруда. И запустил туда карпов. Перевязал это дело крепкой веревкой и прекрасно довез.

Войдя в квартиру Ривкиных, Федор Петрович весело крикнул:

– Наполняем таз водой! Живая рыба!

Мишка был в полном восторге. А что, свой аквариум, хоть и временный.

Далее. В меню предполагалось: жаркое, рулетики с ветчиной, пару разных салатов, штрудели с приятной глазу и желудку начинкой и так далее. Так далее включало еще пятнадцать блюд. Не буду раздражать ваше воображение. Вы, небось, зачитавшись, и чаю не попили с сухарями и сушками. А я тут про такое.

А что делать. Такой гость, такой гость.



***



Обратим внимание на гостя, раз уж о нем зашла речь.

В международном аэропорту города Киева фигура Давида Самойловича явно выделялась. И не только внешним видом. Хотя о внешнем виде надо сказать отдельно, красной строкой.

На Украине в конце сентября уже стало прохладно, поэтому Жук был в черном костюме, рубашке с галстуком, ботинках на толстой подошве, пальто и шляпе. Обычный деловой вид интеллигентного советского человека. Хорошо, хоть кальсоны в поезде снял и убрал в чемодан. В руках авоська с продуктами, тот самый чемодан, весивший даже без вещей килограммов десять, и портфель. Без портфеля Давид Самойлович вообще никуда не ездил. Там он хранил самое ценное: электробритву «Харьков», значок «Ударник коммунистического труда», свою любимую грамоту «За первое место в конкурсе художественной самодеятельности тракторного завода», бутылку перцовой горилки, двух матрешек и набор деревянных расписных ложек. На большее фантазии не хватило, да и денег было жаль. В чемодане, помимо личных вещей, колбасы и хлеба, лежали четыре новеньких пары семейных трусов для израильских мужчин. В качестве гуманитарной помощи. И несколько слегка зачитанных детских книжек.

С таким видом стоять бы на автовокзале пригородного направления. Типа, агроном или даже сам председатель колхоза направляется на конференцию в центр. Был бы как равный среди прочих. А в международном аэропорту наш герой вызывал желание задать один вопрос:

– Товарищ, вы не ошиблись дверью? Может, вам в Стерлитамак или Читу? Так это надо выйти отсюда, где в баре варят настоящий кофе и наливают виски, и пройти метров пятьсот на восток. Там как раз с авоськами и с деревянными чемоданами стоят. У бочки с квасом и лотка с пирожками.

Но нет, билет в руках и виза в заграничном паспорте отбрасывали прочь сомнения. Ему именно сюда. Что же, милости просим. Но руками пока ничего не трогайте. Мало ли.

Давид Самойлович и сам волновался. Он впервые покидал страну. Жук постоянно ожидал окрика:

– Стой! Кто идет?

Он в любое мгновение готов был встать по стойке «смирно» и крикнуть в ответ:

– Я свой, наш. Развалю их империализм изнутри за пару недель и тут же назад, к Мусе.

Но никто не кричал. Хотя многие напряженно смотрели вслед. Особенно на авоську и деревянный чемодан. Поэтому Додик сильно вспотел, хотя еще никуда не улетел. А может, он вспотел оттого, что был очень добротно одет. Скорее в зимнее, чем в летнее. А в аэропорту было тепло.

Давид Самойлович обратился к девушке в синей форме, как раз проходящей мимо него с улыбкой:

– Простите, гражданочка.

Девушка притормозила.

– Не подскажете, как вылететь в Израиль?

Улыбка на ее лице мгновенно исчезла:

– Справочное вон там, – рука на ходу указала приблизительное направление.

Додик пошел туда, куда направили. Но вдруг его взгляд уперся в небольшую очередь к стойке регистрации. Характерные профили и анфасы, двое в пейсах, крик какой-то пожилой мамаши: «Сема, ты не забыл завернуть в фольгу куриные ноги?». И ответ Семы: «Ты спрашиваешь об этом уже в пятый раз. Подумай лучше о своих ногах, потом будешь страдать от болей в коленях».

Поиски можно было прекратить. Жук зарегистрировался, глядя на других (все же высшее образование, сообразил). С сожалением сдал багаж, оставив только портфель. Как только он отошел от стойки, к нему подошла девушка лет двадцати, одетая в джинсики и маечку. На лице прыщики, на голове кудряшки.

– Извините, пожалуйста, – скромно улыбнулась она, – можно спросить?

– Да, конечно, – поразился Жук. Он еще мог вызывать какой-то интерес у такой юной особы. Значит, не все потеряно. – К вашим услугам.

– Вы летите в Израиль? – вежливо спросила девушка у Давида.

