Беспокойство

Первый раз я увидел их в последний день осени, когда у меня  выдался свободный вечерок, чтобы немного растрястись. К тому времени сидячая работа уже вовсю покушалась на незыблемость моего веса, а на ремне как раз закончились свободные дырки, чтобы вместить густой студень живота. Решившись хоть немного вспомнить мое довольно-таки подвижное прошлое, я извлек на свет божий видавшие виды кроссы и треники с пузырями на коленях. Завидев их, моя лень, не откладывая, устроила мне хорошенькую выволочку, да так, что я чуть было не отправил все эти причиндалы обратно. Но главное – не дать победить себя в первом же бою, и когда эта тварь заткнулась наконец, чтобы перевести дух, я контратаковал и заключил мирный договор. Пакт был довольно-таки компромиссный и предполагал недолгие, что-нибудь так получасовые пробежки разика по два-три в неделю. Я был доволен собой, не без удовольствия отметив, как удачно я ввинтил пункт о мусорном ведре, которое предложил брать с собой на каждую пробежку, экономя тем самым производительные вылазки на улицу. Чтобы закрепить договор, я в тот же вечер нахлобучил на себя всю эту нехитрую околоспортивную амуницию и выполз на свет божий, где в изрытом дворе новостройки уже почти декабрьская восьмичасовая вечерняя мгла боролась с тусклыми светляками немногочисленных фонарей. Легкий снежок нехотя присып;л землю, искусно маскируя плюющуюся и чавкающую под ногами жижу стройки.

Свернув за угол 12-этажки, как стриптизерша на сцене, я оказался высвечен софитами школы; ее окна, горящие желтым, уставились в меня десятками глаз. В освещенных классах, словно гипсовые, застыли фигурки вероятных учеников, и чуть поодаль – еще одна, жестикулирующая, наклоняющаяся и раскачивающаяся – скульптора-учителя. В полутемных коридорах, как почти всегда, было безлюдно и как-то тревожно, как может быть в месте, куда сходятся множество дверей. И снова меня охватило это чувство – сложное, неоднородное, идущее глубоко изнутри, пропитанное вкусом детства – как мозаика, состоящая из тысяч неясных воспоминаний, мимолетных впечатлений, обрывков мыслей, покрытая налетом бесчисленных страхов и радостей, триумфов и разочарований. Рядом со школой я всегда чувствовал себя как-то странно, и этот раз был не исключением, хотя я и находился довольно далеко от тех мест, где когда-то учился. Не знаю, что было тому виной: схожая ли со школой моего детства архитектура, замершая ли, сочащаяся вылезающей изо всех щелей зимой, природа…

Повернув налево, я побежал вдоль черного металлического заборчика, не слишком высокого, чтобы при необходимости его нельзя было бы перелезть, но вместе с тем довольно частого, чтобы, на первый взгляд, так и не сподобиться пролезть его насквозь. Впрочем, местами соседние прутья были чуть разведены в сторону – пожалуй, достаточно, чтобы меж ними мог просочиться какой-нибудь семилетний мелюзга. Заприметив открытую калитку, я, не раздумывая, протиснулся в ее неширокий створ.

Кучка детворы, смеясь и оживленно жестикулируя, растирала ногами снежную кашицу на школьных ступеньках. Напротив, метрах в десяти от крыльца, небольшой крепко сложенный мужичок раз за разом делал на перекладине подъем переворотом. В синих спортивных штанах и синей же обтягивающей футболке он бы смотрелся просто здорово, если бы не 0 по Цельсию. Оказавшись на территории школы, я словно прорвал пелену, отделяющую меня от мира по эту сторону черного забора. Привкус детства во рту стал менее навязчивым, школа приняла меня, и снова, как когда-то давно, я стал ее частью. Слившись с ней, я сразу же перестал чувствовать все так же остро, как человек, которого только что приняли в некий союз и которому уже не надо мучительно противопоставлять себя всем остальным.

