Я сумасшедший

Я СУМАСШЕДШИЙ

ДЖЭРОМ Д. СЭЛИНДЖЕР


J.D.Salinger. I’m crazy. New York, 1945


Было около восьми часов вечера, шел дождь, было темно и холодно, а ветер завывал так же, как старый идиот в фильмах ужасов с наслаждением, совершая убийство. Я стоял на вершине Томпсон Хилл, замерзший до смерти, смотря на большие окна спортзала, выходящие на юг – такие яркие, сияющие и тупые, какими могут быть только окна гимназии (хотя, может, вы никогда не ходили в школу-интернат).
Я был в своей двусторонней куртке и без перчаток. Неделю назад кто-то украл мою куртку из верблюжьей шерсти, а перчатки были в кармане. Блин, мне холодно. Только сумасшедший стоял бы сейчас здесь. И это я. Сумасшедший. Без шуток, я чокнутый. Но я должен был стоять тут, чтобы почувствовать, что я прощаюсь с этим местом, как прощался бы с молодостью, если бы я был стариком. Вся школа внизу, в спортзале играла в баскетбол с идиотами из Саксон Чартер, а я стоял тут, чтобы почувствовать, что я прощаюсь с этим местом.
 Я стоял там – блин, я замерз до смерти – и продолжал прощаться с самим собой, «Пока, Колфилд. Пока, ты идиот». Я представлял, как я  до ночи играл здесь в футбол с Булером и Джексоном  сентябрьскими вечерами, и я понимал, что никогда больше не буду играть в футбол в этом месте с этими парнями в это время.  Как будто Булер, Джексон и я умерли, были погребены, и только я знал об этом, и никто не пришел на похороны, кроме меня. А я всё стоял тут, замерзая.
Игра с идиотами из Саксон Чартера подходила к концу, можно было услышать всеобщие крики: мощные и громкие со стороны Пэнти, и хилые и писклявые со стороны Саксон Чартер, потому что Саксонская команда никогда не привозила на игру кого-то еще, кроме самой команды, нескольких запасных и руководителей. Всё было хорошо, пока Шутц, или Кинселла, или Таттл не ударили в грязь лицом, потому что после этого сторона Пэнти просто сошла с ума. Но мне было всё равно, кто выигрывал. Я мерзнул и стоял тут только для того, чтобы любым способом почувствовать прощание и побыть на похоронах меня, Булера  и Джексона, играющих здесь в футбол сентябрьскими вечерами – и, наконец, на одном из тостов за нас я почувствовал прощание так, как будто настоящий нож вонзился в меня, я точно был на похоронах.
После того, как я это внезапно почувствовал, я побежал по холму Томпсон с моими чертовыми чемоданами, которые дьявольски больно ударяли меня по ногам. Я бежал всю дорогу до выхода из гимназии; потом остановился и перевел дыхание; потом я добежал до дороги 202 – было ужасно скользко, я упал и почти сломал колено – и потом я исчез на Хэсси-авеню. Исчез. Ты исчезаешь каждый раз, когда переходишь дорогу ночью. Без шуток.
Когда я добрался до дома старика Спенсера — туда я шел — я положил свои чемоданы в подъезде, быстро и со всей силой нажал на звонок и дотронулся руками до ушей — блин, как они болят. Я начал стучать в дверь. «Быстрее! Быстрее!» сказал я. «Открывайте! Я замерз». Наконец, миссис Спенсер открыла дверь.
«Холден!» сказала она. «Входи, дорогой!» Она была милой женщиной. Ее горячий шоколад был просто отвратителен, но не обращайте на это внимания.
Я быстро зашел в дом.
«Ты до смерти замерз! Ты, должно быть, насквозь промок,» сказала миссис Спенсер. Она не из тех, кто может подумать, что ты немного вспотел: ты либо сухой, либо мокрый. Но она не спросила меня, почему я не в школе, значит, как я предполагал, старик Спенсер уже рассказал ей, что случилось.