– Еще не лечу, но вот-вот, – решил пошутить наш герой.

– У вас там родственники или на отдых? – продолжила опрос девчонка.

– Простите? – опешил Додик. Его уже начинало раздражать чрезмерное внимание. – С какой целью интересуетесь?

– Извините, если обидела вас чем-нибудь, – поспешила ответить девушка. – Я не ради праздного любопытства спрашиваю. Работа у меня такая.

Она достала из кармана книжечку.

– Служба безопасности авиакомпании «Эль-Аль». К вашим услугам.

Додик оглядел девчонку с ног до головы. В лучшем случае, первокурсница института культуры. Но книжечка, пожалуй, была настоящей.

Давид Самойлович перешел на шепот:

– Ищете террористов? Как я вас понимаю. Это такие страшные люди. Вы знаете, я в очереди на регистрацию видел одну очень подозрительную личность. Он был в пейсах и в клетчатой рубашке. Как такое возможно?

– Проверим, – кивнула девушка. – Вы мне так и не ответили. Вы к кому едете?

– Я к дочке, внукам и их родственникам. А что? Они у вас на подозрении?

– Пока нет.

– Что значит пока? Говорите прямо, со мной можно быть откровенной. Может, мне, пока не поздно, сдать билеты?

– Зачем? Летите ради бога. Ответьте только на один вопрос. Кто паковал ваш багаж?

– Как? И Муся тоже? Никогда бы не подумал. А такая приличная женщина. Замуж за священника собралась.

– Вы о чем?

– Ну, как же. Вы зря спрашивать не будете. Неужели она – связная террористов?

Девушка еле сдерживала смех, но должностные инструкции заставляли ее довести опрос до логического конца.

– Господин, э, Жук. С вами никто ничего не передавал? К примеру, письмо или гостинец?

Давид опешил. Он лихорадочно начал вспоминать, что лежит в его багаже.

– Да! – крикнул он и отбросил портфель. – Опять Муся!

Весь зал аэропорта замер. Девушка крикнула кому-то из своих коллег, и вскоре место, где лежал портфель, опустело в радиусе пятидесяти метров.

– Это она передала мне матрешек! – опять крикнул Давид Самойлович. – А я еще думаю, почему они такие тяжелые. Там явно динамит или еще что-то. Вызывайте саперов! Только не повредите портфель. У меня там много ценных вещей.

Пока проверяли портфель, привезли весь багаж Додика. Содержимое авоськи и чемодана предстало перед глазами дежурных таможенников. Жук сидел там же, наблюдая, чтобы никто не отрезал колбасы или не умыкнул пару дефицитных трусов.

– Все чисто, – улыбнулась Додику все та же девушка с книжечкой. – Можете лететь.

– Как я мог так подумать про Мусю? – сокрушался Давид Самойлович, рассовывая вещи и продукты. – Так плакала, так плакала. Я же поэтому и засомневался. Ведь как по покойнику рыдала. Будто что-то знала. А она просто любит меня, идиота. Все, прилечу обратно, сразу же в ЗАГС, оформлять отношения. Надо ей что-нибудь приятное в подарок привезти. Не забыть бы.



***



В конце рабочего дня на стройку, где трудился Гриша, пришли Ноткины. Помните, ветераны-однофамильцы по общей жене. Они стояли у строительной ограды и терпеливо ждали, когда их однопартиец закончит рабочий день.

Ривкин вышел к ветеранам вместе с бывшим преподавателем.

– Знакомьтесь, – сказал он. – Наум и Лева Ноткины, Игорь Львович.

– Братья? – поинтересовался коллега по работе, пожимая сухие руки.

– Не дай бог! – вскрикнул Лева. – Мы просто однофамильцы по моей бывшей жене. Я вам сейчас расскажу эту историю.

– Ша! – крикнул Ривкин. – Никаких историй. Зачем пришли?

– Можно, вас, Григорий, в сторонку на два слова? – таинственно произнес Наум.

– Говорите при Львовиче. Он тоже бывший коммунист.

– Боркис срочно созывает собрание, – зачастил Лева Ноткин. – Случилось непредвиденное, вам надо быть обязательно, Григорий.

– Я могу хоть зайти домой переодеться и поужинать?

– Ни в коем случае! – крикнул Наум. – Боркис ждет нас прямо сейчас.

Игорь Львович, недоумевая, смотрел на конспираторов.

– Гриша, я откланиваюсь, – сказал он.

– Пойдемте с нами, товарищ, – предложил Лева. – Вы еще не дослушали нашу историю.

– А действительно, Львович. Пошли с нами, – сказал Гриша.

– У вас что там, конспиративная квартира? Заговор против властей? – спросил историк.