Неспешной трусцой проскользнув меж детьми и моржом-гимнастом, я оказался на миниатюрном школьном стадиончике. Это был припорошенный снежной мукой прямоугольник асфальта, втиснутый между школьной стеной и решеткой забора, с одиноко торчащими каркасами мини-футбольных ворот. Меж стеной и асфальтом выстроились в шеренгу три фонарных столба. Как ни странно, фонари работали, освещая стадиончик тусклым светом. Специально выделенных беговых дорожек не было, их заменяла примыкающая к забору кромка асфальта с наполовину запорошенным скелетом беговой разметки с отсечками через каждые 10 м. Последний позвонок - число 60 - находился в такой близости от частокола решетки, что представлять себе во всех подробностях гипотетический школьный забег как-то не хотелось.

Несмотря на совершаемое мной действо, я все еще был в нерешительности, и, честно говоря, не знал, насколько меня хватит и как долго продлится моя легкоатлетическая бравада. Бегать – по-настоящему бегать – я начинал два раза. Первый раз, пробегав по утрам всю зиму и весну, я заработал астено-невротический синдром. Второй раз, пробегав по вечерам весь свой отпуск в Турции, я получил обезвоживание.

Я сразу решил, что десяти кругов для первого раза будет достаточно, чтобы как следует припугнуть лень и предотвратить ее реванш, как минимум, на пару-тройку дней. Бегать по кругу я люблю, потому как это помогает отключиться от действительности, «перезагрузиться», что, вкупе с ритмичными анаэробными нагрузками, мне кажется делом довольно полезным. А вот уйти от реальности при беге по пересеченной местности у меня не получается, поскольку врожденный топографический кретинизм не дает включить автопилот. Уткнув взгляд в снежную кашу на пару метров впереди себя, втянув голову в плечи и избавив, тем самым, оголенную шею от соприкосновения с неприятным промозглым ветерком, я стал наматывать нити кругов на белеющую катушку стадиона.

Благодаря этой своей излюбленной манере бега, я заметил их не сразу. На очередном круге я просто наткнулся на них, медленно ползущих навстречу. Он: очень старый, лет за восемьдесят, невысокий и сутулый, в поношенном сером пальто с перхотью снега на плечах, синих рейтузах и стоптанных сапогах с застежкой на молнии. Она: очень старая, на вид ровесница ему, много ниже его, чуть склоненная вперед или просто сгорбленная, в синем утепленном плаще на подкладке, с торчащим в прорези воротника подобием шарфа непонятного цвета. На нем: грязная спортивная шапка с выцветшей надписью «Москва 80». На ней: белая вязаная шапочка неопределенного возраста. Его правая рука была полусогнута в локте, морщинистая ладонь застыла на полпути к карману, так и не опустившись в него. Ее левая рука держала его за локоть этой недосогнутой ли, недораспрямленной ли руки, правая рука в бесформенной варежке мертвой хваткой сжимала крючкообразную рукоять жезла. Их почти одинаковые, выцветшие мутно-голубые глаза не выражали ничего: оба смотрели вперед и вдаль. И – ни полуповорота головы, ни мимолетного взгляда в мою сторону, словно меня и не было. Они медленно семенили по той же беговой дорожке, только, в отличие от меня, по часовой стрелке.

Я перестал быть сомнамбулой, в голове волчком закрутились мысли. Было ли странным их появление здесь? Что, в сущности, мог сказать внешний вид этой пары старых людей мне, совсем даже не специалисту-геронтологу? Могли ли старики предпочесть ровную одинаковость дорожки изменчивым тротуарам района? Могли ли, подобно мне, считать круги, отмеряющие их ежедневную норму? Конечно, могли. И все же казалось странным их присутствие здесь, на школьном стадионе, под сыплющей крошкой снега, их диссонанс с мальчишками на школьном дворе и бравым физкультурником, с этим местом, имеющим к ним так мало отношения.

Ничего не менялось: тот же взгляд, та же отрешенность. Пять или шесть раз мы пересекались как стрелки циферблата, вращающиеся в разных направлениях, и каждый раз я беззастенчиво таращился на них, обдавая их паром разгоряченного бегом дыхания. Я был уверен, что они меня даже не заметили: я для них просто не существовал.