Я оставил свои сумки в коридоре и снял шапку — блин, я еле двигал пальцами, пытаясь схватить шапку. Я спросил, «Как поживает, миссис Спенсер? Как он со своим гриппом? С ним всё нормально?»
«Более чем!» сказала миссис Спенсер. «Давай своё пальто, дорогой. Холден, он чувствует себя лучше, чем кто-либо.  Проходи, дорогой. Он у себя в комнате.»
Комната старика Спенсера находилась рядом с кухней. Ему было около шестидесяти лет, может, даже больше, но он наслаждался жизнью, хотя и был одной ногой в могиле. Если бы вы подумали о старике Спенсере, то вы бы задались вопросом, ради чего он живет. Но если вы так о нем подумали, вы подумали неправильно: вы думали слишком много. Если бы  вы думали о нем столько, сколько нужно, не слишком много, вы бы знали, что он всё делает правильно. Одной ногой в могиле, он почти всё время всем наслаждается. Я получаю ужасное удовольствие от вещей, но только время от времени. Иногда может показаться, что старикам живется лучше. Но я бы не стал меняться с ними местами. Не хотел бы я почти все время всем наслаждаться, если для этого нужно быть одной ногой в могиле.
Старик Спенсер сидел в большом мягком кресле у себя в спальне, полностью укрытый одеялом племени навахо, которое он и миссис Спенсер купили в Йеллоустонском парке приблизительно восемьдесят лет назад. Им, наверно, пришлось убегать со всех ног, откупаясь от индейцев.
«Входи, Колфилд!» крикнул мне старик Спенсер. «Входи, мой мальчик!»
Я зашел.
На его коленях лежал раскрытый журнал Atlantic Monthly обложкой вниз, повсюду были таблетки, бутылки и грелки. Ненавижу грелки, особенно, когда они принадлежат старым людям. Это нехорошо, но я так думаю… Старик Спенсер выглядел очень больным. Он определенно не был похож на человека, который чувствует себя лучше, чем кто-либо. Наверно, миссис Спенсер просто нравилось думать, что он так себя чувствует, как если бы она хотела думать, что старик еще может быть в хорошем настроении.
«Я получил вашу записку, сэр,» сказал я ему. «Я бы всё равно зашел к вам, прежде, чем уехать. Как ваш грипп?»
«Если бы я чувствовал себя немного лучше, я должен был бы послать за доктором,» сказал старик Спенсер. Это действительно рассмешило его. «Садись, мой мальчик,» сказал он, все еще смеясь. «Почему ты сейчас не на игре?»
Я присел на край кровати. Она выглядела так, как выглядят старушечьи кровати. Я сказал, «Ну, я недолго был на игре, сэр. Но я еду домой сегодня вечером,  а не завтра. Доктор Термер сказал, что я могу уехать сегодня вечером, если очень хочу. Поэтому, я еду сегодня.»
«Ну, конечно, ты предпочел уехать ночью,» сказал старик Спенсер. Он, правда, обдумывал это. «Едешь домой сегодня вечером, да?» сказал он.
«Да, сэр,» сказал я.
Он спросил меня, «Что сказал тебе доктор Термер, мой мальчик?»
«Ну, он был довольно мил со мной, сэр,» сказал я. «Он сказал, что вся жизнь игра. Ну, вы понимаете. Что я должен играть по правилам и всё такое. Такая фигня. Он пожелал мне большой удачи. В будущем и вообще. Вся такая фигня, вроде этой.»
Я действительно думал, что Термер был мил со мной - насколько, насколько он мог, в своей идиотской манере. Я рассказал старику Спенсеру еще пару вещей, которые Тармер говорил мне. Про то, что нужно найти себя, если я хочу чего-то добиться и всё такое. Я даже придумывал кое-что на ходу, а старик Спенсер внимательно меня слушал и постоянно кивал.
Потом старик Спенсер спросил меня, «Ты уже говорил со своими родителями?»
«Нет, сэр», сказал я. «Я не разговаривал с ними, ведь я их увижу сегодня вечером».
Старик Спенсер опять кивнул. Он спросил меня, «Как они отнесутся  к этому?»