– Бог с вами, – замахали руками оба Ноткиных. – Мы – мирные люди. Просто скучаем по общественной работе. Присоединяйтесь.

– Ладно, полюбопытствуем, если недолго.



***



Боркис сиял, как объект гигиены у кота. Его, то есть, конечно же, Борю, торжественно представили Игорю Львовичу. Тот скептически посмотрел на содержательный фурункул хозяина кабинета, налившийся под носом и мирно соседствующий рядом с расчесанным, слегка присохшим прыщом. Когда Боркис выдыхал, воздух вибрировал, встречая на пути из ноздрей препятствие в виде фурункула и прыща. Звук был такой, как у свистка с горошиной внутри. Члены партии деликатно делали вид, будто ничего не замечают. Только Игорь Львович с любопытством наблюдал за природной аномалией. К тому же председатель постоянно почесывал то прыщ, то фурункул. У Львовича кулаки зудели подойти и дать Боркису по пальцам. Чтобы он хотя бы пять минут посидел спокойно. Но Боря был перевозбужден. Какое-то известие распирало его изнутри.

– Товарищи! – сказал он, когда все расселись. – Нас признали! Мы выходим из подполья!

– Куда? – законно поинтересовался Лева Ноткин. – Я смогу поехать в Жмеринку?

– Мы выходим, а не выезжаем, – успокоил приятеля Наум. – Правильно, товарищ Боркис?

– Совершенно верно! – торжественно подтвердил председатель, сорвав с прыща корочку. Сукровица закапала на верхнюю губу. Он тут же слизнул ее.

Игорь Львович поморщился:

– У вас нет пластыря?

– Какой пластырь? – горячо произнес Боркис. Он опять слизнул кровь. – В такой ответственный момент! Мы будем участвовать в выборах. Наш представитель войдет в Кнессет!

Боря так хлопнул себя по груди, что ни у кого и сомнений не возникло, кто будет этим представителем.

– А в Жмеринку нельзя? – разочарованно спросил Лева Ноткин.

– Какая еще Жмеринка? После выборов езжайте хоть в Магадан! – крикнул Боркис. – У нас и так не хватает голосов для регистрации. Я узнавал, надо тысячу подписей собрать.

Гриша сосчитал присутствующих, добавил в уме Маню Арковну, Федора, Юлю с сомнением, Зину, бабушку Руфь и Мулю. С еще большим сомнением, сына Мишу и дочь Риммочку.

– Очень много не хватает, – покачал головой Ривкин.

– Соберем всех соседей, родственников и друзей, – выпалил Наум. – Каждому дадим задание обеспечить по двести подписей.

– А это не опасно? – спросил Лева.

– Что? – одновременно выпалили Боркис и Наум Ноткин.

– Извините, но я переживаю – не опасно ли участвовать в их выборах? – повторил свой вопрос Лева. – А вдруг нас лишат гражданства? Кто их знает.

– Пусть лишат! – крикнул Гриша. – Поедем домой, на Украину.

– А можно мне конкретно в Жмеринку? – спросил у Гриши Лева. Он уже видел в нем родственную душу.

– У вас там кто-то остался? – сочувственно поинтересовался Игорь Львович.

– Я не был в Жмеринке двадцать лет, – чуть не заплакал Лева. – Там жарят самые вкусные на свете пирожки с ливером. И с горохом.



***



Взглянем одним глазом на жизнь Зины и Самуила. Ну, и заодно на бабушку Руфь. Которая, пока на улице солнце, не выходит из дома, а когда вечереет, и становится прохладно, сидит на лавочке рядом с соседкой, обдуваемая ветерком.

– И что ты на это думаешь? – спрашивает бабушка Руфь у соседки.

– Я тебя умоляю, – отвечает та.

И они обе понимающе молчат. Их объединяет что-то такое, какая-то женская мудрость, которая не требует уточнений.

– А как тебе нравится этот босяк? – интересуется соседка у бабушки Руфи.

– Чтоб мы так все жили, как он, – презрительно отвечает бабушка.

Соседка улыбается и согласно кивает. И снова – молчание. Плюс наблюдение за проходящей или проезжающей мимо жизнью.

– Хоть можно дышать, – улыбается бабушка Руфь, вдыхая прохладный воздух, мгновенно остывший после захода солнца.

Соседка вместо ответа в знак согласия тоже глубоко вдыхает.

– Если бы не эти арабы, я бы здесь, на улице, и спала, – говорит бабушка Руфь.

– А что тебе арабы? – интересуется соседка.

– Они так всегда на меня смотрят, когда я прогуливаюсь на их рынке. Я даже снова начинаю ощущать себя женщиной, – приосанивается бабушка Руфь.

– Сколько тебе лет, Руфь? – спрашивает соседка.