На десятом круге со стороны школьного фасада выползла черная фигура; влажная лысина талым снегом блестела в мутном свете фонарей. «Эй, школа закрывается!» Чтобы показать, что понял, я махнул охраннику рукой. Старики даже не повернули головы. Закончив десятый круг, я свернул с дорожки в сторону выхода, оглянулся. Все так же медленно две фигуры продолжали свое круговое шествие по заметаемому снегом асфальту.

Дома, едва скинув влажную толстовку, я прильнул к окну. Ну конечно, указание охранника их совсем не касалось. Пара фигурок, одна повыше, другая пониже, семенила по белой, безлюдной пустыне школы. Да как же они, черт возьми, выберутся оттуда? Почему сторож их не выпроводил? Или их почтенный возраст дает им привилегии в виде ночной прогулки по территории школы? Может быть, они живут в этой школе, и, в качестве платы за жилье, присматривают за территорией? Тогда непонятно, зачем нужен еще и охранник. Однако, в заборе непременно должен быть лаз наружу. Успокоившись от этой мысли, я как-то сразу потерял к ним интерес, а после расслабляющего теплого душа и вовсе о них забыл.

Я не вспоминал о них два дня, пока на третий во время вечерней пробежки они не напомнили о себе сами. Только что кончился снегопад, кроссовки бесшумно тонули в белой снежной вате, оставляя позади размытые стежки следов. Мои беговые «Timex» показывали 20:20. Да уж, припозднился. Сквозь черные прутья на пустом стадионе одиноко маячили две фигурки: ошибиться было невозможно.

А вот и проверим. На этот раз я оставил школьный двор в покое, несколько раз обогнув забор снаружи, тщательно всматриваясь в переплетение черного металла. В результате нехитрой инспекции я пришел к тем же выводам, что и раньше: кое-где, пожалуй, сквозь забор и мог просочиться ребенок, но представить, как это делает почтенный пенсионер в толстой кожуре зимней одежды, я так и не смог.

Я наматывал уже девятый круг, когда легкий скрип калитки возвестил о том, что на сегодня день открытых дверей окончен. Когда я поравнялся с дверцей, охранник уже вовсю возился с замком. Махнув рукой в сторону стадиона, я крикнул:

- А ведь там еще люди остались!

Охранник бряцнул ключом и поднял голову, в очередной раз блеснув лысиной. Помолчал, словно раздумывая, достоин ли я хоть какого-то внимания. Уже повернувшись спиной и безнадежно махнув рукой, он нехотя пробурчал:

- А, эти-то? Так они всегда ходят…, - и отправился досматривать свой традиционный вечерний сериал.

Я оглядел калитку: черная металлическая цепочка и навесной замок выглядели вполне даже надежными. Я снова перешел на бег и, когда мой внутренний счетчик отсчитал десять кругов, шага не убавил, вознамерившись выяснить все здесь и сейчас. Тем более, что сбросить еще пару десятков килокалорий было совсем не вредно. Мы снова двигались в разных направлениях: они – внутри – по часовой стрелке, я – снаружи – против. Рано или поздно все должно было решиться.

Узкий покатый тротуарчик огибал забор наружи. Бегать по нему было делом вполне сносным, если не считать хозяйских мосек, время от времени справляющих на нем нужду. Да, собственно, ну и что? Бег с препятствиями ведь тоже имеет право на жизнь. Главное – эти самые препятствия вовремя разглядеть в декабрьской ночи. Лишь в одном месте тротуар и школьная ограда расходились, чтобы сойтись снова метров через сто: тротуар огибал девятиэтажку, выходившую окнами на школьный двор.

Я понял, что просчитался, как только в очередной раз вынырнул из-за угла этого стоглазого великана. Стадион был пуст. Хорошо видные с этой точки фасад школы и парадный вход с рядами ступенек были не менее безлюдны. Видимо, старики покинули, наконец, стадиончик и находились где-то со стороны заднего двора, а Н-образный корпус школы скрывал их из вида. Боясь пропустить самое главное, я ускорил бег. Вот вам и нагрузочка, вот вам и финишный спурт. Кроссы взметали клубы снежной пыли. На повороте нога поехала на снежной кочке, и я едва не угодил лицом в зарождающийся сугроб. Встревоженная резким движением, где-то совсем рядом из темноты залаяла собака.