«Ну,» сказал я, «они ненавидят такие  вещи. Меня выгоняют уже из третьей школы. Блин! Без шуток.» Сказал я ему.
На этот раз старик Спенсер не кивнул. Мне стало его жаль, бедняга. Он вдруг взял Atlantic Monthly с колен, как будто он был слишком тяжелым для него, и швырнул его на кровать. Он промахнулся. Я встал, поднял его и положил на кровать. Вдруг мне захотелось, как можно скорее удрать оттуда.
Старик Спенсер спросил, «Что с тобой происходит, мой мальчик? Сколько предметов ты сдал?»
«Четыре,» сказал я.
«И сколько ты завалил?» сказал он.
«Четыре,» сказал я.
Старик Спенсер уставился на место в ковре, куда упал Atlantic Monthly, когда он пытался кинуть его на кровать. Он сказал, «Я завалил тебя по истории, потому что ты ничего не знал. Ты ни разу не готовился - ни к экзаменам, ни к занятиям. Ни разу. Сомневаюсь, что ты открывал учебник хоть раз; открывал?»
Чтобы не задеть его чувства, я сказал ему, что я просматривал учебник пару раз. Он был ярым фанатом истории. Я бы не очень расстроился, если бы он думал, что я реально тупой парень, но я не хочу, чтобы он думал, что мой учебник пылился весь год в углу.
«Твоя экзаменационная работа лежит там, на полке,» сказал он. «Принеси ее сюда.»
Я встал, взял ее, отдал Спенсеру и снова присел на край кровати.
Старик Спенсер так листал мою работу, как будто он мог найти там что-то важное для науки, как в работах Пастера или кого-то еще типа него.
Он сказал, «Мы изучали Египет с третьего ноября по четвертое декабря. Ты решил написать о египтянах, выбрав именно этот вопрос из 25. Вот, что тебе было сказать по этому вопросу:
«Египтяне - древняя раса людей, проживающая на одном из северных участков в Северной Африке, которая является одним из крупнейших континентов в восточном полушарии, как всем нам известно. Египтяне также интересны для нас сегодня по многим причинам. Кроме того, они часто встречаются нам в Библии. Библия полна забавных анекдотов о старых фараонах. А все они были египтянами, как всем нам известно.»
Старик Спенсер посмотрел на меня. «Новый абзац,» сказал он. «Что самое интересное - у египтян были свои традиции. Египтяне очень интересно вели своё хозяйство. Их религия также очень интересна. Они хоронили мертвых в гробницах очень интересным способом. Лица мертвых фараонов были завернуты в специальную ткань, которая предотвращала их от гниения. До сих пор врачи не знают химической формулы этого вещества, поэтому все наши лица сгнивают, когда мы умираем, после определенного периода времени.» Старик Спенсер посмотрел на меня из-под работы. Я перестал смотреть на него. Если он будет смотреть на меня каждый раз, когда заканчивается абзац, я не собираюсь смотреть на него.
«Есть много вещей, которым мы научились у египтян и которые помогают нам в повседневной жизни,» сказал старик Спенсер. Потом он сказал, «Конец.» Он закрыл мою работу и бросил ее на кровать. Он промахнулся. А ведь кровать была в двух шагах от его кресла. Я встал и положил мою работу на Atlantic Monthly.
«Ты винишь меня в том, что я завалил тебя, Холден?» спросил старик Спенсер. «Что бы ты сделал на моем месте?»
«То же самое,» сказал я. «Долой идиотов.» Но я не задумался об этом ни на минуту. Мне было очень интересно, если тот пруд в Центральном парке будет замерзшим, когда я вернусь домой, и если он замерзший всегда, когда все катаются на нем на коньках, когда ты смотришь утром из окна, то где же утки? Что случается с утками, когда пруд замерзает? Но я не мог сказать всё это старику Спенсеру.
Он спросил меня, «Что ты думаешь обо всём этом, мой мальчик?»
«Вы имеете в виду то, что я провалился по четырем предметам и всё такое, сэр?» сказал я.
«Да,» сказал он.