– Женщине столько лет, на сколько ее оценивают мужчины.

– Это что-то новенькое, – улыбается соседка. – Я такого определения еще не слышала.

– Это наш автор только что придумал, – улыбается бабушка Руфь, подмигивая мне.

Почтенная женщина. И что приятно, с чувством юмора.



***



А Зина жила с Самуилом полноценной личной жизнью. Готовила, ходила на рынок и в магазин, ну и все остальные прелести быта домохозяйки. А Самуил, как и каждый нормальный мужчина, находился в домашних условиях на заслуженном отдыхе. После работы, до нее и тем более в выходные дни.

Редкий мужчина будет по доброй воле делать что-нибудь по дому. Как и та птица, что не смогла долететь до середины. Почтим вставанием.

Нет, не то, чтобы совсем ничего. Но обычно с таким видом, с такими страданиями, что в следующий раз женщина очень подумает, стоит ли. Может, лучше самой взять в руки этот не такой уж и тяжелый молоток. И совсем уж легкий гвоздь.

Я бы на месте коммерсантов начал бы производить наборы инструментов для женщин «Сделай сама», облегченные конструкторы «Когда муж в запое» и универсальные конструкторы «Когда муж в запое и одновременно живет с другой».

Но Зина была замужем вторично и, как вы понимаете, первый муж Додик тоже не был большим подарком на каждый день. Так вот, Зина философски относилась к мужчине в доме. Главное, чтобы не одной. Хотя для этих целей у нее была бабушка Руфь. Но муж – это же совсем другое дело. Он приносит деньги с работы. Хотя и бабушка Руфь тоже получала пенсию. Но он может ласково посмотреть после тарелки борща и холодца. Ну, так и бабушка Руфь после холодца говорит Зине «Люба моя». Почему Люба? Может, путает с кем-то. Все же возраст. Хорошо, хоть Самуил не шепчет ей «Люба моя». Это было бы гораздо менее приятно.

Вот, вспомнил. Самуил может по нескольку часов лежать на диване, тупо переключая телевизионные каналы. Да, здесь бабушка Руфь его заменить не может. Она сидит на лавочке с соседкой. Хоть в чем-то мужчина в доме незаменим.

А домашний быт у простых людей в Израиле достаточно однообразен. В провинциальных городках, которых, как пятнышек у божьей коровки, понатыкано здесь и там, просто некуда пойти. Нет кинотеатров, театров и концертных залов. Для культурного досуга телевизор, транслирующий из России и Украины, а также общение с соседями на набережной Средиземного моря. После захода солнца эти набережные выглядят, как восточные базары. Массы евреев дефилируют туда-сюда, будто в поисках счастья. Но счастьем не торгуют на базарах. Оно, как тень. Вроде бы где-то рядом, сопровождает, как конвоир, но неуловимо и постоянно куда-то исчезает, так и не дав насладиться им в полной мере. Аминь.



***



Родина слышит, родина знает, где в облаках ее сын пролетает.

Это ощущение не покидало Давида Самойловича с того самого момента, как он сел в кресло самолета. Он вообще летел впервые в жизни. Не считая того момента, когда упал с лестницы в погреб, где хранились квашеная капуста и соленые в бочонке помидоры.

Он тогда еще на Зине был женат. И она же его и послала в погреб за соленьями к ужину.

Ступенька подгнившая подломилась, и Додик полетел вниз. Хорошо хоть, что не очень глубоко. Но плохо, что прямо на кастрюлю с чем-то, остро пахнущим чесноком. Ничего, правда, не повредил, ушибся только сильно, но летать с тех пор боялся. Хотя, впрочем, летать Додик боялся и до этого. Как и плавать.

А тут еще покидал пределы родины. Хотя как определить пределы родины того или иного человека. Родина там, где он сейчас. Если только его не переместили туда в наручниках и в зарешеченном вагоне.

Правда, при переходе из аэропорта в самолет Жук натерпелся. Вдоль стены по обеим сторонам стояли украинские солдатики с автоматами и в бронежилетах. Это так охранялся авиарейс в Израиль. От террористов и прочих экстремистов. Оно и правильно. Национализм на Украине брал в то время верх над разумом. А что, приятно ощущать себя сильным в большой толпе, кричащей «Геть с Украины!» Особенно, если кричат не тебе.

Короче говоря, шел Додик сквозь строй вооруженных солдат и сержантов. Шел ведь не один. Вместе с будущими попутчиками. И надо же. Как назло, рядом с ним шли те самые двое в пейсах. И один из них в клетчатой рубашке. Что особенно возмутительно.

