Попрошайка

Попрошайка, жалкое затравленное существо, волосы – слякотно-грязные; хрупкий птичий скелет обмотан заскорузлой обветренной кожей и протёртыми изодранными тряпками.  Почерневшие от грязи пальцы  присосались пиявками к моей руке. На загрубелом, уже столетия недетском  лице глаза блестят, точно ржавые кнопки.
Я улыбаюсь,  но моя улыбка - словно слиток золота, падающий в жадную мазутную лужу. Тебе не нужны улыбки, запаршивевший котёнок, облезлый птенец, потерявший гнездо. Ты просто не знаешь, что это такое. Бессмысленная гримаса, перепляс мышц под кожей. Ты – законный обитатель мира без улыбок. Твои подошвы затвердели и покрыты неумелой штопкой шрамов; по пыльным осколкам вдребезги разбитых  бутылок и ампул ты прошёл весь свой короткий путь от колыбели… впрочем, полно, была ли у тебя колыбель? Скорее, занозистый ящик в глубине сырого подвала, визгливые крысы  и облезлые кошки, молоко с привкусом спирта  и жужжащая оранжевая лампочка под потолком – тусклая звезда маленькой никчемной жизни, затерянной в холодном непроницаемом чреве безличного космоса, спящего мёртвым беспробудным сном.
Ты не доверяешь мне – ты не умеешь доверять. Весь мир для тебя – сюрреалистический кошмар, слепленный хихикающим умалишённым демиургом из бетонных домов, оклеенных серым скотчем дорог по которым несутся машины, с треском давя улиток, воздушные шары, нерасторопных птиц и таких, как ты – выкормышей хижин, картонных  коробок и зловонных каналов под горбами мостов…
Ты не умеешь улыбаться, не умеешь доверять – но твои пальцы приучены хватать, сжимать и тащить – первичный рефлекс очеловеченной чумазой обезьянки. И ты вцепляешься ими в шоколадную конфету, которую я тебе подаю – конфету, начиненную моей улыбкой, её алым приторным ядом.
Я смотрю на тебя, ощупываю взглядом твою плоть, слабую, как иссушенный колючий куст. Ты не доверяешь мне – но я знаю, ты пойдёшь за мной, неспособный долго противиться моей отравленной воле, моему надтреснутому голосу, что бархатной коброй обвивает эти острые ссутуленные плечи, эту грудь, в которой бьётся, бьётся, точно мышь в стеклянной банке, твоё сердце.
А вот у меня нет сердца. Вместо него под этой белой и жёсткой, как кружево, кожей, под  костяными лепестками узких рёбер танцует звезда - чёрная звезда, прожёгшая насквозь лиловое предутреннее небо.
Моё сердце изъято, вынуто, подарено. И я не жалею о нём – как не жалею о тебе, о сухой ветке, попавшей неизбежно в кипящий поток, пляшущий по острым белым скалам.
Если бы речь шла только обо мне – быть может, мне бы захотелось пощадить тебя, твоё проклятое, нелепо искорёженное детство, его ледяной хрустальный осколок, стремительно тающий в вездесущей грязи.
Быть может, мои позабытые чувства проснулись бы, как неприкаянные призраки старого разрушенного замка, чтобы скитаться под слепым чёрным небом и искать истлевшее прошлое в пустых зеркалах, заснеженных пылью.
Быть может - но сладко ноет давным-давно выскобленная рана в груди, где когда-то билось сердце. Изъятое. Вынутое. Подаренное.
В этот вечер, пригвождённый булавками звёзд к холсту вечности, тебе, маленький бродяжка, суждено стать пищей для того, кому принадлежит моё потерянное сердце.
Посмотри мне в глаза – в них нет ни зла, ни добра. Моя рука невольно тянутся погладить, понежить напоследок мягкую поросль твоих курчавых засаленных волос.
Мой шелудивый ягнёнок, мой невинный агнец, я скормлю твою плоть златогривому льву со стальными когтями, в которых бьётся - вечно, жарко, неустанно бьётся - моё безоглядно подаренное сердце.
Я улыбаюсь тебе – и в первый и последний раз ты видишь, ты понимаешь, ты чувствуешь улыбку. Твои зачерствевшие губы неумело содрогаются. Твоя сухая угольно-чёрная лапка расслабляется в моей руке.
Моё дитя, мой щедрый дар, моё жертвенное подношение.
И в этот миг, когда корявое подобие улыбки искривляет твое губы, окрашенные шоколадом, в этот миг, когда твои безвольные пылающие пальцы греют мою кожу, мне почти жаль тебя, потерянное глупое создание, одичавший зверёныш с мордочкой раскрашенный липкими потёками.
Мне жаль тебя, потому что тебе – как и всем вам, бесцельно пробегающим мимо под секущим дождём повседневности, марионеткам с полустёртыми чертами и принуждёнными изломанными жестами – вам никогда не узнать, что подаренное сердце – ничтожная плата за вечность, проведённую вместе.