Ну, я попытался немного задуматься об этом, потому что он хороший парень и потому, что он все время промахивался мимо кровати все время, когда он бросал что-то на нее.
«Ну, мне жаль, что меня выгнали, по многим причин,» сказал я. Я знал, что я никогда не отделаюсь от него. Это вам не стоять на Томпсон Хилл и думать о Бюлере, Томпсоне и обо мне. «Некоторые причины сложно объяснить так сразу, сэр,» сказал я ему. «Но сегодня, к примеру,» сказал я. «Сегодня я собирал свой чемодан и положил в него свои лыжные ботинки. Лыжные ботинки заставили меня пожалеть о том, что я уезжаю. Я представлял, как моя мама ходит по магазинам, спрашивает у продавцов миллион тупых вопросов. И, в итоге, она всё равно покупает мне не такие ботинки. Блин, хотя она хорошая. Без шуток. По большей части, я жалею, что меня выгнали именно поэтому. Из-за моей матери и из-за не таких лыжных ботинок.» Это было всё, что я сказал. Мне нужно было уйти.
Старик Спенсер кивал всё время, как будто он всё понимал, но нельзя было сказать, кивает ли он, потому что понимает всё, о чем я ему рассказывал, или он кивает, потому что он чокнутый старик с гриппом.
«Ты будешь скучать по школе, мой мальчик,» сказал он мне.
Он был хорошим парнем. Без шуток. Я попытался объяснить ему. Я сказал, «Не совсем так, сэр. Я буду скучать по некоторым вещам, сэр. Я буду скучать по тому, как я ехал в Пэнти на поезде, шел в вагон-ресторан, заказывал сэндвич с колой и читал пять новых журналов, оставляя на страницах всё новые пятна. И я буду скучать по наклейке Пэнти на моем чемодане. Как-то одна женщина увидела ее и спросила меня, знаю ли я Андрея Варбача, сэр. Это была мать Варбача, ну, вы знаете Варбача, сэр. Ужасно отвратительный.  Он из тех парней, которые, когда они были маленькими, скручивали своё запястье, чтобы бросить шарик, играя в марблс. Но мама у него нормальная. Ей бы в дурдом, как и большинству матерей, но она любит Варбача. В ее ореховых глазах так и читается, что она считает его отличным парнем. Я почти час в поезде рассказывал ей, какой крутой парень Варбач в школе и как никто из ребят не сделает ни шага и, вообще, ничего, если Варбач не сделал этого первым. Это вырубило миссис Варбач. Она почти каталась от смеха в проходе. Она, наверно, только наполовину знала, что он такой, но я изменил ее мнение. Мне нравятся мамы. По-моему, они ужасно потрясающие.»
Я замолчал. Старик Спенсер не продолжил. Может быть, он слегка, но недостаточно, заставил меня захотеть порыться поглубже в этом вопросе. Но я не говорю больше, чем я хочу сказать. Никогда. Я сумасшедший. Без шуток.
Старик Спенсер сказал, «Ты планируешь поступить в колледж, мой мальчик?»
«У меня нет планов, сэр,» сказал я. «Я живу от одного дня к другому.» Это звучало фальшиво, но я и сам начал чувствовать себя фальшиво. Я сидел на краю кровати  слишком долго. Я вдруг встал.
«Думаю, мне лучше уйти, сэр,» сказал я. «Мне надо успеть на поезд. Вы были великолепны. Без шуток.»
Потом старик Спенсер спросил меня, не хочу ли я выпить чашку горячего шоколада прежде, чем я уйду, но я сказал – нет, спасибо. Я пожал ему руку. Он был очень потный. Я сказал ему, что как-нибудь напишу ему письмо, что он не должен беспокоиться за меня и что он не должен позволить мне ввести его в уныние. Я сказал ему, что я знаю, что сошел с ума. Он спросил меня, может, я всё-таки хочу немного горячего шоколада, что это не займет много времени.
«Нет,» сказал я, «до свидания, сэр. Вам лучше отдохнуть, у вас же грипп.»
«Да,» сказал он, снова пожимая мне руку. «Прощайте, мой мальчик.»