Давид Самойлович приятельски улыбался охранникам, как бы говоря, что это его попутчики – евреи из государства Израиль и летят на родину. А я, ребятки, человек здесь случайный, лечу, типа, в гости. И вообще, даже не обрезан. А значит, практически не еврей. Мало ли, что там в паспорте пишут.

Но солдатики не реагировали на улыбки и гримасы Давида Самойловича, храня молчание и нейтралитет. Нет, если бы им дали команду, то они бы, я думаю, с удовольствием. В смысле, тра-та-та. Но это, извините, только мое воображение.



 ***



Жуку досталось место в хвосте салона. Он сел в кресло, поставив на колени ценный портфель, и собрался так сидеть всю дорогу. Портфель, как частичка родины, должен был согреть его в тяжелые минуты взлета и посадки. И все три часа полета.

К Давиду Самойловичу подошла стюардесса:

– Простите, не хотите ли вы положить вашу сумку на полку?

– Только если вместе с зубами, – пошутил Додик. – Эта вещь дорога мне, как память. Можно встречный вопрос?

– Пожалуйста.

– Вы не могли бы сделать мне укольчик? Раз, и усну. А когда прилетим, разбудите. А?

– Боитесь летать?

– Вы смеетесь? Такой пожилой человек, как я, и может, по-вашему, бояться летать? Да меня просто трясет от страха. Поэтому я и вцепился в этот несчастный портфель.

– Не волнуйтесь вы так, – стюардесса положила руку Додику на плечо. – Сейчас я принесу успокоительное. Что предпочитаете, коньяк или виски?

– Мусю, – ответил Жук. – Но это невозможно. Она в данный момент в Харькове. Ладно, не обращайте на меня внимания. Но если я долечу уже холодным, сообщите дочке. Она в Кайф-Ате живет.

– Молодой человек, – обратился к Давиду сосед из соседнего кресла.

Жук обернулся и увидел того самого с пейсами и в клетчатой рубашке:

– Это вы мне? Сказали бы еще, девушка.

– Молодой человек, – повторил пейсатый, не обращая внимания на ухмылки Додика, – оставьте в покое стюардессу. Скоро взлет, а вы отвлекаете ее по пустякам.

– Моя жизнь – для вас пустяки? – возмутился Давид Самойлович. – А еще божий человек. Разве вас этому Библия учит?

– Тора, – ответил пейсатый.

Стюардесса под разговор отошла.

– Что Тора? – занервничал Жук. – Какая разница? Опиум для народа, что Библия, что Тора.

– Вы не верите в бога?

Давиду Самойловичу показалось, что все пассажиры обернулись на него в ожидании ответа.

– Давайте, товарищ, – сказал он, – обсудим этот вопрос после посадки. Если останемся живы.

Опять приблизилась стюардесса. Вместе с ней подошел парень-стюард. Он силой вытащил у Жука портфель, сунув его на верхнюю полку. И пристегнул нервного пассажира ремнем безопасности. Стюардесса же во время процедуры постоянно шептала Давиду Самойловичу, пытаясь его успокоить:

– Все будет хорошо, все будет хорошо.

– Я и не сомневаюсь, – шептал в ответ Додик. – Только я этого уже никогда не узнаю.



***



Полет в целом прошел вполне спокойно. Если не считать нескольких комических ситуаций.

Во время взлета у Додика заложило уши. Он решил, что вот оно – начало конца. Так, наверное, грешники и попадают в ад – преодолевая такие же муки. Хотя по поводу ада Давид Самойлович мог бы и поспорить с господом богом, если бы тот, конечно, был бы где-то на самом деле. В смысле, что количество совершенных Додиком хороших поступков явно превышало количество плохих. Если суммировать за всю жизнь. И еще неизвестно, где он окажется после этой авиакатастрофы, в аду или в раю. Что гораздо предпочтительней. Все мы – коммунисты, когда это касается земной жизни. Но как только речь заходит о загробной, то, извините, а вдруг.

Жук даже на всякий случай заглянул в иллюминатор. Мало ли, с какого-нибудь облачка старичок в белом машет ему приветственно рукой. Мол, вот он я, а ты не верил.

Но ничего, кроме белого дыма или пара, Додик в иллюминаторе не увидел. Хотя и очень напряженно всматривался.

Вдруг оттуда кто-то спросил его приятным голоском:

– Кушать будете?

Неужели по дороге в ад кормят? Вот что значит плохо знать религию.

– Кушать будете? – еще раз спросил все тот же голос.

«Какая еда может быть, когда до смерти четыре шага», – подумал Жук, но параллельно, каким-то другим чувством, ясно себе представил, как сидит рядом с богом на облачке и почему-то ест манную кашу. Обсуждая перспективы погоды на ближайшую неделю в средиземноморском регионе. А насчет каши как раз все понятно. Чем им там еще питаться, как не манной небесной.

