Вознесение

Я шёл по земле, опустошённой чумой; но в сердце моём не было ни страха, ни жалости.
Всё вокруг пропиталась болью и стонами. Словно исчезла граница между нашим проклятым миром и адом, и тела обугленных грешников рвались наружу из старых могил, царапая воздух когтистыми пальцами.
Но я шёл вперёд – не глядя, не слушая. Я был опустошён и холоден. Я видел слишком многое.
Я видел войну. Видел, как муравьиные волны людей смыкались на поле в кровавом тумане, а солнце парило над ними багровым стервятником. Я видел, как вонючие лохмотья пехотинцев превращались в горящие алые латы. Как ночь затекала болотной водой в раскрытые рты и глаза мертвецов.
Я видел голод. Видел, как женские груди иссыхали до серых пыльных тряпиц на рёбрах скелетов. Видел, как дети, приникшие к ним, превращались в пустые скорлупки и ломкие прутики.
Я видел многое – и проходил, отвернувшись. Я шёл один. В этот век всеобщего рабства, когда каждый - даже король - служил своему сюзерену, я не служил никому, кроме дикого ветра собственной воли. Я был ничем и никем в этой сложной мистерии дымных столетий. Просто странник. Живая былинка в лучах заходящего солнца. Тень без лица и без имени. Плоть, что вот-вот распадётся и сгинет.
Я забыл своё прошлое и не страшился грядущего. Чума, война или голод – не всё ли равно? Всё суета. Моё сердце твердело и гасло.
В мире было пустынно. Пустые дома и пустые тела, ожидавшие судного дня. И безлюдная церковь, где дева Мария лила дождевые липкие слёзы, а Иисус в терновом венце и с отбитым носом благословлял чуму и запустение широким разлётом пробитых ладоней.
Я прошёл мимо. Я шёл вперёд. Без страха. Без жалости. Всё – суета.

Солнце садилось – его освежёванная плоть, корчась, падала вниз, на ядовитые чёрные пики деревьев. Клейкий холод могилы полз над землёй. Мне был нужен ночлег. Я толкнул наугад трухлявую дверь одного из домов, выжженных мором.
У окна, в полумраке, как в мутном озере, сидела мёртвая девушка. Волосы её шуршали на ветру ворохом полуистлевшей листвы. На груди и руках расцветали трупные пятна. Никто не закрыл ей глаза, и закат превращал их в пунцовые язвы.
Я поклонился. В ответ она чуть наклонила голову и протянула мне руку. Я принял её размякшие пальцы - точно улитка скользнула по коже. Она медленно встала и обвила моё тело своим – лоскутом китайского шёлка, пахнущим тленом и белым шиповником. Я стиснул её, погрузился в холодное мёртвое тело, как в нетронутый снег, как в пожухлые травы, омытые ливнем. Под моими губами трупные пятна раскрывались влажными целующими ртами. Запах распада опутал моё лицо.
Солнце зашло, растворилось в осколках лунного зеркала.
Она зарычала, завыла, провалы глазниц наполнились кровью, и когти вошли в мою плоть, без усилия, словно в песок. Она вырвала сердце и сжала его, моё сердце, блестящее,  точно гранатовый плод;  шипами зубов проколола его и выпила всё, всю жизнь, до капли.
Все слёзы, все радости, войны и голод. Огненной нитью струились они по неподвижному горлу.
Испив, иссушив, изжевав, она отшвырнула его за окно и поднялась. Белые черви луны извивались в её волосах.
Она вышла из дома - то неловко шагая, то скользя шелестящей змеёй. Моя кровь в её теле звала меня следом. 

Мы стояли у края обрыва. Внизу простирался овраг – открытая рана, развёрстое лоно земли, поросшее диким железным кустарником.
Овраг.  И глаза моей мёртвой любовницы были оврагами. Бездонные. Пустые. Пустые, как тело, лишённое сердца.
Она указала туда, в пустоту, рукой в алой перчатке из моей крови.
И я понял, чего она ждёт.
Вкусив напоследок собственной плоти из её почерневшего рта, я без раздумий шагнул. Шагнул в никуда.
Я падал. Я падал в холодную тьму. Я падал в её пустые глаза. Я падал в её истлевавшее тело.
Не было жизни. Не было смерти.  Только мы с ней в бесконечном объятии. А потом была только тьма. Несотворённая вечная тьма, переплавлявшая мир в пустоту. Бездна тьмы. Бездна, лишённая дна.
Я летел. Я летел ввысь. Я летел в пропасть. Я летел в её пустынные глаза, в её мёртвое тело. Ночь была её телом, луна – неподвижным остывшим лицом, на котором чернели потёки запёкшейся крови.
Я летел ввысь. Я возносился во Тьму – изначальную Тьму, где не было жизни и смерти. Был лишь я, дикий ветер моей безжалостной воли, и она. Тьма впереди, и Тьма за спиной – мои чёрные крылья.