Он что-то крикнул мне вслед, когда я уходил, но я не расслышал его. Я думаю, он пожелал мне удачи. Мне, правда, очень жаль его. Я знал, о чем он думал: о том, как я молод, как я ничего не понимаю в этом мире и вообще, что будет с такими ребятами, как я и всё такое. Я, наверно, расстроил его на какое-то время после того, как ушел, но, я бьюсь об заклад, что потом он поговорил обо мне с миссис Спенсер и почувствовал себя лучше, и он, возможно, попросил миссис Спенсер дать ему Atlantic Monthly прежде, чем она вышла из комнаты.
Я вернулся домой только следующей ночью, потому что я полчаса слушал полную чушь от лифтера Пита. Он рассказал мне всё о своём шурине. Его шурин – полицейский, и он выстрелил в одного парня; он не должен был делать этого, но он сделал это, чтобы стать крупной шишкой, и теперь сестра Пита не хочет иметь ничего общего с шурином Пита. Это было сложно вытерпеть. Мне было не так жалко сестру Пита, как мне было жалко шурина Пита, бедный идиот.
Жаннет, наша темнокожая горничная, впустила меня. Я где-то потерял свой ключ. У нее была одна из этих алюминиевых штук в волосах, которой, наверняка, можно было открыть любой замок.
«Что ты делаешь дома, мой мальчик?» сказала она. «Что ты делаешь дома, мой мальчик?» Она всегда повторяет по два раза.
Я был очень уставшим, и меня тошнило от людей, которые называли меня «мой мальчик», поэтому я просто сказал: «Где родители?»
«Они играют в бридж,» сказала она. «Они играют в бридж. Что ты делаешь дома, мой мальчик?»
«Я приехал домой на гонки,» сказал я.
«Какие гонки?» спросила идиотка.
«Человеческие. Я вернулся ради человечества. Ха-ха-ха,» сказал я. Я оставил сумки и пальто в прихожей и ушел от нее. Я стянул шапку на затылок, чувствуя себя прекрасно и предвкушая изменения. Я пошел по коридору и открыл дверь в комнату Фиби и Виолы. Было очень темно, даже с открытой дверью, и я чуть не сломал себе шею, пока шел к кровати Фиби.
Я сел на ее кровать. Она спала, ну, ладно.
«Фиби,» сказал я. «Эй, Фиби!»
Она сразу проснулась.
«Холден!» с волнением сказала она. «Что ты делаешь дома? В чем дело? Что случилось?»
«Эээ, та же фигня,» сказал я. «Что нового?»
«Холди, что ты делаешь дома?» сказала она. Ей всего десять, но когда она хочет ответа, она хочет ответа.
«Что у тебя с рукой?» спросил я ее. Я заметил лейкопластырь на ее руке.
«Я ударилась о дверь шкафа,» сказала она. «Мисс Киф сделала меня ответственной за гардеробы. Я контролирую то, как все одеваются». Но она решила, что правильнее вернуться к прошлой теме. «Холди,» сказала она, «что ты делаешь дома?»
Она выглядит такой хорошей-хорошей, но она такая только для меня. Потому что она любит меня. Вообще, она не пай-девочка. Фиби такая же, как мы, только маленькая.
«Я сейчас вернусь,» сказал я ей, и я пошел в гостиную и взял несколько сигарет из пачки, положил их в карман, а потом я вернулся. Фиби сидела прямо, очень красивая. Я сел на ее кровать.
«Меня опять выгнали,» сказал я ей.
«Холден!», сказала она, «Папа убьет тебя».
«Я не мог ничего поделать, Фибс,» сказал я. «Они продолжали давить на меня, экзамены и всё такое, и учебные сроки, и всё должно было быть выполнено вовремя. Я сходил с ума. Мне просто это не нравится.»
«Но, Холден,» сказала Фиби, «тебе ничего не нравится.» Она казалась очень встревоженной.
«Нравится. Мне нравится. Не надо так говорить, Фиби,» сказал я. «Мне нравится чертовски много вещей.»
Фиби сказала, «Что? Назови хоть одну вещь.»