– Вам рыбу подать или мясо? – спросил все тот же голос, но как-то отдалившись.

Додик разволновался. У него уже не спрашивают, явно игнорируя. Он обернулся и увидел, как стюард записывает пожелания пассажиров по поводу меню.

Давид Самойлович поднял руку, как школьник на уроке, пытающийся обратить внимание учителя, что ему срочно нужно выйти.

– Товарищ, – громко сказал Жук, добавив к видеоряду звуковой, – это я вас зову.

Стюард подошел:

– Я к вам уже подходил.

– Я очень был занят, – покраснел Давид Самойлович, – обозревал окрестности и пейзаж за окном. Вы что-то говорили всем про покушать. Так я решил, что, почему бы и нет.

– Рыбу или мясо? – задал стандартный вопрос стюард.

– Разрываюсь между, – ответил Додик. – Ладно, давайте рыбу. Нет, стойте, товарищ. А рыба какая?

– Филе тунца.

– Конечно, рыбу. Я никогда не ел этого вашего филетунца. А филетунец – морской или речной? И сразу же еще один вопрос. Мясо чье?

– Телятина.

– Нет, я этого не выдержу! Зачем вы мне это сказали. Лучше бы это была простая курица. Как быть?

– Вы знаете, – перебил Додика стюард, – тут одна старушка отказалась от обеда. Так я, пожалуй, принесу вам и мясо, и рыбу. Не возражаете?

– Без доплаты?

– Абсолютно бесплатно.

– Разрешите, я пожму вашу руку. А, понял, вы на работе. Тогда воздушный поцелуй.



***



Перед обедом Додику принесли какую-то белую тряпочку, свернутую в рулончик. Он с опаской посмотрел на нее, не понимая предназначения. Век живи, век учись. Поэтому Жук украдкой поглядел на соседей. Оказалось, что это всего лишь влажная горячая салфетка для умывания лица и рук. Хорошая вещь. Давид еще раз посмотрел на соседей, соображая, нельзя ли спрятать салфетку в карман пальто. Ох, черт, а он все думал, почему так жарко и тесно. Он ведь так и летел, в шляпе, в пальто, костюме и ботинках на искусственном меху. Хорошо, хоть кальсоны. Ну да, об этом мы уже говорили.

Пассажирам принесли обед. Додику – сразу два. Пейсатый в клетчатой рубашке осуждающе посмотрел на Жука.

– И что? – с вызовом спросил Давид Самойлович. – Завидуете, товарищ? Не надо. Вам религия не позволяет. Смотрите в свою тарелку.

– Молодой человек, – ответил пейсатый, – во что верите вы? В торжество коммунизма?

– Я верю, – сказал Додик, откусывая кусок тунца, хотя во рту еще томилась не до конца пережеванная телятина, – в калорийную пищу, Валерия Лобановского и иногда в Мусю.

– Я надеюсь, что эти господа достойны вашей веры. Но, тем не менее, человек вашего возраста должен вести себя немного потише. Стараться меньше привлекать к себе внимания. Попытаться понять, что кроме вас, вокруг есть еще люди. Вы хотите быть центром вселенной, но вызываете только раздражение окружающих.

– Это у вас, товарищ, вместо приятного аппетита? Ну что ж, тогда спасибо. С пищеварением у меня полный порядок. Кстати, где здесь туалет? И куда это все летит? А потом объявляют про кратковременные осадки.



***



Семейный совет Ривкиных плюс Федор Петрунько собрался накануне прилета Давида Самойловича. Буквально в тот самый день.

Как раз Жук дефилировал в киевском аэропорту, когда Гриша взял слово. Он раздраженно сказал, что все посходили с ума с этим его тестем. Мол, чего вы так носитесь, как будто прилетает премьер-министр Украины Юля Тимошенко с ансамблем бандуристок. Вот их бы разместить и накормить, в пределах их квартиры, было бы проблематично. А принять одного пожилого еврея, пусть и с претензиями на исключительную роль в истории, вообще нет проблем.

– И что ты предлагаешь? – возмутилась баба Маня. – Накормить Додика простым обедом из трех блюд? И как я потом буду смотреть в его ироничные глаза? Они спросят меня с усмешкой, где рыба-фиш, где штрудель, где форшмак и все остальное. И что я отвечу? Что Гриша считает, что с тебя достаточно макарон с котлетой из покупного фарша? Иди лучше смотри телевизор. Там как раз пятая серия.

– Как пятая? – перепугался Гриша. – Еще не было четвертой.

– Шучу! – строго сказала баба Маня.