Я опоздал. Они двигались мне навстречу, рука об руку, беззвучно, неотвратимо. Я почувствовал острое разочарование, словно провалил важную секретную миссию. Бежать дальше было незачем. Я перешел на шаг, восстанавливая дыхание. Выглядели они точно так же, как и в прошлый раз - насколько вообще их можно было разглядеть в призрачном свете окон соседнего дома - словно никогда и не уходили отсюда. Моим первым порывом было расспросить их обо всем, но тут же подумал, что если увижу рядом тот же безучастный, невидящий взгляд, проходящий насквозь, то почти поверю, что меня не существует.

Через два дня я стоял поблизости от забора в пуховике, руки в карманах, капюшон надвинут на глаза. Голые ветви негустого кустарника отделяли меня от все той же черной решетки, сквозь которую стадион просматривался, как на ладони. Больше никакого спорта. Все серьезно, по крайней мере, пока не увижу все своими глазами.

На улице небольшой минус. Чтобы не замерзнуть, я потихоньку прохаживался взад и вперед, стараясь, однако, не привлекать к себе внимания. Мужичонка с таксой покосился на меня, пока собачка делала на газоне свои дела. Для отвода глаз я достал мобильный и запустил игру, в которой управляемая мной маленькая красная машинка, упорно не вписываясь в поворот, раз за разом срывалась с обрыва. А повороты дорожек, напротив, были настолько плавными, что казалось, старики будут вечно нарезать свои чертовы круги.

Холодно, черт возьми. Легкий морозец неприятно пощипывал пальцы ног в демисезонных ботинках. Чтобы согреться, очень хотелось пройтись быстрым шагом. Я успел разбиться уже бессчетное число раз, когда раздался скрежет калитки. Ну наконец, хоть что-то стало происходить. Деловая такса снова протащила мимо своего сонного хозяина, теперь уже в другую сторону, и, словно сцепившись с ними в единую цепочку, события понеслись неожиданно быстро. Старики сошли с дорожки и по запорошенному снегом газону двигались, казалось, прямо на меня. Отделенный забором, в этот момент я должен был как раз попадать в их поле зрения. Конечно, они как всегда меня не видели.

Метров за пять до забора они чуть повернули налево и засеменили наискосок к фонарному столбу, стоящему вплотную к школьной ограде. Они все делали медленно, как и подобает людям их возраста, и в то же время все их движения были очень точны и выверены, словно доведенные до автоматизма, и производились почти без пауз. 

К столбу через каждые полметра были приварены толстые металлические прутья, выступающие с каждой стороны на ширину подошвы, видимо, служившие электрикам своеобразной лестницей и делающие его похожим на гигантскую старую расческу, лишившуюся большей части зубцов. Снаружи к забору примыкала массивная бетонная тумба непонятного предназначения, его внешняя сторона уступами расширялась книзу, образуя подобие лестницы. Подойдя к столбу вплотную, дед распрямил, наконец, свою полусогнутую, словно загипсованную, руку и отцепился от бабки. Странно, но, оказавшись отделенными друг от друга, они не пошатнулись и не упали, а сохранили удивительную координацию движений, граничащую с грацией. Дед приник к столбу всем телом, обнял его и, постояв так несколько секунд, ступил на самый нижний прут. Руками он по-прежнему обнимал столб, и, перебирая ногами все выше и выше, хватки рук не менял. Оказавшись над забором, так же медленно перенес негнущуюся ногу и стал ослаблять хватку рук. Пальто задралось, нога в болтающейся синей штанине, обнажившей белую щиколотку в старом бугорчатом ботинке, висела в воздухе, медленно опускаясь на тумбу по ту сторону забора; вслед за конечностью накренилось все тело.