«Я не знаю. Черт возьми, я не знаю,» сказал я ей. «Я не могу больше думать сегодня. Я люблю девушек, с которыми я еще не встретился, девушек, которые сидят через несколько мест от меня в поезде так, что можно видеть только их затылки. Мне нравится миллион вещей. Мне нравится сидеть с тобой. Без шуток, Фибс. Мне нравится просто сидеть с тобой.»
«Иди спать, Виола,» сказала Фиби. Виола встала. «Она протискивается прямо через решетки своей кроватки,» сказала мне Фиби.
Я взял Виолу и посадил ее на колени. Сумасшедший, если он существует, был точно среди нас.
«Холди,» сказала Виола, «заставь Жаннет вернуть мне Дональда Дака».
«Виола оскорбила Жаннет и она забрала ее Дональда Дака», сказала Фиби.
«Ее дыхание всегда такое вонючее», рассказала мне Виола.
«Ее дыхание,» сказала Фиби. «Она сказала Жаннет, что ее дыхание вонючее, когда та надевала свои гетры».
«Жаннет дышит на меня всё время,» сказала Виола, стоя на мне.
Я спросил Виолу, скучала ли она по мне, но она посмотрела на меня так, как будто не была уверена, отсутствовал ли я.
«Теперь иди спать, Виола,» сказала Фиби. «Она протискивается прямо через  решетки».
«Жаннет дышит на меня все время, и она забрала моего Дональда Дака,» рассказала мне Виола.
«Холден возьмет его обратно,» сказала ей Фиби. Фиби была не похожа на других детей. Она не ругалась с горничной.
Я встал, отнес Виолу к ее кроватке и уложил ее. Она попросила меня принести ей что-то, но я не мог понять, что.
«Овилки,» сказала Фиби. «Оливки. Она сейчас без ума от оливок. Она хочет есть оливки все время. Она днем вызвала лифт, когда Жаннет не было дома и заставила Пита открыть банку оливок для нее.»
«Овилки,» сказала Виола. «Принеси овилки, Холди.»
«Хорошо,» сказал я.
«Они в красной банке,» сказала Виола.
Я сказал ей, что принесу оливки, чтобы она уснула. Я уложил ее и пошел туда, где была Фиби, потом я резко остановился, это было даже слегка больно. Я услышал, как они заходят.
«Это они!» прошептала Фиби. «Я слышу папу!»
Я кивнул и пошел к двери. Я снял шапку.
«Холди!» шепнула мне Фиби. «Расскажи им, как ты сожалеешь. И всё такое. И что в следующий раз ты будешь вести себя  лучше!»
Я только кивнул.
«Возвращайся!» сказала Фиби. «Я  не буду спать!»
Я вышел и закрыл дверь. Я пожалел, что не спрятал пальто и сумки. Я знал, что они сейчас скажут мне, сколько стоит пальто и то, как люди споткнутся о сумки и сломают себе шею.
Когда они все это сделали, я вернулся в детскую. Фиби спала, я стоял и смотрел на нее недолго. Прекрасный ребенок. Потом я подошел к кроватке Виолы. Я приподнял одеяло и положил рядом с ней Дональда Дака, а потом я взял несколько оливок из левой руки и положил их в ряд вдоль ее кроватки. Одна из них упала на пол. Я поднял ее, увидел на ней пыль, и положил ее в карман пиджака. Потом я вышел из комнаты.
Я вошел в свою комнату, включил радио, но оно было сломано. И я лег спать.
Я долго не мог заснуть, чувствуя себя паршиво. Я знал, что все были правы, а я был неправ. Я знал, что я не собираюсь быть одним из этих успешных парней, что я никогда не буду как Эдвард Гонсалес, или Теодор Фишер, или Лоренс Мейер. Я знал, что сегодня, когда отец сказал, что я буду работать в офисе, он имел в виду то, что я не собираюсь возвращаться в школу еще раз, однако, я не хотел бы работать в офисе. Я снова начал думать о том, куда деваются утки в Центральном парке, когда пруд замерзает, и, наконец, уснул.