Все также строго посмотрели на Гришу и с тоской краем глаза в телевизор. Они тоже хотели смотреть четвертую серию, но боялись гнева бабы Мани. Исключение составлял Миша. Он игнорировал собрание и вышел во двор. Вдруг дедушка  уже приехал и ищет их квартиру, а они не знают.

– Продолжим, – кивнула собравшимся Маня Арковна. – Я так понимаю, что все равно буду решать я. Гастрономическая часть встречи дорогого гостя на мне. Тут, как говорится, без вариантов. Что по поводу развлекательной? Какие предложения?

– Прогуляемся по синагогам, – сказал Федор, – попьем вина.

– Он не употребляет, – буркнула Юля.

– Тогда просто тихо помолимся, – согласился православный Петрунько.

– Он неверующий, – опять буркнула Юля.

– Искупаемся в море, – предложил Федор.

– Он воды боится, – на глаза Юли начали наворачиваться слезы.

Петрунько растерянно посмотрел на Манечку. Тупик.

– Оставьте это мне, – крикнул Гриша от телевизора во время рекламной паузы. – Я знаю, чем его развлечь.

Семья вопросительно взглянула на него.

– Узнаете в свое время, – ответил Ривкин.

– Хорошо, – решила Маня Арковна, – отложим этот вопрос. Я, конечно, не очень доверяю своему сыну, но пока у нас нет другого выхода. Следующая позиция. Кто поедет встречать дорогого гостя?

– Я завтра работаю, – тут же отозвался Гриша.

– Встречу, – кивнул Федор. – Я уже договорился с Ирочкой. На ее машине и съездим в аэропорт.

– Я с вами, – тоном, не терпящим возражений, сказала баба Маня. – За это я спокойна. И последнее, самое сложное. Будем ли организовывать встречу Додика и Зины?

– Зачем? – крикнул от дивана Гриша. – Нервировать бабушку Руфь и Самуила?

– А почему они должны узнать? – спросила баба Маня. – Крепче будут спать. Как ты считаешь, Юленька?

Юля пожала плечами.

– Хорошо, тогда поинтересуемся у тех, кого это касается в первую очередь. Позвони маме, – сказала невестке баба Маня.

Юля сразу же подошла к телефону и набрала знакомый номер. Трубку с той стороны на удачу взяла Зина.

– Мама, – на всякий случай шепотом произнесла Ривкина, – сегодня папа приезжает.

– Чей? – перепугано спросила Зина. Ее отец тоже был жив.

Отвлекусь и немного расскажу про дедушку Юли и Поли со стороны матери. Зина с детства ничего не знала про своего отца, кроме того, что звали его Семеном. Это легко вычислить, так как по паспорту была она Зинаидой Семеновной Токарь. Так этот ее отец по имени Семен Токарь оставил бабушку Руфь, которая была еще просто Руфью, с грудной дочкой на руках. А дочка была уже крупной девочкой, и одну ее на руках одинокой женщине держать было очень тяжело. Но что делать. Женщины, в отличие от некоторых мужчин, своих детей считают детьми до старости, и бросать их им никогда и в голову прийти не может.

Хрен бы с ним, с этим нерадивым папашей, но когда Зина собралась эмигрировать, оказалось, что по советским законам, гуманным и справедливым, без разрешения родителей ребенку выехать за границу нельзя. Пусть эти родители своих детей с рождения и не видели, пусть у детей уже свои внуки есть. Не имеет никакого значения.

Зина втайне понадеялась, что Семен Токарь, так сказать, уже давно смотрит с неба на землю, проливая слезы по бездарно прошедшей жизни. Но нет, жив еще, курилка. Живет другой жизнью, никак не пересекающейся с жизнью первой дочери.

Поехала она к нему и получила разрешение на выезд дрожащей рукой. И даже чаю не попила. И никаких эмоций, будто и не отец, и не дочь.

Так вот про него и подумала Зина, когда Юля сказала ей по телефону, что папа приезжает.

Но Юля сказала, что мой папа, а чей же еще.

– Жук? – спросила Зина, как будто у Юли мог быть другой отец. Родителей не выбирают, как сказал товарищ Сталин.



***



А Жук в это время все еще летел. После двойного обеда страх улетучился и сменился сонливостью. Додик решил закурить. Так он как раз и сидел в конце салона, на местах для курящих. Но никто не курил, и он как-то не решался, тайком поглядывая на соседа в пейсах и клетчатой рубашке. С этими священнослужителями вообще шутки плохи. Явно у них с верховным судьей какие-то особые отношения. Наговорит еще чего-нибудь пакостного наверху, пойди потом доказывай, что ты не такой.

– Разрешите? – над Давидом склонился какой-то до боли знакомый человек.

– Что разрешить? – растерялся Жук.

– Присесть рядом с вами. Я курить хочу, – добавил мужчина.