Снег у подножия бетонной глыбы был совсем еще неглубокий, весь в пятнах опавших листьев. Настал момент шаткого равновесия, грозящего обернуться бедой. Я дернулся было к деду и тут же испугался, что мой порыв нарушит выверенную композицию движений и станет для него роковым. Так мы и застыли: дед почти висел в воздухе; я замер, отклонившись в его сторону и почти приняв низкий старт, бабка вообще застыла пугалом, не подавая признаков жизни.

Я был настолько поглощен этой дикой, невероятной сценой, разыгрывавшейся прямо передо мной, что не слышал и не видел более ничего вокруг. Почувствовав руку на своем плече, я вздрогнул и обернулся. Невысокий мужичонка в «аляске», тот самый владелец таксы, суетливо топтал снег позади меня.

- Я сам уже не первый раз это наблюдаю», - загадочно поделился он.
- А я вот первый…

«Ну вот, блин, еще один любитель подглядывать».

- Вы раньше где-нибудь видели что-то похожее? – не унимался собаковод.
- Даже во сне такое не снилось…
- И каждый раз думаю: ну все, хана, сейчас точно отдадут богу душу. А потом глядь – и перелезли.
- Может, спортивная молодость? Альпинисты, скалолазы…
- Да не, - осуждающе покачал головой мужик, пока такса обстоятельно обнюхивала мои ботинки, - я не понимаю, куда охрана смотрит? Зачем их ваще туда пускают?

Пауза кончилась, нога деда коснулась камня, морщинистые руки вцепились в поперечину ограды, вслед за первой потянулась вторая нога. Оказавшись снаружи, дед стал сползать по бетонной глыбе, вжимаясь в камень, полулежа на каждой ступени. Очутившись на снегу, разогнувшись, он тотчас замер, как часовой на посту. Теперь двигалась только его старая спутница, с которой они теперь поменялись ролями. Ее движения были копией дедовских, только выглядело это еще более нелепо и комично, если на секунду забыть о том, что любое неосторожное движение могло стоить ей жизни.

Все происходило, словно в замедленном повторе, и в то же время, для людей настолько старых,  до странности быстро. По ощущениям, с начала штурма забора дедом до момента, когда ноги бабки утонули в снегу по эту сторону, ушло не более трех минут. Мы с мужиком облегченно выдохнули, такса лениво тявкнула. Как всегда, даже не взглянув в нашу сторону, старики, разрыхляя снег, побрели к тротуару.

Я понял, что в отличие от владельца таксы, вовсе не горю желанием видеть все это еще раз. «Русская рулетка какая-то»,  - мне почему-то пришли на ум «Охотники на оленей» с Кристофером Уокеном. И два следующих раза я бороздил просторы района совсем с другой стороны. А поскольку в моем случае «два раза» – вовсе не два вечера подряд, на стадион я вернулся только через неделю.

То же время, то же место. Дорожка бела и безлюдна. Отпахав свои десять кругов ада, я выбежал на волю под благословение охранника со связкой ключей. Обошел забор снаружи и понял: предчувствие не обмануло. Тот же ощетинившийся прутьями металла столб, но никаких бетонных конструкций нет и в помине. Снег вокруг весь изрыт, перепачкан кусками выдранного дерна и заледеневшей глиной с застывшими в ней следами протектора. Народ не дремлет, его бдительность не знает границ.

Я ожидал облегчения, вся эта история сидела во мне неприятной занозой, вокруг которой припухло. И вот – неизвестные благодетели выдернули занозу, а припухлость, похожая на чувство вины, осталась. «Спадет», подумал я, заворачивая в теплый подъезд.

Когда она не спала еще через пару дней, я отправился на соседнюю стройку. Сетчатый заборчик оказался совсем бесполезен, на стройплощадке было безлюдно и тихо, если не считать бездомных псин, облаявших меня уже на подходе. Стройка выглядела заброшенной и, когда песики поутихли, я немного побродил по «зоне». Деревянная лестница, приставленная к слепому строительному вагончику, мне сразу понравилась.

Прислоненной к черной решетке школьного забора, она выглядела не менее симпатично. Я лично испробовал ее: вполне даже ничего.