– А мне можно? – спросил Додик.

– Что, простите?

– Тоже покурить вместе с вами.

– Как хотите, – ответил мужчина, усаживаясь в кресло. Он достал сигареты, зажигалку, сделал первую затяжку. Жук, не отрываясь, смотрел на соседа. Пейсатый молчал. Тогда и Додик решился. Он достал пачку своих дешевых сигарет и прикурил.

– Молодой человек, – тут же отозвался пейсатый.

– Что опять! – чуть не крикнул Жук. – Я, между прочим, не один курю.

– Господин Розенблюм действительно курит хороший табак, а от вашего гашиша меня мутит, – разъяснил свою точку зрения пейсатый.

Додик не знал, что делать раньше, возмущаться тому, что его любимые болгарские сигареты обозвали гашишем, или удивляться тому, что курильщик рядом с ним оказался кумиром всех народов Аликом Розенблюмом.

– Неужели это вы? – обратился Жук к артисту. – Я глазам своим не верю.

Алик утвердительно кивнул.

– Боже, Муся так вас любит. Она не поверит мне, когда я расскажу ей об этом, – не мог удержаться Давид Самойлович. – Вы не знаете Мусю? Ах да, откуда же. А про наш замечательный ансамбль «Красные струны» ничего не слышали?

Розенблюм поморщился.

– Вам не нравится моя сигарета? Я сейчас же затушу. Не угостите ли своей? Благодарю. Ах, какой аромат. Такой человек! Что же, он должен курить «болгартабак» при его заработках? Не смотрите на меня так, служитель культа. Я уже курю то же самое, что и Алик. Или я выдыхаю что-то другое? Запретите тогда нам обоим. Да, товарищ Розенблюм? Этот, в клетчатой рубашке, третирует меня всю дорогу. А я, между прочим, отдал советской культуре тридцать лет жизни. А советская культура взамен не дала мне ничего, кроме Муси.

Розенблюм улыбнулся.

Додик, увидев улыбку, приободрился:

– Вы на гастроли или на отдых?

Алик кивнул.

– Понимаю. Напряженный график. Какой там отдых. У нас, людей искусства, вся жизнь на колесах. Города, поезда, самолеты. Товарищ Розенблюм, у меня для вас есть творческая идея. Не волнуйтесь, абсолютно бесплатная. Что вы на сцене все один да один. Давайте, организуем вам подтанцовку из моих девочек. Беспроигрышный вариант. Вы просто не видели Мусю Райскую и Клару Апперкот. Они вам подтанцуют практически даром. Нет, без меня никак. Я их создал. Без меня – это то же самое, что вы – и без вашей гитары. Кстати, а не сменить ли вам инструмент? Вам бы очень подошло фортепиано. Ну, это мы позже обсудим. Куда же вы, Алик? Давайте выкурим еще по одной вашей. Эх, какой человек. Как хорошо поговорили. И главное, во всем со мной соглашался. Что? Вам и Розенблюм не нравится? Да мы с ним уже практически друзья. Он пригласил меня на концерт в первый ряд.

– Молодой человек, – впервые с начала полета пейсатый улыбнулся, – ваш оптимизм уже начинает вызывать уважение. Розенблюм не сказал ему ни слова, и они уже – друзья. Вы такое видели?

– Завидуете? А что, есть чему! Представляете афиши по всему Израилю. Розенблюм и ансамбль «Красные струны». Импресарио – Давид Жук». А? Звучит? Ладно, дайте ваш адрес, товарищ, и я вышлю вам персональное приглашение на премьеру.



***



Во время посадки Жук, к радости пейсатого и стюардессы, наконец, замолчал. Столб атмосферного давления закрыл ему рот. К тому же, двойной обед, не успев усвоиться, начал движение вверх. Поэтому надо было держать рот на замке, чтобы не понести потери пищи.

Все, посадка. Давид Самойлович с трудом отцепил руки от поручней. Протер их об спинку переднего кресла. В смысле, руки. Пассажиры направились на выход. Только Додик сидел, печально глядя на суету вокруг. Подошла стюардесса, отцепила его ремень, достала с полки портфель. Вопросительно посмотрела на Жука. Он не вставал. Как-то растерянно посмотрел на нее:

– Там уже заграница?

– Ну, да, – пожала плечами она.

– И никаких советских пограничников и таможенников?

– Конечно.

– И я могу туда идти?

– Безусловно.

– Так я пошел?

– Да идите уже, вы последний остались, – не выдержала стюардесса.

– Так бы и сказали. Уже встаю, как проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов. Кипит наш разум возмущенный и что-то там уже готов.

(продолжение http://www.proza.ru/2010/09/02/291)